Альбом

Моим детям Лёне и Миле

   

В двенадцать лет папа остался без родителей, и тётя отдала его на обучение к портному Березовскому. У Березовских не было своих детей, и они относились к папе, как к своему сыну. Жили Березовские в большой четырёхкомнатной квартире на третьем этаже по улице Земской напротив вокзала. Квартира имела два входа – парадный и чёрный. Когда в советское время началась кампания по уплотнению, Березовский разделил квартиру пополам, оставив себе меньшую часть с чёрным входом, а папе (он уже был женат) отдал лучшую часть с парадным входом.

 К слову, когда вспоминаешь, что вытворяла советская власть, в голове не укладывается, как такое вообще возможно. Я не имею в виду именно кампанию по уплотнению. Было и похуже, и значительно хуже. Сейчас все всё знают, но, мне кажется, воспринимают так, как будто это было где-то совсем в другой стране, да и, вообще, было ли.

В день папиной свадьбы Березовский подарил папе альбом для фотографий. Этот альбом был настоящее произведение искусства. Сейчас такие не делают. Это была книга большого формата с толстым переплётом, обтянутым синим бархатом, и толстыми же страницами. На бархате было барельефное из литого серебристого металла изображение идущей женщины в мифических развевающихся одеждах, над ней ангелочки. Углы обложки были отделаны таким же серебристым металлом. В левом верхнем углу была прикреплена медная полированная пластинка с гравированной дарственной надписью. Торцы страниц были также серебристого цвета. Сбоку альбом имел застёжку особой конструкции из такого же серебристого металла, что и барельеф.

Я любил рассматривать этот альбом, трогал выпуклости барельефа, застёгивал и расстёгивал застёжку. На внутренней стороне обложки во весь её размер был портрет четы Березовских. Самого Березовского я не помню, а фотографию его помню хорошо. На фотографии Березовский меньше всего похож на традиционное представление о портном. Бритая голова, бритое же лицо, светлый костюм с галстуком, спокойный взгляд. Мне казался он больше похож на банковского служащего. У жены его были длинные волосы с пробором посреди, убранные назад в клубок, как часто в то время носили пожилые еврейские женщины. Когда я смотрел на эту фотографию, я всегда вспоминал их трагическую судьбу. Незадолго до войны его жена погибла под трамваем. С приближением немцев к Одессе мы начали собираться в эвакуацию, мои родители звали Березовского с собой, но он отказался. Он не верил в зверства немцев, о которых рассказывали беженцы. Он помнил немцев по первой мировой. Тогда немцы относились к евреям очень хорошо. Березовский остался. По рассказам соседей он послушно пошёл на сборный пункт, как было приказано. Согнанных евреев немцы заперли в бывших артиллерийских складах на окраине города и подожгли. Несколько дней из города было видно зарево и чувствовался запах горелого мяса...

Были мне интересны и другие фотографии в этом альбоме. Многие фотографии были сделаны очень фундаментально, хорошо ретушированные, на твёрдой бумаге, с узорами по контуру, с золотыми тиснёнными буквами. Люди, их одежда, мебель – явно не из нашей жизни. Всё это были родственники моих родителей. Многих уже не было в живых. Некоторых я знал и видел.

 Судя по фотографиям, мои родственники были приличными состоятельными людьми. Среди прочих была фотография раввина, такой тоже был среди моих родственников. Живого раввина я никогда не видел, и мне было интересно рассматривать эту фотографию. Это был бородатый старик в ермолке в очень солидном каком-то не нашем сюртуке. Запомнилась мне фотография моей мамы в двухлетнем возрасте. В большом кресле с резными ручками сидела светловолосая кудрявая девочка, в платьице, с босыми ножками. Умиляли серёжки в ушках. Лицом она уже похожа на ту взрослую маму, которую я привык видеть в жизни. И всё-таки, трудно было представить, что мама была когда-то такая маленькая. Был и я в раннем детстве. Я был после тяжёлой болезни. Возле угла какой-то белой мебели стоял полный мальчик в коротких штанишках, с большим бантом на груди. Волосы мои тоже были светлы и кудрявы. Кстати, я ещё не похож на того, кого видел в зеркале. Была фотография маминой семьи в полном составе. Бородатый высокий мужчина, мамин отец и мой дед, мамина мама и пятеро детей. Моя мама самая старшая, ей на фотографии лет десять, двое младших братьев с разрывом в два года и двое крошечных близнецов. Один сидел на руках у маминого отца, другой у матери. Была и фотография жены и детей дяди Тони, маминого брата. Они остались в оккупированном Гайсине и также погибли. Посреди сквера в центре города немцы вырыли громадную яму и в ней закопали живьём евреев города. Среди них были тётя с детьми. Я вглядывался в их лица на фотографии, и в моих фантазиях они чудом избегали смерти. Мальчика, т.е. моего двоюродного брата, как и меня, звали Миша и, может быть, поэтому мне иногда казалось, что это я был на его месте. О их судьбе дядя Тоня узнал от очевидцев. Часть, в которой воевал дядя Тоня, освобождала Гайсин. Соседи рассказывали, что ещё несколько дней земля шевелилась в том месте, и слышны были из-под земли стоны.

Потом появились фотографии военных лет. Дядя Тоня в офицерской шинели и в шапке, с большими рукавицами в руках. Он после ранения. Рукавицы заслоняли пальцы одной из рук, и мои родители, когда получили эту фотографию, думали, что так сфотографировано умышленно, чтобы не видно было, что нет пальцев. Потом выяснилось, что пальцы целы. Была также фотография дяди Яши, второго маминого брата. Он в морской офицерской форме среди своих сослуживцев. Была в альбоме уже фотография меня в годы войны. Я пострижен наголо, на мне рубашка из гимнастёрочной ткани. На этой фотографии я уже похож на себя.

Во время войны в эвакуацию среди немногих вещей мама забрала и этот тяжёлый альбом и тащила его через всю страну. После смерти родителей сестра оставила альбом у себя. Потом в суматохе отъезда в Израиль она отдала его кому-то из остающихся. Сейчас я очень жалею, что мы не сохранили этот альбом. Многое в молодости не кажется таким значимым, многое не ценишь, ни вещей, ни людей, ни их отношения к тебе, ни их рассказы о своей жизни. Я жалею, что мало расспрашивал родителей об их жизни и родственниках. А ведь их жизнь и их время ушли вместе с ними.

Когда я пытаюсь рассказать своим детям о прошлом, я вижу, что это их также мало интересует, как мало интересовало меня в моей молодости. Может быть, также и поэтому хочется перенести на бумагу то немногое, что я знаю о прошлом и ещё помню.