Кайф и мерзость

***Мистический рассказ призрака о своих эротических злоключениях***

   Элеонора, ещё молодая и полная сил женщина, получила в наследство от родственников большой старый дом, похожий скорее на заброшенный замок. Комнаты "замка" были огромны, холодны и пусты, окна занавешены, и повсюду стояла жуткая, застоявшаяся тишина. Её родственники купили когда-то этот особняк у странного мужчины, но жить в нем не стали. Что-то их, видимо, насторожило. Поэтому вся немногочисленная мебель осталась от прежних владельцев и была под стать этому жуткому и величественному зданию.

   Самым трудным было заставить себя переночевать здесь одной, но Леонор была не из робкого десятка. Поздним осенним вечером, растопив камин, она легла спать в высокую старинную кровать, укрывшись тяжёлым одеялом. Вначале было страшновато, даже жутко, но потом она привыкла. Постепенно её глаза сомкнулись, и женщина провалилась в сон. Проснулась она от того, что кто-то держал её за руки. Ей стало невыносимо жутко, но открыть глаза и пошевелиться она не могла, словно её сковал паралич. В то же самое время она почувствовала, что в комнате очень холодно, хотя камин ещё горел.

   Перетерпев первую волну страха и поняв, что из этих рук высвободиться не удастся, Леонор постаралась успокоиться и разобраться, что происходит. Руки были явно мужскими, но не грубыми, хотя и сильными. Они касались её рук так, словно хотели что-то сказать. Неспешно, вдумчиво и нежно они вели свой разговор, который Леонор не понимала. Наконец, она успокоилась и перестала мысленно сопротивляться. Ей даже показалось, что между ней и этими руками завязался странный контакт, и она начинает понимать, что они говорят. Руки то касались подушечками пальцев её ладони, то чертили какие-то странные линии на её руках. Наконец, их общение завершилось тёплым рукопожатием, и руки исчезли.

   В ту же минуту Леонор очнулась и смогла пошевелиться. В комнате никого не было, лишь догорал, тихо потрескивая дровами, камин. Было страшно и хотелось зажечь свет, но как только Элеонора попыталась это сделать, то обнаружила, что света нет во всем здании. Кажется, она начинала понимать, что столкнулась с приведением бывшего владельца этого замка, но это её скорее заинтриговало, чем расстроило.

   Утром, как только рассвело, Леонор решила сходить на чердак, чтобы посмотреть, нет ли там вещей прежнего владельца. Набравшись смелости, она вступила туда, куда давно не ступала нога живого человека. Чердак был обширен, захламлен и таинственен. Весь хлам, который там валялся, невозможно было описать. Леонор заинтересовало импозантное кресло-качалка, которое стояло прямо посреди чердака. Вначале она приняла его за инвалидное, но потом поняла, что это обычное, обитое синей парчой кресло, сделанное под старину, видимо, дорогое, которое мог позволить себе далеко не каждый. На кресло был наброшен шерстяной плед, и казалось, что хозяин этого кресла лишь ненадолго отлучился и вот-вот вернётся. Превозмогая свой страх, Леонор приподняла тяжёлый клетчатый плед. Под ним оказался портрет мужчины средних лет с бакенбардами и лихо подкрученными вверх усами. Он был одет в одежду начала 19 века и изображен сидящим в том самом кресле-качалке, что стояло на чердаке. На ногах у него были лакированные штиблеты, а на кресло опиралась его щегольская черная трость.

   Не зная зачем, Элеонора немного качнула кресло, и портрет незнакомца закачался вместе с его штиблетами и тростью. Чтобы рассмотреть странный портрет поближе, Леонор решила перенести его вниз, в комнату, и взглянуть на него повнимательнее при свете дня. Взглянув на портрет ещё раз при хорошем освещении, она обратила внимание на руки незнакомца. Они выделялись своей редкой породой и красотой даже на фоне его симпатичного и располагающего к себе лица. Эти руки были хороши, сильны, изящны, совершенны, они словно притягивала к себе. Казалось бы, в них до сих пор бьётся жизнь: великолепные, благородные, безукоризненные, умные руки... Леонор, казалось, стала догадываться, что именно эти руки приходили к ней ночью и пытались о чём-то рассказать.

  Она решила остаться в особняке ещё на одну ночь, чтобы разгадать загадку незнакомца на портрете и тайну его необычных рук. Оставив портрет в спальне, Ленор ждала с нетерпением и страхом прихода ночи. И вот опять, едва заснув, она снова почувствовала прикосновение к своим рукам этих бархатых, волшебных, чарующих рук. Вокруг них было холодно, но сами они не были холодны. Руки незнакомца снова то сжимали её пальцы, то гладили ладонь, то пробегали по ее ладонями подушечками упругих и теплых пальцев. Потом Леонора почувствовала на своих губах поцелуй. Он не показался ей отвратительным, к тому же, на своей щеке она почувствовала мужские бакенбарды и поняла, что к ней пришёл тот самый незнакомец, что был изображён на портрете. К разговору их рук теперь добавились поцелуи, похожие на неторопливый разговор, но незнакомец до сих пор не проронил ни слова. Сколько это длилось, Леонор не знала, но когда она пришла в себя и открыла глаза, незнакомца возле кровати не было, лишь его бледное и благородное лицо, казалось, внимательно смотрело на неё с портрета.

  На следующий день Леонор решила перенести вниз и кресло-качалку, в котором, как ей показалось, любил сидеть её ночной незнакомец. Кресло было тяжёлым, поэтому пришлось вызвать двоих рабочих. Наконец, старинное кресло заняло своё почетное место у камина, и Леонор поспешила сесть в него, накрыв себя тем самым старинным клетчатым пледом. Покачиваясь в кресле, она весь вечер, не отрываясь, смотрела на портрет незнакомца, любовалась его руками, и понемногу стала ловить себя на мысли, что он ей нравится. Особенно безумно ей нравились его руки, да и вообще от всего его облика веяло величием и благородством. Она непрочь была познакомиться с ним поближе, и даже то, что он призрак, её не пугало.

   И вот снова она провалилась в сон, лёжа на старинной деревянной кровати с резными деревянными спинками. На третью ночь, словно проснувшись от какого-то толчка, она открыла глаза и обнаружила, что незнакомец сидит в кресле-качалке и задумчиво смотрит на неё. Одет он был во все тот же щегольский костюм, что и на портрете, но казался немного бледнее и старше. Его прекрасные руки опирались на трость, неизвестно как появившуюся в комнате, а на губах блуждала милая, но довольно горькая улыбка.

- Вы не боитесь меня, Леонор? - спросил незнакомец приглушённым голосом, который показался женщине приятным.
- Ничуть, - ответила она, даже не удивившись, что мужчина знает её имя.
- Меня зовут Эдвард Грей, - представился незнакомец, и как вы уже догадались, я бывший хозяин этого особняка. Давно хотел побеседовать с вами, - сказал призрак, глубоко вздохнув, и добавил: все прежние жильцы меня боялись, а вы, я вижу, не из робких. Если хотите, я дам вам время переодеться, ведь у нас вся ночь впереди, и рассказ мой будет долгим!
   
   Элеонора кивнула в знак согласия, и незнакомец, встав с кресла, удалился за дверь комнаты. Когда он снова вошёл, Леонор обратила внимание на его высокую благородную фигуру и аристократическую манеру держаться. Эдвард очень сильно отличался от современных мужчин, и весь этот лоск 19 века придавал ему шарма и очарования. Он совсем не казался призраком, и скорее был похож на живого человека, пришедшего поздним вечером просто погостить.

   Чтобы окончательно избавиться от страха и смущения, Леонор открыла бутылку красного, как кровь, вина, и выпила несколько бокалов. Эдвард пить вино отказался, хотя долго крутил бокал в своих красивых и благородных руках. Кажется, он даже пригубил немного, отчего на его бледных щеках заиграл багряный румянец.

- Итак, дорогая Леонор, признаюсь, что я жил в этом особняке много лет назад, в начале 19 века. В то время я был образован, знатен, красив и богат. Многие девушки того времени хотели бы видеть меня своим мужем, но я влюбился по уши в одну совсем бедную и незнатную девушку, которая мне тогда казалась эталоном красоты. Я женился на ней по большой любви, повторяя каждую минуту её имя в своём сердце. Эта бедная девушка казалась мне скромной и милой, и я до того боготворил её, что даже после свадьбы не решался к ней притронуться. Она казалась мне богиней, и я не хотел, чтобы она сошла с небес и стала простой смертной, обычной женщиной. Однако вскоре Элиза, моя жена, дала понять, что ей больше не интрнсны платонические отношения, и мы стали жить с ней как все обычные люди. Более того, оказалось, что она даже не была девственницей, не то что богиней. Кто-то был у неё до меня, но кто?!..

   Дальше хуже. Однажды я понял, что не удовлетворяю её, как я ни старался. Более того, до меня она уже познала, что такое сексуальное удовлетворение, поэтому сравнивала меня с тем мужчиной и как бы намекала, что я хуже. Всё это выводило меня из терпения: и ее холодность, и её жажда наслаждений, которую я не мог удовлетворить. (Здесь Эдвард ненадолго замолчал, как бы погружаясь в воспоминания тех лет и заново переживая всю свою семейную драму).

 - Но самое главное, - продолжал он, - я понял, что она никогда меня не любила и не полюбит. Я был чужд ей, и она тоже становилась мне чужой. Какая-то странная мерзость стала поступать через её некогда прекрасные черты, и постепенно она стала мне противна. Я больше не хотел её, её черты напоминали мне о лживости, похоти и коварстве. Она любила кого-то другого, но вышла замуж за меня только из-за денег и жажды положения в обществе. - Эдвард горько усмехнулся: - Это сейчас, в вашем мире, деньги решают все, но тогда происхождение тоже много значило. По мне, как по лестнице, она попыталась взойти на социальный верх, она просто меня использовала.

   Когда-нибудь мне предстояло узнать правду, и хотя она скрывала имя своего бывшего, рано или поздно он должен был обьявиться. И вот однажды я нашёл в её бумагах письмо от моего соседа, Томаса Блэкмора, в котором тот интересовался, помнит ли она течудные наслаждения, которые он ей подарил. В том письме было ещё много грязного и откровенного, и, судя по содержанию, Блэкмар всё ещё не забыл их бурную страсть. Я был поражён открывшейся истиной, и в то же самое время не понимал, что было такого в этом Блэкмаре, чего не было во мне?! Что заставляло её наслаждаться с ним и быть холодной со мной? Он был старше меня, ниже ростом, грубее, беднее. Намного беднее, но главное, что-то мерзкое и порочное было во всем его облике.

   Ещё до моей свадьбы при встрече со мной он как-то долго и пристально смотрел на меня, и мерзко улыбался, будто знал что-то тайное. Какой-то секрет порока, которого я не ведал... Он смотрел на меня с тайным, но нескрываемым превосходством! Каким-то странным образом в этой его мерзости скрывался кайф, который она получала от близости с ним, и, очевидно, кайф и мерзость настолько переплелись в её сознании, что чистого и благородного человека она не воспринимала как мужчину, а лишь как мешок с деньгами.

   К тому времени, как я обнаружил их порочную связь, Блэкмар был уже женат на какой-то женщине из простонародья, такой же мерзкой и отвратительной, как и он сам. Я часто видел их вместе, поскольку мы были соседи. У жены Блэкмара были маленькие, близко посаженные глазки, длинный острый нос и усы под ним, кривые желтые зубы и неприятная улыбка, она всегда выглядела неопрятной и словно голодной в интимном плане. С ужасом и отвращением я понял, что мне придётся познакомиться с четой Блэкмаров поближе, чтобы разгадать загадку их мерзости и скрытого в ней кайфа.

   Если бы не эта загадка, я бы уже давно вышвырнул бы Элизу из дома, пока она не забеременела и не родила какое-нибудь мерзкое отродье. Но жажда броситься в самую гущу мерзости вынудила меня сблизиться с Блэкмарами, чтобы разгадать секрет их нечистой, порочной и сокрушительной силы греха.

   Однажды утром я сказал Элизе, что всё знаю. До меня у неё был Блэкмар, и она не стала этого отрицать.

- Раз уж на то пошло, ты снова можешь спать с Блэкмаром, - сказал я равнодушным голосом, - но поскольку он женат, и я не хочу, чтобы его жена была на меня в обиде, я буду спать с его женой. Как её, кстати, зовут?..

   Элиза сначала опешила и испугалась такого резкого поворота событий, но потом сочла, что так будет лучше для нас всех.

- Молли, её зовут Молли, - пролепетала она, и добавила: - Надеюсь, кроме нас четверых, никто больше об этом не узнает?
- Нет, обществу незачем об этом знать. Если ты не разболтаешь, то больше об этом никто не узнает.

   Я сам был поражён нелепостью своего внезапного решения, но словно неведомая сила заставила меня поступить так. В том, что Блэкмар прибежит сюда наслаждаться с Элизабет, я и не сомневался. Но вот Молли... Она была похотлива и омерзительна, но что-то мне подсказывало, что со мной она сможет наслаждаться больше, чем с Блэкмаром, а тот и не подумает возмущаться. Мы просто обменяемся женами на какое-то время, пока я не пропитаюсь блэкмаровской мерзостью и не найду в ней скрытый кайф. А потом, возможно, всё станет на свои места...

  И вот настал день, когда в мой особняк ступила нога Блэкмора вместе с его отвратительной женой. В этот вечер я отпустил слуг, чтобы по по городу не поползли гнусные сплетни. Всё выглядело так, словно соседи зашли мило поболтать, но случайно заболтались и ушли назад только под утро! Молли не надо было долго объяснять, что её муж - бывший любовник Элизы, и когда Блэкмар удалился с ней в спальню, я стал, внутренне над собой смеясь, издеваясь и презирая всех вокруг, признаваться мерзавке Молли в любви. Вино помогало мне не замечать её мерзость, поскольку в ней таился какой-то скрытый кайф... И действительно, ночь с этой мерзавкой была лучшей ночью в моей жизни! Я даже сам от себя не ожидал такой огненной страсти, с которой накалились и соприкасались наши тела, и мне даже на миг показалось, что я её действительно люблю. С этой ночи безумие овладело мною, и мерзость проникла в моё сердце вместе с призрачным кайфом...

   Наутро мы вновь мило беседовали, даже не удосужившись одеться. Полуголые, мы разглядывали друг друга безо всякого стыда. Я чувствовал себя падшим, но всё же счастливым. Элиза больше не интересовала меня, я весь был поглощен Молли. Хотя она была совершено чужда мне, страшная, развратная, кривоногая и усатая, с мерзкой улыбкой и гнилыми зубами, но я познал с ней рай. Её худое тело напоминало чёрную змею, которая обвилась вокруг меня, довольная, порочная и удовлетворенная. Блэкмар не ревновал, лишь мерзко и дико просматривал на меня, целуя Элизу при мне в шею и в грудь своими пухлыми, распухшими от вина и ночной страсти губами.

   Так началась наша странная жизнь вчетвером, которую мы тщательно скрывали от посторонних. Иногда я чувствовал себя полностью раздавленным позором и мерзостью, мечтал развестись с Элизой, но грязный разврат прочно держал мою душу в плену. Постепенно я забыл чистоту своей юности и предался опустошительной греховной страсти. Казалось, всё это не может длиться вечно, и расплата за моё падение неизбежна. Возможно, в высшем свете все узнают, для чего я дружу со своим безродным соседом и его страшной женой, и тогда позора не миновать. Но просто так взять и разорвать нашу грязную связь я не мог.

   Всё случилось как-то само собой. Однажды Элиза призналась мне, что беременна. Разумеется, не от меня... Мысль о том, что блэкмароское отродье будет носить мою фамилию и станет наследником нашего древнего рода, повергла меня в шок. Я понял, что это и есть расплата за мой грех, и твёрдо решил больше не пускать в дом ни Блэкмара, ни его жену. Но, как назло, в тот же день Молли сама с пришла ко мне и сказала, что беременна от меня...

   Это была двойная расплата за мой страшгый грех, и в тот день мне хотелось убить и себя, и Молли, и Элизу. Мысль о том, что моя благородная кровь соединилась в ребенке с кровью мерзкого и порочного отродья, убивала меня наповал. Оба ребёнка были мне заранее отвратительны, но изменить было уже ничего нельзя. Даже моя смерть ничего бы не смогла изменить к лучшему, а только бы запутала все ещё больше. Элиза, как мне показалась, была счастлива родить ребёнка от Блэкмара, но увидеть черты этого мерзавца в ее ребенке для меня было непереносимо. Видеть свои черты в ребенке Молли тоже стало бы для меня мукой ада. Выходило, что моя плоть и кровь будет воспитываться в грязных руках безродных развратников... Я понимал, что это жуткая расплата, но сделать ничего не мог.

   И вот настало время родов. Элиза родила девочку, как две капли воды похожую на Блэкмара. У Молли тоже родилась девочка, очень похожая на меня. Собравшись все вчетвером, после долгих размышлений мы все же решили поменять детей, чтобы избежать позора. Мы с Элизой забрали дочь Молли, а Блэкмар унес дочь Элизы. Я очень надеялся, что все наконец-то улеглось, и общество ничего не заподозрит. Но представить себя снова в постели с Элизой я не мог. В одну ночь я всё же попытался подарить ей страсть, но, как и прежде, она осталась надменна и холодна. Тень развратного Блэкмара снова замаячила между нами, и я понял, что мы отныне и навсегда чужие.

   Как только моя малышка немного подрасла и пошла ножками, я развёлся с Элизабет, оставив ей часть своего состояния и этот особняк, забрал малышку Нэнси (так я назвал дочь) и уехал с ней в Индию. Отныне Нэнси стала смыслом моей жизни, и я радовался, видя, что её лицо - точная копия моего. Казалось бы, ничто в этой красавице не напоминало её истинную мать - мерзкую развратницу Молли, и её порочные гены побеждены моей благородной наследственностью. Никто и не подозревал, что её настоящая мать - похотливая и уродливая простолюдинка, жадная до чувственных наслаждений. Элизабет вскоре после развода умерла и не могла ей выдать нашу тайну, а Молли с Блэкмаром, получив от меня крупную сумму денег, переехали в другой город, и их след затерялся. Да и какой смысл им был болтать? Им тоже было что скрывать и от общества, и от собственной дочери.

   Я дал своей дочери самое лучшее образование, которое мог. Я не искал больше общества женщин, и все мои связи были случайными. Смыслом моей жизни теперь была Нэнси, и я души в ней не чаял. В свои 16 лет она была красавицей, и от Молли у неё были разве что густые чёрные волосы, в которые она часто вплетала цветы и ленты. Я думал, как через пару лет поведу её под венец, и она станет женой какого-нибудь благородного молодого человека. Но судьбе было угодно распорядиться по-другому.

  Как-то раз, в одну жаркую полнолунную ночь, в Нэнси словно проснулись все силы ада. Как обычно, я спал обнаженным в своей комнате, а вернее, был в полудреме. Я смотрел, как серебрятся под луною высокие и роскошные пальмы, как вдруг в комнату кто-то вошёл без стука. Точеная женская фигура с распущенными чёрными волосами встала посреди комнаты и уставилась на меня блестящими от бешеной страсти глазами. Я не мог понять, кто это, и вдруг мне показалось, что это Молли! Сходство было разительным, и меня, как и прежде, обуяла отчаянная страсть. Умом я понимал, что эта женщина не Молли, но фигура, запах и манеры были её. Словно гибкая пантера, она прыгнула мне на ноги и прильнула к ним своими губами. Её лица мне не было видно, потому что на него упали спутанные чёрные волосы, и я, обманывая себя, прошептал:

 - Молли, это ты?!

   Вместо ответа женщина поползла вверх по моему телу, словно змея, и от её прикосновений я почти потерял сознание. Все её тело говорило мне, что Молли снова возникла из небытия, чтобы наслаждаться со мной. Я не стал сопротивляться и выяснять, кто она на самом деле,  Думая, что Молли снова со мной, я заключил её в свои объятия. Страсть соединила нас, и лишь когда жар немного поутих, я откинул волосы с её лица и вдруг узнал... Нэнси! В лунном свете её лицо было порочным и прекрасным, и я сначала не поверил своим глазам. Я бросился к столу, чтобы зажечь свечу. Я все ещё не верил, что это может быть моя дочь! Но пламя свечи убедило меня в том, что была это именно она. Совершенно голая, Нэнси лежала на моей кровати и как-то странно и мерзко улыбалась. В этот миг она больше не была похожа на меня, в колеблющиеся свете свечи она в точности напоминала свою мать, развратную и ненасытную Молли.

   Это было шоком! Переспать с собственной дочерью!.. Все мои надежды на спокойную и счастливую жизнь разом рухнули, и мой рассудок помутился. Затушив свечу, я схватил Нэнси за горло и стал её душить. Она была мерзка мне и отвратителтна! Её тело извивалось подо мной в предсмертных судорогах, сопротивляясь изо всех молодых сил, а потом бессильно обмякло. Я понял, что Нэнси мертва, и что это я убил её своими руками!

   Ужаса или страха я не испытывал, лишь какое-то адское вожделение вошло в моё тело, и я едва сдержал себя, чтобы снова не совокупиться с её мертвым телом. Нэнси лежала на кровати мертвая, красивая и чужая. Я заметил на простые кровь: она была девственницей... Тем хуже, ведь люди наверняка подумают, что это я её изнасиловал и убил, и меня, возможно, повесят. Или я остаток дней проведу в тюрьме, одинокий, несчастный и опозоренный... А все начиналось так невинно, с холодности Элизабет, упокой Бог её грешную и подлую душу...

   Я не стал позорить имя своей несчастной дочери и признался в том, что это я якобы изнасиловал её и убил. Причина - кратковременное помутнение рассудка на почве тропического климата, алкоголя, стресса и долгого воздержания. Суд был снисходителен ко мне, и вместо смертной казни меня приговорили к пожизненному заключению. Моё имя было опозорено, но всё остальное я воспринял спокойно. Тюрьма была даже каким-то избавлением для меня, потому что только там я мог быть изолирован от царящей повсюду многоликой похоти и грязной мерзости.

   Меня поместили одиночную камеру, и как только за мной захлопнулась дверь, я ощутил огромное облегчение. Ведь мерзость и кайф уже взяли с моей души все то, что им причиталось, и теперь я был свободен. Одиночество не тяготило меня, наоборот, даже успокаивало и очищало. Постепенно, сидя в четырёх стенах, я забылся и успокоился. Молли, Блэкмар, Нэнси - все это стало таким далеким и смутным, будто бы было не в этой жизни и не со мной. Я познал мерзость и расплатился за своё познание... Меня больше не было в этом мире, где переплелись мерзость и кайф в один омерзитеьный, шевелящийся и дерзкий клубок. С каждым дыханием мерзость выходила из меня, и я очищался. С каждым днем, прожитом в заточении и отречении, моё тело становилось словно чище и прозрачнее, а душа легче. Я будто возвращался в своё состояние до женитьбы, когда любил свою невесту самой чистой и божественной любовью, мысленно летая с ней в облаках. Как бы я мог представить себе тогда, что в её чреве будет копошиться грзное блэкмаровское отродье, и что моя плоть даст жизнь еще одному чудовищу, рожденному от мерзкой и похотливой гидры?!.. Мне было обидно за всех людей, рожденных от порока, и я плакал. Плакал в камере целыми днями, а тюремщики думали, что это я раскаиваюсь в убийстве своей дочери. Уж в чём в чём, а в этом я не раскаивался НИКОГДА!...

   Постоянные слезы очистили мой дух, хотя и подорвали здоровье. Я прожил в тюрьме всего два года, затем ослабел и умер. Перед смертью мне было очень легко, я чувствовал себя очищенным и прощённым. Ведь я плакал не только за себя, а за всех грешных и страдающих людей! За два дня до смерти моего тела я обрёл душевную благодать, просветление. Кайф, если можно так сказать... Никакой мерзости, только крылья и чистота, только я и Бог... Вы понимаете меня, мэм?

   Леонор кивнула в знак согласия, и Эдвард заметил, что у неё в глазах блеснули слезы. Ей было безумно жаль Эдварда Грэя, жаль его погубленную жизнь и поруганное доброе имя. Она и раньше знала, что человек с такими красивыми руками не может сделать ничего плохого. Он убил?.. Что с того, в жизни всякое бывает...

 - Не плачьте,  Леонор, моя прежняя жизнь всё же закончилась блаженством. Да да, я обрёл его, очистившись от мерзости! Там, на небе, меня приняли в ранг блаженных, поэтому мне и позволено приходить на землю, когда я захочу. Здесь, на земле, осталось лишь моё поруганное имя. Конечно, история давняя и всеми забытая, но для людей я умер как насильник и убийца, как жертва тёмной похотливой силы. Никто так и не узнал правду о моей жизни, вот поэтому я и прихожу на землю, чтобы оправдаться. После меня многие люди жили в этом особняке, но никто не захотел меня выслушать. Все боялись моих прикосновений, и после встречи со мной спешили продать особняк. Никто здесь долго не заживался, здание почти всегда пустовало. И вот недавно появились вы, Леонор! Прошу вас, расскажите людям, как все было на самом деле!

   Элеонора кивнула головой в знак согласия рассказать историю Эдварда Грея, ведь она была писательницей. Его трагическая жизнь очень глубоко её тронула, да и сам призрак был ей крайне симпатичен. Когда он закончил свой долгий рассказ, холодное осеннее утро уже пробивалась в узкие окна замка, и призрак дал понять, что ему пора. Встав с кресла, он в последний раз взял Элеонору за руки, покрыл их поцелуями, а потом его красивые благородные руки стали медленно таять и редеть в воздухе. Элеонора видела, как они исчезают, и ей было немного жаль, что Эдвард Грэй больше не вернётся в свой замок.

   Налив себе бокал красного вина, женщина села в кресло-качалку, укрылась тёплым пледом и вывела в блокноте название своего нового рассказа: "Кайф и мерзость"...