Часть II. Глава четвертая. Царство мертвых

1.

Первой же зимой вошел в поселение голод.

Морозы стояли жгучие; в лесу ледяными ветрами осыпало с деревьев снег.
По ночам вокруг луны горели радужные круги. Волки и рыси в одиночку и по двое переходили Орлогу; выглядывая из камышей, вдыхали жилые запахи.

Взаимодействие голода и луны будило в животных ужас. Рыси урчали жалобно, тыкались мордами в снег; волки задирали узкие морды к небу, и вскоре тоскливый вой - сначала низкий, словно ворчание, потом все выше, выше, пронзительней - доходил до спящих людей… Один раз охотники выследили и подстрелили рысь, - сразу же, как по команде, хищники перестали посещать камыши, и лишь иногда со стороны реки доносились вдруг протяжные волчьи стоны, да еще пару раз ночные дозорные, не скрывая испуга, рассказывали, как к ним  выходили из леса обросшие волосами люди; глядя на поднятые луки магорда и на огни факелов, скрипели зубами от страха и неуемной злобы…

Наконец, когда кроме заячьих лапок для амулетов ничего уже не осталось, Волк, собрав еще способных держаться на ногах мужчин, повел их вглубь леса.





Когда они вышли, солнце только что встало над миром холодным багровым шаром. От него на землю вязко текли лучи; густые, как мед, они застывали в воздухе и примерзали к стволам деревьев. В реве ветра слышались то плач, то обрывки смеха. При приближеньи людей лес загудел с угрозой, и по снегу побежала тень птицы. Лунь сделал в воздухе круг и вдруг, превратившись в ворону, сел на сосновую ветку, уставился на охотников насмешливыми глазами.

Вскоре из-за елей выбежала цепочка круглых следов; петляя между деревьями, она поднималась по косогору. Магорда взяли несколько в сторону, и теперь не сходили с этого следа: лисы знали лучше людей, где меньше снега.

Лес продолжал разворачивать перед ними свиток своих видений. Охотники не прошли и двухсот шагов, когда из-за пня, заложив назад уши, выскочил заяц; приготовился снова прыгнуть - и, не успев, превратился в заметенную снегом кочку. За кочкой тут же поднялись обращенные в статуи кусты можжевельника, за ними мешанина сосен и елей. А след тянулся все дальше и дальше по раскинутой белой кошме; он вывел людей в лощину, потом повел полем вдоль низкорослого верболаза, затем опять берегом и снова - лесом.

Только на следующий день, когда лисий след оборвался внезапно, как будто оставившее его животное растворилось в воздухе, охотники поняли, что духи водили их за нос. Они стояли на окаймленной синеватыми елями, заросшей камышами проплешине. Ели глядели на них в равнодушном безмолвии; у самой верхушки ближайшего дерева светились, как золотые шары, две шишки. Снег здесь был рыхлым и наверху почти не держался: под ногами было болото…

Вождь повернулся к охотникам. Замерзшие, качающиеся от голода и холода люди смотрели на него испуганно и уныло, уже угадывая его дальнейший приказ и лишь глазами умоляя не отдавать его.

Волк, опустив взгляд, решался. Тихо пробормотал что-то, потом, выхватив из ножен, поднял над головой Меч. Покорные его воле, готовые к смерти магорда опустились лицами в снег; крикнув печально, слетела с еловой ветки и закружилась над ними какая-то красно-синяя птичка…





И тогда вождь увидел сына. Волчонок вышел из-за ближайшей ели, маленькими черными глазками нацелился в глаза отца.

Несколько секунд колдун стоял молча, опустив Меч, не двигаясь с места и ощущая только, как страх разрывает на части сердце. «Сейчас я умру, - решил он. - Волчонок пришел встретить меня и увести в страну мертвых».

Затем он сделал неуверенный шаг к сыну, потом другой, третий… Волчонок отступил на три шага. Волк, ничего не видя, кроме странного блеска в глазах ребенка, пошел быстрее; так же поступил и Волчонок; затем они побежали. За спиною колдун слышал крики и шум множества ног: охотники, поднявшись с земли, бежали за ними.

Утопая в снегу, Волк пересек еловую рощицу и, выбежав на прогалину с очень редкими, тонкими елками, обнаружил, что сын исчез. Пялясь по сторонам, он перешагнул через выворотень, и вдруг нога его провалилась всей голенью в пустоту. Снег и стылые веточки посыпались в образовавшуюся дыру; там, под самой пяткой вождя, кто-то зашевелился…

Волк поспешно выдернул из дыры ногу; отступив на пару шагов, выкинул перед собой Меч Мохту. Из пустоты какое-то время слышался тихий шорох… и вдруг над выворотнем показалась темно-бурая голова.

Голова вырастала из-под земли, как при восходе луна или солнце - так же медленно и неизбежно. Сначала показались уши и линия шерсточки между ушами, потом глаза и полураскрытая пасть: медведица, развертываясь от спячки, готовилась выпрыгнуть из берлоги.

Решительность уже не раз выручала Волка. Издав пронзительный крик, колдун первым прыгнул к противнице; со всей силой опустил ей на голову Меч. Удар получился не столько опасным, сколько болезненным: оружие разбило в кровь ноздри животного.

Отпрянув назад, медведица завыла от боли. Однако, когда Волк, продолжая дико кричать, опять занес над ней руку, животное сумело опередить его. Страшный удар в грудь отбросил вождя назад, и он, отлетев и выронив из руки Меч, упал на спину. Медведица с воем вылезла из берлоги; лишь пять или шесть шагов разделяли теперь лежащего человека и зверя…

И тут колдун, уже закрывший глаза, услышал, как снова, только куда страшнее, заревело животное. Стрела, пролетев со свистом, вонзилась в линию шерсточки между ушами; затем вторая, третья, четвертая стрелы то тут, то там пронзили бурую шкуру зверя.

Медведица, вся в крови, уже не крича, а лишь издавая отрывистые, похожие на всхлипы, звуки, развернулась и спотыкающимися шагами двинулась обратно к дыре. Перешагнув через выворотень, она зашаталась и, рухнув на землю, съехала головой в берлогу.

Волк, подобрав Меч, попытался подняться; держась за разбитую грудь, снова опустился на залитый кровью снег. К убитому зверю с радостными криками, размахивая луками, подбегали охотники. Совсем рядом, за пологим заросшим березами холмиком, поднимались к небу синие клубы дыма магордского поселения.

Они были спасены.




2.

-Яков Львович!? Вот уж кого не ожидал. Узнаешь ты меня? Курсы в Москве перед самой войной, ну?

Шейнис вглядывался в лицо вынырнувшего из подворотни человека, припоминая.

-Сергей Клычков, кажется.

-Ага, помните, - засмеялся Клычков, отводя взгляд. Так он всегда разговаривал: не глядя на собеседника. - Какими судьбами в нашем несчастном городе? Как ты вообще сюда попал? По Ладоге, что ли?.. Понял, понял: государственная тайна! Сейчас-то ты откуда? С Большого Дома? И - куда?

Они стояли на пересеченьи бывших Литейного и Сергиевской, и вьюга, выскочившая вместе с Клычковым, поднимала с асфальта, обнажая трамвайные линии, и кружила над ними войско снежинок. Снежинки метались в морозном воздухе, но, не найдя на проспекте ничего интересного, медленно, точно разочарованно, ложились обратно на линии и на глыбами вмерзшие в них неработающие трамваи. Над домами угрюмым поездом тянулись тучи, одна из них пузом задела за трубу ближайшего здания - будучи не в силах сдвинуться с места, висела над головами чекистов.

Клычков фамильярно хлопнул Шейниса по плечу
.
-Слушай! - тут только Яков различил вялый запашок алкоголя, хлынувший изо рта Сергея. - У меня есть предложение. Тут на Бассейной, это в пяти минутах ходьбы, живет Слепнев, дурак страшный и пьяница, но добрейшей души человек. Он сегодня меня к себе приглашал, на спиртик. Пойдем со мной, честное слово, он будет рад!

-Не пью я теперь, - холодно ответил Шейнис.

Лицо Клычкова сделалось еще более неприятным.

-Не пьешь? Ты не пьешь? Кому ты будешь рассказывать? - и, поглядывая на погоны Шейниса, горько вздохнул: - Конечно, гусь свинье не товарищ! Полковник НКВД с каким-то там майором за один стол не сядет.

-Не пью я, - повторил Яков, поворачиваясь к Клычкову спиной. - Да и дел по горло.

-Жаль, жаль, что не хотите уважить старых знакомых, - тут же перешел Сергей на «вы», обиженно улыбаясь. - А я вот был бы рад с вами посидеть, поболтать за жизнь… Да, кстати, - Клычков хлопнул себя ладонью по лбу. - Слепнев этот сейчас профессора одного исследует, вашего земляка в некотором роде…

-Какого еще земляка? - Шейнис, уже собиравшийся уходить, круто остановился, внимательно посмотрел на опять захихикавшего Клычкова.

-Насчет земляка это я так сказал, в шутку. Профессор один немецкий, археолог. Как там твоя деревня называется? Во-во, именно там они и копали, а что искали, я так и не понял.

Ветер, вмешавшийся в речь Клычкова, сдул с ближайшего здания зацепившуюся за трубу тучу, порывисто понес ее над проспектом. Туча летела, все разгоняясь, разбивая живот о карнизы и трубы и оставляя на них синие клочья. Уже почти достигнув набережной, она с разлету врезалась в стену огромного кирпичного здания, каменным монстром возвышавшегося над домами; тогда, точно в приступе помешательства, из тучи повалил снег.

-А в Ленинград он как попал? - недоверчиво спросил Шейнис.

-Да там долгая какая-то история, - затараторил Сергей, обрадованный тем, что его слушают. - Археологи, вроде, в лес поперлись по своей ученой-то дурости - и к партизанам попали. Ну, партизаны им всем направленье в Могилевскую губернию выписали, а о профессоре ихнем взяли и сообщили в Москву. А там что-то все всполошились: сохранить, мол, немчика целым и невредимым! В общем, каким-то то макаром его перебросили в Питер, а здесь как началась заварушка, так и не до него стало. Я думал, может, тебе интересно было бы о родных местах погутарить. Жаль, что ты не хочешь…

-Идем к твоему Слепневу, - решительно сказал Шейнис.





Слепнев оказался здоровенным малым лет тридцати пяти с густыми усами на глуповатом добродушном лице.

-А я не один, - сообщил Клычков, заходя в квартиру. - Прошу любить и жаловать: Яков Львович, мой, так сказать, соученик-с. Спиртику у тебя на троих хватит?

-Хватит, хватит, - отозвался Слепнев, протягивая мясистую ладонь Шейнису. Похоже, он действительно был искренне рад новому человеку. - И на шестерых бы хватило. Не мог трех телок еще привести?

-Где ж их нынче возьмешь, Коленька? - усмехаясь, спросил Клычков. Он помог Шейнису повесить шинель на вешалку, провел в пыльную, завешенную газетными вырезками и фотографиями комнату.

На покрытый грязноватой клеенкой стол Слепнев поставил кастрюлю с картошкой, начатую банку тушенки, две пачки немецких галет, хлеб, хрустальные рюмки и разбавленный водой спирт.

-Ну, Яков Львович, - сказал Клычков, усаживаясь, - не обессудьте: чем уж богаты… Сами знаете, время сейчас не дюже сытое.

-Давай за знакомство! - первым поднял рюмку Слепнев.





-Да, Яков Львович, вот ведь как оно бывает, - говорил уже запьяневший Сергей Клычков. - Вы у нас теперь без пяти минут генерал, а я вот - сами видите. Марголина помните, со мной жил в комнате? Ему даже капитана не дали.

-Я послезавтра встречаюсь с Тареевым, - неожиданно для самого себя сказал Шейнис. - Ничего сейчас не обещаю, просто напомню о тебе и все.

Клычков просиял.

-Я, Яков Львович, в долгу не останусь. Мы люди, сами видите, не богатые, но уж как-нибудь да рассчитаемся.

-Не нужно мне ничего.

-Хороший ты мужик, Львович! - заявил Слепнев, подливая в опустевшие рюмки. - Слышь, Сергунь, а согласись, они с Марголиным нашим похожи, как братья. - Вы, случайно, с Марголиным нашим не родственники?

Шейнис сидел, погруженный в какие-то свои мысли, скатывал на столе хлебный шарик; лицо его казалось теперь усталым и постаревшим. Он не удостоил Слепнева ответом.

-Да, кстати, Коля, - меняя тему, сказал Клычков. - Как там твой профессор поживает?

-Немчик-то, Пауль? Мировой мужик!

-Я вот почему тебя спрашиваю. Яков Львович как раз с тех самых мест, где твой Пауль копал. У него там родные остались, кто его знает… в общем, он бы хотел с ним встретиться. Когда его можно будет увидеть?

-Когда увидеть? - воскликнул Слепнев и стукнул кулаком по столу. - Да прямо сейчас!

-Сейчас? Мы что, пьяными попремся в Большой Дом?

-К фуёвой бабушке мы попремся, - объяснил Слепнев, тяжело вставая, и шатаясь двинулся к телефону. - Через десять минут его ребята сюда подбросят.

-Пускай, пускай, - весело сказал Клычков, видя протестующий жест Шейниса. - Это даже интересно.

-Андрюха? - басом говорил в трубку Слепнев. - Подбрось-ка мне на квартиру Павлушку моего. Да, прямо сейчас. И саблю его тоже захвати, знаешь, где она спрятана?




Очень скоро Яков почувствовал, что ему плохо. Он встал из-за стола и, нетвердо ступая, двинулся в коридор. Слепнев что-то спросил у него вдогонку, но он не ответил. В уборной его вырвало.

Добравшись до умывальника, он подставил голову под струю; с минуту стоял согнувшись, чувствуя, как ледяная вода затекает по шее за воротник. Потом, вытерев голову какой-то тряпкой, сел на край грязной, в пятнах сбитой эмали, ванны. Снаружи до него доносились незнакомые голоса, покрываемые громким слепневским хохотом, неприятный и тоже излишне громкий голос Сергея Клычкова.

В закрытую изнутри дверь ванной комнаты постучали.

-Яша, ты там как, живой? Давай, мы тебя ждем.

Шейнис посидел немного; тяжело и неохотно поднявшись, вернулся в комнату.

-А вот и Львович! - заорал Слепнев. - Что, плохо тебе? Садись, съешь что-нибудь. Вон, с Павлушкой познакомься.

Действительно, за столом, как гость, сидел невысокий худой человек лет шестидесяти в потрепанном коверкотовом пиджаке. Вся внешность гостя: шишковатый, с залысинами, лоб, слезшие на нос роговые очки, над которыми выглядывали круглые сумасшедшие глазки, маленький подбородок и узкие покатые плечи - говорила о том, что человек этот - ученый.

-Вот это и есть профессор Пауль Ганзе. А для друзей просто Павлик. - При этих словах Слепнев дружески хлопнул ученого по плечу; тот вздрогнул и скорчился.

-У нас тут заминка вышла, - почему-то очень радостно сообщил Клычков. - Колька забыл переводчика вызвать, а профессор по-русски - ни бум-бум. А черт с ним, я учил в школе немецкий, как-нибудь разберемся.

Слепнев достал из шкафчика еще одну рюмку; поставив ее перед профессором, бухнул спирту.

-Серега, переведи ему: он должен выпить за друзей.

-Тринкен, тринкен, - перевел Клычков, подняв свою рюмку и показывая жестами, что профессор должен выпить. - Фройндшафт! Хенде хох.

Профессор, брезгливо морщась, поднял рюмку, чокнулся с Клычковым и со Слепневым. Выпив, тут же покраснел и закашлялся.

-Заешь, заешь, Павлуха. - Слепнев протягивал ему хлеб с намазанной на него тушенкой.

Пауль взял бутерброд; не в силах сдерживать себя, принялся есть жадно и торопливо.

-А ты что не пьешь, Яша? - участливо спросил Клычков. - Ну, плохо тебе совсем? А смотри, что мы тебе покажем. - Он встал, взял с дивана длинный холщовый сверток, разрезал ножом намотанную веревку. - Вот эту штуку Пауль у нас раскопал.

В свитке был завернут старинный бронзовый нож или, скорее, меч.
Меч был около метра в длину. Рукоять неизвестный мастер выточил в виде обнаженной и плоскогрудой женщины. На позеленевшем от времени лезвии были едва различимы похожие на спирали узоры. Это было невероятно, но лезвие нисколько ни затупилось с годами: как будто вчера отточенное, оно покалывало мякоть ладони. Как ни был пьян Шейнис, а может быть, именно потому, что он был пьян, он не мог не почувствовать таинственной силы, исходящей от найденного оружия.

-Вот этой хренью в Москве сильно заинтересовались, - объяснил Клычков. - Партизаны у Паулюса бумагу нашли: приказ  военным оказывать всяческое содействие. Подписано: Гитлер. А профессор на допросах дурачком прикидывается, несет какую-то ахинею.

Яков, машинально подняв взгляд на ученого, увидел: два маленьких сумасшедших глаза, не отрываясь, с напряженным вниманием следили за его держащими Меч руками.





Через час в двухлитровой бутылке Слепнева оставалось не больше четверти литра.

-Так, ребятишки, надо добить бутылочку, - строго сказал Слепнев, расставляя вновь наполненные спиртом рюмки. - Павлуха, за тебя мы еще не пили!

Все, кроме Шейниса, выпили. Ганзе, уже не стесняясь, выгреб себе из казана картошки, накапал в рюмку оставшегося в бутылке спирта.

-Профессор-то наш совсем освоился, - засмеялся Клычков. У него уже заплетался язык; вытянутое, как у лошади, лицо дарило блаженнейшим выражением. - А ты, Яша, что-то быстро расклеился. Видно, замаялся по Большому-то Дому бегать. Я вот что тебе, Яшенька, скажу…

Он замолчал, потому что немец вдруг круто встал, поднял рюмку и, прося внимания, обвел всех торжественным взглядом. Потом он заговорил.

Он говорил минуты две, жестикулируя свободной левой рукой, лающим, на высоких тонах доходящим до писка голосом. Закончив, Ганзе залихватски тряхнул головой и, одним махом осушив рюмку, уселся на свое место.

-Молодец, Павлуха! - восторженно заорал Слепнев и захлопал в ладоши. - Знай наших! А чего он сказал-то? - спросил он тут же, поворачиваясь к Клычкову.

-А кто его, мудака, знает,- ответил Клычков и лег лицом в свою опустевшую тарелку. Глухой выходящий из тарелки голос тягуче предположил:
 - Тооост, наверное, какооой-нибуууудь!

-Про луну он что-то говорил, - вяло подсказал Шейнис. - Четвертая луна должна скоро растаять и упасть на землю. Ненормальный он, ваш профессор.

Слепнев, откинувшись на спинку стула, оглушительно расхохотался.

-Ай да Павлуха! Ведь ты же почти не пил! Сколько там у тебя лун набралось? Ай да фрицы!

Слепнев ржал самозабвенно, похрюкивая и вытирая тылом ладони слезы. Не отрывая головы от тарелки, вздрагивая плечами, глухо смеялся Клычков. Даже по вечно угрюмому лицу Якова Шейниса скользнула на миг бледная тень улыбки.

Пауль Ганзе смотрел брезгливо и удивленно на давящегося смехом Слепнева.

Шейнис, и родной свой язык не знающий в совершенстве, почти не понимал немецкого, но в этой фразе он понял каждое слово.

-Как? - с изумлением спросил профессор. - Вы разве не знаете, что лун - много?





Яков резко поднялся; через ноги Слепнева выбрался из-за стола.

-Львович, ты куда?

-Пора мне.

За ним в коридор вышел шатаясь Клычков; привалившись к двери, смотрел на Шейниса бессмысленным взглядом.

-Яша, ты же хотел поговорить с немцем. Хочешь, мы переводчика найдем?

Шейнис уже застегивал пуговицы на шинели.

-Сумасшедший он, ваш профессор.

-Погоди, я с тобой пойду. - Клычков снял свою шинель с вешалки, объявил громко: - Все, мы уходим!

В коридоре показалось расстроенное лицо Слепнева.

-Ну оставайтесь вы, у меня еще спирту немеренно!

-Какого спирта, Коля? Ты же на ногах не стоишь.

-А хрен с вами, будем с Павлухой пить, - махнул рукою Слепнев и, вернувшись в комнату, обнял профессора, навалился сзади всей тушей. - Павлуха, один ты у меня остался!

Клычков, качаясь, дергал его за плечо.

-Коля, дай ключи от машины. Слышишь?

Не дожидаясь Сергея, Шейнис вышел в неосвещенный подъезд; каменные ступени гулко застучали под его сапогами. Он спустился уже на один этаж, когда сверху хлопнула дверь, послышался новый топот. Тогда Яков, не выдержав, побежал - и наверху побежали тоже. Шум этой странной погони на какое-то время заполнил пространство подъезда.

-Эй! - Клычков выскочил во двор через пару секунд после Шейниса; схватив Якова за руку, потянул к заваленной снегом «Эмке». Не отпуская рукав Шейнисовской шинели, Сергей привалился к машине.

-Я вас, Яков Львович, на колькиной «эмке». Что, боитесь, не довезу? Да я ведь как стеклышко, ну?

-Прогуляться я хочу, - Шейнис высвободил, наконец, руку, зашагал к подворотне. - Голова раскалывается.

-Правильно! И я с вами пойду! - закричал Клычков. - Сейчас, только ключи верну.

Он кинулся обратно в подъезд. Яков, прибавив шагу, вышел на улицу; его шинель и фуражку тут же осыпал снежинками ветер. Пожалев, что не знает дороги через дворы (легче было бы убежать), Шейнис устремился в сторону  Невского.

Сергей догнал его на Фонтанке; с радостным криком «Иго-го» прыгнул ему на спину. Яков едва не свалился, стряхнул дурачащегося Клычкова в снег.

-Кончай дурить, - сказал он мрачно.

Клычков тут же вскочил на ноги, полез обниматься.

-Яша! - заорал он. - Ну люблю я тебя! Вот Слепнев - быдло, у него в голове ни одной извилины нет, а ты - да-аа! - и он попытался поцеловать Якова в щеку. Шейнис отпихнул его и ускорил шаг.

-Стой!!! - истошным голосом, так что Яков от неожиданности действительно остановился, грохнул Клычков. - Слушай мою команду! - и издал неприличный звук.

А снег все падал и падал, - и пеленой устилал асфальт. Ветер поднимал к окнам снежинки, снежинки белым вихрем возвращались на землю, залетали в проемы арок, летели вглубь улицы. Шейнис шагал быстро и косолапо, не обращая уже никакого внимания на пьяные вопли Сергея; лишь иногда, когда Клычков лез с поцелуями, отпихивал его локтем.

Через какое-то время Клычков все же отстал от Якова; совсем обеспамятев, затянул невообразимую песню:

-А ты ментяру продерни, внатуре,
На халяву карась промалюй,
На Литейном гуляй, как профу-у-ра,
И на хате у мЕнта, - алуй!
И у глупого мЕнта,
И у жирного мЕнта,
И у лысого мЕнта - алуй!!!

У Мойки они, наконец, расстались. Клычков порывался было идти к Шейнису в гости, пытался позвать к себе; потом вдруг утих, словно трезвея, и молча пошел восвояси.

Яков свернул на какую-то незнакомую ему улочку; шел, опустив голову, будто разглядывая снег под ногами. В голове его, еще тяжелой от спирта, крутился какое-то время рефрен идиотской песни, но очень скоро голос Клычкова стих. Родные звонкие голоса опять, чтобы мучить, зазвучали, как наяву; перед глазами поплыли детские лица. Он чаще вспоминал детей еще совсем маленькими, такими, какими они были, когда была жива Геня… И вот уже голос жены родился между угрюмыми зданьями, с новой волною снега поплыл на него, любящий и зовущий:

-Яша…(Шейнис закрыл глаза, крепко сжал зубы.) Я-а-аша!..

-Яша!

Шейнис остановился. Стоял, не открывая глаз. Далекий голос вдруг огрубел, стал низким, звучащим рядом:

-Яша, ты что, не слышишь?

Шейнис, открыв глаза, обернулся.

Клычков стоял перед ним полунагнувшись; дышал тяжело и никак не мог отдышаться.

-Фу, Яша… забыл я совсем… Ты что, не слышал меня?.. Фу, еле тебя догнал… - он, наконец, отдышался и выпрямился; глаза его сейчас были серьезные и такие же сумасшедшие, как у профессора Ганзе. - Яша, я вот что… а давай, кто из нас громче крикнет слово «тетя Дуся»…





-Ты что?! Какая еще Дуся? - прохрипел Шейнис, диким взглядом обгрызая лицо Малюго.

Степка, не понимая вопроса, глядел на него с нескрываемым ужасом.

-Что вы спросили, Яков Львович?

Вместо ответа генерал повернулся к нему спиной. Он еще не пришел в себя после случившегося только что временного помутненья рассудка; зная по опыту, что это может быть лишь прелюдией к подступающему припадку, изо всех сил пытался заставить себя успокоиться.

-Пойдем, - через плечо бросил он Степке.

Они прошли в зал с широкими пыльными окнами, белыми голыми стенами и деревянным футляром часов в простенке.

-Садись.

Малюго, покорно опустившись на стул, вдавив голову в плечи, ждал дальнейших приказов.

-Ну, рассказывай.

Малюго сглотнул слюну; от волненья долго не мог произнести ни слова.

-Что рассказывать, Яков Львович? - выдавил, наконец, он.

Шейнис, не отвечая, поднял на него растерянный взгляд; тут же к щекам его хлынула кровь, страшно скривились губы. Он поспешно отвернулся от бывшего старосты и закрыл глаза: ему показалось вдруг, что в голове у него, где до этого с мерным постукиваньем шевелился лишь маятник деревянных часов, звонком взорвался невидимый телефон…



2.


Утром Шейнису показалось, что в голове у него взорвался телефон. Он открыл глаза; машинально взглянув на часы, поднял трубку.

-Яков Львович, - голос Клычкова в трубке был трезв и тревожен. - Извините, я, кажется, разбудил вас. Но у нас тут такое стряслось…

-Что там еще? - спросил Шейнис, ощущая каждое слово Клычкова, как удар молотка по уже расколотому от невыносимого гудения черепу.

-Профессор наш вчера ночью сбежал, - ответил Клычков, и голос его от волнения дрогнул.

-Как сбежал? - рявкнул в трубку, все еще туго соображая, Яков. - Слепенев, что там, с ума спятил?

-Слепнев убит, Яков Львович, - сказал Клычков.




Шейнис прибыл как раз в тот момент, когда санитары вынесли из подъезда накрытые простыней носилки. Он подошел ближе; рукой приказав санитарам остановиться, приподнял простыню.

Первое, что он увидел, была страшная страдальческая гримаса, застывшая на мертвом лице Николая Слепнева. Стеклянные вытаращенные глаза, - никто даже не позаботился опустить покойнику веки, - глядели с ужасом в одну точку, рот был открыт широко в последнем, умолкнувшем навсегда крике. Черная распухшая шея Слепнева была перерезана напрочь.

Изможденные, с худющими лицами санитары с трудом держали в руках носилки. Шейнис, опустив простыню, жестом разрешил им идти, сам же по гулким неосвещенным ступеням двинулся на четвертый этаж.

-Здравствуй, Яша, - Клычков с испуганным видом возник на пороге, излишне крепко пожал Шейнису руку. Суетясь, помог снять и повесил шинель; мимо заваленной объедками комнаты провел в просторную кухню.

На кухне он торопливо заговорил, то бросая на Шейниса жалкие взгляды, то по привычке опять отводя глаза:

-Вот такие дела, Яшенька. Я так подозреваю, что Колька просто уснул за столом, вот ему старикашка шею мечом и проткнул, даже пистолетом его не воспользовался. Ну и драпанул он с этим мечом, видно, дорогая хрень. Куда бежал? Зачем? Ничего, замерзнет, жрать захочется, сам сдастся. А мои ребята город прочесывают. - Клычков умоляюще посмотрел на Якова и тут же снова опустил голову. - Яша, я хотел бы вот о чем тебя попросить. В такую минуту, конечно, нехорошо об этом…

-Успокойся, ничего с тобой не будет, - презрительно усмехнулся Шейнис. - Я уже звонил Линеву, предупредил.

-Линеву? - глаза Сергея сделались большими. - Ты меня пугаешь! И что?

-Да ничего, посмеялся. Никуда он не денется, твой немец.

Клычков сразу помолодел.

-Ну, Яша, спасибо, гора с плеч. - Он снова засуетился, выставляя на стол остатки вареной картошки и хлеба. - А теперь мы с тобой должны в обязательном порядке опохмелиться. Да-да! - закричал он, увидев на лице Шейниса недовольную мину. - Через «не хочу»!

В это время на полке затарахтел перетащенный из комнаты телефон.

-Это наверняка Варламов, насчет профессора. - Клычков подбежал к холодильнику, схватил трубку. - Я слушаю!

По мере того как Сергей слушал, лицо его, и без того овальное, как у лошади, вытягивалось все больше и больше.

-Понятно. Потом… - поговорил он тихо и положил трубку. Отупело глядя перед собой, подошел к столу; Якову показалось, что Клычкова сейчас стошнит.

-Ну вот и профессор нашелся, - сказал тот и залпом опорожнил рюмку. Он тут же перекосился, поспешно закусил хлебом. Прожевывая, добавил: - Ну что ж, так и должно было случиться…

-Убили его, что ли? - догадываясь, спросил Шейнис.

-Его, Яков Львович, съели, - ответил Сергей, уже с удовольствием наблюдая за тем, какое впечатление производят его слова.

Серые зрачки Якова сфокусировались на Клычкове; потом начали медленно расширяться.

-Что же ты мне, - спросил он тихо, - шутки шутить вздумал?

-Да какие уж тут, Яша, шутки? Ты что, в первый раз слышишь, что в Ленинграде людей жрут? - Глаза Клычкова блестели: видно было, что спирт уже начинал действовать. - А меч пропал, ну и хрен с ним, найдется когда-нибудь. Куда бежал, дурак? На что надеялся?

И он протянул Якову до краев полную рюмку.

-Так что, товарищ Шейнис, пейте: это единственный способ не сойти в этом городе с ума.



3.

Улица, как и весь город, не освещенная ни единым фонариком, тускло белела снегом; прямо над двухэтажным домом с атлантами торчал только что народившийся полумесяц.

Яков шагал по улице, чувствуя, что все больше пьянеет. Он очень плохо знал город и теперь двигался наугад, только примерно представляя себе, в какой стороне должно находиться его временное жилище. С того момента, когда он убил Сергея Клычкова, ни один живой человек не повстречался ему на улицах города.

…Они сидели и пили до самой полуночи: Шейнис, как обычно, молчал, а Клычков болтал без умолку, хлопал Якова по плечу и подливал спирт. Потом Шейнис встал и направился к выходу; Сергей шел за ним, чему-то смеялся, кричал, что Яков должен его подождать, что ему надо сходить в сортир, и потом он догонит… Шейнис вышел в подъезд, - в голову ему ударила темнота. Он спустился на пару ступенек, намереваясь бежать, когда почувствовал, что Тьма овладела им полностью, что он больше не в силах сопротивляться этой великой силе, - и тогда он, на ходу расстегивая кобуру, вернулся в квартиру. Сергей, шаря рукой по ширинке, как раз выходил из сортира, - прямо в лицо ему уставилось дуло нагана. «Яков Львович…» только и проговорил он с глупой улыбкой…

Мысль Шейниса работала безотказно: он взвалил труп Клычкова на плечи, долго тащил по пустым кварталам. Свой последний приют Сергей нашел в огромном сугробе возле кариатиды на углу неизвестных улиц; сейчас Якову оставалось только найти дорогу, чтобы вырваться поскорее из этого мертвого лабиринта.

…Смутные очертанья чугунной ограды проступили сквозь тьму: он вышел к одному из каналов. Теперь надо было решать, направо поворачивать или налево.

Спрятав в карманы озябшие руки, он огляделся по сторонам и повернул направо. Сходя с поребрика, который он не заметил, Шейнис оступился; когда он, боясь упасть, выдернул руки, на снег из кармана вывалился какой-то предмет. Яков, подняв его, поднес к самым глазам и вспомнил: перед тем, как он вышел из слепневской квартиры, Клычков сунул ему пачку немецких галет. Шейнис положил галеты обратно и уже собирался продолжить свой путь, когда от угла ближайшего дома отделился темный комочек и двинулся прямо к нему. В это же самое время полумесяц над крышами начал на глазах разгораться; очень скоро в его желтом свете комочек превратился в мальчика лет семи в пальто и вязаной шапке; два испуганных, провалившихся, как у старика, глаза с тревогою и мольбой смотрели на Шейниса.

-Чего тебе? - нетерпеливо спросил его Яков.

Мальчик не отвечал.

-Ну? Чего тебе надо!? - крикнул Шейнис со злобой.

Малыш вместо ответа начал дрожать всем телом.

-Чтоб на глаза мне больше не попадался! Щенок… - и Яков, отвернувшись, зашагал дальше.

Он прошел полквартала и тут, машинально опустив руки в карманы,  остановился. Вытащив из кармана галеты, он уставился на них, как будто видел впервые; потом торопливо пошел, почти побежал назад.

-Эй! - крикнул он громко. - Эй, пацан!

На улице, где три минуты назад повстречался ему ребенок, никого теперь не было. Шейнис огляделся вокруг; дойдя до ближайшей арки, заглянул и во двор.

Двор, как и улица, был совершенно пуст. Яков, выругавшись, вернулся к ограде, швырнул галеты в канал и, вслух матерясь, опять зашагал по набережной.




Прошло не менее часа, прежде чем Яков окончательно понял, что заблудился; черные стены домов, атланты и кариатиды, колонны и железные трубы окружали его призрачным лесом. Время от времени между вымершими кварталами выплывали узорчатые ограды: там вдоль пустынных набережных тянулись мертвые реки.

Нога Якова  натолкнулась на что-то твердое. Вздрогнув, он быстро отдернул ногу; потом, вглядевшись, невесело усмехнулся: перед ним, полузасыпанный снегом, лежал труп женщины. ЛицА женщины было не разобрать, и только лишь краешек шерстяного платка, голая восковая ладонь и кончик ботинка торчали из наметенного снегом сугроба.

-Проклятый город, - пробормотал Шейнис, посмеиваясь, однако же обходя труп стороной и стараясь на него не глядеть. - Кругом мертвецы…

Он прошел метров тридцать, стараясь не думать о трупе… и обернулся резко: ему показалось, что за спиной он слышит шаги… Улица была все так же пуста; женщина лежала на своем месте. Яков, опять усмехнувшись, прибавил шагу.

На другой труп он наткнулся десять минут спустя. Тот самый мальчик, который всего час назад подходил к нему возле канала, лежал на спине поперек дороги; на его лице видны были следы голодных страданий.

Подойдя ближе, Шейнис почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Тогда, в первый раз, мальчик был в вязаной шапке и зимнем пальто, - теперь же на нем была шапка-ушанка и куртка. Когда это успел он переодеться?

Не решаясь ни обойти, ни перешагнуть через тело, Шейнис устремился обратно. Он миновал мертвую женщину, несколько улиц, через мост перешел канал, снова свернул на какую-то показавшуюся знакомой улицу. Двухэтажный, с колоннами, дом смотрел на него обгоревшими дырами окон, сквозь них и крышу, разрушенную бомбой или снарядом, снегом сочилось небо, - в одном из окон торчало улыбающееся лицо умершего мальчика…

-Ненавижу! - отскочив, крикнул мальчику Яков. - Ненавижу!.. Проклятый город!!

Он побежал. Детский смех эхом летел по улице, фасады домов, колонны и трубы выпрыгивали из темноты и падали в нее снова; в черных крест-накрест заклеенных окнах дрожал саблевидный вырез.

По щекам Якова лился холодный пот.

…А над заливом и над болотами, над соснами и еловой пусторослью, над голодными русскими деревнями и вымершими деревнями ижоры уже просветлело небо; три раза крикнула что-то холодному восходящему солнцу птица. Крикнула первый раз, - вышел из леса западный ветер, пронес над миром горькую песнь славянства; птица крикнула снова - вышел ветер восточный, пронес песню финнов; третий раз крикнула птица, - вышел северный ветер, пронес воинственный клич варягов. И больше уже не слышно было ни звука, и голубой сыпался с неба снег, - и только следующей ночью от пусторосли к заливу пролетели шесть сов, и из леса за ними вылетел ветер южный, и над замерзшими реками послышалось пение никому неизвестного, исчезнувшего навсегда народа…