Ужасная, ужасная смерть

  Воспоминания являлись ничем иным, как новой болью. Он помнил, как они с мамой ездили на пляж в Норт-Уойле, и как он любил наблюдать за остальными детьми, плескавшимися в воде у самого берега. Он помнил бархатный песок, врезавшийся в кожу, полуобнажённого парня в солнцезащитных очках на спасательной вышке, тёмно-зелёные сооружения, выстроенные на кривых сваях. Он помнил зелёную спортивную сумку, в которую они с мамой постоянно упаковывали сандвичи для ленча. Сандвичи с двойным слоем сыра,
  (слой за слоем, помни об этом, Майкл; мы не лесбиянки и не гомосексуалисты, мы не Адам и Ева, мы не протестанты)
  оливье, сильногазированная кока-кола, бумажный пакет, сплошь набитый чикен-макнаггетсами, которые мама готовила сама, жареная картошка. Они всегда оставались на пляже, он и мама. Каждый раз, когда вода уносила сооружения, палатки, походившие на бунгало, он представлял, что вода уносит его. В последствии, эта тема стала отличным предисловием к его сборнику фантастических рассказов. Заголовок, наполненный метафорами, взятыми из воображения вместе с представлениями об иллюзорных полётах в другие миры. Всё началось с воды. В конце концов, Майкл вообразил, что мама заколдовала побережье.
  Он собирал разрозненные фрагменты прошлого, где они едут на мамином "форде". Они пересекли водопад Лоусона, побывали в Таллахасси и Портленде, провели дивные каникулы на озере Тахо в Неваде, посетили президентский музей, где большую часть вопросов составляли такие: "Связаны ли смерти Линкольна и Кеннеди?". Майкл помнил всё. Они с мамой путешествовали по стране, и всегда возвращались в Нью-Йорк. Самое неприемлемое для Майкла становилось естественным.
  - Ты мог бы поступить на филологический, сынок. Ты отлично пишешь, но у тебя слишком много длиннот. Тебя могут в этом обвинить. И... когда же у тебя дебют? - однажды спросила мама.
  - Мам, дебют был десять лет назад.
  "Дебют был десять лет назад, а мог бы быть и пятнадцать лет назад, если бы не прожорливый мудак Стивенсон".
  У Матильды Коул был рак крови. Майкл потом написал об этом не мало рассказов, так и оставшихся в долгом ящике. "Что с нами делает лейкемия?". Если бы не неправильный диагноз врачей, маму бы вылечили. По крайней мере, ей дали бы больше шансов. Онкологический центр на Айленд-роуд забрал у Майкла единственного любимого человека, как и забрал его самого вместе с маминым иммунитетом, всеми её лекарствами и ежедневными инъекциями капельницы. Ей становилось только хуже. Когда же рак подтвердился, раковые клетки уже развивались в третьей стадии болезни. Общественный вопрос "Почему люди никак не изобретут лекарство?" остался в кладовке раковых больных.
  Лейкемия. Рак груди. Рак головного мозга. Рак шейки матки. Рак кишечника. Рак яичек. Майкл успел познакомиться со всеми носителями. Первым делом, его поразили побочные эффекты инъекций. Казалось бы, болезнь никогда не затронет его жизнь, но со временем начинаешь ошибаться в выводах. Болезнь коснулась его, выросла в нём и растоптала. Конечно, не в прямом смысле. Конечно, рак на поздниках стадиях не лечится. У некоторых порой вырастают зелёные волосы после ряда химиотерапии. Конечно...
  Матильду поместили в больницу, в отдельную палату. Триста долларов за развернутые анализы крови, полторы тысячи за позитронно-эмиссионную томографию, шестьсот долларов за ревизию стёкол биопсии. Майкл ежедневно навещал маму, - именно тогда его пронзил творческий кризис, - и ежедневно он содрогался при виде медицинской сестры, заставляющей Матильду упражняться, ходить, есть. Тоненькие провода капельницы проводились по всем запястьям. Казалось, что какой-то крошечный пузырёк бултыхался у неё внутри. Майкл оплачивал все больничные счета. На вопрос: "Почему так дорого?" он получал вполне приличный ответ: "Это не первая стадия...".
  - Если это не первая стадия, то какого чёрта два месяца назад вы поставили диагноз, что у моей матери нет предрасположенности к раку? - на этот вопрос ему не ответили.
  "Если бы ты был бедным писателем, твоя мама умерла бы раньше" - ворковал голос, другой, второй голос Майкла, его тёмная сторона. Да, если бы я был бедным писателем, думал он, я бы не оплатил томографию. Но ты относишься к среднему классу, не так ли? Постоянные звонки от друзей, редакторов, критиков, двух лауреатов Нобелевской премии в области литературы. Пожелания. Ещё белый шкафчик в маминой палате, на котором заглавными буквами написано: "ОБЕЗБОЛИВАЮЩЕЕ: СТРОГО ПО РАСПИСАНИЮ". Следующая полка: "ОТВАРЫ ЦЕЛЕБНЫХ ЯГОД: В ЦЕЛЯХ ПРОФИЛАКТИКИ". Майкл приходил к матери, - его посещения ограничивались больничным расписанием, - приносил ей яблок и груш, поскольку от всего другого её выворачивало прямо на кафельные плитки пола. Они разговаривали, и в первые временные периоды её нахождения в больнице, в первые два блока, она ещё сохраняла способность здраво разговаривать, до тех пор, пока не начала опорожняться под себя и нести всякую чушь про юристов, бизнесменов и налоговых инспекторов. Ещё одна полка: "АМНИСТИДИН"; "АМНИСТИДИН: НА КОДЕИОНОВОЙ ОСНОВЕ НАРКОТИЧЕСКИХ ПРЕПАРАТОВ". Рак крови - действующий способ отделаться от папарацци. Бывали и такие инциденты, когда Матильда оскорбляла докторов, помогавших ей встать после пяти дней под "наркозом" капельницы.
  (наркоз капельницы, наркоз капельницы, рвотные рефлексы, прочищение организма, токсины, органические шлаки)
  Между первым и вторым блоками Майкл забрал маму домой на отдых, но после второго ему категорически запретили вывозить маму куда-либо. Теперь она - "насекомое государства" - "жертва опытов". Теперь пришла та пора, когда для умирающего пациента всеми возможными способами создавали вакцину.
  Одна вакцина, и вы спасены. Матильда Коул перестала вставать с кровати, и не только по вине токсических веществ, проносившихся по её кровеносным сосудам. Теперь она не видела реальность такой, какой она была. Матильда перестала узнавать Майкла, а после того, как он заново ей рассказал о своих писательских достижениях, о возглавии литературного клуба для молодёжи в Массачусетсе, о девушке Хёрли, работающей в издательстве Нью-Йорка "Оуэн", она спросила, когда начнётся финальная серия "Остаться в живых". Это уже не Матильда. Это уже не мама Майкла.
  Она умирала в больнице. Врачи из последних сил пичкали её всеми возможными лекарствами, а Майкл напивался дома, разбрасывая по гостиной, спальне, кухне листы, исписанные одним словом: "Рак". Рак, рак, рак, рак, рак. Магнитно-резонансная томография, сканирование костей и курсы радио облучения. Консультации профессора-онколога Джоша Питта никак не помогли ни Матильде, ни Майклу. Задолго до первой химиотерапии мистер Питт пытался преподнести адаптацию в жизнь Матильды. Да, вы, возможно, умираете, но в сфере наших современных лекарств восемьдесят процентов больных раком на первой стадии выздоравливают. О третьей стадии он ничего не говорил, собственно говоря, как и ни разу не сказал Майклу, когда обречённость Матильды уже была ясна, что пора смириться. "МЕТАСТИДИН", "ГЕОЛОФЛИН", "РЕБИН". "Разве это лечит от рака?". "Мистер Коул, это проверка. Надо выходить за стандарты". Майкл всегда обнаруживал под койкой матери лужицу не переваренной пищи. Матрац всегда пахнул аммиаком, вернее, пахнул им до тех пор, пока медицинские сёстры не сменяли постельное бельё. По подбородку Матильды текли слюни, а она говорила приказным тоном: "Мне не требуются ваши услуги. Риэлторская политика состоит в том, чтобы не рассказывать покупателям о трагическом прошлом того или иного дома. Я знаю, что здесь похоронили больше десяти кошек. Вы меня разыгрываете?". Яблоки, груши, рассказы о себе. Весь этот ритуал шёл цикличным ходом в течение четырёх месяцев.
  Майклу позвонили рано утром. Не Джош Питт и не заведующий онкологией Роберт Райан. Ему позвонил Рон Гельворт, заместитель мистера Райана.
  - Приношу свои соболезнования.
  Гемобластоз. Непереносимость запахов, чувство тяжести в подреберной зоне, пневмония и герпес, увеличение лимфатических узлов. "МЕТАСТИДИН". Майкл повесил трубку и забился в углу гостиной. Он рыдал минут пятнадцать, затем поехал в больницу. Он смотрел на маму, уже мёртвую Матильду, и тихо рассказывал ей о своей дебютной работе, "Стеклянном круге", единственном романе, на котором он заработал свыше миллиона долларов. Матильда умерла в понедельник, в марте. Во вторник Майкл дозвонился до похоронного бюро и купил пятнадцать футов длины и семь футов ширины земли, - десять футов под землёй.
  Чарльз Диккенс проползает больше ста милей. Он питается ягодами, в основном, ежевикой. Как Чарльз попал в лес? Почему он приехал туда? Почему?
  (потому что он должен был встретиться с Кейт. Стоит признать, что американский футбол не так сильно интересует Чарльза, как Кейт)
  Тогда почему он попал в медвежий капкан? Почему он так далеко уехал? Как он обработал себе рану? Металлические клешни искромсали лодыжку. О...
  Ещё один последний вопрос: "Почему стеклянный круг?".
  При написании "Стеклянного круга" Майкла волновали только эти вопросы. Если читатель лишится нити, связывающей сюжетные линии, то Майкл заработает не самое лучшее клеймо. Его писательская деятельность - это долгие порывы вдохновения. После того, как с ним связался агент Джеймс Кевинсон, Майкл буквально подпрыгнул на месте. Аванс: тридцать тысяч долларов; остальная ваша прибыль - заработок с продаж тиражей.
  С того времени Майкла не беспокоили никакие вопросы. Прошло десять лет, и теперь он, тридцатитрёхлетний писатель, которого уже полгода мучает лихорадка (знамение дальнейшего провала), никак не может осознать, что мама больше никогда не свозит его в Норт-Уойль.
  Бред. Они не ездили туда двадцать лет, но воспоминания были такими свежими, что агония, выбиравшаяся из подсознания, разъедала его рассудок. Полуобнажённый парень, мамины сандвичи с двойным слоем сыра, жареная картошка. Они пребывали на своём островке счастья, слишком запоминающемся объектом ностальгии. Детство вспоминалось ему удивительным отрезком жизни. Теперь же это был всего лишь обломок испарившегося пляжа.
  (тёмно-зелёные сооружения, выстроенные на кривых сваях)
  "Нету этого ничего, Майки. Люди умирают. Это естественно. Также естественно, как и то, что ты можешь организовывать собственные творческие кружки в книжных магазинах и библиотеках, давать рекомендации начинающим писателям и заняться контркультурной прозой; теперь у тебя есть на это право. Найми респектабельного перспективного агента".
  Это не так уж и просто. Не просто писать.
  Полгода Майкл Коул ничего не писал. Он сидел напротив своего ноутбука, смотрел на пустые виртуальные страницы, и если и писал, то только о детских воспоминаниях. Во рту ощущался картофельный привкус. Слой за слоем. Он забыл о том, какого это: не обращать внимания ни на что, относящееся к яви, рассуждать так, как рассуждает вымышленный персонаж; теперь он не вылезал из дома, изредка созванивался с редактором, которому обещал, что к концу года обязательно пришлёт рукопись, и пил. На его когда-то рабочем столе стояла бутылка "виски". Она стояла там всегда. То полная, то опустошённая. На этом старания что-нибудь написать испарялись. Испарения вонзались в вентиляционную шахту и ускользали из под носа Майкла.
  Испарения были когда-то в прошлом олицетворением всего и вся. Несомненно, теперь они
  (пропадающие капли безвыходности)
  ничто. Теперь вся эта писанина - брехня. Не дело всей жизни, не смысл его рождения, не психологические трюки, заставляющие читателей продолжать переворачивать страницы его книг. Он писал об опухолях, но только для себя. Из личного интереса, так сказать.
  Эгоизмом это назвать нельзя, сынок, копошился в мозгу голос Матильды, но и нельзя назвать достойным занятием. Пиши, дорогой. Главное, чтобы ты писал. Чтобы ты писал о том, что чувствуешь. Твоё воображение - оправдание. Напиши о себе. Расшифруй себя самого в романе.
  Расшифруй.
  (ты сходишь с ума, Майкл, а те, кто сходит с ума, берут револьвер и приставляют к голове. Они приставляют к голове пистолет, бойки ударяют по капсюлю, и пуля вылетает из отверстия ствола).
  Майкл всмотрелся в фотографию мамы, удобно разместившуюся на одной из полок в шкафу, где хранились оригиналы его романов. Рукописи. Сотни страниц, двести страниц, иногда даже пятьсот. Сейчас он не видел в этом ничего, чем можно было бы похвалиться.
  "Молодец. Мучаешь себя?".
  - Да! - выкрикнул Майкл, уронив фотографию. - Да! Я мучаю себя! Моя мама была всем для меня! Всем!
  "Ну давай же! Сделай это! Избавься от мыслей! Раз и навсегда, Майкл, избавься от этих гадких мыслей!".
  Майкл опустился на колени и зарыдал. В голове проецировалось бесчисленное множество картин. Вот они с мамой едут в "форде" по 25-ой магистрали в Орегоне. Вот мама поворачивается к нему и говорит: "Я люблю тебя, сынок". Если посудить, мужчина, воспитанный матерью-одиночкой, может любить только свою мать. Только её и больше никого.
  Это правда.
  "Твоя любовь умерла. Ты же взрослый. Чарльз Диккенс никогда бы не поступил так, как ты. Он не плакал, когда металлические клешни вцепились в лодыжку, когда они прокусили его органическую материю, когда они задели артерию". Ты помнишь? Сколько искалеченных нервов Чарльза? Сколько воспоминаний? Живых свежих воспоминаний...
  Чарльз на выпускном балу. Чарльз - президент школы. Чарльз - первый красавчик в истории школы. Чарльз любит Кейт, а Кейт любит Чарльза. Он становится мишенью. Он выбирается. Он спасается, Майкл.
  Верно, Матильда? Правильно, Чарльз?
  Майкл встал на ноги и выпрямился. Он прошёл на кухню, открыл первый ящик с ножами, вилками и ложками, и достал большой кухонный нож. Лезвие отражало блеск содиевого света. Он крепко сжал рукоять ножа.
  "Да-да-да...".
  То, что нужно.
  Ощущение было, словно инородное нечто входит в тебя, подумал Майкл. Он расстегнул свою рубашку и вонзил нож в живот чуть выше пупка.

  - Мы можем поговорить обо всём этом?
  - Нет, Боб, - Майкл смотрел на свои руки, зажав мобильник между ухом и плечом. Шея уже затекала, но он никак не мог оторваться от рук. - Мы не можем говорить об этом. У меня не получается писать.
  - Послушай...
  - Нет. Мне нечего слушать!
  - Майкл, я понимаю, твоя мама умерла, и тебе сейчас не до этого, но выслушай меня, пожалуйста. Одно издательство из Вайоминга, "Керлес", хочет заключить с тобой контракт.
  - Почему об этом мне докладывает редактор другого издательства?
  - Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Но... Но они предлагают девять миллионов долларов за хороший роман в размере трёхсот страниц. Девять миллионов долларов! Это твой шанс! Понимаешь?
  - А что мне написать!?
  (может быть, тебе написать о том, как ты вчера пытался покончить с собой, приятель?).
  - Я... ты писатель, а не я.
  - Хорошо. Я уже не писатель. Разговор окончен, Боб.
  - Майк...
  Майкл сбросил звонок и кинул сотовый на свою кровать.
  (не может это быть простым чудом. Ты согласен со мной, Майкл? Ты ведь согласен, не так ли?). Нет, это не было чудом, или... Майкл никак не мог придти в себя. Ещё вчера он лежал на кухонном полу и умирал, бормоча себе что-то под нос. Он чувствовал, как холод подкрадывался к нему. Этот смрад, ассоциировавшийся с мамиными похоронами. Он слышал, как катафалк гонится за ним на маленьких время от времени воспламеняющихся колёсиках. Смерть чуть ли не забирала его в своё логово. Но...
  Майкл воткнул нож в свой живот и упал на пол. Он лежал порядка двадцати минут, пока не отключился. Он должен был умереть от кровотечения.
  - Этого просто не может быть, - сдавленно прокомментировал Майкл. - Это... ненормально...
  "Это ненормально?".
  "Если это ненормально, то почему это произошло?".
  - Я...
  Голоса разрывали его. Разные голоса, непохожие друг на друга. Они раздавались с противоположных закоулков разума.
  - Я не умер, - произнёс Майкл. - Я не умер. Но как это...?
  "Так умри снова!".
  - Ты прав.
  Но что, если ты сумасшедший? отозвался ещё один голос. Голос женщины. Нет, молоденькой девушки. Милочка, это не сумасшествие, - Майкл смотрел на свой живот и на свои руки. Там, откуда вчера хлестала кровь, не было ничего, кроме складок жира.
  Сумасшествие - это не тяга к самоубийству.
  Сумасшествие - это совсем другое.
  Ясно?
  "Матильда Коул, у вас третья стадия лейкемии. Мы гарантируем, что вы вылечитесь, как и ваш сын должен будет вылечиться от алкоголизма в будущем. Хотя бы пусть посетит "клубы анонимных алкоголиков". Матильда, мы вылечивали меланому и семиному. Вот успокоительное. Не переживайте".
  - Ты хочешь сказать, что не сходишь с ума?
  "Ты не сходишь с ума, Майкл, ты просто хочешь умереть. Это понятно. Это нормально". Майкл взял кухонный нож, всмотрелся в лезвие. Тоже самое он проворачивал вчера. Тоже самое провернёт сегодня.
  И не распускай нюни, ладно? Ты остался без мамы, ты не можешь больше писать, - зачем ты здесь? "Мама была для тебя всем, не так ли...? МЕТАСТИДИН". Майкл взял нож, сжал его и всмотрелся в острое лезвие. Он несколько минут собирался с мыслями и поражался, насколько вчера ему легко это далось.
  А может, это был вещий сон? Я же не умер.
  "Нет... у тебя не получилось умереть... не путай".
  Пот проступил на лбу. Майкл расстегнул рубашку и приставил лезвие к животу. Он начал медленно двигать нож, пронзая жировые складки.
  "Так у тебя не выйдет. Надо резко!".
  - Я не могу, - выдавил Майкл.
  "Придётся!".
  Майкл со всего размаху воткнул нож в живот чуть выше пупка. Он упал на спину, выронив кухонный нож и посмотрел на образовавшуюся среди складок жира скважину, дыру, из которой пошла кровь. Этот красный оттенок, подумал он, затем пронеслась мысленная строка о том, что было бы весьма кстати когда-нибудь написать об этом чувстве, об этой боли.
  Он закричал, нет, завопил, но его никто не слышал, как и он сам. Собственный голос затухал подобно свече.
  "Сделай это!".
  И он сделал.
  Он просунул два пальца в кровоточившую скважину и раздвинул её. Капли крови брызнули ему на лицо, и он вспомнил о том, что где-то вычитал, мол, человек может проглотить пинту своей крови. Это воспоминание пришло также резко, как и подобие анестезии, когда в скважине поместилось три пальца.
  - Боже... Боже!!!...
  "Раздвигай!".
  И он раздвинул. Майкл раздвинул скважину, чувствуя, как его материя липнет к пальцам. Он ощущал противную кожаную эластичность. Он растягивал это, словно резину. В итоге он сумел просунуть в скважину ладонь.
  "Не останавливайся, Майкл! Ты уже почти всё сделал... осталось чуть-чуть потерпеть...".
  - Боже... нет боли!
  "Что?"
  - Нет боли! Мне не больно! Это так мерзко! Чёрт возьми!
  Чарльзу Диккенсу тоже было мерзко.
  Майкл нащупал свои кишки и вытащил их из скважины. Теперь всё его лицо было измазано в крови. Вся одежда. Все руки. Всё было в крови. Он достал тонкую кишку и принялся перебирать её в руках.
  - О нет!!!
  "Не останавливайся!".
  Майкл не останавливался. Он вытащил изнутри где-то два фута кишок, после чего расслабил шею, и голова рухнула на кафель. Он ещё моргал, но когда тело перестало полностью функционировать, веки сжались, будто примёрзли друг к другу. Мамин голос в голове проворчал: "Сынок, нельзя так делать!". Майкл не умер.
 
  - Что со мной такое?
  Уже не важно.
  Майкл стоял на краю крыши сорокаэтажного небоскрёба "Уилл-гроув". Внизу ездили машины и ходили люди. Маленькие муравьи.
  После того, как он вытащил из себя два фута кишечника, он проснулся на той же кухне, но не было ничего, кроме расстёгнутой рубашки. Не существовало никакой смерти, никакой крови. Его тело оставалось целым и невредимым.
  - Какого...? Что это? Почему я не могу умереть!?
  "Пробуй!".
  Майкл сделал шаг вперёд. Пока он летел, проецируемые в сознании картины сменялись, но не так быстро, как он об этом слышал. Везде упоминали, что перед смертью проносится вся жизнь перед глазами. Этого не было. В голове возникли образы трёх воспоминаний: они с мамой на пляже в Норт-Уойле, мама рассказывает ему об отце, мама умирает в онкологическом центре. В шкафчике по-прежнему лекарство с названием: "МЕТАСТИДИН". Успокоительное или обезболивающее.
  Майкл упал прямо на проезжую часть, на голый асфальт. Прежде, чем он понял, что у него шесть открытых переломов, и что он видит перед собой две кости, торчащие из коленей, он услышал свой крик. Громкий, потрясающе громкий крик. Люди сбежались вокруг. Послышались сирены "скорой помощи". Практически все его суставы были сломаны. Он приземлился на выпрямившиеся ноги, а на земле уже пребывал в сидячем положении.
  - Это какая-то шутка? - спрашивал он у двух врачей, выбежавших из машины "Скорой" и аккуратно положивших его на носилки. - Неужели вы меня разыгрываете?
  - Сэр, вам очень повезло.
  - Нет. Мне не повезло. Мне не повезло, чёрт!
  Через три недели каким-то волшебным образом Майкл выздоровел. Кости встали на место. В газете писалось: "ПОПУЛЯРНЫЙ ПИСАТЕЛЬ МАЙКЛ КОУЛ УПАЛ С КРЫШИ НЕБОСКРЁБА", "ЧТО МАЙКЛ КОУЛ ЗАБЫЛ НА КРЫШЕ НЕБОСКРЁБА?" и "КАКИМ НЕМЫСЛИМЫМ ЧУДОМ ОН ВЫЖИЛ?". "Каким-то немыслимым чудом он поправился".
  На протяжении последующего года Майкл вешался, пытался расчленить себя, стрелял себе в голову из револьвера, бил себя электрическим током, но ничего не выходило. Он не умер. Он лишь засыпал, а через некоторое время просыпался без единой царапины на теле.
  "А чего ты хотел? А, Майкл?".
  Он наполнял ванну, ложился в неё и опускал работающий фен в воду. Он принимал много успокоительного, чтобы заснуть и не проснуться. Он перерезал себе сонные артерии. Он ломал себе руки и ноги. Он бил себя по голове молотком. Но ничего не происходило. Только боль и быстрое выздоровление.
 
  Однажды ему позвонил редактор Боб.
  - Как ты, Майкл? Слышал о твоём падении с небоскрёба... Ты как?
  - Нормально. Более менее.
  - Как насчёт моего предложения? Прошло немало времени, и я подумал, что ты мог передумать.
  - Я не передумал. Со мной за всё это время произошло много интересного, Боб. Я... намереваюсь заниматься тем, чем начал заниматься. Это точно не романы.
  - Ты уверен? Майкл, девять миллионов... одиннадцать миллионов... они подняли цену.
  - Я писатель из среднего класса, Боб. Хватит врать!
  - Я серьёзно. Одиннадцать миллионов...
  - Нет. Не хочу.
  "Ты точно спятил".
  Так это или не так, Майкл осознал за всё прошедшее время, что смерть не так страшна. Есть кое-что куда страшнее смерти - её ожидание. С этим бы согласился Чарльз Диккенс, если бы был жив, и Матильда Коул, если бы могла здраво рассуждать в последние периоды жизни.
  Майкл затянул петлю...