Часть I. Глава первая. Прощанье со звездами

МОСОХ-РЕКА.



Сказание о пробуждении.



ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ.



…сын человеческий! обрати лице твое к Гогу в земле Магог  князю Роса, Мосоха и Фувала, и изреки на него пророчество  и скажи: так говорит Господь Бог: вот, Я – на тебя, Гог, князь Роса, Мосоха и Фувала!

Иез.38;2-3






ГЛАВА ПЕРВАЯ.  ПРОЩАНЬЕ  СО  ЗВЕЗДАМИ.



Медленно парит по низкому небу орлиная пара. Птицы то кружатся над горою, то, почти не шевеля крыльями, вздымают к одинокому рваному облаку. Коричневым тусклым отливом поблескивают их тела. Желтое пустынное небо провисло да самой земли, почти касается камней надгробий.

- Какое странное небо… Где я? Господи, где я?

Осип приподнялся на локте и понял, что он лежал прямо на могильной плите посреди огромного еврейского кладбища. По соседней горе над скалистой платформой ползла крепостная стена, лежали горстью перлов плоские крыши; над узкими улицами восточного города высились стройные колокольни. Город был словно слегка наклонен в сторону Осипа и казался гигантской рельефной картой, медленно сползавшей к долине. Над всем этим - когда-то в предыдущих снах уже виденном - великолепием безмолвно плыл громадный золотой купол мечети с полумесяцем на вершине.

Справа от Осипа, за каменной кромкой ограды, блестели золоченые маковки  русской церкви, высокие пыльные кипарисы и дуплистые седые от пыли  маслины застыли в ожидании ветра. Очевидно, было раннее утро: солнца не было видно, но приглушенный призрачный свет тек от камней к деревьям.

- Где я… - Он тяжело поднялся; путаным шагом двинулся по направленью к калитке. Земля качалась у него под ногами, в ушах до боли  звенело,  стоял протяжный тревожный гул, слышались чьи-то крики…

Потом гул в голове утих. Выйдя за территорию кладбища, сам не зная зачем, Осип направил свой неуверенный шаг вниз по склону, к долине Иосафатовой – может быть, так просто было легче идти. Справа и слева от кладбища поднимались дома и  горы – мрачный каменный мир, застывший, безмолвный, незыблемый, безотрадный. Он шел, слегка покачиваясь, тяжело ступая, точно меряя тишину пыльными солдатскими сапогами.







- Ой, смотрите! Евреи, смотрите, новенький!

Вышедшая из крепостных ворот женщина в отливающем белизною платье и с золотой короной на голове с любопытством разглядывала солдата. Из проема ворот с барельефами двух пар львов лился людской поток: мужчина лет сорока со смутно знакомым лицом, опять какая-то женщина, держащая на руках младенца и снова мужчина, - и вместе с людьми изливался из крепости навстречу солдату призрачный ровный свет. На всех головах: мужчин, женщин, даже детей - золотом блестели короны с  еврейскими буквами, выгравированными посредине. От белых просторных платьев женщин и белых талесов на плечах мужчин рябило в глазах.

- Тебя как зовут, парень? – спросила одна из женщин.

Осип, завороженный, молчал.

- Ну, так как же тебя зовут? – повторила она вопрос.

Осип не отвечал. Взгляд его скользил мимо обступивших его людей в сторону арки, где, прислонившись спиной к крепостному камню, стояла девушка с черными вьющимися волосами и глазами, похожими на выглаженные волнами осколки стекла.

- Осип его зовут, Осип, - за него ответила девушка.

Она с ласковой хитрой улыбкой разглядывала солдата, явно любуясь им.

- Ну, здравствуй, Ося, - сказала девушка. – Что же ты встал, как вкопанный? Иди уже к нам.

- Здравствуй, Ирка, - взволнованно произнес Осип.

По толпе волной прошел возбужденный гул: его, наконец, узнали. «Да это же Осип, Осип, сын Цили!» «Ишь ты какой герой»! «А где же Циля? Позовите ее скорей, вот она будет рада!»

- Да здесь я, - раздался за спинами до боли знакомый голос. Толпа расступилась. Мать Осипа, Циля, стояла, опустив руки на плечи его семилетней сестренки Баси.

- Здравствуй, сынок. Гут шабес,  – сказала Циля. Потом добавила, будто бы извиняясь: - У нас теперь тут каждый день – шабес.

- Здравствуй, мама, - ответил Осип.

- Здравствуй, здравствуй, сыночек, - разглаживая русые кудряшки Баси, повторила Циля. – Пойдем же, там тебя встретят, как дорогого гостя.

Она помолчала, лаская солдата взглядом, полным любви и боли.

- Сынок, тебе было страшно? Там, в пещерах?

- В каких пещерах, мама? – не понимая, переспросил солдат.

Циля посмотрела на него с изумлением.

- Ты что же, не перекатывался сюда по пещерам? Так как же ты досюда добрался?

- Смотрите, евреи, к нам прибыл святой, - раздался из толпы насмешливый голос. - Этот герой даже не знает, что такое пещеры!

- Не был я ни в каких пещерах, - Осип наморщил лоб, в голове его опять зазвенело, поднялись топот и крики. – Мы стояли на Волге, и утром должны были атаковать немцев, ну вот, а они нас опередили и ночью начали сами обстреливать нас и бомбить с самолетов. Вот и всё, что я помню.

Толпа молчала. Десятки знакомых и незнакомых людей в коронах и белых одеждах смотрели на него, точно не зная, принимать ли его как своего в свой круг, или не принимать.

- Пойдемте, евреи, - наконец, произнес чей-то спокойный голос. – Этот парень, видно, поторопился. Пусть он живет до ста двадцати.

- До свиданья, сыночек, - сказала Циля. – Возвращайся и не забывай нас. А мы будем ждать тебя здесь.

Она развернулась; притянув за руку с детским любопытством уставившуюся на Осипа Басю, двинулась к арочному проему. За  ними одна за другой поплыли к арке ворот золотые короны мужчин и женщин. Какая-то полная женщина лет пятидесяти подбежала к Осипу, забормотала взволнованно:

- Если встретишь там моего Сашулю, передавай ему, чтобы всегда по утрам чистил зубы. Если изо рта пахнуть будет, кто ж за него пойдет? И еще скажи… -  на глаза ее навернулись слезы, и она, не докончив фразы, безнадежно махнула рукой и побежала вслед за другими.

Теперь только Ирка стояла возле ворот.
 
- Ирка, не уходи, - сказал, протягивая к ней руки, солдат.

- Ося, мне надо идти, - сказала Ирка, зорко следя за ним и осторожно продвигаясь ближе к воротам.

- Не уходи, Ирка, - повторил Осип и шагнул в ее сторону.

- Ося, не делай глупостей, - серьезно сказала Ирка. – Мне надо идти, а тебе возвращаться…

- Почему, почему, Ирка!? – воскликнул Осип.

- Потому что мы тебе снимся, - ответила Ирка. Дрогнувшим голосом она добавила: - До свиданья, коханый мой… - и пошла торопливо, почти побежала к воротам.

- Стой! Не пущу! – Солдат бросился вслед за ней.

Он настиг ее у самых Львиных ворот, схватил за узкие плечи. Тогда она обернулась, - и Осип вскрикнул. Лицо ее было покрыто морщинами, седые редкие волосы падали по впалым щекам, узкие по-монгольски глаза были полузакрыты…







Осип открыл глаза и увидел перед собой монгольского вида старуху в круглой шапочке, из под которой торчали  седые жидкие пряди. Он лежал в постели, накрытый стеганым одеялом, старуха дремала на табурете у его изголовья. За ее спиной в проем небольшого оконца, закрытого наполовину геранью, струился  янтарный свет сумерек. От крашеного пола, от цветочных горшков на окне, от  ходиков  на  стене веяло провинциальным  покоем.

- Пить… - попросил солдат, с трудом шевеля губами.

От его голоса старуха вздрогнула, открыла глаза; обнажая в улыбке мелкие желтые зубы, забормотала что-то на своем языке. Потом, повернувшись в сторону двери, она позвала кого-то.

В комнату  вошла молодая женщина лет двадцати пяти, стройная и такая же щелоглазая. Она подошла к постели и, видя, что раненый наконец-то пришел в себя, тоже заулыбалась.

- Пить… - снова произнес Осип.

-Сейчас, сейчас, солдатик, - по-русски сказала молодая и, вытирая о передник грязные руки, поспешно вышла. Скоро она вернулась с водой, роняя из чашки с эмалевой росписью на постель Осипа холодные капли.
 
Осип с трудом приподнялся в своей постели, с рук женщины сделал из чашки несколько судорожных глотков.

- Где я? Где наши? – подрагивая от озноба, он снова в изнеможении лег, натянул на себя одеяло.

- Спи, спи, солдат, отдыхай, - заботливо подтыкая ему одеяло под ноги, ответила молодая. – Русские все ушли. В поселке  у нас никого, а в райцентре – немцы.

Осип опять провалился в сон. Две женщины еще постояли с минуту над спящим, пошептались о чем-то на своем языке и, стараясь не скрипеть дверью, вышли. Свет сумерек, текущий в проем окна, сгустился, сделался синим, потом темно-лиловым.  Табурет, обнаженная лампа и голые, заставленные сундуками стены комнаты почернели и сдвинулись. За окном послышался сухой раскат грома. Одна, вторая, третья капля дождя упали бесшумно на ослепшие стекла, потом, уже не таясь: настойчиво, громко, бесцеремонно -  ливень косой штриховкой забарабанил в окно.