Похмелье души

P.S. Не обессудьте: правила знаю, но в жизнь, увы, часто, приходится жить и выживать вне всяких правил.
Надеюсь, что кому-нибудь, читая эту повесть станет легче. Кто-то перестанет томить себя произошедшим. Кто-то улыбнется, раньше, чем улыбнулся я и поймет, что жизнь ни-ког-да не прекращается. Поэтому - нужно жить.
Живите!
И не взыщите, что нарушил правила...

Мама умерла.
Это произошло два года, без каких-то  двадцати трех дней, назад. Именно поэтому  я поставил точку в конце первого предложения: прошедшее время стерло многоточие. Как и многое, если не все, что значила она для меня в жизни.
Сегодня жизнь представляется мне совершенно иначе, чем  когда мама была рядом. Именно была: хотя бы потому, что покинула она нас ( меня, папу, всего пару  родственников, осознающих себя таковыми) только после того, как я дал ей слово: жить.
Невзирая ни на что.
Смотреть за папой, пока он тут… и жить.
И тогда, когда говорил, вернее, шептал ей на ухо, свое обещание, и сейчас абсолютно уверен – не дай я его, ее кома длилась бы не месяц ровно (с одиннадцатого апреля до 12 мая), а неизвестно сколько.
До нашего разговора в общей палате реанимации больных в состоянии инсульта, вызванного совершенного разными обстоятельствами их жизни и состояния здоровья, она, даже в коме, вела себя в несвойственной ей манере. Мешала сестрам делать необходимые процедуры и мероприятия, ссорилась и, даже, ругалась с ними нецензурно.
Чтобы моя мама ругалась, с незнакомыми людьми, нецензурно – вне всякой ее жизни. За пределами ее сознания. Только я и она понимали, чем обусловлено такое ее поведение в первые полторы недели состояния комы: беспокойством обо мне. Мыс-лью, что я продолжу свою фразу, сказанную маме после второго развода.
- Я живу только для тебя и ради тебя. Живи как можно дольше потому, что когда ты уйдешь, мне останется только присмотреть за папой, распорядиться насчет всех могил, за которые отвечаю и все…
Только ее кома и поведение в ней заставили меня пересмотреть свои намерения.
Не оттого, что я передумал или испугался.
Не потому, что осознание греховности подобной мысли и для мужчины, и для еврея – излишне велико.
Просто я понял, что мама, прожившая свою жизнь после моего рождения ради и для меня, не успокоит свою душу, если я окажусь эгоистом.
Поэтому поведение ее в коме, до нашего разговора и после него, было понятно только нам двоим.
Так же, как и  ее прощальный взмах ее руки в понедельник 10 мая, после которого сразу наступила среда 12-го…
Для меня сегодня уже не удивительны и не странны рассказы людей о том, что с человеком в состоянии комы можно легко беседовать и разговаривать, даже не получая от него реплики в ответ. Для этого нужна самая малость: духовная общность и душевное родство.
Как было и есть, по сей день, у меня с моей мамой…
Как будет всегда.
Когда на экране дисплея компьютера появляются эти строки, я уверен, она внимательно читает их и радуется, что сын держит слово…
Как же иначе, мама: ведь это твой сын…
Полагаю, что в этой повести опять не будет ни предисловия, ни послесловия. Жизнь без прологов и эпилогов, друзья мои, тем более похмелье.
Особенно души.
Почему?
Потому, что желание излить из себя то, что еще бродит внутри и колобродит душу наизнанку, зрело и вызрело.
Наконец, вызрело.
По крайней мере, для меня.
Ведь и эту повесть я пишу, будучи абсолютно не читанным.
Не известным.
Не изданным, не считая маленького тиража первого романа, спустя пару месяцев после маминого ухода, и его спокойной рассылки четырем десяткам знакомых людей.
Но желание и наглость писать о том, что меня волнует, бередит – не прошло. Вряд ли вообще пройдет.
Сюжеты рождаются и умирают.
Как люди.
Об одних – остается память. Об многих – ничего.
Так как пишу, оставляю себя посередине: даже если никто, кроме меня не прочтет.
Ни эту повесть.
Ни два десятка других повестей и рассказов, ни, практически тысячу на данный момент, стихов.
Не страшно.
Не обидно.
Немного грустно, но ведь это жизнь.
Прекрасная, как ладошка дочери и жесткая, приклад автомата.
Счастливая, всегда, как весна: всегда.
Непредвиденная, как любовь.
Не передаваемая в ощущениях, как похмелье.
Особенно: души…
Мы всю жизнь бродим в поисках счастья, которое каждый из нас понимает по-своему.
Правильно: ведь это мое счастье. Если оно кому-то принадлежит, то раньше или позже мы разойдемся. Так и происходит. Потому, что счастье, как детство – всегда только мое…
Двор: мой двор.
Он вошел в жизнь одновременно с осознанием, что я – это я. Двор казался огромным, как жизнь. Когда сегодня, благодаря еще пока папе…, я выскакиваю в него – поражаюсь: он мал, как успехи… Почему так произошло? Отчего жизнь стала малоразмерной? По каким причинам все сфокусировалось, или съежилось вначале в годы, потом в месяцы, а сегодня речь идет уже о часах?
Часы  работы.
Часы сна.
Минуты еды.
Мгновения стихов и вот – какое-то время на прозу.
Жизнь, огромная как двор нашего дома, превратилась в за-штатную лестничную клетку съемной квартиры.
Все привычно.
Все обычно.
Нет закоулков, пугающих неизвестностью и возгласа мамы или бабушки: «… ты где?» Потому, что жизнь прошла или оттого, что некому беспокоиться обо мне?
Мы бежим по жизни, расталкивая не только окружающих, но и самих себя. Стараемся дотянуться до всего и схватить больше остальных, не замечая, как от наших касаний мир крошиться и рушиться. Поэтому мой двор съежился в лестничную клетку?
Жизнь каждого из нас, как огромный айсберг. По мере жития от него откалывается все больше и больше льда. Наступает момент, когда уже и айсберга, практически нет – так тускло сверкающие перед окончательным таянием непрозрачные о  времени осколки замерзшей воды, лишь портящие обзор остальным глыбам настоящего льда разных размеров.
На мой взгляд, то, что истинное, плюс-минус, понимание жизни, ее сути, причинно-следственных связей и глупости греха приходит к нам слишком взросло – не совсем правильно. Даже с учетом того, что ко многим оно вообще не приходит никогда.
Ведь в юности и в зрелом возрасте можно было бы многое не только создать, но и разрушить иначе. Только вот сослагательного наклонения у жизни нет.
«Сегодня» для каждого из нас наступает неожиданно.
Возможно, для кого-то вовремя.
Бесспорно: с опозданием для значительного большинства землян.
Абсолютно – слишком поздно.
Когда, неожиданно для себя, в зеркале видишь не себя, а отражение твоего ego в конкретной  исторической обстановке. В антураже надежд и сомнений, ошибок и мечтаний, разлук и повседневности, превратившей огромную жизнь в суету рефлексов и обязательств. При этом многие предпочитают доминирование первых над последними: по отношению к близким более, чем к остальному человечеству.
Сравнение жизни с айсбергом лично мне еще по нраву потому, что так проще, легче или холоднее объяснить непонимание и разлуки. Два куска льда, каким бы прозрачным и звонким не был бы каждый из них не просто соединить: прочно и надолго.
Да, возразите вы, для этого нужно немного нагреть их соединяемые стороны. Правильно: теплом души. Только так можно соединить разных людей и если они расстаются, то именно по причине отсутствия оного тепла души у одного из них или у обо-их.
Я – не исключение. Или тепла было недостаточно, или слишком жарким оно было и плавило насквозь: может, вообще, грел не тех? Не суть важно. Результат: айсберги столкнулись, дрейфанули по воде жизни некоторое время и драпанули: в разные стороны с различной степенью ущерба.
Жизнь.