Старинное зеркало

    Костян притормозил у сторожки гаражного кооператива, из окна выглянул знакомый охранник, Сергеич.
 - Здорово, Костя! - давненько не появлялся, на обратном пути загляни, я чайку заварю индийского, хоть потолкуем малость.
 - Хорошо, Сергеич, обязательно загляну, - потолкуем ...
   Гараж находился в глубине кооператива, на самой дальней улице.  Пятый год пошёл, как похоронил отца, без отца осиротел Костян. Вроде и виделись не так часто, а не стало бати, - и загрустил сын, затосковал. В гараж проскочить? - без бати так и не осмелился, каждый раз отговорки: дела, мол, - которым конца краю не видать. А сколько связано с этим гаражом! По сути, только здесь они - отец и сын - по-настоящему узнали друг друга, сблизились. Отец был настоящим, - самим собой, - таким оставался до конца. Костян малость не дотягивал, так ему казалось, но старался изо всех сил, особенно в последнее время, когда жизнь покатилась под горку ...
   Иногда приходилось отступать, - выжидать, - с одной лишь целью – не прогнуться. Затихал на время, затаивался. Обид не забывал: возвращал с лихвой и в самый неподходящий для обидчика час. Скажете «не гуманно», - зато справедливо! Без «хребта» в наше время не выжить.
 … «Другие были времена при отце: проще было оставаться самим собой» - рассуждал он, играя желваками и потупив глаза, когда надо было бить в челюсть так, как он умел это делать. Не раздумывая, коротко, точно, - посылая очередного клиента в «отключку». Улица научила не медлить, не сомневаться, но и на рожон не лезть. Каждодневные драки закалили характер, поставили удар. Костян потер поврежденную руку: «домахался … растудыть твою … - эх, были времена» …
 … «Давненько не заглядывал в гараж. Пять лет как похоронил отца; за два года до этого ушла мама. Точно лет пять. Летит времечко – не поспеть за ним».
    Гараж навевал незабываемые, теплые воспоминания. Костян вспомнил, как они с отцом «капиталили» движок на отцовском москвиче. «Запорол» двигатель Костян. Куролесил в то время по полной. На месте бати за такое накостылял бы по первое число. Но отец был мудр и великодушен. Последний раз от души приложился в классе восьмом. Сам батю и спровоцировал, буркнув: «только обещаешь» … - что-то в этом роде. У бати не рука – молот! Еле очухался, перепугав родителя. Отец зарёкся руку подымать на сына, - любил потому что и доверял.
Отношения в то время между сыновьями и отцами не просто складывались. Отцы и войну, и лагеря; и почёт, и унижение вынесли на своих плечах. Не многие целыми воротились - большинство из кусков: поломанные, распятые, окаменевшие. Из раскалённого горна войны да в лед заполярья. На скорую руку потом штопали – на «живульку» - абы как. Не до сантиментов было: толпами на лесоповал, редкой шеренгой обратно. Из героев да в «зеки»; из «зеков» - снова в герои. Без потерь не обошлось …
    Замолчали отцы. Прорывало редко - в крепком подпитии. Опалят бывало нутро парой стаканов «московской» … - о Москве и вспомнят. Хлебнули фронтовики лагерной «баланды» и с глаз долой - от всевидящего ока «социализма». В Сибирь подались, в родную. Куда же ещё?
 … С гаражом Костян неделю провозился. Решил всё «по полочкам». Тут, считай, несколько поколений: в письмах, открытках, старинных фото, и разных вещах-предметах свою жизнь «закодировали». «Выходит пришло время шифры подбирать».
«Неужели у всех так – размышлял Костян, листая старый альбом с пожелтевшими фото – не успел уму-разуму набраться и всё - финиш! – пора в дорогу … Несправедливо это. Только, вроде, разбираться начал, догадываться, что к чему, а тут … эх» …
 … Книги особенно тщательно упаковал. Решил осенью библиотеку домой перевезти и потихоньку начать читать классику. Представлять своих дедов, прадедов, отца за чтением. «О чём они думали? - о чём мечтали? – были ли счастливы»?
    «Да чего там, - с собой хочу познакомиться поближе, пока не поздно. Как-то неуютно становится. Будто в аквариуме живу с мутными стеклами. Успеть надо … - успеть на простор вырваться» - рассуждал Костян.
 … На глаза попалось старинное зеркало. Он и забыл о его существовании давно. Это зеркало передавалось по наследству: от бабушек дочкам … - Костяну от мамы досталось. Зеркало ещё до революции привезли купцы из Китая, проводником у них подрядился мамин дед. Так купцы отблагодарили проводника за его «порядочность», предупредив, что зеркало то ли из Индии, то ли из Непала и «оно, мол, не совсем зеркало». И бабуля предупреждала: «Ты с ним поуважительней, внучок, оно много чего рассказать может; занятный собеседник, скучать без него буду».
Костян тогда не придал значения её словам, усмехнулся только: «Ага, окно в параллельные миры. Читали, грамотные» … - что-то в этом роде ответил.
Зеркало погрузил на заднее сиденье старенького джипа, благо оно было небольшим. Овальное, в старинном переплёте из прочного тростника. «Восток!».
Дома повесил на стену в ванной комнате. С этого дня всё и началось …
    Утром, тщательно выбрив щёки и подбородок, фыркая, как когда-то отец, ополоснул лицо холодной водой из крана; по старой армейской привычке щедро плеснул одеколона в ладонь и, плотно зажмурив веки, растёр ароматную жидкость по лицу. Влажные пальцы запустил в седеющий «ёжик» и пару раз, как гребнем, проскрёб ото лба к затылку. Открыл глаза и замер, всматриваясь в старинное зеркало.
 - Узнаёшь? – спросил, толи себя, толи того, - в зеркале.
 - Нет, не узнаю – ответило отражение. Давно уже не тот: - весёлый жизнелюб; где-то шалопай; рубаха-парень, не имеющий и малейшего представления о житейских секретах, - пацан.
Костян опешил, но успел спросить:
 - Когда и где меня подменили?
 - Ага, значит помнишь. Всё верно: была подмена, – и не раз! – ответило отражение.
 - И как прикажешь к себе относиться - нынешнему? И куда девался тот, который «шалопай»?
 - А прежних тебя, и «шалопая» в том числе, как патроны в обойме, раз за разом отстреливали - по необходимости – «при переходе на новый уровень», так сказать …
… «Пора на работу» - спохватился Костян. Не оглядываясь на отражение, выскочил из ванной и стал спешно одеваться … «Во шпарит!» - мелькнуло в голове.
 … Через трое суток они снова встретились. «Gillette» сделал своё дело, а после импортного крема щеки излучали жирную свежесть. Сегодня спешить некуда: суббота! Костян кое-как дождался конца недели. Не терпелось вернуться к разговору с … «отражением» в старинном зеркале. И вот, переведя дух, он заговорил:
 - Слушай, не время сейчас, да и какой смысл, анализировать мою жизнь. Соглашусь, что не ангел, но и в пропащие грешники себя не запишу. Чего ты молчишь? Не согласен со мной?
Отражение усмехнулось:
 - Тебе видней. Хотя, откуда? - мечешься, как неприкаянный – никак не угомонишься. Взвалил чужой груз на горб, и тащишь за собой, а он камнем к земле гнёт. Сердце скукожилось; жилы в клочья; тоска заедает, а ты? … - загонишь себя до срока. Мой тебе совет: обруби «пуповину»; живи, не суетясь, не смущаясь; не мучь себя. Непросто это, но по-другому не получится. Откуда тебе было знать, что судьба так многолика и изменчива. Но уж какая есть, другой тебе не дано. Твоей судьбой многие поиграть горазды. Их остерегайся, не доверяйся никому. Доверие людей погубит. Вспомни, как жили предки, - не кланялись ни перед кем, - какую державу вам передать мечтали.
 - И что?..
 - А то, что не побереглись: «доверились»; проглядели в тот раз; обмануть себя позволили. А потеряв державу, сами потерялись. Судьба ваша с землёй вашей крепко срослась – тут, если рвать, то только по живому …
 - А патроны? – при чём тут патроны?
Отражение снова усмехнулось:
 - Эти «трое» или «пятеро», - неважно, - которых подменили, они никуда не делись; они вместе с тобой путешествуют. Вы «в одном вагоне», только в соседних купе. Потому и изменить что-либо с годами трудней и трудней становится. У каждого из них (тебя ли) свой «груз». По сути, вы: единое целое, только разделённое страхом потрясений от совершенных каждым из вас, в своё время, ошибок (проступков), от которых у тебя по сей день «волосы дыбом». Целое и не целое …
Всё, что происходит с вами в жизни, имеет свою историю. Если не отречёшься от себя (в прошлом) – так и будешь до конца мыкаться в сомнениях. «Спрыгни с поезда»; пусть они сами по себе (твои истории), а ты сам по себе. Изувечишься … зато потом легче станет жить. Поверь! – я знаю, о чём говорю.
… Костян чертыхнулся и поспешил выйти из ванной. «Не к добру это … ох, не к добру. С кем я так задушевно калякаю? – неужто сам с собою?
    Он вошёл в гостиную, включил «плазму», плюхнулся на любимый диван и почти успокоился, как вдруг, боковым зрением уловил «колыхание» за спиной. Обернулся и застыл в ужасе. За столом восседала полупрозрачная сущность, отдалённо напоминающая человека. Лицо у неё отливало голубым; глаза завораживающе чернели, увлекая в ночную глубь. Казалось, что «оно» состояло из чего-то пугающе бесконечного в своей неотвратимости. Послышался знакомый голос:
 - Те, кто в «соседних купе» давно умерли, но они возвращаются из потустороннего и взирают на мир другими глазами. Смертный миг, через который они прошли, навсегда остался в них, и они на все теперь смотрят из этого застывшего мгновения. Они не испытывают ни любви, ни ненависти. Каждый из них остался в себе, невзирая на то, ребенок он, юноша или взрослый — для каждого из них все прошлое предстает одним непостижимым мгновеньем. Убеждать их измениться бессмысленно.
Ты умираешь не сразу - постепенно: год за годом; день за днём; мгновение за мгновением. В памяти запечатлеется тот момент, который связан с чем–то значительным, переломным. Вспоминаются обрывки, - не вся картина прошедших событий, - а именно тот миг, за гранью которого тебя уже нет. «Выстрел»! Примерно так и выглядит судьба: череда мгновений и граней, за которыми тебя нет …
О душе подумать некогда. Вспомни, что она у тебя есть! И ей не уютно, когда ты в смятении.
«По полочкам всё разложить» - неспроста эта идея у тебя появилась. Ты оправдания ищешь за свои ошибки, а их нет и быть не могло. Удивлён? Не оправдания, а причины надо искать. Представь себе, что ты тоже не совсем «ты» …
«Подменили» - это твои слова. Значит ты помнишь. Забыл, но догадываешься, чувствуешь, что ты уже не тот «шалопай». Не возраст причина – причина в «подмене».
Ты вроде в поезде, да только твой поезд по «встречной» мчится с сумасшедшей скоростью. И если не свернуть, то в дребезги. Вот ты и рванул на всех парах в тупик. Решил: пусть в дребезги, но лучше сам, чем вместе. Помни, что ты давно не «ты». Так уж случилось. Вот только заразился от людей ихней «сентиментальностью». Переживаешь, а «почему»? - объяснить не в состоянии. Не понимая, копируешь людей, но сам-то ты «другой» …
 - Откуда тебе знать, что я «другой»? – возразил Костян.
 - Во-первых: видеть меня дано не каждому, а ты видишь; во- вторых: человеческие «ценности» тебе по барабану. Я о деньгах, машинах, пароходах, шмотках и пр. земной безделице. Ты ко всему этому равнодушен. Не кажется странным такое отношение к общепринятым ценностям?
 - И что прикажешь мне делать со всем этим? – за тобой податься? – к «твоим»?
 - Живи пока, - поостынь только! Тебе ещё во многом разобраться надо. Я потому и предупредить тебя решился, чтобы ты лишний раз не отвлекался на пустые хлопоты. Выздоравливай от «сантиментов» людских, и становись тем, кто ты есть на самом деле. Ты конечно же человек, только «провалился» сюда из других эпох. А это равносильно тому, как из других миров выпасть. Многое тебе дано, многое в тебе сохранилось от мудрых предков. Пользуйся своей интуицией, не оглядывайся, не отвлекайся на затеи современного человека. Он изживёт себя, отравив душу алчностью, превратившись в управляемого робота-раба. Конец не за горами. Таких как ты достаточно, чтобы вернуться к началу. Надо немного подождать.
   «Это сон. Не может быть, чтобы такое наяву со мною происходило» – стучало в висок Костяну.
 - Не переживай так и не сомневайся, - мучить не стану, - ты скоро сам за мной бегать будешь. Посижу за чашечкой кофе, согреюсь и «к своим» … - как ты подметил. Любопытный ты: о роде не забываешь; к классике потянулся … к свету; а значит на душе твоей праздник скоро. И это обнадеживает.

   Костян обездвиженный сидел на диване, пока его «отражение» допивало кофе, потом постепенно, из полупрозрачного, стало прозрачным и, наконец, растаяло вовсе.
Можно было предположить, что всё это привиделось, однако кофе, который Костян заварил в турке, исчез. На донышке чашки чернела гуща, но гадать на ней совсем не хотелось …