Часть II. Глава пятая. Заклание ярого солнца

1.

На этот раз священник открыл дверь сразу и молча.

Осип тоже молчал, рот  его  расщепляла вымученная  улыбка. Священник даже не удостоил юношу взглядом: скрывая под опущенными ресницами нехороший блеск глаз,  жестом пригласил внутрь.

Осип,  сжимая меч за спиной, вошел; всё так же молча, словно объяснения между ними были излишни, они двинулись вглубь  церкви. Отец Михаил шел впереди, по бычьи угнув голову, упорно  глядя под ноги. Осип шел следом за ним, он  дышал  медленно,  глубоко,  как  во  сне; кровь  била  ему   в   голову, глаза заволакивал пот. Они миновали свечную лавку в углу у входа,  распятие с Адамовой головой, прошли между двумя расписанными колоннами,  мимо большого подсвечника с потушенными, черными на краях свечами... Осипу вдруг стало казаться, что вместо икон и расписанных фресками стен его окружают деревья, словно бы они шли по волшебному лесу: иконы были на самом деле покрытыми яркими плодами растениями, подсвечники были деревьями, воздевшие тощие руки святые на фресках - цветущими раскидистыми кустами... Шествие это продолжалось бесконечно долго, одно дерево сменяло другое, где-то вдалеке слышалось безрадостное щебетание невидимых птиц. Осип на мгновенье закрыл глаза…

Когда он открыл их, то обнаружил священника уже вышедшим из гущины леса: отец Михаил стоял теперь на берегу змеящейся весело по равнине, ослепительно ярко блестевшей  на солнечном свете реки; от ярого солнца  поблескивали  его волосы и одежда...  Осип снова зажмурился, снова открыл глаза… Лес и река исчезли, они опять были в храме: отец Михаил неторопливо, как на торжественной службе, поднимался  по ступеням амвона к раскрытым Царским вратам. Осипу стало вдруг ясно, что если сейчас священник скроется за этим резным, в опавшей и почерневшей позолоте, иконостасом, он уже никогда не найдет в себе силы сделать то, ради чего сюда пришел, словно эта высокая, закрывающая алтарь, стена из икон  была той границей, за которой он был безвластен.

Какая-то сила толкнула его вперед. Одним прыжком он подскочил к священнику, с непонятно откуда взявшейся мощью воткнул ему между лопаток  старинный меч, потом ударил второй раз, третий…

Меч входил в плоть как в масло. Подрясник отца Михаила на спине мгновенно стал набухать и становится жирным от крови. Священник негромко вскрикнул, покачнулся, но не упал, и медленно повернулся к Осипу.

- Ну вот... - сказал он тихо, словно размышляя о чем-то своем и не поднимая глаз. Всё также  глядя под ноги, шатаясь, он спустился с амвона, сделал пару нетвердых  шагов и, развернувшись повторно, точно ему было не всё равно, где упасть, опять стал подниматься к иконостасу.

Широко открытыми от ужаса глазами Осип следил, как священник, оставляя кровавый шлейф, тяжело, точно ноги его вязли в грязи или песке, поднимается по ступеням. Наконец, отец Михаил преодолел подъем. Стоя уже у самых Врат, он последним напряжением воли попытался приподнять правую руку, очевидно, для крестного знамения, но силы стремительно оставляли его. Привалившись грудью к косяку Царских врат, священник закрыл глаза и начал сползать  вниз.

Осип стоял еще долго, остолбенело глядя на тело отца Михаила. Потом, осторожно ступая,  точно боясь разбудить священника, двинулся прочь из церкви.

Только спустившись с паперти и разглядев черный силуэт сторожащего возле калитки Чирика, Осип вспомнил, что не взял икону. Он тупо посмотрел на Нимродов меч,  силясь понять, что это за безделушка блестит в лунном свете в его руках и почему безделушка эта чернеет кровью... Поняв, он выронил меч из рук на землю и поплелся обратно в церковь.

Словно еще раз желая удостовериться, что все случившееся ему не  приснилось, он вернулся к иконостасу. Отец Михаил  лежал, уткнувшись в каменный пол лицом, головою в алтарной части и ногами на солее. На тонущем в полумраке алтарном  своде возносился в черные потрескавшиеся небеса седобородый Бог. Кровь темно-рудым неторопливым потоком стекала  к ногам убийцы по ступеням амвона.






А коричневоликий Николай Чудотворец всё также отрешенно глядел с иконы в левом приделе... Осип снял икону с  гвоздей. Она была не такой уж большой, но весьма тяжелой: видно, давала о себе знать спрятанная под деревянным киотом золотая рама. Он обхватил икону двумя руками и осторожно понес из церкви.

По ступенькам паперти Осип спустился  к тому самому месту, где он бросил на землю меч, прищуренными глазами поискал его в темноте, поводил ногой по траве, наконец, положив икону на землю, присел на корточки, тщетно пытаясь  найти брошенное оружие.  Меч исчез.

-Чирик , ты меч взял? – позвал Осип, поворачиваясь к калитке.

Ответа не было. Самого Чирика, впрочем, тоже нигде не было видно. Подняв икону с земли, бегая по двору глазами, Осип заметил: в проеме между двух туч над куполом, посеребренная, с черной продымью посредине, появилась луна. Вот так, почему-то подумал он (однажды он видел),  по окончании службы  отец Михаил выносил из алтаря уже опустошенную Чашу…

«Наверно, Чирик взял меч и ушел. Чего же он меня не подождал?» равнодушно подумал Осип.

Пошатываясь, он выбрался за калитку и тут, качнувшись, как от удара, остановился  на полушаге.

- А может быть, он не умер… - глядя перед собой невидящими глазами, пробормотал он чуть слышно. Потом он сказал погромче и понастойчивей: - Только бы он не умер.

Затем он рывком крутанулся к церкви и закричал громко, истерично, что было силы, задирая голову к колокольне:

- Только бы он не умер!!!

В ответ на его отчаянный вопль на  омытой сиянием  звоннице  сам собою дернулся колокольный язык, от шевельнувшегося большого колокола оттолкнулась и поплыло над головою Осипа  гуденье. Гуденье это  залило собою ущелья московских улиц, и где-то за крышами замерло, простонав напоследок… Но вот оттуда, из-за домов, превращающихся на глазах в причудливых огромных животных, взмыл еще один глубокий басовый удар, затем, за голосом голос, перекатом поплыл над городом  многоголосый вызвон, будто одна рука разом рванула за многоверстную вервь, привязанную  к чугунным, тяжким и давно уже закоснелым  языкам    медногорлых   колоколов.

Точно ударами в спину, подгоняемый этим звоном, Осип двинулся прочь, как на крестном ходу, держа образ святителя Николая перед собой. Может быть, от этого звона, а может, от нездешнего света, исходящего от нездешнего темного лика святого, расступалась, освобождая дорогу Осипу,  тьма; сбежавшиеся со всех сторон леопарды со светящейся шкурой, единороги с огненными рогами и серебряногривые львы опускались перед иконою на передние лапы, точно падали на колени. Звон заливал одним половодным потоком улицы, площади и переулки, но Осип отчетливо различал каждый колокол этого великого сороко-сороковного многоголосья: благовест,  как в мутном зеркале,  гудевший в сумрачном свете, набаты сражений, поющие хрипло о битвах, дрожащий в глубинном ознобе жалобный перебор - погребальный звон, падавший  водопадом  вселенской скорби... Колокола звонили со всех сторон, певучие всплески  железа летели  к карнизам, бились о стены и пробивали стены, и тогда из образовавшихся дыр пробивались наружу зеленые, голубые и золоченные  шлемы и  луковки: из серого мяса сталинских новостроек выплывали отрубленными головами погибшие московские церкви. Разрушенная Москва прорастала сквозь построенный на ее руинах нерусский город.

И по всему этому городу воскресали из мертвых расстрелянные  звонари, поднимались на снесенные звонницы и били, били и били в разбитые  ворогом колокола. 





2.

- Колян, Берендея взяли! Надо ноги делать! – закричал Чушок, появляясь на пороге блатхаты.

За столом, заваленным грязной посудой, из всей честной компании оставались лишь Колян и Мохнатый, да еще в углу комнаты ссутулился на стуле недавно вернувшийся  с «мокрого дела» Осип: он сидел неподвижно, безвольно уронив руки между колен, невидящими, точно стеклянными, глазами глядя перед собой. На крики вошедшего бандита он не обратил никакого внимания.

На Коляна и Мохнатого сообщенье Чушка произвело куда большее впечатление.

-  Что еще за новости!? – Колян, густо краснея, рывком поднялся из-за стола.

- Берендея повязали… - задыхаясь, рассказывал Чушок. - Лягавый один, Рамазанов друг, забежал, предупредил. Я сразу к тебе побежал.

-  Рамазан где? – резко спросил Колян.

- На бану, должно быть, на Павелецком. Слышь, Спиногрыз, - обратился он к Осипу, который даже не повернул головы в его сторону. – Рамазан тебя и Ивана на Павелецком ждет, под расписанием.  – Он опять повернулся к Коляну. - А где Иван-то? Где вообще весь народ?

- Прогуляться пошли, - зло ответил Колян. Он вышел из-за стола, принялся торопливо застегивать пуговицы на измятой рубахе.

- С мусорами, что ли, снюхались?  А может они того, дурку валяют?

- Какую «дурку»? Ты бы видел лицо этого лягавого!

Колян в волнении прошелся по комнате, вопросительно косясь на Мохнатого.

- Уходить надо, - твердо сказал Мохнатый.

Еще секунду Колян стоял в раздумьи. Потом в глазах его блеснул решительный огонек. Он быстрыми шагами направился в комнату, где все еще спал невинным сном младенца Сорока, единственный из компании, проспавший все страшные события этой ночи. Колян со всей силы ударил Сороку ногою в бок. Тот охнул, тараща глаза, сел на  топчане.

- Спишь, говноед!? Уходим, Берендея с Гвоздем повязали. Собираемся, быстро!

Через минуту всё в комнате стояло вверх дном: все суетились, одевались, складывали вещи. Один Спиногрыз  всё также неподвижно сидел на стуле, как будто всё, что происходило, не имело к нему ни малейшего отношения.

Уже минут через десять все были в сборе.

Чушок выбежал на улицу, убедился, что двор пуст, ничто не мешало бегству. Как только он вышел, Мохнатый подошел к Коляну, что-то вполголоса сказал ему, косясь на Осипа, сидящего в углу в совершеннейшем ступоре.

- Да запросто, - ответил другу Колян.

Он подошел к Осипу, подергал его за воротник рубашки.

- Спиногрыз, пойдем-ка,  у меня к тебе разговор есть.

Осип равнодушно поднялся, вышел вслед за Коляном из комнаты.

- Проходи, - Колян пропустил его впереди себя. Пока Осип заходил в спальню и движением страшной усталости приваливался к простенку между окном и кроватью, задержавшийся в коридоре Колян вытащил из кармана «байард»  и, передернув затвор, спрятал обратно в карман.

- Ты, дружок, извиняй, конечно, - сказал он, появляясь в комнатке, держа правую руку в кармане. – А только ненадежный ты. Так-то вот.

Он резким движением выхватил оружие из кармана. Только в последний момент, когда Колян почти воткнул вороненое пистолетное дуло Осипу в грудь,  лицо юноши покрылось пленкою ужаса, ожившие глаза расширились, затрепыхались губы...







Через несколько секунд после прогремевшего выстрела Колян уже был в коридоре.

- Всё, уходим, уходим! – закричал он.

- Стой, а икона? – схватил его за рукав Мохнатый.

- Ах, да.

Икона стояла на тумбочке в комнате, где лежал Спиногрыз. Несмотря на всю суету и царящий переполох, Колян остановился на секунду, невольно залюбовавшись: с иконы сняли деревянный киот, и теперь золотая рама с прилегающей к ней жемчужной обнизью и встроенными по углам большими рубинами в окружении изумрудных горошин и синих пластинок сапфира предстала во всем своем древнем великолепии… Стараясь не наступать на натекшую на пол кровь, он подошел к столу, сгреб икону и попытался ее поднять, но тут к своему крайнему изумлению обнаружил, что она оказалась неподъемно  тяжелой.
 
«Что за черт?» Колян  расставил широко ноги,  поднатужился; потом,  покраснев от натуги, ощерил по-волчьи зубы...

Икона будто бы приросла золотой своей рамой к тумбочке и стене…  Колян, часто моргая,  отступил от лика, в смятении вперил глаза в святого. Ворох безумных мыслей завертелся на миг в его голове, и он вдруг почувствовал, как правая рука его зудит желанием перекреститься... Нарастающий шум приближающейся машины вырвал его из уз оцепенения, потом дверь за его спиной распахнулась с шумом, и в комнату просунулась голова перепуганного вусмерть Сороки:

- Колян, шухер, едут... кажись, лягавые! Тикаем, Колянчик!!

«А пропади оно!» Колян  пробежался потерянным взглядом по комнате, безнадежно махнул рукой; в дверях, однако, не выдержал: последний раз обернувшись, пристально посмотрел на отрешенный коричневый лик святителя Николая. «А вот был бы прикол», мелькнула в его голове еще одна безумная мысль, «на рожи мусоров поглядеть, когда они  тебя  поднимать будут... Ить это ж, бля, рассказать кому…»

И, больше не утруждая себя раздумьями,  вслед за друзьями он кинулся в ночь, где своим длинным белым платком еще шелестела над крышами старообрядка-луна.






3.

НОВЫЙ  ДНЕВНИК ПРОФЕССОРА БАСАНГОВА.

Все. Это случилось. Меч Нимрода в моих  руках. Мне всё еще кажется, что я сплю.

Вчера ночью из «моего» дома на улицу вышли двое: один, с явно бандитской рожей, и с ним совсем еще молоденький парень. Юноша явно был не в себе, а, может быть, просто пьяный, в правой руке он, не скрываясь, держал мой Меч. Я  двинулся вслед  за ними, и никогда еще в жизни я не чувствовал такого волненья... Мы миновали несколько темных кварталов  и дошли до ограды какой-то неизвестной мне церкви. Тот, что постарше, остался снаружи, а юноша вошел за калитку. Я перелез  ограду с другой стороны и поспешил к входу в церковь. Тут я чуть не столкнулся лоб в лоб с этим безумным парнем, уже сходящим вниз по ступеням. Если бы он увидел меня, я бы не удержался и кинулся бы на него, чтобы отобрать мой Меч. Но он ничего не заметил, хотя весь двор ярко был освящен луной: пробормотал что-то себе под нос, потом опять поднялся по паперти и постучал в дверь. Ему открыли, и он на какое-то время исчез.

Он вышел из церкви довольно скоро. Меч был в его руках, сам он шатался: очевидно, там внутри произошло что-то ужасное. Шатаясь, он сошел по ступенькам, потом бросил Меч прямо на землю и вернулся в церковь. 

Сдерживаться я больше уже не мог. Я подскочил и схватил  оружие. Это был он, тот самый Нимродов Меч, Меч Мохту, воспетый в древних песнях магорда!!! Рукоятка в виде обнаженной богини Варру блестела под лунным светом, по клинку мне на пальцы стекала кровь.

Не помня себя от счастья, я издал радостный крик. Это было моей непростительной ошибкой. Калитка открылась, и оттуда высунулась рожа второго бандита. Моя радость тут же сменилась паническим страхом, не за себя, конечно, а страхом потерять так  чудесно добытый Меч. Я кинулся наутек, прижимая оружье к груди. За церковью подонок настиг меня и повалил с ног. Плохо что-либо соображая, я выкинул перед собою свое оружье. Меч воткнулся ему в живот.

Итак, прошлой ночью Мечом были заколоты как минимум двое, и одного из них убил я. Бог свидетель, я  не виноват в этой смерти. Я думал еще недавно, что с той самой минуты, как  Меч окажется в наших руках, им уже не будут никого убивать. Но только теперь я понял: оружие это нам еще пригодится.

Еще я понял: всё то, о чем мы так долго мечтали: эра великой любви, эра всеобщей свободы  всё же не самоцель, а только ступенька на великом пути эволюции Духа. Свобода нужна была нам, чтобы копать засыпанные  черепками и мусором вековых наслоений могилы, свобода нужна была нам, чтобы вскрывать курганы, охраняемые псами прошлого, свобода нужна была нам, чтобы ничто не мешало нам заполучить в наши руки Оружие, но теперь, когда Меч в наших руках, мы должны и обязаны удержать его силой от любого посягновения.

Еще я понял: грядет, грядет на уставшую от анархии землю великий и справедливый порядок, но не старый разрушенный нами порядок пап, королей  и необразованных  злобных  монахов, а Новый вселенский Порядок, порядок Единой Веры, Единой Власти и единородного, обетованного нам от века и ждущего своего часа Принца. Так суждено ли увидеть мне лучезарного Принца Духа, несущего безопасность и благоденствие, Майтрею, Мессию обетованного, грядущего на белом коне от Самбатион-реки или  от великих рек Индии? Что ж, если не суждено, то  ученикам своим я завещаю нести древнее оружие Мохту. Они отдадут его пресветлому Принцу, верховному Властителю Мира, объединителю вер и народов. Этим Мечом он упасет объединенные племена, смирит последних фанатиков,  разгонит фантомы прошлого, сокрушит зубы неверующих в грядущее Царствие Духа. Гряди, гряди, Принц-Майтрея!  Меч Древних уже приготовлен, освобожден от ножен; пришествия твоего уже ждут с упованием народы и царства!