Вахта памяти

                «Уважение к минувшему, вот черта
                отличающая образованность от дикости».               
                А.С. Пушкин

    В бытность моей работы чиновником областного министерства образования, довелось мне оказаться в командировке в Питере.  Я отвечал тогда за весь областной патриотизм, и поездка эта убедила, что даже в такой необходимо-серой, рутинной работе, случаются яркие моменты.
    В конце марта 2004 года отправили меня в северную столицу на «Вахту памяти», где российские поисковики открывают очередной копательный сезон. Поехали вдвоем, я, как представитель областного правительства и молодая девушка Наташа – руководитель местного поискового движения.
    Гостиница с красивым романтическим названием выглядела как обычная пятиэтажная общага, и стоял в ней собачий холод, в остальном же все было организовано просто великолепно. Номер навевал ностальгические воспоминания о студенческих годах, но выгодно отличался наличием собственного санузла, который своей непритязательностью вызывал легкое чувство дискомфорта, окрасом стен напоминая предгрозовое осеннее небо. Душ был устроен просто, как в двухзвездных отелях на полуострове Индостан – лейка под потолком и слив в полу. Визуальный дискомфорт с лихвой компенсировался бесперебойным наличием горячей воды, которая хоть и не была горячей в полном смысле этого слова, но давала возможность вполне сносно согреться перед отходом ко сну. Перед заселением нам вручили подарки – книги Бориса Слуцкого «Записки о войне», за что я до сих пор несказанно благодарен организаторам.
    Гостиница заселялась потенциальными участниками, они узнавали друг друга, обнимались, делились новостями, воспоминаниями, планами, я, к сожалению, был здесь чужим, хотя мероприятие сильно напоминало открытие туристического сезона, где когда-то я был своим. Озвучивание моей миссии и должности в лучшем случае вызывало нейтральную реакцию но, наверное, только ради этой поездки стоило на время побарахтаться в кипящем вареве государственной службы, к тому же дальнейшие события продемонстрировали суровую необходимость подобной работы.
    Подаренную нам книгу я перечитывал потом не один раз. Борис Слуцкий – боевой офицер, прошедший войну от начала до самого конца. Закончил ее майором, имеющим джентльменский офицерский набор – две «Отечественные войны» и «Красную звезду». Он командовал передвижной радиовещательной станцией, которая действовала всегда на переднем крае, или нейтральной полосе и поэтому ожесточенно обстреливалась. Он прошел с боями Болгарию, Румынию, Югославию, Венгрию и закончил войну в Австрии. Конечно, для облегчения восприятия следовало, быть может, отшлифовать его «записки», придав им более литературную огранку. Но все-таки ценность их, пожалуй, заключается именно в этой сбивчивой неприбранности, придающей тексту дополнительную публицистичность, повышающую доверие к написанному. А кроме прозы в книге еще и пронзительные стихи, особенно военный цикл.

          Как славно, что кончилась в мае, вторая война мировая,
          Весною все ярче и краше, но лучше бы кончилась раньше…

Прожили мы в Питере почти неделю, и программа мероприятий была очень насыщенной. Мне и раньше доводилось бывать в северной столице, но Питер, это город, в который можно приезжать бесконечно.

                *            *          *

    Впервые я увидел Ленинград с реки. Дядька мой был тогда капитаном сухогруза «Волго-Дон» и однажды летом меня взяли на судно. В навигацию, некоторые члены команды ходили по реке семьями. Нам с троюродным брательником было по 15 лет, и мы получили в пользование отдельную каюту. Все тогда было для меня в диковину – громадные водохранилища и шлюзы, речные порты и поволжские города. Я проходил с ними два лета и побывал везде от Волгограда до Питера. А в то первое лето мы, оттащив в Волгоград лес, на обратном пути загрузились в Самаре углем и пошли в Ленинград. В детстве у меня была мечта, обязательно побывать в трех городах – Волгограде, Ленинграде и Севастополе. В то лето она почти полностью сбылась. При подходе к Питеру я балдел от северной красоты. Свирь и Волго-Балтийский канал, Белое озеро с торчащими из воды куполами церквей, Онега, а когда на Ладоге попали в приличный шторм, я маялся от настоящей морской болезни. К городу подошли днем и до ночи отстаивались в Утиной заводи. А потом развели мосты, и корабль пошел через город. Был июнь,  я стоял на металлической палубе громадного сухогруза, вцепившись от восторга в леер фальшборта. И зачарованно смотрел, как в легком сумраке белой ночи мимо проплывают разведенные мосты, дворцы, соборы, Медный всадник, Адмиралтейство и другие, до боли знакомые по картинкам достопримечательности. Потом была разгрузка в Угольной гавани и капитальный аврал, в котором участвует вся команда, когда судно отмывается от толстого слоя угольной пыли. Три дня мы болтались по городу, убивая ноги в бесконечных музеях, а затем ушли через Ладогу в Питкяранты за гранитом, где я впервые непосредственно столкнулся с эхом войны.
    Рядом с причалом торчал бронеколпак разбитого ДОТа. Брат мой, который неоднократно здесь бывал, отказался сопровождать меня в изысканиях на бывшей линии обороны финских войск и только задал направление, где ее искать. Он раньше рассказывал, как лазил по линии Маннергейма, хотя став старше я узнал, что линия эта все-таки перекрывала Карельский перешеек, а мы находились на восточном берегу Ладоги. Здесь оборонительные сооружения были не столь масштабны, но все равно впечатляли. Под ногами сплошной гранит и мрамор, и было совершенно непонятно, каким образом на нем держится вся эта буйная растительность, густющий хвойный лес, мох и т.д. Половину дня я бродил по усеянным металлом разбитым окопам, забираясь  в развороченные ДОТы, в надежде найти что-либо ценное. Но это была середина 70-х, и все самое ценное отсюда давно уже выгребли. Гранитные глыбы испещрены гладкими желобами – следами мощных свёрел, которыми бурили шурфы для закладки толовых шашек. Иначе построить здесь ничего нельзя. На грунте залежи осколков причудливых конфигураций, гильзы, пули, попадались целые на вид боеприпасы, которые я инстинктивно не трогал, все-таки детство, проведенное в военном гарнизоне, давало определенный опыт. К вечеру я приволок на судно целую сумку всякой ржавой ерунды, среди которой наибольшую ценность, пожалуй, представлял диск от отечественного РПД. Брат рассказывал, что на островах, видневшихся в нескольких километрах от берега, гораздо интереснее и ассортимент военной атрибутики на порядок выше. Я упросил его подговорить кого-нибудь поехать с нами на остров, отец брата был капитаном. На следующий день спустили шлюпку, а старший механик согласился нас сопровождать. Взревел мощный мотор «Звезда» и понес легкое суденышко к архипелагу. Меня поражала чистота и прозрачность ладожской воды. В порту, у причала, сквозь водную толщу, как на картинке виднелась затопленная лодка, которая будоражила мыслями о затонувших пиратских сокровищах. Несколько часов мы шатались по острову, на поверхности которого не осталось живого места. Под ногами сплошное железо – кучки стреляных гильз у заросших окопов с иностранной маркировкой на донышках, пули, осколки, рваные противогазы и другой военный мусор, но, к сожалению, опять ничего существенного. Хотя стармех рассказывал, что лет пятнадцать назад, здесь можно было найти и оружие и каски и другую амуницию. С детства у меня была странная мечта – заиметь, или хотя бы подержать в руках, ржавый немецкий «шмайсер», знаменитый МП-40, почему-то именно ржавый. Через несколько лет, во время службы в армии, я приму участие в съемках фильма «Битва за Москву», где полк наш представлял войска вермахта. Тогда я вдоволь наигрался трофейным немецким оружием и даже настрелялся холостыми патронами, но автомат с ржавым налетом минувшей войны продолжал волновать мое воображение. Эта мечта сбудется в нулевых, после той поездки, на «Вахту памяти».
    Я вырос в военном городке и все мы тогда болели войной, оружием, техникой и т.д. Гарнизон располагался вблизи окружного полигона, с дислоцированными вокруг воинскими частями, напичканными складами с боеприпасами и оружием. Иногда что-то просачивалось на гражданку и попадало к кому-нибудь из нас. Я помню, с каким трепетом брал в руки отцовский ПМ, когда он, будучи дежурным по части, приходил домой на обед и, предварительно разрядив пистолет, давал мне его поиграть.
    Мы бредили боевыми действиями и целыми днями строчили из деревянных автоматов по воображаемому противнику, скрываясь за песчаными брустверами. Иногда, получив виртуальную пулю, безжизненно откидывались на песке, и тогда к нам бросались наши верные подруги, соседские девчонки, фронтовые санитарки, доставая из самодельных сумочек с крестом куски марли. Убедившись, что летальный исход в очередной раз миновал отважного воина, смачивали бинты водой – микстурой из многочисленных аптечных пузырьков, посыпали воображаемые раны мелом – стрептоцидом и накладывали мастерские повязки, возвращая в строй очередного раненого. Мы нацепляли дома отцовские медали и бесконечно пересчитывали их, постоянно споря у кого больше. Моему отцу не довелось воевать, т.к. он окончил училище летом 45-ого и на фронт не успел. Я жутко завидовал своему однокласснику, отец которого был простым учителем математики, но имел боевые награды. Когда я бывал у него в гостях, он всегда доставал коробку, из которой извлекал орден Славы, огромную медаль «За отвагу» с выпуклым истребителем и танком Т-28, медали «ЗА освобождение Варшавы», «За взятие Берлина». Он мог играть всем этим ежедневно. А еще, когда отец его был дома, он подходил к нему сзади и, с гордостью глядя на меня, нащупывал застрявший в спине осколок.
    Отец другого моего друга тоже не воевал, как и мой, но в конце 60-х получил орден Красной звезды. Тогда еще не было наград для поощрения офицеров за отличие в службе. Они появились позже в виде орденов «За службу Родине» и медалей «За военные заслуги». И тогда решили использовать в этих целях боевой орден, тем самым, на мой взгляд, обесценивая его, как и орден «Отечественной войны», который в 85-ом стал юбилейным. Его отец получил эту награду, как лучший в бригаде командир батареи. Он носил орден не снимая, и будучи у них в гостях, я пробирался под столом к висящему на спинке стула кителю и с благоговением трогал красивую выпуклую звезду из тяжелого серебра. В 70-х годах его отец во время боевых действий в Сирии, присутствуя там, в качестве военного советника, будет ранен и получит вторую Красную звезду и пару арабских орденов.
    Но все-таки я немного гордился отцовской медалью «За победу над Германией» и «За боевые заслуги», которую он, правда, получил за выслугу лет в 55-ом году. Ее давали тогда за 10 лет безупречной службы. За 15 давали Красную звезду, за 20 - Красное знамя, за 25 - орден Ленина. Т.о. можно было ни дня не воюя, иметь приличный иконостас. В конце 50-х эти награды были заменены на соответствующие срокам песочные медали.
    Но все-таки оружие и все что с ним связано, имело для нас больший приоритет. Однажды мне несказанно повезло. От московской железнодорожной магистрали к нашему гарнизону была протянута ветка для приема и отправки воинских эшелонов. При этой станции находился поселок железнодорожников, в котором жил один из моих одноклассников. Как-то он рассказал, что пару дней назад нашел на путях настоящий пистолет, маленького размера, только очень ржавый. Гороховецкие лагеря существовали со времен войны и там проходили обучение десятки тысяч военнослужащих. Скорее всего, трофейный пистолет был потерян кем-то еще в те далекие годы. Сердце мое замерло в щемящей тоске от осознания чужого везения. Я предложил любой обмен, а он неожиданно признался, что готов пистолет подарить, т.к. ему эта железяка без надобности. Теперь я уже обалдел от собственного везения. Просто он был гражданским «пиджаком» и ничего в таких вещах не понимал.
    На следующий день я стал счастливым обладателем раритета. Это был небольшой дамский пистолет, скорее всего «Браунинг». Рукоятка представляла из себя пустую рамку, т.к. Серега, пытаясь привести механизмы в действие, шарахнул его об рельсы, в результате чего отлетели декоративные щечки и вылетела обойма с одним патроном, все это он потом выбросил. Кто-то сказал мне, что пистолет можно реанимировать, вымочив в бензине. Отец принес пузырек с необходимой жидкостью, но я не представлял, как действовать дальше. Просто мочил в бензине прутики и мазал места сопряжения подвижных деталей, но ничего не получалось. Слух, о появившейся у меня ценной вещи быстро распространился по школе и поселку. Было предпринято несколько безуспешных попыток обмена. И вот ко мне подошел одноклассник моего товарища, который был на год старше,  я учился тогда в третьем классе, и предложил очередной обмен. Я как всегда отказался, но он рекомендовал не торопиться, т.к. у него есть, что мне предложить. Вечером мы с другом отправились на «стрелку». Офицеры со своими семьями жили в трех - четырехэтажных ДОСах, а гражданские в частных домах или в двухэтажках. Мы поднялись на обширный чердак  над вторым этажом. В сумрачном свете керосиновой лампы я обалдело смотрел на представленный взору арсенал. Больше всего поразил настоящий «Максим», со щитком, на станке, не знаю действующий или нет. К обмену была предложена отечественная армейская каска в хорошем состоянии. Но ввиду очевидной неэквивалентности предметов, к ней был практически тут же добавлен четырехгранный игольчатый штык от трехлинейки. А увидев мои метания, до кучи он приложил ложу от мосинского карабина, и я сломался. Пистолет, при всей своей ценности был все-таки ржавой болванкой, а каску можно было нацепить на голову и, прикрутив к ложе проволокой трубку, довести ее до полного сходства с настоящей винтовкой. В последствии, ложу я выменял на мастерски вырезанный из дерева «Вальтер» П-38, с орлом на рукоятке, а каску со штыком, на коробку с пулеметными лентами от «Максима» и немецкого МГ-34.  Парень же тот, пистолет все-таки восстановил. Вымочил, отчистил и, механизмы его заработали. Рукоятку он забил деревяшкой и покрасил в черный цвет. Мне не надолго дали его поиграть и я, конечно же, сожалел о содеянном.
    Вообще детство наше казалось беззаботным и счастливым. Гарнизон был напичкан тысячами солдат, но ни у кого даже не возникало мыслей, связанных с изысканными страхами современной жизни. Целыми днями мы были предоставлены сами себе и родители наши понятия не имели, где мы находимся. Мы бродили по полигонам, собирая всякую взрывоопасную дрянь. Мы уходили за много километров в окрестные леса, со множеством озер и болот, ориентируясь по одним нам понятным приметам. И ничего страшного с нами не происходило.

                *                *                *

    А в Питере, в командировке, мне посчастливилось тогда познакомиться со многими необычными людьми. Поисковики фанатично преданы своему делу. И если у черных копателей основная задача, это поиск оружия, боеприпасов, наград и т.д., в основном на продажу, то у белых – главная мечта, найти смертный медальон, и вернуть из небытия очередного погибшего. За неделю пребывания в их коллективе я узнал массу интересного. Многие оказались просто ходячими энциклопедиями второй мировой. И даже нашелся человек, историк по образованию, который защитил на эту тему диссертацию и написал книгу. К сожалению, не помню его фамилию.
    В день приезда, вечером, была организована экскурсия по городу, где они до хрипоты спорили с экскурсоводом о трактовке тех или иных исторических событий. Следующий день посвятили конференции, которая проходила в здании питерской думы. Там я увидел известного актера Александра Кавалерова, который прославился ролью Мамочки в фильме «Республика ШКИД», а сюда видимо был приглашен, как исполнитель роли Сергея в картине «Минута молчания». (Дорожники во время строительных работ натыкаются на безымянную могилу, которая подлежит ликвидации, т.к. мешает прокладке автострады. Но находятся неравнодушные люди, и по крупицам восстанавливается подвиг пятерых, пропавших в 42-ом году без вести солдат). Конференция оказалась на удивление интересной и плодотворной. Мало воды и много разговоров по теме, решение задач, обсуждение проблем и планов, награждение достойных и т.д.
    На следующий день на одном  из питерских кладбищ были торжественно похоронены летчики из недавно найденного в болоте ИЛ-2, документы их сохранились, и имена были установлены. Митинг, салют, мало чиновников и пустых речей, больше скупой конкретики. Вдоль забора кладбища выставлены в ряд столы, на них водка, нехитрая закуска в одноразовой посуде. К столам приглашаются все присутствующие – участники вахты, прохожие, бомжи, кладбищенская братия. Для 2004 года случай беспрецедентный. Подходили с сомнением, осторожно, не верили что бесплатно. Узнав, по какому поводу, выпивали не торопясь, степенно, с пониманием момента. Ни разу я не увидел суетливой торопливости, халявной жадности, ни хамства, ни пошлости. Стаканы брали аккуратно, с осознанием события, закусывали с достоинством, скромно. Не было попыток закурковать бутылку или бесплатную еду, хотя за этим никто не следил. Если что-то хотели, спрашивали разрешения забрать с собой. И вместе с разливом алкоголя по организму, вдруг накатило практически утраченное в эти смутные годы, ностальгическое ощущение единения нашего, мало кому понятного народа, сплоченного закрученной в тугую спираль тяжелой историей, общей болью, горем и памятью о страшных далеких годах. Как будто весенняя метель выкружила из параллельного мира события двадцати – тридцати летней давности. В одном строю вдоль длинного ряда столов стояли люди в пиджаках и галстуках, военной форме, оборванных обносках, просто случайные прохожие разных возрастов и полов, кладбищенские бабушки  и прочие асоциальные элементы, в большом количестве кормящиеся при подобных учреждениях. Люди стояли друг напротив друга, отворачивая лица от секущего мартовского снега, зажав в коченеющих пальцах пластиковые стаканы, и делились воспоминаниями о своих погибших, искалеченных, сгинувших на той далекой войне. Ни мата, ни пьяной бравады, неожиданные беззубые улыбки и закопченные зимними кострами просветленные лица представителей традиционной группы риска. И на короткое время, отбрасывая ранги и социальные статусы, наша непутевая нация слилась в единую дружескую массу, по которой с советских времен так скучает большинство людей среднего и пожилого возраста.
    Как-то мой школьный друг спросил  меня однажды, а смогли бы мы, вот так, как наши предки, до Берлина. Не знаю, трудно ответить с позиции современной жизни. Но мне кажется, должны были смочь, может быть не все, может быть не так, как они, может, даже лично не смогли бы в силу каких-то причин, но обязательно смогли бы другие, живущие и стоящие рядом с нами. Об этом свидетельствуют примеры 9-ой роты в Афгане, 6-ой роты Псковской дивизии ВДВ и множество других. Не говоря уже о том, что у русских людей, а под ними я подразумеваю всех жителей одной шестой части суши планеты Земля, обостренное чувство несправедливости, солдатского братства и как не странно Родины, как бы она в этот момент к ним не относилась, и кто бы  ни стоял у руля.
    Следующие дни были не менее насыщенными. Пискаревское кладбище, встреча с генералом Кирилиным – начальником управления минобороны по увековечиванию памяти погибших, одним из авторов книги потерь. Панорама обороны Ленинграда, рядом с которой стоит громадный КВ-2, который, по словам экскурсовода, хотел купить посетивший Питер Арнольд Шварценеггер. Предлагал пять миллионов зеленых, но наши не продали. Танк в идеальном состоянии, он не воевал, затонул в Неве во время переправы и недавно был поднят. Посещение выставки военных находок, организованной представителями поискового движения, где один из них создавал своеобразные произведения искусства, комплектуя их в открытых деревянных коробках. Рядом с фотографией или именным портсигаром, покореженная медаль «За отвагу», или пробитый пулей «Железный крест», распоротая гильза или пистолетная обойма и т.д. Мы посещали кадетские корпуса, патриотические клубы, встречались со школьной учительницей президента Путина, недавно написавшей о нем книгу. Бродили по Синявским высотам и Невскому пятачку, где проходили одни из самых кровопролитных боев ВОВ. В окрестных городках и местных столовых нам неизменно был накрыт обед с обязательными фронтовыми 100 гр., а в клубах концерты художественной самодеятельности.
    На Невском пятачке памятник – танк на постаменте. Несколько лет назад черные копатели, из хулиганских побуждений, взорвали танк, так что башня отлетела. Но нет худа без добра. При восстановлении под разрушенным постаментом было обнаружено огромное санитарное захоронение, после чего восстановленный памятник приобрел уже более весомый смысл.    Об уникальных находках и случаях из жизни поисковиков можно рассказывать бесконечно, но лучше доверить профессионалам, т.к. я только чуть прикоснулся  к этим событиям.  Меня искренне радовало обилие активной молодежи, желающей принимать участие в подобных объединениях.
    Но главным итогом было то, что представители московского и казанского поисковых отрядов передали нам два смертных медальона наших земляков. Они были оформлены в виде праздничного адреса, которые обычно вручают на юбилеи. В папке, обтянутой красным ледерином, размещалась вся информация о месте, где был найден погибший, месте последующего захоронения, информация о том, как туда добраться, результатах эксгумации, сроках находки, а так же содержимое смертного медальона - короткая записка в виде маленького бланка, где солдат указывал свои данные, а иногда еще что-то дописывал от себя, как правило, химическим карандашом. Часто при попадании влаги записи расплывались, содержание становилось недоступно для прочтения, и человека невозможно было установить. Но в нашем случае все сохранилось идеально. И теперь передо мной встала задача по поиску и передаче находок родственникам. На мое предложение помочь, Наталья откликнулась просьбой организовать машину, т.к. искомые люди проживали в отдаленных районах области, к тому же на диаметрально противоположных ее окраинах.

    По возвращении, я доложил начальству о результатах поездки и своих впечатлениях. Через несколько часов было принято решение об организации брифинга с участием представителей поискового движения и руководства минобразования с привлечением телевидения и местных СМИ. Я поехал в университет, где работала моя новая знакомая. В подвале одного из корпусов, находился импровизированный штаб поисковиков, где  я посмотрел раритетные экспонаты, добытые на раскопках. Их могло быть гораздо больше, но правоохранительные органы, предупредительно изымали самое интересное, под предлогом запрета на незаконное хранение оружия, оставляя только то, что уже не подлежит восстановлению. Там были ржавые, погнутые штыки, диски от пулеметов и автоматов, пулеметные ленты, каски, одна из которых редкая, т.н. «хасанка», с выпуклым ребром жесткости на теменной части, которая использовалась в войсках в 30-е годы. Боеприпасы без взрывателей и тола, трехлинейки с полусгнившими ложами и погнутыми стволами. Впечатлили полуистлевшие петлицы с офицерской гимнастерки, с хорошо сохранившимися рубиновыми кубарями, безвестного старшего лейтенанта. А напоследок, сбылась мечта идиота, Наталья достала со дна ящика заросший ржавчиной МП-40, т.н. «шмайссер», хотя Хуго Шмайссер не имел никакого отношения к его разработке и пистолет-пулемет этот был создан в 38-м году, в компании Эрма инженером Фольмером. Приняв в руки ржавую болванку, я на несколько минут окунулся в далекое детство. Механизмы автомата полностью закипели и уже не подлежали реанимации.  На пистолетной рукоятке чудом сохранились пластмассовые щечки, рожок – магазин отгнил и был отломан у самого основания, где хорошо просматривался вросший в его тело парабеллумовский патрон калибра 9 мм. Я был впечатлен и счастлив.
    В начале апреля состоялось само мероприятие. В конференц-зале министерства были сдвинуты столы, на которых поисковики разложили свои находки, потом продемонстрировали диск с видеороликом о своей деятельности. После чего состоялся короткий диалог с властью и намечены дальнейшие пути сотрудничества. Родственники погибших к тому времени были уже найдены и после того как телевизионщики отработали официальную часть, участники событий погрузились в выделенный администрацией транспорт и отправились в Сосновский район, на юг области, для вручения документов семье одного из погибших в торжественной обстановке. На следующий день, уже в гораздо усеченном составе, мы отправимся на крайний север, и как покажет практика, лучше было бы сделать наоборот.
    «Волга» телекомпании поехала вперед, дабы прибыв пораньше, установить аппаратуру и заснять самые душещипательные моменты. Остальные следовали за ней на двух Газелях. Но получилось как всегда, когда хотят как лучше. Телевидение по дороге заблудилось и мы прибыли на место события первыми.
    Небольшая деревня поразила своей нетронутостью. Т.к. район был южный, снег уже почти везде растаял. Асфальта в деревне не было, и песчаная грунтовая дорога привела к деревянному зданию школы. Здесь нас уже встречали представители местной администрации и военкомата. Мы вошли в просторный класс, где в одну шеренгу выстроился весь школьный коллектив. Два – три десятка учеников, от первого до девятого класса с напряженным любопытством вглядывались в лица приезжих. Для них это грандиозное событие – телевидение, СМИ, начальство из областного центра. Десятки пар нормальных, осмысленных детских глаз, в которых смешалось все – неуверенность, любопытство, страх, интерес. Дети готовились, в руках пожелтевшие треугольники фронтовых писем, старые фотографии. Педагогический состав из нескольких учителей, еще не утративших желание нести разумное, доброе, вечное. Мы немного пообщались, потом осмотрели помещение школы. Ностальгически удивили туалеты очкового типа, плюсом которых, несомненно, было то, что они размещались внутри здания, а не на улице. В моем детстве, проведенном в гарнизонном детском садике, были такие же, правда, это было сорок лет назад. Прошло полчаса и надо было что-то делать, телевидения все не было. Я предложил поисковикам показать свои находки, т.к. момент внезапности, о котором так мечтал оператор, был безвозвратно утрачен.
    Дети с интересом вертели в руках военные железяки, когда, наконец, появилась долгожданная машина. Я рассказал оператору, что процесс уже идет, что мы были вынуждены начать, т.к. ожидание слишком затянулось. Он стал эмоционально объяснять, что надо все вернуть назад, потому что ему нужны глаза родственников и все такое, но попытка не увенчалась желаемым успехом. Медальон вручили дочери погибшего солдата, но т.к. в момент отправки отца на фронт ей было всего пять лет, она почти ничего не помнила, поэтому ожидаемого эффекта не произошло. И вообще мероприятие несколько скомкалось и уже не соответствовало задуманному сценарию.
    Вечером, в новостях, показали короткий сюжет. На экране мелькнула группа детей, дочь ветерана, принимающая из моих рук документы, после чего последовал мой невнятный комментарий, из чего я сделал вывод о собственной профнепригодности к публичной риторике. По окончании съемок дети были отпущены, а все остальные приглашены в соседнее помещение, где в непринужденной, домашней обстановке отобедали чем бог послал. Взглянув на стол, я сразу вспомнил «12 стульев», эпизод посещения Остапом сиротского старушечьего приюта. В тот день бог послал нам чистейший, как слеза, самогон, грибочки соленые, маринованные, жареные, огурчики-помидорчики домашние, маринованный чеснок и лук, щи деревенские, котлетки самодельные, картошечку на топленом масле с укропом, пироги с мясом, рыбой, капустой, луком-яйцом, ливером, яблоками, вишней и т.д. Топленое в печке молоко, сметанку, компоты из погреба, хлеб домашней выпечки и т.п.  Я в очередной раз убедился в необыкновенной, не только душевной щедрости простых русских людей из глубинки, работающих за копейки и готовых поделиться последним с заезжими гостями. Так запомнилось мне посещение Сосновского района нашей обширной Нижегородской области. На следующий день был запланирован выезд на родину второго ветерана, теперь в диаметрально противоположную сторону, в самый северный, Тоншаевский район, на границу с Кировской областью.

    Ранним серым утром я подошел к зданию министерства, следом, с хрустом ломая ночную наледь, подкатила выделенная для нас Газель. Меня уже ожидала моя напарница по питерской командировке со своим другом-коллегой, участником чеченской компании, таким же, как и она, фанатиком поискового дела. Подождав минут двадцать и поняв, что больше никого не будет, мы вышли на улицу. Возле машины неуверенно перетаптывалась незнакомая женщина. Оказалось корреспондент газеты «Голос ветерана» - небольшого, малотиражного издания, но мы и этому были рады, хоть что-то.
    Ехали долго, часа четыре. Чем дальше мы углублялись в северные территории, тем больше контрастировала окружающая природа с предыдущей поездкой. Леса, переходя в хвойные, становились гуще и темней, а снег здесь, похоже, еще и не таял. Городок-райцентр приятно удивил своей опрятностью и компактностью. А северные люди, как и раньше, своей добродушной неторопливостью и искренним гостеприимством. Вся культурная жизнь городка ютилась на центральном пятачке, как, впрочем, и в большинстве районных центров.
    Мы посетили местный краеведческий музей, очень приличный, с небольшой, но интересной экспозицией, где присутствовала и военная тема. Директор музея, страстно увлеченная своим делом женщина, посетовала на недостаток военных экспонатов и тут же была приглашена в областной центр с обещанием поделиться. И действительно, через месяц после этих событий она приехала в Н. Новгород, где ребята щедро снабдили ее дополнительными экспонатами. Затем была короткая встреча с членами военно-патриотического клуба, состоящего всего из десятка человек, после чего перебрались в небольшой конференц-зал, где нас ждали родственники солдата.
    Вот куда надо было ехать телевизионщикам и газетчикам. Здесь была найдена родная сестра погибшего. Напротив нас сидела бабушка в чистеньком белом платочке, рядом, по сторонам, две женщины – дочь и сноха. В небольшом зале, на откидных стульях, ее внук со своей семьей, участник чеченской войны, тяжелораненый, с орденом Мужества на груди. Я всматривался в старушку – небольшого роста, сухонькая, с тяжелыми, натруженными кистями на темном подоле. Она, молча, подняла глаза на вошедших, те самые глаза, которых так не хватало вчера телеоператору.
    Начальник местного управления образования сделала короткую подводку, я встал, как всегда дискомфортно чувствуя себя в официальной одежде, которую я до этой работы никогда не носил. Сказав пару слов, передал папку тем, кто должен вручать ее по праву. Тем, кто не жалея личного времени, порой реально рискуя жизнью, копается в нашпигованной смертоносным металлом земле, вытаскивая из небытия  очередное имя, а часто еще и организуя погребение за свой счет. И тут бабуля встала, сделала два шага вперед и подняла глаза на стоящую напротив девушку. Глаза, все в этой жизни видевшего и понявшего человека. Ей было 82 года и с погибшим братом, в юности, они были очень близки, т.к. он был старше ее всего на пару лет. Взгляд ее полупрозрачных старческих глаз был в этот момент настолько выразителен, наполнен такой трагической благодарностью, что все слова сразу стали лишними и, запнувшись на первой фразе, Наталья просто протянула ей папку. Развернутую на том самом месте, где крепилось содержимое смертного медальона – записка с того света, последний привет из небытия, нацарапанный рукой, сгинувшего в 42-ом году на Ленинградском фронте, любимого брата. Бабушка провела морщинистой ладошкой по узкому клочку бумаги, прижала папку к груди и, еще раз одарив нас благодарным взглядом, молча, поклонилась в пояс. Глаза мои подернулись соленой пеленой и, на некоторое время я потерял контроль над происходящим. Через несколько секунд, когда после учащенного моргания к зрению вернулась былая острота, я увидел, что все присутствующие женщины тихо рыдают без всякой, необходимой в подобных случаях показушной надрывности. Меня охватило знакомое чувство, совсем недавно уже испытанное на питерском городском кладбище. Чувство единения с людьми, живущими со мной в одной стране, не зависящее от возраста, пола, статуса, занимаемого положения. Чувства, которого я не испытывал уже давно, которого последнее время так не хватает людям в современной жизни. Через минуту женщины уже стояли, обнявшись, и продолжали реветь, успокаивая друг друга.
    Потом все долго делились между собой радостью, а друг Натальи рассказывал всякие случаи из своей практики, в том числе подробности установления найденного бойца, которые они успели выяснить у своих коллег. Было обнаружено большое санитарное захоронение, и лежал он сверху и с краю. В сохранившихся фрагментах одежды отыскали эбонитовый футлярчик с внятной, не испорченной влагой запиской. По рассказам ребят, наших хоронили в громадных воронках десятками, а то и сотнями, в отличие от немцев, которые имели индивидуальные могилы, редко по двое-трое. Не говоря уже о том, как поставлен был у них учет. Все имели алюминиевые, овальные жетоны, практически не поддающиеся коррозии, разделенные перфорацией на две половины. Жетон просто разламывался пополам, одна половина отправлялась в строевую часть, другая оставлялась  покойному.
    А бабушка оказалась боевой, во время войны была зенитчицей. Сначала обороняла Горьковский телевизионный завод, на котором тогда выпускали радиостанции и телефонные аппараты, а закончила войну под Ригой, где поморозила себе ноги.
     Я почему-то вспомнил случай, рассказанный мне моей одноклассницей про своего деда. Из всех мужиков в деревне, которых забрали на фронт в начале войны, вернулись только двое, ее дед и еще один земляк. Отправившись на фронт в один день, они встретились через четыре года в Берлине, единственные выжившие. Вот и не верь после этого в закономерность случайностей.
    Когда все немного успокоились, наша дружная компания переместилась через дорогу, в местный ресторан, который оказался на удивление чистым и уютным. Через три часа душевных посиделок с великолепным угощением, мы отбыли домой, увозя самые теплые воспоминания о небольшом городке Тоншаево на крайнем севере нашей области и живущих там добрых и щедрых людях.
    Чиновник из меня в итоге не получился, не мое это дело, да и не каждому это дано. Но только ради той поездки и пережитых тогда эмоций стоило попробовать…

   

 P.S. 
    Так получилось, что из моих близких родственников, на фронте не был никто. Случай в России редкий. Оба моих деда умерли еще до войны, а в начале 41-ого отец вообще остался сиротой. Через пару лет их с младшей сестрой усыновили люди, у которых они с матерью тогда снимали в Москве комнату и которых я, потом знал, как своих бабушку и деда. Приемный дед, не доехав до фронта, попал под бомбежку и был ранен, а после госпиталя, опять не доехав до фронта, оказался в плену, где и провел всю войну. Ему повезло, он попал не в лагерь, а к австрийскому помещику – бауэру. Тот оказался не такой уж и сволочью, и хотя жизнь в батраках была не сахар, да все же повольней и посытней. Бабушку, активную участницу обороны Москвы, в 50-ом посадили на 10 лет, но после смерти Сталина выпустили по амнистии. А мамин отчим, второй муж ее мамы, был инвалидом по зрению и мобилизации не подлежал, умер в 42-ом году от голода.
     Отцу в 41-ом исполнилось 16, и он рвался в Московскую артиллерийскую спецшколу, но не был принят по причине малого роста и недовеса. Школа же, куда успешно поступили его друзья, в начале войны эвакуировалась в Сибирь, в Анжеро-Судженск. До июля 42-ого отец оставался в Москве, тушил зажигалки, добывал пропитание и писал письма Ворошилову, с просьбой пересмотреть его дело и добился своего. Учились в школе два года, после чего он был направлен в Ленинградское училище артиллерийской разведки, откуда после годичного курса выпустился младшим лейтенантом. Окончил он его в июле 45-ого и хоть и оказался в зоне наших оккупационных войск в Европе, в боевых действиях участия уже не принимал. А друзья, которым он так завидовал в 41-ом, с войны не вернулись. 
    Маме в октябре 41-ого исполнилось 14, и первый военный год она провела в бесконечных очередях по отовариванию продуктовых карточек, а также заботах о младшей трехлетней сестре. Школу пришлось бросить, т.к. обучение стало платным, на тот момент она окончила семилетку. С 15 лет, когда стали брать на работу, они с подругой устроились в швейную мастерскую, где шили солдатские рукавицы. Еще через год они уже подпадали под трудовую повинность, женщин забирали на торфоразработки. Брали в первую очередь молодых, бездетных и незамужних. Возвращались оттуда практически инвалидами. Они с подругой тут же уволились из мастерской и подались в ремесленное училище, эвакуированное из Ленинграда, где их обещали выучить на конструкторов. Там давали форму, питание и общагу. С 44-ого совмещали учебу с работой на ГАЗе. По окончании она стала слесарем-лекальщиком седьмого (высшего) разряда и всю жизнь этим очень гордилась. В 90-х, для тружеников тыла в военные годы, ввели какие-то доплаты, но как всегда случается с любым хорошим делом в нашей стране, записи в трудовой книжке оказалась недостаточно, нужны были еще какие-то справки. Надо было ходить по инстанциям, поднимать архивы и т.д., пришлось на это дело плюнуть.
    Интереса, пожалуй, заслуживает история ее старшей двоюродной сестры, моей тети, которую я недавно услышал на ее 90-летии. Судьба ей досталась нелегкая, она рано потеряла обоих сыновей и мужа, который был моложе ее на семь лет. И сама три раза чудом чуть не погибла. Впервые, еще в пятилетнем возрасте в конце 20-х. Они гостили у родственников на Украине и на обратном пути, в поезде, она сильно отравилась домашней колбасой. Ее еле довезли до Москвы, где доктор, допустив врачебную ошибку, вколол ей камфару, чего в подобных случаях делать было категорически нельзя. Два месяца ее спасали в Склифе после перитонита, с вероятностью выживания менее 1%. Говорят, от судьбы не уйдешь, через 60 лет от отравления колбасой, в возрасте 27 лет неожиданно умер ее младший сын, мой троюродный брат, с которым я когда-то провел две навигации на Волге.
    Летом 41-ого ей стукнуло 18. С двумя подругами они устроились чертежницами на Горьковский завод им. Ленина, выпускающий военную продукцию. В тот роковой день неожиданно решили переставить ее рабочий стол. Через два часа завыла сирена, и начался налет. Все бросились в бомбоубежище. Бомба попала в тот угол, где она работала еще два часа назад, обрушив находящийся рядом запасной выход, которым воспользовались обе подруги вместе с мастером участка. Все погибли, она же убежала через центральный, и осталась жива.
    После этих событий, уже с другой подругой, они устроились на почтовый пароход, ходивший по Волге. Во время очередного рейса в Сталинград, их, молодых девчонок, высадили на небольшой пристани, не доезжая до конечного пункта. За почтой вовремя не пришли, и они остались для охраны и передачи снятого с судна груза. Обещали подхватить на обратном пути. В Сталинграде в пароход попала бомба, никто не выжил. Целый месяц они добирались в Горький автостопом, не имея ни денег, ни продуктов. Но окружающие люди помогали, оказывается, чем меньше имеешь, тем проще поделиться. Жили на порядок хуже, но щедрей, честней, добрей и как не странно веселей. И мы следующее поколение, дети тех о ком здесь написано, эти времена, и отношения еще застали. И, в общем-то, это как раз то, чего бы мы все хотели сегодня иметь и своим детям передать.
    А услышав тетин рассказ, который я все-таки  счел достойным к настоящему изложению, теперь все время думаю, неужели ее послевоенная судьба есть страшная плата за те случаи божественного провидения и чудесного спасения…