Военка

Военкой называлась нами военная кафедра университета и все, что с нею связано. Кафедра была важная и даже необходимая (не каждое высшее учебное заведение было ее достойно) и не только потому, что мы должны были в лихую годину быть готовыми защищать родину, а потому что освобождала нас она от двухгодичной срочной службы в рядах Советской армии, так как сдав заключительный экзамен по военке, становились мы офицерами запаса, а конкретно, сразу лейтенантами. А не сдав экзамен по специальности мотострелок (род войск, представляющий собой пехоту, оснащенную боевыми машинами и средствами механической тяги), я, например, не мог бы получить диплом филолога, переводчика и преподавателя испанского языка.
У наших девушек в это же время была медицина. Они в лихую годину должны были стать медсестрами. То есть мы, значит, кое-как воюем, а они нас потом так же лечат.

Преподавательский состав военной кафедры состоял из людей разных по своему интеллектуальному и профессиональному уровню, но объединенных одной великой целью: подготовить в нашем лице офицерские кадры на случай войны. 

Начальником военки был полковник Клесов. Почти двухметрового роста, сажень в плечах, курчавый, черноволосый. Его огромные черные глаза буравили насквозь, вызывая панический страх, а когда он открывал рот, чтобы могучим басом дать команду или кратко, но доходчиво объяснить подчиненному, кто он такой, хотелось немедленно убежать и спрятаться.
Повсюду его сопровождал майор Гончаков, прилипала и карьерист, но, надо отдать должное, истинный знаток своего дела – эксперт по боевым машинам.

А капитан Зайкин, специалист по тактике, был полной противоположностью Клесову. Он был маленький, щупленький, лысый и говорил фальцетом. Как-то, изрядно приняв на грудь в честь Дня Советской армии, который прошел неделю назад, он явился в учебный класс, чтобы наглядно продемонстрировать нам принципы наступательного боя. Поочередно, как клоун в цирке, роняя свернутую в трубу карту и указку, Зайкин бубнил что-то себе под нос. Разобрать можно было не много: «Рассольчик несоленый... Клесов жлоб... студенты дебилы». Так, продолжая кряхтеть и бубнить, он все-таки изловчился и прикрепил карту к доске. На карте были нарисованы пересеченная местность, числа перепада высот, большие красные и синие стрелки.

- Так вот, - начал капитан, будто излагал уже битый академический час и подводил итоги, - справа наступает полк правой руки (военный термин, означавший правый фланг), слева наступает полк левой руки. А по центру – полк..., - он осекся и быстро заморгал, держа указку между флангами. – А по центру...

Мы затаили дыхание. Неужели?!
 
- ... полк средней руки.

Существование средней руки явилось для нас полной неожиданностью. Как, впрочем, и для самого Зайкина. Но отступать великому стратегу и тактику было некуда.
- Понятно?! – победоносно заключил он, окидывая класс взглядом.
- Так точно! – хором ответили мы.

Преподававший технику майор Гончаков меня не любил. Как и я его. Но поскольку в этой нашей взаимной нелюбви я выступал стороной подневольной, страдал от нее только я. Честно говоря, мне нравилось водить танки и бронетранспортеры, но копошиться в них, знать их технические параметры, уметь разбирать до винтика и собирать – ну, никак. Гончаков воспринимал это как личную обиду и каждый раз загонял меня под машину, пытая, где что находится.

- Вам, товарищ курсант, - обращался он ко мне, презрительно, выпячивая губу, - невдомек, что танк дан не для того, чтобы только на нем кататься. Это Вам, понимаешь, не санки с горочки с барышней в обнимку.
- А зачем? – делая глупое лицо, интересовался я.
- А затем, что, если во время боевого похода, он заболеет, к врачам обращаться не станет, а станет обращаться к тем, кто в нем сидит, то есть к Вам. А вылечить Вы его не сможете по причине полного отсутствия наличия всяческих знаний.

Выражался майор витиевато, длинно и медленно. Мы всегда задавали ему дурацкие вопросы, на которые он долго отвечал, подтверждая свою значимость. При этом мы внимательно слушали, и время занятий праздно проходило.

- А можно ли, товарищ майор, с барышней в танке?
- Смотря что. Вы думаете, я не был молодым? А я был, как бы вам этого ни хотелось. А барышня дана не для того, чтобы ее в танке, а чтобы в нормальной обстановке и без начальства. А с Вами барышня даже и в танке не захочет.
- Почему?
- А потому что тот, кто у танка не отличает башню от корпуса, понимаешь, тот и у барышни не отличит верх от низа.

Как-то раз во время занятий по строевой подготовке сам полковник Клесов построил нас в одну шеренгу.
Он любил шагать вдоль строя, пристально всматриваясь в каждого из нас со зверским выражением лица.
Поравнявшись с высоким Пашкой Лукиным, он остановился с застывшим взглядом. Ему явно не нравилось, что кто-то был с него ростом. Зверское выражение стало еще более зверским.

И тут произошло непредвиденное: то ли с испугу, то ли по какой другой причине Пашка чихнул. Прямо в лицо Клесова! Да так мощно, что все зверство стало мокрым и даже немного жалким. Прикрыть нос рукой при чихании Пашка не посмел, поскольку стояли мы по стойке смирно и производить какие-либо движения было никак нельзя. Но тут неизвестно, что было хуже.

Вынув из кармана брюк носовой платок и тщательно вытеревшись, Клесов заорал:
- Товарищ курсант! Вы... Вы... Вы – не курсант! Вы... Вы…
Глаза его сверкали, стиснутые зубы выдавили огромные желваки, заходившие ходуном. Он подыскивал нужное слово, но напряженная работа мысли была не в состоянии выразить обуревавшие чувства, да и вряд ли не слишком обширный словарный запас мог поспособствовать. Наконец, он сподобился:
- Вы – хер!

Ноги у нас подкосились. Взвод потерял стройность и со стороны мы должны были выглядеть, как вышедшие из окружения бойцы, сошедшие с ума от радости при виде своих. Мы приседали, держались друг за друга, хватались за животы, сгибались пополам.

Надеюсь, дорогие читатели, вы поняли, какое слово было произнесено в действительности, но так как этот рассказ будут читать и женщины, и дети, мне пришлось использовать более мягкий заменитель.   
В общем, хохот стоял такой, что даже Клесов ничего не мог поделать и предпочел удалиться. Вслед за ним на полусогнутых отправился и Гончаков. Последним, придя в себя, захохотал герой этого дня Пашка Лукин.

Заведующим хозяйственной частью был по-мужски красивый седовласый средних лет майор по фамилии Шлик, о котором поговаривали, что он был когда-то подполковником, но за что-то разжалован. Был он нелюдим и неразговорчив. Его часто можно было видеть задумчиво прохаживающимся, сильно хромая, по плацу или одиноко сидящим в аудитории. Мне довелось познакомиться с ним поближе после того, как Гончаков радостно выбрал меня и отослал с глаз долой ему на помощь по приказу Клесова.

Я вошел в учебный класс, где находился Шлик и представился, как положено по уставу. Тот рассматривал какой-то журнал и, не поднимая головы, указал пальцем на стоявшее в углу ведро с синей краской и лежащий на газете «Труд» валик. Я огляделся и понял, что нужно. Три стены кабинета были покрашены, а четвертая только наполовину сверху. Подойдя к ней, я принялся за работу. Красил медленно и старательно, спиной чувствуя на себе пристальный взгляд.

- Кем будешь? – вдруг спросил Шлик тихо.
- Филолог, преподаватель, переводчик, - отчеканил я, повернувшись к нему.
- Я тоже хотел быть преподавателем в военной академии.
И снова уткнулся в журнал. Я продолжил красить.

- Нравится тебе это? – спустя какое-то время спросил он.
- Не очень, - ответил я честно.
- Я не про покраску. Про твою специальность.
- Нравится, товарищ майор.
Шлик покачал утвердительно головой.
- А девушка у тебя есть?
- Если девушек много, это значит, нет ни одной.
- Верно. Ты крась, крась. – Я повернулся к стене.
- А у меня была. Она была очень красива. Очень... Ольга... Дочь нашего генерала, начальника академии. Мы познакомились случайно, когда я как-то вошел к нему в кабинет. Там оказалась она. Это произошло с первого взгляда. Такое бывает раз в жизни. Потом встречались украдкой. Генерал прочил ей в мужья своего зама, по отношению к которому у него были какие-то обязательства. Но тайное рано или поздно становится явным. Он все узнал и в бешенстве потребовал оставить дочь в покое. Я отказался. Начались интриги, всякого рода пакости. Он был в этом мастак, наш генерал, а, главное, была у него наверху большая волосатая лапа, благодаря чему чувствовал он себя всесильным и безнаказанным. Ольгу он куда-то отправил, и я потерял с ней связь. Как ни пытался, найти ее не мог.
Голос его дрожал, и я чувствовал, что говорил он чуть не плача.
- Однажды в отчаянии я ворвался к нему в кабинет во время совещания и врезал со всей силы по морде. Меня разжаловали и лишили права преподавания. Через некоторое время попросился в Афган. Здесь не встретил никаких препятствий... На одном из горных перевалов мы попали в засаду. Помню яркую вспышку – и все. 
Я закончил красить, но все еще стоял к нему спиной и слушал.

- Ногу спасли. А душа не лечится. Не придумали еще, как лечить душу.
Он замолчал. Я положил валик обратно на газету.
- И Вы больше не виделись?
- Она вышла замуж за зама своего отца. Я уехал сюда. Клесов меня приютил, помог с квартирой и со многим другим. Он настоящий друг.
- Клесов?! – воскликнул я пораженный.

Я много думал тогда и не понимал, почему он разоткровенничался со мной.
Впоследствии, когда мы со Шликом изредка сталкивались на военной кафедре, он смотрел на меня очень по-доброму и кивал.

Согласно великой идее, мы должны были не только уметь водить танки и хорошо стрелять, но также быть политически грамотными и идеологически подкованными, что регулярно внушал нам замполит Мусолин, который назывался нами, конечно же, за глаза «Муссолини» или «дуче».
Характерным качеством замполита являлось то, что он при ходьбе постоянно прищуривался и оглядывался, будто опасался слежки.
- Кругом враги! – утверждал он. – И они не дремлют. Мы окружены, и исключительно благодаря тому, что границы на замке, советский народ продолжает мирно трудиться под руководством нашей коммунистической партии и лично генерального секретаря.

По его глубокому убеждению, капиталисты всех мастей не смеют на нас напасть, потому что мы сильнее их не столько в военном отношении, сколько духом, однако расслабляться нельзя. «Мы сильные духом, но ведем ухом» – одна из поговорок его собственного сочинения. Он вообще страдал манией сочинительства и подыскивал всевозможные пути для применения этой мании в работе.
Замполит любил проводить с нами, как он называл, политическо-поэтические игры-загадки, основанные на том, что необходимо было найти правильные рифмы к его опусам.

- Для врага наша армия опасная, потому что наша армия...
Он поднимал к лицу руки с растопыренными пальцами, закрывал глаза и становился похожим на дирижера.
- ...красная! – гремели мы, и “дуче” наполнялся гордостью и восторгом.
- Как называется он? Наш – разведчик, а их – ...
- ...шпион!
- Западная пресса продажна не на шутку. Узнаем в ней политическую... 
- … проститутку! 
- Если кто-то создает немирный атом, мы такого отпошлем сразу...
- ... матом!
И так далее. К каждому занятию «дуче» готовил новые загадки. По его словам, набралось уже на толстую книгу, и он надеялся, что когда-нибудь ее издадут в качестве пособия по политической подготовке, в котором ответы будут находиться в самом конце, как в сборнике задач по математике.

22 июня ровно... Нет, нет, не пугайтесь. Ровно в 8.00 утра нас собрали на военке, откуда автобусами доставили в небольшой городок южнее Одессы – Белгород-Днестровский. Но и в городке этом мы не задержались, а проследовали дальше в палаточный лагерь, в связи с тем, что подготовить для нас казарму не успели, и пребывала она пока в состоянии строительства. Здесь началась последняя перед экзаменом стадия военки – трехмесячные сборы.

Командиром нашего взвода был старший лейтенант Матюшко, худощавый и прыщавый, вечно нами недовольный, поскольку не мог смириться с тем фактом, что ему, тридцатипятилетнему, пришлось бо;льшую часть жизни проходить в портянках и кирзовых сапогах и заслужить только старлея, тогда как нам, салагам, пороха не нюхавшим, после этих летних месяцев практики выдадут по две лейтенантские звездочки на погоны. Он муштровал нас без устали, с упоением, наслаждаясь своей властью.
При этом рот у него не закрывался. Словесный поток опережал сознание, причем сознание отставало настолько, что по ходу терявшаяся нить изложения уже не находилась или находилась, но не там, где терялась.
- Я бы вас всех прицельно расстрелял прямо сейчас! – разглагольствовал он, когда мы маршем проходили вдоль палаток.  – Из гранатомета! Но вы ведь идиоты, и меня посадят за то, что я расстрелял не нормальных курсантов, будущих воинов, а неполноценных идиотов, то есть умственно недоразвитых, заведомо больных людей. Я бы согласился сесть в тюрьму с чистой совестью, но за таких идиотов дадут много, и буду я сидеть до скончания века, а век скончается еще не скоро! Сейчас у нас только 1981-й год, а вы – не стрелки; и не танкисты, вы черт знает что, хотя и черт не знает, что вы. Я бы сам стал танком, только чтобы радостно вас переехать, потом вернуться и радостно переехать еще раз! А теперь запевай!

Запевалой был я. После столь яркой речи Матюшко мне захотелось покуражиться и я запел:

Прибыла в Одессу банда из Ростова.
В банде были урки, шулера.
Банда занималась тёмными делами,
И за ней следила Губчека.

Последние две строки повторно пропелись всем взводом.
- Взвод, стой! – скомандовал старлей. – Я сразу понял, как только вас увидел, что вы банда, но не из Ростова, а из Одессы. И вас, как банду, надо стереть с лица земли, но перед этим кастрировать, чтоб не размножались, потому что, если вы начнете размножаться во время боевых действий, когда враг будет наступать, то война закончится победой неприятеля, который увидит, что; у нас рождается, и воспрянет духом, услышав какие песни вы поете, вместо того чтобы спеть, например, Катюшу. Если бы встретились в бою Катюша и Мурка, ваша Мурка бы тут же со страху обделалась, потому что Катюша выходила на берег, чтобы спеть про степного сизого орла. А вы, неучи, знаете, кто такой сизый орел и где находится степь? Перекур пять минут!

Как-то в столовой на обед нам в очередной раз подали перловую кашу и консервированный минтай. Еда лично для меня отвратная, но есть надо было. Мои сокурсники ложек также не облизывали. Матюшко принимал пищу с младшими офицерами за крайним столиком. Ели они то же самое и с удовольствием. Он смотрел презрительно на нас, затем поднялся и разродился новой тирадой.

- А вы думали вам здесь будут подавать черную икру вперемешку с красной. Нет уж! Когда будете сидеть в окопах, и этого не получите, а получите котелок один на двоих, а то и на троих, а в нем будет не скажу что, чтоб не портить себе аппетит, а вам его не испортишь, потому что вы сами – то, что будет лежать в котелке, и даже враг прекратит наступление, принюхавшись к вам и будет стрелять издалека, но вам нипочем, потому что вы в воде не тонете и по этой же причине в огне не горите. Всем есть молча и хвалить повара!

Надо сказать, что на комвзвода мы зла не держали. Он скрашивал наше пребывание здесь, веселя своими монологами, которые автор этого рассказа, запоминал и записывал.

Окончание сборов венчали экзамены по огневой и тактической подготовке. Отстрелялись без проблем. Затем прямо в чистом поле под навесом в яркий солнечный день были поставлены стол, за которым заседали экзаменаторы: Клесов, Зайкин и Гончаков (что не могло меня не беспокоить) и напротив – парты. Вызывали по четыре человека. Каждый, выбрав свой билет, садился за парту и готовился. Когда я взглянул на свой билет, я не просто не знал, что ответить, я вообще не понимал, о чем, собственно, речь.

Но все сдали на отлично. Благодаря смекалке уже известного вам Пашки Лукина. Именно ему пришла в голову эта идея: не поскупившись, мы накупили водки и наполнили ею, родимою, графины на столе экзаменационной комиссии!

Этими экзаменaми и закончился мой замечательный, удивительный, неповторимый университет.