Шизофрения. Глава 3

               

     -  Колыванцева, зайди в двадцатую, посмотри, что с новеньким.
Больница встретила Женю привычной суетой. Как обычно, первая половина дня – время выписки, стало быть, ей придется собирать для врачей массу документов. Вообще-то, это работа медсестер, но поскольку в отделении их постоянно не хватает, к сбору всего необходимого подключают и ее. Заведующий отделением Рыбаков считал, что Женя должна гордиться оказанным ей доверием, все бумаги на пациентов находятся в закрытом доступе, получить право к которому, могут немногие. 
- Колыванцева, если освободится ставка медсестры, я оформлю тебя, это – лишние деньги, хотя они никогда не бывают лишними, - Рыбаков как-то неестественно засмеялся.
«Если освободится ставка», эти слова почему-то запомнились Жене. Странно, что при такой низкой зарплате, нашлись желающие здесь работать. Ставка и сейчас свободна, просто Рыбаков делит ее между остальными сестрами, Жене это известно, но и отказать она не может. Попробуй, скажи заведующему отделением «нет», и получишь такую характеристику, что о хорошем дипломе можно позабыть. А вот о чем Женя никак не может позабыть, так это о головной боли. Наверное, это из-за обещанных сегодня магнитных бурь, но Женю никто не освободит от работы на время их действия.
Она зашла в палату, и неторопливо пробежала глазами по лежащим. Хватает клиентов, как называл их заведующий отделением. Яна, права, себе спокойнее будет, если привязывать буйных. Вот, как в соседнем женском отделении, поначалу жалели, а после, когда пациентка с психозом, претворяясь спящей, набросилась на нянечку, после чего, ту едва уговорили не увольняться, Яна так и делала. Предварительно изучив характер и наклонности пациентов, она привязывала особо буйных. Если подобное замечала Наталья Станиславовна, в следующий раз, Яна переходила на транквилизаторы, но с лекарствами было сложнее, так как их выдачу строго контролировал заведующий отделением. «Ворует», - говорила про него Варвара. Яна лишь тихо соглашалась, но пойти обо всем сообщить администрации больницы отказывалась. Женя поняла почему, снимут надбавки, молчание нынче ценится дороже, чем правда. Вот тот новенький, за которым просила присмотреть Наталья Станиславовна, тот, что на кровати у окна, наверное, какой-то свихнувшийся научный сотрудник, все чего-то пишет. Такие, по утверждению заведующего отделением, самые опасные. Молчат, молчат, а затем покажут в один момент на что способны. Лежал у них недавно один математик, пытался доказать, что дважды два не четыре, много раз, пытался это объяснить Жене, а когда понял, что она не так сильно любит науку цифр, как он, просил отправлять его письма в академию наук. Женя добросовестно бросала письма в почтовые ящики, а математик терпеливо ждал, пока научный мир признает его открытие.
Женя специально прошла мимо пациента, строчившего письмо. Он как-то странно посмотрел на нее, отчего Женя позабыла о магнитных бурях. Во взгляде его серых глаз явно читалось превосходство, как будто это не он, а она была пациенткой психиатрического отделения, не его, а ее пренебрежительно, за спиной называли «псих».
Женя постаралась поскорее укрыться в кабинете старшей медицинской сестры. Она собиралась домой. Наталья Станиславовна неторопливо расстегнула халат, расправив рукава, повесила его в шкаф. Достала из сумочки косметичку, и привычными отточенными  движениями, лишенными суеты и непозволительной спешки, постаралась придать себе еще больше привлекательности. Женя с удовольствием наблюдала за этим священнодействием, словно какая-то волшебная сила на минуту переносила ее в мастерскую великого мастера. Еще немного, положен последний штрих, и перед лицом восхищенного зрителя возникает прекрасный образ блоковской незнакомки, такой реально близкий, и в то же время, до безумия недосягаемый.
-  Наталья Станиславовна, вы - бесподобны. Как мне хотелось бы, хотя бы со временем стать похожей на вас.
-  Еще успеешь, девочка, у тебя вся жизнь впереди. Когда-то я была такой же наивной и романтичной, как и ты, и жизнь казалась мне длинной, и все интересное проходит мимо меня стороной. А сейчас мне почти сорок, и поверь мне, именно сейчас я только начала жить по-настоящему,  научилась ценить время. Вот так-то, Женечка.
-  Вы красивая, Наталья Станиславовна, и никогда не состаритесь.
Комплемент исходил не из уст мужчины, Наталья Станиславовна не пыталась скрыть, как приятно ей чужое внимание. Иногда оно просто необходимо, вот, как сегодня, когда не все в порядке дома. Более всего Жене в старшей медсестре нравилось то, что в отличие от большинства медицинского персонала, Наталья Станиславовна не бежала с работы, сломя голову, махнув рукой на все нормы приличия, не говоря уже об ответственности. Несмотря на специфику своей деятельности, она находила в своей непростой, изматывающей работе, именно то, что было незаметно для людей посторонних. Если бы ее спросили об этом конкретно, пожалуй, она затруднилась бы дать конкретный ответ, но Женя ее прекрасно понимала. Наталья Станиславовна относится к пациентам не просто, как к больным, а уважает в них, прежде всего личность. Больные для нее не только объект для наблюдения, они люди, которые  нуждаются в ее помощи.
     Захлопнув дверь своего кабинета, изящные каблучки старшей медсестры застучали по лестнице. У Жени впереди ночная смена. Сейчас самое главное не заснуть. В комнате отдыха дрыхнет Варька, значит, Яне ее напарнице придется все делать одной, или обратиться за помощью к Женьке, что она часто и делает. Яна уже неоднократно просила ставить ее в смену с кем-нибудь другим, но, увы, этот  другой никак не находился. Работать в больницу приходили люди полностью преданные своему делу или лентяи, без зазрения совести перекладывающие хлопотные обязанности медицинской сестры на чужие плечи. Для первых милосердие не было пустым звуком, вторые, видимо, позабыли о том, что оно еще существует на свете. Женя знает, как помочь Яне. Сейчас, той немного придется обождать, Женька обойдет палаты и займется, наконец, неисправимой Варькой.
     В шестой палате стоял привычный полумрак. После яркого света, Женя долго всматривалась, приучая глаза к его недостатку. На второй койке от входа лежал дядя Миша. Сон его был подозрительно глубоким, дядя Миша почти не дышал, так, что Жене на мгновение показалось, что перед нею труп, настолько неестественно были вытянуты его напряженные пальцы. Женя обратила внимание на пересохшие серые губы, следствие того, что он с усердием выполнял предписания лечащего врача, принимая лекарства в явно завышенных дозах. Он страдал маниакальным возбуждением, что делало дядю Мишу весьма интересным собеседником, он с удовольствием делился своими познаниями в области космических исследований. Медсестры на него никогда не жаловались, он был тихим. Женю, которой часто приходилось исполнять обязанности медсестры, дядя Миша любил особенно. Она никогда не тыкала в него иголкой, исподтишка подкрадываясь к нему, и источая сладострастную улыбку, не выворачивала ему руки, соединяя их за спиной тугими ремнями. В свободное время Женя любила послушать рассказы дяди Миши о его встречах с инопланетянами. Он так последовательно и правдоподобно излагал отдельные детали, что Жене иногда казалось, что она сама видела инопланетных пришельцев, и посещала их космический корабль. Почти никто не помнил, сколько раз  проходил дядя Миша лечение, регулярно, весну и осень он проводил здесь, его можно было считать старожилом. Транквилизаторы и седативные препараты лишили дядю Мишу природного румянца, его прежде живая мимика померкла, уступив место пассивным, чисто механическим движениям. Временами дядя Миша вел себя достаточно разумно, если подобное определение можно было отнести к обитателям психиатрической больницы. Рассуждая о той, оставшейся за стенами клиники жизни, где все его знали, как инженера-программиста, лечащий врач поведала Жене его привычную историю.
    Михаил Воробьев был на хорошем счету у руководства вычислительного центра, в котором работал. С работы не бежал, не отказывался от сверхурочных. В итоге ему удалось приобрести репутацию надежного и трудолюбивого работника, и потерять семью. Супруга, с которой они прожили около двадцати лет, не оценили энтузиазма дяди Миши, ушла к другому. Женя вздохнула, какая знакомая ей история, с той лишь разницей, что Женя до сих пор не знает, то ли мама сначала запила, то ли папа дал ей повод? Прожив друг с другом много лет, решения об уходе не принимают опрометчиво. Дядя Миша не запил, как обычно поступают брошенные мужья, он увлекся изучением инопланетных цивилизаций. За это не кладут в психиатрическую больницу, но ко времени первого своего появления в отделении, дядя Миша имел уже серьезные отклонения в психике. Ему был поставлен диагноз маниакально-депрессивный психоз. Со временем любой, работающий в психиатрическом отделении волей неволей становится хорошо подкованным в специальной терминологии. Варька при этом добавляет: «здесь поработаешь, сама психом станешь». На нее взглянуть, так не будешь оспаривать эти слова. Разве нормальный человек станет рассчитывать на какую-то там Мирославу, в надежде, что та обеспечит Варьке везение, и она выиграет во всех лотереях сразу же? Деньги любому необходимы, но их надо сначала заработать, а не ждать манны небесной, как Варька. Вчера она вновь дала заполнить лотерейный билет дяде Мише. Тех денег, которые она, может быть, выиграет, едва хватит на то, чтобы окупить расходы на покупку лотерейных билетов. Просто поразительно, когда большинство доверчивых людей перестало надеяться на легкие деньги, Варька верила, что только таким путем ей удастся разбогатеть. Теперь остается ждать, повернется ли фортуна лицом к ней? Если Варька ничего не выигрывала, она ужасно злилась, но не себя, а на дядю Мишу и «Пифагора», лежал у них в отделении недавно свихнувшийся математик. О разорительном увлечении Варьки знали все ее сослуживцы, Рыбаков откровенно над ней подсмеивался, Наталья Станиславовна жалела Варьку и ее деньги, Ирина Дмитриевна, лечащий врач дяди Миши, лишь разводила руками, но запретить Варьке ее пагубное увлечение никто не вправе.  До очередного розыгрыша еще две недели, может быть, за это время дядю Мишу успеют выписать, что будет в противном случае, Жене не хотелось представлять. Этот тихий, безропотный человек, как и большинство их пациентов, вызывал у Женьки сочувствие, она жалела их, потому, что понимала, что такие, как дядя Миша, «Пифагор», Струков, Лаврентьев никогда не поправятся и не потому, что у нас не умеют лечить. К сожалению, большинство психических болезней неизлечимы, так, как носят рецидивирующий характер. Все эти психопатии, неврозы, психозы, депрессии, не говоря уже об эпилепсии, шизофрении и умственной отсталости часто носят врожденных характер, в этом случае болезнь то наступает, то затихает. Но человека никогда невозможно назвать полностью здоровым. В отделении после проведенного лечения приступы буйства и склонность к суициду у некоторых больных  на время пропадают. Особенно после того, как Варька в дополнении к назначенному лечению осуществляет собственное. Лаврентьева, тот, что страдает параноидным симптомом, она отправила собирать бычки на этаже. Оказывается, на следующий день грозился прийти с проверкой главный врач больницы, и порядок в палатах и коридорах дежурной медсестре был просто необходим. Лаврентьев с маниакальным упорством обыскивал плинтуса, закоулки, туалет в поисках окурков. Что такое ему сказала Варька, чем могла напугать, Женьке было все равно, может быть, вреда самому Лаврентьеву от этого не было никакого, но неаккуратная Варька не перестала бросать окурки, где попало.
Пока Яна раскладывает по лоткам лекарства, Женя приготовит чай, впереди целое дежурство, и она не станет терять время понапрасну. На следующей неделе зачет по философии, а у нее не все лекции в тетради есть. Женька вздохнула, была бы ее воля, она отменила бы все дополнительные дисциплины, часто отвлекающие от овладения специальностью. Нет сомнения в том, что любой грамотный человек, проживающий в Москве должен знать о ней как можно больше, но на уроках москвоведения, которые вела у них библиотекарь Альбина Николаевна, Женя не узнала ничего нового для себя. Почему кремлевская площадь называется Красной или кто является основателем Москвы, она знала и до Альбины Николаевны. Если уж изучать родной город, то так, чтобы в учениках проснулась любовь к нему, желание сделать его еще краше, а этого формальным подходом не добьешься. Или, например, уроки физкультуры, они всегда для Женьки проходили впустую, наверное, потому, что уроков-то как таковых никаких и не было, по причине отсутствия спортивного зала. Если в расписании стояла физкультура, это означало, что в теплое время года студенты будут ходить по территории вокруг училища и приводить ее в порядок. Вот и весь спорт немудреный, а зимой начнутся ненавистные лыжи, которых, впрочем, у Женьки не было. Преподаватель Андрей Константинович будет ставить ей прогул, ему без разницы, если студент присутствует в списке, значит, он должен пробежать три километра. А то, что она на дежурстве пробегает гораздо больше, это никого не волнует. Философ Валерий Семенович обычно скучно вел занятия, студенты ограничивались записью прочитанных им выдержек из  учебника и чтением газет, в которых своя философия.
-  Женя, разнеси по левой стороне, а я по правой.
Яна подала Жене поднос, на котором завернутыми в маленькие бумажные конвертики лежали таблетки. Раздача лекарств – процедура ответственная, необходимо проверить выполнил ли пациент предписание врача, есть такие среди них, которые делают вид, что глотают, а после, когда сестра уходит, выплевывают все на пол, на большее им не хватает ума. На утро при обходе лечащим врачом все эти разноцветные снадобья, наверняка, бывают обнаруженными, и тогда дежурной медсестре не поздоровиться.
По левой стороне четные номера. После ужина больные, как правило, настроены благодушно, от еды в отделении мало, кто отказывался. Многие пациенты ели крайне неаккуратно, торопились, будто кто-то собирался отнять у них тарелки. Это не потому, что в местной столовой очень вкусно готовили, больным было все равно, что лежит перед ними, положи на тарелку кусок жесткого мяса, что бывало нечасто, они все смолотят. На кухне, куда Женя заходила по просьбе старшей медицинской сестры, она замечала, как недобросовестно подходят к исполнению своих обязанностей повара. Мясо могло упасть на пол, его тут же бросали в кастрюлю. Если на кухне скапливалось слишком много продуктов, что было, когда повара экономили, то мясо, масло, фрукты тут же исчезало в сумках и авоськах. Никто не стеснялся того, что он – вор, кормушка всегда была полна, конечно, приходилось делиться с заведующим отделением, а тот на все закрывал глаза.
     Глаза, она вновь подумала о его глазах. Пронзительные, они словно прожигали ее насквозь, этот новенький из двадцатой отличался от остальных. Женю тянуло к нему, он не был похож на безропотное животное. Уверенность и сила, исходящая от этой уверенности в своей правоте, вот что более всего запомнилось Жене. Интересно будет почитать его историю болезни. Варька сказала, что он тоже лежит не первый раз, тем более, стало быть, когда-нибудь вернется вновь.
-  Чаек, как здорово.
Это Варька, она всегда вовремя просыпается и отсутствием аппетита не страдает. Янина мама напекла пирожков, от их запаха у Женьки засосало под ложечкой. Ничего удивительного, что, угостившись одним, Женька потянулась за вторым.
-  Берите, мама еще напечет.
-  Яна, мне всегда было интересно, чего ты здесь делаешь с психами? Ну, я или Женька, понятно, нам деваться некуда, а ты, ведь могла поступить в институт?
Яна, молодая с приятным лицом девушка, терпеливо посмотрела на вопрошающую. Наверное, она многое могла бы сказать в ответ, но почему-то ограничилась следующим. - Для меня они, сначала люди, а после, как ты говоришь «психи». А, потом, если не я, то кто же, правда, Женька?
Женька согласно кивнула головой, пирожки и чай сделали ее почти счастливой.
Дома ей, вряд ли, удастся так вкусно поесть. – Спасибо, Яна, накормила. Знаете, девчонки, я здесь уже почти привыкла, к больнице, к ее обитателям, к вам. Не думаю, что останусь работать в отделении после окончания училища, скорее всего, пойду в институт, но уверена, в том, что хотела бы специализироваться на психиатрии.
-  А я ни в чем не уверена, жизнь такая тяжелая, сегодня здесь, завтра….кто скажет, что будет завтра?
-  Лучше не загадывать, вон Ирина Дмитриевна все рассчитывала, что Рыбаков этим летом уйдет, а он до сих пор сидит в кресле заведующего.
-  И еще ни один год просидит. Ой, девчонки, - Варька потянулась, выгибая худое тело, так, что казалось, будто бы она стала еще тоньше. - Здесь целое государство в государстве, заведующий – сам себе хозяин. Никакой здравомыслящий человек, по доброй воли отсюда, не уйдет.
-  Если только раньше не сойдет с ума, - добавила Яна.
Женя вспомнила о Берке. Бедное животное, сейчас сидит один в темноте, без прогулки. Мама его боится, и гулять не выведет. Мама, как быстро она постарела, она то же жертва нынешней жизни. И вовсе не отец виноват, что мама слабая, она выпивала и до его ухода из семьи. Что-то в их совместной жизни давно было не так.
-  Женька, ты, где новый год будешь встречать?
- Пока не знаю.
Мысли ее перекинулись на ночные видения, ей представлялась собака, догоняющая бегущего человека. Этим человеком по очереди были мама, отец, Рыбаков и новый пациент из двадцатой палаты. Права Варька, здесь поработаешь, с ума сойдешь.
-  Все, поели, теперь можно и соснуть часок, другой.
-  У тебя, Варька, всегда получается больше, чем часок. До утра долго, давайте разделимся, и спать будем по очереди. Женька, ты, когда собираешься?
 -  Мне без разницы, еще заниматься буду.
Тогда сейчас пускай, спит Варька, потом ты, а после я.
- Восемь часов на три ровно не делится.
И вновь Варька недовольная, Женя начала думать о ней  с раздражением.
-  Почему восемь?
-  Потому, что до прихода новой смены восемь часов.
И все-то она высчитала, за других, лучше бы со своей жизнью разобралась, отметила про себя Женя.
-  А привести отделение в порядок до новой смены, разве не надо?
Женя наблюдала за разговором Варьки и Яны с равнодушием, как скажут, так она и сделает. Весь этот дележ – смешон, неужели это так важно, кто за кем будет спать?
-  Хватит тебе, Варя, и двух часов.
Варька в ответ промолчала, но Женька догадывалась, что она не только свои два, еще и чужие отхватит. Значит, под утро отделение останется без присмотра.  Пусть, это уже не в первый раз. Варьку не переделаешь, придется принимать ее такой, какая уродилась.
Два часа пролетели, как одна минута. Женя уселась конспектировать четыре параграфа. Яна уснула, Варька должна была находиться на страже, но как раз в этом можно было усомниться. Женя поежилась, ей вдруг стало холодно. По ее тонкой, оголенной шее пробежала дрожь. Сквозь тишину больничных стен Женя ощутила чье-то близкое дыхание, оно было слабым, еле уловимым. Наверное, все это ей привиделось, ее озябшие пальцы растирали собственную шею, постепенно мурашки проходили, и кожа на ней становилась бархатистой. Состояние беспокойства сохранилось, оно притаилось где-то внутри ее, так, что Женя боялась повернуть голову, тревожно билось сердце, руки плетью повисли вниз, она застыла в нерешительности. Зачем она направилась в двадцатую палату, Женя не могла себе объяснить. Уж, конечно, не для того, чтобы ленивая Варька завалилась спать. Закон самосохранения требовал немедленно покинуть палату, а рассудок, в ответ усмехался, кого же здесь бояться, накаченные лошадиными дозами снотворного, пациенты уже давно уснули. Если ей сейчас последовать их примеру, и прикорнуть на свободной койке, она, несомненно, почувствует себя лучше. Возвращаться в комнату отдыха не хотелось, Яна еще не проснулась, а спать, сидя за столом, Жене не хотелось.  Голова опустилась на накрахмаленную наволочку, и Женя сразу же провалилась. Сон ее не был глубоким. Вновь те же видения, повторяющиеся с завидной периодичностью, она уже успела привыкнуть к ним.
     От неожиданности она вздрогнула, в затылок ей кто-то дышал, упавшая на шею прядка волос щекотала ее. Женя ощутила прикосновение холодных пальцев, ее горло сдавили мертвой хваткой. Цепкие щупальца тащили ее в бездну. Она хватала ртом воздух, пытаясь кричать, но безжалостный спрут не отпускал ее. Стало трудно дышать, сквозь пелену проступающих слез, Женя с трудом различала очертания окружающего. В какой-то момент ей стало безразличным все, что произойдет с нею. Жене показалось, что она умерла.