Элегия

 

                Э Л Е Г И Я


     У родника на опушке ютился лесник в избушке.
     Днём лес оберегал и на грибников взирал.
     Люди из лесу проходили, воды испить просили.
     Лишь одна гордо проходила, пить не просила.
    
     Ласково  на  лесника голубые глазёнки косила.
     Как-то раз не спросясь, сразу к роднику подалась.
     Попив воды, вернулась, по сторонам оглянулась.
     «Знаю, днём лес охраняешь, далее - как коротаешь?»
    
     «Лес да дом,  так и живём», - пошутил лесник Пахом.
     « Как зовут?» - Пахом изрёк. «Дуськой батюшка нарёк».
     «Домом, или как живёшь: сеешь, пашешь, жнёшь?»
     «С матушкой  больной да коровой старой и худой.
    
     А ты откуда - кто такой, здесь жил старик  седой?»-
     Дуська устроила допрос, убрав со лба клок волос.
     «Можно - буду приходить? Будем о жизни говорить».
     «Скажи тебе сколько лет? Жду правдивый ответ…»
    
     «Скажу, но без огласку: шестнадцать было в пасху».
     Не ведая, как любовь кралась, и она в неё попалась.
     По лету Дуська редко ходила, а осенью зачастила.
     Летела, мотая косой, ноги мочила утренней росой.
   
     Гонимая чувствами любви, счастье ждало впереди.
     В  объятиях его  замирала, что любит её, она знала.
     С деревьев  лист облетел,   всё чаще снежок  летел.
     Стали о свадьбе говорить, дабы одной семьёй жить.
   
     Узнав о свадьбе, старуха-мать стала пуще хворать.
     Оттого  начала страдать - нечего  в приданое дать.
     Перед смертью пришла сила, встала и благословила.
     А под рождественский пост унесли матушку на погост.
    
     Поп панихиду отслужил, гривенник в карман положил.
     Тризну правили всем селом, часто ходила и божий дом.
     Дуся слезами обливалась: нет матушки, одна осталась.
     В отчем доме жить не могла, в миг вещи в узел собрала.
    
     Взяв корову и не взирая, на сором, пошла к Пахому в дом.
     Радости Пахома не было конца, на руках занёс с крыльца.
      Лесник  обет держал, вожделеньем Дуську не домогал.
      А в канун к Нового года подул ветер, испортил  погоду.
    
      Метель кружила и свистала, в окна охапками снег кидала.
      Пахом в углу что-то чинил, одним глазом за ней следил.
      Дуся у печи  хлопотала и  с  суженого глаз  не спускала,
      В  тот  день  стряпня удалась, сели за стол  Богу  молясь.
      Пожелав здоровья, выпили вина,  эликсир  любви и сна.
      К концу трапезы оба  зарделись, их  страсти разгорелись.
      Дуся долго ждать не стала, подойдя, обвив шею, сказала.
      Нежно озирая ласковым взором: «Ты мне послан богом,
      
      Девичества вовсе мне не жаль, лишь убери с лица печаль.
      Коль наречены друг другу, бери и люби меня, как супругу!»                               
      Вьюга кроны леса закачала, кружа в миг молодых обвенчала.
      Их уста и плоть слились, от блаженства в небеса  вознеслись.
      
      На любовь двое суток дали боги, на сластолюбие они строги.
      Так чета пылко плоти обнимали и в любви ребёночка зачали.
      В те дни они думать не могли, что боги его на смерть обрекли.
      Будним днём в обход собрался, долго жену целуя, прощался.
    
      «Пахом, не ходи, - просила  Дуся, - одной страшно, боюсь я. 
      Смотри  далеко не  заходи, к  ужину  буду  ждать, приходи».
      Лесник ушел, у леса оглянулся, больше домой  не вернулся.
      В муках неделю прождала, за помощью в деревню пошла.
      
      Мужики из артели собрались, оседлав коней, в лес подались.
      Первые сутки по краю искали, на вторые - останки отыскали.
      По одежде и ружью мужик сказал: «Пахома шатун задрал».
      Его рядом с матерью схоронила, сутки дико на могиле выла. 

Жить на опушке не смогла, забрав добро, корову  домой пришла.
      Так гонимая судьбой, поделила участь меж невестой и вдовой.
      Волей рока себя в траур облачила, душу  заживо  похоронила.
      Угрюмая была на работе, затем шла на погост - вся в заботе.
    
      Зима прошла, весна настала, тяжела, нервна и сонлива стала.
      В селе бабы шептаться стали, по походке, брюхатой признали.
      Как-то проснувшись  во вдовью ночь, отошла  от дома  прочь.               
      Положила руки на живот и не поняла, отчего он у неё растёт.
      
      Подумала, а минуту  спустя поняла: под сердцем  носит  дитя.
      Дитя прошлой и страстной любви, дитя счастья двойной крови. 
      Тот день запомнила до старости, чуть не заплясала от радости.
      Вспомнила Пахома, взгрустнула, вошла в дом,  легла и уснула.
      
      В ту ночь приснился сон, голос молвил: «Сына  назови Мирон».
      Встала на заре и пошла к старухе, к знатной в деревне повитухе.
      «Давно жду, встречи нашей искала, пришла - знать, время настало.
      Уж полсрока, как я погляжу, сыночка  родишь, так тебе скажу.
      
      По  деревне  слухи  слыли:  Что  с  лесником  невенчано жили?»
      «Так вышло после маминой смерти, одна боялась, попутали черти».
      «Посему сходи в Божий храм, батюшка научит, как замолить срам»,-
      Напутствовала повитуха вдовицу, провожая Дуську на улицу.
      
      И вот в одно воскресенье на коленях замаливала прегрешенье.
      И батюшка сказал: «Молись, негоже  дитя в грехе и трауре носить».
      После моления в храме сняла траур с бледного лица и расцвела 
       Засим она стала счастливая ходить, нежно об отце сыну говорить:
      «Ты будешь сильный и пригожий, знаю, на отца будешь похожий.
      Не бойся, мы не пропадём, да мы лучше всех с тобой заживём!»-
      Ходила так, не считая дней и в срок, как вдруг что-то ткнуло в бок.
      Мостясь, ребёнок долго дрался: «Ах, озорник, ты куда собрался?-
    
     Спросила Дуська про себя – «Я счастлива, сынок, и люблю тебя!
     Уж скоро увидишь свет Божий, силой с Муромцем будешь схожий.
     Всё лето в артели трудилась, сынку тряпьё покупала, не скупилась.
     В работе ни от кого не отставала, а на Сергия - спина болеть стала.
    
     Артельщики сказали: «Судьбу не искушай, молодица, домой ступай.
     Роди и взрасти нам крепкого косаря,  младого красавца, богатыря». 
     Так Дуська с артелью простилась, повязав спину, домой притащилась.
     Два дня места не находила, на третий повивальную бабку пригласила.
    
     Она, ощупав, велела лечь, а соседке поставить воду и зажечь печь.
     «Роженице и дитю тепло нужно, а от любопытных и детей завесь окно.
     Сама у образов склонилась, взяв икону и шепча, над Дусей молилась.
     Прочитав молитву, дала икону целовать. «Теперь с богом давай рожать,
    
     Ты не бойся и долго не томись, не торопись, а хорошенько соберись, 
     Выбери момент и сильно напрягись, теперь же на лавке удобно уложись».
     «Едва  Дуська на лавке удобно легла, как тут же со стоном сына родила.
          Повитуха, обрезав и завязав пупок, подняла его высоко под потолок,                ,         
          И от слабого повитухного шлепка сын подал голос из-под потолка.
      Увидев сына, обессиленная мать протянула руки, чтобы его взять.
      «Счастье моё,- в слезах Дуся шептала,- что на отца будет схож, я знала».
      «Лежи пока и спокойна будь, сейчас укутаю и положу тебе на грудь.
      
      Ощутив живой комочек на груди, обняла и сказала: «Ты строго не суди,
      В гибели отца нет моей вины, а пока расти спи и смотри сказочные сны.
      А как подрастёшь и в школу пойдёшь, там многому научишься – поймёшь».
      С того дня окружила сына заботой, справлялась дома и с тяжкой работой.
      
      Шли годы, быстро подрос Мирон, и в означенный год в школу пошел он.
      Учился Мирон так-сяк, рос и мужал, в игры играл, себя в обиду не давал.
      Дуська  же  как  цветок  расцвела,  красивые  формы  тела  обрела.
      Иные уж глаз на неё положили, не раз сватать с подарками приходили.
      
      Она всех отвергала культурно, говорила: «Мне замужество не нужно.
      Я Пахому буду до гроба верна, выучу сына, женю и буду жить одна».
      Не напрасно были сказаны слова, в селе хорошая о ней шла молва.
      Между тем окончил школу её «карапуз», уехал в город и поступил в ВУЗ.
    
      В первый год он матери часто писал, летом в деревне работал и отдыхал.
      По мере взросления - отдалялся, подрабатывал, денег просить стеснялся.
      Дуся страдала, боялась за Мирона, ночами выла и просыпалась от стона.
      А в доме казалось холодно, пусто, даже в постели было зябко и грустно.
    
      Он, как и все молодые, жил-учился, прошло шесть лет, отлично защитился.
      Зоотехником в деревню возвратился, долго не думая на зазнобе женился.
      И под Новый год свадьбу сыграли в деревне, кто хотел, все до утра гуляли.
      А Евдокия с седой прядью волос у сосны грезила, вытирая слёзы и нос,
      Радовалась: «Сын вышел весь в отца, статью, походкой, в одном два лица!
      И зачем дети хотят в свой дом перейти? Как мне старческий покой обрести?
      Ни к чему мне покой и уют, стара стала, теперь уж  замуж не возьмут».
      Так она думала, с морщинами у виска:  «Да и немощь уж теперь близка.               
      Сорок лет - бабий век, нечего ждать.  До ягодки, ещё пять лет коротать».
      Лишь в торце стола  сосед-мужик не думал так, глядя на её чудный лик.