Камакура Цикл рассказов Чужие земли

Камакура
Камакура – один из древних городов Японии.
Он ближе всех к Токио.
Камакура кажется крохотным городком. Словно кукольный дом из детства. С маленькими магазинчиками, машинками, кафе, маленькими людьми.
И дороги такие, что нельзя разойтись со встречными.
По пути мне встречаются школьники в одинаковой чёрной форме. Будний день – и они идут на уроки. Они идут тихо, почти не разговаривают – и дают мне пройти.
Больше я никого не встречаю. Словно в Камакуре совсем нет людей. Но много храмов. Один из них – Энгаку-дзи. И я иду именно туда.
Это дзен буддистский храм, поэтому среди цветущих деревьев я замечаю ступеньки, ведущие к огромным воротам. Ступеньки большие, словно вырастающие из-под земли. По ним сложно подниматься. Затем - гигантские ворота – деревянные, резные, с тёмно-зелёной покатой крышей в несколько ярусов. По-другому в храм не попасть. Только пройдя по этой лестнице, бесконечно уходящей вверх, и пройдя через эти ворота, пугающие своим размахом. Особенно по сравнению с таким крохотным городком, что остался внизу.
В храме, в одном из святилищ, хранится самый древний образ Будды. Он весь чёрный, только часть лица, грудь и немного одеяния из золота. Будда смотрит сурово и грустно. Говорят, что взгляд Будды не должен ничего выражать, что он должен смотреть сквозь. Но этот Будда не такой. Он смотрит так, словно укоряет за что-то и одновременно с этим прощает. По одной легенде, он несколько раз горел, но был восстановлен. По другой, он почернел, потому что помогал слишком многим грешникам. Может, поэтому его взгляд так сильно выражает тревогу. И глаза блестят белым матовым блеском. Будда сидит на красном лотосе. Рядом с ним – живые цветы, ветки сосны и свечи.
Вокруг – очень тихо.
Чтобы войти в святилище, надо снять обувь.
В храме никого, тишина, только с улицы слышны крики птиц и звон монет, которые бросают для молитвы. Пахнет ароматическими палочками – их зажигают и ставят, как в наших храмах свечи.
Полы деревянные и холодные, но надо идти босиком и терпеть. Японцы привычные. У меня же ноги сразу коченеют. Но я иду и терплю.
В одной из комнаток святилища монах сидит на полу, на татами, и рисует каллиграфией слова. Вокруг него, так же на полу, на татами, сидят ученики. Они молча наблюдают за ним и не произносят ни слова. И всё время, пока я была там – они так и сидели молча, без обуви, на полу вокруг монаха.
Рядом со святилищем, на улице, в небольшом огородике, другой монах пропалывает грядочки. Он сидит на корточках и вырывает сорняки. Видно только его спину – серый балахон.
Рядом с ним – пруд. В пруду - черепаха.
И всё очень медленно, размерено, движения не спешные, точно этим монахам дана не одна жизнь, а несколько.
Вдруг звон колокола нарушает тишину. Колокол стоит рядом со святилищем. В него надо бить специальной палкой – она привешена рядом. И если кто-то начинает бить в колокол, призывая для своей молитвы духов, весь храм наполняется звоном. Я не вижу, кто бьёт в колокол, но эхо стоит над всем храмом, взрывая пространство. Недолго. И так же внезапно затихает. И уже через секунду – словно ничего не было, и всё только привиделось и послышалось.
Монахи по-прежнему сидят, не шелохнувшись, будто и не слышали ничего.
После храма иду на могилу Минамото. Это основатель Камакуры, сёгун, который привёл сюда войска и сделал город своей резиденцией.
Чтобы пройти на могилу, нужно опять подняться по лестнице. Но уже не такой внушительной, как у храма.
Могила – это небольшая каменная пагода, построенная на месте, где похоронен сёгун. Стоят живые цветы. Японец веником подметает лестницу. Он улыбается при виде меня и пытается жестами рассказать про Минамото и про это место. Я киваю, будто понимаю его. Он радуется этому ещё больше и долго-долго кивает мне вслед.
Я поняла только, что он назвал сёгуна «само». «Само» для японцев – это значит самый важный человек. Важнее, чем правитель. Почти Будда.
Я снизу ещё раз смотрю на пагоду, где покоится само. Японец всё ещё стоит и кивает. Я думаю, он гордится тем, что подметает эту лестницу.
В городе по-прежнему тишина – и кажется, ничто её больше не нарушит, и никого нет, кроме меня, двух монахов и этого японца.