Экзамен без шпаргалки. Глава 8. 1970-1976 годы

Квартира на Севастопольском проспекте становилась для нас всё теснее и теснее — росли девчонки, увеличивалось количество книг, папок с рефератами, пластинок и горшков с цветами. Надо было что-то предпринимать, и я вдруг узнала, что наш институт строит кооператив. Но осталась лишь одна квартира, зарезервированная для председателя, которого никак не могли найти. Перспективой стать мне председателем Виталий был страшно недоволен. «Ты всегда лезешь туда, куда ничья голова не пролезает», — сказал он мне. Поэтому мне долго пришлось скрывать от него то, что дом я уже строю и что денег уже назанимала.


Квартира эта была четырёхкомнатной, размером 99 квадратных метров. Когда я выяснила, сколько это стоит, то оказалось, что деньги у нас есть на один квадратный метр. Надо было срочно занимать. В Москве занять деньги было практически не у кого, но у меня были друзья в союзных республиках, и я заняла их в Грузии, Эстонии и на Украине.

Началась весёленькая жизнь. Вместе с председателем ревизионной комиссии Е.Л. Аптекарем мы носились по подвалам, чердакам и крышам, но главным образом по кабинетам начальников. Все надо было «выбивать» — паркет, двери, обои и даже лифты. Когда мы с Евгением Львовичем приходили к очередному начальнику с очередной просьбой, тот с ходу отвечал: «Нет!» Тогда Евгений Львович начинал вести с ним спокойную беседу о том, как тяжело строить, как нелегко быть начальником, как несправедливо, когда учёным во всём отказывают. Эта длительная беседа всегда заканчивалась получением резолюции: «Срочно выделить».


По тем временам у меня была большая зарплата, Виталий зарабатывал деньги в реферативном журнале, и мы довольно бодро выплачивали долги. Но квартиру, как известно, обставляют мебелью. Мебели в Москве не было. Была лишь очередь на мебель, и в магазине на Ленинском проспекте я в неё записалась. Каждую субботу в течение года Виталий или я ездили отмечаться.
За месяц до въезда в новую квартиру, получив зарплату, выслала последнюю сумму долга в Таллинн. Счастливая возвращалась домой и из почтового ящика достала открытку на мебельный гарнитур. Поднялась домой и села к телефону - занимать деньги.
Строили мы, строили и наконец, летом 1975 года, построили. По существовавшим законам старую квартиру мы могли оставить за собой только при условии развода. Виталий категорически отверг этот «выход из положения», и, въехав в новый дом, мы сделали подарок государству.


***
А на работе тем временем шли тяжёлые, продолжительные бои. Я уже давно чувствовала изменение отношения И.А.Рапопорта ко мне. Но была поражена, когда меня вызвали в партком и дали прочесть его письмо. В последующие дни меня стали вызывать заместители Н.Н.Семёнова и в недоумении спрашивать, что случилось. Суть писем в партком и жалоб в дирекцию состояла в том, что я не генетик, а фармацевт, и что я лодырь, поэтому меня надо срочно уволить.


Много раз я пыталась поговорить с Иосифом Абрамовичем, но как только я к нему приближалась, он буквально убегал. На вопрос «что случилось?» ответить я не могла, так как в последнее время ничего особенного не случалось. Никаких неблаговидных поступков я не совершала и в 70-е годы работала с тем же рвением, что в 50-е, 60-е. Но раньше это было полезно, поскольку нужно было «раскрутить» химические мутагены, а теперь стало, по-видимому, вредно, так как вместе с мутагенами я «раскрутила» и себя.

Ситуация была тупиковая: И.А.Рапопорт настаивал на моём увольнении, все комиссии были на моей стороне — придраться было не к чему. Слишком велики были научные и практические успехи руководимой мной лаборатории: ежегодно печаталось 10-15 статей, защищались 2-3 диссертации, выполненные под моим руководством, совместная работа по внедрению химических мутагенов в селекцию велась более чем с 200 сельскохозяйственными учреждениями, каждый год проводились всесоюзные совещания и издавались их труды, большинство сотрудников лаборатории активно меня поддерживало. История затягивалась, мешала работать и жить.


Развязка становилась неизбежной. Всё нарастающие противоречия делали её неотвратимой. Когда я принялась развёртывать работу по мутационной селекции по всей стране, я не собиралась силами семи сотрудников лаборатории обрабатывать сотни килограммов семян мутагенами для сельскохозяйственных учреждений, хотя понимала, что в каком-то объёме эта работа неизбежна. Но аппетит И.А.Рапопорта всё возрастал, и на совещаниях он призывал селекционеров присылать в наш институт семена всех культур без ограничения. И они шли сотнями килограммов ежегодно. В 1972 году мы обработали мутагенами около тонны семян. Мутагены — сильнейшие канцерогены. Должных условий для работы с ними у нас не было — небольшая комната с едва работающим вытяжным шкафом.

Помощи от И.А.Рапопорта не было никакой   -  ни дополнительных сотрудников, ни улучшения условий. Я стала спорить, протестовать, порой и кричать. Но Иосиф Абрамович был богом! И потому, борясь из последних сил, я в конце концов выполняла его требования, особенно когда он кричал: «Не смейте мне перечить!»


Не помогали и мои увещевания о том, что сотрудники академического института должны заниматься наукой, а не мешки таскать. Обработка семян мутагенами, организация ежегодных всесоюзных совещаний, выпуск сборников — трудов совещаний, - и всё в основном силами тех же сотрудников. А ведь нужно читать литературу, ставить опыты, в том числе огромные полевые, писать статьи, редактировать и оппонировать диссертации, ездить в командировки и так далее. Метод также требовал серьёзной доработки.

Видя катастрофическую ситуацию, я стала убеждать И.А.Рапопорта в необходимости создания региональных пунктов по обработке семян мутагенами. Сделать это мне ничего не стоило. Я лично знала директоров всех учреждений, использовавших наш метод. Они с удовольствием пошли бы мне навстречу. Но И.А.Рапопорт категорически возражал, упрекая меня в том, что я хочу «всё разбазарить». Я пыталась убедить его в том, что региональные пункты необходимы не только для того, чтобы безмерно не травить сотрудников, но и для того, чтобы дело наше осталось жить и тогда, когда нас не станет. Для этого же я настаивала на организации заводского производства химических мутагенов и выпуска их с инструкцией по работе с особо опасными химическими препаратами. Но он возражал и против этого. Работа велась с мутагенами, синтезированными в лаборатории Р.Г.Костяновского.

И.А.Рапопорт не хотел выпускать из своих рук грандиозные результаты мутационной селекции. Тезис «даёшь сорта!» доминировал над всем. Но всё само собой рухнуло, как только ни его, ни меня не стало у руля.


 ***
Положение моё оказалось безвыходным, когда сотрудница моей лаборатории Т.В.Сальникова, которой по ночам снилось и не давало покоя мое завлабовское кресло, стала членом парткома Института химической физики и приобрела близкого друга в лице учёного секретаря Института. Зелёный свет открылся для неё по всем дорожкам Химфизики. Мне же был перекрыт кислород - дорога в кабинет Н.Н.Семёнова. Николай Николаевич в то время уже был серьёзно болен,  и все текущие дела вёл учёный секретарь, готовя все бумаги, которые должен подписать директор.

 
Однажды меня неожиданно вызвали в кабинет директора. Я вихрем летела на встречу с Н.Н.Семёновым. «Наконец-то!» Когда же распахнула двери, бедному моему сердцу было не до радости, я поняла, что попала в западню. В своем рабочем кресле сидел Николай Николаевич, по левую руку  Иосиф Абрамович с парткомовской дамой, по правую руку - друг дамы. При моем появлении, И.А.Рапопорт буквально вскочил и громко скороговоркой произнёс: «Николай Николаевич, Зоз надо срочно уволить, она не генетик, а фармацевт и никогда не бывает на полях, мне самому приходится туда ездить». Я открыла рот от удивления. Но мне тут же пришлось его закрыть, потому как мне сказали, что я свободна. Я видела, что Николай Николаевич растерян, хочет что-то спросить или сказать, и на мгновенье приостановилась, но мне велено было немедленно покинуть кабинет. Единственный визит Иосифа Абрамовича на наше поле, видимо, не принёс ему удовольствия, и он решил использовать его для моего утопления.


В это время цвела знаменитая химфизическая сирень. Я долго сидела под сиреневым кустом и не могла прийти в себя. Мне жалко было Николая Николаевича, он явно не понимал, что происходит. «Зачем вынудили его, уже не совсем здорового, присутствовать на безобразном спектакле?!» Жалко было вычеркивать из сердца Иосифа Абрамовича.  Жалко было себя. «За что?» Только парткомовскую даму было не жалко. Она решала свою проблему доступным ей способом. И решила. За все её заслуги лаборатория для неё была создана. И очень скоро.

Во время короткой, но страстной речи И.А.Рапопорта перед Н.Н.Семёновым упорно клали какую-то бумагу, но он отодвигал её. Приказа о моем Увольнении после этого спектакля не последовало, а я ждала его. Недооценила отношение ко мне Николая Николаевича. Я только-только по-настоящему стала созревать как учёный, только-только начали выходить мои серьёзные теоретические работы. Набралась опыта, приобрела авторитет и доверие у моих коллег. И теперь на взлёте меня хотят подстрелить. Зачем? Тогда я этого не могла понять.


К великому сожалению, в это время уже не было В.К.Боболева, с которым мы вместе так много сделали для того, чтобы работа по мутационной селекция постоянно шла в темпе, кто помогал мне в нелегкой организационной работе, знал все проблемы руководимой мною лаборатории и все трудности, которые мне постоянно приходилось преодолевать.
Внедрение химического мугагенеза в практику, защита диссертаций, квартирные кошмары и личные волнения были позади. Теперь можно заняться глубокими теоретическими и практическими проблемами мутагенеза. Одна из них серьёзно интересовала меня. Дело в том, что особенностью генома растений является существование блоков генов, что выражается в том, что многие признаки наследуются сцепленно и разъединить их практически невозможно. При этом сцепленно могут наследоваться и полезные и вредные признаки. Разделить их и получить формы только с положительными признаками - трудная и важная задача. В частности, у пшеницы существуют виды с круглым зерном, но этот признак наследуется только совместно с целым комплексом отрицательных. Получить круглозёрную пшеницу, лишённую нежелательных признаков, пока не удавалось. Меня привлекала эта проблема уже несколько лет, и вот, наконец, первые, давно желанные растения у меня в руках.


Одна из линий (№ 40) была зарегистрирована как новая ботаническая форма, и ей было присвоено моё имя совместно с известнейшим специалистом по пшенице М.М.Якубцинером, который дал ботаническое описание этой линии.
Впереди большая работа — нужно создать на основе новых ботанических форм сорта пшеницы с круглым зерном, отличающиеся высоким содержанием белка, устойчивостью к полеганию и высокими технологическими качествами зерна. Но работы этой не будет! Будет совсем другая работа.


***
В разгар боевых действий я попала на больничную койку академической больницы, Опытнейший хирург С.В.Романенко сделал мне операцию на щитовидной железе. Когда я уже была подготовлена к операции, он подошёл, посмотрел и воскликнул: «Какая шея! Резать жалко». Разрезав, он сказал молодым ассистентам: «Посмотрите, какая красивая трахея». На что я слабым голосом произнесла: Это отличное утешение в моем положении — трое мужчин видят, сколь хороша я изнутри». «Посмотрите на неё, — сказал Сергей Владимирович, — она шутит. А знаете ли вы, что человек и изнутри бывает и красавцем и уродом?»


Сразу после операции Виталий пришел в больницу и долго сидел у моей постели, гладил руки и плечи, поправлял подушку, а слёзы текли и текли по его щекам. Он очень боялся, что ночью я сползу с подушки или как-нибудь неудачно повернусь, и шов разойдётся. Он нашел медсестру, которая должна была дежурить предстоящей ночью, дал ей деньги и просил не отходить от меня. В 12 часов ночи сестра села в кресло у моей постели, и сразу же раздался смачный храп. Через пять минут моя соседка Лиля Федорченко разбудила её и попросила удалиться из палаты. Она просидела у моей постели до утреннего обхода. Перед моей кроватью было окно. В окне   звёзды. Я смотрела на них и думала: «Как странно! Мне так плохо, а они светят, как ни в чём не бывало». С наступлением сиреневого рассвета я уснула.


 * * *
Когда я выписалась из больницы, Виталий настоял на том, чтобы я ушла от И.А.Рапопорта. Случайная встреча с Николаем Марковичем Эмануэлем решила мою судьбу.
Мне предложили заведовать кафедрой генетики в Университете Дружбы народов. Но поскольку в то время начался обмен партийных билетов, мне было сказано, что надо обменять партбилет. Вот на этой процедуре мы с Николаем Марковичем и встретились.
 - Ходят слухи, что у Вас неприятности.
 - Да, это жестокая реальность, не просто слухи.
 - В чём же дело?
 - Хотят от  меня избавиться, видимо, я стала опасна.
 - Что Вы собираетесь предпринять?
 - По-видимому, уйду на кафедру генетики в Университет Патриса Лумумбы, вчера была у ректора на собеседовании.
 - Как вам такое в голову пришло? Из химфизики никто не уходит. Почему Вы не позвонили мне? Если Вы уйдёте из института, это будет означать, что Вы в чём-то виноваты. Приходите завтра к Кире Евгеньевне, вместе мы что-нибудь придумаем.
Первые зёрна надежды окрылили меня. После бессонной ночи с утра пораньше я пошла к заместителю Н.М.Эмануэля - Кире Евгеньевне Кругляковой. Эта мудрейшая из женщин обязательно найдёт нужное решение. И она нашла его, единственно правильное.
- Николай Маркович уже звонил мне, - сказала она, - Вам нужно переходить к нам в отдел вместе с лабораторией. Мы не можем взять вас сотрудником, вам нужен коллектив, а лабораторию создать нельзя, так как сейчас ни одной единицы получить невозможно.


От Киры Евгеньевны я позвонила Николаю Марковичу, мы встретились втроём и договорились о тематике. К этому времени я уже раз и навсегда решила покончить с мутагенезом, полностью порвать связь с людьми, которых я не хотела больше видеть и слышать, не хотела с ними встречаться и иметь дело. Нужно было найти свою новую ниву. На мое счастье я попала к человеку, который обладал огромным кругозором, редчайшей интуицией и безграничной любовью к науке. Создав физико-химическую биологию, собрав талантливый коллектив и построив новый лабораторный корпус, Н.М Эмануэль приступил к развитию множества принципиально новых, не существовавших до него научных направлений. Уже много лет его занимала кинетика злокачественного роста и проблемы борьбы с ним. А поскольку опухолевому росту подвержены и растения, рак растений привлёк его внимание.

Заняться этой проблемой он поручил К.Е.Кругляковой. Она вела эту работу силами одного аспиранта, поскольку основным направлением руководимой ею лаборатории было в то время исследование механизма действия повреждающих физических и химических факторов на ДНК. Теперь Кира Евгеньевна предложила Николаю Марковичу передать мне эту тематику, создав для её разработки лабораторию. Он был согласен, я попросила дать мне некоторое время для изучения проблемы и засела за литературу. С первых же прочитанных работ я поняла, сколь интересна и мало изучена проблема злокачественного роста у растений, и вскоре дала согласие Николаю Марковичу заняться ею. Какое-то время он колебался и уговаривал меня не бросать химический мутагенез.

Но я хотела забыть всё, что было, как страшный сон. Николай Маркович слышал мой доклад в кабинете Н.Н.Семёнова, и ему не надо было объяснять, кто я - фармацевт или генетик. Придя в его отдел, я в скором времени стала заниматься биофизикой, фитопатологией, радиобиологией и многими другими науками.


***
Начался новый виток борьбы за «светлое будущее», но уже с участием Н.М.Эмануэля. Большинство сотрудников моей лаборатории вместе со мной подали в дирекцию заявления о переходе в его отдел. Но И.А.Рапопорт был категорически против. Бойцовский дух его был ещё силен, и в коридоре корпуса 5А он громко кричал: «За забор её!» Длительные схватки наконец завершились благополучно рождением лаборатории в отделе Николая Марковича. Вместе со мной ушли несколько сотрудников из других лабораторий отдела И.А.Рапопорта, в том числе талантливый ученый А.М.Серебряный. Я благодарна сотрудникам лаборатории И.С.Морозовой, А.Г.Павловой, Н.Г.Хомяковой и Н.В.Колотёнкову, которые всячески поддерживали меня в нелёгкой борьбе и вместе со мной перешли в отдел Н.М.Эмануэля.


С Иосифом Абрамовичем мы расстались. Прочитать об этом интереснейшем учёном можно в вышедшей к его 90-летнему юбилею книге «Иосиф Абрамович Рапопорт, учёный, воин, гражданин».


Я ступила на порог новой жизни, пока неведомой мне. К 45 годам ученые становятся «маститыми». Я же засела за учебники. Я вернулась к нативному состоянию, в каком была в 50-м году, когда мне было 19 лет. Такие виражи в науке не для слабонервных. Первые работы по новой тематике выйдут только через 2 года.


***
После долгих споров, чтобы покончить с тяжким разводным процессом, я согласилась с сотрудниками временно разместиться в небольшой комнате вместе с группой С.В.Васильевой, работавшей в лаборатории И.А.Рапопорта. В этой комнате счастливыми обладателями рабочего места - трети стола, были не все. Наша красавица Элеонора Панфёрова владела табуреткой и каждое утро искала, куда её пристроить. В подвале нашего корпуса, в небольшой комнате мы приспособились выращивать основной объект наших исследований - горох, который хорошо рос до определённой стадии на воде в полной темноте, и на нём легко прививались опухоли.

Рядом с гороховой комнатой в подвальном коридоре поставили колченогий стол. Здесь наша златокудрая Маргарита Сахарова в обрамлении подвальных труб являла собой умопомрачительное видение. На нашем горохе мы творили чудеса. В природных условиях рак наибольший вред наносит виноградникам, что ведёт к большим убыткам. Я обошла все причастные к этой проблеме учреждения в Москве, объездила южные республики и составила всесоюзную программу по борьбе с этой коварной болезнью. Лаборатория приобретала всё большую известность, у нас стало много посетителей. Попадая в нашу «экологическую нишу», они изумлялись и не верили, что в таких условиях можно получать какие - то научные результаты. За десять лет нашего «временного» пребывания «в тесноте, да не в обиде», мы многое успели сделать.

К этому времени все сотрудники, работавшие со мной с начала 1960-х годов и пришедшие позже, защитили кандидатские диссертации. П.В.Колотёнков стал кандидатом наук на семидесятом году жизни.