Пока побеждает жизнь или хроника одной ремиссии

Похоже...
Похоже, то, что со мною, точней, мной присходит на что-то похоже...
Похоже, жизнь победила меня, ведь то, что сейчас происходит, похоже на жизнь...
И, очень на это похоже, а на самом то деле, чего там, хорош уж от правды скрываться, себя обелять и привычно лукавить, сохраняя лицо, не похоже, а так прям и есть, и именно так, что, - жизнь победила меня.

Странно. Вот ждешь, часто даже сопротивляешься смерти, борешься с ней. Ну не с нею самою, конечно, а с её эмиссарами. С ленью, тоской, жадностью, завистью, страхом, ну и так далее. Всё это временные телодвижения, точней, отказ от временных телодвижений, ставьте свое ударение, где вам будет удобней. Ведь смерть не может победить тебя, если ты не будешь двигаться ей навстречу. Пусть это мало осмысленно, пусть это временно, непостоянно, непрочно, неверно. Все равно, главное, думаешь ты, главное - это сопротивляться, ведь верно, ведь правильно же?

Ведь нельзя же того победить, кто не прекращает сопротивления, правда ведь? Как это было? "Противник отходит с исключительно упорными боями, цепляясь за каждый рубеж". Так и ты. Так и здесь. Смерть немыслима, с ней невозможно, где там её победить. Но отходя с исключительно упорными боями, цепляясь за каждый рубеж, ты, может быть, может быть и не побеждаешь, главное, ты не сдаешься. А это ведь главное, правда ведь? Главное ведь не сдаваться, как же иначе? И ты не сдаешься, ты борешься, бьешься и бьешься и бьешься и бьешься, упорно и напрочь пытаясь убрать из своей персональной деятельности зависть и жадность и лень и тоску. Точнее не так... Тоска остается. Тоска по покою, вот то мое главное, что мучит меня. Тоска есть печаль по чему-то отныне и более не достижимому, по невозможному больше.

Вот в чем прикол, в смысле вот в чем беда моего незавидного состояния. Жажда покоя проснулась во мне. Жажда покоя проснулась во мне и требует утоления.
Помните этот покой обреченного, покой потерявшего всё, всё утратившего, всё отчаявшего, всех предавшего? Когда уже не на что больше надеяться, нечем поправиться, всё исчерпано, всё истрачено, всё оболганно и обмануто, когда окружающие уже даже и не возмущаются, когда просто ты выключен, наступает покой.

Разум больше не думает, разум знает, что это предел, что больше ни шагу назад! Ни шагу назад не потому, ты такой мужественный или упорный, а потому, что некуда боле ступить, не к кому подступиться, ты бы уж лучше бы сдох, но ты отчего то не сдох, хотя и не жив, ты неподвижен и время здесь замерло. Ведь время несет в себе нечто. А тут ничего уже больше не происходит, все варианты исчерпаны и больше уже ничего и не происходит и не произойдет и время возможно ты чувствуешь, только куря сигарету, оттого ты и куришь и куришь и куришь, не чувствуя ничего, не меняясь, но и не переставая.

Любое будущее требует сил и движения, а тут нет ни того, ни другого, ни третьего, возможно лишь удивление остается, ну не вполне удивление, тень его, зачем это ты им здесь нужен еще, отчего же тебя не оставили? И вот еще что. Видимо этот самый покой отчаяния тем и близок мне, что из него есть лишь выход, в смысле, любое здесь изменение может быть только приобретением, ведь когда всё пропало, то, что бы уже бы с тобой и в тебе не произошло, это обогащение.
 
И вот, по этому вот покою тоскую я нынче. Отступая с упорством я обрел много жизни. И разнообразное однообразие жизни утомило меня своей уязвимостью, ведь что бы ни происходило сейчас, ведет лишь к потере территории жизни. И хочется просто устать, прекратить, откатиться назад, отступить, потерять, проиграть. Чтобы нечего было уже защищать от тоски и рутины и лени. Чтобы можно было бы ничего бы не делать.
И вот, я не могу сделать этого нынче. Не могу бросить тех, кто мне верит, боже мой, сколько же веры в них, в тех, кто мне верит так снова и снова! И вот, я не могу растоптать эту веру. Такая хирня. Да и холодно нынче, на улице не поночуешь.

Это длится уже скоро неделю, как я выбит из колеи незначительным происшествием, и сработавший механизм, как старый дизель с толчка зачихал, закудахтал, прогрелся и пошел молотить угоняя в знакомые депрессивные ****я. И причина уже не важна, да собственно ничего и не произошло, всё поправилось, просто разруха сознания пока ширится, так всегда происходит, нужно время, терпение, время, терпение и работа, режим и работа. Просто так хочется сесть за руль и направиться в милые сердцу окрестности, в смысле свалить из семьи и пройтись по округе, раскудрявиться и нарядиться, поправиться и ужалиться, благо есть с кем, хотя, тут вот снова вести с полей, еще один отошел в те края, говорят, умирал тяжело, жаль приличного человека. Но вот что-то во мне не дает мне решиться на прогулку. Вряд ли это совесть, жалость, любовь или этого рода химеры.

Скорей всего произошло неожиданное. Жизнь победила меня. Мне больше не хочется смерти, ни войны, ни победы, мне не хочется больше глядеть в эту сторону, ведь когда отходишь упорно сопротивляясь привыкаешь вглядываться во врага. И вот больше не хочется вглядываться в то, во что вглядывался десятилетиями, что десятилетиями изучал, нечего там изучать и не во что вглядываться, всё это просто химеры, дым, туманы, обманное марево. И вот, скучно мне, непривычно мне без врага. Весело, правда?

Но ведь это ведь не окончательно? Жизнь ведь даст еще время на контратаку? Жизнь ведь не смерть? Жизнь поправима? Мы ведь гульнем еще? Правда ведь? Правда ведь? Правда?

Пост скриптум. Ща посчитаем сколько прошло этого времени бремени сопротивления ничему, в смысле ремиссии, как это называют эти люди. Три месяца. Собственно, фактически на месяц больше, то тот, первый месяц трудно назвать чем бы то ни было, ни о каких активностях речи не было, первая отметка о гимнастике и прочитанном тексте конец августа.

Пост пост скриптум. Цитата из записи в дневнике Франца Гальдера от первого июля 1941го.