Идеология и практика новой нормы

Впервые опубликовано на http://levoradikal.ru/

Понятие "новой нормы" (new normality) появилось в языке экономистов вскоре после первой волны мирового кризиса 2008 года. Поначалу рыночные авгуры делали хорошую мину: подумаешь — циклический спад, ничего особенного, скоро всё наладится. Однако время шло, а ситуация ухудшалась. Вкачивание денег в гибнущие банки бумерангом ударило по госбюджетам, а последующее "затягивание поясов" предсказуемо обвалило потребление: порочный круг кризиса! Ожидаемые "зеленые ростки" восстановления чахли на корню, а режим экономической строгости и урезания бюджетных расходов превратился из экстренной меры в в долгосрочную политику, стремительно захватив почти весь мир. Какое-то время последней надеждой капитализма оставался Китай, но теперь видно, что пандемия кризиса поразила и Поднебесную.

Когда стало ясно, что мир стоит не перед "обычным" спадом, а перед системным кризисом — напускной оптимизм буржуазных аналитиков уступил место черной безнадеге. Идеологи капитализма были вынуждены открыто признать: система больше не работает, она обанкротилась. Однако, разумеется, наивно было бы ждать от них идей радикального переустройства. Буржуазная аналитика вообще не склонна к решительным обобщениям. Она не замечает глобальных перемен, пока не ударится в них лбом, а ударившись — попросту экстраполирует в будущее новый тренд. Так прозошло и в нашем случае. Еще в 2009 году авторитетное издание "The Economist" заявило: "Рано или поздно мы вернемся к нормальной жизни. Но это будет новая норма". Новая норма — значит, перманентный экономический упадок, социальные контрреформы и строгая бюджетная дисциплина на десятки лет вперед. Так, международная Организация экономического сотрудничества и развития пророчит развитым странам 50-летнее замедление экономического роста — с 1,19% в этом десятилетии до 0,54% между 2050-м и 2060 годами.

В поисках причин столь масштабного провала экономисты задействуют всё богатство фантазии. Кто-то, например, винит "потребительские амбиции плебейства", помноженные на демографический взрыв: рабочий класс добился повышения доходов, впал в потребительский раж, а в итоге темпы роста потребностей обогнали темпы производства: "Теперь не потребление должно догонять производство, а наоборот. Догонит ли?" ("Неприкосновенный запас", № 10, 2015.) Эта экономическая версия элитаризма в духе Ортега-и-Гассета — мол, не элита правит толпой, а толпа диктует волю элите — явно не совпадает с фактами. Очевидно, что отставание производства от потребностей должно сопровождаться товарным дефицитом, а перед нами обратная ситуация: уже взрыв жилищного пузыря в США 2008-го (с которого и начался мировой кризис) оставил по стране многие тысячи пустующих домов. То же самое и в Европе — классический кризис перепроизводства.

Другие заглядывают дальше. Говорят, например, о достижении максимального КПД производительности или об исчерпании потенциала технического прогресса: не в рамках данной формации, но для рода людского вообще — гипотеза столь же неопровержимая, сколь и недоказуемая. А теоретики, наподобие Ангуса Мэдиссона или Роберта Гордона, рассуждают: с чего мы, собственно, взяли, что ускоренный рост производительности вообще является критерием успешного развития общества? Может быть, это не правило, а историческая аномалия? Ведь и древний мир, и средневековье развивались крайне медленно: Гордон подсчитал, что за период с 1000 по 1820 г. всемирный ВВП на душу населения рос на 0,04% в год. О чем же беспокоиться? Человечество возвращается к естественному ходу вещей.

Добавим, что нормой этих прекрасных эпох были и 30-летняя продолжительность жизни, и страшные эпидемии, и безграмотность, и нищенский (на грани физического выживания) уровень жизни, и жесточайшая эксплуатация для большинства населения. Все эти прелести напрямую вытекали из низкого уровня развития производительных сил. Правда, хоть и вопреки логике, к этой "норме" возврата не планируется — по крайней мере, пока. Там видно будет.

Понятно, что в общеисторическом аспекте такие рассуждения не выдерживают критики. Достаточно задаться вопросом: почему "норма" низкого роста не смогла увековечить феодализм? Более того: что же всё-таки заставило человечество перейти от рабовладения к феодализму, что, в свою очередь, положило конец средневековой "стабильности" и запустило маховик буржуазной погони за экономическим ростом — что, как не потребность в повышении производительности труда? Что еще можно считать материальным, безусловно формализуемым мерилом такого отвлеченного понятия как "прогресс"? Если отбросить идеалистические концепции типа "развертывания абсолютного духа" и держаться земной почвы, то возможен лишь один ответ: история людского рода в своей первооснове есть история безостановочного роста экономической производительности, порождающей соответственные ей общественные институты.

Наша планета поставила много экспериментов, наглядно доказавших преимущество более производительных обществ над отстающими. Конечно, на малых дистанциях этот принцип работает не всегда — например, древние цивилизации нередко гибли от нашествий варваров, которые стояли на гораздо низшем социально-экономическом уровне, — но и в этих исключительных случаях первопричина была всё той же: ничтожный уровень производительных сил человечества той эры еще не позволял создавать устойчивые структуры, способные без вреда перенести любой удар. Разница между древними цивизациями и варварством была слишком мала, чтобы полностью выявить их преимущество. Когда аналогичные общества доколумбовой Америки столкнулись с испанским завоеванием — результат оказался самоочевиден.

Однако, возможно, мы ломимся в открытую дверь? Никто не предлагает остановить ход истории. Речь не о самом росте, а всего лишь о его темпах. Всего лишь! Но в этом-то и дело. "Буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях производства, не революционизируя, следовательно, производственных отношений, а стало быть, и всей совокупности общественных отношений. [...] Беспрестанные перевороты в производстве, непрерывное потрясение всех общественных отношений, вечная неуверенность и движение отличают буржуазную эпоху от всех других", — эти слова "Коммунистического манифеста" точнейшим образом описывают динамику капиталистического строя. Феодальная экономика могла ползти черепашьим шагом. Капиталистическая — нет: без динамики развития она обречена на регресс.

Предлагаемая терапия смехотворно убога. Еще в 2008 году, по инициативе тогдашнего президента Франции Николя Саркози, была создана весьма представительная международная комиссия с участием двух экономистов-нобелиатов Джозефа Стиглица и Амартии Сена. Итогом работы комиссии стал труд «Неверно оценивая нашу жизнь: почему ВВП не имеет смысла?».

Высокие ученые неожиданно открыли, что объем валового продукта, оказывается, не может служить приемлемым критерием экономического и социального прогресса. Не спрашивайте, почему эта идея не приходила им в голову (или по крайней мере, не провозглашалась официально) раньше — в период экономического бума, когда темпы роста кружили голову и казались вечными будто зведное небо над нами и нравственный закон внутри нас. Нет, именно сейчас, когда мир встал перед десятками лет будущей стагнации, а рост ВВП готов слиться с нулем — именно сейчас мудрецы открыли порочность этого понятия и пришли к необходимости изменить... что бы вы думали? Процесс производства? Нет. Всего лишь критерии учета, "измерения благополучия".

Попросту говоря, поступать мы будем по-прежнему, а вот считать иначе. До чего удобная позиция, не правда ли? Ценой нехитрого умозрительного выверта крах превращается в новую линию развития: как говорится в старом анекдоте, "мы не отступаем, мой генерал, — мы наступаем в обратном направлении!"

Если экономика стагнирует — спрячем показатель роста. Ведь есть столько замечательных вариантов! Можно оценивать благосостояние, скажем, с экологической точки зрения: тогда остановка заводов и обезлюдение депрессивных городов смело записывается в актив. Чем меньше антропогенного воздействия — тем лучше. А идеалом такого вектора "развития", безусловно, станет каменный век. Не хотите в пещеру? Можно учитывать, например, "субъективное ощущение благополучия" — пожелание само по себе прекрасное, жаль только, авторы доклада мало что не знают, как этого благополучия добиться, но и растерянно признают, что даже и формализовать этот показатель толком невозможно. Неволей закрадывается циничное подозрение: может, затем он и придуман?

Ни в объяснениях, ни в предложениях ни говорится ничего об изменении производительной структуры общества. (В крайних случаях, и очень робко — о распределении.) Капиталистический способ производства выносится за скобки. Но и странно было бы, если буржуазия нашла выход из тупика, когда она с а м а и есть этот тупик.

Вопреки унылым прогнозам буржуазных аналитиков, развитие науки и технологии в начале XXI века дает основания для самых оптимистичных прогнозов в отношении творческих сил человечества. Авангардные отрасли знаний скорее захлебываются в море новооткрытых фактов, чем страдают от их недостатка. Вопрос сейчас в другом — в принципиально новых теориях, которые помогут их обобщить. Мир стоит на грани прорыва, который со временем неизбежно найдет практическое выражение в прикладных технологиях. Но такой прорыв невозможен без обобществления ресурсов и производительных сил — даже не в национальном, а в международном масштабе. Иначе говоря, он невозможен в рамках капитализма.

Это понятно всем. Главное содержание рассуждений о "новой норме" в том, что отныне капитализм на п а р а д и г м а л ь н о м уровне признает неспособность серьезно развивать производительные силы. Былые спекуляции Фукуямы о политическом "конце истории" выглядят радужной болтовней в сравнении с концепцией "новой нормы". Сколько ни отделывайся идеологическими кульбитами, это — точка гибели для любого общества, пережившего себя. И естественно, что любое такое общество, мыслящее по принципу "человечество — это я", исторгает свой предсмертный бред — эсхатологические страхи, бездоказательные, но крайне показательные. Вы не в силах идти вперед, господа капиталисты? Освободите дорогу!