Моё. Сытница. Автобиографическая повесть

Читая память, вдруг очнулся
И оказался в том селе,
Где в мир житейский окунулся,
С печальным роком на челе.


                Сытница

«Маню, а дэ твий Толик?
А нащо вин Вам, мамо?
Зараз прыйдэ фотограф, трэба их э Володею
зфотографуваты»укр.
 Володя, мальчик лет четырех, стоял у лавочки под хатой одетый по-праздничному: в девичьем легком пальтишке, в коротеньких войлочных сапожках и в картузе, судя по размерам, отцовском. Володя переминался с ноги на ногу, держал под мышкой тоненькую, как и он сам, книжечку, важно поглядывал вокруг, изредка почесывая за ухом. Стена за лавочкой была занавешена покрывалом с замысловатым орнаментом. Покрывало закрывало облупившуюся штукатурку, из-под которой - проглядывалась бревенчатая стена.
Из-за дома неожиданно появился второй мальчик - Толик, он был чуть повыше Володи, и на пол года старше. Чумазый запыхавшийся с прутиком в руке, он гнал перед собой всклокоченного ярко-красного петуха. Получив лёгкий подзатыльник, Толик остановился, виновато потупился, захлопав глазами. Он был одет в коротенькую выгоревшую светлую курточку с тремя разными пуговицами, в коротких и широких штанишках. На ногах были надеты коричневые мамины чулки и, видавшие виды, ботиночки с ободранными до белизны носками. Маня взяла Толика за руку и подвела к большой деревянной бочке с дождевой водой, что стояла на углу дома под стрихой2. Зачерпнув ладонью воду, умыла чумазое личико сына и вытерла подолом юбки. Только после этого мальчуган понял, что пред¬стоит что-то необычное. Он прислонил к стене прутик, что до сих пор держал в руке и вопросительно взглянул на мать. Мама одернула курточку сына, подтянула ему чулочки, где-то у себя отцепила булавку и зашпилила воротничок курточки под самое горлышко и направилась с сыном к лавочке под хатой.
А здесь подготовка к съемке шла полным ходом. Фотограф, рыжеусый мужчина средних лет, в полувоенной одежде: синие бриджи, заправленные в сапоги, китель защитного цвета и серая шляпа на голове. Он установил большую деревянную треногу и приладил на неё камеру. Камера была тоже деревянная, сверкала лаком и множеством медных петелек и застёжек, спереди выступал короткий толстый объектив с голубоватой линзой.
Володю с Толей поставили на лавочку, Толе тоже дали книжку под мышку, только без обложки. Вова тут же застыл как изваяние: ноги в стороны, руки по швам. Толик в своём стремлении быть впереди, хотя на узкой лавочке это сделать было трудно, всё же выдвинул ногу и руку вперёд, закусил губу и, насупив брови, уставился в объектив.

Бездушный луч зрачка немого,
Мальчонку строго оценил,
И в виде, снимка неживого,
Меня, тогдашним отразил.

Фотограф меж тем пригнулся за аппаратом и накрылся чёрным куском материи, подвигал ножки треноги, покрутил объектив и закрыл его чёрным большим колпачком.
Мальчишки, как заворожённые наблюдали за манипуляциями усатого дяди и с нетерпением ждали, что будет дальше. А дальше дядя ещё чуть поколдовал, что-то подвигал, пощёлкал, попросил не двигаться, пообещал, что вылетит птичка. Птичка не вылетела. Открыл и закрыл объектив, спросил – «Кто следующий?»
Следующими были мама Толи Маня с сестрой Надей. Они уже нарядились в цветастые платки и, заглядывая в маленькие зеркальца, пудрили носы. Сёстры отодвинули скамеечку, стали напротив фотографа и ждали съёмки.
Толя вертелся возле фотографа, и ему не терпелось до всего дотронуться. Вдруг он истошно завопил, подбежал к маме и обхватил её за ноги, требуя продолжения съемки. Пришлось вынести стул и поставить на него мальчугана и фотографироваться вместе с ним, предварительно надев на него пальто Володи, решили, что так будет красивее.
А дальше все пошло своим чередом фотограф сложил треногу, завернул камеру в кусок материи и направился в соседний двор, а сёстры пошли по своим делам. Толик забежал в дом, разделся и подсел к Володе, который сидел возле печки, из которой пахло чем-то очень вкусным. Володя был самым младшим и любимым в се¬мье и большую часть времени находился возле своей мамы.
Хотына, так звали мать Володи, хлопотала по хозяйству, брала ухват и то и дело передвигала в печи чугунные горшки разных размеров. Между горшками в самой глубине печи стоял поднос, из него-то и разносился по всей хате аромат. На подносе ровными рядочками располагались румяные пузатенькие пирожки с творогом, с картошкою и с потрибкою3.
Наконец очередь дошла до пирожков, Хотына рогом ухвата зацепила поднос с пирожками и подтянула его на самый край печи. Ловко орудуя метёлочкой из больших гусиных перьев, перемотанных суровой ниткой, окунала её в мисочку с постным маслом и мазала каждый пирожок. Полюбовавшись на свою работу, повернула поднос задом наперёд и задвинула его обратно в печь, закрыв её полу¬круглой железной крышкой. Через некоторое время, поднос с пирожками был выдвинут окончательно, поставлен на стол и накрыт полотенцем. «Щоб дийшлы»4- молвила Хотына, видя вопросительный взгляд мальчуганов.
На стенах у печи, и на самой печке повсюду висели пучки всевозможных трав и цветов. Это было лекарственное хозяйство Хотыны, Лекарств не хватало, да и купить было не на что, а Хотина умела лечить травами, а также заговорами.
Между печью и стеной была натянута верёвочка, на которой висели аккуратные связки листьев табака. Внизу под табаком был устроен деревянный лежак, застеленный двумя шинелями. Муж Хотыны - Сергий Сыдорович, низкорос¬лый, коренастый с пышными усами дедок шестидесяти лет с мохнатыми бровями. Он курил нещадно и поэтому постоянно заботился о запасе тютюна5, который сам выращивал и сушил в этом закутке. Здесь он и спал, задёрнув занавеску.
Напротив печи располагалось окно с ситцевыми занавесками. Под окном стояла длинная дубовая лавка, а перед ней дубовый стол. Над столом висела керосиновая лампа. На стене, рядом с окном, висел портрет Сталина за стеклом, в рамочке. Рядом с портретом, размахивая жестяным кружочком-маятником, невозмутимо тикали часы-ходики в деревянной коробочке. На циферблате  под стрелками были изображены медведи в лесу. Из коробочки часов свисали вниз две цепочки, на одной висела железная шишка, окрашенная в коричневый цвет, другая цепочка с колечком на конце, висела на гвоздике под часами.
Под мерный стук маятника, прислонившись к стене у печки, Володя задремал, и мирно посапывал. Толик ещё бодрился и пересел к окну. На подоконнике лежала стопка аккуратно нарезанной газетной бумаги, это дед приготовил для курева. На верхнем листочке отрезались странные слова: Пролет – ПРАВ – Орган – Вождь - Сталин.
Разглядывая буквы Толик, послюнявив палец, пробовал изобразить их на стекле окна. Буквы П.О.И Т получались неплохо, наверное, потому что напоминали ему: П- скамеечку, О - калач, Т- похоже, было на молоток. В дальнейшем это было его основным занятием: что ни будь срисовывать.
День клонился ближе к вечеру, луч света от окна переместился в дальний угол комнаты, высветив божий угол. В этом углу помещалась икона Божьей Матери с младенцем, обрамлённая золотистым окладом. Икона сверху была накрыта белым рушныком, концы которого свисали по бокам и внизу разведены в стороны. Перед иконой на тройной металлической цепочке висела горящая лампадка. Блики от колеблющегося огонька отражались от обрамления, и лики казались живыми.
Хотына была человеком глубоко верующим, и каждый раз перед сном заставляла всех детей произносить молитву «Отче Наш». При этом детям труднее всего удавалось быть серьезными, повторяя за Хотыной слова молитвы. Нельзя было смеяться и вертеться. Провинившийся тут же получал наказание розгой.
Вова с Толей наевшись пирогов, сытые и довольные сидели на печи, и слушали сказки, которые Ганя - сестра Вовы учившаяся в третьем классе, и время от времени читала им сказки вслух. Ах, какие это были сказки, порою дух захватывало. Тогда все трое склонялись над книгой и разглядывали картинки прочитанной сказки. Иван царевич, Алёнушка, Царевна лягушка, Финист Ясный сокол. Этот волшебный мир настолько реально проникал в детское сознание, что всё это казалось реальностью, только где- то там, в других местах.
    Вечерело, вся семья уже собралась за столом вечерять7. Хозяйка накрыла стол, на середине стояли три чугунка - большой с борщом заправленным толчёным салом, в другом, поменьше, дымилась картошка со шкварками, и маленький - с тушёной капустой с фасолью. Центральное место за столом занимал глава семейства - дня Сергий. Он начинал трапезу с того, что в тарелку с борщом или с супом накладывал кусочки хлеба или сухарей и тогда начинал есть, и непременно с луковицей. По бокам сидели сыновья. Последним пришёл Шура, парень семнадцати лет, он пас деревенских коров, был очень похож на отца и во всём ему подражал.Также серьёзно и деловито накрошил хлеба в тарелку, и с аппетитом смачно уплетал свою порцию.
С другой стороны сидел Гриша, ему исполнилось девятнадцать и со дня на день его должны были взять на службу в армию. Он очень гордился этим и чувство¬вал себя взрослым. Да и должность соответствовала - работая завклубом, он был ещё и секретарём комсомольской организации, хорошо играл на гармошке, на гитаре и, даже, на расчёске. Непонятно, в кого он, так как никто в семье больше музыкой не владел, хотя на праздники, за веселым столом, пели все и пели красиво.
Против окна расположились все четыре дочери: Маня с Надей, уже знакомые нам, и Женя с Ганей. Женя ходила в шестой класс и только сейчас закончила де¬лать уроки, она и Ганя кушали варёную картошку, зажаренную шкварками8, и запивали молоком. Ели молча, за едой не принято было разговаривать.
Хотына то подносила кушанья, то уносила посуду, потом садилась с краю на стилэць9 и немного поев, опять хлопотала с горшками и мисками. Успевала заглянуть на печку к детям и навести там порядок, если дети начинали сильно шуметь. После трапезы, чем бог послал, посудачили на деревенские темы, обсудили услышанные последние новости. Электричества и радио не было, а сидеть при керосиновой лампе было накладно - керосин экономили, поэтому вся семья вскоре стала готовиться ко сну.
Вова, Ганя и Женя спали на печке на разосланных фуфайках и ватных штанах, накрывшись кожухом10.
Гриша с Шурком спали на палатях11 - у стены, занавешенной полосатым, домотканым рядном2. Над рядном висели два плаката: на одном женщина с поднятой рукой и надписью «За нашу Советскую Родину», на другом были изображены люди различных рас, которые держались за руки, а над ними летали голуби и разноцветные воздушные шары, с надписью «Миру Мир» на разных языках.
У другой стены стояла железная кровать, здесь спала Хотына с Надей. Над кроватью была прибита гвоздиками картина, намалёванная масляной краской на большом листе картона. Эту картину привез из Луцка Гриша, когда ездил за книгами для библиотеки сельского клуба. На картоне была изображена романтическая сцена. На тёмно-синем фоне сверкали звёзды вокруг серповидного месяца. Под звёздами справа стояла беленькая хатка под соломенной крышей, а в левом углу картины стоял парубок13 в красных шароварах и в вышитой рубахе. Парубок одной рукой обнимал девушку, одетую в белую вышитую кофточку и в цветастый сарафан, а другой придерживал свитку,14 перекинутую через плечо. Девушка, потупив очи, теребила свою косу с вплетённой красной ленточкой. Посередине этой идиллии располагался пруд, где навстречу друг другу плыли два лебедя. Внизу картины белела надпись: (КОХАЙ МЕНЕ ЯК Я ТЭБЭ)15.
  Над картиной висели фотопортреты Хотыны и Сергия в простеньких деревянных рамочках. Портреты сверху были накрыты вышитым рушником, свисавшие концы которого, были разведены в стороны, как на иконе. В нижних уголках портрета Хотыны были вставлены фотокарточки двоих её погибших сыновей: Коли и Жоры.
Сергий спал отдельно, за печкой, под сохнущим табаком. Там он постоянно ворочался, что-то бормотал во сне и постоянно кашлял (сказывались последствия газовых атак во время «Первой Мировой», когда он служил в царской армии). Но сегодня деда дома не было, он работал ночным сторожем на колхозном току. В 41- ом дед не воевал, а был назначен председателем колхоза. В 47-ом, во время голо¬да, Гриша с Шурой на этом самом току унесли мешок соломенной трухи, что бы просеять что ни будь для каши или супа. Есть было нечего, а очень хотелось. Власти дознались и Сергия Сыдоровича с председателей сняли, хотели посадить, но учли прошлые заслуги и перевели в сторожа. Сыновей пожалели по молодости лет.
Маня с Толей спали в своей крохотной комнате. Эту комнату выделили Мане, когда она родила Толю, вернувшись из Германии в конце войны, куда она, семнадцатилетней девчонкой, была угнана ещё в 42-ом году, вместе с другими одно¬сельчанами. После когда она чудом вернулась, ей приходилось скрываться от своих и от чужых, в войну от полицаев, а после от отрядов ястребков. Отряды ястребков имели широкие полномочия, они выявляли предателей, шпионов, саботажников, неплательщиков налогов и так далее. Натерпелась Маня, и в подполе отсиживалась, и на горищи16 пряталась. И стригли её на голо, чтобы выдать за мальчика. В самом конце войны появилась надежда на какое то благополучие. Влюбился в Маню командир отряда ястребков Иван Бугаев. Война кончалась, стали готовиться к свадьбе. Но на День Победы Иван погиб в стычке с бандой бандеровцев.
Положение Мани осложнилось, когда стала видна её беременность. В селе пошли пересуды, в то время мораль была строгой. Мать с ребёнком без отца становилась изгоем общества. Хотына, как женщина мудрая и находчивая предложила; если родиться ребёнок выдать его за своего. И поэтому как могли, скрывали беременность Мани туго перевязывая ей живот. Благо, что и сама Хотына, вскоре забеременела.
Лето и осень прошли в заботе да в работе. Отгуляли октябрьские праздники, приближался Новый год, Рождество Христово. Праздновать начали ещё с 24-го декабря, так как на Волыни жившей под Польшей до 39-ого года, праздновали Рождество и по католически. Праздник хороший весёлый, не грех попраздновать и два раза. Эти первые послевоенные праздники народ праздновал от всей души, как в последний раз в жизни. Натерпелись, настрадались за войну. Святки колядки, всё было, и в суматохе праздников, 3-е го января 1946 года, Маня родила мальчика Толю, и с тех пор жила с ним в отдельной комнате. Комната была небольшая с маленьким окошком, собственно это была условно отдельная комната, угол отгороженный занавесками.
Через полгода, в июне, Хотына благополучно родила Вову и записала обоих мальчиков как своих детей. А ровно через год, в трудный и голодный 47-ой, Хотыну наградили орденом «Мать Героиня», как мать, родившую и воспитавшую 10 детей, назначили небольшое пособие, полагавшееся к ордену. В стране свирепствовал голод, и это пособие и кое какие привилегии были как никогда к стати. И всё же, этот год унёс две жизни из семьи Хотыны. Погиб от рук бандэровцев самый старший сын Коля и умер от болезни сын Жора.
Толиной маме трудно было растить сына одной, без мужа. И она решилась выйти замуж за Ивана Ткачука, который, как ей казалось, мог стать опорой в её нелёгкой жизни. Он работал заготовителем зерна и часто ездил в командировки, и вначале помогал немного, потом стал выпивать, и жизнь с ним не сложилась. Через два года когда родилась Толина сестрёнка Галя, Иван куда то уехал и больше не появлялся. Галя росла спокойным, молчаливым ребёнком, все время лежала в колыске17, подвешенной к потолку посреди комнаты. Маня работала приёмщицей в молочарне18, которая располагалась в другой половине этого же дома. После рождения Гали, Маню определили на лёгкий труд, чтобы она могла заниматься ребёнком. Она время от времени приходила в свою комнатку, чтобы перепеленать и накормить Галю. Толя, как мог, помогал маме; подавал соску сестричке или придерживал её за ручку, или ножку при пеленании, а то просто лялякал ей вместо колыбельной.
Прошло уже пять лет после окончания войны, жить стали лучше, уже не голо¬дали. Колхоз как многодетной семье выделил корову, прикупили в колхозе кабанчика. По двору бегали куры. Но государство начало душить налогами. Налоги надо было платить буквально за всё, даже за деревья. Сад возле дома пришлось вырубить, оставили только вишню и яблоню.
Сегодня Пасха! Все дома и все прихорашиваются, каждый по-своему. Хотына вынула из сундука праздничную юбку, расшитую разноцветными лентами, кофту и головной платок в ярких цветочках. Сергий Сыдорович на широком кожаном ремне правил бритву. Толя с Володей, роззявив рты, стояли рядом и наблюдали за действиями деда-отца. Этот ремень оказывал на них магическое действие. Их иногда им пугали, за какую нибудь - провинность, но никогда им не наказывали, но было достаточно по обещать выпороть - действовало мгновенно. Но вот, кажется, бритва готова, дед устраивается возле окна. На подоконник прилаживает обломок зеркала и, намылившись помазком, начинает бриться. Бреется долго, тщательно разглаживая глубокие морщины на щеках. Побрившись, дед зовёт Хотыну.
- Стара! Иды оскубы трохи.
- Мовчи вжэ. Молодый. (укр.) - Ворчит Хотына, берёт гребень, ножницы и приводит в порядок космы Сергия, затем подправляет усы и брови.
Каждый был чем-то занят: искали, примеряли, гладили, начищали. Хотына статная, подтянутая, в своём праздничном, но строгом одеянии, совсем непохожая на ту, будничную, в постоянных хлопотах и заботах, вызывала зависть у молодых своим убранством, а те никак не могли окончательно нарядиться. Наконец, все наряженные вышли из дома и пошли по улице в сторону церкви. На улице было полно народу. Все выглядели нарядно, улыбались друг другу, говоря при этом «Христос воскрес» и «Воистину Воскрес»1 , и целовались. На краю деревни, возле небольшой деревянной церкви, стояла большая толпа народа. Посередине ходил батюшка в расшитой золотом рясе. В одной руке он держал сверкающий крест, а другой рукой размахивал кадилом, от которого разносился благоухающий дымный запах ладана.
Толе с Вовой всё очень понравилось, их то и дело гладили по головам и угощали конфетами и пряниками. Наевшись угощений и набегавшись вволю, и уже сидя дома и разглядывая фантики от конфет, ребятишки продолжали получать подарки уже от своих родных и крёстных.
Вечером, когда садились за стол, пришёл Манин(Толиной мамы) ухажёр Андрей. Толя ждал его с нетерпением, дядя Андрей, так его называл Толя, обещал ему карандаши и тетрадь. Да и вообще, Андрей всем нравился: в синем мундире, в блестящих хромовых сапогах, с пистолетом и полевой сумкой. Он был аккуратно побрит, под¬стрижен и предельно вежлив.
    Он работал участковым уполномоченным в районе. У Андрея Верещагина была непростая судьба, он рано лишился родителей, воспитывался в детдоме в Кирсанове, потом учился в ремесленном училище в Москве. Когда началась война с Германией, он пошёл добровольцем на фронт, прибавив себе два года к своим шестнадцати. Под Гомелем был ранен, попал в госпиталь, потом опять на фронт. В конце войны его ранило второй раз, уже в Восточной Пруссии, под Гумбиненом ныне (Гусев Калининградской области), пока он лечился в госпитале война уже кончалась Андрей вступил в партию ВКП(б), а после войны был направлен в Западную Украину на борьбу с бандэровцами.21
Впервые Толя познакомился с Андреем, когда ездил с мамой на молочный комбинат в Колки2. То было первое в его жизни путешествие. Ранним утром они выехали на подводе23, везущей на комбинат молоко в бидонах. Толя сидел на передке между дядей Гришей, погонявшим лошадей, и мамой. От мерного покачивания и раннего подъема, Толик задремал и проснулся, лишь когда подъезжали к комбинату, огороженному длинным деревянным забором, под которым валялись бумажные стаканчики из-под мороженного. Сдали молоко, Маня осталась оформлять накладные, а Толя с Гришей выехали из ворот комбината и направились к речке Стыр, которая протекала неподалёку. Гриша распряг коней, разделся и, разбежавшись с берега, бухнулся в речку. Толя тем временем уплетал мороженное, впервые в жизни.
Пришла Маня, управившись со своими делами, принесла ещё мороженного. Толя ошалел от такого мороженого счастья, съел ещё одно и больше уже не мог, сидел отдувался. На берегу паслись кони со спутанными ногами, что бы не ушли далеко, а в речке плавал фыркал от удовольствия Гриша. Маня, сняв обувь, ходила у кромки воды, что-то напевала, наклонясь она дотянулась до кувшинок, подтянула, сорвала несколько цветков и воткнула себе в косы. Река была стремительная и полноводная, хотя и небольшая. По берегам росли ивы, местами шуршал камыш, из которого то и дело выплывали стайки уточек и тихонько покрякивали. В прозрачной воде колыхались длинные зелёные водоросли и поблёскивали рыбки. Толя подобрал на берегу оранжевое стёклышко и с интересом рассматривал через него вдруг изменившийся окружающий мир. Оранжевые облака, оранжевые деревья, лошади, телега и даже мама - всё яркое и необычное.
Домой ехали не спеша и где-то на полпути их остановили двое военных и попросили подвезти до села. Сначала ехали молча, потом завязался непринуждённый разговор о том, о сём. Толя с интересом разглядывал неожиданных попутчиков, от них приятно пахло новой кожей, скрипели ремни. Один военный был высокий черноволосый, на красных погонах - три золотистых полоски. Он время от времени вынимал из кармана картонную коробочку с папиросами и закуривал, на коробке был изображен чёрный всадник на коне и надпись «КАЗБЕК». Второй военный, в противоположность первому, небольшого роста, русоволосый, голубоглазый, он не курил и задумчиво смотрел куда-то вдаль, на его погонах золотистые полоски располагались в виде буквы «Т», так тогда обозначался чин старшины.
Проезжая в лесу мимо большой поляны, решили сделать остановку. Под огромным дубом стояли, грубо сколоченные из брёвен, три скамьи и стол. Рядом на, вкопанном в землю, столбе был приколочен щит с надписью: (БЕРЕЖIТЬ Л1С В1Д ПОЖЕЖИ)24
Под надписью в жёлтых и красных тонах были изображены языки пламени, зажжённая спичка и горящая сигарета. Вся компания расселась на скамейках у стола, вытянув затёкшие ноги. Все сидели молча и какое-то время наслаждались звуками леса, зачарованные его волшебным очарованием. Лес вбирал в себя усталость людей от долгой и монотонной, чуть изнурительной поездки на скрипучей телеге по дряблой лесной дороге. Могучий запах хвои наполнял легкие, дыхание невольно становилось глубоким, во всю грудь. Исчез запах пыльной дороги и лошадиного пота, вперемежку с запахом от бидонов из-под молока.
Как в подарок, лес был наполнен всевозможными голосами, дятел трудился прямо над головой и тут же, между паузами перестука, вклинивалась песня голосистого скворца с замысловатыми переливами. Какая - то птица изо всех сил старалась перепеть скворца, повторяя его рулады. Где-то вдали монотонно и беспечно куковала кукушка.
"Вот-вот-вот", послышалось где-то совсем близко, "вот-вот-вот"- снова. Внезапно, рядом истошно затрещала сорока. Из куста калины, брызнув двумя разноцветными веерами-крыльями, раскрываясь как меха гармошки, выпорхнул редкий красавец леса, удод. Мелькнув на прощанье изящным гребешком, удод исчез за деревьями.
Толя успел вздремнуть немного, уткнувшись в мамин подол. Сон был недолгий, не глубокий. Толя увидел совсем близко от себя военного в погонах с буквой "Т". Военный сидел, закинув, нога на ногу и, скрестив ладони рук на колене, разговаривал с Толиной мамой. Рядом на скамье лежала; коричневая кожаная, полевая сумка, Толя осторожно потрогал застёжку, от сумки, приятно пахло кожей. Заметив интерес мальчика, Андрей, так звали военного, отстегнул застёжку и распахнул сумку. У Толи захватило дух - он увидел цветные карандаши, ластик, ножик, циркуль, прозрачную линейку с множеством различных отверстий. Отверстий в форме домиков, самолётиков, крестиков и ещё бог знает чего. Каждый предмет находился в специальном гнезде.
Что, нравится? - спросил Андрей – обратившись, к мальчугану и погладил его по голове.
- А как тебя звать?
Толя смущённо молчал, взглядом просил помощи у мамы.
Толя его звать - пришла на помощь мама - Стесняется он.
Толя молчал и осторожно прикасался пальцами к этим волшебным вещицам. Что он мог сказать, ему всё понравилось, только он не понимал русского языка, на котором говорил Андрей.
Гриша сидел под деревом, прислонившись к стволу спиной и надвинув кепку на брови. Задумчиво жевал травинку и в пол голоса мурлыкал какую-то песню. Распряженные лошади щипали травку и вздрагивая кожей на спине, то здесь то там стегали себя хвостом, прогоняя, невесть откуда взявшихся оводов и мух.
Неожиданно застрекотала на весь лес сорока, нарушив идиллию, лес замолк на мгновенье и начал оживать новыми звуками. Звонко застрекотал кузнечик, пролетел и где-то рядом шлёпнулся большущий жук-олень, высоко в небе прокурлыкал журавль. Лесная жизнь продолжалась своей чередой, и где-то в стороне опять затрещала неугомонная сорока.
  Толя ходил под дубом, надеясь увидеть кузнечика, который стрекотал где-то совсем близко, но неожиданно он увидел громадного, блестящего, тёмно - коричневого жука. Жук лежал на спине и, мотая ножками, старался перевернуть¬ся, он был размером со спичечный коробок, да ещё и с рогами. Толя долго наблюдал за ним, сначала было страшно, но вскоре он полюбил его, уж очень красив был этот жук. Толя решил помочь ему, взял палочку и осторожно, содрогаясь от страха, перевернул его. Жук замер, потом встал на ножки, прополз немного и, неожиданно, раскрыв крылья взмыл вверх. Покружил над поляной, набрав высоту исчез из виду.
Толя стоял ещё немного в оцепенении от увиденного, потом побежал к маме и, задыхаясь от волнения, стал рассказывать ей то, что он видел, и как помог жуку.
Вскоре Гриша запряг лошадей, и вся компания поехала дальше, до¬мой. Общение на природе несколько сблизило всех, и завязалась непринуждённая беседа о жизни.
А що слухаты, чы скоро знызят налоги (укр)? - Спросил о наболевшем, Гриша у служивых.
На политинформации нам доводили, что вскоре налоги совсем отменят, да и снижение цен обещают - важно сказал Андрей.
Скорий-бы(укр) - буркнул Гриша и с досадой хлестнул батогом лошадей.
С той поездки Андрей стал приходить к Толиной маме, иногда он приезжал на Соколе. Сокол, служебный конь Андрея, был абсолютно чёрного цвета, с белым пятнышком на лбу. Часто Андрей сажал Толю в седло впереди себя и катал по двору. Толя по началу дрожал от страха, цепляясь ручонками за жесткую гриву, но вскоре привык, и катался с удовольствием. Он очень привязался к Андрею и Соколу. А вскоре Андрей стал жить вместе с ними в их маленькой комнатке. Жить с ним стало благополучней, Андрей неплохо зарабатывал и получал продуктовый паёк. Однажды ночью Толя долго не мог уснуть и услышал, как Андрей просил его маму рассказать о себе. Маня долго не соглашалась, она всячески скрывала всё происшедшее с ней, так как боялась репрессий со стороны властей - такие были времена. И вот, наконец, она решилась, всё-таки Андрей ей стал близким человеком, и она чувствовала, что он любит её и доверяла ему. И она начала свой рассказ:
«Осенью во время войны в 42-ом, когда семья жила ещё в Тристынце, меня, брата Колю и сестру Надю, а также ещё несколько девушек местные полицаи привезли на станцию Киверцы, где уже находилась целая группа молодых ребят и девушек, свезённых с разных деревень. Там всем объяснили, что собрали всех по приказу немецкого командования, и что поедем мы в Германию на работу сроком на три года. Нас всех опросили, осмотрели, некоторых отпустили домой по причине слабого здоровья или по болезни. Брату Коле повезло, его отпустили, так как он имел двоих маленьких детей, таких отпускали. Потом нас посадили в товарные вагоны и повезли в Германию. Ехали мы целый день, два раза нас покормили вареной брюквой и ячменным кофе с кусочком хлеба. За окнами вагона проплывали города с аккуратными, уютными улочками и домиками под красной черепицей. Повсюду сновали блестящие автомобили и мотоциклы. Ходили красиво одетые люди. Это был какой-то совершенно другой мир чем дома на родине. Вдоль железнодорожного полотна пролегало шоссе обсаженное деревьями, за ним простирались ухоженные поля со снующими по ним тракторами. Ничего не напоминало о том, что идёт война, тихо, спокойно, никаких выстрелов и взрывов. По дороге как потом рассказали, из  нескольких вагонов был совершён побег, через проломленный пол в вагоне, нескольким парням и девушкам удалось сбежать, в том числе моей сестре Наде.
Наконец, мы приехали. Нас всех выпустили на перрон и проверили по списку. Дальше наша поездка продолжалась на открытых грузовиках. Вскоре мы приехали в лес, где стояло несколько длинных, аккуратных бараков из красного кирпича. Там нас отделили от парней и направили в барак, где велели снять всю одежду. Проверили на вшивость, у кого нашли - тут же остригли на-голо. Потом - всех по¬строили в шеренгу на бетонном полу барака, и велели всем закрыть глаза и поднять руки над головой. Послышалось шипенье, и на нас обрушились потоки какой-то вонючей жидкости. Как потом объяснили, это была профилактическая обработка от всех болезней. Сняли мерку, взвесили, записали всё в книгу. После бани всем выдали одинаковые штаны защитного цвета с лямками крест на крест и клетчатые рубашки. На ноги выдали деревянные башмаки на ремешках, так называемые трепы. В следующем бараке накормили вареной брюквой, овсяной кашей и эрзац- кофе (искусственный кофе).
   На фото. Толик и Володя.1950г.

                Моё. Сытница2
               
После очень короткого отдыха, нас всех построили на большом плацу между бараками, выдали всем винтовки и заставили маршировать вперёд и назад. У меня оборвался ремешок на моей деревянной босоножке, да ещё моя винтовка цеплялась за землю из за моего маленького роста, и я падала. Мне туг же поменяли обувь, подтянули ремень на винтовке, и я продолжала занятия вместе со всеми.Потом нас поместили в барак, разделённый металлической сеткой, за которой находились парни тоже помытые, переодетые и постриженные. Здесь же располагались деревянные двухэтажные нары, на которых нам предстояло спать. Мы жили в этом бараке и работали в поле на уборке различных овощей, некоторые я увидела впервые, такие как кольраби, патиссоны, брокколи. Примерно через неделю нам выдали нашу одежду выстиранную, проглаженную и продезинфицированную, судя по специфическому запаху. Построили всех во дворе барака; справа русских, слева украинцев, прямо белорусов. Перед строем стояли, несколько немцев в гражданской одежде, каждый из них отбирал группу определённой национальности и уводил с собой на постоянное место работы, (как пояснили).
Я попала работать на завод, где под большой настольной лампой собирала контактные группы для реле. Кормили нас там же, в заводской столовой, вместе с немцами и немецкими офицерами. Жили мы в поселке у моря, в отдельном доме, огороженном колючей проволокой, по восемь человек в комнате. Мы там могли готовить кушать на электрической двухконфорочной плитке, в коридоре на каждые две комнаты стоял холодильный шкаф для продуктов. Нам платили марки за работу, а ещё выдавали карточки на продукты. Поясняли что идёт война и с продуктами трудно. Так что вдоволь не наедались, и кушать хотелось всегда. Я с девчонками работала, в основном, на заводе, но иногда нас возили в поле убирать урожай. Иногда нам удавалось что – ни будь припрятать из овощей: луковку, картошку, морковку или кольраби. Прятали в волосах, это место немцы, видать, не знали, хотя обыскивали до-вольно тщательно.
Обращались к нам на немецком языке и туг же переводили на русский язык. Так что вскоре я отлично понимала немецкий и могла сносно говорить на немец¬ком.
Однажды на заводе наша мастерица, очень красивая евреечка, проходя по цеху, остановилась возле нас. Она попросила нас не отвлекаться от работы, и не подавая вида, выслушать её. Она сказала, что прощается с нами, так как получен секретный приказ - убрать всех евреев. И в этот час мы для нее самые близкие, с кем она может поделиться. Вскоре под окнами цеха появился чёрный фургон, и нашу Сарочку мы больше не видели. Она научила нас работать, терпеливо доводила до совершенства осваиваемые нами операции.
И мы все её очень любили за доброту и терпение, находя в ней материнскую ласку и заботу. С тех пор у меня поселилась в душе тревога, что что-то подобное может произойти и с нами. Я час¬то видела перед собой образ этой мужественной женщины, её влажные красивые глаза, слышала её спокойный, полный человеческого достоинства голос, и это помогало мне в тяжёлые минуты. Я на всю жизнь благодарна этой женщине, за то, что она вселила в меня веру и надежду своим, на первый взгляд странным, поступком.
Работа на заводе под яркой лампой мне повлияла на зрение и у меня стали болеть глаза. Поэтому меня перевели на другую работу, в столовую, разносчицей. В столовой работа была полегче, хотя вначале пугали ухаживания молоденьких офицеров, потом привыкла.
Первое время я очень скучала по дому, по маме, и ночами плакала в подушку. Потом немного стала привыкать. Обращались с нами хорошо, но строго. И честно говоря, порядок, чистота, культурное обхождение мне даже нравилось. Прошло два года, война приближалась к Германии. Немцы боялись, чтобы с нами чего не случилось, так как они отвечали за нас. Поэтому, во время объявления воздушной тревоги, заставляли нас прятаться в бомбоубежище в любое время дня и ночи. Нам, украинцам, разрешалась даже переписка с родными. Мне мама присылала посылки с продуктами, но ко мне мало что доходило.
В выходные дни нам давали увольнительные, и мы могли ходить в магазин за покупками или просто на прогулки. У меня была подруга, с которой мы постоянно проводили свободное время. Мы с ней познакомились с парнями хорватами, которые жили неподалёку, и как-то они предложили нам бежать на родину. Мы согласились. И во время увольнения мы пошли к морю с целью бежать, толком не зная как и куда. Парни разделись и, держа одежду над головой, пошли в воду, что бы пройти водой, не оставляя след собакам. Мы лезть в воду не решились. Ребята тут же были схвачены, видать кто-то следил. Больше мы их не видели.
Нас тоже схватили, как соучастниц, и посадили на сутки в холодную бетонную будку, залитую по колена водой. Вдоль стены, над водой, был узенький выступ, на котором, можно было стоять пяткой или боком ступни, держась за петли торчащие из стены. Ноги то и дело соскальзывали в воду. На следующий день я сильно заболела, и меня положили в больницу.
Больница была, как в сказке. Повсюду идеальная чистота, белоснежный кафель в коридорах и туалетах. В фойе зеркальные стены, в палате у каждой кровати кнопка вызова медсестры. Кроме обычной простуды, у меня ещё появилась сыпь по всему телу. Меня завернули в простынь, пропитанную лекарствами и помести¬ли в отдельную палату. Кормили очень вкусно, там я впервые в жизни увидела и попробовала апельсины и мандарины. Но, лёжа одна в палате, я сильно затосковала по дому. Я начала жаловаться на плохое самочувствие, чтобы вызвать жалость и стала проситься домой. Меня обещали отпустить, но только на пол месяца и то с условием, что кто-то должен за меня поручится. За меня поручился один парень из Хорватии, и меня отпустили, а вместе со мной ещё одну девушку, которая сломала руку, неудачно спрыгнув с машины, когда ездили на полевые работы. Война заканчивалась. Вот так мне посчастливилось вернуться домой».
- Да Манюша, потрепала тебя судьба, - молвил Андрей, обнял её и поцеловал. И, молча, не говоря ни слова, так они и пролежали остаток ночи, молча, без сна.

Воскресным утром Толя в одной рубашонке, почёсывая бок и зевая вышел в большую комнату и увидел, как Гриша, распахнув картонный чемодан укладывал свои вещи.
- Що Толику, не спытця? Мени тоже. В понедилок в Армию забырают. Оставляю тоби свий альбом и краски. Ты один тут художнык (укр.).
Проснулся Володя. Вскоре, умывшись и одевшись, оба мальчика шагали по деревне вместе с Гришей, который решил пройтись по своей деревне перед ухо¬дом в Армию. Вот школа, где он учился - сегодня она закрыта. А вот пункт приёма вторсырья, куда он со сверстниками носил со всей округи железяки, кости и тряпьё и даже стекло, взамен на тетради, карандаши и воздушные шарики. Это был самый доступный способ приобретения этих нехитрых вещей, не имея денег для их покупки. А вот и сельский клуб, где работал Гриша, он организовывал вечера концерты и постановки и сам принимал в них активное участие. Зашли во внутрь, пахло свежевымытыми полами, это трудилась уборщица. Больше никого в клубе не было, народ собирался обычно после обеда. Потом пошли на колхозное подворье, там в этот день Сергий Сыдорович заступил на суточную вахту.
 
                Моё. Сытница3

На току тарахтели веялки, там перелопачивали и веяли зерно. Во дворе понуро, неспеша по кругу ходили лошади с завязанными глазами, запряжённые в конструкцию, похожую на большой крест из четырёх длинных жердин, с толстым валом посередине. Они крутили нехитрый механизм, приводящий в движение молотилки и веялки, через длинный узкий короб, тянущийся через стену в амбар. Дид Сергий велико¬душно разрешил Толе с Вовой покататься на жердине, как на импровизированной карусели, и по¬тягивая свою самокрутку давал последние наставления на службу сыну Григорию.


Здесь! Всей семьей; решили сняться
И нам не думалось-тогда,
Что не придётся нам собраться,
Таким составом, никогда.

Когда Гриша с ребятишками вернулись домой, их ждало всё семейство в полном составе и фотограф. Решили сделать семейное фото, пока Гриша дома.* Шура сбегал за Сергием Сыдоровичем, отпросив его на пол часа с работы.
Ближе к вечеру в доме собрались родственники и друзья Гриши, на проводы. На стол было выставлено всё, что было приготовлено для этого случая, да и гости не скупились, несли к столу что могли. Расселись. Наполнили рюмки. Прозвучали добрые слова, пожелания, напутствия После второй и третей все дружно закусывали и время от времени говорили друг с другом о чём-то наболевшем, рвавшимся наружу, но до третьей рюмки, сидевшим где-то глубоко в душе. Над столом стоял ровный многоголосый гомон. Кто-то наговорившись, робко, в пол голоса начинал петь, но тут же замолкал, не слыша поддержки.
Но вот через разноголосый говор послышался высокий резкий призыв: '

 Щось у горли дэрэнчить, дэрэнчить-
Трэба его промочыть, промочыть.(укр.)

Это Хотына пробует голос.
Призыв не остался без внимания и тут же был дружно поддержан. На мгновенье утих говор, мужики наспех выпили, женщины только пригубили и:

Розпрягайтэ хло-опци ко-ни-и.

Начали два уверенных женских голоса.

Тай лягайтэ спо-о-чива-ать.

Подхватило ещё несколько голосов.

А я вый-ду в сад зэ-лэ-ны-ый.
В сад крыны-чень-ку ко-па-а-ть.

Уже гремело в полную мощь, пробирая до мурашек на спине. Ещё не вникая в смысл слов песни, губы сами беззвучно повторяют слова, боясь нарушить это стройное красивое звучание.

Копав ко-пав кры-ынычень-ку-у.
У зэлэ-но-му-у сад-ку.

Чётко разделившись на два голоса, выводили женские голоса, и, набрав воздуха, подхватывали мужские голоса:

Чы не вый-дэ див-чи-нонь-ка-а.
Рано вран-ци по во-ду-у
Чы не вый-дэ див-чи-нонь-ка-а-а.
Рано в ран-ци по во-ду-у-у...

Зычно прозвенел чей-то, нестерпимо высокий, голосок
Уже давно никто не разговаривал, все были увлечены этой магией песни, просветлённые лица и стройные голоса, сама песня настраивала людской хор. Своим совершенством, отточенным временем и народом. Это гимн украинской песне, ни одного лишнего слова, гимн человеческим отношениям.

Выйшла выйшла див-чи-нонь-ка.
Рано в ранци во-ду бр-а-ать
А за нэ-ю ко-за-чень-ко.
Вэдэ ко-ня на-пу-вать.
А за нэ-ю ко-за-чень- ко-о-о..
Вэдэ ко-ня на-пу-в-а-атъ.

Тот же голос прогнал мурашек по всему телу.
Закончив песню и выпив по чарке, начали плясать под гармошку с частушка¬ми. В громадной комнате стало тесно от песен и танцев. Казалось, что всё пришло в движение. Дети залезли на печку и с восхищением и удивлением наблюдали за происходящим. Порой, не узнавая своих близких в этих пляшущих и поющих людях.

Глубокой ночью дом вздрогнул от взрыва, потом ещё и ещё, в комнате стало светло как днём. Толя проснулся, малышка плакала. Маня выглянула в окно, качнула люльку25 и начала спешно одевать Толю, потом оделась сама и, завернув Галю в одеяло, вместе с детьми выбежала на улицу. Где-то рядом полыхал огонь, там что-то взрывалось и стреляло, туда бежали мужики с баграми и вёдрами. Кругом суетился народ, пытаясь выяснить: что случилось? Кто-то сказал - пожар у Глэчика. По улице, в сторону зарева огня, прошла строем группа солдат, одетых в плащ-палатки с автоматами ППШа26 наперевес.
На рассвете пожар утих. Солдаты, строем покинули деревню. Народ, не участвовавший в тушении пожара, начал стекаться к пожарищу.
От дома осталась печка с высокой трубой, торчащей среди тлеющих углей. Вокруг пожарища тлело несколько обгоревших деревьев, всюду были разбросаны домашние вещи, В глубине сада, под уцелевшим деревом лежал полуобгоревший труп Глэчика, накрытый простынею, рядом стоял солдат. Жену Глечика спасти не удалось, она сгорела в доме. Осталась живой трёхлетняя дочь, которую мать успела вытолкнуть в окно, когда ворвались бандиты.

                Мама с сестрёнкой Галей в Сытнице 1951г.

Степан Глэчик был местным участковым и, похоже, чем-то мешал бандэровцам, вот они и решили с ним расправиться. Степан был человек бесстрашный и держал дома целый арсенал оружия и всегда был на чеку. Но бандэровцы проник¬ли в дом при помощи соседки, на голос которой хозяин открыл дверь.
Вокруг пожарища стояли почти все жители Сытницы*, в их глазах отражалась тревога. Только начала жизнь налаживаться, и опять появилось дыхание смерти. Председатель колхоза отозвал Сергия Сыдоровича в сторону и сказал: «Надо вам уезжать от греха подальше; бандэровци розбушевались, сил с ними справиться маловато, а вашей семье реальная угроза, ты сам бывший председатель, сын комсорг, и жена ястребка, да и ещё и Андрей милиционер к вам ходит. Так что получай разнарядку на переселенца и выезжайте».
Начали готовиться к переселению, но возникли сложности: на Маню документы не оформляли, так как у неё двое малолетних детей Толя и Галя и она не могла быть трудоспособной, как диктовали условия переселенца, да и отсутствовал глава семейства. Но в конце концов, всё уладилось, и уезжали всей семьей. Со всех окрестных деревень, набралось около 20-ти подвод, ехали со всем своим скарбом: кровати, сундуки, кухонная утварь, лопаты, вилы, грабли. Семье Сергия Сыдоровича выделили две подводы, всё равно было мало места, много чего из утвари пришлось оставить. Наконец длинный обоз тронулся в путь, ехали долго, на ночь устроили привал в лесу. На огромной поляне разложили костёр и стали готовить на нём нехитрый ужин. Варили кашу, картошку и жарили сало на прутиках. Дети пекли картошку в углях, варили в ложках леденцы из сахара. Вскоре детишки, липкие от сладости и с чёрными ободками во¬круг ртов от печёной картошки, довольные и беззаботные, спали крепким сном. У костра сидели озабоченные взрослые и с тревогой и любопытством гадали, как сложится их дальнейшая жизнь на новом месте.
Сверху на отдыхающих людей равнодушно взирала круглолицая луна, заливая всё вокруг голубоватым холодным светом. Мириады звёзд мерцали вокруг неё, если верить преданиям это души людей живших когда-то. И пройдя свой скорбный путь на земле поднялись в небо чтобы продолжить его в вечности. В просвете между деревьями сияет чумацкий шлях,* уходящий куда-то за горизонт, соединяя землю с небом, как бы указывая дорогу уходящим в вечность....
Ух-ух, ух-ух навевает тоску ночная птица, пугающие беззвучные чёрные молнии летучих мышей мечутся над тлеющим костром. Отважные бабочки бесстрашно летят в костёр сгорая в его пламенных объятиях. Всхрапнула лошадь, возможно почуяв зверя. Дид Сергий подбросил в костёр ветку сушняка, сноп ярких брызг метнулся к звёздам, озарив на миг странный табор. Сергий вынул из необъятного кармана штанов кисет, стопку бумаги нарезанную из газеты и перетянутую резинкой. Взял листочек бумаги согнул его желобком и насыпал туда табаку, прищурился протянул край бумажки между губами и ловко довернув желобок в трубочку, протянул между
пальцами, и самокрутка готова. Взяв из костра уголёк, дид, не спеша прикурил, затянулся и тут  же зашёлся в кашле, сплюнул. Ругнулся, вытер накатившуюся скупую слёзы и пошёл к лошадям.
                1951г

                Моё. Шолохово
               
     Наш поезд прибыл на станцию со странным названием: Чортомлык. Нас всех выгрузили со всем скарбом на платформу. Мы с Володей успели оббегать привокзальную местность, всё для нас здесь было необычно. Время от времени  раздавался откуда-то сверху громогласный голос, который вещал, что на станцию Чортомлык прибыл поезд такой то и от туда то. Потом тот же голос с неба говорил, что поезд отправляется, и так далее. Прямо из стены вокзала, торчали две трубы и из них текла вода горячая и холодная. Даже деревья здесь были  необычные, мы здесь впервые увидели шелковицу, абрикос. В привокзальных ларёчках чего только не продавали конфеты, какие хочешь и леденцы, и горошек, и подушечки, и в фантиках и без.
      Взрослые также как и мы знакомились со всем окружающим. Вскоре за нами приехали большие телеги-арбы с решетчатыми, в виде лестниц, боковинами, и мы продолжили наше путешествие. Вокруг, куда ни глянь, простилалась окружала степь, местами поделенная посадками  из акаций и абрикосов. 
      Населённые пункты следовали один за другим. Проезжая через посёлок с названием Рудник мы увидели громадные горы породы. К их вершинам по натянутому тросу ползали туда и обратно вагончики, высыпавшие породу на вершине. Между этими горами породы располагались шахты на высоких башнях которых крутились громадные колёса, качавшие воздух шахтёрам под землю. Кругом всё грохотало и скрежетало, дымилось и сверкало снопами искр. Из Рудника дорога резко уходила вниз к мосту на реке со скалистыми берегами, перед мостом висел указатель - Шолохово. Мы уже знали, что это и есть конечный пункт нашей поездки.
      Село Шолохово расположилось в месте слияния речек - Бузулук и Солёной. Вдоль речки Солёной село вытянулось аж на семь километров. Эта часть села так и называлась - Солёна. Солёна представляла собой две параллельные улицы; улица протянувшаяся возле реки называлась имени Ленина, верхняя, естественно называлась имени Карла Маркса. Дома здесь были сделаны из глины, обмазанные глиной побелённые и крытые камышом. Возле домов располагались хозяйственные постройки: это непременно летняя кухня, сарайчик, нужник и сад с огородом. За верхней улицей выше по склону виднелись ветряные деревянные мельницы, с громадными крыльями, в виде креста. За нижней улицей поблёскивала гладь реки, которая чем дальше мы ехали, тем шире она становилась, и достигла невероятных размеров - километра два три. Двигаясь по улице Ленина наш караван, то и дело останавливался, и последняя арба с переселенцами оставалась возле указанного дома, остальные ехали дальше. Так мы доехали почти на край села, где нашей семье достался длинный дом, разваленный с одной стороны. Возле дома стоял каменный погреб, подальше у забора высилась большущая верба, а под ней колодец. Сзади дома стояли высоченные акации, с торца дома росла роскошная шелковица. Вдоль дороги тянулся забор по местному - мур сложенный из камня- известняка, такой мур тянулся по всему селу, с этого камня здесь были выложены и колодцы и погреба и некоторые здания. Через дорогу как раз и стоял здоровенный домина, сложенный из известняка.
      Очень скоро стало ясно, что жить как жили раньше - одной большой семьей,  здесь не удастся. Так как мы с мамой и сестрой приехали нелегально - без билета переселенца, то мы сразу были обделены. Всем выдали деньги на устройство - взрослым по 300,а несовершеннолетним по 200 рублей, нам ничего было не положено.
     Все сразу же приоделись, все кроме нас, конечно. Выдали также на первое время немного продуктов - картофеля, свеклы, крупы, и даже арбузов и дынь. Всё это выращивалось в колхозе, и не только это. Нам, естественно ничего не дали. Особенно обидно было за арбузы и дыни этих деликатесов мы раньше  не знали. Это было первое знакомство с непонятной несправедливостью.  Дом оказался тесным для такого большого семейства, на этой почве начались разногласия, в первую очередь это коснулось нас с мамой и сестрёнкой. Нам пришлось уйти на квартиру на край деревни, поближе к маминой работе - к свинарнику.
      Здесь в Шолохово многое для нас было ново, мы впервые увидели абрикосы и шелковицу, которые росли на каждом углу. Эти деревья хорошо рассевались и росли сами по себе. А сады ещё не насадили так как ещё не давно за каждое дерево драли налог. Старые сады пострадали ещё в войну что сгорело от пожара, а что сожгли сами в печах. А ещё здесь повсеместно рос паслён, это такие ягоды чёрного цвета, растущие на кустиках похожих на помидорные. Из этих ягод местные жители делали всё: вареники, пироги, компоты, варенья, кисель. Впервые здесь мы увидели электрические лампочки, которые висели домах, а также на столбах: у магазина, у колхозной конторы и на фермах, у свинарников, коровников пол громадными жестяными абажурами. В домах электричество было проведено, красивыми цветными проводами, на фарфоровых роликах, с круглыми чёрными выключателями и такими - же чёрными розетками и патронами для лампочек.
         Мы с мамой и сестрой Галей поселились на квартире, у старенькой бабульки, в небольшом двухкомнатном домике. Мы с Галей были предоставлены самим себе, мать очень рано уходила на работу, когда мы ещё спали. Хозяйка дома,  тоже не сидела дома, она куда-то уходила с самого утра запирая нас снаружи. Прибегала мать, кормила нас по-быстрому и убегала обратно на работу. От такой бесконтрольности  у нас случалось всякое. Однажды я решил затопить печь старыми газетами. Что-то сделал не так и у меня загорелись газеты прямо на полу, образовалось много дыма, Галя начала плакать. Я бросился к двери, чтобы открыть её, но дом оказался заперт снаружи как обычно. А окна были заделаны наглухо. На наше счастье в это время пришла мама, но она никак не могла открыть дверь, так как я нечаянно задвинул задвижку. Сестрёнка ползала по полу и истошно кричала, её рвало. У меня от дыма, нестерпимо болели глаза.  Прибежала мать и через дверь пыталась объяснить мне как открыть задвижку, но у меня ничего не получалось было темно и страшно. Наконец, изодрав до крови пальцы мне, как то удалось отодвинуть эту чёртову задвижку, и мы были спасены.      
      Мама мне всыпала  как  следует за пожар, а бабка стала ко мне относиться с недоверием, всё стала прятать от меня особенно спички. Но так как мы с Галей целыми днями были закрыты дома одни. Но вскоре я всё равно знал где что лежит.
        Однажды на печке в углу я нашёл мешочек, в котором находились сушёные абрикосы, а под ними ещё мешочек, в котором лежали бумажные деньги, половина из них была поедена мышами. Я уже знал, что деньги это хорошо, поэтому я взял несколько целых бумажек. Решив, что всё равно их едят мыши, а бабка о них наверно забыла. До магазина я деньги не донёс, у меня старшие пацаны сумели их вы дурить, продав мне за них старые тетради с несколькими чистыми листами, и пару цветных карандашей.
      Свою бабушку мы постоянно навещали, а то и вовсе оставались у неё ночевать. Она всегда была дома и хлопотала по хозяйству: кормила свиней, коз и кур, копалась в огороде, готовила кушать. Галя копошилась возле бабушки , а мы с Володей тоже находили себе занятие по душе. Естественно, у бабушки всегда находилось что-то вкусное для нас.
        Дом Хотыны был приведён в порядок, свежее - побеленный и покрашены синькой окна. Одна дверь вела в сени, где стоял большой сундук под сыпучие продукты на стенах, разные шкафчики с посудой. Вдоль стены стояла лавка, на ней вёдра и тазики и ещё много всякой всячины. Вправо от входа была другая дверь в кухню. Там половину комнаты занимала печь, и пристроена к ней печка с чугунной плитой на два отверстия с кружками. Напротив печи окно. С кухни - напротив входа была ещё одна дверь в залу - спальню где стоял фанерный шкаф и  две железные кровати с кучей подушек, сложенных одна на другую. В этой комнате было два окна. Все окна в доме были тщательно законопачены от пыли, которой здесь было в избытке. Стоило проехать машине или бричке,  да и просто ветер дунет - и уже туча пыли. Такая почва странная на дороге летом в жару, на дороге лежал слой пыли по щиколотку. Вторая дверь дома вела в сарайчик. Там стоял деревянный загончик для поросят и второй для козы, здесь же находились насесты для кур, а ещё здесь жили ласточки, свив гнёзда по углам возле самого потолка. Ласточки нам с Володей не давали покоя, нас постоянно тянуло к ним, хотелось их потрогать или просто посмотреть вблизи. Они были такие чистенькие чёрненькие и блестящие, что у нас аж руки зудели от желания их потрогать. Но бабушка строго обороняла их от нас вплоть до применения розг. Дальше, где дом был развален,  находился небольшой сеновал и стояла лестница на Чердак дома. На чердаке в сене хранились арбузы, дыни и груши гнилушки.
      Как-то вечером, когда Галя уснула, я решил сходить к маме на работу. У свинарника лежала громадная куча сушёной рыбы, для корма свиньям. Рыба была вполне съедобная, но маленькая, мне удалось найти несколько штук более  приличного размера. Вскоре мне надоело копаться в рыбе и я полез на самый верх кучи. Над кучей был натянут провод с лампочками для  освещения. Одна лампочка не горела. Я заинтересовался этой лампочкой и отвернул её и ещё додумался сунуть вместо неё палец. У меня заморгало в глазах и я кубарем скатился вниз на землю и при этом видать ещё и вопил, потому что, когда я очнулся, то возле меня собрались все кто был недалеко. То  было моё первое знакомство с электричеством, и оно было закреплено хорошей поркой от мамы. 
        В самом свинарнике слышалось непрерывное разноголосое хрюканье и визжание. Вдоль прохода между досками загородок торчало множество поросячьих пятачков. А в самом конце в отдельных загородках лежали в соломенной подстилке громадные свиноматки, а возле них копошились стайки маленьких одинаковых поросяток. В воздухе стоял стойкий запах несколько неприятный. Но во время кормления начинал преобладать кисло-сладкий приятный дурманящий сильный запах силоса. Силос подвозили вагонетками которые скользили по закреплённому у потолка рельсу. А на полу был закреплён другой рельс по нему катали железную тачку для уборки помёта. Маленьких поросят подкармливали из бутылок с сосками как детей. Всеми  этими работами в совершенстве овладела моя мама, и вскоре за добросовестный труд колхоз ей выделил  дом, где мы и стали жить.
      Дом находился примерно посредине Солёной (так называлась эта часть деревни),через дом находился магазин, а через дорогу жил председатель колхоза со странной фамилией Шупта. Возле нашего дома располагался огород, а за домом росло несколько фруктовых деревьев. Между нашим и соседским домом рос ряд акаций, как забором разделявший наши участки. Вскоре в нашем хозяйстве появился выбракованный поросёнок, которого маме выдали как премию. Были в нашем хозяйстве куры и коза.
    Приехал из Сытницы Андрей в длительный отпуск за несколько лет и стали мы жить вчетвером. Первое время  Андрей ходил помогать на свинарник к маме, потом устроился в Руднике на шахту. Так как общественного транспорта никакого не было, то ему приходилось вставать очень рано, чтобы пешком добраться до места работы, а это 12 км. Если случалось свободное время Андрей читал книги, названия некоторых мне врезались в память, и потом через несколько лет я находил эти книги и с интересом читал их. Это были книги на которых большими были надписи: А С ПУШКИН, А П ЧЕХОВ,  ГОГОЛЬ, и др. причём я их воспринимал как: А С Пушкин, а п чехов.
      А ещё Андрей любил рисовать и делал это очень неплохо, рисовал он в основном акварелью на больших листах фанеры, от упаковочных коробок из под спичек, которые покупал в магазине. Рисовал он по клеткам и вскоре я тоже мог рисовать таким способом. Моя память даже сохранила названия этих картин это были: Пушкин и Бенкендорф, Алёнушка, Шоколадница, Софья Перовская.
      В начале Марта в 53-ем году мы с мамой и Галей копались на огороде перед домом, и вдруг увидели как по улице бежала растрёпанная женщина без платка и что-то кричала. Когда она пробегала вблизи нас мы узнали от неё, что умер Сталин и что в 12 часов будет сообщение. На всех домах развесили чёрные флаги и все люди, которых я видел, плакали. В 12 у магазина, где на высоком столбе висел железный раструб-репродуктор, собрались жители Солёной и молча ждали. Стояла полная тишина, даже дети молчали. Вскоре из репродуктора раздался громогласный голос Левитана, он поведал что на 73-году жизни скончался великий вождь всех народов Сталин… . После траурной музыки опять воцарилась полная тишина, а потом народ стал плакать прямо навзрыд. Со всех сторон слышен был многоголосый гул, то гудели паровозы, заводы и шахты. Я мало что понимал в то время, но то, что все плакали, произвело на меня неизгладимое впечатление на всю жизнь!
 

Ручёнки в бок, а ротик до ушей,            Что был беспечен и немного глуп.
А рядом я в коротеньких штанишках.  Теперь уже задумался о многом-
Сестрёнки взор горит на сто свечей.    Ведь завтра в школу, ну а это труд.
А мой притух-, уже не тот мальчишка.   Гуляний меньше а уроков много.

 
    Как только начали появляться листочки на деревьях, маме в конторе выдали спичечную коробочку с личинками шелкопряда, для выращивания. Пришёл работник из конторы собрал стеллаж у нас в доме и объяснил, как и что делать. Надо было насобирать листочков шелковицы, нарубить их на мелкие кусочки и насыпать туда личинок, и потом постоянно подсыпать им свежие листочки по мере поедания. Мы с Галей часами сидели и смотрели, но вначале ничего вроде не менялось у личинок, похожих на зёрнышки мака и таких же чёрных. Но вскоре мы с Галей не успевали заготавливать листья. Личинки  превратились в неприятных червячков и страшно прожорливых. Уже листья не рубили а накладывали целыми, а червячки всё жирели и жирели. Постепенно они заняли весь стеллаж, и клали мы им уже целые веточки, почти всю шелковицу обломали, а они всё росли. Теперь это уже были солидные толстые и короткие как мизинец у взрослого человека, существа, переливающиеся белым и розовым цветом. Существа шустро лазили по веткам и пожирали листья прямо на глазах. Приходилось держать запас веток в доме, так как они требовали ещё и ещё. Потом вдруг эти крепыши перестали жрать и стали только мотать головами сидя на одном месте, сооружая вокруг своего тельца из невидимой прозрачную материю, которая становилась всё плотней и плотней и уже напоминала по виду и по структуре крупный земляной орех - арахис. Приехали специалисты с большими плетёными корзинами, собрали все эти коконы и увезли на обработку. Рассказывали, что где то червяков внутри коконов усыпляли, затем разматывали шёлковую нить, на особом оборудовании. Спустя много лет мне посчастливилось увидеть весь этот процесс на фабрике ковров в Турции.
       В августе приехал Гриша с женой Машей и с сестрой жены Таней из далёкого загадочного города Кенигсберга, он там проходил военную службу, да так и остался там жить женившись на весёлой полненькой девушке Маше. Самое весёлое время провождение это было купание на речке. Лето в Шолохово было жаркое до 35 градусов, мы спасались в речке, вода в речке как парное молоко мы из неё почти не вылезали. Гриша привёз большие пластиковые мешки и резиновые буи, это ввело новые ощущения в наших купаниях. Что мы только не вытворяли, и в мешки залазили по одному  или по двое и так плавали, или сверху на буях пытались удержаться на их круглой поверхности. У Гриши был фотоаппарат и все фотографии в Шолохово делал он, спасибо ему за эту бесценную память. С Таней у нас был почти трагичный случай. За нашим домом росла громадная слива, и сливы на ней были очень вкусные, но почти недосягаемые. И вот Таня решила слазить за ними, она залезла довольно высоко и начала обрывать плоды а какие не доставала те стряхивала. Я внизу собирал падающие сливы и вдруг раздался треск и Таня вместе с обломившейся веткой обрушилась на меня. Чудом всё обошлось синяками и ссадинами, но слив наелись до отвала. А ещё на  этой самой сливе обосновалась птица сорокопуд, которая ревностно охраняла свое гнездо. И если кто появлялся вблизи дерева, сорокопуд пикировал сверху и клевал в голову, и это было больно. Надо  было прикрывать голову, или пробегать быстро опасное место. Особенно доставалось Андрею он не успевал убегать или забывал об опасности. И у него постоянно кровоточила ранка на голове. За то в наш двор и сад никто не лазил, боялись нашей птички.
    А ещё в нашем колхозе тогда выращивали хлопок, однажды привезли целую машину веточек с раскрытыми коробочками и мы сидели весь день отделяли хлопок от веточек. Как раз Гриша был со своими, соседи подключились, работа шла весело и быстро.
     Вечером накрыли стол прямо во дворе, весело с песнями просидели до полуночи. Потом  устроились спать под открытым небом, на мешках набитых пахучим сеном и ещё долго разговаривали. Рассказывали что-то друг другу  на перебой и никак не могли наговориться, глядя на загадочное звёздное небо. Всё меньше и меньше слышно голосов, вот уже кто то смачно захрапел, вот кто то начал похрапывать. Звонко ровно непрерывно слившись в монотонный хор трещат кузнечики. С реки доносится разноголосое с эхом кваканье лягушек. Ну что это - с хлева робко проблеяла коза и, конечно же, ей под-хрюкнула свинья, да их тоже понять можно сидят в полной темноте….
      А ещё в нашем доме появилась напасть: как только наступал вечер, в потолке или на чердаке начинало что-то шипеть и свистеть на разные голоса. Андрей всё там облазил, даже с лопатой, обыскал но ничего не удалось обнаружить, а вечером начиналось всё снова и если мы с Галей были дома одни, то  нас охватывал ужас, и мы даже плакали не помню как я, а Галя так точно. Нас как будто что-то изгоняло из этого дома.
     В конце лета, пришло моё время идти в школу в первый класс. Школа находилась недалеко от нашего дома, на верхней улице Карла Маркса.
Мне мама для школы приготовила белую рубашку обшитую цветным орнаментом на воротнике и на рукавах. Мою грудь распирала гордость, от ощущения, что наконец я пошёл в школу и от того что у меня такая красивая рубашка и пошитая мамой сумка на ремне в которой новенькие тетради и карандаши, и замечательный букварь.
      В школе мне очень нравилось, особенно когда в конце урока наш первый учитель Николай Григорович, вечная ему  Память, читал нам какую нибудь книгу. Казалось бы ничего особенного, мне и раньше приходилось слушать как читают книжку вслух. Но то были, как правило сказки, а здесь вроде ничего интересного, что-то о жизни, но Николай Григорович чтобы он нам не читал мы слушали затаив дыханье с большим интересом. С нетерпеньем мы ждали следующего дня чтобы слушать и слушать то что нам читал наш первый учитель. Потом, через много лет я нашёл ту книгу, она называлась «Повесть о далёком друге», но той магии того очарования я там не нашёл. Видать дело было в чём-то другом - в нас самих, в тех тогдашних, не избалованных бытом, в том времени, когда нам было доступно понимание того, что больше никогда не удастся понять. Когда мы удивлялись и восхищались самому обычному, что нас окружало. И верили только в хорошее.
         Удивительное дело - в школе, в коллективе хотелось, в чём то выделиться в чём то сравниться, а в чём то и подражать - в зависимости от отношения, симпатии или антипатии, к тому или другому человеку. Кроме друга по крови Володи моего дяди на пол года младше о меня у меня появился ещё друг - Алёша Захарчук, вот так образовалась наша троица закадычных товарищей. Мы все учились в одном классе, жили не далёко друг от друга примерно одного роста и достатка. Там - в школе впервые попробовали курить, поддавшись влиянию старших более продвинутых в этом вопросе. Во время большой перемены мы курили дешёвенькие папиросы «Огонёк», которые прятали  между камнями в муре у дороги. Но в нашей троице курение не нашло продолжения, мы бросили курить не начав, как следует, чем несколько уронили свой авторитет в глазах курильщиков. Наша дружба втроем приобрела более осмысленное интересное времяпровождение после уроков. Мы изучали нашу деревню и её окрестности, вместе лазили по садам, огородам, по баштанам, такое тоже случалось. Ходили в небольшие походы, в посадки, в балки, на шахты. Балки – это глубокие  и громадные канавы вырытые обильными дождями за много лет в довольно рыхлой почве. В одной мы обнаружили остатки какого-то рудного или кирпичного производства. Так как в этих местах проходили ожесточённые бои во время войн  то попадалось и оружие и патроны. А ещё далеко за селом был загадочный Гесов сад по рассказам старожилов это бывшая резиденция приближённого Гитлера Геса и мы несколько раз туда ходили, хотя это было очень далеко. Как только наша троица удалялась от села мы начинали горланить во весь голос все песни которые знали. В первую очередь были песни «Орлёнок», «По долинам и по взгорьям», «Матрос Железняк» и др…. Нападало какое-то лихое вдохновение и мы пели до хрипоты. По ночам ходили навестить или отнести еду деду Серию - Володиному отцу на баштан где он иногда работал сторожем. Уж мы там наедались арбузов и дынь до сыта, что потом несколько дней, не могли на них смотреть. Отпуск у Андрея кончался и мать приняла решение ехать опять в Сытницу, где работал Андрей.
     1953г На фото Толик и сестра Галя. 

                Моё. Назад на родину
               
       Впервые в жизни мы ехали на поезде в пассажирском вагоне, проделав обратный путь на родину, откуда уехали три года назад, в товарном вагоне вместе со всей родней. На станции Ровно Андрей и мама выгрузили нас с Галей  с узлами и чемоданами. Потом всё это перенесли через железнодорожные пути подальше от станции, под кусты и оставили нас сторожить, а сами пошли обратно на станцию улаживать какие то дела.
   Ждать пришлось довольно долго, мы даже успели проголодаться. Было съедено всё что у нас было, а мамы всё не было. Пришлось проявить смекалку в виде расположенного недалеко огорода, и при помощи малоприметной сестрёнки Гали, у нас появились огурцы, помидоры и брюква, ждать стало значительно веселей. Начало темнеть, мы пополнили ещё запас овощей и, наконец пришла мама и Андрей, принесли пирожков, молока и ещё что-то не  вспомню что. Мы плотно покушали и перенесли вещи на вокзал, где на лавках устроились на ночлег. Утром Андрей договорился насчёт телеги и мы поехали. Совсем недалеко протекала река, там мы перенесли свои пожитки на баржу гружёную брёвнами.
      Оказывается Андрей с мамой подрядились на эту баржу работать, и за одно доехать до места, где Андрей договорился насчёт работы для матери и жилья. Не успели мы уложить свои вещи, как хлынул дождь .


Гроза
Закрылось небо слёзной тучей
И тут же сверху полилось
Прошёл над нами гром трескучий
Как будто небо прорвалось

Пронзили землю стрелы молний
Отметив мёртвую печаль
Реки, грозы слезами полной
И дымки нежную вуаль

Река, от дождика вскипев
Открыла капелек следы
И ветви ив отяжелев
Коснулись листьями воды
 
   Это был сильный ливень с грозой. Небо разламывалось прямо над головой. Вокруг бурлила вода, и не было спасенья от сплошного потока воды со всех сторон. Мы вымокли до последней нитки, одежда прилипла к телу, а вода стекала по ногам на палубу залитую водой не успевавшую стекать. Шалаш, который был на барже, не вмещал всех нас. Да и толку от него было мало, он был сбит  из неплотно пригнанных досок и проливался дождём насквозь.  Ветви ив по берегам реки, отяжелевшие от дождя, поникли до самой воды и дрожали и метались от порывов ветра. Поверхность реки кипела фонтанчиками, образуя пузыри которые тут же уплывали с течением. Обрывки туч проносились низко над деревьями. Вдруг всё вокруг на мгновенье застыло в мертвенно бледном свете молнии, и в следующую секунду раздался страшный треск прокатившийся  через баржу, деревья и дальше, казалось, закачалась земля. Потом всё притихло. Прямо посередине реки возникла радуга, тучи удалялись, грохотало где-то дальше - всё тише и тише. Налетели ласточки, перечёркивая пространство вокруг нас, как бы вычёркивая не давний кошмар. Защебетали птицы на разные голоса, перебивая друг друга
     Засияло солнце, воспрянули деревья, всё становилось на свои места,  жизнь продолжалась. Поверхность реки стала гладкой и слепила глаза от солнца, кое-где взбрыкивала рыба.
       Мама с Андреем принялись за свои обязанности, а мы с Галей сняв обувь, бродили по мокрой палубе изучая новое место обитания.
       Поплавали мы совсем немного, и уже на следующий день мы сгрузили свои  вещи, у деревни Жобрино и началась наша жизнь, на новом месте.
      Поселились мы в одиноко стоявшем  домике между лесом и дорогой. Хозяева жили в деревне и мы жили одни, вокруг дома был огород, которым нам разрешили пользоваться, так что мы не голодали. За дорогой простирались рядом два поразительных поля одно голубое а другое жёлтое, такого чуда я больше не видел. Это росли лён и гречиха. Днём мы с Галей ходили в лес ели ягоды орехи собирали грибы, а ещё у нас было задание собирать жёлуди.  Жёлуди мы сдавали заготовителям, которые приезжали раз в неделю и получали за это деньги!
      Когда шёл дождь мы сидели в доме и слушали патефон, который у нас появился не помню откуда и как. С патефоном было несколько грампластинок, которые мы уже знали наизусть, но они нисколько нам не надоедали, и мы могли их слушать сколько угодно. Мне особенно нравились такие пластинки как; «Полюшко поле», «По долинам и по взгорьям», «Амурские волны», «Заздравная песня», «Краковяк», «Служили два друга». Иногда к нам заходил, кто нибудь, переждать дождь или обсохнуть, и тут я конечно, на правах хозяина, заводил патефон и развлекал гостя.         

 
                Патефон

          Невзрачный ящик в ледерине,2
          Откинув крышку на упор,
          Явил головку в никелине,3
          С иглой ведущей разговор.

     Уже накручена пружина
     И диск пластинку завертел,
     И вот невидимый мужчина
     Из недр механики запел.

         Поёт он голосом высоким,
         Немного с дрожью и шипцой,
         И с ним я не был одиноким
         А был в компании большой.

                Здесь и «Два друга что служили»4
                И «Шла дивизия вперёд»,5
                И «среди волн Амурских»6 в вальсе
                Цветов7 кружился хоровод.

           Бежит иголка вдоль полос.
           Вбирая хриплую печаль
           Утёсова, Шульженко голос- 
           Её вишнеющую шаль.9

1-Ровно- железнодорожная станция на западной Украине.
2-ледерин- материал которым обклеен был деревянный корпус патефона.
3-в никелине- покрыта никелем.
4-два друга что служили- песня «Служили два друга».
5-шла дивизия вперёд- песня «По долинам и по взгорьям».
6-волн Амурских- песня «Амурские волны».
7-вальсе цветов- песня «Вальс цветов».
8-Утёсова, Шульженко- популярные исполнители песен в 50-60 годы.
9- вишнеющая шаль- песня «Тёмно-вишнёвая шаль».

     К концу лета мы перебрались в Сытницу, так как мне надо было идти в школу, а в то время учёба была обязательна. И я пошёл в школу во второй класс. В школе я учился неплохо, особенно мне нравился предметы родная речь и арифметика ну и, конечно, рисование. Меня даже выбрали в редколлегию, а это немного возвышало, приходилось стараться, чтобы не ударить в грязь лицом. Я любил рисовать и читать и, кроме сказок начал читать и другие книги, благодаря первому учителю из Шолохово Николай Григоровичу. В Сытнице я помню, читал «Дети подземелья» писателя Короленко. Много лет спустя,  перелистывая книгу, я так и не понял, что меня в ней заинтересовало тогда в восемь лет.
       Жили мы на квартире у местного кузнеца, жившего на краю деревни возле кузни. Кузнец был цыганом и имел двух ребятишек, с которыми мы сразу подружились, так что нам было весело. Кузнец очень любил детей, он смастерил маленькую телегу  и катал всех нас на ней.
      В Сытнице многое изменилось за то время, что нас здесь не было. Дома, где родились я и Галя не было, его разобрали и построили другой, поменьше. Не по детски защемило в груди, как никак, а стёрто с земли место, где я родился при помощи бабки Горпыны, местной повитухи. Здесь я рос кудрявым, белокурым мальчиком. С первой стрижки мои волосы выпрямились и стали темнеть, а жаль я потом всегда завидовал кудрявым. Здесь я пошёл ножками, здесь произнёс слово мама. Здесь отпечатались в память первые страницы жизни….
      Школа находилась на противоположном конце деревни, от дома, где мы жили, поэтому дорога в школу и обратно занимала много времени, так что свободного времени у меня было мало Свободное время я с детьми цыгана и с Галей играли около дома, или у кузницы.
Дом кузнеца находился на пригорке, под которым  внизу располагались огороды. Летом мы кувыркались с пригорка по сочной траве до самого огорода, а когда пришла  зима, то с той же горки мы неслись вниз на деревянных санях, которые смастерил цыган. Сани были большие мы садились в них все вместе, и было очень весело. Да и взрослые,  бывало, катались вместе с нами, зимой у них было больше свободного времени.
      В Новогодние праздники ходили колядовать, вечерять и посевать на рождество - эти христианские праздники на Украине свято соблюдались, и мы все принимали в них активное участие. Тем более что праздники происходили в каникулы.
       Весной мы всей школой ходили в лес вешать скворечники. Потом сажали деревья у школы, у клуба, да и просто на улице деревни. А ещё помню в школьном саду, нас учили, как ухаживать за фруктовыми деревьями - обирать с них гнёзда гусениц, обрезать ненужные ветки и белить стволы. Потом лето каникулы. Грибы, ягоды, орехи здорово!
       Помню был какой-то праздник урожая, его праздновали всей деревней в лесу. Соорудили здоровенные качели из длинных жердин и закрепили их на высоких деревьях. На этих качелях помещалось человек десять. И качались они так важно и медленно, так как были очень высокие. Пели песни, плясали, гармошка не умолкала целый день. Все были нарядные и весёлые.
     Андрей был партийным и служил НКВД и борьба за чистоту рядов партии в то непростое время сыграла с ним злую шутку. За связь с женщиной побывавшей в Германии ему пришлось уйти и с работы и с партии. И опять начались поиски лучшей жизни переезды туда сюда в результате ни работы, ни жилья, ни школы, в конце концов, решились мои родители мама и Андрей. Решились на отчаянный шаг, завербовались в Казахстан, подымать целину.

                Моё. Казахстан

      Нам предстояло ехать на поезде в товарном вагоне, набитом скарбом переселенцев. Сначала укладывали то что не понадобится в дороге и не повредится от верхних нагромождений, другими вещами. Это были сундуки, кровати, шкафы, столы и стулья, а также различные инструменты и хозяйственная утварь. Посередине вагона между дверьми был проход, а от него в перёд и назад, вагон был забит до потолка вещами, сверху лежала одежда, одеяла и подушки. На этом всём, мы и расположились, кто спал, кто просто лежал или сидел. Посередине прохода, стояла буржуйка1 с длинной трубой, выставленной в окно наружу. Буржуйку постоянно топили и готовили на ней кушанья.
      Я забрался на самый верх кучи, под самый потолок вагона, поближе к небольшому окошку и когда надоедало смотреть в окно, читал книгу «Повесть о настоящем человеке». В книге я наткнулся на непонятное для меня словосочетание (чёртова кожа), я у всех спрашивал, что это такое. Андрей мне пояснил что это такая крепкая ткань из которой был сшит комбинезон у лётчика Мересьева. За окном проплывали бескрайние поля и леса, а ещё длинные мосты через громадные реки: Днепр, Волга, Урал, Иртыш. Нам, как и всем остальным детям, нравились большие станции на которых всё приходило в движение. Мы выходили размять ноги ощутить твёрдую землю. Иногда родители нам с Галей,  что нибудь покупали из еды и сладостей. Ночью мы  наблюдали за различными  огнями которые появлялись то в одном то в другом месте, то вдали, то вдруг совсем рядом. А когда стоянка была долгой, то все с нетерпением посматривали  на семафор. Порой мы наблюдали какие-то громадные костры, пожарища, а то просто факелы из высоченных труб. Ехали мы бесконечно долго, так как на больших станциях к нашему поезду цепляли ещё и ещё вагоны с такими же  переселенцами как мы. Чем дальше ехали, тем становилось холодней. Поезд стал бесконечно длинный и двигался еле-еле, мы то и дело, видели на поворотах, то хвост поезда, то паровоз чадящий чёрным дымом. Не обошлось без приключения.  Играясь с детьми, Галя, каким то образом, скатилась с самого верха и попала на раскалённую печь. Крика было много, и каждый старался чем ни-будь помочь, за долгую дорогу успели сдружиться. Галю мазали разными мазями, у кого что было, но ожоги были серьёзные и Галя долго плакала, от нестерпимой боли. Проехали Уфу, Челябинск, Семипалатинск. Уже болели все бока, и уже ничего не интересовало, что проплывало за окном. Ехали уже довольно долго, становилось заметно холодней. А за окном уже лежал снег и мела метель. Мы начали затыкать щели в вагоне, тряпками и бумагой, так как дуло со всех щелей колючим холодом.
     Наконец, глубокой ночью наш поезд прибыл в пункт назначения - на станцию Павлодар. мы сонные стали выгружаться на платформу, ноги подкашивались от долгого сидения и стояния не слушались. Дул свирепый морозный ветер, швыряя колючим снегом в лицо, забиваясь за воротник, в рукава и запазуху. Никто не был готов к такой напасти и все в панике стали кутаться во всё, что только можно было найти в этом ночном хаосе. Нас быстро рассадили на бортовые машины, которые уже стояли у перрона, укрыли сверху тулупами, от которых пахло овчиной и табаком, аж щипало в горле. Мы поехали дальше, в кромешную темноту, едва пробиваемую тусклыми фарами грузовиков. Ехали очень быстро, а может это только казалось. Дуло со всех сторон, руки и ноги мгновенно окоченели, так что жить не хотелось. Боясь шевельнуться, так как любое изменение положения открывало дырку, куда мгновенно врывался колючий, холодный ветер. Мы оцепеневшие от холода, летели в неизвестность, и с нетерпением ждали, какого нибудь конца. 
       Машину бросало на ухабах, каждый толчок отдавался болью в измученном теле. Изнурённый такой ездой я стал проваливаться в сказочный сон, где было тепло и уютно… . Как вдруг машина остановилась, мы лежали не двигаясь, прислушивались.
      «Ну что все живы?» Раздался откуда-то голос.
      «Слезай приехали.»
      Всё ещё не верилось, что всё кончилось, и мы живы. Мы начали выбираться из нагромождений одежды, которой были укрыты с трудом слезая с машины на окоченевших ногах. Кругом темень, метёт пурга, завывает ветер. Постепенно глаза начинают что-то различать, в отдалении горел огонь, из стоящей на снегу бочки. Ветер рвал и шматал огонь, отрывая куски пламени, которые тут же исчезали в темноте, а из бочки появлялись новые бесформенные колеблющиеся клочья огня.  Вокруг собирался народ, с одной стороны переселенцы, подъехавшие раньше, с другой стороны, стояли странные люди в громадных меховых шапках с узкими щёлками вместо глаз и с жиденькими усами. Эти люди похожи были на каких-то пришельцев все одинаковые, молчаливые, небольшого роста. Запылала ещё одна бочка и несколько костерков из тряпок облитых соляркой. Всё это пылало и трещало, освещая собравшихся вокруг людей, которых становилось всё больше и больше. Постепенно первое замешательство сменилось любопытством. Меховые люди стали подходить к нам, переселенцам, ощупывали, здоровались и пытались что-то говорить на ужасно искажённом русском языке вперемешку с местным казахским.
       После непродолжительного знакомства, к каждой семье назначали местного жителя, который уводил выделенную семью, к себе в дом, на временное местожительства.
       Выделенный нам казах привёл нас к большому сугробу, в котором был прокопан снежный проход, в конце прохода дверь в жилище. Внутри жилища, нас окружила стайка детей разного возраста, которые дёргали нас в разные стороны и непрерывно что-то лопотали. они были пострижены наголо, черноглазые похожие друг на друга. Ребятишки были босые, и почти голые. В доме оказалось довольно тепло, и мы скоро согрелись и даже вспотели, начали раздеваться. Детишки крутились возле нас, трогая за рукава и заглядывая в глаза, бесцеремонно брали наши вещи, всё раскрывали и разворачивали. Но нам с Галей уже всё было безразлично, смертельно уставшие от дальней дороги, хотели только одного - спать. Мы с ней примостились на наши узлы, что лежали в углу и засыпали, несмотря ни на что. Я снова зацепился за начатый в машине сон и уже смотрел его до конца.
      «…Тёплое солнце приятно ласкало, я с Володей и Алёшей Захарчуком лежу на шелковистой траве на берегу нашей речки Солёной.  Прищурившись, наблюдаю за проплывающими высоко в небе ослепительно белыми облаками, находя в них очертания чего-то до боли знакомого. Прямо надо мной, высоко в небе, застыл жаворонок и льёт сверху свою звонкую бесконечную песню. Переворачиваюсь лицом вниз, прямо перед носом в траве, ползёт какая-то букашка, ей навстречу спешит муравей, волоча за собой длинную соломинку.  На душе очень приятно и спокойно. Я начинаю подниматься над травой, сверху вижу как Володя с Алёшкой лежат прикрыв глаза. Моё тело легко парит над ними, потом я плавно лечу вдоль берега реки вижу других ребят которые купаются в реке. Рядом со мной пролетают разные птицы, жужжат стрекозы, порхают бабочки. Плавный поворот вот я уже над улицей деревни, вижу знакомые дворы, а вот и бабушкин дом. Бабушка копается с цветами, что насажаны вдоль двора, и напевает…

     «Чорнобривцив насияла маты          Як на ти чорнобриви погляну
       У своим квитанковим садку             Бачу матир стареньку
       Там надиялась счастья зибраты       бачу руки твои моя мамо
       На свою незроджлыву судьбу          Твою ласку я чую ридненька»
                (укр. песня.)


       Под вербой в тенёчке привязана коза которая, подняв бородатую мордочку блеет.»
      Сквозь сон, уже давно назойливо пробивается в моё сознание. «Ме-е-е, ме-е-е….». Открываю глаза, крепко потягиваюсь, аж уши заложило. Яркий солнечный луч из окна уткнулся в пол застланный кошмой2. Светло, уже день, что он мне, принёс?. Всё, проснулся, хорошо! Ничего не качается, не гремит, только тоненькое «Ме-е-е, ме-е-е….». Я лежу на полу укрытый маминым пальто, рядом спит Галя. Передо мной стоят чумазые ребятишки и улыбаются. За ними в проходе в другую комнату стоит маленький ягнёнок и тянет своё бесконечное «Ме-е-е». Как только я встал с пола, ребяшки, шумно загалдели и облепили меня со всех сторон. Заглянул в соседнюю комнату, там мама разговаривала с хозяевами. Напялив обувь пытаюсь сориентироваться в поисках туалета. вышел в сени там в полумраке копошились овцы, куры. С другой стороны сеней замычала корова. Но чувствую что мне не до них, да ещё дети чуть ли не висят на мне. Наконец нашёл дверь на улицу повеяло холодом, но на солнце довольно тепло. Прижмурившись, осматриваю двор, вижу привязан телёнок, собаки, стоят стожки сена, туалета нигде невидно. Кругом кучи снега, видать с утра кто-то разгрёб снег от дома. Раздетые дети, не решились идти за мной на холод, это был мой шанс и я спрятавшись за дальний стожок, через пару минут был доволен жизнью.
       Оглядев окрестность, я заметил в отдалённости несколько разбросанных в разных местах домов с бродившей живностью вокруг них. Все дома были низенькие без крыш с небольшой трубой, причем трубы были накрыты какими то тряпками и привалены камнем сверху, так местные жители сохраняли тепло в жилищах. А окна тоже закрывали наглухо в основном старыми подушками. Неподалёку находился колодец с высоченным журавлём3 но без сруба и без ограждения. Ну что ж  пройду в дом на растерзание этим туземцам.
         Как только я вошёл в комнату, всё повторилось, дети загалдели и облепили меня по сторонам. Галя тоже проснулась и постепенно приходила в себя, озираясь по сторонам, но без всякого энтузиазма. Видать, болели ожоги полученные в вагоне, она звала маму, как обычно. Мама была в соседней комнате с хозяевами, решали житейские проблемы.  Вошла мама успокоила Галю и вынесла кулёк с печеньем и дешёвенькими конфетами, угостила всех ребятишек и нас с сестрёнкой конечно. Потом мы все сидели вокруг большого самовара и пили зелёный чай с молоком и с лепёшками, и с сушённым кисло-сладким сыром в виде рогатых комочков.
Чай был очень вкусный,  причем его пили без сахара и пили много так как здесь, это была основная еда. Здесь же сидели хозяева дома, такие же как и дети узкоглазые и смуглые с лоснящимися лицами. Хозяйку звали Батима а хозяина Казбыш, он воевал танкистом во время войны с Германией, и мог говорить по-русски, он и был нашим переводчиком первое время. Вскоре мы все сидели потные и разгоряченные от чая.
        По мере моего знакомства с семейством казахов я уже стал различать их и они уже не казались мне одинаковыми. Самого маленького мальчишку, лет четырёх, худенького с большой круглой головой, звали Чуматай, он был самый спокойный.  Его сестрёнка Калсыма была на год старше, шустрая девочка, она постоянно демонстрировала нам свое платье, обшитое множеством мелких монеток с дырочками. Когда девочка смеялась, у неё на щеках появлялись ямочки. Распустив волосы, она кружилась в своем звенящем и сверкающем платьице, и была похожа на сказочную фею. Калсыма с первого знакомства очень подружилась с Галей и они, постоянно не обращая ни на кого внимания, увлечённо игрались с какими-то тряпочками , куклами и стекляшками.
         Были ещё мальчика примерно моего возраста 8-ми и 9-ти лет они мало чем отличались друг от друга, с продолговатыми головами, лопоухие и чуть повыше меня. Ужасно бестолковые, кроме наших имен из русского языка они больше ничего не усвоили. Мальчишек звали Абай и Чапай они отличались фантастической наглостью, и были очень искусны по части украсть что плохо лежит. От них приходилось всё прятать, родители ругали их иногда, но от этого  они наглели ещё больше.      
        Мои родители целыми днями находились на работе, в поле с тракторной бригадой осваивали целинные земли, корчевали, распахивали, сеяли озимые и т. д.
Меня определили в казахскую школу, где для русских переселенцев был образован класс в котором собрали учеников  с3-его по 9ый класс. Учитель практически занимался с каждым учеником отдельно, так как тут были ученики разных классов, да ещё и разных национальностей русские, украинцы и белорусы. Только казахский язык учили все вместе, язык мне показался несложным, я вскоре мог даже читать по-казахски. Из окон нашего класса я иногда видел, как казахи старшеклассники маршируют во дворе школы с воздушными винтовками за плечами. Вечером моя мать убирала в школе и я приходил с ней и с увлечением пересматривал подшивки пионерской газеты на казахском языке, даже кое что, с трудом, но читал при свете больших керосиновых ламп которые свисали с потолка.
        Так однообразно проходила день за днём вся зима. Правда было несколько событий, которые врезались в память. Однажды ночью мне пришлось выйти на улицу, ночь была сильно морозной аж потрескивало. Когда я вышел из дома то обратил внимание что на дворе светло от яркой луны и прямо передо мной посреди двора стоит овца задравшая голову к небу. Овцы очень безобидные животные и я их совсем не боялся, поэтому подошел к овце привлёкшей чем то моё внимание. Я даже тронул её пальцем, овца тут же повалилась на снег с глухим деревянным звуком в её тусклых глазах отражался свет луны. Я забыл зачем вышел, побежал в дом разбудил почти всех и, как мог объяснил что видел. Казбыш и два старших мальчика выбежали во двор глянули, вернулись в дом, и легли спать, а Казбыш сказал мне что кто-то не загнал овцу в помещение, вот она и замёрзла. А потом ещё было несчастье, заболел самый маленький в доме, Чуматай. Спасти мальчика не удалось, он умер. Его обернули в белую материю и захоронили в этот же день, в глубокой могиле в выдолбленном  углублении сбоку в сидячем положении. На похороны приехал на коне пожилой казах, родственник из другого аула, на нём было много меховой одежды и большая меховая шапка. Он долго снимал эти одежды, одну за одной, как капустные листы. На ногах были одеты большущие валенки а под ними ещё одни мягкие, кожаные маленькие. И когда наконец он всё это снял то оказался маленьким сухоньким стариком с жиденькой бородкой. Омыв руки, старичок прошёл в угол комнаты, застелил маленький коврик на полу и, став на колени, стал бесконечно долго молится, вздымая руки кверху и потом опуская голову до самого пола, без конца повторяя молитвы.
       Выполнив весь этот ритуал, только после этого старый казах стал общаться со всеми. Не преминув при этом поминать Аллаха.    
       В большие праздники, кроме чая, в доме Казбыша готовилось и другие блюда, в основном, это плов и бешбармак. Бывал в доме и кумыс, но его нам давали немножко и не часто. Когда Батима делала бешбармак, то сначала раскатывала при помощи круглой палки большие тонкие листы из теста, размером до метра. Эти листы укладывались на подушки для подсушки. Подушки толи от теста, толи от вечно лоснящихся лиц спящих на них блестели как клеёнка и были серого цвета. Потом листы резали на полоски, и варили в мясном бульёне, в большом казане. Когда блюдо было готово, казан ставили на полу, садились все вокруг него, скрестив ноги. И начиналось пиршество, причём руками без вилок и без ложек. При этом у всех жирный бульон, стекал по щекам, бороде, но это никого не смущало и жирные руки вытирали об хлеб, который тут же съедали, дети обтирали  руки и лица обо что попало. После жирной трапезы обязательно  зелёный чай с молоком. 
        Как то мы с мамой вдвоём сидели возле окна и увидели, как наш местный забияка молодой телёнок перед окном играл с какой - то толи фуфайкой, толи с шинелью. Он забавно взбрыкивал ножками и бодал свою игрушку катая её по снегу пытаясь подбросить и иногда ему это удавалось. Мы смеялись до слёз но потом эта игрушка нам показалась очень знакомой, вроде даже Галино пальтишко да ещё и с маминым шерстяным платком в который обычно мама закутывала Галю.
Мама перестала смеяться оглядела комнаты побледнев выбежала из дома. Под окном, так и есть в пальтишке с платком оказалась Галя, вся заплаканная с выпученными глазами но живая и здоровая. Когда она успокоилась и окончательно пришла в себя, то мы опять посмеялись все вместе, что всё так хорошо закончилось. До весны наша жизнь в ауле текла скучно и однообразно.
      Пришла весна снег стал стремительно таять заливая всё вокруг, куда ни глянь кругом вода. Мы не всегда могли добраться до школы, тогда за нами приезжал трактор с большими санями которые тащились за трактором по мокрой земле и необъятным лужам. Солнце пригревало всё сильней и сильней с каждым днём, лужи просохли и оставались только кое где по оврагам и ямам. Стало веселей, запели птицы, зазеленела травка стали распускаться почки на деревьях. Занятия в школе закончились если это можно было назвать занятиями. Мы почти не учились от нас требовалось только сидеть тихо и не шуметь во время уроков.  Иногда старшие ученики что умели читать, читали вслух для всего класса.
         С местными ребятами мы играли редко, они наших игр не понимали и вообще сторонились, как неверных из-за того что мы ели свинину. Для мусульман это большой грех.  А переселенцев разбросали по аулам и хуторам так что своих ребят  с которыми мы приехали  мы видели только в школе.
       Как то ранним утром я вышел из дома по нужде, зашел за стожок и только присел как вдруг передо мной появился тот самый бычок забияка что зимой трепал Галю. Я поднялся с корточек бычок боднул меня в живот и подхватив меня на рога взбрыкивая ногами понёс меня по двору сверкая моей голой попой. Я кричал со всех сил, «помогите, помогите», и инстинктивно вцепился в шею телёнка, не зная что делать дальше. От такой бешенной скачки мои шаровары сползли бычку на глаза и он стал мотать головой и пятиться задом . таким образом бычок до пятился до стены дома и остановился опустив голову до земли. Я тут же соскочил с него и бешеным галопом со спущенными штанами забежал в дом. После этого происшествия, я  стал осторожней и не раз сам гонял палкой этого бычка.
       Я вскоре нашёл для себя занятие - ходил по окрестностям находил небольшие лесочки и кустарники которые образовывались в низинах где задерживалась влага. Там я отыскивал гнёзда птиц и собирал яйца, приносил их домой и жарил для еды, потому что есть хотелось всегда. Плоховато было с едой. В этом занятии я сильно преуспел знал какие яйца можно есть и где и как их найти. Самыми лучшими были сорочьи и коршуновы. Они были по вкусу как куриные но меньше по размеру. Потом шли утиные и самые невкусные были вороньи.
       У хозяина дома Казбыша, был немецкий мотоцикл «Цундап» ещё с войны, и вот мы со всей детворой тягали по двору пытаясь завести. Мотоцикл чихал кашлял но не заводился, но хоть какое-то развлечение. Это бесполезное занятие скрашивало однообразное и скучное времяпровождение, ни речки ни озера для купания здесь не было. Мылись все прямо в доме где жили, в печке раскаляли большие камни укладывали их в углу комнаты и поливали водой и в образовавшемся облаке пара  все и мылись обливаясь потом. Спали тут же на полу застеленном кошмой-ковром. По воскресениям в местном клубе старшая молодежь из переселенцев ставила спектакли и концерты. Привозили передвижное кино из Павлодара.               
         С наступлением тепла мы стали строить себе дом из самана. Рылась большая круглая яма, насыпали туда глину и солому, всё это тщательно перемешивали с водой. Причём мешали босыми ногами здрав штаны. Месили долго, пока не образовывалась однородная липкая масса. Занятие это довольно трудное, месить надо было много, мы даже свою корову включили в этот процесс. Потом массой заполняли деревянные прямоугольные формочки смоченные водой, чтобы тут же их поднять а аккуратные кирпичики из глины оставались на земле. Где они оставались сохнуть на солнце. И так намесили на целый дом. Потом ездили на речку за камышом. Тоже процесс не простой - хороший камыш растёт в глубокой воде поэтому маме с Андреем пришлось хорошо потрудится чтобы нарезать и вытащить камыш из воды. Как бы там ни было, а дом был построен, как положено, с крышей в две комнаты, и сарай для коровы и свиньи сбоку пристроили. Кроме коровы которую нам выдал в рассрочку колхоз, у нас появились шесть курочек и петух забияка. А также небольшая козочка - короче целое хозяйство.
         Андрей был очень способным, всё делал своими руками и делал весьма аккуратно. В доме как и сам дом всё было сделано его руками. Стол, табуретки, топчаны и всякие шкафчики, а также двери, только окна выдали в колхозе. Наше хозяйство пополнилось поросёнком, козой и курами, так что жить стало полегче и спокойней, чем на квартире у казахов. Мы могли, не прячась есть свинину, что нам было нельзя делать у казахов.               
          Мои родители от появившегося благополучия и достатка стали, почему то ссориться, и всё чаще и чаще. Отчим стал попивать от бесконечных придирок мамы по причине ревности. И постепенно жизнь у них стала невыносимой. Ближе к зиме мать решила бросить Андрея, и тайком собравшись по продавав всё что только было  можно ночью на грузовой машине повезла нас на станцию. Опять мы неслись по заснеженному тракту, укрытые тулупами подпрыгивая на кочках, и коченея от колючего промозглого ветра.
          Сразу уехать не получилось, пока мы ждали нужного поезда приехал отчим и наши скитания продолжились прежним составом. Отчим устроился на товарном поезд сопровождающим с отарой овец и лошадей, спрятав нас с мамой в вагоне с овцами, и мы поехали назад откуда приехали, подальше от этой чужой земли которая не приняла нас. На этот раз поездка была ещё дольше и мучительней чем когда ехали сюда. Бесконечное блеяние овец и нестерпимая вонь всё это был сущий ад. Только отъехав от станции мы могли пробраться через шевелящуюся и блеющую массу к дверям и через небольшую щель между дверьми глотнуть свежего воздуха и не могли надышаться. А в основном мы вынуждены были прятаться в углу, в малюсенькой выгородке, среди стада овец. В конце концов мы прибыли на громадную станцию, это была Москва. Наши вагоны стали двигать туда сюда то цепляли то отцепляли и всё это сопровождалось жутким грохотом который то и дело прокатывался по вагонам из конца в конец и обратно и так много раз. Я высовывал голову в щель между дверей чтобы посмотреть на Москву. Один раз не убрал голову вовремя и при очередном толчке был зажат дверь, да так, что рассадил себе голову об какую то железку. Было много крови, и пришлось маме вести меня на вокзал, где мне оказывали медицинскую помощь.  Вот так неприветливо меня впервые встретила Москва.               


                Моё. Бузулук
     Дорогу от Москвы до Днепропетровска мы преодолели в пассажирском поезде. Мы ехали в тёплом вагоне с чаем в гранёных стаканах в медных подстаканниках. Рассовали по лавкам свои пожитки в чемоданах и в посылочных ящиках, да ещё большущий узел с одеждой и постелью. Не обошлось без конфуза: в одном из ящиков было упаковано сало, ещё с казахстанской свиньи, и вот когда этот ящик отогрелся в вагоне, он начал подтекать и пованивать. Наша семейка и без того выглядела странно со стороны. Мы были чумазые, грязные, кое-как одетые после поездки в товарняке вместе с овцами и запах от нас был соответственный. А после того как с третей полки с нашего ящика на головы пассажиров, нет-нет, да и капнет красная капля, на нас стали подозрительно поглядывать. Отчим – Андрей переложил ящик вниз под скамью, но из ящика стало пахнуть всё больше и больше. Но ничего - что то съели, что то пришлось выбросить постепенно как то всё успокоились. Я то и дело бегал в начало вагона и сверял по вывешенному там расписанию названия станций и время стоянок. За окном как в кино пробегали деревни города, леса и поля, потом всё больше поля, и наконец мы приехали в Днепропетровск. Потом на другом поезде доехали до станции с странным названием Чёртомлык. Потолкались на станции, опять перетрясли свой багаж, что то пришлось выбросит так как дальше нам предстояло ехать на автобусе до Никополя, к стати это город в котором когда-то располагалась Запорожская Сечь, там мы  пересели в местный автобус до Шолохово. Моё сердце бешено колотилось, меня переполняло нетерпение, хотелось скорей увидеть знакомые места, знакомые лица родни, мы успели соскучится за время наших скитаний.   
     В Шолохово нас не очень ждали, как оказалось, там и своих забот хватало. Мы поселились ближе к центру на квартире у одной пожилой женщины. Отчим устроился каменщиком мостить дорогу из Рудника до Бузулука, где началось строительство плотины. Я пошёл учиться в школу в Центре. Здесь было всё рядом: школы, магазины, почта, правление, клуб, ветряк-мельница, кладбище и больница - одним словом Центр.  Перед магазином находилась небольшая площадь, посередине которой была аллея из тополей, с одной стороны аллеи стоял бюст герою земляку Тарану.
     Рядом с магазином располагался большой буфет-закусочная, куда я иногда заходил с отчимом после получки. У стены за стойкой на стеллажах стояли всевозможные напитки с яркими выразительными этикетками: зубровка с зубром, перцовка с перцем, столичная со столицей и т.д. На стойке стояла витрина с разными консервами. Отчим обычно брал «Частик» или «Печень трески» для закуски, эти консервы были самими дешёвыми. Было здесь и много разных сладостей кроме конфет и шоколада - халва, повидло, мармелад.  Меня и Галю с получки всем этим  иногда угощали. И конечно здесь была непременная бочка пива, с воткнутым в неё  блестящим краном. И рядом целая батарея пивных кружек. Тут же на стойке стояло устройство для приготовления газировки с сиропом, в виде стойки с тремя стеклянными конусами с  разными сиропами. В зале буфета, у столиков стояли завсегдатаи шумно разговаривали, спорили. В воздухе стоял стойкий, дурманящий запах алкоголя и ещё бог знает чего. Отчим допивал чекушку, запивал чуть-чуть из баночки с печенью трески, а я с удовольствием съедал печень трески, с кусочком чёрного хлеба, который лежал в тарелочках на всех столиках.
     Выйдя из буфета, отчим ещё немного с кем – ни будь беседовал о жизни, о войне и т. д. Рядом с буфетом находился погреб, рабочие разрыли над ним землю разобрали настил из брёвен и, разгребая солому, меняли лёд, который пилили на реке и привозили на телеге. Лёд был толстенный до метра и прозрачный как стекло. Мы ещё немного постояли пока не замёрзли и пошли домой, вернее, на квартиру.
     Строительство дороги подходило ближе к плотине, и нам дали жилье в общежитии недалеко от плотины, где Андрей продолжал работать уже бетонщиком. Дом, где мы поселились, был сборный финский из деревянных щитов, внутри оббит гипсо-плитой и оклеен обоями. В комнатах были встроены фанерные шкафы с пола до потолка, в них мы поместили свои одежды, обувь и постельные принадлежности. Посреди комнаты стоял стол и табуретки, по левой и правой сторонам стояли железные кровати с никелированными набалдашниками на спинках. Напротив двери было большое окно с форточкой, деревянный пол. Это всё нам очень нравилось, так - как многое из этих удобств мы увидели впервые. А ещё у нас была электрическая плитка, на которой мы с Галей могли запросто приготовить себе покушать. Я запросто мог нажарить оладьей, блинов, приготовить яичницу или нажарить кружочки из картошки – очень было вкусно.
     Школа где я учился, была недалеко - в конце улицы у речки, она была не большая глиняная и покрыта камышом с земляным полом. Зима была суровая и печка, что топилась в классе, не обогревала нас достаточно, поэтому нам разрешали сидеть одетыми. Но замерзали чернила, поэтому мы держали чернильницу в руке, согревая её своим теплом. А иногда нас отпускали домой, давали задания на дом так - как или дров не было, или уж сильно было холодно.
     Но зато летом было раздолье - тепло хорошо и в свободное время играли с пацанами до самого вечера в войну, или в прятки, а то просто гоняли колёса по улице.
     А ещё я научился зарабатывать деньги, на сусликах. Занятие это не из лёгких. Надо было с двумя вёдрами уходить подальше в поле, но возле речки. Надо было находить нору суслика и, таская воду лить её в нору пока не показывалась мордочка суслика. Дальше дело техники, надо было быстро схватить суслика за голову и треснуть об землю посильнее, чтобы убить, если не убил он убежит, а ещё чего доброго укусит. И так выливать этих зверков пока хватит сил и терпения потом надо довести это дело до конца. Надо содрать шкурки оскоблить их и растянуть гвоздиками на доске, для просушки.  Но пересушивать тоже нельзя иначе они поломаются, не будут мягкими и пушистыми. Эти шкурки принимали в заготконторе по 50 копеек.  По улице ближе к строящейся плотине в большом доме жили матросы, которые работали на плотине у них на доме был закреплён большой колокол, из которого после работы и по выходным гремела музыка и песни. А три раза в неделю, в Красном уголке в доме показывали кино для всех. 
     Наш посёлок называли по-разному: Бузулук по названию речки, Кочмаги это я не помню почему, а ещё УНР-322 это производственное название. На плотине день и ночь кипела работа, там взрывали скалы, потом дробили этот же камень на щебёнку и по транспортёру доставляли в бетонный цех. Готовый бетон непрерывно подавался в опалубки плотины. Ночью от света прожекторов было так же светло как днём. Плотина росла на глазах, соединяя два высоких скалистых берега, невзрачной маленькой речки, журчавшей  между скал. Взрывы, грохот весь день и ночь, но мы вскоре привыкли и это нас мало беспокоило. Свет от прожекторов доставал до наших окон и в комнате было светло. Вот на этой стройке работал мой отчим, какое то время там же работал плотником и мой дядя Гриша, бегая с деревянным ящиком, из которого торчал топор и ножовка, но вскоре он уехал, в свой Калининград.
     Напротив дома матросов жила моя одноклассница Котясь Наташа, её отец построил во дворе высокую антенную мачту.  Наташа похвасталась, что скоро у них в доме будет показывать телевизор. И правда вскоре она пригласила меня на первый просмотр. В комнате было много народа, а посередине на столе стоял деревянный ящик, в котором светился голубой экран, где просматривалось колеблющееся туманное изображение. Так я впервые увидел телевизор, это был 1956год.
     Наша семья жила небогато, у нас не было даже приемника. Патефон мы продали ещё в Казахстана, так как нужны были деньги что бы уехать оттуда, да и везти его было для нас лишним грузом. Однажды в центре в комиссионном магазине на дешёвой распродаже (было и такое в то время) я купил детекторный приёмник «Комсомолец». Приёмник представлял собой пластмассовую коробочку с катушками, которые при помощи ручки вращались одна в одной. В комплект входили наушники и два мотка провода для антенны и для заземления, а ещё переключатель громоотвод. Как я ни старался, натягивая провод антенны и подсоединяя провод заземления к железному штырю забитому в землю, приёмник только еле слышно шипел, но ничего не ловил. Но я всё равно гордился своим приёмником и не терял надежды, что он заработает. И всё же, в конце концов, я его сменял на перочинный ножик с четырьмя лезвиями и футбольный мяч, правда, без камеры.
      Плотина подрастала с каждым днём, в самом её низу находились две здоровенные трубы около двух метров в диаметре, через них протекала перегороженная плотиной речка. У этих труб мы с мальчишками приспособились ловить рыбу, причём руками. Рыба стремясь к трубам против течения находилась между камней, где её при известной ловкости можно было ловить, захватывая обеими руками пространство под камнями, где пряталась рыба. В основном  ловились краснопёрки и окуни, иногда попадались линьки и карасики. С другой стороны плотины речка становилась всё шире и шире, так как трубы были немного прикрыты и вода постепенно накапливалась. Здесь на глубине мы с ребятами ловили рыбу удочкой, но это была скучная рыбалка в камнях, руками куда интересней. Возле речки водилось много гадюк и ужей, когда я утром шёл по тропинке у реки на рыбалку то их шипенье слышалось отовсюду. Это змеи расползались от тропинки, где они грелись под утренним солнцем после холодной ночи. Я, как и все мальчишки почему то змей не боялся может потому, что не знали случая, что бы кого то укусила змея. Но при каждом удобном случае мы их беспощадно убивали. А на рыбалке бывало что змея цеплялась за рыбёшку и тогда, конечно, ситуация была критической, когда подымая удочку видишь что на тебя летит змея, то мороз пробирал до пяток. Тогда было одно спасенье - успеть раскрутить удочкой вокруг себя и шмякнуть об скалу или землю. Но и после этого страх ещё долго не проходил, так как не всегда видишь куда делась змея, и она ещё долго мерещится повсюду. А другой раз, когда не успеваешь что то предпринять, приходиться бросать удочку и бежать. На мелководье возле камышей мне приходилось рыбачить топтухой, это дугообразная палка с натянутой сеткой в виде длинного конуса. Спереди дуги закреплялась  вертикальная палка, за которую надо было вести топтуху к кустику с предполагаемой рыбой и, поставив орудие ловли к кустику, потоптать вокруг куста и быстро поднять топтуху и если делать это быстро и правильно, то как правило, улов был обеспечен. Однажды я только поднял ногу топтать очередной кустик камыша, как весь обомлел - в середине камыша на примятых стеблях лежала большая с ярким орнаментом свернувшаяся змея. Я так, как тогда, наверно никогда в жизни не бегал, несмотря, что я был в мокрых штанах и в резиновых сапогах. Своё орудие лова, я с большими предосторожностями и с дрожью в коленках, вытащил только через два дня.      
     Как то раз копая червей под забором за домом, я наткнулся на кучу патронов, причём в очень хорошем состоянии, они были завёрнуты в тряпку и смазаны густой смазкой. Я вне себя от такой удачи, рассовал, что мог, по карманам и, спрятав половину, тут же рванул на Солёну - к своим закадычным дружкам Володе и Алёше Захарчуку.  Когда-то мы в балке на Солёной нашли ржавый карабин или винтовку и там же припрятали его. И теперь когда появились патроны мы содрогаясь от своей собственной задумки - решили пострелять. Мы откопали наше оружие и начали его заряжать, и тут выяснилось, что патрон никак не лезет в патронник. Мы по очереди двигали вперёд назад затвор пытаясь затолкать патрон на место но ничего не получалось. Мы стояли в балке у заброшенного колодца, где и намеревались стрелять, что бы не очень было слышно выстрел. И уже теряли всякую надежду, что у нас что то получиться, как вдруг раздался оглушительный выстрел. Мы оглохли на какое-то время. В это время карабин находился в руках у Алёши, мы глянули на него и увидели, что лицо и руки у него в крови, а из рук на землю падает злополучный дымящийся карабин. Как оказалось патрон был не того калибра, и от бесконечных ударов по нему затвором, он взорвался. Мы с Володей отделались лёгкими царапинами на лице. Придя в себя, мы патроны и карабин бросили в колодец и, взяв Алёшу под руки, побежали в деревню.
     Скрыть ничего не удалось, факты как говорится на лице. Дома - у Володи я получил первую порку от бабушки, а по приходу домой к себе - вторую от своей матери. На речку купаться я не ходил долго, так как спина была расписана ремнём. Но уж на какое то время наша троица была самой популярной на всё Шолохово со всеми окрестностями и в Бузулуке конечно. Когда мы приходили в Центр в кино, то при появлении в зале Алёши Захарчука с забинтованной головой и рукой на повязке, в зале прокатывался гул восторга у местных пацанов. Мы с Володей повязки с головы не снимали, хотя царапины у нас были на лице и давно зажили. Так было больше весу, к нам подходили всё расспрашивали , предлагали закурить даже незнакомые нам ребята.
     Летние каникулы продолжались, мы всё ещё ходили в героях. Я ходил на рыбалку и за сусликами, иногда брал с собой сестрёнку Галю, она помогала мало, но с ней было веселей, а нашей маме спокойней. Иногда сестрёнку ко мне закрепляли как негласный контроль, что бы я чего не сотворил. Как то сидя у окна, которое вы ходило во двор, где мирно бродили куры и утки. Мне вдруг пришла идея попробовать их ловить на удочку. Получалось очень смешно - куры охотно заглатывали приманку, но не хотели никак лезть в окно, когда я тащил леску к себе в комнату. У них смешно закатывались глаза, и они кудахтали во всю мощь, выплёвывая только что проглоченный хлеб на леске.  Но по своей куриной глупости упорно тут же опять хватали наживку, всё повторялось. Смотреть было очень смешно, у  меня аж заболел живот. Кто-то из хозяев кур, видать, увидел мои забавы, опять мне здорово досталось, хотя зрелище стоило того (можете сами попробовать).
  Строительство плотины заканчивалось, дядя Гриша уехал в свой Калининград и прислал письмо, советуя и нам переехать туда. Мои, не долго думая, решили ехать в Калининград, начали собираться в далёкий путь.

                Моё. Калининград

     Калининград нас встретил пасмурным небом и смутными очертаниями полуразрушенных домов выступавших то тут, то там из руин. Наш поезд медленно приближался к громадному крытому вокзалу, со стеклянной крышей - местами с разбитыми стёклами. Вид города исчез и вагон остановился у перрона. где толпились встречающие. Высоко над перроном нависла ажурная конструкция крыши с кое - где разбитыми стёклами. В воздухе стоял непрерывный многоголосый гул, периодически звучал громкий женский голос объявлявший о прибытии и отправлении поездов и о том, где выход в город, а где на вокзал и т.д. Мы начали выгружать свои многочисленные узлы и коробки со своим скарбом. Тут же появился дядя Гриша с тётей Машей и, подхватив наши пожитки, мы всей компанией спустились в подземный коридор который вывел нас на привокзальную площадь, где уже ждало заказанное дядей Гришей такси - серая «Победа» в шашечках по бокам. Кое как впихнули в машину свой скарб, мы поехали по городу. В окнах проплывали диковинные дома - то без крыш то разбитые по бокам или посередине. Вот мы проезжаем большое красивое здание с колонами, широкой лестницей и львами по бокам, дальше была неширокая река с узким мостом. Переехав мост мы поехали по пустынному острову где одиноко стояло единственное целое громадное здание с остроконечным фронтоном. Весь остров был усеян слоем битого кирпича, вероятно это то, что было когда - то домами. Переехав ещё один мост, мы свернули на право, и поехали между сплошными завалами из разрушенных домов. Среди развалин показалось несколько домов мало повреждённых, и опять сплошные руины. Машина свернула ещё раз направо и, пробираясь среди разрушенных домов, мы подъехали к самой реке, где стоял длинный четырёхэтажный дом из красного кирпича, снаружи практически неповреждённый за исключением нескольких разбитых стёкол на окнах. Проехав в громадные ворота, мы оказались во дворе дома. Двор был закрыт высоким забором, часть которого заменяла стена здания кирхи с разрушенной колокольней и  с заложенным кирпичом входом.
   Гриша с т. Машей жили в описанном доме на четвёртом этаже направо. В соседней квартире в комнатах отсувствовали перекрытия до самого подвала, и я туда втихаря ходил по маленькому. Там кое - где сохранились балки перекрытий и, когда был яркий солнечный день, я испытывая судьбу - пробирался по уцелевшим балкам вглубь помещения и с замиранием сердца слушал как из под ног осыпались кусочки штукатурки, камешки, и через несколько секунд булькали в залитом водой подвале - щекотало нервы будь здоров!
     В первый же день мы начали знакомится с многочисленной родней жены дяди Гриши - Маши. Родни было много - здесь и мать Марии, сестры, братья и племянница, и племянник. Меня тут же сводили в кинотеатр «Баррикады» смотреть фильм Старик Хоттабыч.
Кинотеатр находился среди развалин домов, да и сам был весь в руинах, но кино понравилось.  Дом, в котором мы жили с дядей Гришей, его женой тётей Машей и их дочуркой Любочкой находился недалеко от реки Преголи. По берегу был густой кустарник и в нём много сараев, в которых люди держали кур, свиней, нутрий, даже коз. Рядом сажали картофель и всякую всячину, и ловили рыбу в реке так как жили небогато и это подспорье облегчало жизнь. Отопление у всех было печное, поэтому вылавливали в Преголе брёвна, благо их там было достаточно, и ими топились. Вода в реке была чистая и мы с удовольствием  в ней купались.  Наш ближайший продуктовый магазин находился на перекрёстке Московского проспекта и улицы Ялтинской, в доме с торчащим оленем из фронтона.  Рядом с магазином было большое озеро, с бетонной вышкой посредине, мы купались и прыгали с этой вышки. Дальше за улицей Ялтинской находилась городская барахолка которая работала по выходным. Она играла большую роль в жизни горожан, здесь продавали и покупали всякую всячину, можно было найти что угодно. Мы все и Гриша с Машей и Мать с Андреем вязали свитера из шерсти и мохера, и продавали на этой барахолке. Свитера были очень красивые, с разными орнаментами я тоже вязать научился. На базаре я выполнял роль контейнера со свитерами остальные продавали и после продажи подходили ко мне за следующим свитером. Так надо было потому что продавать можно было только один свитер, а больше это уже спекуляция и милиция зорко за этим следила, а я малолетка не вызывал у них подозрений и под одеждой прятал товар. Галя моя сестра тоже иногда играла свою роль на базаре её брали с собой что бы вызывать жалость у милиции когда попадались со свитерами, "мол детей надо кормить и т.д."
        Меня определили в школу которая находилась на Московском проспекте, на перекрёстке с Литовским валом - прямо напротив старинных крепостных ворот. В школе мне особенно запомнился буфет, где за сущие копейки я получал удовольствие в виде баночки варенца или простокваши, французской булочки и сосиски, на это хватало 10-ти копеек, или чуть больше.
           В свободное время я с ребятами ходил по розвалкам, собирали металлолом и сдавали в пункт приёма, так что в кармане всегда были небольшие деньги на кино и мороженное, иногда ездили в зоопарк. Железа было много, но мы больше старались найти медь цинк и алюминий, за эти металлы давали больше денег. Попадалось много разной посуды и статуэток, всё это мы в основном били, так как этого добра в доме было достаточно. Нас больше интересовали бронзовые или медные ручки от дверей, краны, свинцовые трубы, цинковые карнизы и подоконники, это хорошо принимали в приёмных пунктах металлолома.
     Московский проспект от Литовского вала до самого Гвардейского проспекта был сплошь в руинах, за исключением нескольких домов; это больница недалеко от нашего дома, дальше школа, потом небольшой квадратный домик возле самого проспекта, в котором много лет спустя располагалось кафе РИТА и который при строительстве второй эстакады, разрушали целый - год так крепок он был. Рядом с этим домиком по обе стороны было ещё несколько домов и всё, а так сплошные руины и среди этих руин, напротив Королевского замка у крутого спуска стоял памятник Суворову, сейчас он стоит на улице Суворова. Когда мы катались по городу на трамвае, то на этом спуске кондуктор трамвая бежала  в начало вагона и становилась у штурвала что находился на задней стенке трамвая и крутила его в разные стороны. Этим самым притормаживая на спуске или помогая при подъеме, при помощи песка который под управлением штурвала, сыпался под колёса трамвая.
     Я с ребятами время от времени лазили по уцелевшим зданиям, то в Замке где были целыми только подвалы, а само здание с толстенными стенами было разрушено, то по внутренним винтовым лестничкам внутри стен. Мы забирались на стены замка и смотрели на город с высоты. В соборе на острове мы также находили такие лестницы, но там ещё цела была лепнина на стенах, и алтарь в конце собора - весь в позолоте но изрешечён осколками. На крыше по углам биржи, помнится, ещё стояли какие-то статуи да и крыша местами, была целая и мы бегали по ней.
     А на улице Пролетарской я видел, как танками при помощи троса рушили статуи, которые стояли в нишах здания правительства. Нижнее озеро было заросшее высоким бурьяном и кустами по берегам. В нём чего только не было: бочки, двери, коляски, ящики и т.д.
              1958г   На фото. Калининград 1957г, вид с замка.