Часть II. Глава вторая. Стычка

1.

 ДНЕВНИК ПРОФЕССОРА БАСАНГОВА.

Что может быть в моем положении безрассудней, чем вести дневник? И все же я слишком уверен в себе… Нет, не в себе, а в тех силах, которые меня охраняют, которые и привели меня сюда. Слов моих не хватает, чтобы выразить все мои чувства. Я нашел Меч Мохту,  который еще называют Мечом Нимродовым!!! Он здесь, рядом, вот за этой самой стеной!!!

Итак, обо всем по порядку. На Волге, вскоре после катастрофы немецкой армии, я видел сон.  В видении мне явился профессор Ганзе, причем выглядел он весьма странно: он был одет в пурпурную римскую тунику, поверх которой была накинута белая тога; лысоватую его голову украшал лавровый венец. Профессор подошел ко мне и, подняв руку в римском приветствии, произнес: «Gladius Mohtu brevi erunt in Moscua». Потом он исчез. Утром я уже знал, что должен попасть в Москву, чего бы мне это не стоило. Главное для меня было заручиться поддержкой V.  V. сказал мне в лицо, что я безумец, но я знаю, что в душе он преклонялся предо мной еще с тех пор, как слушал мои лекции по эзотерике в Кельне. Он взялся мне помочь с документами и через своих людей найти мне жилье в Москве, хотя и пообещал, что до советской столицы я смогу добраться только в тюремном вагоне. Я даже не стал с ним спорить, просто на прощанье пожал ему руку: по глазам  V. я видел, что он одновременно считает меня сумасшедшим и восхищается мной. Об остальном писать пока не могу, да и не интересно: когда тебя ведут Высшие Силы, для тебя не существует ни патрулей, ни границ, ни пропускных пунктов. Может быть, напишу об этом подробнее, когда вырвусь отсюда. Сейчас хочется писать о гораздо более удивительном.

Я провел в этом городе больше месяца, бесцельно слоняясь по его улицам, ежечасно рискуя нарваться на патрули и не имея ни  малейшего представления о направлении дальнейших поисков. Высшие Силы словно отвернулись от меня, они точно испытывали меня на прочность. О, как мучительно было чувствовать, что ты оставлен, что твоя духовная сила иссякла, что, может быть, ты сделал безумный и неправильный шаг и V. был прав… Наверное, это и называется адом… Впрочем, теперь-то я понимаю, что это было лишь испытанием моей веры в себя. И, наконец, то, о чем я даже почти перестал мечтать, случилось. Вчера ночью я опять увидел во сне профессора Ганзе. Вид его на этот раз был уже совершенно нелепый. На голове его была буденовка с красной звездой, но одет он был в деревенскую, навыпуск, рубашку и в руках держал балалайку.  «Привет тебе, бля, из Питеру! Поезд в восемь утра. Встречай, бля!», сказал он мне почему-то на чистом русском, игриво, по дурацки, подмигивая,  и принялся наигрывать какую-то деревенскую мерзость. «Профессор, почему вы в таком безумном виде?» спросил я в совершеннейшем изумлении. Тогда улыбка сползла с его перекосившегося  лица. «Так ты, сучара, против тети Дуси!?» процедил он с ненавистью. Кто такая эта таинственная «тетя Дуся», я выяснить не успел: профессор направил на меня балалайку и начал строчить из нее, точно из автомата. Я бежал, но ноги мои утопали, пули свистели у моей головы…

Я проснулся в поту от ужаса. И всё-таки я чувствовал, что при всем кажущемся абсурде, в этом видении должен быть некий смысл. Сердце мое переполняла радость: Бог снова говорил со мною лицом к лицу. Утром я вышел из дома и пешком направился в сторону Комсомольской площади встречать поезд из Ленинграда.

Дорога не заняла много времени. Недалеко от площади я уже подошел к подземному переходу, как вдруг неизвестно откуда возникшая  у светофора слепая старуха  громко стала просить меня помочь ей перейти проезжую часть. Без всякой охоты я взял ее под руку, и мы пошли на зеленый свет… и вот возле самых трамвайных линий мы и  столкнулись с ним:  прямо навстречу нам торопливо шагал мужчина самой обыкновенной и при этом пренеприятной наружности. На плече  он нес холщовую сумку, из которого торчал длинный матерчатый сверток.  Что-то внутри меня прокричало, что  он мне как раз и нужен. Потом уже я узнал, что поезд из Ленинграда пришел раньше положенного часа. Только подумать, что если бы ни старуха, я бы разминулись с тем, кого так искал!  Я бросил старуху ко всем чертям посреди дороги и устремился  за неизвестным со свертком. Он сел в трамвай возле площади (а я, естественно, влез вслед за ним)  вылез возле бывшего Данилова монастыря (там теперь детский изолятор), прошел пешком почти до Донского, пересел на другой трамвай … Я не спускал глаз ни с него, ни с его узелка. В какой-то момент сомнения опять начали одолевать меня. Как я мог быть уверен, что это не просто случайный встречный? Я начал молиться профессору Ганзе, чтобы он дал мне знак, что я на верном пути. И вот перед самым подъездом дома, к которому направлялся мужчина, он обронил свой сверток. Краешек его отогнулся, и из него выглянула рукоятка: костяная женская голова!!! Я еле удержался, чтобы не закричать.


--------------------


Неясный шум из окон: кажется, крики и смех. Или это кто-то кричит и смеется внутри меня? Слава Богу, включили свет, иначе я бы сошел с ума. Сейчас я не могу не писать. Если бы я умел, я бы писал стихами.

Я много повидал горя и разрушений в этой нечуждой мне стране. Но больше всего поражали меня обезглавленные, превращенные (быть может, немецкими бомбардировками, а быть может, своими)  в развалины церкви. Именно в этих погибших храмах  я видел полный трагизма и, одновременно, надежды смысл. Мне виделось великое будущее  этого красивого, исполненного не всегда осознанной поэзии народа-страдальца. И я в тайне сопереживал их горю и ненавидел немцев, привезших меня сюда. Но я чувствую всем своим существом: здесь, в кровавой бане безумного нашего века, рождается Новая эра: эра великой любви, идущая на смену великой ненависти.  На смену многих религий, догматов и правил приходит Религия Будущего, Единая Вера Духа. Никто не будет утверждать более, что обладает полнотой истины, ибо некому будет уже утверждать: на руинах церквей и тюрем ВСЕ древние веры раскроют свои изначальные тайны. И Дух изольется на землю обильно, его не будут прятать в затхлых церковных чуланах, растаскивать по темным задворкам  соперничающих конфессий. Не станет границ между народами, верами, государствами. И не станет границ между реальностью и нашими снами, ибо каждый из нас станет Повелителем Снов. И, точно во сне, страницы Великих и Древних Книг: Упанишад, Авесты, У-Цзин, Торы, Евангелий, Корана, Зоар… -  откроются для изумленных  народов. Пустым и бескрылым покажется людям  безверие современности, но и в тесные кельи отжившего христианства, они, ослепленные небесным светом (УЖЕ СЕЙЧАС текущего с вершин Вселенского Духа, УЖЕ СЕЙЧАС струящегося сквозь пробоины в  храмах!), не захотят возвращаться. Ибо того, кто глотнул свободы, уже не загонишь в клетку. То, что происходит сейчас – кровавый кошмар, но кошмар этот имеет очистительный смысл…  О Боже, как нестерпимо хочется увидеть его, потрогать клинок руками! Только подумать, что Меч находится вот за этой стеной!!!










2.

- Опаньки, вот и Спиногрыз вернулся! – воскликнул Колян, как только Осип вошел в квартиру и  опять предстал пред его ясные очи. – Ну, сделал, что я тебе приказал?

Пока Осип отсутствовал, часть компании уже проснулась, и теперь пьянка шла по новому кругу. За столом рядом с Коляном вгрызся по волчьи в еду  Мохнатый – желваки комьями прыгали за ушами, - тут же жадно напивался папиросным дымом щербатый Свин, в торце стола восседал Иван, Гвоздь развалился в кресле, Чирик с папиросой в зубах примостился на подоконнике.  Осипу во время прогулки стало значительно лучше, но теперь, в этой квартире с запахом алкоголя и курева, его опять начало мутить.

- Да, там не открывал никто, я записку оставил, – ответил Осип. В голосе Коляна он уловил какие-то нехорошие нотки: похоже, тот был не в духе. Какая-то зловещая напряженность висела в воздухе.

- Свин, налей ему. Давай, Спиногрыз, присаживайся, опохмелись. Что ты стоишь там, как Красная Шапочка?

- Нет, Колян, я наверное не буду, - нерешительно сказал Осип. - Чего-то мне дурно, стошнит меня от спирту.

- Пей, я сказал.

Осип уселся за стол, взял с отвращением рюмку. «Сейчас точно стошнит», подумал он. И точно, как только он хлобыстнул из рюмки, лицо его перекосилось мучительно, рвотные спазмы судорогою сдавили горло.

- Эх, брат, да ты совсем слабак, - как-то насильно засмеялся Иван, приподнимаясь со стула. – А ну-ка пойдем, проблюешься в уборной, тебе легче станет. – Он обхватил Осипа сзади, потащил его из-за стола.

- Да не надо, всё уже, - Осип попытался было сопротивляться.

- Пойдем, тебе говорю, проблюешься, - Иван с неожиданной силой толкнул Осипа в сторону двери. В голосе его тоже послышалась затаенная злоба.

Он вытолкал Осипа в коридор, но вместо того чтобы вести в уборную, притянул к стене и припечатал к вешалке, на  которой висела чья-то вельветовая толстовка. Полное, помятое с бодуна лицо Ивана выражало отчаянную решимость.

- Слушай меня, Спиногрыз, внимательно, - зашептал он ему в ухо, прижимаясь и обдавая его пьяным угаром. – Бежим отсюда сегодня же! У меня баба есть одна, в самом центре, у нее можно пока на дно лечь. Я там и продукты кое-какие припас. С Рамазаном я уже говорил, он знает. Сегодня же бежим, слышишь! У Коляна башку сорвало, он ко мне пристал, чтобы я икону ему ту приволок из церкви. Хорошо, если сейчас напьется, забудет, а если нет, я сделаю вид, что пошел за иконой, а сам вас буду ждать там, у церкви. Надо еще попа как-то предупредить. И как только я выйду, ты тоже выходи под любым предлогом. И сразу беги к Рамазану, он сейчас у Чушка, только смотри, чтобы Чушок ничего не понял. Приходите к церкви, и, если Колян со мной еще кого-то пошлет, придется его мочить…

Он оборвал, потому что дверь комнаты распахнулась. На пороге стоял, широко улыбаясь, Чирик.

- Тебя Колян зовет, - небрежно кивнул он Ивану. – А ты здесь пока жди, - прибавил он, глядя на Осипа и загораживая ему проход.

- Ну и о чем вы так шептались? – грудью наваливаясь на край стола, спросил Колян. Он пробуравил  Ивана испытующим тяжеловесным взглядом.

- Да кто шептался-то? – ответный взгляд Ивана подломился, скользнул в сторону. Он  неестественно засмеялся. - Спиногрыз проблеваться никак не может!

- Слушай ты, гнида, - почти не разжимая стиснутых зубов, проговорил Колян. - Если через два часа здесь иконы не будет, мы твоему Спиногрызу яйца отрежем.

Наступила зловещая пауза.

Бахромчатым бурым облаком висел над столиком папиросный дым.  Мохнатый, оторвавшись от жрачки, с веселым интересом наблюдал за происходящим.

-   Сам ты гнида, -  глухим негромким голосом проговорил Иван.

- Что ты сказал? – Колян выскочил из-за стола, с обезображенным яростью, побелевшим лицом подбежал к Ивану, схватил его за грудки. – Ты за базар отвечаешь?

- Руки убрал, - дыша с сапом, пытаясь освободиться от крепко схвативших его вражеских лап, прохрипел Иван.
 
- Ты за базар отвечаешь, я тебя спрашиваю?

- Убрал руки!

- Ты кого гнидой назвал, паскуда?

Тогда Иван рванулся резко назад; освободившись, развернулся и со всего маху ударил Коляна кулаком в висок. Тот только охнул, отлетев к стене, глухо ударился об нее затылком, глаза его на мгновение обессмыслились.

Иван посмотрел с минуту, как на виске Коляна кровенится ссадина, развернулся и, подталкиваемый в спину всеобщим молчанием, двинулся в сторону двери.  Мельком заметил, что на губах у Мохнатого блудит  усмешка… Колян торопился, яростно вырывал что-то, зацепившееся за дыру в кармане. Наконец, справился: в свете запыленной лампы тускло блеснул в его руке вороненой черной сталью «байард»…






Осип слышал, как разорвался выстрел, и потом упала мертвящая тишина. У него похолодело под ложечкой. Через минуту из комнаты  послышался бешеный, лающий голос Коляна:

- Где этот п…дюк? – Он вывалился в коридор; оттолкнув Чирика, схватил Осипа за воротник. – А ну пойдем, п…дюк, посмотришь на своего кореша!

Иван лежал на спине в натекающей луже крови, загораживая проход. Голова его была слегка повернута набок, к  стене, глаза сонно полузакрыты, страдальчески искривлены углы рта. Левая рука его была плотно прижата к груди,  правая беспомощно брошена в сторону.

- Видел? – заорал Колян.- О чем вы там шептались, говори быстро, пока я и тебя не шлепнул! Бежать тебе предлагал?

Осип пытался и не мог говорить, только дрожал с головы до ног и клацал зубами:

- Он это, - голос не слушался его, он заикался от страха. – Он икону нести не хотел… Колян, хочешь я тебе ее сам принесу? Не сейчас только: я когда от Зинки шел, там свет горел. Когда поп спать ляжет, я сам принесу…

- Сейчас неси, - сказал, успокаиваясь, Колян.

- Колян, там поп сейчас. Там и сторожей-то нет никаких. Когда он спать ляжет, я тебе сам принесу.

- Сейчас неси. – Колян перешагнул через труп, исчез в коридоре. Через минуту вернулся, держа в руках привезенный Мохнатым меч. – Попа этим вот кесарем завалишь. И не думай шутки шутить, твой дружок вон уже дошутился. Чирик, проводи-ка его до церкви, чтобы ему одному не скучно было. А вы, - он повернулся к Гвоздю и Берендею. – давайте-ка быстренько этого в грузовик и в реку, да смотрите, поосторожнее. Ну двигайтесь же, двигайтесь, что уставились на меня, как Красные Шапочки?