откровение. 2

это "познакомимся?" в своей чёрство-терпкой безразличности, бесчувственности, горечи - удел на тонкой линии лезвия, холодный поцелуй, запечатлённый на бледной-холодной щеке. кто мог знать, что эти слова для кого-то фатальны? в притворной сладости надёжно припрятана грубая, изнывающе-издевательская жестокость, оставляющая узоры на женском теле. это не было чем-то понятным и однозначным - мягкая манерность сглаживала углы, трепетное отношение становилось туманом перед глазами и сладкие речи сумбурно заменяли фейерверки. он умел говорить красиво тогда, поправляя дорогой костюм и сжимая в свободной руке папку с документами - и в его поведении не проглядывалось лжи. ни капли. терпкий, неприятно-зудящий оттенок разочарования мягкостью, кислый, сводящий зубы привкус усталости и удушливо-неприятная сладость лоском по недостатках - всё его настолько явно, что даже глупая девушка, не питающая страсть к знаниям, различит.

наверное, если бы я тогда знала - ах, как глупо - то тяжело промычала отрицание, упорхнув в дорожную пыль перехода. но я лишь улыбнулась пьяняще-сладко, прикрывая глаза, и протянула своё "конечно" с горечью имени на языке. не стоит - прокричала бы сейчас и не пожалела. не стоит - совсем того не стоит. ведь он улыбнулся, растягивая губы до устани противными нитями, протянул на вдохе свой неловко-ненужный флирт и решил - прочно и горячо, как бывает в совсем пустой голове - что ему нужен кто-то, кто будет его ждать в пустом доме после работы. кто-то, кто станет его спусковым механизмом, податливо-мягким телом под властными руками и глупостью улыбки на банкете.
не стоило - ведь он решил всё с одного взгляда, оценивающе кинутого в сторону серо-молчаливой студентки в кафе. решил так прочно и быстро, словно их - нас, конечно, но думать противно - когда-то давно соединила красная нить, вдруг укоротившаяся и кричащая о том, что другого шанса не будет.
не стоило - просто не стоило.

спустя год он стал холодным, решительно-жестоким, бездушным в своей всепоглощающей силе – он бил до тех пор, пока вязкая кровавая слюна не красила пол в насыщенно-алый, словно лимонник, цвет. от крови не отстирать ковры, не очистить мебель и не спасти дорогие ткани - но ему всегда было плевать. материально-безразличные, вещи были последним, о чём он тогда думал, от души оставляя кровоподтёки на теле - "ох, она запнулась на лестнице, соскользнула с предпоследних ступеней и упала". я смотрела на него – и не рыдала, удивляясь, как в расселине меж добротой и нежностью не уловила, не рассмотрела холод грубого насилия, липкие нити его жестокости, ножи, полосующие тело. не заметила ничего, когда он приносил совсем не любимые, яркие букеты цветов, придерживал дверь или - скалясь и шипя сквозь сжатые зубы - представлял друзьям. те были милыми, но уверенности в этом как-то не осталось с годами - рядом с ним не может быть милых людей. он признавал – полохливой улыбкой за бокалом терпко-сладкого, обжигающего виски (чёртов придурок хлестал его в винном бокале и смеялся мерзко-хриплым смехом) - что его забавляет бить меня. просто и легко, до болезненно-долгих ушибов, резанных ран, щипающих царапин и кровоподтёков. просто забавляет - и никто другой не подойдёт лучше, не окажется мягче и не останется после, словно привязанный тяжёлой цепью. и это было так глупо - надеяться, что он шутит или это пройдёт, что всё наладится и не придётся падать назад, обратно в тот милый сердцу мир, забитый пылью и рутинными заботами.