Мы не бездарны, но обездарены продолжение

Тут один чудак ищет женщину, которая лет двадцать тому назад жила с ним в этой квартире. Я объяснила ему, что ее больше нет - она помолчала и решительно добавила, - больше нет на этом свете. Идем! Прощайте  -  и она почти втолкнула мужчину в квартиру, вошла сама в темный проем и захлопнула за собой дверь. Игорь стал медленно спускаться с лестницы.
Маленький дворик спал под светом фонарей, и луна огромным красным глазом смотрела на мир сверху. Игорь вдруг почувствовал страшную усталость. Он опустился на  одинокую лавочку,  не было сил подняться. Сколько он сидел не известно, его согнала запоздалая парочку, которой он мешал  целоваться. Как он добрался до дому, он тоже не помнил. На осветленной луной стене их дома алели два окна их квартиры. Это было символично: по-видимому,  уходя, он забыл выключить свет. Это как бы предопределяло его возвращение. Свет был теплым. Там была его конура, там был уют, сотворенный руками его жены, матери его дочери, которую он очень любил.  Медленно по-стариковски он пошел к лифту, и тот послушно принял его в свое нутро и, поскрипывая, понес вверх. Голова было звеняще пустой. Сейчас ему хотелось одного -  вползти в свою конуру, закрыть дверь и отсечь  весь мир и свое прошлое.

                Глава 2

Модуль не работал. Игорь прозвонил плату, поменял  пару резистов, проверил все еще раз, но результат  был прежний - схема не подавала признаков жизни. Придется оттащить на работу и там проверить на стенде. Он выключил паяльник, встал, потянулся и отправился  на кухню выпить пива, но пиво оказалось теплым и большая стеклянная кружка с  пузатым усачом, вливающим  себе в глотку  пенную струю,  осталась недопитой.
Безмолвие в большой квартире действовало угнетающе:  двойные рамы, что поставила еще Елена Николаевна, когда они въезжали в этот дом, надежно отсекали уличные звуки;  холодильник работал бесшумно, даже вода из кранов не капала.   Игорь распахнул форточку, но тишина не хотела наливаться звуками: окно выходило в маленький, пустой в это час, заасфальтированный дворик, да к тому же восьмой этаж.  Опять стало муторно и тоскливо. Последний год  почти всегда так, когда   не отвлекала  работа. Игорь поплелся в столовую и открыл  балконную дверь,  и сразу стали слышны людские голоса, шум движения машин; лимонно-желтое сияние листвы деревьев  внизу под окнами заслепило глаза, заставило глубоко вдохнуть еще прогретый солнцем воздух.
В этом году особенная, золотая осень. Кажется, что   солнца  сумело обмануть приближающуюся непогоду, запрятав свои светоносные лучи у самых стволов деревьев, и они теперь пробиваются, подсвечивая еще пышные кроны. По вечерам он пристрастился  бродить по ближайшим кривоватым переулкам. Листва сухо шуршит под ногами; сумерки быстро густеют темнотой; многоцветно святятся окна домов, а  он все думает и думает свою невеселую думу.
Сегодня, после вчерашней ссоры с дочерью, особенно стала не терпима безлюдная холодность пустой квартиры. Одиночество давило, гнало на улицу, к людям. Игорь провел по щеке - надо побриться. Из старого зеркало в красной раме  глянуло на него вытянутое, почти незнакомое лицо; щеки заросли седой щетиной и только шевелюра, правда,  теперь полуседая, осталось такой же объемной, красиво вьющейся. Он водил бритвой  по щеке, размышляя  о том, что в этой зеркальной глади когда-то отражалось  лицо  молодой мамы - зеркало чудом уцелело во время войны,  -  потом свежее лицо Елены Николаевны - это она отдавала его на реставрацию; он  молодой много раз брился перед ним и вот теперь, когда   тех, кто  когда-то смотрелся в него,  уже нет,  а он сам  с трудом узнает себя,  блестящая гладь  такая же ровная, четко воспроизводящая, да и плюшевая рама почти не изменилась.
Последние полгода после смерти Елены Николаевны куда-то улетучилось его единение с дочерью.  Теперь они общались лишь при необходимости.  Он приходил, и она тут же исчезала, выскальзывала из дома,  и даже, когда случалось им вместе  коротать  вечер у телевизора, Лада каждый раз садилась  так, что оказывалась вне поля его зрения,  где-нибудь за спиной или сбоку, но он иногда   ощущал  на себе ее изучающий, сверлящий  взгляд. Нет, она не могла знать всех подробностей смерти матери. Откуда? Даже Линда их толком не знала, но любовь делает людей ясновидящими, а Лада была очень привязана к матери;  у Игоря Николаевича холодела спина, когда он начинал думать какой представляется дочери его роль в смерти жены и насколько она далека от истины. Ведь это он убил Елену Николаевну.
Была пятница,  и  он рано вернулся домой с работы – перед воскресными днями здание института пустело настолько,  что не верилось в возможность возрождения в нем жизни на следующей неделе. Игорь Николаевич застал Ладу в гостиной,  прихорашивающейся перед  трюмо. Она  стояла к нему спиной, и он видел только  отражение дочери. Солнце еще не опустилось за стены домов напротив, но светило уже сбоку и золотистый конус его лучей вдруг позволил Игорю Николаевичу  разглядеть, как сильно изменилась дочь за последние полгода. Прежде всего – худоба; исчезла округлость, даже некоторая припухлость черт, что очень шло девочке и делало ее намного моложе своих лет. Лицо сделалось жестче, нос как будто удлинился,  и она еще больше стала похожа на мать. На ней было короткое  черное платье на бретельках, что подчеркивало болезненную худосочность форм. Рядом на стуле висел нарядный переливающийся пиджак. Косметика на лице дочери была приглушенной, только губы перламутрово  оранжевели на напряженном личике, зато в ушах – два сцепленных тяжелых полукружья, усыпанные мелкими бриллиантиками с филигранными подвесками тоже с бриллиантовой   россопью. Такие  же золотые полукружья тяжело давили на тонкую шейку и хрупкие ключицы дочери.
Наверное, почувствовав его взгляд, Лада нервно шевельнулась, и все это бриллиантовое великолепие засверкало, заиграло в солнечном луче, окончательно убив и без того неяркие краски молодой женщины. Потом, как она будет возвращаться в таком наряде вечером! Сейчас так не спокойно по ночам.
- Ладуш, мне кажется, сюда больше бы пошла твоя золотая цепочка и золотые сережки с  жемчужинками, что я тебе подарил, - он сказал это спокойно, благожелательно – дочь раньше доверяла его вкусу и часто советовалась с ним, что и с чем надеть.
Вначале ему показалось, что она не слышал его замечания –  ее руки все также поправляли короткую прическу, и поза не изменилась, только вдруг, будто, сама Елена Николаевна жестко посмотрела на него  из  зазеркалья.
- Ну, конечно, бриллианты  могут украшать только лишь мастодонистую шею твоей любовницы. Не так ли, папуля?
Столько ядовитый злобы и в словах и в тоне дочери и это дурацкое,  насмешливое: «папуля»  было столь оскорбительно, что Игорь Николаевич растерялся.
- Что ты несешь! Ты же знаешь, что после смерти мамы я расстался с Линдой
- Не наследующей же день после смерти жены бросаться в объятия любовницы.
И это его всегда такая деликатная, мягкая Лада!  И как не повышая тона, не поворачивая головы, сквозь казалось бы и недвигающиеся губы являет она ему свое неприятие, его полное  отторжение от себя! Все было так страшно и неожиданно, что Игорь застыл  в нерешительности, а   она вдруг круто развернулась и этакой ядовитой колючкой застыла перед ним.
- Между прочим, ты имей в виду, дорогой отец,  мамины вещи я не позволю тебе таскать своей банкирше.  Пусть умоется. Богатая!  Сама себе купит!
- Лада, ты что мелишь! Что я таскаю?
Эта -  сплошная чушь. Скорее Линда поспособствовала появлению многих дорогих вещей в их доме  и устройству  Лады в некую расфуфыренную фирму, но дочь  было уже не остановить.
- Ты. Ты…. и твоя  Линда виноваты в смерти мамы. Я…., я  ненавижу тебя, ты никогда не любил ее, я знаю… знаю, - рыдания прорвались в голосе молодой женщины, и  она, сдернув со стула нарядный  жакет, вылетела из комнаты.
Его Лада, птичка-синичка, всегда такая ласковая, любящая,  неужели,  правда, она возненавидела его? Их с Еленой Николаевной веселый, капризный, рыжеволосый божок, которому они так верно, так преданно поклонялись всю жизнь, вдруг превратился в злобную нервную фурию.
Со  вчерашнего  дня Ладу он так и не видел: она вернулась очень поздно, а сегодня куда-то упорхнула рано утром, когда он, измученный вечерним ожиданием, дочери, еще спал.
 Накинув  куртку, Игорь Николаевич вышел на улицу и побрел по направлению к Измайловскому парку. Несмотря на субботний день в парке народу было немного, только у входа толпились посетители и он, свернув на боковую аллею, побрел вглубь лесного массив.
- Николаеч! Господин Глушко! Игорь! -  кто-то призывно махал ему от пивного ларька. Игорь приостановился, а затем  послушно  затрусил к синей будке.
За круглым высоким столиком у ларька  расположилась честная компания – сотрудники их НИИ. Их было четверо.  Володя Юдин, в прошлом блестящий выпускник  Бауманского, инженер от Бога, а теперь, полуспившийся, не пойми кто, так,  на подхвате. Геннадий Николаевич Ногин  – начальник лаборатории, один из лучших разработчиков  института, но начавшиеся  в стране перемены сотворили такой сумбур в его голове, а пошатнувшееся положение их фирмы так напугало, что работать толком он уже не  мог.  Теперь  он в основном болтался по  коридорам,  ловил сочувствующих, и,  вкручивая собеседнику одну из пуговиц  пиджака, ужасался и ужасался  новым порядкам. Был там еще и оптик-шлифовщик, золотые руки  Юра Саущин, новые порядки тоже не очень одобрявший, но из-за  какой-то первородной нелюбви к коммунистам он особенно не выступал, считал, что надо «немного пообождать, как дальше сложиться, а потом судить». Четвертого, моложе остальных,  Глушко знал только в лицо.
- Игорь Николаевич! Подгребай к нашему шалашу, - маленькая, вечно улыбающаяся физиономия Юдина расплылась в беззубой улыбке.
 - О чем шумите, мужики? – эти люди были сейчас и во благо, и в то же время мешали думать о своем.
Поздоровались, мужики раздвинулись, освобождая место вновь пришедшему; сама собой перед Игорем возникла кружка пива, куда с его согласия подкапали чуток горячительного
- Пахомоч только что ушел сердитый. Ругал нас, что мы ничего не понимаем в демократии, и расписывал, как все будет хорошо дальше.
- Ну, да, лет, этак, через десяток. В институте и так остались только три «П»
-  Что за «три  П»?
- Престарелые, придурки и подростки, правда, подростков тоже почти не осталось, только  студенты из техникума
- Теперь это колледж, к хреновой матери, - заржал Валентин. - Вот так-то живем. Вон  соседа моего, раззяву этакую, - Валентин ткнул в молчаливого четвертого, - сегодня грабанули,  квартирку обчистили на хрен.
Обворованный, сутуловатый брюнет с пеной пива на торчащих усиках, гордо кивнул.   Вид у него был совсем не убитый, возможно от водочной добавки к пиву, а оживленно-радостный.
- Такого даже в брежневские времена не было. Ночью можно было спокойно ходить по Москве, хоть всю ночь, а что теперь?  Так нельзя1 Развалим всю страну!. Я считаю…. - говорил Ногин всегда  одно и то же.
«Сейчас вспомнит Сциллу и Харибду», - невольно подумал  Игорь. В былые, спокойные времена  начальник лаборатории Гена Ногин даже Библию почитывал, греческой мифологией увлекался, слыл эрудитом, вольнодумствовал и в коридорах  иногда витийствовал  на щекотливые темы, но случившаяся  действительность быстро отрезвила институтского бунтаря.
- Как ограбили? -  поинтересовался Игорь
- А ночью. Мы на даче,  соседка услышала шум, сунулась на свой балкон, а ей по темечку. До сих пор не отошла
Игорь Николаевич сразу  подумал о Ладе. Вчера девочка пришла около часа ночи и он не знал, провожал ли ее кто-нибудь, а сегодня в вазочке он не нашел серег Елены Николаевны с крупными аметистами. Когда она сегодня явиться? Заныло сердце и уже не хотелось ни пива, ни этих людей, ни надоевших  разговоров.
- Нет, ты вот скажи, ты же у нас бывший бизнесмен. Вот ругали коммунистов, плохо, в магазинах ничего, а на столах все было. Моя мать пенсию 45 рублей получала, так ей на все хватало, - завел обычную музыку  Ногин.
- Какой я бизнесмен, я давно, как и вы, простой советский инженер и мыслить умею только по-советски. Ладно, мужики, пойду я, дочка должна с дачи приехать, - соврал Игорь.
Его не удерживали, наверное, потому, что компания за пивным столиком к этому времени пополнилась двумя новыми институтскими коллегами – большинство сотрудников института работало на их фирме  по 20-30 лет, и многие жили где-нибудь поблизости -  да пиво с водкой делало свое дело – все шумели,  и уже никто никого не слушал.
Сумерки быстро, как это бывает осенью, окрашивали небо в темно синий цвет, зажигались огни в окнах нижних этажей; Игорь выбрался из парка и побрел по почти безлюдный 9-ой Соколиной мимо родного института.  Шагалось легко  и думалось, думалось,  как все так  странно получилось в его жизни и недавнее прошлое очень скоро заслонило, размыло очертания домов и тротуаров, что послушно ложились ему под ноги.

Да, полгода, как умерла Лена,  и почти четыре года отделяют его от светлых майских дней отдыха в подмосковном пансионате.
К  этому времени Игорь Николаевич буквально врос в тихую спокойную семейную жизнь: привык и полюбил копаться в земле на даче, даже соорудил гигантский парник с искусственной подсветкой и регулируемым обогревом; по вечерам отупело балдел перед недавно купленным «самсунгом»,  почти накропал докторскую – словом, обычная чехарда: дом-работа-дача и еще машина и телевизор. Все это  притупило  мозги настолько, что уже не возникало никаких «ни отблесков, ни звуков». Правда, начавшаяся демократизация: все эти митинги, баррикады из опрокинутых автобусов, депутаты  всколыхнули даже аполитичную массу сотрудников их НИИ, привыкших  лишь острить по поводу специфических речевых особенностей некоторых политических деятелей. Игорь, как и многие его коллеги, ходил на митинги, торчал до ночи перед телевизором, слушая очередное выступление неизвестно откуда взявшегося лидера, спорил с Кавиным, зубоскалил по поводу институтских партийцев, ранее бивших себя в грудь  и уверявших, что «как настоящий коммунист……», а теперь побежавших сдавать свои драгоценные партбилеты. Все это будоражило, интриговало, делало тебя причастным к чему-то большому, важному, почти, как тогда, когда они с Ниной, молодые, порывистые,  слушали в тысячной толпе  у памятника Маяковского  малоизвестных,  дерзких поэтов.
Однако, несмотря на  внешние новации в его жизни мало что менялось, правда,  Елена Николаевна начала быстро стареть: сдавало сердце, появилась отдышка, мучили вены на ногах. Когда они изредка выбирались в гости, она очень скоро повисала у него на руке и никак не могла отдышаться после крошечного подъема. В том году к весне она уже успела месяц отлежать в ведомственной больнице, а летом ей должны были дать путевку в санаторий. Было решено на семейном совете, что в мае Игорь Николаевич на пару недель отправиться в  пансионат или санаторий. Так Игорь оказался  в подмосковном пансионате «Сосны»
Наверное, лишь начавшиеся изменения помогли заботливой Лене достать своему супругу  путевку  в такое место. В столь шикарное заведение он попал впервые: ковры, бронза, холл с пудовой люстрой, отсвечивающей в многочисленных зеркалах; два царственных бильярда; бассейн в голубой плитке с подсвеченной водой и застекленным верхом,  упирающимся в крону специально посаженных деревьев - плывешь, а над тобой покачивается ветка с только что развернувшейся листвой. А номера!  У него был номер на одного, с огромным цветным телевизором, со скромным набором дорогой посуды для дружеского застолья на четверых и,  что,  о чудо, прямым городским телефоном. Словом полный кайф! Сосед по столику в столовой рассказал, что раньше это было закрытое заведение в основном для цыковских работников разного калибра, и что здесь любили отдыхать даже большие шишки из бывших слуг народа. В частности, утверждал он, обогреваемый, монументальный, как сталинские высотные дома, лифт, доставляющий отдыхающих с низкой набережной прямо к подъезду пансионата, строился специально для Косыгина, страстного любителя подледного лова. Оторвал задницу ото льда и сразу в тепло!
Начавшаяся перестройка изменила состав отдыхающих, да и сезон еще не начался – народу в будни было совсем немного: кое-кто из старых завсегдатаев, кое-кто из новой нарождающейся элиты, а также малый процент гавриков вроде Игоря Николаевича. По субботам и воскресеньям наезжали, так называемые,  новые русские.  Крепкие и одновременно рыхловатые мальчики  на вид  лет 30-40  в шортах и ярких футболках с девицами в мини; стоянка пестрела иномарками, и иногда за соседним столиком возникала до боли знакомая мордуленция, заставляющая тебя судорожно вспоминать по какому поводу недавно ораторствовал ее обладатель по ящику. Из бывших  с Игорем одновременно отдыхала чета Пономаревых. Да, да, того самого Бориса Понамарева, к которому все преставали  новоявленные демократы с роковым вопросом: «куда он дел партийные деньги?». Однако,  эти наскоки несколько не мешали почтенному старцу наслаждаться благами, что дарил день сегодняшний. Каждый полдень, часов в пять он встречал у бассейна  Игоря, обычно уже покидающего это вместилище голубой прохлады, одним и тем же вопросом: «хорошо ли подогрели  воду?». Они даже начали здороваться. В столовой и на прогулки он был вообще бодр и высокомерен, однако никак не мог запомнить местоположение их обеденного столика и, если появлялся без жены, обязательно усаживался куда-нибудь не туда. Эта разбросанность мыслей бывшего члена ЦК и была невольной причиной близкого знакомства Игоря Николаевича Глушко с двумя представительницами нового делового мира. А случилось это так.
Дней через пять-шесть после приезда Глушко во время обеда начинающийся склероз  привел держателя партийной кассы за чужой  столик. Увидев Игоря, направляющегося к своему месту и осознав, что опять все напутал, Борис Николаевич поспешно поднялся и налетел на официантку с подносом  в руках, на котором стояла супница с рассольником. Белоснежная скатерть  раскрасилась красноватыми пятнами, Понамарев сконфужено заохал, а Игоря попросили пересесть  за соседний столик, где он оказался в обществе двух молодых дам.
Этих  женщин и при большем количестве отдыхающих невозможно было не заметить, особенно одну - яркую блондинку, упакованную даже в жаркие дни в нечто невообразимо модное и пестрое, с хорошеньким, ловко подмазанным личиком, вызывающим, правда, почему-то ассоциации со знакомой   этикеткой московской парфюмерной фабрики «ТЭЖЭ». Белоснежный  бассейн каждый день изумленно отсвечивал водяной гладью, принимая в свое  чрево полноватое тело блондинки,  каждый раз в новых умопомрачительных купальниках, а таких купальных шапочек, что украшали головку этой дамы,  Игорь  вообще никогда не видел.
 Дамы приняли его благосклонно и, несмотря на его светскую дремучесть,  ко второму блюду они   уже дружески болтали, а во время десерта договорились идти вместе смотреть развалины барской усадьбы в соседнем лесу. С этого дня Игорь  так и остался за столиком у окна, и все последующие дни теперь  проводили вместе с новыми знакомыми. Блондинку звали Ирина.
Из-за ослепительности Ирочки вторая соседка поначалу явно терялась, но уже во время первой непродолжительной прогулки  Игорь понял, что главная притягательная сила  этого дамского тендема не раскрашенная мордашка блондинки, а умная сдержанность и пряная элегантность второй. У нее были выразительные, серые, с просинью  глаза; чуть тяжеловатое,  ухоженное  лицо; плотная с мягким уютными тенями шея  и  темные с рыжеватым отливом   короткие волосы. Она обладала великим даром заинтересованно, не отвлекаясь слушать вас часами, внешне сопереживая,  хотя позднее Игорь не раз убеждался, что при этом  могла  не слышать вас вовсе. Она была умна настолько, что почти мгновенно могла дать это почувствовать, не раздражая и не вызывая противления. Чем-то она была похожа на Елену Николаевну тех  лет, когда они только что познакомились, но в отличие от его бедной Лена сегодняшней у нее была свежая, уже тронутая загаром кожа и красиво вырезанные,  какого-то особенного карминового цвета губы, которые она никогда не красила. «Лидия» - представилась она и это тянутое, холодноватое имя удивительно шло ей.  В отличие от Ирочки, которая примитивно ослепляла яркими красками и пестрыми тряпками, она заинтриговывала, открываясь постепенно, являя все новые и новые достоинства. На следующий день, например,  Игорь обнаружил у нее наличие крепкой, но изящной в движениях фигуры, правда, с коротковатыми по современным меркам ногами. Это случилось на маленьком пляжике на Николиной горе, куда они отправились после полдника. Было часов шесть вечера, но по-летнему жарко. Игорь с Ириной тут же залезли в подогретую на мелководье воду, а Лидия, не решаясь на столь раннее в этом году купанье, прогуливалась в купальнике по берегу. Солнце, сонно перебирающее верхушки деревьев, золотисто бархатило ее кожу;  выглядела она с воды необыкновенно эффектно и казалась, высвеченная опускающимся светилом, стройнее и выше.
- Вы только посмотрите, какая красивая женщина Линда - лукаво заметила Ирочка, уже углядевшая  внимательное любопытство к ее соседке.
- Почему Вы ее зовете Линдой? - удивился Игорь.
 - Ее многие так называют, и это ей нравится. У нее дед  из приволжских немцев.
В субботу к  дамам на шикарных иномарках прикатила  компания знакомых - тех самых, современных сороколетных деловых мальчиков. Среди них какой-то индивидуальностью обладал один - высокий, худой, ни то кавказец, ни то еврей, с полуседой щеткой мелко вьющихся волос, приятель Ирочки - Лева. Остальные были как близнецы-братья, как по одежде, так и по внешнему облику: короткая стрижка с начинающей лысеть макушкой, затемненные очки прячут глаза, мощный брюшной пресс маскирует начинающий  круглиться животик.
Игоря не отпустили. Елена Николаевна, которая собиралась приехать на выходные, почему-то не смогла, и он   был все время вместе с Линдой.
Даже сейчас думая о том времени, он  вспоминает его с удовольствием, чего греха таить. Пожалуй, те майские  жаркие дни, с соловьиными трелями по вечерам, аспидно блестящими ужами на асфальтированной набережной - их тут водилось великое множество, были последними днями в его жизни, когда так бездумно хорошо, как в молодости,  дышалось и жилось.
Вечером в маленьком банкетном зале  рядом со столовой приятели  его новых знакомых устроили роскошный ужин с шампанским, дорогим коньяком, обилием черной икры и ранней, привезенной из Москвы южной клубникой. Народу поприбавилось, взвизгивали после первых рюмок какие-то девицы, главврач пансионата юлил около долговязового Левы; горячительные напитки быстро вернули в естественное состояние компанию за столом: как само собой разумеющееся  легкий “мат” ненавязчиво вплетался в разговоры, впрочем,  Игорь не очень обращал внимание на поведение окружающих, всецело занятый своей соседкой. Она одна,  как он быстро заметил, являла собой некий сдерживающий центр, мешающей превращению застолья в простую пьянку. Потом гуляли по набережной, слушали соловьев, опять пили кофе, но уже в номере  дам. Часа в два ночи все разбрелись, Игорь и Линда  остались вдвоем, и само собой получилось так, что он не покинул номер Линды до утра.
Его брак с женщиной намного старше, опытной, тонко чувствующей в свое время лишил Игоря  инициативы в подобных делах. Наверное, для многих мужчин    близость после веселого застолья была  вполне естественна, но у Игоря это вызвало   своеобразный шок. Его потрясло то, как он  легко перешел из состояния верноподданного мужа в состояние неверного супруга и пылкого любовника. Правда, угрызений совести он не чувствовал, и,  честно говоря, был польщен вниманием   интересной женщины намного моложе его.  О  существовании Елены Николаевны Игорь Николаевич как бы помнил  и как бы забыл, хотя каждый день аккуратно названивал домой, искренне волнуясь и огорчаясь разводу Лады. Впрочем,  Елену Николаевну  он больше не звал  в пансионат,  да и она не настаивала, не подозревая о  похождениях мужа, озабоченная неудачно сложившейся семейной жизнью дочери. В результате весь остаток мая Игорь  не разлучались с Линдой ни днем, ни ночью, искренне веря, что  его скоротечный роман  закончиться вместе с отпуском.
Возвращение в Москву мало что изменило. Едена Николаевна, получив путевку, отбыла в санаторий,  и их  свидания с Линдой продолжались с той лишь разницей, что теперь они происходили не в обезличенном номере пансионата,  а за железной дверью ее  небольшой квартирки. Необходимость в столь прочной защите  домашнего очага Игорь понял  сразу  же,  после первого беглого осмотра пристанища их любовных утех: одна коллекция гравюр, своей цветовой гаммой выгодно оттеняющих серовато-розоватую тональность фарфоровых безделушек, разбросанных по бесчисленным, явно на заказ сделанным резным полочкам,  стоила, по его представлениям,  целое состояние. Мебель ни то старинная, ни то под старину, чёрт ее знает, но ломбардный столик с перламутровой инкрустацией, да небольшой шкафчик, весь в кокетливых завитушках явно попали в эту запечатанную  квартиру от понимающего  антиквара. Несмотря на насыщенность мебелью и безделушками, все здесь было продуманно и удобно. Как он потом убедился, его  новая приятельница умела не только  видеть и находить  прекрасное, но и обладала удивительной  способностью перемешать все приглянувшееся в свое бонбоньерочное жилище по вполне умеренной цене. Так же ловко Линда умудрялась перемещать на расстояние, удобное для общения, нужных ей людей.
Игорь Николаевич должен был признаться себе,  что,   как мальчишка, влюбился в эту сероглазую женщину – стоило ему  не  видеть ее два-три дня, как он начинал испытывать просто физическое недомогание. Поразмышляв, он решил  ничего не менять, оправдываясь тем, что  быстро надоест Лидии и все само собой вернется на круги своя. Короче говоря, к приезду  Елены Николаевны из санатория  он увяз с головой и уже с трудом представлял, как  окунется опять  в пресную,  семейную  жизнь. Впрочем, его страхи оказались напрасными - вскоре их с Линдой еще более прочно связали   деловые отношения.
То, что Линда не просто подруга для отдыха наезжающим  мальчикам, а является, чуть ли, не главной мозговой фигурой в их загадочном бизнесе, великолепно разбирающейся во всех тонкостях дел, считающей на много ходов вперед и ненавязчиво, но твердо командующей этими новоиспеченными дельцами,  Игорь Николаевич понял еще в пансионате. Несколько раз за время  их отдыха, уже в будни наезжала  та же банкетная компания, внимающая вместе с ним соловьям в ту роковую ночь, или очень похожая на тех, что ни грех  было спутать. В такие дни стол, диван, кресла Лидиного  номера покрывались какими-то счетами, компьютерными распечатками; Ирочку отправляли гулять, а Игоря, поскольку он почти всегда находился вблизи дамы своего сердца, высаживали в плетенное кресло на балкон, и каждый паз повторялась одна и та же история: гул мужских голосов в комнате нарастал, усиливался, а потом вплетался знакомой, с хрипотцой женский голос  и гул сразу шел на спад.  В Москве  частое общение позволило Игорю разобраться в финансовой деятельности его подруги: она возглавляла несколько фирм, связанных друг с другом, но официально считалась коммерческим директором одной из них, совсем не главной и не большой, торгующей всякой электронной техникой, в основном видиками, компьютерами и компьютерными программами.
Почти сразу после их возвращения в Москву случилось ЧП: попала  на  фирму  партия отказных компьютеров; попала, как Игорь позднее понял, не совсем легально, поэтому поставщики и не думали возмещать убытки. Линда, не особенно надеясь на успех, попросила Игоря посмотреть.  Он довольно быстро разобрался, в чем дело и как помочь - вскрыли системные блоки, извлекли пару хилых импортных транзисторов, поставили вместо них отечественные,   дубовые с большим запасом по входному сопротивлению и все стало о’кей. Повторений Линде не требовалось - в ее античной головке всегда работала счетная машинка, которая тут же отстучала своей хозяйке, что  появление  ее любовника на фирме может быть не бесполезным. Компания по перетаскиванию Игоря началась в тот же вечер.  Игорь Николаевич и не подумал  бы,  но дело в том, что их достопочтимая фирма, как и весь ВПК, стала чихать и кашлять под воздействием сквозняков, что подпустили в российскую экономику новоявленные могучие  умы гайдаров, явлинских и прочих с ними. Линда давила, в конце концов Игорь взял  отпуск за свой счет на три месяца и ушел на фирму  своей подруги, да не кем-нибудь, а директором по техническим вопросам и изменилась его жизнь как у героев тех мыльных опер, что теперь без конца крутили по телевизору - одна зарплата - пятьсот баксов в месяц.
Что тогда творилось в его черепной коробке – сейчас он не мог вспомнить. Замерещилось  ли  потертому жизнью мужику нечто светло-брызжущее; поманило ли  возможное материальное благополучие для семьи,  или проснувшаяся чувственность  лишила рассудка, а,  может быть,  была  лишь ленивая благодарность судьбе, принесшей ему в клюве  привязанность молодой, красивой женщины и новое интересное дело с зарплатой в долларах в придачу ? Скорее всего, все сразу. Переманил  из их института Игорь Николаевич  на новую работу и пару совсем молодых программистов, чье вспененное до небес самомнение  лишило их естественного желания учиться и слушаться старших, а также  пару сообразительных ребят   и после легкой утряски  фирма заработала четко, без срывов,  как японские электроника.
Поначалу все было внове и интересно: уникальная импортная техника, презентации, деловые контакты с людьми, ранее неизвестной  породы. Теперь с Лидией они практически не расставались: вместе мотались по фирмам, вместе обедали, ужинали реже в ресторане, чаще в уютной Линдиной квартирке. Поначалу, поздно - не поздно Игорь Николаевич всегда отправлялся ночевать домой, но потом под предлогом невозможности сесть за руль после очередной деловой встрече с возлияниями, стал довольно часто оставаться якобы в  офисе, а на самом деле за сейфовой дверью знакомой до мелочей квартиры.  Дальше - больше: месяца через три  отбыли они вместе с Линдой в загранкомандировку,  и не куда-нибудь, а в Лондон.
Бедная Елена Николаевна сначала, как и Игорь завороженная свалившимся на них богатством, заметалась по магазинам совсем как в первые годы их супружеской жизни. Вскоре в кухне появился шикарный Розенлеф; в большой комнате зазмеились феерические шторы, а сникшая после развода Лада защеголяла в прехорошенькой  натуральной шубке. Однако,  этим все кончилось: вояжи по магазинам  слишком утомляли и та же вялость и  апатия  мертвили некогда энергичное женское лицо. Большую часть дня Елена Николаевна теперь проводила на кухне в старинном  кресле с непременным вязанием  в руках.  Что она там вязала, Бог ее знает,  и  зачем при  их достатке.  Однако  эта расслабленная поза, это кресло воскрешали ощущение тепла материнской любви,   и, возвращаясь поздно вечером домой с деловой встрече или от Лидии,  Игорь Николаевич уже плохо понимал к кому он идет -  к старенькой,  все прощающей  и все понимающей маме,  или к жене, матери его  дочери. К тому же он как-то убедил себя, что  Елена Николаевна догадывается о его любовном романе на стороне,  но, будучи мудрой женщиной, делает вид, что ничего не знает.  Кстати, хитрая Линда не упустила и Ладу, уговорив Игоря перевести девочку в одну российско-французскую фирму по производству дорогой косметики,  и очень скоро дочь, как и отец, закружилась в водовороте новых дел и  новых знакомых.
В коне концов  жизнь Игоря Николаевича своеобразно упорядочилась: весной, обычно в мае, Елена Николаевна отбывала в санаторий, а осенью они с Лидией отправлялись дней на 14-15 куда-нибудь в Анталию или на Канары, и постепенно  ежедневная  деловая суета стала складываться не только в месяца -   в годы. Так все и шло. Правда, года через два или три стало делаться Игорю как-то тоскливо и муторно не столько от однообразия, сколько от мелкого мельтешения, поверхностной, не затрагивающей по-настоящему душу и мозги деятельности. Он скоро убедился, что коммерцилизированная маета  и вечная погоня за деньгами еще более выхолащивает человека, чем ударный труд во имя грядущих побед всяких там “измов”.  Да и ребята, что он перетащил на новую работу, как-то потускнели. Гена Николаев, один из них, вообще не выдержал и ушел на крошечную зарплату в Институт Физики твердого тела.
- Ты извини меня, Игорь Николаевич, - сказал он  на прощание, -  мозги задеревенели, да и чувствую, ссучиваюсь здесь. Лучше сяду на привычную зарплату, да еще наукой позанимаюсь, пока в черепной коробке  совсем не ссохлось. Жена все равно   ушла, так что пилить меня больше некому.
 Игорь не стал его удерживать, поскольку сам  скоро понял, что превращение  стандартного советского спеца в нового русского для таких людей, как  Николаев и он, обкатанных и притертых старой системой, возможно только под напором чужой стальной воли и чужого упрямого желания и не без разрушающих последствий для превращаемых. Правда, как ни странно, сам он довольно легко деформировался, приладился к новым условиям, где основной девиз: ”не потопаешь – не полопаешь”  был также  примитивен и убойен, как знаменитые декреты Ильича. Вернуться в прежнее состояние он сам уже просто не мог,  да и не хотел в то время.
Как ни странно в новой жизни тоскливого однообразия и фальши были нисколько не меньше, чем в прежней, только если раньше кособочили  и примитивизировали жизнь бесчисленные запреты и тяжеловесные догмы социалистических адептов, то теперь лишали фантазии и  естественности  новоиспеченных деловых людей внутренная неустойчивость и душевная выхолощенность из-за вечной погоней за материальными благами. Все это делало преувеличенно шумными, фальшиво восторженными московские театральные премьеры, где собирался  теперешний московский бомонд, и куда обязательно вытаскивала его Лидия;  заставляло его  коллег болтать лишь о новых марках машин и прелестях модных курортов, где они по-русски щедро прокучивали заработанное, и пить не меньше, чем раньше. Эту новую жизнь отличало лишь одно - устрашающее быстродействие,  и ему казалось, что мечущейся по экрану человечек в компьютерных электронных играх   олицетворяет  его теперешнюю жизнь.
Полтора года тому назад резко ухудшилось состояние Елены Николаевны. По утрам  она уже не вставала, чтобы приготовить кофе и завтрака, а огрузневшая, с синюшным лицом с трудом оторвав голову от подушки, лишь приподнималась в постели, тоскливо следя  за  приготовлениями к отходу Игоря и Лады. Обеспокоенные они, конечно не без помощи Лидии, устроили Елену Николаевну  в лучшую кардиологическую клинику, к некой отечественной знаменитости, которая в настоящее время  практиковала больше за бугром. Короче говоря, все, что можно было купить, они купили. Действительно, когда через месяц они с Ладой забирали мать домой, казалось,  произошло чудо: пропала пугающая отечность щек, ожили и засветились глаза, исчезал  отдышка.
То, что в деятельности Линды не все чисто – порой попахивало криминалом,  Игорь понял  довольно быстро, но предпочитал не вмешиваться, полагаясь на ее деловую хватку. Происходили какие-то разборки, пару раз избивали Леву, последний раз так зверски, что он оказался в больнице.  Об этом  на фирме узнали от  разъяренной Ирочки, которая буквально торпедировала кабинет Линды, где они втроем: Игорь, Линда и  художник-дизайнер Николай Николаевичем мирно трудились над товарным знаком  фирмы. Вихрь, поднятый блестящим плащом Ирочки, смел  худосочного Николай Николаевича,  но не нарушил холодную невозмутимость Линды. Это, по-видимому, помешало  взбешенной блондинки вцепиться в волосы своей задушевной подруги, но орать она начала так, что, скорее всего, оглушила не только  персонал их фирмы, но и сотрудников остальных фирм, расположенных по соседству.
- Ну и сволочь ты, Лидка, бизнесменша хренова! Умеешь подставлять других вместо себя. Знаешь, что Левка для тебя в любое пекло полезет.
- Что случилось? Перестань орать!
- Ах, какие люди в Голливуде! Я не только буду орать, но и прибить могу. А то она не знает, что могло случиться! Ты губки-то свои не поджимай, ведь знала, знала куда его посылаешь, падла! - далее последовали еще более сильные выражения.  Игорь предпочел ретировался от разъяренных дам,  но и из закрытой двери он довольно хорошо слышали,  что происходило в кабинете.
- Если Левка умрет, я тебя живьем съем. Ты же знала, знала, чем может кончиться вся  история с этими поддонками! Тебе все мало, мало! Ты со своим старым козлом на Канары, а Левка? - и опять поток рыданий и бессвязных криков. Но затем  что-то звякнуло, полилась вода, и  крик разом прекратился - не удивительно, если истерику своей приятельницы Линда пресекла, плеснув той для успокоения в раскрашенную мордашку стакан воды.  Затем спокойный голос Линды спросил:
- Где Лев?
- В первой градской, у Яблокова.
- Поехали! - и через минуту обе дамы  прошествовали мимо растерявшегося Игоря  и онемевшей секретарши.
Вечером того же дня он поинтересовался у Линды, что случилось.
- Левка - дурак по определению, делает все наперекосяк, вот и получается, - коротко ответила Лидия, -  ничего, выкарабкается, - а  Игорь по своей привычке не стал вдаваться в подробности, впрочем, Левка действительно выкарабкался и через пару месяцев, правда прихрамывая, появился на фирме.
Последний семейный, праздничный обед состоялся, когда Елену Николаевну  выписали из клиники. По этому поводу  Игорь Николаевич с Ладой устроили дома настоящее пиршество, но вечером Игорю надо было ехать на деловую встречу  с финнами, однако  к одиннадцати он пообещал быть дома. Тогда и произошел тот памятный разговор  с Линдой.
В тот вечер она отвозила его домой и остановила свой жигуленок, который никак не хотела менять на иномарку, за углом, в соседнем переулке, как они обычно делали, когда вдвоем приближались к  семейной обители Глушко. Шел теплый, летний дождь и дворники цепляли и цепляли, растягивая, водяную пленку по стеклу.
- Послушай, Игорь, теперь, когда твоя жена поправляется, ты мог бы, наконец, организовать свою жизнь - Лидия смотрела прямо перед собой, и он не сразу понял о чем речь.
- Как это?
- Разве ты не можешь развестись? Ведь мы и так все время вместе.
- Ты хочешь, чтобы мы расписались? - для Игоря  это было полнейшей неожиданностью, и он растерялся, -  зачем тебе это? Тебе 36 лет, ты молодая женщина, я старше тебя на 16 лет. Ты никогда раньше не высказывала такого желания.
- Конечно, первым о замужестве должен был заговорить ты, мужчина, но, зная тебя, я поняла, что не дождусь,   предложения руки и сердца, а если дождусь, то  лишь в следующей нашей жизни, а встретимся ли мы там  - не известно.
- Мне казалось, что тебя устраивает нынешнее положение, да и я мало перспективен в качестве мужа такой женщины, как ты.
- Ну да, ты считаешь, что такая женщина, как я, должна выйти замуж за этого  мудака, пьяницу Иркиного Левку или, еще лучше,  за этих дебилов из охраны? Ты же знаешь, что нас давно считают единым целом. Наоборот, твоя семья воспринимается как нечто призрачное, нереальное.
-  Ох, уже эти  деловые бабы, говоришь о браке, как о какой-то очередной сделке – Игорь и мысли не допускал, потерять Линду, но этот  разговор был ему почему-то  не приятен.
-  Да, брось, ты. Ты же уверял, что любишь меня!
-  Я действительно люблю тебя, - тогда он искренне верил в это, - но что привязывает тебя ко мне, не знаю.
- Значит, что-то привязывает, может быть, тоже люблю, - странное это было объяснение в любви. Лидия по-прежнему смотрела куда-то вперед, но голос ее  был непривычно теплым, -  потом,  неужели ты не понимаешь,  мне надоело быть одной  - пауза повисла в душном салоне машины.
- Просто, мне казалось, тебе необходима  независимость, ты и сына спровадила к матери.
-  Андрюшке лучше у мамы – у меня слишком напряженная, неустоявшаяся жизнь, да и колледж там рядом. Но,  если  будет  семья, он будет  жить с нами, а пока…....  Для меня очень важно его уважительное отношение, в этом плане я старомодна,  -. Линда помедлила, а потом, как будто устыдившись внезапного откровения, как обычно, спокойно сказала:
 - Ладно, иди, потом поговорим, -  а когда он уже вылезал из машины,  тихо добавила,  -  подумай  о том, что я тебе сказала,  и..... пожалей меня.
Больше она к этой  теме не возвращалась, хотя Игорь  ждал и пугался всякий раз, когда такой разговору был возможен. Официальный уход от Елены Николаевны казался ему очередным предательством. Будь он свободен, скорее всего, он бы  обрадовался  инициативе Линды, но самостоятельно отречься от семьи он не мог, хотя наличие ее порой  тяготило, требуя новых лживых объяснений задержек и ночевок вне дома. К тому же, как ни странно, Игорь  нуждался в вечерних визитах  в  знакомую, обжитую квартиру; в расслабленном сидении в старой пижаме в  уютной кухне, а главное,  в ощущении всепрощающего тепла и любви, что так щедро дарила им с Ладой  его бедная жена. Его пугала холодная расчетливость Линды, хотя ему казалось,  что он действительно  любит ее, а, кроме того,  - он был от  туда, из прошлой своей жизни и подсознательно  страшился решительных перемен, которые бы  навсегда  оторвали его от  прошлого.
А затем пришел тот злополучной осенний день, когда наступила развязка. Развязка – нелепая и одновременно трагическая, приведшая к смерти Елены Николаевны  и легко сдувшая новоиспеченного бизнесмена с коммерческого Олимпа, куда он случайно попал и где случайным человеком  так и остался.
В конце сентября  прошлого года еще одна фирма  засверкала окнами-ветринами в обновленном особнячке Старомонетного переулка, а Линда, с помощью итальянских сотоварищей, наконец,  организовала собственный банк, где, между прочим,  должна была прокручиваться наличность всех крупных и мелких фирм, что пришпилила своим острым каблучком  ловкая подруга Игоря Николаевича. Официально она покидала пост коммерческого директора фирмы, отстояв предварительно перед членами объединенного правления решение, что этот пост перейдет к Глушко. По случаю  всех этих перестановок в  любимом кофе “У Маргариты” был устроен  небольшой банкет, где как всегда много пилось, вкусно жралось и  строилось громадье планов дальнейшего процветания. Лидия, предпочитавшая расслабляться в более интимной обстановке, довольно рано, часов в 10-11 потащила Игоря к себе домой, а он еще утром  предупредил домашних о предстоящем банкете и о  том, что переночует в офисе.
Целый день, не переставая, лил дождь и у Игоря, несмотря на выпитое,  болела голова, слегка познабливало, поэтому, добравшись  до апартаментов Лидии, он растянулся на диване,  предварительно облачившись в уютно-теплый финский  халат, недавно подаренный ему подругой. Лидия, все еще не снявшая нарядное темнофиолетовое платье,  - удивительно двум его женщинам к лицу одинаковые цвета: сиреневый и темнофиолетовый - никак не могла загасить радостное возбуждение и все вспоминала и вспоминала победные подробности событий  последних недель. Игорю Николаевичу  было тепло и сонно, не хотелось ни двигаться, ни отвечать. Где-то около двенадцати вдруг замурлыкал звонок.
- Кто это может быть?
- Да это Левка. Я забыла, он должен забросить мне документы для завтрашней встречи. Лежи, лежи, не вставай, я сама, я только заберу бумаги.
Игорь  слышал, как звякнула цепочка, щелкнули замки, отворилась дверь, а затем  тревожащая бесшумная пауза. Эта непонятная тишина как-то сразу насторожила и пробудила: он приподнялся, намереваясь встать, и тут увидел, что в дверях комнаты стоит Елена Николаевна. На ней было поношенное пальто, которое она уже лет пять  не надевала; незнакомая, обвисшая от дождя косынка покрывала голову; притушенный свет делал обрюзгшее лицо еще более старым и больным. Игорь вскочил, а Елена Николаевна подозрительно спокойно вдруг сказала:
- Вот где ты  днюешь и ночуешь. И как тебе здесь?
Удивительно, но в первую минуту Игорю  сделалось неудобно не перед женой, застывшей в немом укоре, а перед Линдой, которая раньше  никогда не видела его супруги,  даже на фотокарточках, но по его рассказам должна была представлять ее себе  как, пусть больную, но все еще привлекательную и утонченную женщину. Да,  пусть руины, но замка, а не  полуразвалившейся хижины бедняка, а сейчас перед Линдой  стояла нелепая старуха в жалком потрепанном пальто, с какой-то тряпкой на голове!  И к чему этот дурацкий налет на квартиру  любовницы мужа! Ведь в душе Игорь был уверен, что жена давно догадывается о его романе, просто ведет себя  как мудрая женщина.
Елена Николаевна, между тем, шагнув в комнату, начала медленно оглядывать стены, цепляясь взглядом за красивые безделушки, непонятно видя или не видя окружающее. Вдруг лицо ее передернулось, щеки вспыхнули, руки задергали пуговицы, пытаясь  расстегнуть пальто, а глаза переползли со  стен на Игоря:
- Ты... ты.. зачем эта ложь? Годы лжи, наглой, не прикрытой, так что все кругом все знают, только я одна! - и она начала надвигаться на Игоря, скорбящая, не прощающая. Пуговицы, наконец, расстегнулись, косынка сползла, он видел ее дергающейся подбородок, но тут она, как будто споткнувшись, вдруг начала медленно, страшно оседать, раздирая  непослушными припухшими пальцами  душивший ее ворот кофточки.
- Сумка, там в коридоре... Ты знаешь, в кармашке лекарство,- задавилась она.
- Лена, что с тобой! - заорал Игорь Николаевич, подхватывая  грузное тело, хорошо диван был рядом, - Линда, сумку, там в передней!.
Он видел, как Лидия, неясным  силуэтом вырисовывающаяся в дверях, отступила в полумрак передней, а затем вновь выдвинулась, держа в руках знакомую хозяйственную сумку,  но она не шагнула в комнату, а лишь застыла на пороге и только рука ее, как ему показалось, медленно-медленно поползла вверх и закаменела с обвисшей матерчатой сумкой. И опять, как часто бывало в ответственные минуты его жизни, пришло к нему то странное оцепенение, когда  тяжестью наливается конечности,  движения замедляются,  и начинаешь видеть себя   как бы со стороны -   как поднялась его рука,  будто отдельно от тела, потянулась навстречу руке женщины и то же застыла, закаменев. Игорю виделось  одновременно одинаково ясно и  простертые друг к другу руки, особенно отчетливой была  шершавая ворсистость обшлага его шикарного халата, и холодный, давящий, мешающий двигаться взгляд Линдиных глаз, а диван и стены комнаты будто  плыли где-то рядом. На какой временной отрезок растянулась эта поза тянувшихся   и так и не встретившихся рук: минута, две, пять -  он не знал, пока, наконец, слабое движение Елены Николаевны не прогнало оцепенение. Он повернул голову и увидел, что она, цепляясь за мех диванной накидки, с усилием приподняв голову,  смотрит на него, и такое откровение ужаса и отчаяния исходило из ее глаз, что  огнем стыда  обожгло  его щеки. Выхватив, наконец, из рук Линды сумку, он кинулся к Лене, но глаз ее уже закатывались, мертво блеснув белками.
Лекарство, которое ему удалось засунуть ей под язык, сняло удушье, но пришли слабость и безволие, не дающее Елене Николаевне даже приподняться на диване.
- Сейчас я вызову скорую, - засуетился  Игорь.
- Не надо, отвези …отвези меня домой,- прошелестели ее  губы.
Игорь плохо помнил, как стягивал халат, суматошно дергался в поисках пиджака, который Линда повесила в шкаф, непослушными пальцами застегивал пальто, на руках нес Лену к машине. Линда отстраненно наблюдала за ними, не помогая и не мешая, как будто и не было ее вовсе, и лишь распахнула ему дверь, которую, кстати,  тут же захлопнула, как только он переступил порог.
В машине Елена Николаевна начала постепенно оживать, заерзала, отодвигаясь от него, но потом снова замерла, сжавшись, привалившись к окну, а  на подъезде к дому он услышал рыданья. Они уже остановились у своего подъезда, но Игорь медлил вылезать из машины, боясь скандала. То ли эта поза,  то ли рыданья, а, скорее, чувство собственной вины, но в нем опять стало нарастать раздражение  – весь этот спектакль с обмороком она разыграла нарочно! Если мужик так часто не ночует дома –  это что-то  значит! Неужели, она не догадывалась, не знала, а теперь эта  сцена из старомодной мелодрамы.
 - Зачем ты приплелась в этот дом? – злоба душила его. – Ну да, она моя любовница. Ты же знала, должна была чувствовать, что есть кто-то. Знала и молчала, чтобы я не ушел совсем.
Никогда раньше он не говорил так с ней. Елена Николаевна еще больше съежилась, а затем, зарыдав почти в голос, задергала ручку, пытаясь открыть дверь. Наверное, пришло раскаяние - ее слезы просто жгли ему душу, и в бессилии  прекратить эту мучительную сцену, он  схватил ее за плечи и стал трясти, так, что ее голова бессильно замоталась перед его глазами
- Замочи, замолчи, - почти молил он.
И тут что-то случилось – ее тело обмякло,  голова  запрокинулась,  на губах запузырилась пена, а лицо начало синеть. Что было дальше, он плохо помнил: его попытки поудобнее положить ее голову,  безумная езда, больничный двор, какая-то женщина, указывающая ему, где приемный покой, его стук в закрытую дверь и, наконец, санитары, перекладывающие Елену Николаевну на каталку.
Всю ночь он просидел в больнице. Приблизительно через пару часов, как ее привезли, вышел врач и сообщил Игорю, что у  его жены обширный инфаркт, они сделали все возможное и ему лучше ехать домой  -  к больной  все равно не пустят. Уйти он не мог, в голове работал какой-то  стучащий механизм, сотрясающий всю черепную коробку, особенно больно било в висках. Кажется, ему тоже сделали укол, и он  впал в неотпускающее, но и неосвежающее забытье, припав к кожаной спинке кресла в приемной. Из  цепкого забытья Игоря Николаевича  вывела уборщица в шесть часов, а пришедшие позже врачи успокоили, что кризис миновал, и он поехал домой. На смену приехала Лада, хотя к Елене Николаевне не пускали. В три часа она позвонила, сообщив, что больной стало легче, а в шесть зареванная приехала домой с вестью, что Елена Николаевна скончалась.
Что было потом? Была рвущая сердце боль потери близкого человека, утяжеленная чувством собственной вины; потрясение самим фактом смерти, которое всегда вызывает уход их жизни того, кто еще вчера вечером мирно дремал с тобой у телевизора. Но тогда  по-настоящему Игорь Николаевич еще не осознал, что смерть жены полностью перевернет и его жизнь.
Далее все: похороны, пышные поминки, устроенные конечно не без помощи Лидии, хотя сама она не появлялась, а суетились лишь ребята с фирмы; внезапная пустота не столько  комнат, сколько  кухни, их уютной кухни, где так любила сидеть Лена - все это помнилось отчетливо, исчезло лишь временное деление на утро, день, ночь; на “сначала” и “потом” и  Игорь только умом понимал, что вначале был прощальный поцелуй холодного лба жена,  а потом поминальные блины.
Привычный ход времени восстановился лишь на девятые сутки. Лада позвала родственников и самых близких друзей, с фирмы никого не было. Как всегда в смутное время родственников  собирают в основном такие события как похороны и свадьбы детей. На этот раз, наверное, чувствуя его состояние, разошлись довольно быстро. Игорь Николаевич вышел проводить сестру до остановки, но, посадив ее на троллейбус, не мог сразу возвратиться домой. Опять шел дождь, который в ту весну стал привычен, как смена дня и ночи; он пошел бродить по улицам, чтобы утомлением ходьбы снять гнетущее ощущение.  Тогда впервые в  жизни пришло  ощутимое  осознание, что и его  конец не  за горами.

Все это вспомнилось,  покрутилось в  мозгу как отдельные, но связанные воедино картинки. Он вдруг почувствовал, что устал; было  совсем темно, наверное, он бродил уже часа два-три.  Игорь Николаевич огляделся и  обнаружил, что стоит у подъезда дома Линды.  Они не виделись с того  рокового вечера, когда в игрушечной квартирки Лидии появилась Елена Николаевна. После похорон, Игорь сразу ушел в отпуск, а через месяц, когда Линда была в очередной заграничной командировке, уволился с фирмы и вернулся в свой старый институт. Его взяли начальником  практически несуществующей лаборатории зондового контроля. Правда, за время его отсутствия  их НИИ   изменился неузнаваемо - от преуспевающей фирмы с внушительным фасадом остался один фасад, да и тот потерял свой чопорный вид: полуобваливщейся  карниз в правом верхнем углу с оголившимися красными кирпичами на фоне серой стены как бандитская рана на многоглазом черепе дома. Но это,  если задирать голову, подходя к зданию, а если не задирать, как обычно делают их сотрудники,  поистаившей поток которых каждое утро все-таки вливается через две вертушки главного входа! Поначалу произошедшие перемены были не так разительны - тот же многотонный козырек, даже доска с выцветшим ”требуются”, правда, как насмешка, кроме контролеров-охранников никто не нужен. Но внутри, за проходной!!! После двух часов коридоры пустеют так стремительно, как будто включается мощнейший вентилятор, выдувающий всех сотрудников скопом на ближайшую автобусную остановку. Зато после шести, когда пустеет третий этаж -  все та же  многочисленная дирекция - таинственно загораются многие окна и начинается своя, подпольная жизнь: кто мастерит себе печку с секретом на дачу, кто сдирает чудом уцелевшие деталющки  со старых установок, кто ладит микрохолодильники. Что же, всем надо жить!
Полгода тому назад Игорю Николаевичу  казалось невозможной его новая встреча с Линдой, но сейчас ему безумно захотелось ее увидеть, поговорить, рассказать, что пережил за это время, пожаловаться на Ладу, услышать успокаивающие, утешающие слова. События последних лет не отпускали, всплывали и всплывали  какие-то моменты,  вспоминались отдельные ощущения, виделись картинки из их поездок с Лидией за рубеж –  ведь она  была неотъемлемой, много определяющей  частью  последних лет  его  жизни.  К тому же,  несколько дней назад звонил один из его бывших коллег, кого он года три тому назад перетащил на новую работу, и рассказал, что где-то на улице избили двенадцатилетнего сына Лидии  –  эти полгода он жил у матери - отобрали плеер,  кейс, избили так сильно, что мальчик пробыл неделю в больнице. Следовало еще тогда позвонить, выразить сочувствие, но  Игорь Николаевич не смог  побороть себя. Теперь это повод для прихода. 
Он набрал код, и Линда сразу же ответила  по домофону. Она не удивилась, как будто ждала его прихода,  молча помогла снять куртку, пропустила  в комнату, принесла и поставила на журнальный столик початую бутылку коньяка, две рюмки, лимон и также молча уселась на софу  напротив Игоря.  Была она, как обычно, аккуратная, подтянутая; пышные волосы, отливавшие в рыжину,  короной венчали  победное чело, только в уголках рта затаилось какая-то скорбная суровость. Или показалось?
- Что с Андрюшкой?
- Ты знаешь?  Сейчас уже  ничего, я их с мамой  отправила на пару недель в санаторий. Устраиваю его в лондонский колледж – подальше отсюда. Ненормальная стран, что от нее ждать!
- А сама ты еще не собираешься перебраться тоже куда-нибудь подальше от родных берегов?
- Не собираюсь,  – сказала спокойно, как будто, не заметила колкость в его вопросе,  и Игорю стало неловко от своей вспышки. 
- Ты-то как? – в ее голосе зазвучали теплые нотки, - отошел немного? Я не стала к тебе приставать, решила, боль утихнет, придешь, тогда поговорим. Смерть всегда ужасна, но что делать.
Его покоробила эта уверенность в его обязательном возвращении, и вкрадчивая мягкость голоса показалась лживо наигранной. Певуче  пробили настенные часы – девять. Игорь Николаевич уже чувствовал какую-то обеспокоенность, неуют и чем дольше он сидел в этой слишком обустроенной квартирке,  тем больше ему делалось  не по себе; фигурки, застывшие на многочисленных полочках, казались, как и хозяйка, обманчиво приветливыми – вещи не принимали его;  что-то витало напряженное, уязвляющее в воздухе.  Странно, подумал он, ведь раньше ему нравился этот конфетный уют, а сдержанность и умелая ласковость хозяйки  безумно привлекали.
- Чего ты нахохлился? Выпей коньячку, отпустит. Прошло уже полгода, все постепенно проходит. В конце концов, ты же знал, что у Елены Николаевны больное сердце.
- Знал, но тогда, когда она пришла сюда,  не думал об этом, а безумно разозлился ее приходу, ее нелепому виду, своему собственному ежедневному вранью, - ему вдруг захотелось обнажиться перед ее невозмутимостью, взвалить и ей на плече часть своей вины, -  Это я убил ее. Я виноват в ее смерти, да и ты не безгрешна.
- Как это похоже на тебя, -  она не возмутилась, а искренне удивилась, -  обязательно искать виноватого. Если тебе так легче, пусть буду и я.  Женщина, женившая на себе мужчину на 10 лет моложе, должна была предвидеть такое. Твоя жена,  кажется, была умницей, просто болезнь лишила ее  разума.
- Брось! Это я лишился разума, на старости лет умудрился влюбиться в женщину  практически на поколение моложе меня;  как дурак,  полез  не в свое дело. Ладно, что говорить. Как твои дела, банк, фирмы, -  решил он, наконец, переменить тему, чувствуя, как все напряженнее становится поза сидящей перед ним.
- Во-первых, не на поколение, а всего на четырнадцать лет, а, во–вторых, все – о’кэй.
- Я и не думал иначе. Ты настоящая бизнес-woman, как теперь говорят, наверное, даже больше.
- Ну да, акула капитализма, - опять слишком спокойно, миролюбиво сказано и это  все больше злило,  захотелось расхлестать это спокойствие.
 -  А чем не акула? Ты думаешь,  я такой лопух, не понимал, как ты можешь заглатывать, подставлять в бизнесе. Все вы, одним миром мазаны, гребете  только под себя, не церемонясь с остальными.
- Кто это мы?
- Так называемые,  новоявленные  бизнесмены.
  - Чем они тебе так досадили? Ну, да, гребу, а в бизнесе иначе нельзя. Да, подставляю, не церемонюсь. Мой дед был поволжский немец, убежденный коммунист, его еще до войны услали далеко и надолго. Отец, ты мне его напоминаешь, воспитывался в детском доме, жил трудно, но всех своих детей учил честности и порядочности и любви к нашей великой Родине. Вкалывал как вол, обитая с тремя детьми в крошечной двухкомнатной квартирке,  и то после 64 года и млел от счастья, как хорошо и спокойно они с матерью живут. Он, как и ты, просто не мог жить без  указки, сам по  себе,  - кажется, она не на шутку  рассердилась, -  не удивительно - поколение, вышедшее из  инкубаторских  детских садов, пионерлагерй, где все, как один, - это поколение, деловых импотентов, мужчины конечно, женщины более гибкие. Шестидесятники, громкие слова! Не обижайся,  ну, был десяток, два, кто задыхался, рвался куда-то, даже протестовал, а остальные? Да вам милее всего была тепленькая водичка брежневского затишья.  Как хорошо – и на кухни можно было корчить из себя этого  все понимающего, вольнодумствующего, а утром вливаться в стройные колонны строителей неизвестно чего;  можно и хорошо выпить  на очередном банкете, а главное не выпадать из общей копилки.  Главное не  распрямляться   в полную силу.  Этакая инфантильность до седых  волос! Теперь уже многие с грустью вспоминают то время! Что ты хочешь, чтобы я, как отец и ты,  проливала слезы по жизни, которую ненавидела. Я многое могу, а это дорого стоит. Во всем кого-то винишь,  а  честным  сам с собой до конца боишься быть. Сознайся, ведь ты порой тяготился больной женой, по-моему, даже иногда стеснялся ее вида.  Помнишь, как ты противился семейному обеду у вас дома, когда приезжал Ганс Линдер.
- Да,  я из брежневского времени. Кстати, оно было доброе, это время - не было того ожесточения, что сейчас, но ты, как всегда, права. Ладно,  пойду, устал, - сейчас Игорь  ненавидел ее. Она покушалась на его прошлое, втаптывала  в грязь практически всю его жизнь.   Линда, почувствовав его состояние,  замолчала.  Раньше она никогда не говорила так с ним, но что было в глубине души у этой женщины? Он не дойдет до такой низости, чтобы оплевывать свое прошлое. За кого она его принимает, если думает о возможности их совместного будущего? Или она уже вычеркнула его из своей жизни.
- Не уходи - в ее голосе появились просительные нотки, -  я чувствовала, что ты придешь сегодня,  ждала, я, ... я устала быть одной.
-  Прости, не могу. Может быть, потом все пройдет.
-  Потом ничего не бывает.  Ну и катись!
Накинув куртку, Игорь  пошел к двери, но что-то заставило его обернуться. Мужчина и женщина  молча смотрели друг на друга и вся, что связывало их уходило, истекало из их глаз, делая их холодными и чужими. Игорь вдруг подумал, что эти совместные четыре года - дурацкий зигзаг, случайный поворот, как многое в его жизни, пришедшее извне,  по чужой  воле. Сыпался песок, стремительно уходили навсегда, превращаясь в воспоминания, радости и печали  прошлых встреч, летние поездки, мелкая  суета на фирме - все крошилось, измельчалось в пыль, не оставляя согревающего тепла. Игорь повернулся, хлопнула дверь - и он ушел в ночь, истекающую мелким дождем.
Он шел и думал, почему так все кончается. Что это? Закономерный конец человека, безвольного, несомого потоками жизни и случайными событиями или крест всего их поколения, поколения россиян мирного времени, чьи отцы и матери сполна расплатились за  небо без войны над головой  детей. Его поколение не испытало страха смерти или увечья, что несет война, а  сложности  послевоенного периода убедительно объясняли нищенскую жизнь родителей  большинства из них. Страх, испытанный  их отцами и дедами еще в 30-37-х годах,  заставил  родителей приложить все усилия, чтобы привить детям спасительную аполитичность,  и они, последовательно переходя от пионерского детства к комсомольской юности, к ударному труду, соц. соревнованиям, а потом к заботам о собственной семье, детях,  катили и  катили   по налаженной колее.  Действительно, он был как все - физики и лирики 60-х годов, которые еще в пионерском младенчестве задиристо распевали: ”мы рождены, чтоб сказку сделать былью”.  А, может быть, это стандарт - просто жизнь среднего, обычного человека с обычным переходом в старость. Нет! Какая-то червоточина была заложена  в нем самом. Существовала же какая-то причина, почему от него ушла Нина.  Интересно, а если бы не ушла? Во что обратилась бы их великая любовь, что  связывало бы его с этой седой, располневшей женщиной в очках, которую он однажды встретил у дверей знакомой некогда квартиры? Пришло ли к ним то греющее, сочувствующее понимание, единение в помыслах и поступках? Вряд ли. Вообще, если подумать, то единственным близким, родным существом была Наташа, Татка, общие детские воспоминания с которой проросли одинаковым восприятием жизни. Он несколько раз за этот год доставал ее два последних письма и перечитывал их. Она первая осмысленно  и мягко, а не начётнически напомнила ему о грехе. Но даже эти письма, которые тогда, после ее ухода так потрясли его, ничего не смогли изменить в его жизни. Тому свидетельство  эти последние пять лет. Когда-то он воображал себя впереди идущим, а на самом деле всю жизнь покорно плелся за кем-то. Впрочем,  к чему это! Не надо перекладывать свой грех на чужие плечи. Может быть, так чувствителен крах, потому что в начале жизни был слишком большой замах: открыть, найти, подняться до небес и  не для людей, а для утверждения  себя,   своего тщеславия. А кончился весь  замах  на старости лет  жалким адюльтером!  Права Татка, их не научили  с благодарностью принимать этот мир с его пышной золотой листвой, дождем, ветром, огромным небом, которое совершенно не надо перекраивать. Чем можно оправдать  свою жизнь,  и почему так устроен  человек, что только смерть близкого  еще может потрясти и отрезвить.
Игорь Николаевич не заметил, как подошел к своему дому. Он поднял голову -  на пятом этаже оранжево светились окна кухни их квартиры. Свет был теплым, зовущим и ждущим, но он знал, что это обман.   Ему вдруг вспомнилась такая же ночь  после сумасшедшей поездки  через двадцать лет разлуки к  Нине. Он также стоял у своего дома, также светились окна его квартиры на темной стене, но тогда, дом,  согретый любовью его жены и дочери,  хотел его возвращения. Теперь  его никто не ждал  -   Лада, вряд ли, обрадуется его приходу и, скорее всего, торопливо уйдет к себе, как только он появится. Ушло тепло, ушла сама жизнь, осталось лишь прошлое, но и оно  перечеркнуто  им самим за эти последние четыре года. Что ему делать, чтобы прогнать ноющую терзающую пустоту внутри себя? Куда  идти?
Пошел сильный дождь, размывая свет  фонарей, улица была пуста,  идти было некуда и Игорь Николаевич послушно  поплелся  к  знакомому до мелочей  парадному.