Часть I. Глава пятая. Московский танец луны

1.

Рамазан зашел в темный, освещенный лишь горевшей в полнакала маленькой пыльной лампочкой подъезд и, поднявшись по литым чугунным плитам  лестницы  на третий этаж, позвонил. Дверь ему открыла молодая стройная женщина. Женщина была русая, но какие-то едва уловимые признаки: широкий нос? особая живость взгляда? – выдавали ее неславянское происхождение. «Жена», догадался Рамазан. Он хорошо знал первую, русскую жену  Марата, и уже в тюрьме до него дошли слухи о том, что тот развелся и женился повторно, на этот раз на своей.

- Салам, - сказал Рамазан, с любопытством разглядывая миловидное лицо хозяйки.

- Здравствуйте, - улыбнулась она в ответ. – Вы к Марату? Проходите, пожалуйста. Можете не разуваться.

Они прошли по длинному коридору коммунальной квартиры мимо огромной, с прокопченными сводами, кухни из которой доносились запахи кислой капусты и жаренных на комбижире оладий. На кухне громко играло радио. Черная тарелка репродуктора тонко позванивала, резонируя с густым мужским голосом, вытягивающим верхи разудалой песни. Возле просторной плиты стояла женщина лет тридцати с ножом и комком белого свиного лярда в руке. Она обернулась на звук шагов; поправляя на высокой полуоткрытой груди халатик, обгрызла Рамазана нескрываемо жадным взглядом. Рамазан, сам мгновенно зажигаясь от женского взгляда, ответил ей такой же откровенной улыбкой, блеснул озорными глазами.
 
По комнате Марата, обклеенной желтыми, отодранными местами обоями, переливался храп: Марат, в трико и майке, дыша полуоткрытым ртом, спал на дерматиновом, с откидными валиками, диване. На спинке стула рядом с диваном висела его милицейская форма, тут же, на стуле, лежала его фуражка.

- Марат, просыпайся, – жена легко потрепала его по плечу. – Ну, вставай же, пришли к тебе.

-  Танг яхши, братанчик! Хэерле иртэ, короче, – широко улыбаясь, проговорил Рамазан. Он был даргинцем, но долгое время жил на равнине, среди кумыков, и время от времени щеголял тюркскими словечками.

Марат, наконец, вскочил; затуманенными сном глазами, не узнавая, вперился в гостя. Потом взгляд его приобрел то же выражение испуга и недовольства, как и в момент их неожиданной встречи в церкви.

- Сейчас, - пробормотал он вместо приветствия, резкими злыми движениями натягивая на себя рубаху.

- Лиля, - и он заговорил с женой по-татарски. Понятно было, что Марат отсылает ее из дома, не хочет, чтобы она присутствовала при разговоре.

Нижняя губа Рамазана заметно дернулась от обиды; сверху донизу покрылись румянцем щеки. Во-первых, для начала можно было хотя бы пожать гостю руку (поднимаясь по лестнице, Рамазан представлял, что они обязательно должны обняться), во-вторых, жену стоило бы послать не на улицу, а на кухню, что-нибудь приготовить… Но судьба Рамазана была сейчас в руках этого человека, и потому, загасив обиду, он молча дождался, пока женщина выйдет, и только потом спросил:

-  Ну, может быть, все-таки поздоровкаемся?

- Да, да, салям,– Марат поспешно протянул гостю руку. Кажется, до него, наконец, дошло, что вести себя надо повежливей. – Извини, брат, я тут спросонья… Вот уж не ожидал тебя в Москве встретить! Присаживайся, я сейчас на стол соображу чего-нибудь.



 

- Ну, брат, задал ты мне задачку, - говорил Марат, разливая по рюмкам оставшуюся сливянку. – Честно скажу, даже не знаю, чем тебе и помочь…

За круглым столом посреди комнаты, на котором помимо бутылки сливянки разместились буханка ржаного хлеба, шмат сала, солонка и тарелки с печеной картошкой,  маринованными маслятами и зеленым луком, два приятеля продолжали нелегкий свой разговор.

- Что же, неужели ничего нельзя сделать? – осторожно, точно боясь пересолить, макая в солонку лук, горестно спросил Рамазан.

- А что можно сделать, что!? Жить-то вы где собираетесь? Сам говоришь, что квартиру, на которую ты рассчитывал, заняли. И потом, хорошо, бумаги я вам кое-какие сработаю, чтобы на улице патрулю показывать, но вам ведь и кушать надо, карточки нужны на продукты, а кто ж вам их без прописки даст?

-Неужто, совсем никуда нельзя устроиться?

-А куда ж ты устроишься с этими филькиными грамотами? Ты не думай, я со свой стороны сделаю для тебя всё, что могу, но ты должен понять: возможности у меня ограниченны. Сам знаешь, жизнь сейчас какая пошла, а у Лили родители неработающие… Да ты не понял! – воскликнул Марат, видя, что глаза Рамазана нехорошо блеснули. – Ты думаешь, я не помню, что ты мне жизнь спас? Ты думаешь, я не умею быть благодарным? Я просто говорю, что, если бы ты был один… А вот что делать с твоими друзьями?

- А ничего не надо делать, - поднимаясь из-за стола, со злой усмешкой проговорил Рамазан. – Чего-нибудь сами придумаем.

- Да не кипятись ты! Я хочу тебе помочь, думаю, как тебе лучше сделать, а ты кипятишься. Давай сначала допьем, успокоимся, а потом будем думать.

- А что здесь думать? На нет и суда нет…

- Я говорю: давай сначала допьем! – тоже закипая, стукнул кулаком по столу Марат. Словно спохватившись, добавил спокойней: - Я ведь сказал, что помогу, значит, помогу.

Выцедив свой стакан, Марат какое-то время сидел молча, бесцельно вертя в руке нож с цветной плексигласовой рукояткой. На стене за его спиной старенькие ходики не то испорченные, не то просто незаведенные, показывали два часа. Маятника у них не было.   
      
Не отрывая узко сощуренных глаз от ножа,  Марат медленно, с трудом отдирая от себя каждое слово, проговорил:

- Ну в общем, вот что. Сейчас я дам тебе адрес, найдешь по нему одного мужика, его зовут Митей, но все его зовут Берендеем, скажешь, что от меня. Пусть он тебя отведет к Коляну.

- К какому такому Коляну? – пристально глядя на друга, спросил Рамазан.

- Да есть тут один. Набрал вокруг себя всякой швали. Разбоем в Москве промышляют.

Рамазан, хлопнув себя по бедру,  расхохотался.

- Говоришь «всякой швали»? А ты, получается, у этой швали «своим человеком в органах» числишься? Типа «агента мафии»?

- Ну, братан, ты следи за своими словами, - округляя злобно глаза, приподнялся на табурете Марат. – Ты соображаешь, что ты несешь? Просто этот Берендей – муж  двоюродной сестры моей Лили, и просто я знаю, что он с ними.  И больше об этом никто не знает, только я да вот теперь ты, и больше об этом ни один человек на земле знать не должен, понял?

- Нет, не понял. – Рамазан тоже поднялся из-за стола. – Сейчас побегу всем рассказывать.

В дверях он первым протянул хозяину руку, и когда Марат в ответ протянул свою, сжал ее в крепком мужским пожатии. 
      


2.
    
Ночью, через три дня после произошедшего разговора, четверо подошли к старому двухэтажному дому без окон: зданию мелкооптовой продбазы на Якиманке, отгороженной для блезиру хлипким деревянным забором. Избегая скупого света одинокого фонаря, четверо пересекли пустынную улицу, вжались в доски забора. В темноте был едва различим их торопливый тревожный шепот:

- Я стою здесь, на шухере. Грузовик подъедет через двадцать минут, у вас уже всё должно быть готово. Давайте уж, парни, покажите, на что вы способны. Не дрефьте, в случае чего, я свистну.

Потом в темноте послышался неуверенный голос Ивана:

- Слышь, Берендей, а точно там сторожем - баба?

Тот, кого Иван назвал Берендеем, заговорил чуть громче, в голосе его слышалась затаенная злоба:

- Я что тебе, врать буду? Сказал баба, значит, баба. Где теперь мужиков наберешь? А если в штаны наложили, лучше сразу скажите.

В паутину спорящих голосов вплелся кавказский выговор Рамазана:

- Слушай, брат, трусливых тут среди нас нет. Если б мужик был, вопросов бы вообще не было! Я тебя, брат, об одном прошу: давай, я ее того, не насмерть…

В шепоте Берендея послышалась презрительная  насмешка:

- Твое дело – перо ей засунуть. Насмерть - не насмерть, тебя что, проверять кто будет? Ты что, в школе, на экзамене?

- Понял, - повеселел Рамазан. – Ладно, пошли.

- Давайте, парни, ни пуха вам, ни пера!

К тусклому свету от фонаря присоединился выползший над угловою пятиэтажкой калено-красный щит месяца: в его  мглистом неспокойном сиянии играли, казалось, отсветы далеких пожарищ; черные, торчащие между домами ели  напоминали устремленные в небо копья; тени огромных птиц черными флагами упали на мертвые стены зданий …  И в это мгновенье откуда-то сверху послышался голос уже оседлавшего невысокий забор Ивана:

- К черту.


 



Иван, Рамазан и Осип перелезли через забор, спрыгнули в непролазную черноту двора продбазы.  Перебежав двор, остановились возле двойных широченных дверей, почти ворот, ведущих в приемку.

- Со сторожихой не беспокойтесь. – Рамазан попытался толкнуть двери; очевидно, изнутри их заперли накидным крюком. - Сделаем всё красиво.

- А ну-ка… - Иван достал из-за пазухи заточенный с одной стороны карась, массивный полуметровый ломик. Поддев одну из досок, он расщепил ее, засунул руку в образовавшуюся дыру и, нащупав кованый крюк, скинул его и распахнул заскрипевшие двери.
 
Теперь они оказались в кромешной тьме неизвестного помещения.

- Ну, и где она, ваша гребанная сторожиха? – лапая рукой стены возле дверей, Иван тщетно пытался отыскать выключатель. -  А что бы вас всех… - с губ его слетело грязное ругательство.- Рамазанка, свети сюда!

Голубой конус резко ударил из фонаря, отнял у темноты часть голых отштукатуренных стен и идущие в ряд двери объединенных под одной крышей боксов, закрытые амбарными, висящими на железных полосках, замками.

- Да нет тут никого. - Рамазан направил фонарь вглубь пустынного коридора.

- Ну и слава тебе, Господи. Это уже не наша вина. – Иван, ловко орудуя карасем, легко выворотил замок из подгнившего дерева вместе с петлями. - Ищи, где у них продукты. Нашел выключатель-то?

- Да хрен-то с ним, с выключателем! – Рамазан вслед за Иваном вбежал в растворенную дверь одного из боксов. - Спиногрыз, мешки давай!

Хватая с полок товары, Иван с Рамазаном принялись поспешно распихивать их в мешок, который поддержал Осип: несколько коробок шоколадных конфет, ящик какой-то наливки, коробки папирос «Герцеговина Флор»…

- Всё, баста, дальше поехали…

Они снова выскочили в коридор, прислонив отяжелевший мешок к стене, взломали очередную дверь.

- А это что еще за говно?

На стеллажах вдоль стены были навалены рулоны мануфактуры, отдельно стояла обувь, аккуратными стопами были разложены пальто и другая одежда. Кинувшись к полке, Рамазан жадно начал перебирать ботинки, отшвырнул на пол несколько не понравившихся ему пар обуви.

- Ну что ты  там возишься? – зашипел под самым его ухом Иван. – Пойдем отсюда, времени нет! Тут где-то должна быть мясная секция.

И в это самое время за их спинами, в коридоре, отчетливо раздался щелчок выключателя, желтый тревожный свет разлился по коридору.

На какое-то мгновенья все трое налетчиков замерли, ошалело глядя друг на друга… первым из троицы пришел в себя Рамазан, стремглав выскочил в коридор, следом выскочили остальные.

В самом конце коридора, возле дверей, стояла сторожиха, женщина лет пятидесяти пяти в синем брезентовом плащике.  В глазах женщины прыгал ужас. Она, очевидно, спала в каком-нибудь закутке, который они не заметили.

- Мамочки… - прошептала она еле слышно и выпрыгнула наружу.

- Стой, дура! – Рамазан, кинув на пол фонарь, бросился вслед за ней.

Женщина помчалась по двору к закрытым воротам, заколотила по ним что было силы.

- Помогите! Люди, помогите! Грабют! – завопила она истошно, неистово, во всю свою бабью глотку.

Рамазан, подбежав, обхватил ее сзади за шею, заткнул ее раззявленный в крике рот рукой.

- Молчи, дура, молчи! Ничего я тебе не сделаю, замолчи только!

Он вскрикнул от острой боли: сторожиха укусила его ладонь, отпихнув, метнулась вдоль забора, рыдая, истерично крича:

- Мамочки, помогите! Люди!!!

Тогда Рамазан выхватил из-за пазухи нож-заточку, обжимая его ноющей от укуса ладонью, опять нагнал ее несколькими прыжками:

- Не хочешь молчать!? – крикнул он, задыхаясь. – Ах ты шалава! – и, оскалив по-волчьи зубы, он воткнул ей заточку в шею.

Женщина, оборвав свой крик, закачалась; присев на карачки, рукою потрогала землю, словно пробуя, не холодно ли будет лежать. Потом, слабея стремительно, топыря  руки, вытянулась, прижалась к земле всем телом.

Тяжело дыша, подбежал Иван; за ним, с подобранным фонарем в руке подоспел и Осип. Рамазан стоял, чуть наклонившись над трупом, даже в темноте видно было, что он дрожит с головы до пяток.

- Не хотела молчать, шалава!? Кто тебя орать просил? – бормотал он, точно в припадке.

Луна, перепрыгнув через забор, подкралась к  лежащему в луже крови женскому телу, отпрыгнула, и, словно пустившись в пляс, заметалась от забора к забору, от навеса для машин и подвод к помещенью приемки, от молчащего в ужасе Осипа к бормотавшему что-то в ужасе Рамазану, от распахнутого рта Ивана опять к раскрытому рту  убитой. Она танцевала здесь, на земле; выше, над головами живых и мертвых плясали ошалевшие, крупные и холодные, как неупавший град, звезды, - а между ними углящийся в неизбывном предвечном ужасе Млечный Путь, прозванный когда-то татарами Дорогой Батыя, широким никем не изъезженным  трактом  тянулся туда, где обрывалось небо.