Гадость

     В этой части Мэринвилла расположен дом семьи Дерреков. Джон Деррек - один из самых успешных людей в штате Висконсин. Карла Деррек - самая лучшая домохозяйка во всём городе. Они встают каждое утро одновременно. Отчасти потому что маленький капризный грудной ребёнок по имени Фрэнки начинает закатывать истерику о вскармливании грудью. Карле постоянно говорят, что вскармливание грудью - самая полезная вкусность для младенца, однако, бывают и такие женщины, которые кормят своих детей грудью до самого переходного возраста, отчего те становятся или слишком гениальными или умственно-отсталыми. Таким примером пользуется Мэри Гилвер с соседней улицы. Это у неё шестнадцать лет назад случается выкидыш, и она во время следующей беременности курит, как паровоз. На углу Гер-стрит даже продаются пособия по кормлению грудью, и надпись на обложке гласит: "Аккуратненько прикусываем молочными зубками сосок". Осень выдаётся одной из самых пасмурных и холодных. Жёлтые листья покрывают кюветы, обрамляющие единственный въезд в город, заканчивающийся 5-ым шоссе. Серая пелена, нависающая над городом, по предсказаниям местной сумасшедшей Клариет Эд, означает древнее божественное пророчество, о котором "где-то говорится в какой-то Библии". На некоторых машинах появляются отметины тинейджеров, приезжающих из других городов сюда на мини-фургонах и трейлерах на осенний карнавал, считающийся превосходным мероприятием вдоль всей магистрали. Дождь регулярно поливает землю четыре раза в неделю. Сквозь травянистую амброзию выглядывает холодная почва. Птицы стаями отправляют свои птичьи посылы небу, а старый Джонни Морт, управляющий гостиницей на западной окраине Мэринвилла, полагает, что совсем скоро произойдёт что-то плохое. Джонни Морт, Элен Бидроу, Кларк Хендриксон - все они первосортные слушатели мисс Эд, вдовы, по ночам читающей про всякие забавные культы, твердящей порой, расхаживая по улице: "Грядёт христианское восстание - грядёт истина, сотканная человеческими изъянами, греховными душами и чёрными исповедями". Все смотрят на неё, как на сумасшедшую старуху, потерявшую в авиакатастрофе мужа Кристофера, библиотекаря. Кто-то говорит о Бостоне, кто-то о Западном Побережье, кто-то о красотах Новой Англии. По крайней мере, все знают, что осенью в Мэринвилле темнеет в пять часов, а иногда и в четыре часа, и так, начиная с начала октября. "Какая-то климатическая загадка, будь она не ладна" - твердит Генри Бьюсо, раскуривая сигару в мундштуке из оникса, сидя на своей веранде в кресле-качалке под заголовком самого мудрого и знающего во всём толк жителя. Или "природное явление, которое стало заметно общественностью в далёком 1965-ом году", тем не менее, природное явление, которое всем по нраву.
     Джон Деррек читает на кухне газету. Типичная глава семьи. Он работает в муниципалитете и сегодня должен переговорить с Дженни Физер о проведении дорожных работ на выездной дороге. Они хотят сделать асфальтовое покрытие. Он смотрит на сына Рона, в этом году перешедшего в девятый класс, лазающего в телефоне, похожем на лопату, и улыбается. Обычное утро - никаких изменений. В газете он вычитывает о финансовых махинациях в РотДерри, о столбцах котировок акций, маркетинге всё открывающихся и открывающихся магазинных сетей. Скоро они заполонят все штаты, думает он и закуривает, чувствуя, как астматический приступ тянется к его глотке. Его всегда раздувает, когда это происходит, и как бы Карла не уверяла его в том, чтобы он бросал курить, ибо когда-нибудь он действительно задохнётся, он её не слушает. Он достаёт из нагрудного кармана своей рубашки ингалятор и вдыхает привкусом, чем-то похожим на послевкусие после лизаний женской киски. Это помогает, становится легче, никакого кома внутри не чувствуется. Сплошной вакуум, - но разве у астматиков должен быть ком? - ком, запирающий в себе дыхание; именно это сопутствует вполне размеренной жизни Джона Деррека. Ком, походящий на рвотный рефлекс.
     У Сета Элвина мигрень, и Джон по утрам вслушивается в то, как старина Сет кричит, просыпаясь. А у Бада Милтона с Центральной улицы простатит в какой-то тяжёлой форме. Заражение мочеиспускательного канала, думает Джон, а как говорит Карла: "Что-то вроде СПИДа, только без убийства иммунитета". Нет, не СПИДа. Бад жалуется на то, как он нависает над унитазом, ожидая, когда урологическое заболевание, инфекция, захватившая весь его организм, заурчит. Он ходит в туалет "по-маленькому" на протяжении двадцати минут, когда агония внизу заставляет его на минуту остановить струю. У Трентона, Майкла Трентона, рак желудка. Серия болезней, набрасывающихся на сорокалетних и пятидесятилетних мужчин. Джон шутит с женой, что можно возглавить "клуб любителей жизни", может быть, даже зажиточных сторонников справедливости. Она улыбается, а он поднимает подол её домашнего халата, крепко обхватывая упругие ягодицы. Это действие повторяется дважды в неделю, когда он приходит по раньше с работы или когда у него выходной (когда дети в школе, а Фрэнки спит в своей кроватке).
     - А у меня астма, - проговаривает Джон, обращаясь к самому себе.
     Эта мысль веет смрадом, но не таким ужасным или сильным, чтобы у Джона засосало под ложечкой. Он в своей белой рубашке, чёрных брюках, с этим довольным выражением лица: "Как у них, мы не знаем, но у нас всё в порядке! - будьте уверены, почитатели Клинтона", листает страницы газеты. Тут в кухню заходит Карла с Ребеккой, их шестнадцатилетней дочерью, и все вчетвером они садятся за кухонный стол завтракать.
     - Моя одноклассница, Холли, лишилась девственности. Мам, пап, это хорошо или плохо? - спрашивает Ребекка.
     - Плохо, дочка, - отвечает Карла.
     В сером разглаженном облаке, заслонившем небо, сверкает молния. Джон доедает поджаренный стейк жены, оставшийся со вчерашнего дня, и произносит: "Мне пора на работу". Конечно, всё всегда одинаково. Вместо того, чтобы просто молча уйти или сделать что-то другое, - например, сложить карточный домик из тузов и королей, - к примеру, кратко сказать жене, что дорожные работы принесут неплохую прибыль, ведь некоторые вещи порой странно относительны, как полиция города и полиция штата, если он сам понимает, что такое относительность. В том случае, когда люди смогут пользоваться нормальной дорогой, а не портить колёса, проезжая по ухабам, входящим в один точный ухаб, в Мэринвилле появится больше приезжих, и, естественно, о финансовых трудностях придётся забыть, по меньшей мере, на некоторое время. Джон говорит: "Я вас люблю!", целует жену в губы, потом целует детей в их прыщавые лбы, потом проходит в прихожую, надевает свою осеннюю тёмно-зелёную куртку, снова повторяет: "Я вас люблю, до вечера", и выходит из дома. Он садится в их семейный "форд", запрокидывает голову и только потом, когда как обычно покурит в машине после завтрака, достаёт ингалятор.
     Он достаёт ингалятор ежедневно десять раз, бывает, одиннадцать, но не так часто. Ком тает, затем возвращается через час или два. По утрам ком возвращается раньше. Он вставляет ключи в замок зажигания и надавливает на педаль газа.
     Дети по-прежнему поедают завтрак и о чём-то перешёптываются. Семейная идиллия, думает Карла. В этом части города их дом такой же, как и все остальные частные дома в этой местности. Облупившаяся краска на стенах, постепенно оседающее здание, вроде бы надёжный фундамент, но требующий иногда в нём сомневаться, подвал, от которого веет ничем иным, как сыростью, веранда на крыльце, - привилегия стариков, обожающих болтать по вечерам с друзьями и пить чай в прикуску со сладкими печеньями. Дом ничем не отличается от других, составляющих два противоположных ряда улицы. Только внутри него всё было по-другому.
     Вот она провожает детей в школу, видит почтальона, пожилых джентльменов, взявших под руку пожилых дам, переходящих дорогу, открывающиеся магазины. Ювелирный магазин наряду с "лавкой Кайла Бинсента", магазином одежды и оружейным магазином. Всё, как и прежде. Тут раздаётся звонок в дверь, выходящую на задний дворик. Жёлтые листья шуршат под проезжающими по тротуару велосипедами. Мистер Элвин опять начинает кричать. У него жуткие головные боли, и он путает свою спальню с кладовкой, когда ходит по дому. На столе семьи Броуд в двух кварталах от Дерреков кукурузные хлопья. У них тоже самое, только с вкусностями после завтрака.
     Для своих тридцати семи ты ещё неплохая штучка, думает про себя Карла. Фрэнки спит. Она минует коридор в прихожую, поворачивается направо, в сторону личного кабинета своего мужа (которыми пользуются весьма популярные писатели и известные художники, чтобы не терять нить своего вдохновения), проходит мимо него и встаёт перед дверью во двор. Она открывает её.
     Карла Деррек любит советоваться со всеми, как и раздавать советы. Она может рассказать, что к чему, когда собираешься приготовить себас. Она может рассказать о том, какими мазями надо пользоваться, если там внизу всё болит, - "ну там, вы понимаете" - говорит Карла, - ниже живота, где рецепторы кожи слишком нежные. Она может всё рассказать о беременности, акте зачатия, триместрах, и о том акте, где из влагалища видна детская головка. Мужчин это сводит с ума, а женщины записываются на специальные консультации. "Ну вы ведь знали, что обычно женщинам бреют перед родами лобок, - я знаю, я рожала трижды", - Карла смеётся, когда вспоминает, как Джон рухнул в обморок. Она переворачивает эту сцену постоянно. Она может сказать, что процесс нормальных родов происходит в три этапа: сокращение и расширение в шейке матки, изгнание плода и изгнание плаценты.
     У женщины может быть аллергическая реакция на антисептические препараты. При обработке лобка антисептиками возникает ощущение пощипывания - на коже незаметные микроцарапины - довольно стандартная реакция на этиловый спирт. Препараты "нейролептики" снимают эффект присутствия, снижают тревожность. Можно принимать параллельно с эпидуральной анастезией и на фоне введения спазмолитиков. Карла всё знает, у неё трое детей. Рассказы о том, что, когда женщина впервые рожает, нейролептики ей обычно вводят за два часа до окончания родов, так они вызывают сонливость, помогли ей самой. "ЕСЛИ ЧТО - ЖМИТЕ НА НАШУ ТРЕВОЖНУЮ КНОПКУ" или "КОНСУЛЬТАЦИИ БЕРЕМЕННЫХ ЖЕНЩИН: НА ПЯТОМ МЕСЯЦЕ"; когда появляется животик, женщине лучше спать на спине, а когда появляется желание съесть что-нибудь несоответствующее привычному рациону, не надо ничего бояться. Сексом можно заниматься до третьего или четвёртого месяца - этого она точно не помнит, но они с Джоном занимались сексом весь первый месяц и, что она   точно помнит, так это неистовое удовлетворение, ни на что не похожее.
     Рассказы об окситоцине, простогландинах в виде геля для ускорения родов, введении окситоцина внутривенным путём через инфузомат, аппарат, напоминающий электронную капельницу, помогают ей и до сегодняшнего дня справляться с ролью всезнающей. Она может рассказать обо всём - эта женщина, родившая трёх детей, - и о том, что вторые или третьи роды намного легче, чем первые, - но только не о том, что творится в доме, пока Джон на работе, а дети в школе.
 На пороге стоит мужчина в прямых джинсах и кожаной куртке. Он широко улыбается. Карла соглашается: это один из тех секретов, с которым благоприятнее всего ни с кем не делиться. Оправдаться она может иначе: "Ну вы же понимаете? Я женщина. Этим всё сказано". Тот семейный узелок, который нельзя просто взять и распутать. Можно попытаться проткнуть верёвку ножом или поддеть вилкой, но едва ли можно получить желаемый результат. И пусть! Это тоже самое, что скрыть от детей подробности их рождения. Нет, мы не ссылаемся на курс пестиков и тычинок, мы выдумываем аиста, разбившегося у подножия холма, если ребёнок сознательно обнаруживает в четыре годика, что отца у него нет. Лучше скрыть правду, чем растить вундеркинда, будущего профессора биологии. Небось, так думают все заботливые родители, беспокоящиеся о психике своих детей. Это же тоже "скелет в шкафу", разве нет? Между прочим, Карла нашла что-то более правдоподобнее, чем аист, и Джон поддержал её в этом. О сперматозоидах, проникающих в королевство яйцеклетки, дети должны узнать позже, когда их восприятие полностью обновится для последующей жизни.
     И что? Что с этого? Я не ангел, признаётся про себя Карла, но и не исчадие Ада. Джон сам виноват во всём. Джон и его проклятые выходки вроде: "Дорогая, мне нужно поспать", "Дорогая, у меня болит живот", "Дорогая, завтра выходной - ЗАВТРА ВЫХОДНОЙ". Они встают одновременно в половине седьмого. Карла сразу обследует Фрэнки, Джон же берёт в руки газету, купленную вчерашним днём в угловом киоске, где собираются в кучку все Ответы и все Вопросы, - и пособия, выкупленные по негласной договорённости и врученные всем беременным женщинам.
     Джон сам виноват, успокаивается Карла, приглашая внешне очень привлекательного мужчину в дом. Она не снимает обручального кольца. Мужчина знает, что она замужем. Его это не волнует. У него возбуждённое лицо, находящееся в трансе ожидания. Карла сама не может вспомнить, когда всё это превратилось в семейную жизнь "со своими загвоздками". Скелет в шкафу - ещё не мешок, набитый человеческими костями. Если надо, Джон узнает; во всяком случае, она не последняя женщина, и не она ошивается в трейлерных парках и на стоянках для дальнобойщиков, имея в профиле всю разновидность отсасывания. Карла легко обоснует Джону, почему так поступала. В этом она не сомневается. Потому что Джон постоянно откладывал это дело. Естественно, он пристаёт к ней, оказывает знаки внимания, порой приглашает в ванную комнату и теребит её твердеющие соски, лаская их языком. Тут нет ничего противного или противоестественного. Карла любит мужа, но в том физическом плане, подаренном молодым людям, как шанс познать действительно удивительные вещи, он не имеет никакого к ней отношения. Он просто мужчина, с которым она разделяет их семейные финансы, с которым ест, о котором печётся и с которым ложится в постель. А ты забываешь, крохотуля, думает она, что вас ещё объединяют дети. Этот мужчина, её муж, очень интересный и умный человек, обаятельный и всегда всё держит в своих руках. Он неплохо зарабатывает в муниципальном совете, может везде дать свои подсказки (мужские подсказки, - какие же ещё!?), внимателен и чуток. Лет семнадцать назад он писал Карле стихотворения, никчёмные стихотворения, которые не особо удивляли её, но он старался. К чему гробить свой талант убеждения, милый? Зачем всё вкладывать в гуманитарий? Но это было так мило, приятно, может, даже обходительно.
     А сейчас? Сейчас она проводит другого мужчину совершенно другого сорта в спальню, расстёгивает прореху молнии его джинсов, в принципе, также, как подростки перед онанизмом, и садится на кровать. Он стоит, она открывает рот и засовывает то, о чём шепчутся школьницы в женских туалетах, когда впервые видят пенис, пребывая в той области полового созревания, когда гормоны играют вовсю. Он же стоит, закатив глаза, тяжело дыша. Наслаждение, о котором лет двадцать назад он даже не подозревал, но о котором беседовал со сверстниками-мальчишками. Типа всё было, да? Серая пелена снова обливается светом молнии, а Карла Деррек сосёт мужчине из газовой службы член, мужчине, с которым познакомилась две недели назад, оплачивая газ.
     Джон в это время сидит в своём кабинете на работе и думает над тем, как устроена жизнь. Как-то объективно закономерно. К нему заходит его секретарша Санди. Она в белой рубашке с тонкой тканью, заправленной в короткую чёрную юбку, и на высоких каблуках. Таких девушек в Мэринвилле мало, да и чему тут удивляться, когда просыпаешься в кровати с женщиной, чьего возраста ты не помнишь, и у которой давным-давно всё заросло? Ох, эта любовь; стоит только представить, что это настоящая любовь, как у Джона Деррека сразу разрастается астматическая волна, грозящая вновь наведаться к нему в гости.
     Санди - особа, закончившая колледж со средним неудовлетворительным баллом. Она благодарна Джону, что он взял её на работу. Благодарит она его по вторникам и пятницам. Она заходит к нему в кабинет, закрывает дверь, садится к нему на колени и разрешает ему пошарить рукой у неё под юбкой, что он регулярно и делает. Сейчас она садится к нему на колени, своими нежными руками кладёт его руку себе на одно колено. Он резко подталкивает руку в направлении юбки. Она чувствует, как его член краснеет и краснеет, как он пульсирует, и как в его голове проносится тысяча ужасных губительных мыслей.
     Она дотрагивается кончиками пальцев штуки, выпирающей сквозь его брюки. Он же касается своими кончиками пальцев её белых трусиков. Он отодвигает ткань и чувствует гладкую поверхность её промежности. Никаких волос - только кожа, нежная и ароматная. Он чувствует что-то мягкое и слизкое, и тогда его член пульсирует ещё сильнее. У неё белые волосы, маленькая грудь, худенькие ножки. Она сексуальна, особенно в этой одежде, костюме индивидуального секретаря. Он засовывает два пальца в её узкую треугольную щель на дюйм и начинает двигать ими вверх-вниз, вверх-вниз. Её это жутко заводит. Она вздыхает и принимается облизывать его шею, надавливая рукой на пульсирующий член.
     В конце концов, Карла сама виновата. Она никак не старалась развлечь его. Джон просит Санди привстать. Он снимает брюки, потом просит Санди облокотится о стол. Он пристраивается сзади, поднимает её юбку и снимает её трусики, после чего снимает свои трусы. Карла ничего ему не говорит ничего не делает, хотя это её женская обязанность в отношении мужа, хотя они в браке уже больше пятнадцати лет. Она должна развлекать его, играться с ним, приставать к нему. Или он лишился её интереса? Что ж, в противном случае она трахается с кем-то другим, считает Джон, в лучшем случае она узнаёт о том, что я тоже трахаюсь с кем-то на стороне. Когда он доходит до оргазма, Санди громко стонет. В конце концов, она сама виновата. В конце концов, она сама виновата.
     Сперма похожа на гель. Он спускает Санди на юбку и просит её немедленно убраться из кабинета и оставить его одного. Она поправляет юбку, рубашку, трогает свою грудь, которая всё ещё оставляет отпечаток ладоней Джона Деррека, крепко хватавшего её маленькие бугорки, сжимая их в напряжении возбуждения, и выходит из кабинета. Белая слизь на её юбке засыхает и умирает.
     - О, скоро начнётся Третья Мировая! - восклицает Энди Беркель в баре со светящейся в темноте надписью над входом: "Эрл", и с неоновой надписью слева: "Проваливайте, если нет чаевых", к которой большинство посетителей относится шуточно. После работы Джон любит сюда заглядывать. Бар на Берхем-стрит, параллельной Центральной улице, стоит здесь уже около трёх десятилетий, и кризис касался его дважды: когда разорение пришло от мэра Винса Моргана в 1998-ом году, прославившегося своим вторым именем: "неудачливый мошенник", задолжавшего окружному банку, и когда хозяин заведения продал свой дом, имея целую книгу телефонных звонков от кредиторов.
     Часы показывают девять часов вечера. Джон Деррек сидит за барной стойкой с бокалом амстердамского пива. Рядом с ним Бредди Гардин и Бад Милтон.
     - О Третьей Мировой думали в 2001-ом году, - говорит Гардин. У него хриплый голос. Последние три или четыре года он ежедневно заполняет свой холодильник пивом. Он не может заснуть, пока не выпьет двенадцать банок пива. Ровно двенадцать. Наверное, указывает Гардин куда-то наверх, это из-за смерти его жены Терезы. Он не может нормально заснуть, пока не выпьет. А как он заявляет, пока алкоголь не вдарит по мозгам. Ему стукнуло шестьдесят четыре в августе, а выглядит он на все семьдесят пять. Он облокачивается на своём мягком диване и смотрит всякие развлекательные ток-шоу, думая о том, как бы на него посмотрела Тереза. Все предпочтения к вашим ногам, мэм, а я отклоняюсь. Гардин пробовал обращаться в "клубы анонимных алкоголиков" по рекомендации доктора Виддесона, руководствующего персоналом окружной больницы, но всё безуспешно. Он не перестаёт пить. А то и верно! - если он перестанет пить, то покончит жизнь самоубийством из-за бессонницы.
     - Ещё налить?
     - Валяй. - Здесь Гардин пьёт только дешёвый "виски". "Никакого пива, - диктаторским голосом насмехается он, рассусоливая с кем-то своё злоупотребление алкоголем, - только "виски". Пиво - это для дома". Он вдыхает полной грудью и высмаркивается в носовой платок. Гайморит совсем его замучил. - Как-нибудь возьму и умру.
     - Заканчивай со своей ересью, Бредди! - выкрикивает кто-то сзади. Томас Редвуд, если Джон не ошибается. Томас участвовал в прошлых выборах, и его голоса становились чем-то вроде божьих каракулей, обнаруженных набожными наставниками. Гардин постоянно несёт всякую ересь, но его можно понять, по крайней мере, тем, кто потерял близкого человека. Его жену убил туберкулёз, и как она говорила, в отделении туберкулёзников она видела пятнадцатилетнего мальчишку, устроившего сыр-бор из-за ошибочного диагноза. Какой-то дуралей сказал ему, что он умрёт, и что его никак нельзя вылечить, - толчок болезни отдал и в психику, отчего он закатил истерику и напугал остальных присутствовавших, сидевших в коридоре. Но, как оказалось, у него нет никакой болезни. Тереза же высказала своё мнение на этот счёт: "Маски, которые одевают туберкулёзники, вот эти пациенты, жутко реагируют на людей". Тереза спокойно восприняла свою участь. Гардин гордился ей и гордится сейчас.
     - А что? Если мне дано провести оставшуюся жизнь с холодильником, набитым банками из-под пива, то лучше умереть! - рявкает он.
     - Ты не умрёшь! Слишком ты невежлив для этого, - лыбится Энди.
     - Я не могу отлить, пока не напрягусь, - влезает в разговор Милтон. - Ты прав, Энди: Третья Мировая. Люди заболевают, чем только могут.
     - Эмфизема, пневмония, фарингит… - слышится чей-то тихий голос.
     - Не думайте о плохом, - говорит Джон. - Тогда ничего и не случится. Навязчивые мысли также пагубны, как и враньё. В дальнейшем всё только усугубится, если об этом думать.
     - Ты хорошо спишь? - спрашивает Гардин.
     - Семь часов в сутки, - отвечает Деррек. - И всё-таки раньше я спал по девять часов.
     - Я согласен с Джоном. - Теперь Энди обращается к Баду. - Не беспокойся. Сходи к врачу. Он поможет. Выпишет каких-нибудь лекарств. Урологические заболевания - ещё не значит, что ты на смертном одре.
     - Но это такие мучения!
     - Да. Я представляю. Сейчас процитирую кого-то: "Тоже, что ссать стеклом". Ничего страшного. Потерпи и всё. Расслабься. Ходи в туалет сидя, если это необходимо. Лекарство поможет. Мало кто доверяет химии, но это лучше, чем травы и всякое зелье, из которого ведьмы наподобие старухи Эд готовят суп желаний.
     - Да уж, это наверняка, - соглашается Гардин. - И уж получше пива. Хотя мне снотворное не помогало. Я засыпал, как миленький, но просыпался слишком рано, из-за чего мучаюсь теперь хроническим недосыпом.
     - И то верно, - про себя проговаривает Джон.
     Он в последний раз сидит в этом баре. У Боба Линфорда, зубного доктора из стоматологической клиники на Херзем-стрит, рак яичек, и через неделю его кастрируют. У Майкла Рональда, музыканта, играющего на полставки в таких же барах, тяжёлая слизистая аллергия. У Дена Бишопа хронический бронхит. Джон просто сводит к одному эти сведения, и ему становится не по душе. Он выползает из бара, дышит свежим воздухом и идёт пешком до дома, глядя, как раскачивается его тень под светом фонарных столбов. "Форд" он оставляет у бара, а ключи у Энди.
     Третья Мировая, которая начнётся с заболеваний. В первую очередь, с простуды. На улице холодно. Джон съёживается. Он возвращается домой в пятнадцать минут одиннадцатого. Дома какая-то своеобразная атмосфера. Рон с Ребеккой в гостиной играют в телефон и планшет. Карла сидит на кухне, пьёт чай с лимоном и читает какую-то книжку в мягкой обложке.
     - Как на работе? - спрашивает она, когда Джон заходит на кухню и ставит на четвёртую конфорку чайник.
     - Разбирались с датами проведения дорожных работ. Их придётся завершить в середине ноября, так как синоптики предвещают ранний снег. Неудивительно. В Мэринвилле всё через задницу, - тараторит Джон, думая о Санди, о тех дорожных работах, которые он проводил с ней. Пять минут, и он достигает оргазма, белой вспышки, режущей глаза и немыслимо расслабляющей всё тело.
     Они укладывают детей в одиннадцать, а сами идут спать около полуночи. Джон ставит будильник на шесть тридцать. Когда Джон с Карлой потихоньку засыпают, отвернувшись друг от друга, комната наполняется для Карлы запахом спермы. То чувство, когда нельзя ничего исправить, но даже если бы и был шанс, человек им не воспользовался бы. Карла стонала от удовольствия, когда Мистер-Любовник проник в её владения. "Вы нарушаете частную собственность. Выметайтесь отсюда" - ослабшим голосом говорила Карла, но Мистер-Любовник ослушался. Он сжал в руке её левую грудь, а вторую руку засунул ей в рот так, что потекли слюни. Фу, какая мерзость, мэр, неужели вы собираетесь так делать всегда, когда будете вызывать меня на медицинское обследование. Когда мамочка обнаружит разорванную девственную плеву, папочка меня накажет. Растущая нимфомания, - Карла скажет гинекологу, что это врачебная тайна, и по её желанию он не может распространяться полученной информацией, иначе она скажет, что это он и лишил её девственности. Карла с тревогой и беспокойством думает о том, что Ребекка катится её дорожкой. Для начала вопросы о лишении девственности, потом практика, потом она в семнадцать лет будет ходить с огромным пузом. Карла не может заснуть до часа ночи. По комнате летает этот запах, который она почему-то может ассоциировать только с запахом протухших яиц.
     В это время Рон Деррек высовывает головку из-за двери своей комнатки, противоположной спальне родителей. Он на пятках выходит из своей комнаты, идёт к лестнице, спускается на первый этаж и рыскает в куртке отца. Он находит бумажник, достаёт из него пятьсот долларов и аккуратно кладёт обратно. Ребекка Деррек лежит в своей кровати, засунув руку под трусы. Она открывает рот и закрывает его, открывает и закрывает.
     Наутро вся семья садится завтракать. Эта привычка приживается, когда ты отец семейства. А когда ты мать и не такая уж плохая жена, - по крайней мере, не такая сварливая и не стервозная, - этот день - ещё один способ доказать своим близким, что по хозяйской части у тебя всё в порядке.
     Клариэт Эд гуляет по улице этим утром и каждому прохожему говорит о каком-то наказании. Открывается ряд магазинов. Через проталины серой пелены кое-как проглядывают солнечные лучи. Бад Милтон никак не может отлить в туалете, а Сет Элвин просыпается в поту. Обычное утро, такое же обычное, как и в прошлый раз, но только не для Джона Деррека. Если и так, то почему не поговорить об этом с кем-то из клиники? Не записаться куда-нибудь? Не пройти какой-нибудь реабилитационный курс с наклоном в семейные проблемы? Он знает, что у них с Карлой не всё хорошо. Он изменяет ей, а она ему. То, что требуется доказать "семейными ценностями", так это ложь, несправедливость и предательство.
     Он сам чувствует сперму, парящую в их спальне.
     Эта сперма приобретает материю и накрывает его белой простынёй. Что-то его гложет. Что именно, он не знает. Наверное, совесть. Может и так, но к лучшему ни о чём не говорить. Он встаёт с кровати с рёвом будильника. Фрэнки, что странно, молчит. Никаких капризов, никакого невинного плача, из-за которого можно сидеть на работу с заплывающими глазами. Что больше всего кажется странным Джону Дерреку, без этого плача всё совсем не то.
     Всё по-другому. Он на кухне, читает газету, словно это какая-то утренняя процедура в целях оздоровительного процесса, без которой ему не обойтись. Тут появляется Рон с Ребеккой. У Рона довольно радостный вид. Вся семья садится завтракать, - когда ты отец, эта привычка приживается, думает про себя Джон. Карле как взбредёт в голову подняться наверх и проведать Фрэнки в соседней комнатке. Раздаётся крик, затем рыдание, затем громкий стук.
     Джон бежит наверх. За ним дети. Они забегают в комнатку Фрэнки. Младенец больше не дышит, все те воспоминания о роддоме, которые вызывают у Джону лишь улыбку, самоуничтожаются. Карла сидит в углу, закрыв лицо руками. По её лицу понятно то, что необъяснимо. Фрэнки наглотался пыли ночью. Пыль забилась в его дыхательных путях. Джон успокаивает жену, а Ребекка звонит в "Скорую". Клариэт Эд вопит на всю улицу что-то о мертворождении и обсосанной всеми теме, убийстве младенцев.
     Это не может быть простая смерть. Всё всегда должно объясняться, но это не объяснение. Как малыш подавился пылью? Как такое возможно? После этой трагедии идёт сдача денег на похороны. Шелестящие купюры вонзаются в уже образованную стопку. Заказы венков, деревянного гроба, назначение времени и даты. Через неделю семья хоронит Фрэнки. На похороны приходит множество народа, включая родственников и друзей, и даже Сет Элвин с его мигренью. Энди, владелец бара, читает свою молитву, отобранную для плачевной речи, а священник, сказавший: "И усыплет его Земля", напивается.
     - Та ещё гадость! - произносит Рон.
     С этого момента проходит полгода. "Апрель стучится в окна, - сезон грибных дождей. Весна стучится в двери, открой скорей!" - напевает Клариэтт Эд. Она в хорошем настроении. В доме Дерреков парит запах смерти и смрада. Осенняя мрачность всё никак не уступит весеннему приходу. Джон Деррек обнимает свою жену и что-то шепчет ей на ухо, еле разборчивое, но она понимает его словесные каракули. Дети спокойно ходят в школу и рассказывают своим одноклассникам, как ругаются их папа и мама, и как папа зарабатывает деньги.
     - Береги себя, Карла, я не хочу тебя потерять, как Фрэнки. - Вот, что говорит Джон. Весенний приход, обозначающий, что скоро жизнь забьёт цветным ключом, не сильно радует чету Дерреков. В декабре у Рона было день рождения, и родители подарили ему новый телефон и ноутбук. Тётя Бабби, приехавшая из Остина, подарила ему смокинг, а Фрэнни Митлл железную дорогу, забыв о том, что Джону давно не восемь. В январе день рождения было у Карлы, а в десятых числах февраля должно было быть у Фрэнки. Ему бы исполнился год.
     Карла протягивает: "Не потеряешь".
     На следующей неделе, в среду, Джон не находит своего ингалятора и задыхается. В свой выходной, когда Рон и Ребекка в школе, а Карла у соседки Милли Декстон, любящей говорить о Вьетнаме, Джон хватается за горло в прихожей, падает на пол и вырывающимися из глазниц глазными яблоками смотрит в тускнеющий потолок. Комок увеличивается.
     Он лежит минуту, держась за горло, пытаясь выдавить хоть какой-то похожий на крик звук, чтобы кто-нибудь услышал его. Не выходит. Он переворачивается на живот, опираясь на колени и встаёт, как вдруг начинается лёгкое головокружение, и он врезается в стену, опрокидывая тумбочку. Сосуды на лице наливаются кровью. "Не хватает кислорода, - хочет сказать он, - мне не хватает кислорода, пожалуйста". Он скатывается вниз по стене и садится. В глазах всё расплывается и темнеет.
     Кислородные массы, кислородные массы. Он не может втянуть в себя воздух. Ком прыгает и скачет внутри, там, куда не может поступить воздух. Он пытается подняться на ноги, но не может. Мозг накаливается, сердце учащённо бьётся, ноги слабеют, как при сильном оргазме. В мысленном взоре встаёт портрет мисс Эд, бормочущей себе под нос какое-то заклинание на другом языке. Может быть, на латыни. Загробные ипостаси, думает Джон и сдаётся.
     Кариэтт Эд, местная ясновидящая, встречает Карлу Деррек, когда та переходит дорогу в направлении дома. Кариэтт резко и сильно берёт Карлу за руку чуть выше локтя:
     - Несправедливо! - ворчит она. - Несправедливо наставлять мужу рога. Однажды небеса раздвинутся и ударят тебя, так, что ты этого никогда не забудешь! Небесная Пасть ужалит тебя своим Языком, милочка, и путь праведный отвернётся от тебя.
     - Вы в своём уме!? - возмущается Карла.
     - В своём! И будь уверена, небеса раздвинутся и извергнут то, что испортит тебе жизнь! - дама отступает и идёт дальше по улице. Карла, кое-как отделавшись от гнусного предчувствия беды, которое нагнала на неё мисс Эд, заходит в дом.
     Она не так расстроена смертью мужа, как бывают расстроены действительно любящие жёны. Ни капли. Разница была огромной, пусть и незаметной многими людьми. Карла переспала с организатором похорон Джона Деррека в начале мая 2013-ого. Это так и осталось её "скелетом". Иногда дети рыдают, и им снятся ночные кошмары. Чудно, но не настолько, чтобы опустить руки. Карле ежемесячно присылают открытки с соболезнованиями и деньгами, укромно спрятанными в прямых конвертах.
     Если это кара за все её проступки, думает Карла, то это не так страшно. Она устраивается работать в продуктовый магазин младшим кассиром. Зарплату она тратит или на одежду, или на всякие эротические штучки, кормящие похотью любовников одинокой страдающей вдовы. В июне она занимается сексом с Люком Фридманом, работающим в городской бухгалтерии.
     Люк, тридцатипятилетний мужчина приятной внешности, от которого всегда приятно пахнет, еженедельно устраивает Карле романтические свидания, знакомя её с путешествиями по ресторанам и театрам. Дети сидят дома одни, ждут маму и спорят, сможет ли она женить этого Выскочку на себе. У Люка стандартный заработок, но он продаёт завещанный матерью дом и вкладывает небольшую часть денежных средств в акции Висконской брокерской фирмы: "Джест-Айдерз", на чём зарабатывает шестьсот тысяч долларов.
     В итоге, он делает Карле предложение, этот Выскочка, купивший жизнь смертью своей матери. В ноябре 2014-ого Карла берёт фамилию Фридман, и становится Карлой Митчелл Деррек Фридман. Они арендуют ресторан, рассылают всем близким и друзьям пригласительные и разбираются со своими финансами, доля которых упадёт на заказ алкоголя и наивкуснейшей еды. Свадьба проходит успешно, и тут Ребекка сознаётся матери двадцатого или двадцать первого ноября, что у неё будет ребёнок, и что она хочет сделать аборт.
     У Кэриэтт Эд, пророка Мэринвилла, случается инсульт. Бад Милтон вылечивается, а Сет Элвин перестаёт кричать по утрам. Всё подводится к норме. Карла поясняет дочери, что аборт - грех, и как бы она сама не грешила в этой жизни, надо родить ребёнка. В марте 2014-ого у Ребекки появляется животик, и мама её консультирует по поводу родов, ухода за ребёнком, самой беременности. Оказывается, биологический отец ребёнка Ребекки, двадцатипятилетний Пол Рикордс, у которого имеется в биографии одна судимость, уехал в Миннесоту. Ребекка боится растить ребёнка, боится взрослой жизни, и Карле с Люком приходится иногда её успокаивать.
     Рон навещает могилу отца, жалуясь ему на несправедливость мира. Он рад, что мама нашла "толстый кошелёк", но не рад тому, что скоро в школе нагрянет экзаменационная неделя, а у него нет никаких знаний.
     Однажды Карла говорит своему новому мужу:
     - А у нас будут дети?
     - У нас всё будет дорогая, - отвечает Люк.
     - Я сегодня иду к Саре Донован поддержать её. От неё ушёл муж. Она напилась на той неделе и чуть ли не попала в аварию. - Люк делает вид, что слушает её, но ему совершенно плевать, кто и куда попал. Он занят бухгалтерий, вечно разгребает какие-то бумаги, словно никак не может от них отделаться. С важным видом.
     Во время прогулки к Саре Донован Карлу сбивает школьный автобус. У неё перелом двух рёбер, черепно-мозговое сотрясение и трещина в лёгких. Через месяц после этого ужасного происшествия она давится ростбифом в ресторане, куда её приглашает Люк. Похороны состоятся 16-ого мая. Ребекка всё никак не может избавиться от своих сверстников, издевающихся над ней и называющих её «падшей девочкой Дерреков». Люк влюбляется в католичку Эрику Боннер и даёт отказ на опекунство Ребекки и Рона. Ребекку усыновляет супружеская пара Коулинов в июне, и где-то в конце июля Ребекка умирает во время родов.
     Рон же адаптируется с мыслью, что все годы до собственного совершеннолетия ему придётся провести в детском приюте. Он сидит на подоконнике, смотрит в окно и ждёт, когда мальчишки из его «палаты» придут и надают тумаков. Бывает и такое, что в приюте убивают, но, к счастью, редко, хотя Рон не знает, может, загнивший отезок его жизни и послужит этой редкостью. Этого он и ждёт.
     Люку Фридману постоянно снятся страшные сны. Каждый раз, когда он с кем-то трахается, у него возникает ощущение, что это Карла Деррек, его покойная жена. Каждый раз, когда он кончает, словно мальчишка, впервые испытавший оргазм и в последствии постыдившийся этого, лицо Карлы вспыхивает перед его лицом, будто та белая вспышка, имеющая свойство дурно пахнуть, отбрасываемая фотокамерой. Люк ложится в постель и различает в потолке очертания лица Карлы. Он думает о заросшем чёрными волосами треугольнике её влагалища и о том, как затвердевают её соски во время возбуждения, просвечивающиеся через намокший домашний халат. Он многократно думает об этом, и это сводит его с ума. В 2015-ом он переезжает в Нью-Йорк. Кошмары не отстают от него. Карла в белой рубашке, заправленной в короткую юбку, - он даже понять не может, почему ему это снится и видится. А иногда приходит и такая мысль, состоящая из имени: «Санди». Каждая женщина становится для него Карлой-Санди, и ему приходит на ум, что в один прекрасный момент он умрёт от ауэротической асфиксии. Он смеётся над этой мыслью, потому что кажется одновременно и какой-то важной глобальной и смешной. Карта-Санди преследует его по вечерам и ночам, и когда он вслушивается в стон молоденькой девушки или женщины в возрасте, раскачивающейся над ним подобно лианам, на самом деле, он вслушивается в стон Карлы или Санди, ворочающихся в его мыслях. Определённо, надо обратиться к психиатру. И не столько треугольная заросшая волосами щель Карлы-Санди пугает его, сколько Кэриэтт Эд, взявшая его за руку чуть выше локтя и прошептавшая: «Как Гад-ко!». Это было давно, ещё до его встречи с Карлой. Если он не может нормально заснуть, он бродит по комнате, смотрит телевизор или читает какую-нибудь интересную книжку. Он не пьёт кофе и энергетические напитки. Он пьёт только пиво, кое-как помогающее заснуть. В конце-концов, его холодильник постоянно набивается пятнадцатью банками амстердамского пива, ни меньше и ни больше. Пятнадцать банок пива, - и лица Карлы-Санди и мисс Эд испаряются. Мягкие ягодицы Карлы-Санди, поднятая наверх обтягивающая юбка, словно подвёрнутые шторы, что-то слизкое под
     (белыми трусиками)
     Тонкой тканью. Он открывает холодильник, берёт банку пива и попивает её, растягивая холодные глотки. Он ложится в постель, накрывается одеялом и закрывает глаза. Нет ничего приятнее, чем пивное послевкусие в темноте с желанием поспать. Но лицо Карлы-Санди, ассоциировавшееся теперь с чем-то слизким, сладким и мокрым, появилось вновь, в этой темноте. Люк лежал полчаса прежде, чем его закутал в свои объятия крепкий сон. Но и там ему снилась Карла. И рука, шарившая под её юбкой. Люк и не заметил, как в ткань его трусов изнутри врезался комок спермы, и, проснувшись, он также не заметил никакого пятна. Прямо-таки как двенадцатилетний мальчишка, блуждающий в поисках сексуальных экспериментов. Женское лицо, раньше впивавшееся в его жизнь, больше его не беспокоило. По крайней мере, первое время.