Выродок 6

Предыдущая страница http://proza.ru/2016/11/27/1233

С порога я понял, что что-то случилось. На красивом лице моей жены читалась тревога и досада; из шиньона на затылке выбилось несколько прядей, чего при обычных обстоятельствах быть не могло, ибо она тщательно следила за собой и была донельзя педантична во всем. Я поспешно и легонько коснулся губами её щеки - самая щедрая нежность, на какую я был способен вне супружеского ложа. Она уже привыкла и ценила эту скупую ласку так же, как если бы я страстно расцеловал её.

Я мельком заглянул в её огромные глаза и заметил, что она была полностью растеряна. Из комнаты доносились всхлипывания, и я не сразу понял, что это был плач ребёнка. Я тоже растерялся и внутренне весь начал метаться, а внешне как будто заледенел. Хладнокровно снял обувь, повесил в шкаф пальто и прошёл на кухню. Меньше всего мне хотелось сейчас здесь находиться, не знаю, почему, но я сразу почувствовал себя виноватым, неизвестно, в чем, - и во всем одновременно.

Войдя с холодной осенней улицы, я хотел согреться, поэтому начал делать себе чай. Может быть, когда-то в детстве мне хотелось, чтобы обо мне кто-то позаботился, но сейчас я уже привык полностью обслуживать себя сам. Это было выше моих сил, - о чем-то попросить мою жену. Конечно, она заботилась обо мне, но я предпочёл бы, чтобы она этого не делала, потому что всякий раз начинал чувствовать себя крайне обязанным.

Я налил чай себе и ей, поставил обе чашки на стол; травяной чай так приятно пах всем разнообразием летнего поля и обещал успокоить волнение. Жена посмотрела на меня с благодарностью и собиралась положить ладонь мне на щеку. Я позволил, но почти сразу отстранился.

Ребёнок в комнате не унимался, он выл на разные тона, бросал, видимо, какие-то игрушки. Соседи уже пару раз красноречиво постучали по трубе радиатора. Жена все время порывалась  идти к ребёнку, но ей нужно было как-то и меня вовлечь в воспитательный процесс.

- Что случилось? - спросил я. Она, похоже, только и ждала моего вопроса. Она очень волновалась и переживала, потому что беспрестанно крутила в пальцах кончик пояса своего халатика.

- Я не знаю, Олег, как реагировать. Я сорвалась и накричала на него. Помнишь девочку, с которой он постоянно играет на площадке? Они всегда так хорошо играли, на днях он подарил ей свой подъёмный кран...

- Это ведь была его самая любимая игрушка?

- Да, я сама удивилась... А сегодня произошло необъяснимое! Я не знаю, как теперь смотреть в глаза её родителям... Он внезапно забрал назад свой кран и ударил её прямо по лицу!

- Сильно?
- Наотмашь. Ты бы слышал, как она плакала!

Нет уж, спасибочки! Это очень хорошо, что меня там не было и что я этого не слышал, - ибо я понятия не имел, как разрешать такого рода конфликты и всякие там воспитательные моменты. Они всегда казались мне намного глубже и сложнее, чем я мог себе представить. Выше моего понимания. От этого я казался себе ужасным мужем и отцом. Я не мог толком позаботиться ни о моей жене, ни о ребёнке; я не понимал их ожиданий и потребностей.

Любой другой мужчина, глядя на мою жену, назвал бы меня мудаком. По понятиям большинства, я должен был расшибиться в лепешку, чтобы обеспечить ей беззаботную жизнь, ибо моя жена была большая умница и очень красивая женщина. Я старался, но все мои усилия казались мне жалкими, все, что я бы ни делал и ни преподносил ей - недостаточным и недостойным такой женщины, как она. Я казался себе жалким импотентом рядом с ней и не понимал, что она делает рядом со мной в этой жизни. И осознание моего недостоинства перед ней не только не сближало, но ещё больше отдаляло меня от неё. Уж не знаю, что там было у неё в голове... У меня есть несколько предположений, но о них позже.

Ребёнок. Ребёнка звали Егор. Егор Олегович. Отчество было, пожалуй, единственным, что нас с ним связывало, потому что ребёнка мы взяли из детского дома. Жена так захотела. Не знаю, как-то так получилось, что вопрос о кровном ребёнке у нас ни разу не встал. И похоже, что ни она, ни я особо не тревожились по этому поводу. Думаю, жена решила усыновить ребёнка по тем же внутренним предпочтениям, по которым вышла за меня замуж. Я был согласен на этот шаг, вернее, я не имел ничего против. Мне хотелось сделать хоть что-то приятное для жены. И ребёнок так и остался для меня РЕБЁНКОМ, я никогда не ощущал и не называл его своим.

Как глава семьи я должен был что-то сделать, встать и что-то предпринять. Ожидание моей реакции повисало в воздухе давящей на голову паузой.

- Говоришь, что отругала его?
- Да.
- Ты и раньше ругала его, но он никогда так не плакал...
- Я не знаю, это ты у нас разбираешься во всех нюансах детского плача...

Я допил чай, встал и пошёл в детскую, как на Голгофу. Я чувствовал себя так скверно, как будто исполнял какую-то тяжелейшую повинность. Егор сидел на полу, окружённый разбросанными игрушками, среди которых я заметил сломанный подъёмный кран. Если так, то дело совсем плохо! Это обычные мальчики в пять-шесть лет ломают все, что под руку ни попадётся, с целью развить свои изобретательские способности. А дети сироты ломают игрушки от отчаяния,  - уж это я знал наверняка.

Конечно, он плакал от того, что получил от матери, но это была не главная его беда. Увидев меня, он затих, - он всегда  затихал, когда я к нему приближался. Жена дала нам возможность остаться наедине, хотя я чувствовал, что она стоит около комнаты и напряжённо вслушивается. Меня вся эта ситуация жутко смущала.

Я присел на корточки возле ребёнка. Надо же, на следующий год ему уже идти в школу! При этом нам пока удалось сократить разрыв со сверстниками только в умственном развитии: ребёнок прекрасно умел считать и знал буквы. Но, что касалось его психического развития, то тут отставание обозначалось с куда большей силой и отодвигало его назад года на два.

Я не умел разговаривать с детьми на их детском языке, нежничать; максимум, на что я был способен - говорить со спокойствием в голосе, и это действовало на ребёнка гипнотически.

- Что там случилось сегодня на площадке, что ты так разозлился? - спросил я. 
- Марина не захотела со мной играть.
- И что же она делала?
- Она играла с Максимом.
- А кто это, Максим?
- Это новый мальчик. Они недавно переехали, - Егор снова всхлипнул, но в моем присутствии не решался расплакаться. Он никогда не видел, чтобы я плакал, - и это внушило ему, что со мной плакать не стоит.
- И они играли с твоим подъёмным краном?
- Да. А откуда ты знаешь?
- Догадался. Знаешь, что я тебе скажу: ты не сможешь в жизни бить по лицу всех людей, которые тебя не любят. Так что давай, заканчивай там, где начал, договорились? Я надеюсь, что мама мне больше ничего такого не расскажет...

Я всегда очень страдал от перспективы таких пусть и коротких бесед, во время и после них. Мне все время казалось, что я говорю что-то, а меня не понимают, не способны понять, потому что мысль моя не ясна, а язык заплетается. Я говорил слишком вымученно, слишком по-взрослому, я не умел мыслить образно и вообще не умел шутить, хотя это было бы не лишне с детьми. Мне казалось, что мои слова настолько громоздки, что они "припечатывают" людей, а для понимания детей вообще неподъёмны. 

Тем не менее, я прекрасно понимал, что сейчас больше всего нужно Егору, - сам в его возрасте желал этого больше всего на свете. Но я не в состоянии был дать ему эту драгоценную ласку, - шут его знает, почему. Может быть, как раз оттого, что тогда, очень давно, никто так и не удовлетворил мою самую желанную потребность. Мне не хотелось дарить своё тепло (если оно у меня вообще было?), в какой-то момент я даже почувствовал отвращение к Егору, его заплаканному лицу и распухшему красному носу. Я понял: если пробуду здесь ещё хоть минуту, меня просто вырвет тем сендвичем, который я съел по дороге домой.

- Надо же, - сказала жена, когда я вывернул из комнаты и наткнулся на нее. - Я все выговаривала Егору, зачем он это сделал. Мне и в голову не пришло спросить, а почему...

- Не ругай его больше за этот поступок, - выдавил я. - Он сделал это не со зла. Ему просто хочется любви, и не только нашей. Пойди обними его - ему сейчас этого хочется больше всего...

Следующая страница http://proza.ru/2016/12/03/1375