Лена и Котомкин

Самое обжитое место в квартире у Лены - маленькая комната. Во второй комнате, большой - чисто и пусто. Диван у стены, напротив - стол, застланный клеёнкой в крупную зелёную клетку,  и два стула. Много пола, в смысле -  свободного места посреди комнаты. Пол дощатый, окрашенный в шоколадный цвет.  Хоть танцуй. Лена принимает здесь визитёров, в основном,  когда приходят из собеза. И изредка, на праздники, если показывают хорошие фильмы, присаживается сама - посмотреть телевизор.

Да ещё на  диване время от времени ночует Котомкин. Когда его мама на своей «скорой помощи»  работает в ночную смену.

А в  маленькой комнате, где так легко до всего дотянуться, Лена, по сути,   живёт.   Здесь её большое мягкое кресло стоит  у окна. В нём можно не только работать, но и дремать удобно.  За окном смотреть  нечего: кирпичные пятиэтажки, двор, несколько уцелевших деревьев - старых тополей. Окно на север  -  и солнце в комнату не заглядывает.  Но так уютно бывает, когда на улице дождь или зимние сумерки рукодельничать при мягком, тёплом свете настольной лампы.

А куклы улыбаются, улыбаются… Лена заканчивает шить Элли. Ту самую Элли из «Волшебника Изумрудного города», которую ураган унёс в сказочные края вместе с пёсиком Тотошкой. У Элли юбочка в складку и хвостик чёрных волос. И длинные ресницы. В мире Элли всё просто. Злодеи и хорошие люди. Пусть даже не совсем люди. Страшила, Железный Дровосек, Лев…Осталось прикрепить сверкающие пряжки на башмачки - и Элли отправится на полку, к Страшиле. Следующим будет Тотошка. Его просто шить, Лена уже приглядела коричневый бархат. А вот Железный Дровосек…Как его изобразить с помощью иглы? Надо будет посоветоваться с Котомкиным.

Кукол много. Они рядами стоят на полках, сидят на шкафу, свесив набивные ножки, тулятся к большому аквариуму. Аквариум тоже светится в полутьме комнаты, но мягче, чем лампа,  тёмно-зелёным кристаллом. И рыбки гуппи, которых развелось видимо-невидимо,  всплывают к поверхности, стоит легонько постучать по стеклу пальцами. Ждут, что их сейчас покормят. Попугай в клетке тоже начинает переступать лапками по жёрдочке. Подольститься хочет:

-Ромка - гордый орел! Ромка - зоркий сокол!

Слова он произносит скрипучим таким тоном, и они будто идут откуда-то…как у чревовещателя. Ромка внимательно смотрит, наклонив головку набок.

-Подождёшь! - по-свойски прикрикивает на него  Лена, - рано ещё ужинать.

Ромку можно бы и выпустить. Но он захочет общаться, будет садиться на руки, теребить клювом нитки…

Лена берётся за вторую пряжку. Туфельки будут мягкие, чёрной кожи, и пряжки на них - сияют. Забери к себе в сказку, Элли - и туфельки,  и меня!

Не верится теперь, что до пятнадцати лет Лена иголку терпеть не могла, а хотела быть путешественником. Пойти на географический факультет. Или на океанологический. Чтобы - тьфу, теперь всё время просятся на ум сказочные сравнения - как Снусмумрик, вечный странник - бродить по земле. Нынче здесь, а завтра - на другом краю света. И ничего тебе не надо, кроме того, что ты видишь. А всё, что ты видишь, пока ты рядом с ним - твоё. И всё хорошо, были бы горячий кофе и губная гармошка, чтобы наигрывать свои песенки.

Всё кончилось после восьмого класса, на «малом выпускном».  «Большой»   предполагался после десятого. Однако их класс практически распадался - около половины ребят уходили в училища. Мальчишки - в технические, девчонки - в педагогическое или медицинское. И их поредевший  класс «а» осенью должны были слить с классом «б». С «бэшниками» они с первого класса соревновались на  смотрах  художественной самодеятельности и «Зарницах», и пока невозможно было представить себя с ними в одной команде.

Отмечать «малый выпускной» решили без учителей, без надзора. А просто взять с собой бутербродов, печенья и лимонада - честное слово, ничего крепче -  и махнуть через лес на берег Волги.

Как оказалось, это был не лучший выбор. Идти пришлось так далеко, что впору было решить - заблудились. Если бы не тропинка, убегающая из-под ног.

А потом - берег, высокий, песчаные склоны, подмыты волнами водохранилища. И как они сперва обрадовались простору, Волге и ветру. И разожгли костёр, и отыграли всю программу: посидели у огня, чокались пластиковыми стаканчиками с лимонадом и говорили «дзинь». А потом  всё-таки решили спуститься к воде, но только попробовали - и поняли безнадежность этой затеи. Слишком круты были берега.  Всем удалось выбраться наверх, кроме Лены. Она ещё помнит, как Оля Колбасина пыталась вытащить её на поясе от плаща, как на верёвке. Упирающуюся Ольгу, сумасшедшее напряжение  глаз, и миг когда её, Ленины потные руки разжались… И скольжение-полёт… Долгий… долгий…

Два следующих года она всё больше лежала. Учителя ходили домой. Были надежды, что позвоночник как-то восстановится, станет таким, что с ним по-человечески можно будет жить.  И правда, временами Лене становилось лучше, она выбиралась на улицу, опираясь на тросточку  доходила до магазина, до парка…А потом наступали «больные дни», когда она не могла найти себе места даже лёжа, спина и ноги горели огнём, и таблетки помогали  слабо, едва-едва. Так что Лена даже плакала в отчаянье - неужели боль никогда не пройдёт? И мама, которая в такие дни всегда была рядом, утешала, что пройдёт обязательно, иначе и быть не может. И нечего считать себя инвалидом, а надо, чуть только отпустит, вставать и «заниматься жизнью». Она именно так и говорила - «заниматься жизнью».

Только сейчас Лена понимает, как матери тогда было трудно. Младшая дочка - почти лежачая, а старшая - учится в Питере, хочет быть искусствоведом. И маме надо всех трёх  - себя и дочек - прокормить, а зарплата - одна. Об инженерах и их зарплатах тогда ходили анекдоты. «В классе МарьИванн спрашивает - у кого родители кем работают? Кто-то произносит - « мой папа инженер», и класс начинает гоготать. - Дети, - укоризненно говорит МарьИванна, - Не надо смеяться над чужой бедой».

И всё же тяжелое время.... не пролетело... но проползло гусеницей... Хотя скорее это была гусеница танка, прокатившаегося по их семье. Лена получила аттестат и научилась печатать на машинке. Надомный работник.  Бывали «больные дни»,  а заказ сдавать надо. Лена печатала, сидя в кресле, обложенная подушками, обмотавшись поясом из собачьей шерсти, наглотавшись таблеток. Горе смотреть.

Потом печатные машинки вытеснил компьютер. Пришлось покупать умную машину и принтер к ней. Но заказов поступало всё меньше. На компьютерах как-то незаметно научились работать все. И уже не было нужды обращаться к «наборщице текстов».

А маму как раз звала к себе срочно Катя, старшая дочка. Она  вышла замуж, родился малыш, и нужно было с ним нянчиться. У мамы  руки опустились.Ехать к старшей? Оставить младшую?

-Оставить - говорила Лена. У неё пенсия по инвалидности. Как-нибудь…Много ли ей надо…Из дома почти не выходит…

- Я тебе буду присылать деньги, - обещала мама, - Я ненадолго. На пару месяцев…

Но задержалась на годы, прижилась, в той, другой семье, которая не могла без неё обойтись.  Звонила часто, и присылала Лене деньги, каждую свободную копейку. А жила все-таки там. С Катей и ее мужем, вечно занятыми на работе и с горластым Бориской, которого полюбила, как последнего своего ребенка. Не зря говорят: «Первый ребёнок - последняяя кукла, первый внук - последний ребёнок».

И тогда от одиночества Лена стала шить кукол. Сперва простеньких, «попиков» - это такие талисманы на удачу, мол, «пусть удача поворачивается к вам головой, а не попой». Потом меховые игрушки пошли  - от совсем маленьких, в ладошке сожмёшь, до огромного, в половину человеческого роста - медведя. И какие-то необыкновенно живые, добрые лица и мордочки получались у творений Лены. Многое она дарила, но игрушки стали и покупать.

Единственная подруга, оставшаяся со школьных лет, Ирка, бегала по заказу в далёкий магазин «Фрегат», покупала колготки - чтобы из капрона делать куклам личики, ткани на куклину одёжку, нитки. А остальное Лена заказывала через Интернет. Вот когда пригодился компьютер.

Ирка приносит сумку, И Лена тянет голову, заглядывая ей под руки, как ребёнок, которому не терпится увидеть сюрприз. Иногда она, взглянув на ткань, сходу придумывает что-то новое. Так «сшилась» Пеппи Длинный Ч улок. Сперва Лена увидела мысленным взором её платьице из ярких лоскутков, с отделкой из вот этого красного атласа, что Ирка принесла для Красной Шапочки.

Смеркается уже, и что-то не даёт Лене покоя и дальше сидеть, шить. Она говорит себе, что надо бы заняться ужином, а перед этим вынести ведро. Подсознательно её тянет на лестничную клетку.

Поднимается она медленно, с видимым усилием. Берёт палочку, и,  держась одной рукой за стену, идёт в кухню. Мусора ещё совсем немного. Ну и хорошо, нести будет легче.

На лестничной клетки пусто. И дверь напротив, оббитая коричневым дерматином, вроде бы закрыта. Но, когда Лена возвращается, в ней появляется щёлка.

-Привет, - говорит Лена.

Котомкин с  готовностью высовывает льняную голову.

-Мама  опять в смену? - спрашивает она

Он кивает  так энергично, что стукается головой о дверную ручку.

-Ну что… пошли лепить пельмени?

Котомкин торопливо срывается с места, хлопает себя по карману штанов - на месте ли ключ? - и захлопывает дверь. Это он не просто в гости напросился. Нахлебником-бездельником. Пельмени - дело такое. Тут нужно помогать.

Но сперва он, конечно, бежит здороваться к Ромке, плющит нос о стекло аквариума, успевает смахнуть на пол и на лету подхватить Элли.  На кухне Котомкин усаживается важно на табурет у окна - у него есть своё место за столом. Мужчина. Помощник.

И обязанности у них распределены раз и навсегда. Лена наливает воду в большую кастрюлю, и ставит её на огонь. Достаёт из холодильника тесто, и ставит перед Котомкиным миску с фаршем. Лена будет раскатывать кружочки, а Котомкин сосредоточенно класть в них по чайной ложечке фарша, залепливать края. Вначале он всегда щедр душой, и хочет напихать в каждый пельмень фарша как можно больше. Но тогда течёт мясной сок через края, и слепить их никак невозможно. Котомкин берёт второй кружочек теста и одевает незадачливый пельмень «в мундир».

-Ну что? - спрашивает Лена.

Наверное,  есть такие дети, напоминающие ангелов, вежливые и необыкновенно развитые. Которые в ответ на такой вопрос начнут тебе артистично рассказывать о прожитом дне, или излагать удивительные факты, почерпнутые из книг. Например, о том, что птица колибри весит меньше двух граммов.

Котомкин в свои восемь лет довольно косноязычен, и слушать его - это труд.

И всё же Лена узнаёт, что сегодня на физкультуре в раздевалке, они играли в гипнотизёров. Один из мальчишек, подопытный кролик, садился на стул. Свет, конечно был потушен. Остальные становились кругом и командовали замогильными голосами: "Спать....Спать...."

Когда предполагалось, что жертва заснула, или притворилась спящей, ей велели снимать с себя , по обстоятельствам глядя... школьный пиджачок, футболку...майку... брюки... В идеале, когда неожиданно вспыхивал свет, подопытный кролик должен был оказаться голым.

-А я и не заснул вовсе, - говорит Котомкин, - Ну и чё, они там - спать...спать...А Мишка тоже не заснул, я знаю, он просто хотел, чтобы все поржали... Он тока до трусов разделся, и всё...

Потом Котомкин осведомляется  - когда будет "готова сказка"? И Лена задумывается - хочет ли он увидеть всех героев «Изумрудного города» перед собой, или ему важно, чтобы она освободилась, и они сели читать.

Котомкин обожает сказки, хотя считается, что он уже должен начать их перерастать. Но сказки, особенно с нечистой силой - Котомкинская  непреодолимая страсть. И Лена пошла на компромисс - читает ему "Вечера на хуторе близ Диканьки". И куча ведьм в наличии,  и классика, а страшно-то как...

-Дровосек не делается. Он железный. А я же шью. Как его сделаешь из тряпочек?

-Я придумал, - говорит Котомкин, - я возьму много проволоки… Ты только сердце сшей. Которое ему подарит Гудвин

За окном то дождь, то снег. А в кухне тепло, и окна запотевают. Вода бурлит, пельмени уже всплыли. Котомкин, вытягивая шею, смотрит - что возьмёт в руки Лена - ложку, просто помешать бульон и попробовать - достаточно ли солоно? Или  дуршлаг - значит всё, пельмени готовы…

Лена накладывает Котомкину полную тарелку, и он тут же придвигает к себе всё, чем можно полить пельмени сверху - и сметану, и кетчуп, и даже хрен. Торопливо насаживает первый дымящийся на вилку и вгрызается в него, прижмурив глаза.

Десять минут спустя вид у него сытый и умиротворённый. Ленина мама называет это «поесть с чувством морального удовлетворения»

- Останешься? - спрашивает Лена.

Глупый вопрос. Теперь Котомкин даже записку в дверь не втыкает, чтобы разные жулики не увидели, что квартира пустая. Мама  Оля  уже подходя к дому знает - если окна тёмные - значит, сын у соседки. Без света Котомкин никогда не спит.

Один раз Лена осторожно постаралась допытаться - чего Стёпка Котомкин боится больше всего.

-Шкафа, - честно сказал он.

И рассказал, что раньше, до того, как он начал приходить к Лене, у него был целый ритуал. Перед сном открыть большой стенной шкаф, и с фонариком убедиться, что даже в самых дальних и тёмных углах его - никто не прячется. Потом закрыть дверцы,  приставить к ним стул, чтобы - если ночью из шкафа кто-нибудь всё-таки начал вылезать, упавший стул разбудил бы Котомкина, и он успел спастись.  Но всё равно, это помогало плохо. То тень от брюк, повешенных на стул, обозначалась на стене, как морда чудовища. То начинало чудиться, что в шкафу кто-то затаил дыхание и только и ждёт…

-Уроки надо делать? - спрашивает Лена.

-Не-а, мы на продлёнке сделали…

При этом глаза у Котомкина чуть-чуть убегают в сторону и вверх.

-А ну-ка,  колись, - говорит Лена, -  Прочитать ещё что-нибудь нужно? Или картинку раскрасить?

- Читательский дневник…

Учительница велела им завести по толстой тетради, и записывать в неё содержание прочитанных  книг. Котомкин вцепляется в каждую новую книгу, особенно, если это сказки, но дневник терпеть не может.

-Лена, - с несчастным видом говорит он, - Ну зачем мне это писать? Для кого? Я же и так всё помню…

- А что вам задали?

-«Лукоморье». То есть, «Руслана и Людмилу»…, - поправляется он, - Просто сказали, прочитать сперва не всё, а только про кота и дуб.

-Ты прочёл?

- А то….Сто раз…

- Ладно, я тебе потом  чуть-чуть напишу, а ты перепишешь на переменке. Иди, стелись…

Котомкин сбрасывает тапочки прямо здесь,  в кухне, и уносится в большую комнату. Он не может это сформулировать, но в душе считает Ленин диван немножко волшебным. Стоит на него лечь, и укрыться синим  пледом, как становится спокойно-спокойно. И когда Лена закончит читать, Стёпка уснёт через пять минут. Чудовища не имеют доступа  сюда, в Ленин дом…

Книга Гоголя тонкая, старая, из собрания сочинений.  Лена раскрывает её там, где закладка из синей бумаги… Сегодня она читает недолго. Умаялся Котомкин.

«…все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске; но уже никто не упивался ими: все погрузилось в сон. Изредка только перерывалось молчание лаем собак, и долго еще пьяный Каленик шатался по уснувшим улицам, отыскивая свою хату». 
 
Лена откладывает книгу. Котомкин спит. Льняные волосы отросли, и Стёпка напоминает сказочного  пастушка. Плед не прикрывает острые крылышки его лопаток.  Лена подтягивает плед выше, старается встать как можно легче, ей это удаётся, и она выходит из комнаты почти неслышно, по дороге гася свет.

 Ей хочется плакать. Такая тоска накатывает редко и на несколько секунд, но щемит почти непереносимо, как больной зуб. Надо только перетерпеть эти секунды, а потом получится взять себя в руки.

В маленькой комнате тихо играет телефон. Сейчас, в одиннадцатом часу, это может быть только Ирка. На неё тоже порой накатывает, хотя Ирка всё время на людях - она администратор в доме культуры. Дважды разведена, дочка уже учится в институте, встречается с мальчиком… В каком-то смысле Ирка теперь тоже одна.


Наверное,  поехала в огромный торговый центр, что возле Лениного дома. Этот «Космос» работает до полуночи. И там - иллюзия вечного праздника. Ирка походила по сверкающим коридорам, примерила модные одёжки, посидела в кафе…А сейчас хочет прийти и поплакать спьяну у Лены на плече. Что жизнь уходит, уходит, уходит… И больше ничего не надо объяснять, и так всё понятно. Надо только гладить Ирку по голове, как маленькую. Когда чувствуешь себя ребёнком, возвращается надежда, что всё ещё впереди.

Ирке отказывать нельзя. Но, если она придёт,  то разбудит Котомкина. Лена держит руку над телефоном. Потом убирает её осторожно, словно Ирка оттуда, на расстоянии может почувствовать этот жест.  Телефон стихает. Пусть Ирка  думает, что подруга уже спит.

Лена валится на кровать боком, и тоже, как маленькая, прижимает к груди куклу Элли. Фонари светят в окно, и глаза у Лены блестят, так ярко блестят…

Ирка недавно сказала, уходя от неё в такой же ненастный вечер:

- Хорошо тебе… А мне завтра на работу к восьми… С директором собачиться - второй месяц приказы пишет, уменьшить нам всем зарплату на десять процентов. И сразу выше рапортует, какой он экономный. А сам получает о-бал-деть сколько…. Попробовал бы месяц умудриться жрать на наши деньги.  Вообще, знаешь, люди такие га-а-ады…. , - Ирка произносит это, непередаваемое чувство вложив, - Тебе-то что… живёшь среди куклят… среди книжек…в чистоте…

Больше всего хочется Лене  теперь не вставать, а вот так и лежать, подмостив под себя подушки в форме буквы «Г»…нашла позу, в которой почти не больно  Но надо написать Котомкину хоть десять строк…про дуб и кота…Лена зажигает светильник, дотягивается до письменного стола, где лежат у нее блокнот и ручка… Слова ложатся легко, потому что в комнате нет никого, кроме неё и кукол. Там - дуб и сказка, и здесь - сплошная сказка.  И Лена пишет, будто говорит с кем-то, и рада слышать, наконец, после долгой тишины, свой голос. Длит и длит разговор, будто надеется, как в сказке, услышать ответ.