Комиссар и тёрки о морально-волевых

Северо-Западный фронт.
Новгородская область, Старая Русса-Демянск-Рамушево.
Зима 1942 года.
   
     Бань в достаточном количестве не было. А солдат, между прочим, половину своей жизни проводил во влажных и грязных землянках. Ему постоянно приходилось ползать, все время что - то рыть, копать, тащить и перетаскивать. В конце концов, тонуть и плавать в болотной жиже. Конечно, все красноармейцы были чумазыми с головы до пят. Этакие грязные дистрофики с опухшими от голода рожами, без должной бодрости и выправки. Жалкие фигуры некоторых бойцов выражали лишь отчаяние. В результате выглядели солдаты, как последние недоноски, дрыщи поносные. Дивизионные прачки стирать им не успевали. А самому бойцу было не с руки.  Вместо мыла в бочках, привозили жидкую щелочь. Вязкую эссенцию по - братски делили между собой и разливали по ведрам. Но эта субстанция слабо походила на моющее средство.
Но зато полковой комиссар в белоснежном полушубке, брезгливо смотревший на наши скелеты, был всегда сытый, румяный постоянно слегка навеселе. Он был невероятно чистеньким, опрятным и даже не снисходил до разговоров с нами. Политработнику было западло тратить нервы на солдатское скотосырьё для "передка". Поэтому властелин идеологий никогда не ругался, не кричал, а берёг драгоценное здоровье для послевоенной гражданской жизни. Всё его общение ограничивалось тёрками о морально - волевых и только в штабе.  Мы для него были никто, и звать никак.
Бойцы сплошь и рядом были завшивевшими. Блохи и сами вши были чрезвычайно голодными, как и полуобморочные солдаты. Но, в отличие от нас, очень злыми, прожорливыми, кусачими и прыгучими. Набравший дармовой энергии кровосос прыгал на расстояние в 30 раз превосходившее длину своего тельца. Аж зависть брала. Вот бы и человеку так. Спокойно через 25 этажный дом можно было бы перемахнуть. Не говоря уже, что от пули убежать и даже не подпрыгивать. Смех смехом, но приходилось терпеть, даже сквозь слёзы. А по случаю и вылавливать руками.
Лекарств от изъедавшей солдат и поедом их евшей заразы не было. Дезинсекцией приходилось заниматься самим. Постоянно чесавшуюся от укусов кожу натирали золой. Обманка была такая. После втёртого в живую плоть пепла чесалось уже не тело в месте укуса, а само расцарапанное естество, но уже на большей площади. 
Когда было уже совсем невтерпёж, раздевшись догола, кровососущих насекомых тварей поджаривали или пропаривали прямо в одежде на костре. Жирных ленивых гнид вылавливали просто руками. Но надолго эта процедура не помогала. До сих пор помню щелчки раздавленных между ногтями больших пальцев жирных и бессмертных гнид. Сочные, упругие с лопающимся хрустом, словно звуки от пробки вылетающей из горлышка пузырька.
Но после очередного боя всё повторялось заново. Педикулёз был по определению составляющей Красной Армии. Думаю, что и у немцев ситуация была не лучше. Условия - то на фронте с обеих сторон были в абсолюте одинаковыми.
Брюшной тиф врачам удавалось вылавливать в зародыше. Да и как он мог распространиться, если солдатик жил от боя до боя. А там незаметно и конец наступал. Поэтому больные заразу по эстафете ну, никак не могли передать. Одно слово лучше живые и со вшами, чем в земле с червями!
       Однако нелегка была участь солдата. Огромный, равнодушный мир войны наваливался на него и беспощадно подминал. Казалось, что ещё чуть-чуть и он уничтожит оставшихся в живых своей безмерной колоссальной прожорливостью вперемешку с бесчеловечностью. Незаметно, но многие становились тенью от самих себя. Наступало безразличие ко всему. К приказам, к жизни, к смерти, к обеду и гибели друга. Ко всему. Уже не хотелось горяченького супчика, тёплой землянки, покоя. Возникала рабская покорность к существованию или не существованию. Напрочь  стиралось ощущение времени.
       Вся жизнь измерялась командами от приказа до приказа. Становилось совершенно безразлично, какую указивку выдумает начальство из своего тёплого блиндажа. И куда пошлёт. То ли в лес по пояс в снегу, то ли в болото в арьергард, то ли сопровождать убиенных до погребальника, что в двух километрах от "передка". В солдатскую голову забиралась понурость, серость и безысходность. Возникало полнейшее равнодушие к жизни и к себе любимому.
       Но зато полковой комиссар в белоснежном полушубке, брезгливо смотревший на наши скелеты, был всегда сытый, румяный постоянно слегка навеселе. Он был невероятно чистеньким, опрятным и даже не снисходил до разговоров с нами. Политработнику было западло тратить нервы на солдатское скотосырьё для "передка". Поэтому властелин идеологий никогда не ругался, не кричал, а берёг драгоценное здоровье для послевоенной гражданской жизни. Всё его общение ограничивалось тёрками о морально - волевых и только в штабе.  Мы для него были никто, и звать никак.
    
166 стрелковая дивизия, 517 стрелковый полк, 2 миномётная рота.
Командир 3 миномётного взвода, лейтенант Щербаков Иван Петрович
(28.10.1923 г.р.)