Повороты

 



          ПОВОРОТЫ
          (рассказ)
   

      Хирург первой категории Аркадий Петрович Полякин сидел на краю канализационного колодца и выжидающе заглядывал в его глубину. На Полякине большие резиновые сапоги, испачканная в ржавчине полотняная кепка с надписью «Ялта-Крым», мятый пиджак с поднятым  воротником, на  который спадают давно  не стриженные редкие светлые волосы.

– Эй, доктор, давай тащи! – донеслось из колодца.

   Аркадий Петрович перехватил протянутый ему конец толстой проволоки и, сидя, упираясь ногами в края люка, начал тянуть. Проволока саднила и пачкала ладони, но не поддавалась.

   Второй голос из глубины добавил:

– Доктор, не сачкуй. Обещал же  честным трудом оправдать доверие... Вот и оправдывай.

   В глубине колодце лениво захихикали.  Полякин, дернув еще  несколько раз, попытался приподняться, опершись рукой о лежащую рядом чугунную крышку люка. Крышка перекосилась и придавила ему пальцы. Аркадий Петрович, ойкнув, неуклюже повернулся. Сапог с левой ноги слетел и шлепнулся в колодец.Хихиканье в  глубине прекратилось.  Затем резиновый сапог  вылетел обратно, и из  люка показалась голова мужчины в матерчатом подшлемнике сварщика.

–  Работнички... только водку жрать. По  уму  и пальцем пошевелить не могут, – ругался он, вылезая, и при  этом очень  похоже напоминал выбирающегося из проруби тюленя. – Семён, – крикнул он в колодец, – Вылазь!

   Семён, парень лет  двадцати пяти, с подвижным лицом и копной курчавых пепельных волос, резво  выскочил на  поверхность и сразу принялся снимать с себя брезентовую куртку.

– Все, Михалыч? – обратился он к похожему на тюленя и кивком показал на циферблат его часов. – Время?
– Какое время?! – грозно зарычал Михалыч. – Работы по горло, обстановка не терпит промедления! Я приказываю продолжать, понял!
      Семен пожал плечами, кроткими глазами посмотрел на старшего.
– Я что... Я думал, уже два часа, товарищ майор...
– Думал. Думать – это моя обязанность, – пробурчал Михалыч. Он мельком взглянул на часы, подергал мочку уха  и скомандовал волевым голосом: – Семен! Бери конец! Вытянем – и на этом все.

   Пока Аркадий Петрович торопливо обувал на  ногу  сапог, наматывал на травмированный палец полотняную кепочку, Семен  и Михалыч вытянули из колодца обрезок канализационной трубы. Отряхнувшись, вытерев паклей руки, один за другим – впереди Михалыч, за ним - Семён, позади - Полякин двинулись в сторону гастронома.

На  дверях  винного отдела еще  висел   замок. Михалыч и  Семен поздоровались с толпившимися тут мужчинами,  солидарно с ними поругали недисциплинированную продавщицу, потом принялись  считать имеющуюся у них  на двоих наличность. Полякин в небольшом удалении от  них  шарил по  своим  карманам, выражая на  лице сосредоточенность и  разочарование.  Наконец  Михалыч пересыпал весь капитал из своей  ладони в ладонь Семена, тот втиснулся в очередь, а Михалыч походкой вразвалку пошагал за угол  магазина. Тут он обратил внимание на  Полякина,  продолжавшего тщетно осматривать свои  карманы. Аркадий Петрович в ответ  развел руками, виновато улыбнулся.

– Что стал? Иди сюда, – скомандовал бригадир.

   Полякин подошел и еще раз, с той же улыбкой, развел руками:

– У меня сегодня денег нет, Иван Михайлович...
– А вчера они у тебя были, что ли?  А два дня назад, а в субботу? – тоном  командира, отчитывающего подчиненного за постоянное нарушение дисциплины, оборвал его Михалыч.
– Я в ближайшее время постараюсь у кого-нибудь занять, – неуверенно  пообещал Полякин, продолжавший все еще  в какой-то слепой надежде ощупывать подкладку пиджака.
–  Да  у кого ты  займешь? Кого  ты  тут  знаешь, кто тебе  взаймы даст?.. Нечего среди  товарищей интеллигентность свою  показывать. Нет денег, так и скажи. Что мы тебе, стакана пожалеем. Будут у тебя деньги – ты нас угостишь. Верно?
Подошел Семён, улыбающийся, как молодой отец  у дверей роддома, бережно прижимая к груди пять бутылок вина. Поделив бутылки и попрятав их по карманам, направились за здание поселкового клуба на давно обжитое место между сараями.

   Семён  по дороге  неугомонно болтал, забегая вперед, заглядывал в глаза бригадиру. Окликнул зачем-то небритого мужика на противоположной стороне улицы и помахал ему бутылкой вина, отчего  тот остановился и долго  выжидающе смотрел им вслед. Михалыч и Полякин шли  серьезно, как на неприятную, но необходимую процедуру.

   Обжитое место  между сараями было  не  занято. Сооруженные из кирпичей и  досок скамейки  и  стол  находились в  полном порядке.
   Смахнув со стола  окурки и рыбью  чешую, Семён выложил из кармана сверток с тремя пирожками и достал из щели в стене сарая стакан.

– Эх, а закуски-то сколько купил, – проворчал Михалыч, увидев уже накрытый стол.

   Семен  сделал вид, что не расслышал упрека, дунул в стакан и вытер его с наружной стороны рукавом рубашки.По очереди выпили по стакану вина. Опорожненную бутылку Семен  аккуратно положил в траву. Некоторое время все трое  молчали. Михалыч отламывал от пирожка кусочки и неторопливо жевал. Семен, разломив свой пирожок пополам, нюхал начинку.

– Лето  кончается, – глубокомысленно сказал Михалыч. – Еще  недели две, и морозы пойдут.

   Все машинально поглядели на светло-желтые верхушки сопок: нет ли там уже снега.
   Стряхнув с колен крошки и вздохнув, Аркадий Петрович сказал:

– Мне бы к холодам успеть уехать, а то гардероб у меня несоответствующий... Только это, что  на мне, и осталось. В этом  ехать неприлично... Я думал, что  спецодежду дадут, но, кроме сапог, ничего не выдали...
–  Без  спецодежды доедешь, –  враждебно вставил Семен.  –  Ишь ты,  гардероб. – Он отложил половинки пирожка, взялся за вторую бутылку.– У тебя, Петрович, еще плащ приличный остался. Тот, который я у тебя просил. Хороший плащик, – рассудительно сказал бригадир. – А расчет получишь и подкупишь себе, чего надо.
– Сколько, примерно, мне в расчет полагается? – пододвинувшись поближе к Михалычу, спросил Полякин.
  Семен, опять со злобными интонациями в голосе, сказал:

– Эх, и надоел ты, доктор, со своим  расчетом. Как какой разговор – он все со своим расчетом... сколько да сколько. Ведь у тебя жена, говоришь, завбазой. Что ж она тебе денег на дорогу не высылает, а?
– Не завбазой, – поправил его Аркадий Петрович, – а завкафедрой в институте.

    Михалыч, принимая от Семена  наполненный стакан, засмеялся:

– Ему-то все равно, что завбазой, что завкафедрой...

   Семен, не понимая ясно причину смеха начальства, тоже засмеялся, угодливо заглядывая в лицо  Михалыча. Аркадий Петрович отрицательно покрутил головой.

– Нет. Деньги у нее я просить не буду. Сам как-нибудь выберусь.
– Кажется мне, Петрович, что совсем  ты... не выберешься. Подергаешься, подергаешься – да тут  и осядешь. И жена тебя забудет. Не ты первый, не ты последний. Бич, знаешь, что такое? Это – бывший интеллигентный человек, сокращенно. По всем статьям ты и есть. Попомнишь мои слова, – пророчески-категорично высказался бригадир.

– Едут  всякие слюнтяи на Север, а потом  спиваются, – с уже  пьяным акцентом проговорил Семен, видимо, от кого-то слышанную фразу и протянул Полякину стакан с вином.
– Нет, Михалыч, не сопьюсь, – поморщившись от выпитого, сказал Аркадий Петрович и сплюнул тягучую розовую слюну. – Мне бы только отсюда  уехать. У меня ведь  дома  две дочки-невесты. И жена, знаешь, какая умница. Пить я в любое время брошу. Я – хирург первой категории. Мне пить никак нельзя...
– Это первую-то категорию, что ж, за аборты дают? – ехидно перебил Семен. И рассмеялся, поглядывая на бригадира. Тот, сочтя шутку остроумной, тоже несколько раз хохотнул.
– Много ты, Семен, понимаешь, – обиделся Аркадий Петрович. – Про меня в газете два раза  писали: «Дарящий жизнь» и «Большое сердце» статьи назывались. Вот... А из-за этого аборта я, по доброте и глупости своей, пострадал. Рассказал вам, как людям, а вы... Что  вы понимаете?  Эх, – голос  Полякина задрожал, он подпер щеку рукой, а затем тяжело опустил голову на колени. – Что вы понимаете?..
– Морфию своровал – тоже по глупости? – жестко добавил Семен. Полякин не ответил и даже не поднял головы. Михалыч почувствовал начинающийся раздор в руководимом им коллективе и вмешался:

– Ну, что  ты  за  человек, Семен? Как чуток выпьешь, так свирепеть  сразу начинаешь. А  то  зараз скомандую: на  работу ша-а-гом а-арш! Э-э?
– Михалыч, да с ним просто  разговаривать по-нормальному нельзя. Обижается, сопли распускает, –  начал оправдываться Семен.  – Да и о чем с ним говорить? Не о чем. Вот, другое  дело ты, командир. С тобой – хоть о чем. Хошь о бабах, хошь... – Семен задумался, на какую тему можно еще поговорить с бригадиром, – хошь о женщинах. Ну, об чем угодно... А этот только на жизнь свою и плачется.
– Все равно, Семен, нехорошо. Доктор тебе в отцы годится.
– Да. Я тебе в отцы  гожусь, – поднял голову Аркадий Петрович. – Я, когда главврачом работал, таких, как ты, даже рабочими в морг не брал...
– Ух, ты, – нагло улыбнулся Семен, подначивая Полякина.
– Смирно! – стукнул кулаком по коленке бригадир. – Опять завелись? Премии лишу!.. Слышь, Петрович, а когда ты этим, главврачом, работал, сколько у тебя людей в подчинении было?

   Чуть помедлив, Полякин ответил:

– Человек двадцать, а что?
– Около взвода, значит, – подытожил Михалыч, определяющий величину должности по количеству подчиненных. – Не велика шишка. Я ротой командовал.

   Аркадий Петрович обиженно закусил губу и снова  опустил голову в колени.

   Очнулся Аркадий Петрович на своей кровати в общежитии. В комнате было накурено до кислоты во рту, разнотонно похрапывали соседи. За окнами туманились северные сумерки. Болело сердце.

   Открыв форточку, Аркадий Петрович вернулся к кровати, прилег, и его мысли сразу обратились к неотвязной в последнее время теме: сколько дней  осталось до получки, сколько дадут  в расчет, хватит ли на билет. Аркадий Петрович, в который уже  раз, представил, как он приезжает домой, в  свой  городок, заходит за  женой на  работу и они вместе идут  по  улице... От этих  мыслей сильнее защемило сердце. Полякин потер  ладонью левую  половину груди, поднял с пола  валявшийся вместе с сапогами пиджак и достал из  кармашка  пузырек с таблетками. Он вспомнил последнее письмо жены – ни  одного  слова упрека: «Аркадий, приезжай быстрей. Береги себя. Верь, что наша с тобой  жизнь обязательно повернется к хорошему...». И ни намека на то, чего стоит ей самой  это, почти святое, всепрощенье.

   Аркадий Петрович положил под язык таблетку, отряхнул пиджак, повесил его на спинку стула. С открытой форточки тянуло холодной свежестью. Сожители по комнате смотрели свои сны. И не с кем поговорить, облегчить душу. «Как в лагерном бараке», – подумал Аркадий Петрович и лег, уткнувшись в грязную наволочку подушки.


    Если  бы двенадцать лет назад какой-нибудь авторитетный оракул разложил перед  Аркадием Петровичем его жизнь со всеми  предстоящими перипетиями, то Аркадий Петрович, вероятно, предпочел бы тут  же  окончить свое существование, чем  пережить, испытать, перестрадать все предсказанное.

   Лет  двенадцать назад Аркадий Петрович Полякин, один  из  ведущих специалистов областной клиники,  не без оснований считал, что все перемены в жизни – к лучшему. По крайней мере, пока так и выходило. На работе  – отлично, в семье  – прекрасно, начальство ценит, друзья  уважают,  дочки-двойняшки  здоровы и  веселы. Имевшиеся конфликты и проблемы с расстояния пройденных лет казались теперь ему до идиотизма мелочными и наивными.

   Свершившееся так резко отличалось от обычного хода  жизни, что сознание поначалу  отказывалось  воспринимать происходящее как существующую реальность. На следствии и на суде Полякин смотрел на себя как бы со стороны: костюм,подстрижен, побрит, однотонный синий галстук. А внутри звенела пустота, совесть отказывалась оценивать и оправдывать, будто в ней, как в электрической цепи  от замыкания, перегорели предохранители. Не  было  никаких желаний, ни  злости, ни раскаянья...

   Все это пришло уже  в лагере, куда его отправили отбывать наказание. Тут на него обрушилась такая неразбериха тягостных  мыслей, которые с космической скоростью носились в голове  и жалили мозг  и сердце, что Аркадию Петровичу приходилось руками ловить некоторые из  них. И, чтобы  не  сбиться, не запутаться  в мыслях, вслух разбирать эти мысли о причинах, принесших несчастье.

   Из лагеря его дважды вывозили в стационар психиатрической больницы, опасаясь необратимого душевного расстройства, опасного тихого помешательства.

   Суд приговорил Полякина к двум  годам, признав виновным в незаконном производстве аборта и оставлении пациентки в опасности. И тогда, и после  главной причиной случившегося Аркадий Петрович считал свою доброту, хотя некоторые из близких ему людей называли это слабоволием.

  Старый товарищ целый месяц уговаривал его помочь одной  знакомой женщине, оказавшейся в безвыходной ситуации. И, в конце концов, под этим  натиском Аркадий Петрович, будто помимо своей воли, согласился. Товарищ перехватил такси, свозил Полякина за  инструментом, затем быстро, не  давая возможности передумать, привез на  квартиру клиентки.  Представив доктора, сам  незаметно ушел, и Аркадий Петрович, глядя на заламывающую руки женщину в ярком длинном халате, перечислявшую сотни  причин, по которым ей крайне необходима его помощь, еще  точно  не знал, согласен ли он на  подобного рода  помощь или  нет. Но повернуться и уйти  было  бы уже  просто  глупо – какого же черта он тогда  сюда явился. Надеждой на отступление оставался большой срок беременности, исключающий хирургическое вмешательство.

   Аркадий Петрович несколько раз  повторял этот  вопрос, но не получал на него ответа. В какой-то панической спешке его проводили в ванную мыть руки, потом хозяйка сама прокипятила его инструмент, помогла надеть халат,  перчатки.  Лепеча что-то   невразумительное, Аркадий Петрович слепо  подчинялся. И до сих  пор, вспоминая себя уходящим из  этой  проклятой квартиры,  суетливым, напуганным, просительно мямля не сообщать о нем, если  что, он чувствовал себя чрезвычайно мерзко.

  Через несколько дней  ему на работу позвонил «старый товарищ» и шепотом сообщил, что его клиентка скончалась той же ночью  от пот ри крови и что «уже все известно».


   Отбыв полтора года наказания, Аркадий Петрович освободился досрочно и, по совету друзей, устроился в районную больницу в одном из дальних степных районов области. На штат больницы, вместе с самим Полякиным,  приходилось два  врача. Больных по  району хватало, приходилось работать чуть  ли не по всем врачебным специальностям.

   «Эта  глушь даже к лучшему, –  оптимистично уговаривал Аркадий Петрович жену, – можно будет и диссертацией заняться, да и некоторое время необходимо для человеческой памяти».
   Жизнь – штука сложная, однако от того, что он пережил, Полякин, по закону вероятности, считал себя гарантированным. Но эта штука - жизнь оказалась чересчур уж сложной. Через два года опять был суд, опять приговор. На этот раз – пять лет строгого режима за совершение злостного хулиганства.


   ...После года работы в районе Аркадия Петровича утвердили главным  врачом райбольницы. За диссертацию он, правда, так и не брался, хотя в обширной практике попадались интересные случаи. Жена с дочками регулярно, по два-три раза  в месяц, навещали его, приезжая из областного центра, и уже обсуждался срок, когда стоит перебираться в город, с кем наладить контакты, на какую должность рассчитывать. Но неожиданно для себя Аркадий Петрович обнаружил в почтовом ящике повестку, вызывающую его в прокуратуру.

   Дожидаясь назначенного дня, он весь извелся: за хорошим туда  не вызывают и, к тому  же, сопутствующие этому  учреждению ассоциации в его памяти еще не успели изгладиться.

   Вызвавший Полякина  заместитель районного прокурора,  молодой, но строгий, недобро  блеснув очками, без вступлений заявил, что имеется заявление, в котором указано о ряде должностных и профессиональных нарушений со стороны главврача Полякина. После  чего предложил присесть.

   Ошеломленный, Аркадий Петрович прошел к стулу и, нащупав сиденье стула руками, сел. Многозначительно посмотрев, зампрокурора с интонациями обвинителя зачитал лежавшее перед  ним  заявление. Незаконное совмещение нескольких штатных должностей, незаконное  получение в колхозе овощей и незаконная отправка их  на  служебной машине в областной центр, незаконное производство аборта гражданке Гусевой... Сколько всего  «незаконного», и для Полякина, напрягшегося в предчувствии нехорошего, словосочетание –  «незаконный аборт» – воспринялось как последний нокаутирующий удар.

   «Раз незаконный аборт, значит, все... опять судить», – единственное, что пришло в голову. И он встал со стула, чтобы  стоя отвечать на вопросы, как будто уже начался судебный процесс.
– Садитесь, – махнул зампрокурора. – Отвечайте по существу.

   На вопросы о перечисленных нарушениях Полякин отвечал коротко, не раздумывая, обрывая свой ответ  на полуфразе и все возвращаясь к операции Гусевой. Говорил об этом много и возмущенно, путаясь в словах и вопросительно поглядывая на  очки сидящего перед  ним строгого молодого человека.

   Был действительно такой случай. Агроном одного из колхозов осенью не смогла поехать в соседнюю больницу, где и полагалось делать подобные операции. Полякин без  задней мысли прооперировал ее в своей  больнице. Все было  в пределах нормы, благополучно обошлось и давно забылось.

   Не дослушав до конца, заместитель прокурора сурово  оборвал Полякина, точно не поверил ни одному его слову, и объявил, что «ему все ясно, с указанными фактами разберутся, а гражданин Полякин пока может быть свободен».


   Аркадий  Петрович шел   от  здания прокуратуры на  ослабевших ногах и импульсивно размышлял о создавшемся положении и его последствиях. «Теперь посадят, как пить  дать, посадят... Раз  гражданином назвал... раз  сказал «указанные факты»... Что  же  жене сказать? Вот и делай добро людям... Старое припомнят – и года три влепят. Что же жене с дочками объяснить?..»
   Аркадий Петрович перебрал мысленно всех неприятелей и остановился на одном  из них, чью неприязнь к себе почувствовал с первых дней работы. Не сомневаясь, что именно этот и есть виновник свалившегося несчастья, Аркадий Петрович стал сооружать гневные фразы, которые он бросит  в лицо  кляузника. Потом  понял, что  словами такого человека не проймешь, и принялся придумывать иные способы воздействия. И решил использовать для возмездия то же  оружие, от которого сам и пострадал, то есть обличительная анонимка в соответствующие инстанции.
    На  работу Аркадий Петрович не пошел. Сразу  направился к себе домой, купив по дороге две бутылки вина.

   Вечером этого же дня он был взят под стражу. За то, что «в пьяном состоянии, нарушая общественный порядок, грубо  оскорблял гражданина Семечкина, выстрелом из  охотничьего ружья  выбил окно в его доме, сопротивлялся при  задержании».
   В ходе расследования Аркадию Петровичу стало  известно, что перечень его злоупотреблений, как было  указано в злосчастном заявлении, никакого криминала не содержит. Судили его лишь за проведенную операцию возмездия...


   Срок наказания был большой, режим строгий, время тянулось медленно и тяжело.

   После  освобождения Аркадий Петрович стал  бояться жизни. Ему казалось, что за ближайшим поворотом переулка он вдруг  опять окажется в чем-то  виноватым, и эта неизбежность вины ни в коей мере не зависит от его поступков. Убежденность в переменах к лучшему почти испарилась. Почти, но не совсем; в глубине души, как не основанное ни на чем  суеверие, все-таки теплилась маленькая надежда на перемены в хорошую сторону.

   Более месяца Полякин  искал работу по  душе. После   очередной вылазки по нескольку дней  отсиживался в своей  квартире, скрывая от  жены полученный ответ  и переваривая схваченную дозу  унижения.
   Сидеть  бездеятельно дома  стало  невозможно после  того, как он случайно  услышал  разговор дочерей,  обсуждавших  наряды  одноклассниц, свои перелицованные платья и своего  «пришибленного папашу». Вечером Аркадий Петрович сообщил жене, что согласен на ту должность в санитарно-биологической лаборатории, которую она ему предлагала несколько недель назад. «Даже в лагерной санчасти должность нашлась. Хирург первой категории, и теперь буду из пробирки в пробирку глистов перетаскивать», – обиженно думал он про себя.

    Но до этого дело не дошло, так как на следующий день, с утра, как снег на голову, заявился бывший однокурсник и давний приятель Полякина, с которым они не виделись лет десять. К приходу жены Аркадию Петровичу было ясно, что он в самое  ближайшее время отбывает на Крайний Север, где его однокорытник – главный врач  областного совета  профсоюзов – гарантирует ему  место  заведующего профилакторием. Жена, однако, это восторженное сообщение встретила холодно и однозначно ответила, что  против. Мысленно приплясывающий на  месте  от нетерпения, Аркадий Петрович принялся описывать ей, какие деньги он там будет зарабатывать; что, наконец, оденет  ее и дочек как куколок, купят машину и все другое, и что еще «всякие гады» им завидовать будут.
    Следующие два дня Аркадий Петрович с неослабевающим воодушевлением продолжал уговаривать жену; на третий день жена устало махнула рукой – и он поехал.


    Определили Аркадия Петровича заведовать профилакторием в небольшом шахтерском поселке. Работа ему  понравилась, хотя опыт хирурга здесь  и не  требовался. Главное в его  обязанностях –  административная организация,  соблюдение порядка. Правда, управлять людьми Полякин не любил, потому что не умел, но, к счастью, штат профилактория  состоял всего  из  пяти человек и  на  это  количество подчиненных энергии у него  хватало. Немного погодя, свои  командные  полномочия он возложил на  старшую медсестру, а себе оставил «лечебную часть». Через полгода, за успехи в работе  Аркадий Петрович получил даже благодарность и премию в размере оклада.
    Зарплату он, раз  в два  месяца, отправлял жене, с удовольствием представляя себе,  какой  эффект производит денежный  перевод на его домочадцев. Себе оставлял минимум, поскольку зря их не тратил, жил и питался в своем профилактории. Разлука с семьей – единственное, что портило Полякину вроде бы сложившееся душевное равновесие. Как когда-то в лагере считал он дни до освобождения, так теперь, ожидая окончания намеченного срока, необходимого, по его мнению, для возвращения в  семью  настоящим отцом   и  мужем с  заслуженным  правом на  уважение, торопил он время, живя всеми  мыслями только о будущем.
    Порою  почти физическими усилиями боролся он с нахлынувшей грустью, заставлял себя помнить, что в любое время, как только захочет, он  сможет улететь домой. Длинными зимними вечерами тоска становилась еще острее. Чувствуя непреодолимое же- лание высказаться кому-нибудь, Аркадий Петрович выходил из своей комнаты в холл  профилактория, прохаживался мимо  отдыхающих и, приметив группирующихся в уголке мужчин, направлялся к ним. Постепенно у него даже выработалась тактика подобного подхода: сна- чала дежурные вопросы о здоровье, потом постепенный переход на неофициальный тон, ввернуть к слову  анекдотик, затем колеблющийся отказ на первое предложение и шутливое согласие после второго.
    Через пару   недель эта  тактика  намного упростилась. А  потом   в его комнате уже  постоянно были  наготове закуска и стаканы. Тяги к спиртному Аркадий Петрович никогда не чувствовал, скорее, наоборот. Он полностью был  согласен с выводами, что  от водки до беды  – один шаг, и сам имел  в этом горький опыт. Но без человеческого общения, как и любой нормальный человек, он прожить не мог.

    «Это у меня временное, – рассуждал Аркадий Петрович, – пройдет срок, и все будет нормально».

   Долгая зима приближалась к концу. Следующую зиму  Аркадий Петрович планировал быть дома.

   В конце марта в кабинет Полякина вошли старшая медсестра и заведующая аптекой. Оказалось, что проводится проверка по линии сохранности медикаментов и  старшая  медсестра хотела спросить о коробке морфия, которую Аркадий Петрович забрал у нее месяца три назад для хранения в своем сейфе как спецлекарство. Аркадий Петрович, покраснев, попросил зайти после обеда. После обеда Полякин, начав издалека, объяснил, что четыре ампулы из шести он использовал при частых у него болевых приступах почечных колик.

   Составили акт об отсутствии четырех ампул. Проверяющая извинилась за необходимую формальность, а старшая медсестра, выходя из кабинета, неуважительно хмыкнула. Оставшиеся в коробке две ампулы Аркадий Петрович, немного подумав, убрал  обратно в сейф.

   Через несколько дней  они  пришли в том  же  составе, чтобы  составить  уже  другой акт – по поводу  нарушения порядка использования спецлекарств. Тут оказалось, что отсутствуют и последние две ампулы морфия. Аркадий Петрович собственноручно написал объяснение, как эти ампулы разбились, когда он убирал их в сейф.


   Акты и объяснение Полякина куда-то направили, и вскоре его вызвали к следователю. Опять, в который уже  раз, колесо фортуны заехало на весы Фемиды и – остановилось. На этот раз причиной неприятностей Аркадий Петрович считал отсутствие веры  его словам под давлением двух  имеющихся у него  судимостей.

   «Какое может быть использование служебного положения для хищения наркотиков, если у него действительно был приступ колик. Он сам – врач, не «скорую» же вызывать». В глубине сознания вертелась все-таки мысль, что морфий – это не аспирин, но он старался затолкать эту мысль еще глубже.

   Сообщить жене о случившемся Аркадий Петрович долго  не находил сил. Потом  резко решил: пусть  сама  выбирает, в любом случае он ее поймет. И написал письмо, похожее на записку самоубийцы...

  Между вызовами к следователю он целыми днями валялся на кровати  и, от пронизывающей жалости к самому себе,  сочинял стихи, один к одному на манер слезливых лагерных романсов.


   Профком отстранил Полякина от работы и вскоре, по всей вероятности, должны были  выселить из служебной комнаты. Его никто не навещал, не считая технички, убиравшей по утрам комнату и демонстрировавшей явное презрение к бывшему начальству: раскидывала шваброй его тапочки, бормоча под нос, что «другие, хоть деньги казенные потратили, а этот дурак, тьфу, за таблетки какие-то».

   От жены пришла короткая телеграмма: «Всегда жду. Приезжай». Она в третий раз, не считая согласия на брак, опять выбрала его. Так, с телеграммой в руках, Аркадия Петровича доставили в больницу с сердечным приступом. В больнице он пролежал более  двух  месяцев, туда  же  ему  позвонил следователь, сообщив, что  уголовное дело  по этому, не ахти какому страшному преступлению, можно прекратить, обсудив  на товарищеском суде, как только он вылечится.

   С чемоданом и тюком одежды в руках Полякин остановился посреди тротуара, как упершись в стенку. Что  теперь? Он положил тюк на бетонку, сел, склонив голову низко к коленям. Способность к принятию решений пришла с успокаивающей мыслью, что на этот раз хоть суда не будет и что об этом надо срочно  сообщить жене. Вторым решением  было  – найти работу, все равно какую, лишь бы за месяц заработать на билет  домой. Расчет своих  сил Аркадий Петрович построил только на месяц и что получится, если  этот срок окажется большим, он боялся даже представить. Ну, сколько ударов об острые углы можно вынести одинокому, усталому, больному человеку, когда нельзя хотя бы на час спрятаться за дверями своей квартиры, перевести дыхание, поплакаться понимающей близкой душе...

 
   Настал долгожданный день  зарплаты. От окошка кассы Аркадий Петрович отошел к коридорному окну и  разложил на  подоконнике тремя стопками полученные деньги. В первой стопке – деньги на билеты, в другой – на новые брюки, третья стопка состояла из одной сторублевой купюры – на пропитание в дороге.

  «Несчастья вроде бы пошли на спад, – подумал Аркадий Петрович, почувствовав вдруг прилив забытого оптимизма. – Сам выбрался, своими  силами... Как решил, так и сделал... Жизнь, она любит  сильные личности. И на крутых поворотах жизни надо  уметь держаться. Держаться во что бы то ни стало... руками, ногами, зубами – а не размазывать, как говорит Семен, сопли кулаками по щекам. Мы не какие-нибудь  там  интеллигентские цуцики, чтобы  нас  плевком сбить  можно. Нет, мы много  вынесли, но поняли, если  на повороте удержался, значит, этот поворот к лучшему..." – продолжал размышлять Полякин, от удовольствия своими достижениями величая себя во множественном числе. –" Жизнь теперь неминуемо повернется к лучшему...»
–  Эй,  доктор!  –  донесся  с  противоположного конца  коридора ехидный голос Семена. – Ты что, спрятался от нас?! С тебя ведь причитается. Зарплату  обмыть  полагается, хи-хи...

   Полякин оглянулся. На  светлом фоне  дальнего оконного проема расплывчато темнели силуэты Семена  и Михалыча.

– Ну-у!

   Аркадий Петрович рассеянно кивнул, сгреб с подоконника деньги в одну горсть, сунул их в карман пиджака и, шаркая резиновыми сапогами, пошел по длинному сумрачному коридору.