Он пришел ко мне сам. Формула Успеха

Имя.

Я тогда только закончил вуз, у меня, как, наверное, у любого молодого специалиста, было много разных идей, в том числе педагогических, я так хотел донести их, поделиться, а потому хватался за любую лекционную работу, которую только мне удавалось найти. Вдобавок это был период развода с первой женой, я жил на съемных квартирах, порой даже в совсем хуже спартанских условиях, и мне было достаточно одиноко.

Я с радостью ухватился за возможность прочитать спецкурс в училище. Согласен был читать в нелекционное время. Но не досмотрел, что спецкурс, который мне предложили, оказался "по выбору", то есть посещать его должны были только те, кто захотел и записался.

Ну а кто из нормальных учащихся училища запишется на неизвестный спецкурс к незнакомому лектору? Вот так и получилось, что записалось на спецкурс всего семь человек, а ходило на лекции - не больше пяти.

Читал я спецкурс раз в неделю, через четыре часа после окончания основного учебного времени, к тому же кабинет мне всегда выделяли разный. То есть ни я, ни учащиеся не знали, где именно сегодня вечером состоится наша встреча.

Я, конечно, готовился, делал раздаточные материалы и слайды, стремился прочитать лучше, лучше, еще лучше...

Но однажды вечером читать мне пришлось в кабинете начальной военной подготовки, а на лекцию пришли всего трое.

Кабинет был на самом верхнем этаже абсолютно пустого здания. Кабинет был устроен так, что на высоком подиуме возле доски располагались всевозможные околовоенные стенды, макеты и муляжи, а кафедра, с которой собственно и читались лекции, была выдвинута вперед, так, что слева и справа от кафедры находились уже третьи парты от входа в кабинет. А прямо за спиной и надо головой лектора, нависая над ним, раскорячилось чучело в противогазе и общевойсковом защитном костюме ОЗК.

Из троих, пришедших на лекцию, одна пара была, скажем так, безнадежно влюбленных друг в друга. Олег и Марина. Они смотрели друг на друга глазами побитых щенков, нежно держались на лекции друг друга за руки, но когда начинали разговаривать - очень громко и истерично ругались. Естественно, когда они не ругались, они все равно никого и ничего, кроме друг друга, не видели. Спрашивать их о чем-либо было бесполезно, они просто не сразу соображали, где они находятся и чего от них хотят.

Третья, Наташа, как мне тогда казалось, тоже была влюблена в того же Олега. Эта девица все конспектировала, и даже очень неплохо ориентировалась в предмете спецкурса даже до того, как начала его посещать, но... Но любую попытку опроса, беседы на паре воспринимала очень болезненно, как покушение на личные свободы, что, впрочем, неудивительно, если представить, что ходила она не учиться, а быть ближе к предмету своего неразделенного чувства и страдать...

Вот в такой аудитории я распинаюсь об особенностях позднесредневековой куртуазной поэзии и провансальской лирики, анализирую образный строй художественной речи и влияние на силлабику и силлабо-тонику этой лирики звучания имен королев провансальского и французского королевских дворов. И очень остро переживаю - доходит до этих студентов, или нет.

И тут!...

И тут за спиной раздается долгий и противный скрип несмазанных петель открывающейся двери.

Я мельком на часы - 47-я минута "сдвоенной", на час двадцать, пары. "Ну ничего себе опоздание, ух я им сейчас устрою!" - с этой мыслью разворачиваюсь к двери, выглядываю из-под руки химически-безопасного болвана - и о... остолбеваю:
- звук открывшейся двери есть;
- размеренный звук шагов, как цокот женских каблуков - есть;
- дверь открыта;
- но в кабинете ... никого нету! 

Взгляд на аудиторию - то же выражение ошеломления и мистического ужаса на лицах, даже влюбленная пара вылупилась на пустоту перед открытой дверью.

И тут
...
из-за ножек парты
...
меееедленно и по частям
...
выдвигается он!

Он и в детстве был очень длинным. Сначала из-за парты появилась шоколадная влажная пуговица носа, потом, практически одновременно с двумя орехово-медовыми глазами навыкате, громадные, как тогда показалось, почти заячьи торчащие уши, заведомо большие для щенячьей головы, за счет чего торчали они скорее в разные стороны, чем вверх, потом очень широкая грудь на, как тогда показалось, кривоватых и узловатых, почти бульдожьих лапах, а потом, аж через целых семь щенячьих шагов, длинный и мускулистый, но коротокошерстный хвост, раскачивающийся с периодичностью метронома.

Мокрая от осеннего дождя псина, дрожа, мерно вшагивала в аудиторию и шевелила своим шоколадным носом, принюхиваясь к запаху крошек от давно съеденных ученических бутербродов.

Меня сразу поразили его глаза, чуть навыкате,широко распахнутые, удивленные и одновременно радостные, они светились изнутри каким-то желтым, янтарным светом. Казалось, это маленькие радостные шарики, наполненные ожиданием чуда и жидким огнем. И тут же как что-то толкнуло меня: если он сам ко мне пришел, если в огромном пустом здании нашел единственную аудиторию, если на таких коротких и кривых лапках поднялся на самый верх... "Это наш человек, такого упускать преступно!".

Спросил у учащихся кулёк полиэтиленовый. Удивленные дети поделились. От кулька - достаточно большого - пахло бутербродами и какой-то выпечкой. Взял псину одной рукой за шкирку, там, где мать зубами берет, когда несет - в основании шеи, чуть вперед от места стыка лопаток передних лап, - высоко поднял, посадил в кулёк и повесил кулёк на кран на батарее парового отопления. Щён потянулся носом к вкусному запаху, свернулся в кольцо, уткнулся носом в свой хвост, пригрелся от батареи, затих...

Как-то конец пары пролетел очень быстро: то ли учащиеся, впечатленные явлением псины, включили внимание, то ли я сам начал объяснять лучше, нагляднее, внятнее, но еще через минут 20-30 тема была разобрана по косточкам, дети внятно объяснили мне, чего я от них хочу, совместно сделали анализ одного текста, получили по 5 разных текстов на самостоятельный анализ - и вот уже я прячусь от проливного дождя и холодного ветра, поддувающего даже под длинные полы дождя, под зонтиком со сломанными спицами на остановке, а стоящая рядом старушка подозрительно косится на звуки моего вздутого бока, где под плащём в кульке, надетом на плечо, храпит и повизгивает во сне псина...

Спецкурс я читал в одном конце города, на Ткаченко, квартиру снимал в другом конце, на мясокомбинате, и попасть из одного конца в другой иначе, чем ехать с пересадками через центр было невозможно. Время было дикое, жуткое, Союз уже развалился, но что на его месте возникнет не было известно никому.

Транспорт ходил плохо, людей набивалось много, в толчее вполне могли не только обворовать, но и даже просто подрезать, а потому...

Но в тот раз я очень быстро сел в набитый троллейбус, который как-то очень быстро обезлюдел, так что я даже сидел на жесткой лавочке с отломанной спинкой, так же быстро пересел на другой троллейбус, который ходил по центру, и когда оставался последний, третий "конец" - к дому - попал на стоящие троллейбусы.

Спустившись от площади Ленина до Набережной жутко замерз. И, вспомнив, что меня приглашали "в гости помочь компьютеру", завернул в офис фирмы, с которой "сотрудничал" где-то с год или более того.

По армейской специальности я телеграфист, а потому набираю на клавиатуре быстро и десятью пальцами, а "новобогатики", только купившие компьютер для документооборота, как правило, через какое-то время убеждались, что работать на нем они не могут. Вот тут и вспоминали меня.

По ходу дела я освоил и принтер, и мышь, и новомодную windows-3.1, и настройки системы (хотя что там той системы тогда было - просто DOS, поверх которого крутились "окошки для мышанутых"), и даже научился простейшим тестам компьютерного железа, потому, хоть и не считался ни программистом, ни сисадмином, достаточно успешно помогал знакомым в компьютерных проблемах "за мзду малую". Хоть сам компьютера тогда и не имел.

Завернул. Попал как раз на "праздник второго обеда": когда в фирму собирались реализаторы, агенты и просто "командированные сотрудники", их поили чаем с плюшками и подводили итоги дня.

Очевидно, моя мокрая и синяя от холода физиономия не могла не вызывать сочувствия, а вздувшийся от псины бок интереса, потому что все дела были брошены, и даже директор конторы вышел поздороваться и поинтересоваться. Я был усажен в кресло, напоен кофе с коньяком и накормлен чем-то кремово-сладким, псина была извлечена из кулька, облизана-зацелована женской частью сотрудников, накормлена плюшками, колбаской, рыбкой, салатиком и - о ужас для дам и радость для мужиков! - схрумкал полбанки "закуси" - болгарского ассорти из помидоров и огурцов в томатном рассоле.

За это время я "разобрался с компьютером" (просто прибил временные файлы, увеличив свободное место на диске, провел дефрагментацию и - о чудо для финансистов и экономистов начала 90-х! - 3.1-я винда запустилась), с принтером (вытащил картридж с рваной красящей лентой, смотал грязные нитки и куски ленты с роликов и пассиков механизма подачи бумаги и печатающей головки, промыл все принтерные потроха спиртом, вставил другой картридж с целой лентой - и принтер начал печатать), мышкой (мышки тогда были шариковые - по столу елозил обрезиненный шарик, собирая на себя всяческий мусор со стола, который тут же отдавал на считывающие обороты ролики, которые, да правильно, тут же прекращали крутиться! Особенно "любили" шариковые мышки женскую косметику, там, разные пудры и туши, а работать в "окошках" "мышкой" больше всего любили именно дамы), и даже "победил связь с банком" (еще бы модему не повиснуть, если его уложили на горячую батарею, а сверху на него поставили  магнитолу "Sonny" - красивое, но очень жуткое подделие под японскую фирму; если она работала, то в телефонах всех жильцов многоэтажки были слышны ее мелодии!)   

Ну и в качестве благодарности, помимо оплаты, меня тут же накормили картошкой фри с котлетой по-киевски, "милому пёсику" тут же завернули пакетик с продуктами (мы вдвоем с псиной потом неделю его подъедали), а поскольку троллейбусы так и не ходили, директор отвез нас вместе домой на "конторском жыпе".

Сам директор человеком был очень неплохим, но "понтовитым", впрочем, как и все бизнесмены "первой горбачёвской волны". На работу и с работы он ездил на вполне себе цивильной "копейке", но "представительскую" машину считал необходимым иметь. Где он - в прошлом "афганец", потом комсомольский деятель, потом какой-то "непервый" секретарь в парторганизации, - набрался таких взглядов, мне непонятно до сих пор. Но "жып" был, и был он, и вправду, "джипом", но только отчасти.

Где-то когда-то по случаю директор "оторвал" джип. Это был "Jeep Cherokee", сразу получивший прозвище "жып серёга", но у "жыпа" не было ни колес, ни двигателя, ни стекол в салоне. Эту кучу автомобильного хлама привезли на КАМАЗе и сгрузили возле дверей конторы автокраном. Двое суток сотрудники конторы ходили кругами, восхищённо закатывали глаза, надувались от гордости, хвастались всем (даже меня позвали "полюбоваться на красавицу") и пребольно хлопали друг друга (и всех окружающих) по плечам.

А на третий день где-то рядом была какая-то бандитская разборка, потом за бандитами погналась милиция, а удирающие бандиты на "не-санином патруле" (Nissan Patrol) не нашли ничего лучше, чем врезаться своим "патрулём" в "жыпа серёгу". Встреча оказалась для бандитов прискорбной: тут их и повязали, а вопящий громче всех милицейских сирен директор "повесил" на них "развалили в полный хлам" и "жыпа серегу", от реально ставшего полным металлоломом кузова до отсутствия двигателя, колес и т.д. по списку.

Ну и, поскольку "бандиты сели, а значит, оплатить не смогут", остатки "не-сани" разрешили забрать конторе в качестве "частичной компенсации ущерба". Так и появился франкенштейн, у которого капот и часть "морды" были от "жыпа серёги", а кузов, салон, двигатель, ходовка, короче, все, кроме фар, решетки радиатора и капота - от "не-сани".

Ездил "жып серёга" достаточно шумно, очень тряско, из щелей немилосердно дуло. Компенсировалось все это тем, что громкий звук двигателя и дрязг всех металлических потрохов заглушался ещё более громкой музыкой, а продуваемость насквозь - постоянной и очень горячей работой печки "жыпа". В результате даже зимой на водительском месте комфортнее всего было в шортах и шлепанцах, а на заднем ряду сидений средне одетый пассажир ощущал легкий озноб.

Я сразу занял место на втором ряду сидений, которые за водительским - тут, конечно, от музыки уши закладывало, но, поворачиваясь к водительской стороне то одним, то другим боком, можно было и не угореть, и не замерзнуть. Псине "жып" страшно не понравился: щён забился в угол, шерсть от холки и до корня хвоста встала дыбом ("О! как гурон у панка!" - радостно захохотал Сашка, водитель "жыпа"), он постоянно чихал от запаха бензина и врывающихся вихриков холодного и мокрого воздуха, и постоянно очень громко взрыкивал, перекрывая рев двигателя и вопли музыки - то на визг тормозов, то на грюк двигателя, то на дзынь и хрюк чего-то там в потрохах ходовки. Когда нас доставили под подъезд той хрущебы, где я снимал однокомнатку, пес первый спрыгнул с сиденья и начал пытаться лапой надавить на ручку открывания двери.

"Какая умница, нет какая умница! Даже знает, где дверь открывают" - не унимался восхищаться директор. "А знаешь? Вот в жизни у тебя, сам признайся, особых успехов нет, так? Вот и я контору назвал "Успех", и к нам ты его к первым привез! Вот и назови его "Успех" - пусть и у тебя свой успех будет, вот! Назовешь? Я тебя очень прошу!"

Запах директора представлял странную смесь свежего коньяка и перегара, да и очумел я уже от очень громкой музыки, потому, чтоб побыстрее прервать разговор, я пообещал "Хорошо. Назову Успехом."

"Ай, молодца! Ну спасибо, утешил! На тебе за это премию! А я потом приеду, проверю, на какое имя он отзывается!!!" - и он сунул мне 50 баксов.

50 баксов по тем временам были большие деньги. Пенсия при пересчете в доллар равнялась 5-6 долларам. Преподаватель в школе получал зарплату, эквивалентную 8 баксам. На 12 баксов можно было месяц кормить семью из двоих взрослых. Пока я тупо смотрел на эти баксы и пытался разобраться в собственных чувствах, "купили или помогли", "жып серёга" развернулся и ушумел обратно.

Забегая вперед, я все же назвал пса Успехом. Не из-за 50 баксов, не из-за названия предприятия и даже не из-за той "эпохи непрухи, волны невезухи", посреди которой он появился с моей жизни. Просто когда я говорил слово "успех", на слоге с длинной свистящей "ус" длинные радарными антеннами уши пса так прикольно дёргались из стороны в сторону на неподвижной голове, а на звучном "е" в  слоге "пех", как при звуке выстрела, псинка, как подпрыгнув на всех четырех лапах, вдруг оказывалась повернутой ко мне, хвост вентилятором взбивал пену положительных эмоций, мокрый нос тыкался в руку а глаза плавили душу теплым медовым обожанием.

Может, я был неправ, может, он отозвался бы на любое другое слово с похожей звучностью, но... Но первым в тот момент попалось слово "успех"... И, хоть со временем "Успех" сократился до "Пех", а потом оброс ласкательными "Пешенька" и "Пешка" - вот так, Успехом он и прожил всю свою непростую собачью жизнь рядом со мной, все 18 лет...



Порода Защитника

Снимал я квартиру в, мягко говоря, не самом жилом состоянии. Начиная с того, что в рамах было по одному стеклу, заканчивая тем, что на кухне батареи не было вообще. Зато вместо полотенцесушителя в ванной был накопительный бак для воды и полноразмерная батарея, и вся эта мешанина ржавых труб питалась от газовой колонки: включил колонку - по замкнутому контуру горячая вода начинала греть батарею. А для того, чтобы принять душ или ванную, необходимо было разорвать обратку контура, переключив воду после батареи на кран, а ввод накопительного бака подключить к водопроводу.

Получалось эдакое удобство-неудобство: если нужно срочно получить горячую воду, то пока не прогреешь батарею с баком, ничего не получится. И наоборот: как бы ни было холодно в квартире, но в ванной комнате при купании всегда Сахара.

Естественно, свежевведенного в дом пса я захотел отмыть от улицы. Естественно, чтобы не плодить грязь в квартире, пока прогревалась батарея и набиралась ванная, пес сидел привязанным в ванной. После длительного мытья - а пёс воды боялся и в будущем купаться не очень любил, хотя, как оказалось, плавал замечательно - завернул пса в чистую тряпку и внёс в комнату.

В комнате царила бодрящая прохлада, местами разбавляемая вихриками прохладного воздуха. Из глядящего на запад окна комнату заливал розовато-золотой свет заходящего солнца - дождь к этому времени закончился и солнце решило подразнить промокший и продрогший город, - и в этом свете, на зеленом ковре возле зеленого же дивана у стены, оклееной голубовато-салатными обоями, мокрый после купания пёс выглядел как охапка кленовых листьев на газоне. Дрожащих кленовых листьев.

Сразу началась спасательная операция: был включен старый и шумный тепловентилятор, пёс был в три оборота по телу обмотан стареньким, но чистым и привычным мне с детства махровым полотенцем, а поскольку дрожать не переставал , я начал с ним играть и гонять по комнате, мол, согреется в движении.

Поначалу трясущийся от холода щён не мог понять, чего от него хотят, то показывая, что наступают на лапу, то прихватывая за шерсть в районе хвоста (все остальное на спине - под полотенцем), взъерошивая шерсть между ушами-антеннами, то прижимая пальцами ноздри. Но постепенно начал двигаться, сообразил, начал прыгать,  замахал хвостом, выкатил свои медовые шарики глаз, и без того навыкате, начал обозначать укусы и удары лапами и зубами - а зубы с самого детства у него были огого!, - а вместо прихватов все порывался лизнуть... И все это беззвучно, только когти поклацывали, когда попадали мимо куска ковролина на старый линолеум.

Я сначала даже перепугался - никогда не видел немого пса!, - но потом вспомнил его громкие взрыки в "жыпе серёге" - нет, не немой. Ну, молчун - значит, молчун, мне, одному в пустой квартире, вроде тоже не с кем особо балаболить.

А потом я лег спать, но посреди ночи изменился ветер, задул с запада, прямо в окно. Псина спала на моих тапках, рядом c диваном, на котором я проснулся от холода. Дополнительные одеяла, теплые носки, одежда - и вот я уже пытаюсь уснуть, но не могу, так как рядом с моим диваном псина очень громко лязгает зубами. Ворочался минут 5, не выдержал - подобрал псину, прижал к своему боку под одеялом. Уснул...

Уснул, чтобы проснуться часа через два. От громкого низкого угрожающего рыка. Такого низкого и такого громкого, что аж диван трясся.  Первоначальный шок через какое-то время отпустил, и я потянулся к настольной лампе, включил свет. И просто задохнулся от одновременно комичного и инфернального зрелища:

За время моего сна пёс переполз на другой мой бок, и сейчас, высунувшись из-под  одеяла до середины спины, угрожающе рычал, глядя на стену. Уши прижаты, зубы оскалены до верхушек дёсен, шерсть от макушки и дальше по спине встала дыбом, передние лапы широко расставлены и чуть согнуты, а в глазах в свете настольной лампы пылает, бьётся малиново-алым како-то абсолютно адский огонь.

Пёс рычал на стену. По стене полз таракан. Хохот просто выбросил меня из постели.

...

С течением очень недолгого времени щён вырос в пса. Выпрямились прежде кривые лапы. Грудь стала широкой, очень широкой, раза в три шире лба. Шея обросла прямой, очень жёсткой и даже длинной шерстью. Шерсть сверкала и золотилась всеми оттенками богатого меха. Стоячие уши на голове смотрели уже не чуть в стороны, но строго вверх, наклоняясь вперёд, если пёс недоумевал или прислушивался, или прижимаясь к шее, если Пех злился. Существенно подрос, когда мы шли по улице, его голова находилась на уровне моего колена. Хвост стал сильным и тяжелым - как-то, вежливо помахивая хвостом, подошёл Пех знакомиться к отдыхавшим на природе - и ударом хвоста отбил горлышко у полупустой бутылки. Но тело оставалось все так же непропорционально длинным, как у таксы. Внешне он очень походил на большого и сильного лиса - если бы не всё такой же короткошерстый хвост и не большие умные медовые с мерцающим огоньком глаза навыкате.

Он стал большим и очень сильным псом, но большим для размеров лис... Лисью породу в нём чуяли и все таксы, и бассеты, впрочем, с бассетами он очень быстро находил общий язык, они самозабвенно играли, а вот с таксами постоянно шла игра в необъявленную войну: у Пеха хватало и скорости для того, чтобы удрать от любой таксы,  и шустрости, чтоб увернуться  даже он нескольких, и сил, чтоб схватить зубами любого таксоида за шкирку и закинуть... Ну, куда получится, но чаще всего - на крышу проезжающего или стоящего автомобиля, в открытое по случаю лета окно первого этажа, просто на дерево...

Соседи, автовладельцы, хозяева таксёнышей и сами таксы на него сильно обижались, конечно, но... Но инициатором драк всегда выступали мелкие вредные таксюки, а потому я защищал пса, а пёс защищал меня.

...

Тогда я снимал флигель в частном секторе, в закутке между громадой ОблМВД и брежневским многоэтажным микрорайоном. Преподавал в школе, читал в вузе, понемногу подшабашивал и репетиторством, и вёрсткой, и сисадминством, и литературной критикой. И очень часто встречался со Славой, библиотекарем синагоги, журналистом, начинающим писателем-юмористом, человеком с двумя высшими облазованиями, энциклопедической эрудицией и буквально дословной памятью на почти все прочитанные книги. Я пытался помочь ему писать ровнее, найти свой стиль - стиль ведь для писателя не только характерная черта, эта тот нуль, та точка отсчёта, от которой он "отсчитывает" речь своих произведений.

Я, после ужина и проверки тетрадок, мыл посуду. По случаю жаркого сентября дверь из кухоньки флигеля во двор была открыта настежь. За окном уже стемнело, меня ждали планы уроков на следующий день и отбор раздаточных материалов, в зубах дымилась сигарета, сбоку ворковал телевизор - и в этот момент пёс залаял!

Надо сказать, что сила и тембр голоса у Пеха был явно "не по размеру". Услышав эдакий "говорок", ожидаешь увидеть нечто размеров азиата или сенбернара, в крайнем случае, ньюфаундленда или крупного алабая, по сравнению с которыми "немец" - восточно-европейская овчарка - должна казаться мелким подростком. Голос был одновременно и очень громкий, и очень низкий, и очень звонкий, и очень гулкий. А манера "не частить и не суетиться", а лаять "в оперной манере", как бы любуясь звучанием своего голоса... Хотя чаще пёс молчал - всё предпочитал делать молча, даже "выкидывать таксоидов".

Я отвлёкся от мыслей "какому классу какие карточки", прислушался. Даже заслушался. Эх, хорошо лает, душевно так! И снова что-то с посудой завозился.

Пролаяв одну руладу, Пех послушал тишину, послушал эхо, послушал переливы трамвайных звонков, рокота автомобильных моторов, ответные заливистые голоса собак где-то уже на Будённовке, и снова начал серию, с низкого протяжного "ррррырырыГАВ! ...рГав-Гав-ГАААВВВВВ!!!... ГААА-ААА-ААВф! ГАВВВ, гав-гагав-Гав-гав-ррр-гафффф...."

Я как раз закончил с посудой, потушил окурок, прикурил ещё одну сигарету, хотел выйти глянуть, на кого ж он так внушительно и авторитетно, но отвлёкся на телевизор - как раз передавали новости из воюющей тогда Югославии.

Диктор договорил, с экрана ушли шокирующие кадры "бомбардировок демократией", пёс напрягся, как приготовился к следующей партии, и в этот момент я услышал какой-то очень жалобный и тонкий полу-крик, полу-всхлип:

- Эй, Стас! Извини, ты - дома?!
- Да, конечно! Кто там? - и псу: - Пех, фу! Спокойно, Пешка, свои!
- Это я, Слава! Можно попросить тебя убрать волкодава?
- Да не вопрос, Слава, заходи!

И вот уже во флигель бочком пробирается Слава, юморист и "пособие для антисемита", потирая красные от недосыпа глаза и прижимая локтем к боку вечную кожаную папку, в которой - я заранее знаю - будет несколько новых листиков с отпечатанными свежими миниатюрами. Это главная цель, зачем Слава пришёл ко мне. Но ведь он человек интеллигентный и воспитанный, а потому сначала мы пьем чай и говорим о политике, потом о погоде, потом он распрашивает, как дела у меня в школе, о детках и учительской... Всё это время Слава сидит в единственном в комнате, "гостевом" кресле, я, метрах в трёх от кресла, с ногами восседаю по-турецки на диване, прижимая к тогда ещё костлявому "антипузу" чашку с тёрпким дымящимся напитком, "грею брюхо", а Пех "питонничает": задние лапы сидят на полу, передние лапы на диване рядом со мной, по шее я его иногда поглаживаю, голова пса у меня на коленях, а глаза внимательно наблюдают за гостем.

Вот завершена вступительная часть и Слава, "словно спохватившись, вспоминает":

- А я вот тут новенького накалякал, не подскажешь своё мнение? - и встаёт из кресла.

Может, я замешкался, не успел встать ему навстречу, может, просто у пса реакция оказалась лучше, но в ту же минуту рыжая молния из положения "гнуто-крученого шурупа" прыгнула вперёд - и Слава, ударившись спиной о подголовник кресла, летит через него и вместе с ним на пол.

Удар был жёсткий, с человечьей стороны даже подлый, но с собачьей - так, как надо справляться с более сильным соперником, зубами по гениталиям. Удар был очень сильный - вокруг ширинки на джинсах зубы выбили аккуратный овал достаточно больших дырок. Удар был глубокий - пришлось перекисью останавливать кровь и зелёнкой замазывать раны. Но это был удар, а не укус, сам Слава, когда его удалось хоть чуть-чуть привести в чувство, раз двадцать повторил:

- Ну, слава Богу, что не укусил! Ой, слава Богу! А не дай Бог, укусил бы?!

Ну и после этого случая Слава больше никогда не приходил ко мне домой.

Почему Пех так поступил, я понял только много позже, уже после смерти Пеха. В середине 2015-го, оказавшись на оккупированной хохлофашами территории, на севере ДНР, в доме тестей, случайно включил телевизор - и увидел передачу из Бердянска, где Слава поливал с нечеловечьим ядом и большой творческой фантазией дерьмом и ДНР, и Россию, и тех, кто не удрал, а остался противостоять самим фактом жизни и труда в Донецке бандерложьим огрызкам. Человек он небесталанный, фантазия у него большая, но, простите, эту творческую манеру, эту речь ставил ему я - неужели я не отличу речь о реальных событиях от "риторического посыла для вящего эффекта"?

Жаль, что я не смог разглядеть эту тягу к позе в 90-х. До сих пор удивительно, как четко чувствовал в людях такую трещину фальши пёс.

...

А с породой пса я сам себе приготовил ловушку.

Было это в начале весны. Я тогда уже не преподавал в школе, только в вузе, жил у родителей, в самом центре города, где дворики маленькие, зелени и свободной земли практически нет, а кобелю нужно "слишком много пройти и пометить", вот и ходили гулять мы "сначала круг вокруг двора для крупных и тяжёлых дел", а потом длинный проход по центральной зеленой зоне города, по бульвару Пушкина.

Помню, была весна. Уже появилась зелень, еще салатно-нежная, но с неба накрапывал нудный противный холодный дождь, да и вообще смеркалось. Пех уверенно рвал знакомым маршрутом от дерева к дереву, вставая на две передние лапы, чтобы приподнять две задние и "помечающее хозяйство" как можно выше. Сила у пса была велика, поводок гудел как струна, ритм движения был рваный, то почти бегом, то стоим, что не мешало мне думать. И вдруг за спиной голоса:

- Ой, какая сааабачка краасиииивая! И порода необычная!

Я внутренне напрягся, пытаясь угадать, какой из двух возможных вариантов продолжения случится: или по Высоцкому, "я, Вань, такую же хочу", или по-блондинковски "а какую мы заведём после свадьбы?". Но продолжение было неожиданным:

- Ага, порода! Да у меня дома пылесос той же породы!

Я, конечно, знал, что Пех - метис, помесь пса и лисы. Но этот "пылесос" меня так заел, что... И в этот момент на фоне "блонды по-Высоцки" вдруг пришёл какой-то неожиданный актёрский кураж.

Я развернулся и слабым голосом старого больного интеллигента, поправляя несуществующее пенсне, выдал:

- А порода эта, молодые люди, называется афганский терьер! Очень специфическая и неприхотливая, я бы даже сказал, пустынная порода!

Передо мною стояла молодая пара. Она, ростом мне по грудь, с кукольным лицом - губки бантиком, пластмассовые глазки, в ямочках на щеках нелегкая сумасшедшинка, сегодня с утра блондинка, фигура "пока не замужем - всё при себе", потом из тех, про которых говорят "каравелла через оро"; он, ростом на две головы выше баскетболиста, фигура и прикид "вагоны грузить, вагонетки с углём под мышкой таскать, а он на офисе бумажки перекладывает". И, заметив недоверие в глазах кавалера, решил добить:

- Они бывают большие, пастушьи, средние, охотничьи, и карликовые, домашние, вот это - карликовый афганский терьер!

Байка прижилась, байка понравилась мне самому. Я повторял её несколько раз, но всегда в той ситуёвине, когда на моего пса "катили бочку недоверия".

И апофигеем истории с породой явился случай лет через пять, когда к своим родителям и к моей жене в гости приехала её подруга по мединституту из другого города, с которой она не виделась со времён альпинизма, и мы семьёй пошли провожать гостью на троллейбус. И взяли с собой пса на вечернюю прогулку.

Дамы тарахтели долго, громко и самозабвенно, достаточно долго, чтоб я не только перестал слушать, но и задумался о своём, и отвлёкся на поиграть с псом, и додумал своё, и вернулся в разговор, и опять ушёл в своё, и так несколько раз. И тут подруга жены "вдруг заметила меня и пса".

- Ой, какая интересная порода! А как она называется?

- Ну, ...

- Стас называет его афганским терьером!

- А, да, я знаю, мне рассказывали, они там большие, средние и маленькие, это, наверное, маленький? Карликовый?

...


Игры, шалости, характер.

Характер у "афганского терьера" был очень специфический. Даже пословица есть "как кошка с собакой", но Пех всех котов "насильно и принудительно любил". Выражалось это в том, что пёс догонял удирающего кота, достаточно жёстко его фиксировал лапами и телом, а потом ... вылизывал!!! Когда ошалевший от такого обращения и обильной собачьей слюны кот начинал обиженно, протяжно и противно орать, Пех отпускал котофейку, отскакивал в сторону, припадал на передние лапы и, бурно размахивая хвостом, ожидал, когда кот рванется удирать - чтоб повторить фиксацию и облизывание ещё раз.

Если кот пытался сопротивляться, прижимал уши, угрожающе скалил зубы и орал - Пех немедленно поступал так же: скалился, рычал и лаял (ооооочень громко гулким басом), только устоять на одном месте не мог, постоянно припрыгивал на одном месте. Но лишь только кот начинал драться, размахивать лапами из стороны в сторону - пёс тут же поднимался на задние лапы и своими передними, гребуще-роющими (а землеройным способностям пса вполне мог позавидовать какой-нибудь шагающий экскаватор) с невтягивающимися собачьими когтями сверху вниз против шерсти... Причем то, что "не всерьез, не в полную силу" оказывалось ещё страшнее, он буквально сбривал или сдирал шерсть с кошачьей шкуры!

И неоднократно мне приходилось наблюдать прежних "усато-хвостатых хозяев дворов и подворотен" где-нибудь на ветке или стволе дерева, с полосами сбритой или сорванной шерстью, со слипшимися от собачьей слюны ушами и обвисшими ломаными усами, с ошалевшими от ужаса игрищ с Пехой глазами и тихим-тихим, хрипло-захлебывающимся, как кашлем, "мяф-мяф-мяффф"... А Пех в это время искал себе следующую живую игрушку.

С мышами пёс ... разговаривал! Ещё когда жили во флигеле, я неоднократно ночами просыпался от поскуливания и повизгивания, а иногда и от взрыкивания, выходил на кухню - передние лапы пса протянуты к плинтусу или к углу, ограничивая пространство мыши, которая что-то пыталась утащить, морда прямо в нос мыши, Пех говорит и слушает, а мышь, очевидно, что-то отвечает, потом пёс опять говорит и слушает ответ мыши... Через 5-15 минут псина просто встаёт и идет в комнату, помахивая хвостом, а мышь удирает в щель под дверью, в дырку в плинтусе или ещё куда.

Зато на всех пернатых пёс смотрел как на свою законную добычу. Первого голубя задавил и с гордостью принёс мне через месяц-полтора после того, как я подобрал его. После второй удавленной курицы (а извиняться и расплачиваться - мне!) я перестал спускать пса с поводка всюду, кроме как в городской многоэтажной застройке. Но потом на даче Пех попытался поохотиться на откормленного громадного индюка, почти микрострауса, сбежавшего со двора...

Сначала я долго хохотал от собачье-птичьего родео, потом отбивался от разъяренной хозяйки индюка ("А что вы за своей птицей не смотрели? Но ведь ничего же с вашим индюком не случилось! Он же в три раза больше собаки!"), а потом лечил пса от полученных боевых ран. После этого пёс свой пыл к пернатым как-то поумерил, чаще лишь жадным взглядом провожал мелькающие за окном авто курятники и гусятники, и только в случае уж совсем наглого с его точки зрения поведения жертвы мог напрыгнуть, притоптать к земле, ударить зубами по хохолку и гордо и громко однократно взлаять, типа "Осилил!". А потом отпускал помятую контуженную птицу и гордо, неспешно шествовал ко мне, не понимая, чем я недоволен.

Только в одном случае я не пытался пресечь "атаки на пернатых" - это если Пех собирался поохотиться на водоплавающих на воде. Пёс прекрасно плавал, но страшно боялся воды, очевидно, в детстве (ещё до меня) щенка топили, но он выжил. Потому, когда пёс с разбегу влетал в воду, умудрялся догонять плывущую утку, напрыгивал на неё (утка, как правило, успевала нырнуть), а потом соображал, мол, не твердь земная, а хлябь водная - и спешно, работая хвостом, как винтом или ластой, выскакивал на берег, отряхивался, виновато смотрел на меня и тоскливо на утку... Это было и смешно, и поучительно.

В общении с собаками (не считая такс - Пех не считал собак этой породы представителями собачьих вообще) пёс проявлял чудеса джентельменства и воспитанности. Нет, если с его собачьей точки зрения нужно было драться - он тут же кидался в драку, но практически на всякий "рык по делу" отвечал дружелюбным поскуливанием, обнюхиванием, почти каждую намечаюшуся ссрору сводил к игре. А уж у женского собачьего пола пользовался такой популярностью...

Однажды гуляли мы с Пехом на собачьей площадке возле второго городского пруда. Рядом хозяин выгуливал крупную девочку с течкой, то ли кавказца, то ли среднеазиата. Пех не смог остаться в стороне и начал "убалтывать": вилять хвостом, заглядывать в глаза, поскуливать, повизгивать, нюхать. Девочка, раз в шесть больше Пешки, к ухаживаниям отнеслась благосклонно. Заинтересованный хозяин остановил меня: "Подожди, не надо поводка, посмотрим, что дальше будет - такие размеры разные!". Но когда девочка лягла и хвостик на сторону сдвинула - он рычал страшнее трактора на подъеме "Убери собаку! Не порть МНЭ породу!".

Впервые я это заметил через два года после того, как мы начали жить в доме родителей. Сначала почти в каждом дворе я встречал дворняг, похожих на Пеха, а потом их стало вообще большинство: рыжие, длиннохвостые, с длинной мордой и длинными торчащими ушами. Переехал в другой район, когда женился - через год-полтора тут повторилось то же самое. Небольшого роста, сильные и прыгучие, "афганские пехины дети", если долго просили, а перед ними стояли и не давали, вполне могли прыгнуть из сидячего положения и прямо из рук жадины выкусить, как срезать бритвой, кусок пирожка, мороженого или бутерброда, не задев при этом ни рук, ни тела, ни одежды жертвы. А если жадина не бросал на землю вторую половину испорченной "вкусняшки", то весело помахивая хвостом и гордо подняв голову с добычей, удирали быстрее велосипедиста или трогающегося автомобиля, при этом еще и взрыкивая...

Дома больше всего Пех любил играть... с тряпкой! Все остальные, традиционные собачьи домашние игры - косточку там пластиковую с запахом или резиновые мячики - просто не котировались, я писал, что его зубы были от 15 до 40 миллиметров длины, такими зубами любая игрушка превращалась в мелкое крошево в течение одной-трех минут максимум.

Пех приносил тряпку (в конце концов, такая "охотничья тряпка" была выделена ему специально), бросал её под ноги тому, с кем хотел играть, и радостно смотрел в глаза - в глазах плескались романтические салатные волны. Если на него не обращали внимания, он мог эту драную тряпку забросить на колени, даже на голову - потому в конце концов тряпку брали и размахивали перед псом, как тореадор своим плащом перед быком. Немедленно шерсть у пса вставала дыбом, глаза наливались красным огненным блеском, лапы начинали скрести пол, начинался рык, лай, а потом пёс бросался на тряпку в атаку.

Тряпку нужно было успеть убрать. Желательно, как тореадор, провести тряпку по кругу, за спиной. На пятый-шестой прыжок скорость оборота была уже такой, что ты с этой тряпкой кружился на одном месте, как юла. И тут уже нужно было держать крепко и готовиться всерьёз, потому что, оскальзываясь на полу когтистыми лапами и выдергивая из заноса заднюю часть тела, Пех тряпку таки догонял, прыгал, и вцеплялся в неё зубами намертво.

Высший пилотаж игры - прокрутить пса, повисшего на тряпке, два-три раза по воздуху, не давая ему коснуться лапами пола. Если получалось, то потом можно было тряпку и бросить - для пса это была "законная добыча", он гордо подминал её под себя, скатывал в кучку, ложился на кучку грудью и благодарными медовыми глазами, в которых плескалось лимонно-желтое шипучее вино, долго ловил твой взгляд. Если не получалось и пёс касался лапами пола, то он с возмущением выдергивал тряпку из твоих рук (а силы и резкости рывка у него хватало, в такой игре даже взрослых несколько раз "ронял на пол"), обегал круг с тряпкой вокруг тебя и снова бросал под ноги, мол, "играем ещё раз, на этот раз без дураков".


Умирал Пех тяжело - болел. Последние три года жизни у него возле сфинктера выросла грыжа, постоянно забивающаяся каловыми массами - а чистить было больно. Операцию, глядя на преклонный возраст собаки, нам не рекомендовали, рекомендовали усыпить, от чего мы с возмущением отказались.

Раз в месяц возили пса в ветеринарку на чистку с анестезией, пытались массировать на улице при прогулках, выдавливая забившееся руками - пёс выл и скулил, но не кусался. Терпел. Понимал, что к добру, или просто верил хозяевам?

В последний год пёс очень похудел, стал даже меньше ростом. Прежде блестящая, хоть и уже с проседью шерсть потускнела, как будто припала пылью с пеплом. Спина согнулась дугой. Голова, прежде весело и гордо поднятая вверх, опустилась, как будто он постоянно вынюхивал чей-то след. В глазах почти всё время плескалась какая-то белёсая муть боли.

Последнюю неделю пёс со своей "охотничьей тряпки" почти не вставал - даже еду приносили к нему на эту тряпку, даже на улицу на прогулку выносили на руках. Опускали возле ближайшего дерева - он делал свои дела, не обращая внимания ни на кошек, ни на других собак, и только гордо расхаживающих ноябрьских ворон провожал долгим тоскующим взглядом.

А в последний день вечером пришёл, почти приполз под хозяйскую кровать, на ковёр, свернулся калачиком и довольно заворчал. И уже под утро начал то ли рычать, то ли хрипеть, как захлёбывающийся дизель.

Я опустил руку с кровати, хотел погладить и успокоить его. Он - впервые за все 18 лет жизни - схватил мою руку зубами. Схватил, но не укусил, просто притянул к полу и, не разжимая зубов, попробовал со стоном лизнуть.

И умер.

Лёгенькое, почти невесомое, очень быстро закостеневшее тельце, завернутое в его "охотничью тряпку", я хоронил между трёх заброшенных терриконов. На улице выл морозными ветрами поздний донецкий ноябрь, все дороги покрывала лаковая плёнка гололёда, деревья вдоль дорог то ли прощались, то ли грозили кому-то, верхушки терриконов белели от снега, а здесь, в распадке, защищённом со всех сторон от ветра и снега, подогреваемом "дымящими" терриконами, ещё зеленела трава, с кустов не успели облететь листья, и между кустами расхаживали гордые, но пуганые красавцы-фазаны.

"Да, Пешка, на таких птичек тебе поохотиться не пришлось" - я поймал себя, что провожаю их почти что пешкиными глазами. Сухая терриконья порода подавалась лопате с натугой, но комбинируя лопату с кайлом, пещерка на склоне под большим кизиловым кустом откопалась не очень туго. В конце, на глубине около метра, попался большой плоский камень, выковыряв который, я понял, что могила готова.

По склонам террикона расселась и внимательно следила за всеми моими действями дикая собачья стая - именно потому что боялся "падальщики откопают и разгрызут"  я и начал копать могилу. Но на место камня пешкино тельце входило только в одной позиции: хвостом к кусту, головой к склону, к террикону.

"Чтож, так тому и бывать, на кладбищах у людей деревья тоже в ногах сажают" - подумал я, укладывая саван с псом. Постоял, повспоминал, "пощипал тоску горлом".  А потом взял - и обрушил пласт с террикона в яму. И дожидался, пока закончится обвал, пока не насыпет маленькую - мне по пояс - горку, не согнёт кизиловый куст росспыью камней в форму скорбного почтения. И сверху на горку взгромоздил тот самый камень, который отрыл из могилы.

Уходя к машине, слышал за спиной тоскливый вой собачьей стаи.

Возможно, они грустили из-за потери пищи.

Но мне и тогда, и даже сейчас почему-то кажется, что они тоже оплакивали Пешеньку. Что они так грустно прощались с ним. 

И никто не пожелал ему в загробной жизни Успеха.