Великое испытание

Впервые за все время пребывания в усадьбе,  Амадея поймала себя на мысли о том, что скучает по дому. Ах, как бы ей хотелось сегодня, в воскресный день, пойти в церковь, а после вместе с отцом уплетать всякие булочки, «с пылу, с жару». Или хотя бы просто побыть с собой, подумать обо всем, о чем она еще точно не знала, но очень хотела. Как назло всюду сновал карлик Исаак.

        Наверное, присматривает, - подумала она. Ну и пусть. Амо очень любила свою работу. Этих птичек и цветы. Ей нравилось ухаживать за ними. Кто бы мог подумать, что забота доставляет такое удовольствие. Раньше ей всегда казалось, что такая  работа  удручает, становится в тягость, но теперь она  понимала, что  намного  приятнее отдавать, чем получать.

       Голуби – божественные создания. Люди, порой,  намного хуже их. Вот Хромоножка, любимец Амо, кто же его обидел? Кто обрек бедное, беззащитное существо на вечные мучения, лишил конечности, возможно просто из шалости. Кто причиняет боль ни в чем неповинным птичкам, или на это тоже воля Божия?

         Наставники запрещают  говорить и даже думать о богах. Это было самым главным правилом  в списке правил. Список этот включал троекратное правило, то есть три правила по три, вся эта символика надоедала Амо, но символичность – одно из правил.

    Однажды Фредерик, увидев, как мальчик по прозвищу Муха  расстелил коврик и молится, смотря на  горизонт, немедленно собрал всех.

– Я знаю, у каждого из вас свой Бог, и всех свои разные учения.  Но, согласитесь – я не могу  подстроиться  под веру одного, не нарушая запретов другого. Так что давайте договоримся, – он сделал многозначительную паузу  – нет Бога кроме Аллаха и  Мухаммеда, пророка его…

        На лицах присутствующих застыло недоумение, кроме того самого смуглого мальчика. Он облегченно вздохнул, так громко, что все за оборачивались. Наставник слегка ухмыльнулся:

– Это, разумеется, шутка, и когда вы поймете, что никакого Бога не существует, я смогу считать вас мудрыми и зрелыми, а пока вам до этого предстоит еще расти и расти.

  Все смешались. Но он продолжал свою  речь:
– Понимаю, это сложно, но вы должны понять: все мы дети природы, она и есть плодородное начало бытия, а все остальное обман, фикция. Идея, которую способен придумать любой из вас, если,  конечно, я в вас не ошибся.   Так он ушел, как всегда оставив  простор для мысли. Больше всех, пожалуй, расстроился Мухаммед, тот самый  мальчик.

 

                ***


         Амо, никогда не считала себя верующей, ходила в церковь только потому, что так делали все в деревне. По правде говоря, она всегда с нетерпением ждала конца службы и думала о чем угодно, только ни о Нем. Теперь же, когда появился запрет на ее всегда существующего Господа, она начала думать о нем все чаще. Даже философствовать. Почему, к примеру, с рождения на ее ладонях были эти красные точки, родимые пятна или божий знак?

Скрипач исполнял арию (ее любимую раньше, а ныне ненавистную, так как  оказалось это ария любви Оди и Дианы). В довершение ко всему пела, и пела очень красиво, дочь трактирщика – Мари.

В моих глазах прочти мольбу -
Постой!
Зачем сжигаешь, ты, любовь в огне,
А если нет,
Тогда с тобой, прошу –
Позволь пойти и мне!
Я вижу, ты, не хочешь брать меня с собою,
Но этот выбор все же сделан мной,
Я еле слышно движусь за тобою,
Ведь только ты –
Единственный мир мой.
И если, ты, сорвешься вниз, мгновенно -
Тебя, конечно, я попробую спасти,
Но, злой удар судьбы -
 Пренепременно,
Навряд ли я смогу перенести!!!
Тогда, воскликнув вслед тебе -
Прости!
Я тоже брошусь камнем в недра лавы,
Потомков не прошу цветов нести,
И заклинать сей миг Джульетты славой!!!

       Сегодня музыка прямо лилась сказочным потоком  из инструмента, можно было лишь слушать. Примерно такой же эффект производило на всех исполнение Маны-Даны. Хотя Амо и решила впредь не умиляться этой музыке, ничего не могла с собой поделать,  играл он – Оди.

        Это был сигнал, что всем нужно идти во Двор Тишины. Амо раскрошила последний хлеб и поспешила туда.

Здесь, что-то творилось: большим кругом вдоль стен стояли все "гении", в центре Исаак с черной широкой лентой в узловатых пальцах. Он начал свою «речь» интенсивно жестикулируя, размахивая лентой. Рядом возник и переводчик – младший наставник Борус.

– Вы здесь достаточно долго, для того, чтобы узнать друг-друга, начать дружить или состязаться, любить и ненавидеть. Но сегодня, вы сбросите свои маски, вы узнаете все и ничего, узнаете, насколько вы избранные. Карлик слегка скрестил руки на груди, давая понять, что закончил. Дальше Борус продолжил как бы  от себя и его голос казался другим.

 –  Сейчас мы раздадим вам ленты, ими завяжите себе глаза, стойте, не двигаясь,  слушайте, пока не заговорит кто-то. Нельзя называть свое имя, пол, прочие детали,  то есть всячески выдавать себя. Вам будет помогать Исаак, он ведь не услышит вас, но сможет понять, врете вы или нет. Говорить надо правду, начинать с того кем родился, не указывая пол, просто обозначить родовую принадлежность, сказать почему оказался здесь, саму причину, открыто не называя своего таланта и… назвать свой самый большой страх или грех, то что съедает каждого изнутри. Вас никто не услышит, кроме вас самих. Вы освободитесь от этого бремени, возможно, вы поймете, что не все здесь так уж непорочны, вы выйдете за эти стены совершенно другими людьми. Я уйду, это просто игра, где все должно быть по правилам.
Раздался гонг, Амо почувствовала, как чьи-то крепкие руки обхватили ее за спину, в одно мгновение широкой лентой перетянули глаза. Опять небрежное толкание в спину и слюнявый поцелуй в щеку, резкий, будто с разбега. Она хотела закричать, но протрубили в рожок.

Незнакомый голос начал  излагать:

–  Я не считаю себя одним из вас, по-своему уродлив, как все вы, но я не с вами.  Среди изгоев всегда найдется роза, конечно, это я не о себе, мне предстоит сорвать с нее бутон. Это самое ужасное, что могло со мной случиться... Я влюбился в тебя сразу, и я тебя пометил поцелуем.
Амо вздрогнула, вспомнив недавние лобзания. Кто этот человек, Оди? Неужели Оди признался ей в любви?

 – У меня есть грех, я обманываю всех присутствующих и преследую иные цели. Но в этом мой талант, быть просто чьей-то тенью. Я родился в богатой семье, быть может, королевской. Но, из-за моего уродства, родители отказались от меня. Подбросили в хлев к крестьянам. У тех, помимо меня было семеро детей,  которые не дожили и до трех лет. Все, кроме меня, и каждый раз родители жалели, что Господь не забрал к себе меня убогого.  Так я рос при дворе, стал шутом и часто развлекал толпу. Однажды меня увидел наставник, позвал к себе и вот я здесь.

        В голове вертелось лишь одно: кто же это, но раздался гонг, и продолжил следующий, он говорил так, будто пропуская слова через бездну, все слышалось с двойным эхом и каким-то звонким отзвуком.  И было непонятно, женский или мужской это голос. Амо  казалось, что мужской.

– Я  взрослый человек, обреченный скрываться за маской младенца, даже не смеющий признаться в своих чувствах. Я обманул много, очень много раз человека, которого люблю больше жизни!  – Мне ведомо то, что неведомо никому больше, но я не способен этим управлять. Я могу лишь предполагать. Мне никогда не познать любви я знаю это. У меня нет родных, и я не знаю, откуда я. Сколько я себя помню жил здесь.

        Амо уже не слушала, ее охватило раздвоенное чувство,  неужели это опять про нее, ее все кругом обманывают и … любят?

Сладостное ощущение расплывалось по всему телу, кружило голову. Вдруг ее толкнули в спину, и кто-то с противным запахом изо рта шепнул ей: «Говори!», и поднес ко рту обслюнявленную металлическую трубку.

Она не знала с чего начать признания или покаяния.

– Мой отец палач, он исполняет чужие приказы. Он вершит судьбы преступников и воров, но иногда убивает невинных людей, если те попали в немилость. Часто после этого не может спать, души мучают его. Так было раньше, с годами его сердце ожесточилось, он перестал мучиться, теперь лишь скрипит зубами во сне. Мне всегда стыдно, за него,  но еще более стыдно не признавать своего отца. Я хочу быть среди вас, но не могу, я тоже люблю одного из присутствующих, но он не любит никого. Я здесь по воле случая, боюсь, у меня нет таланта, кроме как везение.

     Опять резкий толчок в сторону и из рук вырвали трубку. Амо всю трясло, но не от страха, а от боли внутри. От чувства никчемности. От жалости к себе и своим родителям. Амо вдруг представила, как они хоронят пустой гроб, мама, с сильно обветренным лицом, с которого никогда не сходит улыбка, грустит. Слезы бегут по пухлым щекам, она закусывает губу. Отец такой же, как всегда, только как-то ссутулен и не смотрит на мать. Молчит, он пьян.

        И Амадея начала плакать сильно и беззвучно, как  плачут люди, в бессилии и отчаянии, не в состоянии что-то изменить.
        Дальше все происходило словно в тумане, опять терпкий запах. Амо слышала чужие истории, все голоса были как один, вновь, будто пропущенные через бездну. Она слушала, но урывками, не вслушиваясь. Кто-то плакал рядом с ней, только громко, не боясь, что его услышат.

       Очередной человек рассказывал свою историю. Он сказал, что он убийца и когда-нибудь убьет всех присутствующих, другой говорил, что больше всего в мире ненавидит свою сестру, которая, не знает о ненависти, напротив, любит его больше всего на свете. Если бы не сестра, все было бы иначе…

         Это все пульсировало в голове быстро-быстро, и казалось, сейчас голова разлетится на мелкие кусочки. Очень захотелось спать, и ей представилось, что она в своей деревне,  она опустила голову на  любимую подушку в своей кровати…

         Иногда открывая глаза, она бредила,  думала, что и правда в своей комнате, только все плывет и у матери голос Глеба, а отец  говорит женским голосом и смеется. Все плывет и вдруг начинает резко трястись, нет, это ее трясут за плечи.

– Очнись, очнись!!!
Но на душе так тепло и хочется спать, вновь проваливается в сон…

                ***

      Наступает пробуждение. Каждый раз, как нечто новое, непознанное.  Голова гудит. На улице идет дождь. Все кончилось. Это всего лишь сон, думала Амо. Она перевернулась и увидела Исаака, она ожидала увидеть кого угодно, но только не карлика, от неожиданности девушка громко вскрикнула.

– Тихо, родная, не шуми. Ты думаешь, что я не видел  тебя прошлой ночью? – карлик двинулся в сторону кровати.

         Хотя до этого момента Амо не испытывала к нему ничего кроме отвращения, сейчас ей стало страшно. Он не глухонемой, лжец!!! По  мере приближения, отчетливее становился неприятный запах, тот самый, что был развеян в толпе.

– Я же сказал, что сорву бутон, вот я и пришел!

      Он протянул свои непропорциональные руки к ее лицу…Наконец, Амо  окончательно пришла в себя. Она вскочила, оттолкнула карлика и бросилась прочь.
    В одной ночной рубашке, босиком, под потоком непрекращающегося дождя, она звала:
– На помощь!
       Но кто сможет защитить ее сейчас, Глеб? Он всего лишь ребенок, что он может? Оди? Ну конечно, он  спасет ее, он благородный сильный юноша. Спрячет ее у себя в комнате, они будут вместе, и он, наконец-то, признается ей в любви…

         Идеалистическую картину нарушил Исаак, он со всей силы дернул девушку за волосы, Амо  рухнула в грязь. Карлик был очень рад такому повороту событий, тотчас навалился на нее своим небольшим телом и принялся облизывать лицо. «Вот кто этот слюнявый воздыхатель»  –  совсем не к месту заметила Амо. Отбиваться не было сил, и она приготовилась к самому страшному. Она зажмурилась и прошептала: «Господи, помоги, спаси меня, если ты меня спасешь, я вернусь домой и буду ходить в церковь, молиться всю службу…»  Карлик обмяк  и рухнул на нее. Какая-то сила отбросила его в сторону. Наверное, это –  Господь…

        Когда она все же решилась открыть глаза, взору предстала следующая картина: Глеб скручивал веревкой Исаака. Повернулся к ней:

– Веришь в Бога?! –  Амо кивнула и подумала, что молилась вслух.

– Тогда, считай, что я твой ангел-хранитель! – игриво подмигнул ей.

        Ее всю трясло, ноги не слушались, голова шла кругом. «Пожалуй, многовато для одного дня»  - каламбурил мозг.

       Они шли вдоль  речки. Амо хотела помыться, из-за дождя вода не была такой холодной как обычно ночью. Висело напряженное молчание.

– Я взял чистую простыню для тебя.

– Где взял, когда? Откуда ты знал… откуда у тебя была веревка? – Амо вся дрожала, мысли путались.

– Я с самого начала  наблюдал за вами, смотрел к кому ты пойдешь за помощью, авось ко мне, но нет, к нему. Вообще наставники запрещают выходить из комнат ночью всем, тем более кого-то заводить и даже открывать двери. Оди - по натуре труслив, просто в нем слишком много бахвальства. Он бы не открыл тебе. Амо стало как-то неловко, но женская натура бросилась защищаться.

– Ты молча стоял и наблюдал, как издевается надо мной этот урод!!!  Да, ты такой же урод, как и он, здесь все скоты в прямом смысле, я ненавижу всех здесь, как я вообще могла попасть в такое убогое место, в этот знак нерадивых!

        Глеб протянул ей простынь, она схватила ее, попыталась порвать, но не смогла. Тогда она бросила в грязь и начала прыгать, как помешанная, смеясь.

       Он обреченно взглянул на нее и ушел. Амо вошла в воду и долго-долго пыталась смыть с себя всю грязь сегодняшних событий.