Ики од арасында

ЙУСИФ ВЯЗИР ЧЯМЯНЗЯМИНЛИ

ИКИ ОД АРАСЫНДА

БИРИНДЖИ ХИССЯ
Ибрахим хан... хюзуруна йахын, гуллугунун нядими, баш катиби вя дёвлятинин мёхкям бир сютуну олан газахлы Молла Пянах Вагифи йанына чагырды. Вагиф камал, адяб вя элм сахиби бир сима иди. Агяр Чинин фясахят сяхрасынын ахусу, онун сялис тябинин сюнбюлюстанында пярвяриш тапан гязяллярин маралы иля бярабярлик иддиасы этся, тамамиля сяхвдир. Агяр бялагят бядяхшанынын ляли, онун синясинин хязинясиндя топланмыш парлаг бейтляр вя чох аз тапылан гиймятли мирвариляр гаршысында хяджалятиндян гызарса, тамамиля дюзгюндюр. Мирзя Адыгёзял  Биринджиси, Вагиф тяхяллюслю мярхум Ахунд Молла Пянахдыр ки, тядбирли вя камаллы мяшхур вязир иди вя Иранда, Румда олдугджа шёхрят тапмышдыр. Онун тюркджя йаздыгы ашиганя шеирляри инди дя диллярдя азбярдир. Мирзя Джамал  Хяр охуйан Молла Пянах олмаз Мясял Биринджи Дан йери сёкюлюрдю. Багрыганын-Шушанын саг джяхятиндяки даг архасындан башлайараг гёйюн узюня тутгун шяфяг чякилмишди. Хавада хяфиф бир сазаг вар идися дя йазын агаджлары ойадан илк йели бу сазага бир хошлуг верирди. Атрафда хорузлар банлашыр; базардан йухусуз дарга шагирдляринин кал сясляри сяхярин сюкутуну позараг кядяр сачырды. Бир шаггылты эшидилди: сарайын дарвазасы ачылды, орада гаралтылар сяйришди, джясарятсиз гырыг сясляр гялди. Чох чякмяди ки, бир нечя адам ичяридян дышарыйа догру сяпилди, архадан атлылар гёрюнмяйя башлады. Джиловдарлар атларын башындан йапышыб, арамла йюрюйюр, нёкярляр, зинпушчулар, мяафлар-вергидян азад эдилмиш нёкярляр онлары изляйирдиляр. Гафиля бир аз ирялиляйиб саг тяряфя, гала гапысына догру дёндю. Бир-ики нёкяр йюйюряряк шяхяр гапысы кешикчиляриня хябяря гетди. Дямир гапыларын санбаллы гыфыллары зырынгылты иля ачылды, агыр мандаллар джяфтялярдян чыхарылды, бир дягигядя гапылар тайбатай ачылды, гаранлыг таглара гюн чыхандан гызартдаг шяфягляр дюшдю. Гапынын сякиляриндя бир сыра кешикчи дуруб, аллярини дёшляриня гойараг интизарла гафиляни гёзляйирди. Бунларын ичярисиндя йапынджылы лязги вя гумуг, Джаваншир элиня мянсуб саллаг быглы, голсуз кюрклю атыджылар вар иди. Гылындж вя хянджярлярин гюмюш гябзяляри, тюфянглярин бяндляри сёнюк парылты сачырды. Гафиля йанашды. Кешикчиляр артыг икигат олмушдулар, гёзляри йердян башга хеч бир шей гёрмюрдю. Онджя гялян атын устюндя агыр гёвдяли, аг чадралы бир ханым отурмушду. Бу, Ибрахим ханын арвадларындан Шахнися ханым иди. Дан йеринин шяфяги ханымын узюня дюшян кими гёзлярини гыйды, узюню гырышдырараг:– Ушаглар, неджясиниз. Йахшысынызмы. – деди. – Саг олун! Саг олун, ханым! Устюмюздян аскик олмайасыныз! – дейя джюрбяджюр сясляр эшидилди. Гафиля гала гапысыны чохдан тярк этмишди, лакин хяля дя икигат галмыш кешикчиляр разылыг этмякдя идиляр. Йаваш-йаваш ишыгланырды. Гёйдя бир булуд парчасы беля йох иди; шярг тяряф кясилмиш гарпыз кими гызарырды. Индийя гядяр давам эдян сюкуту Шахнися ханым позду; сол тяряфиндя атда гедян гызы Кичикбяйимя дёняряк:– Ай гара гыз, – деди, – дейясян йоргунсан, бянизин гачыб... Ахшам сяня дедим ки, аз ойна, аз атыл-дюш. Гулаг асмадын. Кичикбяйим албалы рянгли додагларыны хош бир ада иля бюздю, гашларыны сюзяряк:– Ай ана, илдя бир геджя чилля чыхыр, ону да дейя-гюля кечирмяйясян, дойунджа ойнамайасан... Хеч олармы. – деди, санки геджя сабаха гядяр хош кечирдийи вахты хатырлайыб няшялянди вя гяхгяхя чякиб, урякдян гюлдю. Бяйимин гюлюшю архадан гялян гядими-хяр джюр вергидян азад эдилмиш нёкяря дейярдиляр.   Бабаны да мюргюдян айылтды; гырышыг узю ачылды, топа саггалыны тярпядя-тярпядя:– Ханым, тясяддюгюн-сядягя, гурбан олум; джаванлыгдыр. Гой айлянсин! Бяйимин бу саат гызлар булагындан су ичян вахтыдыр... – деди, сусду вя санки башында далгаланан хатиряляр онун сёзлярини гырыб тёкдю. Шахнися ханым йары чевриляряк додагларында ималы бир тябяссюм ойнатды:– Ай Гядими, – деди – дейясян джахыллыгын йадына дюшдю. Горхма, чох годжа дейилсян, геджяки ойунундан гёрдюм; хяля сюзя билярсян. – Ханым, башына дёнюм, ня дейирсян, сян мяним ня вахтымы гёрдюн... Мяни ряхмятлик Пянах ханын заманында ат белиндя гёряйдин... Гыргы кими идим. Баба бир ах чякиб атын устюндян дикялди, шаллагы иля саг тяряфдя гёрюнян топхананы гёстярди:– Бах, башына дёнюм ханым, ийирми ил олар, Фятяли хан Афшар о дёшдян тутмуш бу Шюшю дярялярини гошуну иля долдурмушду, бах, агзы йухары Галайа тяряф дарашмышдылар. Пянах хан ряхмятлик топлара од гойдурду, йер, гёй лярзяйя дюшдю... Бу инди кечдийимиз Гянджя гапысы ачылды. Атлары гётюртдюк... Дярялярдян сел кими, тяпялярдян йел кими ахыб тёкюлдюк... Фятяли хан о гедян олду, гетди. Бабанын хяля дя шаллагы хавадан асылы галмышды. Санки йеня дя бязи шейляр сёйлямяк истяйирди. Чал гашлары алтындан бахан хырда гёзляри атяш сачырды. Шахнися ханым ону санджмаг мягсядиля йеня гюлюмсюняряк:– Ахыры ня олду, а Гядими. – деди. – йеня сизи алдатды, Ибрахим ханы да завал апарды. Баба алини хавадан салыб, гейзля хянджяринин дястясиндян йапышды, дили долаша-долаша деди:– Ханым ня буйурурсан... Гасид йоллады... Ширин дилини ишя салды... Гызыны Ибрахим хана вермяк истяди... Амана гялди... Биз дя Ибрахим ханын далына дюшюб, Ходжалы дюзюня барышыга гетдик... Гойунлар кясилиб, газанлар асылмышды... Ня биляк ки, илгарындан дёняджяк, бизи дя Ирана завал апараджаг... Кичик бяйим лаг иля:– Ай ляля, – деди, – бясдир, хорузланма, далдан атылан даш топуга дяйяр . Баба голларыны ата-ата йеня данышмаг истяди, лакин оскюряк ону богду. Бир даха даныша билмяди. Шахнися ханым Гядиминин оскюряйинин сябябини дуйуб, она чубуг чякмяйя рюсхят верди. – Баба узюрхахлыг этди:– Ханым, башына дёнюм, бихёрмятлик олар, хяджалят чякярям. Кичикбяйим анасынын авязиня:– Зяряр йохдур, ляля, чяк! Чубугу долдур, – деди. Баба бир-ики дяфя узр истяйиб, тянбяки кисясини чыхарды. Гюмюш зянджирли чубугу долдурду. Гову чахмаг дашы иля алышдырыб, чубугу йандырды. Тюстюнюн ийи хан аилясиня азиййят вермясин дейя баба атыны йавашытды вя алли аддымлыг бир мясафядян гафиляни излямяйя башлады. Дан йери парлайырдыса да гюняш хяля Багрыганын архасындан чыхмамышды. Хош бир йел инсаны охшайыр, кёксюня сирли бир фярях долдурурду. Йол гетдикджя йалчын гайалардан Дашалты чайына гядяр илан кими гыврылараг энирди. Атлар аддым-аддым йюрюйюр, тез-тез айаглары сюрюшюрдю. Джиловдарлар атларын йюйяниндян бярк йапышыб арабир онлара аджыгланырдылар. Кянизляр атдан дюшюб Шахнися ханымын гылчаларындан йапышмышдылар. Кичикбяйим дя аты джиловдара вериб, Мяммяд бяйля ондя йюрюйюр вя кясмя йолларла гайалардан сюрюшяряк ашагыйа энирди. Мяммяд бяй он ики-он уч йашында ала гёзлю, гумрал сачлы, гениш кёкслю, шюмал бир огланды. Ибрахим ханын гардашы Мехралы бяйин оглу иди. Ибрахим хан Ирана завал апарылдыгда Пянах хан гошун чякиб Фятяли ханын далынджа гетмишди. Иран дёвлятинин вякили Кярим хан Зянд Пянах хан иля бирляшиб Фятяли ханы басмыш вя Ибрахим ханы асарятдян гуртармышды. О аралыг Кярим хан фярман гёндяриб Мехралы бяйи Гарабаг ханы тяйин этмишди. Пянах ханы ися тяджрюбяли мюшавир ады иля Шираза завал апармышды. Асарятдян гуртаран Ибрахим хан Гарабага дёнюр вя гардашы Мехралы бяйля арасында сялтянят давасы дюшюр. Ибрахим хан гайны Авар ханын кёмяйи иля гардашыны Шушадан чыхарыб Гарабаг ханы олмушду. Мехралы бяй ися гачыб Губа ханына сыгынмышды. Оглу Мяммяд бяй атасынын сарайында тярбийя алыб бёйюйюрдю. Игид, кяскин тябиятли бир гяндж иди. Кичикбяйим ондан беш-алты йаш бёйюк дя олса, бир-бири иля йолдашджасына кечинир вя игидлик мейданында бир-бириндян гери галмырдылар. Кичикбяйим ана тяряфдян Шахсевянли Бядир ханын нявяси олдугу учюн, ана элинин бир чох хассялярини дашыйырды: ат миниб джыдыра чыхмаг, тюфянг атмаг, гылындж ойнатмаг онун учюн тябии бир эхтийадж кими иди. Гюнюн мюяййян хиссясини шяхярин атрафыны долашарды вя хямишя дя заваллы Шахнися ханымы вя ляляси Бабаны озю иля гетмяйя мяджбур эдярди. Бу гюнкю бу сейр дя онун назы учюн йапылырды: новруз мюнасибятиля ахар су устюндян атылыб, чиллясини кясдиряджякди. Чайын шырылтысы гет-гедя даха айдын эшидилмядя иди. Няхайят, ири гайаларын вя колларын арасындан чайын озю дя гёрюнмяйя башлады. Ики дагын арасындан чыхыб, йуварлаг дашлара тохунараг гурулту вя нярилти иля ахырды. Суйу хяля аз иди. Дагларда гар арийяндя вя йаз йагышлары башлайанда бу дайаз чай агзы кёпюклю бир аждахайа дёнюб, бютюн атрафыны хяшин пянджяляриля гаплайыр, гайалары гопарыр, ири агаджлары кёкюндян чыхарыр вя игид тюфянгини ойнадан кими пянджясиндя ойнадыр. Ах, бу чай джошаркян ня ганлар элямямишди! Инди гыш ону гюдждян салмышды, нярилтиси беля джансыз вя рухсузду. Атлылар хяля доламалары энмямиш Мяммяд бяйля Кичикбяйим чайа чатмышдылар. Беш-алты эвлик эрмяни кяндинин ичиндян кечиб, даш кёрпюнюн устюня чыхдылар. Гаршыда саг тяряфдя гёйляря йюксялмиш чылпаг гайанын башына гюняш зяфяран рянги чякмишди. Сол тяряфдяки гайанын архасында мешя инджя джизгилярля йюксялирди. Узагларда аг чалмалы Кирс дагы азямятля йухуйа галмышды. Атлылар кёрпюйя чатар-чатмаз хамы атдан энди, йаваш-йаваш сол тяряфдяки Готурсуйа йанашмага башладылар. Гайаны йармыш Готурсу учдёрд метрлик бир хюндюрлюкдян алван бойалы чынгылларын ичиня тёкюлюр, гюмюш зянджир кими гыврылараг ахыб гедирди. Кичикбяйим суйун кянарына гялди: Агырлыгым, угурлугум тёкюлсюн! – дейя бир нечя дяфя суйун устюндян о йан-бу йана атлады. Сонра йосунлу гайайа сёйкянмиш Мяммяд бяйя йёняляряк:– Игид, бяс сян нийя дурмусан. – дейя аркля онун чухасынын голундан дартды. Мяммяд бяй тёйшюйяряк кёрпюдян дик энян Шахнися ханыма ишаря эдяряк йериндян тярпянмяди: аввял йашлылар, сонра джаванлар атланмалы иди. Голларындан кяниз вя гаравашлар йапышмыш ханым гялиб Готурсуйун йанындакы тут багынын хасарынын устюндя отурду. – Аггюнлю олмуш, – деди, – мяни бу йашымда гёр гятириб харалара чыхарырсан; лап джаным агзымдан чыхыр. – Ай ана, эвдя отуруб лятлянмякдянся бу йахшыдыр: Палаза бюрюн, эл иля сюрюн: бир аздан сонра шяхярин бютюн гыз-гялинляри, ахыл- джахыллары бурада оладжаг. Шахнися ханым гызынын гарайанызы чёхрясиндя долашан фярях вя няшяни фяхр иля сейр эдяряк:– Бяхтявяр башына! – дейя гюлюмсяди вя нёкярляря:– Ай ушаг, джялд бир оджаг гайырын, бир гяхвя ичяк, – деди. Нёкярляр хасары кечиб, багын ашагы тяряфиндя оджаг тядарюкюня дюшдюляр; кянизляр тут агаджынын алтында сюфря салмага башладылар. Шахнися ханым бир аз динджялиб дурду, булаг башында ал-узюню йуду вя: Агырлыгым, угурлугум тёкюлсюн!  – дейя ахар су узяриндян Кичикбяйимин кёмяклийиля атланды. Кичикбяйим Мяммяд бяйин голундан тутуб, ону да суйун йанына гятирди, гяхгяхя чякиб ону итяляди, судан атлатды. Зарафатлар башлады, бир-бирини суйа догру итяляйиб, айлянирдиляр. Няхайят, Кичикбяйимин мяхмяр башмагы суйа дюшдю. Мяммяд бяй суйу сюзялянян башмагы йухары галдырды вя истехза иля:– Ай бяйим, ха истяйирсян оглан оласан, ола билмирсян. Оглан олмаг сянин хюнярин дейил, – деди. Кичикбяйим агламсынараг, башмагы онун алиндян алыб хасарын устюндя отурду. Тут агаджынын алтында зяриф кашан халчалары салынмыш, мяхмяр дёшякчяляр, ипяк пюштяляр-йастыглар, мютяккяляр дюзюлмюшдю. Гаравашлар алляри дёшляриндя сяф чякиб, ханымлары гёзляйирдиляр. Шахнися ханым ися суйун кянарында отуруб чиллясини кясдирирди. Кичикбяйим учюн Гюлаблы кяндиндян гятирилмиш вя о замандан бяри сарайда галмыш дайя, ханымын гаршысында чёмбялиб, онун баш бармагларыны аг ипликля чатды, сонра деди:– Хязряти Сюлейман эшгиня, джин гызы Мярджан хёкмюня, бяни адямдян, бяни хейвандан, джиндян, шейтандан, ахар судан, кёклю агадждан, дибли гайадан, йедди йолун айрыджындан... хяр кясин чиллясиня дюшюбсян, чилляни кясдим! Бу сёзлярдян сонра гайчы иля иплийи кясди. Алавя олараг ханымын бармагларыны ики дяфя дя чатды, эйни сёзляри охуйуб кясди вя сонра кясилмиш ипликляри бир али иля галдырыб ханымын башынын устюндя тутду вя о бири али иля бюрюндждян гайрылмыш, узяриндя дуалар хякк олунмуш гырх ачар джамы иля булагдан бир аз су гётюрюб иплик гырынтыларынын устюндян ахытды. Су ханымын башындан ашагы сюзяляняряк ону бютюн дярдлярини йуйуб апарды. Дайя Кичикбяйимин дя чиллясини кясди, она хошбяхтлик диляди, сонра сюдю иля бяслямиш олдугу бяйимин инджя аллярини додагларына басыб опдюкдя гёзляри йашарды... Гюняшин зяфяраны ишыгы йаваш-йаваш гайанын йухарыларындан ашага энир вя эндикджя дя аввялки рянгини итирирди. Инди чайын вя чайдан дяйирманлара айрылан архларын кянарлары алван гейимли гыз-гялинлярля долмушду. Халг кёхня илдян галма дярд вя гямлярини суйа тёкяряк, ахар су устюндян атланыр, чиллясини кясдирирди. Гюлюшляр, сейхяляр даглара дюшяряк акс-сяда догурурду.  Пянджярянин хырда, рянгбярянг шюшяляриндян ичяри дюшян шюалар йеря дёшянмиш халыларын бойаларына айрыджа бир сюс вермишди. Бязи нахышлар аловланан кими олараг йалдызлы-гызылы вя йа гюмюшю, парлаг гязяхлярля-гязях-гёвсю-гюзей (гёй гуршагы) пянджяряйя догру учушурду. Пянджярянин ичиндя ипяк дёшяк устя узун папаг, зогалы чуха, йашыл шалвар геймиш, шал гуршаглы бир киши отуруб, бир ганады галдырылмыш пянджярядян узаг мянзяряни – Дабтяляби, башы гарлы Муров дагыны сейр эдирди. Онун гара бойалы быгларынын атрафындакы дярин джизгиляр гах фюсункар мянзяря гаршысында хяфифлянир, гах да дяринляшяряк агыр гайгылар ифадя эдирди. Бу, ханын вязири вя дёвлятин мюшавири Молла Пянах Вагиф иди. О гаршысындакы мина гюлдан ичиндяки новрузгюлю вя бянёвшяляри гётюрюб гохлады вя гюлданы хушсуз бир халда пянджяря тахтасынын устюня гойду. Бу аснада гялямкар пярдяли гапы ачылды. Вагифин оглу Гасым ага ичяри гирди. Быг йери йени тярляйян бу гяндж нахышлы джораблары иля халынын узяри иля сяссизджя йюрюйяряк атасына йанашды вя дизи устя чёкюб алини опдю:– Ага, байрамын мюбаряк олсун! – деди вя севинджля атасынын узюня баха галды. – Сянинкиля бярабяр, огул! Нечя беля-беля байрамлар гёрясян! Бёйюк оглан оласан! Орталыга дярин бир сюкут чёкдю. Ня ата бир сёз сёйляди, ня огул. Вагиф узюню йеня Муров дагына тяряф чевириб агиг узюклю бармаглары иля пянджярянин тахтасыны чалараг нядянся Гасым аганын анасынын вахтсыз сёнмясини йаныглы хатырлады. Йеня узюнюн джизгиляри дяринляшди вя гёзюндян бир дамла йаш гопуб йанагы ашагы йуварланды. Санки аввял онун озю бунун фяргиня вармады, мянзяряйя далыб галды. Лакин бир аз сонра узюню йеня оглуна чевирдикдя онун няшяли узюня кядяр кёлгяси чёк дюйюню дуйуб, айылан кими олду. Алини атыб дёшякчянин алтындан ири гюллю бир дясмал чыхарыб гёзюню силди:– Байрамдыр, гет гяз! – дейя оглунун гетмясиня изин верди. Гасым ага галхыб гапыйа чатмамыш гялямкар пярдя галдырылды, ичяри орта бойлу, долгун вюджудлу гёзял бир гадын гирди. Кялагайынын алтындан чыхмыш гара теллярин уджлары аг бухагда илан кими гыврылмышды. Дарайы кёйнякдян баш вермиш дёшляри нюмайишкар бир вязиййят алмышды. Зярбафт нимтянянин дюймяляри сезилмяз бир сарсынты ичиндя иди – гадынын дярин бир изтираб кечирдийи дуйулурду. Вагифин сынаглы гёзляри арвадына раст гяляряк парлады, она гаршы бяслядийи вя бязян тяряддюд доланбаджларына далан эшги йенидян джанланды. Шух вя эхтираслы бир тябяссюмля:– Гызханым, байрамын мюбаряк олсун! – деди вя ону ойнаг бахышыля башдан-айага охшады. Гызханымын байрам фяряхи ифадя эдян чёхряси санки аринин илтифатындан уркяряк дяйишилди. Сярзянишли бир джизги онун инджя додагларына бир икрах джиласы верди. Вагиф бютюн инджяликляриня гядяр бяляд олдугу бу чёхрядяки дяйишиклийи сезди. Горхдугу олмушду: онун байрам няшясиня артыг зяхяр гарышмышды. Гялби кядяр далгасына атылараг бютюн вюджудуну сарсытды. Гейри-ихтийари олараг алини пянджяряйя тяряф хярляйяндя, гюлдана тохунуб салды. Гюлдан сынды. Гызханым бу мина гюлданын сынмасындан мютяяссир олараг оз-озюня дюшюндю: Гялб ки, вар, о да бу гюлдан кими бир шейдир: сындымы бир даха дюзялмяз. Бу аснада ичяри годжа бир нёкяр гирди:– Ага, Мирзя Алимяммяд ага тяшриф гятирибдир, – деди:– Буйурсун! Буйурсун! Индийя гядяр айаг устя галан Гызханым джялд чёнюб икинджи гапыдан чыхды. Нёкяр дя артырма гапысыны ачыб:– Буйурун! – дейя дивара гысылараг гонага йол гёстярди. Мирзя Алимяммяд ичяри гирди. Бу – уджа бойлу, саггалынын бязи йерляриня дян дюшмюш, гара гашлы, гара гёзлю бир киши иди. Хяр бир хярякяти джялд иди. Алини джялд дёшюня гойуб, салам верди вя эйни джялдликля дя йюрюйюб йериндян галхмаг истяйян Вагифин йанына гялди, дизи устя чёкдю:– Мяни хяджил вя шярмсар этмя! – деди вя Вагифин ики алини дя овуджларынын ичиня алыб бярк-бярк сыхды:– Эйди-шярифиниз мюбаряк олсун, иншаллах! Нечя беля байрамлар гёряк, кефимиз кёк, дамагымыз чаг олсун! 
– Сянинля беля!.. Хяджил нийя олурсан. Мясяля рютбядя дейил, овлади – пейгямбяря хёрмят этмяк хяр бир мюсялмана бордждур... Бурада ня учюн отурдун. Дур агзымызы ширин эляйяк. Икиси дя галхыб каллайынын йухары башындакы байрам сюфрясинин гырагында дёшякчя устюндя айляшдиляр. Гялямкар сюфрянин устюня ладживярди сахсы бошгабларда ногул, гязянгюлю, зилбийя, пахлава, шякярчёряйи, горабийа, ачыг нарындж рянгли Мазандаран набаты вя гуру йемишляр гойулмушду. Сюфрянин ортасына бир нечя бошгаб сямяни оту дюзюлмюшдю. Кянарларындакы ладживярди мятряблярдя дя шярбят варды. Мятрят-ичиня агарты вя йа шярбят тёкюлян бёйюк сахсы габ. Вагиф алини ногула узадыб, озюнямяхсус зарафатйана тябяссюмля:– Сеййида, джяддиня йесир олум, агзыны ширин эля! Бярги сябзист тяхфейи дярвиш... – деди. Дярвишин тёхфяси гуру мейвяляр. Мирзя Алимяммяд устюня михяк санджылмыш бир горабийа гётюрюб кясди, бир парчасыны агзына гойду:– Сянин кими дярвиш олмага хяр кяс хахишмянддир. – Ах, гёзюм нури, дярвишин дя дярди олур – бах, новруз сяхяри гюлданым дюшюб сынды. Бу няхс бир шей дейилми. Вагифин узюндяки зарафат изляри итиб гетди. – Шаирюл-шюяра, габ сынмасы эл арасында гада-баланын изаля олмасы дейя тяфсир олунур. Бир дя ки, хяля ил тяхвил олмамышдыр, дястяйя-гюнортайа бир саат галанда оладжаг. Гюлданын сынмасы кёхня иля тяяллугдур. – Каш сян дейян олсун. Анджаг уряйя пис гялир: Милчяк мурдар дейил, гялб буландырыр . Байаг мирзя Алимяммяди ичяри бурахыб чыхан нёкяр устю инджя нахышлы бюрюндж синидя ики финджан гяхвя гятирди вя эйни заманда Ханмяммяд аганын гялмясини хябяр верди. Вагиф:– Буйурсун! – дейя додагларында бир истехзалы тябяссюм ойатды. Мирзя Алимяммяд ися пярт-пярт гапыйа бахараг догма гардашынын гялмясиндян хеч дя мямнун галмады. Ханмяммяд гялди, байрамлашыб отурду. Йашыл чухасынын голларыны чийниня атыб, ири, устю тюклю бурнуну чякди вя хеч бир тяклиф олмадан сюфрядян бир хялвийя гётюрюб, агзына гойду. Оrdларынын икиси дя шишик бир халда шяхярин йени хябярлярини нагыл элямяйя башлады:– Хан Гурдлар мяхяллясиндян кечирмиш... Хязиня гайасындан гайыдырмыш, о няди, тязя бурджа баш чякмяйя гедирмиш... Вагиф гюляряк онун сёзлярини кясди:– Йа гедирмиш, йа гайыдырмыш!.. Ханмяммяд джялд:– Гайыдырмыш! – деди вя агзындан хялвийя сычратды. Гайыдырмыш! – Кялянтяр Агасы бяй дя йанында имиш. Хюлася, сёвдягяр Хаджы Кяримин чяпяринин йанындан кечяндя гёзю хяйятдя Хаджынын гызына саташыр. Дейирляр, чох хошуна гялиб. Гыз да пис дейил: он беш-он алтысындадыр... Вагиф зарафатла:– Демяли, тойда сюзюрюк! – деди. – Нийя сюзмюрюк, ахунд, олмяйяджяйик... Мирзя Алимяммяд гардашынын сёхбятини утанараг динляйир, гёзлярини йердян галдырмырды. Вагиф ися няшяляниб зарафатында давам эдирди:– Ай Ханмяммяд дааш-дадаш, бир де гёрюм сянин достун Сяфярдян ня хябяр вар. Сяфяр Гарабагын мяшхур гачагларындан иди. Асли Зарыслы Шуша йахынлыгында кянди элиндян олуб, йюзбашыны олдюрдюкдян сонра даглара гачыб йолкясянлик эдирди. Бир ил аввял Ханмяммяд кяндлярин бириндян малджяхят йыгыб гайыдаркян Сяфяря раст гялир. Малджяхят-мяхсулун онда бири-хана чатан верги. Сяфяр ону тутуб нёкярляри иля бярабяр агаджа баглайыр, эшшякляря йюклянмиш малджяхяти дя алыб гедир. Нечя гюн мешядя адж-сусуз галан Ханмяммяд тясадюфян тапылыр вя йарымджан халда Галайа-Шушайа гятирилир. – Сиз эля мяня гюлюн ки, мян горхагам. Туг йолунда Ардябилдян гялиб Тифлися гедян карваны да чапыб талайыб... Чох вахимяли адамдыр. Йадыма дюшяндя бядяним асир. Вагиф джиддиляшди вя андишя иля сорушду:– Бу адам ня йердядир. – Ахунд, лап джавандыр, ийирми-ийирми ики йашында олар. Амма, залым джынаглы шейдир. Чыгырдымы-адамын кяляфи долашыр... Вагиф гяхгяхя чякиб гюлдю:– Дил дёняр, дюзюню сёйляр! – деди вя нязяри Ханмяммяддян сюзюляряк Мирзя Алимяммядин узюня дюшдю: Мирзя додагларынын уджларында догмаг истяйян тябяссюмю богуб, пярт бир халда сёзю дяйишмяк истяди:– Ахунд, ханын хюзуруна гетмяк чагы дейилми. – дейя сорду. Вагиф алини атыб, голтуг джибиндян гара гайтанлы мина саатыны чыхардыб, бахды вя сонра:– Ляля! Ляля! – дейя чагырды. – Гетмялийик! – деди. Годжа нёкяр ичяри гирди:– Ага, ня амрин вар. – Джиловдара дейинян, атлары чяксин! – Баш устя ага! Нёкяр гетди вя бир-ики дягигядян сонра атларын хазыр олдугуну хябяр верди. Галхдылар. Вагиф чухасынын голларыны чякиб биляйинин устюндя дюймяляди. Чыхдылар. Башмаглары артырмада гапынын агзында джяргя иля джютлянмишди. Гейиб, даш пиллякянля хяйятя эндиляр. Ири тут агаджынын алтында ики гюмюш синябяндли, гёзял йяхяр – асбаблы ат йедякдя дурмушду. Джиловдарлар аввял Мирзя Алимяммяд аганын, сонра да Вагифин атыны иряли чякдиляр. Ханмяммядин аты йох иди. О онлардан аввял йола дюшдю. Вагифля Мирзя Алимяммяди ики джиловдар вя ики дя чийинляриндя зинпуш тутмуш нёкяр тяшйи эдирди.  Вагифля Мирзя Алимяммяд сарайын гениш каллайысына-бинанын ичяри тяряфиндяки диб отага гирдикдя орада бёйюк издихам гёрдюляр. Шяхярин бютюн айан, ашряф вя аснафы бурада иди. Йухары башда узяриндя рянгин шюшялярдян нахышлар йапылмыш пянджярянин гапысындакы гиймятли халылар дёшянмиш тахтын устюндя Гарабаг хёкмдары Ибрахимхялил хан айляшмишди. Атрафыны дябдябя иля гейинмиш агалар, бяйляр, айан вя ашраф бюрюмюшдю. Ханын гайынатасы Мялик Шахнязяр, Кялянтяр Агасы бяй, эрмяни кешиши Охан, аг сарыглы шяхяр газысы вя йашыл аммамяли бир-ики сейид дя бурада отурмушду. Каллайынын ашагы хиссяси таджир вя аснаф иля долмушду: бунлар дивар бойу дёшянмиш ипяк дёшякчяляр устя дизи устя адябля отурмуш вя бир кялмя беля данышмырдылар. Вагиф иля Мирзя Алимяммяд аганы гёрджяк бютюн мяджлисдякиляр дик айага галхдылар. Мюстясна олараг хан иля вялияхди-сялтяняти олан бёйюкоглу Мяммядхясян ага айага дурмадылар, лакин йени гялянлярин йухары буйурмаларыны алляриля ишаря этдиляр. Вагиф иля Мирзя Алимяммяд халга тязим эдя-эдя йухары баша кечиб, гёстярилян йердя айляшдиляр: Вагиф ханын сол тяряфиндя Мирзя Алимяммяд ися сагда, Охан кешишин йанында йерляшди. Ибрахим хан Чингиз ханын нявяси Хюлакю хан няслиндян олдугуна фяхр эдяряк сарайында да Чингиз анянялярини йашатмага чалышарды. Бу анянялярдян бири дя сайгылы адамларын ханын сол тяряфиндя отурмалары иди. Вагифин дя сол йанда айляшдирилмяси онун сарайда газанмыш олдугу мёвгейи вя хёрмяти гёстярирди. Йени гялянляр отуран кими тякрар хана, атрафдакылара вя сонра джамаата баш айяряк тязим этдиляр, джаваб олараг узун папаглар низам иля айилиб галхды. Хан байрам мюнасибятиля Лямбяран гумашындан тикилмиш аг чуха, аг архалыг геймиш вя башына да аг дяри папаг гоймушду. Чийниня ичи самур хязли тирмя хиргя салмышды. Хиргя-устдян чийиня салынан бюрюнджяк. Шал гуршагындан алтун гямясинин гиймятли дашларла бязянмиш гябзяси гёрюнюрдю. Йени гонаглар отуран кими пишхидмят хазыр олду, бир дизини йеря гойуб чини финджанлардакы гяхвяни алтун синидян гётюрюб гонагларын онюня гойду. Вагиф атирли Йямян гяхвясини ичяряк каллайыны сейр эдирди. Отагы башдан-баша тутмуш, сумагы йерли, инджя хашийяли халынын ортасына атрафы зянджиряли тирмя сюфря салынмыш, устюня гызыл вя гюмюш габларда ширни, чяряз вя шярбятляр дюзюлмюшдю; ара-сыра сямяни оту, зяриф гюлданларда бянёвшя вя новруз гюлю, арандан гёндярилмиш алча вя шяфтяли чичякляри гойулмушду. Там сюфрянин узяриндян хас бойа вя зярля ишлянмиш тавандан бюллурларла парлайан бир чилчыраг асылмыш, гяндилляриня сары шамлар дюзюлмюшдю. Ашагы вя йухары башда эйни шякилдя, йалныз бир аз кичик ики гяндил даха асылмышды. Йан диварлардан бирисиндя чаргюл рянгин пянджяряляр арасында зярли чярчивяли гюзгюляр вурулмушду; о бирисиндя зяриф нахышлы, алван габартмалы тахчалар вар иди. Тахчаларын бириндя йалдызлы мялакя хейкялли бир фирянг сааты, о бириляриндя сядяф ишлямяли инджя мюджрюляр, йяхяр-асбаблар, чини каса вя бошгаблар вя алван джилдли гиймятли китаблар гойулмушду. Тахтын архасы Кяшмир шаллары, Иран халылары алтун вя гюмюшя тутулмуш силахлар: галхан, гылындж, гямя, зирех, дябилгя, тюфянг вя тяклюлялярля бязянмишди. Иран шахларындан, атраф ханлыглардан гёндярилмиш бютюн хядиййяляр бурайа нясб олунмушду. Ханлыгын сюлх вя рифах ичиндя йашадыгы бир заман иди. Надирин ганлы кешмякешиндян сонра Кярим хан Зянд Иранда асайиши бярпа этмишди, хялялик орадан хеч бир тяхлюкя гёзлянмирди. Надирин Хорасана сюрдюрдюйю вя Ибрахим ханын мянсуб олдугу Джаваншир, Отуз ики, Бяхмянли элляри чохдан гайыдыб, Гарабаг торпагына, Кюр иля Араз арасындакы догма йурдларында йерляшмиш, акин-бичини, малдарлыгла мяшгул идиляр. Гюрджюстан валиси Иракли Икинджи иля достлуг давам эдир; Иракли Газах вя Иряваны идаря эдирди, Ибрахим ханын ися хёкмю Дагыстандан та Тябризя гядяр йерийирди. Йалныз Губа хёкмдары Фятяли хан она бойун аймяк истямир, Азярбайджанын шярг хиссясини – Бакыны, Талышы оз нюфузунда сахлайараг, Гарабага гаршы даими бир дюшмянчилик бясляйирди. Лакин Фятяли хан тяхлюкяси Ибрахим хан учюн ахямиййятли бир шей дейилди. Шишя галасы кими аля кечирилмяси габил олмайан, уджа барылар вя бюрджлярля ахатя олунан бир шяхярин хёкмдары Фятяли хандан горхардымы. Бир ишаряси иля Гарадаг, Хой, Нахчыван, Шяки ханлары кёмяйиня гошулур; гайны Омяр хан Аварыстандан он беш мин игидля тярпянир... Сийаси вязиййятин бейля алверишли олмасы ипяк пюштяляря сёйкянмиш ханын долгун, сярт вя мягрур чёхрясиндя ифадя олунмушду. О, гялйанын кяхряба нейпушуну додагларындан айырмайараг няшя иля чякир вя байрам мяджлисини фяряхля сейр эдирди. Бу аснада Ханмяммяд ичяри гирди. Салам вериб ашагы тяряфдя озюня йер ахтарды. Хаджылардан бириси ону бир аз йухарыйа оз йанына чагырды. Ханмяммяд кечиб отурду. Гяхвя гятирян пишхидмятдян бир пахлава истяди, о да бошгабы гётюрюб она тягдим этди. Бу мянзяряни сейр эдян Мирзя Алимяммяд йеня сыхылды, башыны ашагыйа салды. Хан гюлюмсяйяряк Вагифя мюраджият этди:– Ханмяммяд ня алямдядир. Рянджидяхатир олдугуму билир дейя гёзюмя гёрюкмяйир. Вагиф мюлайим сясля:– Илтифатына мюнтязирдир, – деди. Хан чох дюшюнмяйяряк:– Гала даргасына кёмякчи версяк, кары ашармы. – деди. – Омрюнюзя дуагю олар... Ахли-айалы чох, озю дя, бизим тярякямя демишкян, бир аз сойсуздур. – Биведждир, алиндян зявзякликдян башга бир иш гялмяз... Эля бурдан ора, ордан бура хябяр дашыйыр. Вагиф хейфсилянди:– Билсяниз, Мирзя Алимяммяд онун уджундан ня гядяр хяджалят чякиб, пяжмюрдядил олур. Мирзя Алимяммядин ады гялдикдя хан хёрмятля башыны тярпятди:– Бир атанын бёйля дя зюрриййяти олур, эля дя – деди вя нейпушу додагларына алды. – Сюрю ахсагсыз олмаз, – аталар догру буйурмуш. Хан Вагифин сёзлярини тясдиг эдяряк йеня башыны тярпятди, гёрюнюр бир сёз демяк истяйирди. Лакин газынын саата бахдыгыны гёрюб сусду. Газы ил тяхвинля беш дягигя галдыгыны элан этди. Хяр кяс шян бир чёхря тагынмага чалышды. Халг адятинджя, йени ил хансы бир ахвали-рухиййя иля гаршыланса иди, эйни ахвали-рухиййя илин сонуна гядяр давам эдярди. Одур ки, узляр гюлюмсяйир, гями-дярди унутмага чалышырдылар, гёзляр сюфряйя, боллуга вя гюл-чичяйя дикилирди. Хан учюн инджя оймалы сяндял устюндя джейран дярисиндя йазылмыш гядим бир гуран гойулмушду; хан вя атрафындакылар йени или айяйя бахараг гаршыламаг истяйирдиляр. Бир-ики дягигя давам эдян дярин сюкуту топ атяшляри позду: ил дяйишилирди. Хамы йериндян галхды, сыра иля хана вя айанлара йахынлашыб тябрик этди.  Гюнортадан сонра шяхярин бютюн ахалиси Джыдыр дюзюня тяряф ахышмага башлады. Рянгбярянг гейинмиш гадынлар, чоджуглар; бармаглары хыналы, саггаллары сялигя иля вурулмуш кишиляр, бирчякляри вя кякилляри дараныб, дюзянмиш гянджляр бир-бириня гарышмышды. Агаларын зогалы, таджирлярин вя аснафын абы, йашыл вя гара чухалары гярибя бир мянзяря тяшкил эдирди. Бу байрам гийафяляриня бир дя джахылларын хашмаш шалварларынын хышылтысы, сазларын дынгылтысы алавя эдилярся, мянзяря даха айдын олар. Хяля атлыларын сайы-хесабы йох иди. Шёхряти алямя йайылмыш Гарабаг атлары, байрам гюнюнюн сынаг гюню олдугуну билирмиш кими, башларыны йан тутараг сяйирдир, хыналы йалларыны гюняшдя джилалайырдылар. Галанын бютюн дилавярляри: тюрк эл вя улусларынын игид огуллары, гумуг вя Аварыстан гочаглары Джыдыр дюзюня гошурду. Шяхяря хаким бу гениш дёш гарышга йувасы кими гайнашырды. Сазлар, сёхбятляр, няшяли гюлюшляр, – хязин байатылар, йаныглы шикястяляр бир-бириня гарышараг, хош бир тяраня вюджуда гятирир; атларын кишнямяси ися бу тяраняйя мятин бир мярдлик гылыгы верирди. 
Бирдян гениш дюзюн узяриндян далгаланараг бир шашылты кечди – минлярджя адам гёзлярини тяпядя гурулмуш чадырлара тикяряк сюкута далды. Дябдябяли бир гафиля чадырлара догру йюрюйюрдю. Сыра иля гедян атлыларын онляриндя вя йан тяряфляриндя пийадя пишхидмятляр вя нёкярляр йюрюйюрдю. Он атдакы Ибрахим хан иди. Солунда Вагиф, сагында Мяммядхясян ага гедирди. Архадан ися Кялянтяр Агасы бяй, агалар, бяйляр, бязи эрмяни мяликляри. Мирзяляр атларыны йаваш-йаваш сюрюрдюляр. Гафилянин арха джихятини зынгыровлу гатырлар тутмушду. Бунлара су тулуглары, гылафлы сяфяр гялйанлары, асма мангал, джюрбяджюр сурсат йюклянмишди. Гафиля чадырдан бир аз кянарда дайанды; хамы атлардан дюшюб чадырлара йерляшди. Сарай ханымлары аввялдян гялиб йан чадырларда отурмушдулар. Халг мейданы чевряляйиб гёзляйирди. Шейпур чалынды, джыдыр башланды. Кичикбяйим ага анасынын йанында отуруб, бёйюк бир хяйяджанла джыдыра тамаша эдирди. Гоша гялян атларын бири иряли кечдими, Кичикбяйимин рянги гачыр, йериндя рахатлыг тапа билмирди. Бязян архада галан атлыйа аджыгланараг, гейри-шюури бир халда алини галдырыб чадырын йалдызлы сютунуна чырпырды. Будур, инджя белли бир гумуг йалын хянджярини агзында тутараг гялир, чапа-чапа тюфянги башындан ашырыр, атыр вя йенидян чийниндян асыб, хянджяри гынына гойур. Кичикбяйимин бугдайы узю пёртюр, няшя иля аллярини овушдурур... Отуз ики улусундан бир гяндж алтындакы кяхяри йел кими учурур, санки чадырлардан илхам алараг, хавайа бир пяняват-Пянах ханын кясдирдийи пул атыб ону гюлля иля вурур... Кичикбяйим ганадлары багланмыш гуш кими чырпыныр, дярин бир хясрятля анасынын узюня бахыб:– Анаджан, – дейир:– мян дя джыдыра чыхмаг истяйирям... – Аман, гызым! Адама ня дейярляр! Кичикбяйим йалварыджы гёзлярля анасынын узюня бахмагда давам эдяряк:– Ня дейяджякляр, ат устя бёйюмямишикми... Алнымын чапыгы хяля дя дурур... – дейя шух бир ада иля сол гёзюнюн устюндяки инджя чапыгы анасына гёстярди вя дялилин гярибялийи озюня дя хош гялиб, гюлмяйя башлады. Шахнися ханым гызынын узюня гюсурдан чох йарашыг верян бу чапыгы бир ана фяряхи иля сюздю, бир сёз демяди, йалныз гашлары йухары галхды – бу наразылыг аламяти иди, Кичикбяйим билирди. Бу аснада чадырын архасындан бир ат кишнямяси эшидилди. Кичикбяйим агламсынараг:– Гёрюрсян, атым дарыхыб, кишняйир... Йазыг дейилми. – дейиб башы иля анасынын кёксюня сыгынды. Шахнися ханым гюлюмсюндю вя гызынын башыны охшайараг сорду:– Ай гыз, бир бах гёр о гялян бизим Мяммяд дейилми. Кичикбяйим хямян чеврилиб дикялди. Догрудан да Мяммяд бяй сямянд бир ат белиндя тоз гопарараг чапырды; чухасынын архада йеллянян голлары джырджырама ганадларыны андырырды. Джибиндян пул чыхарыб, атын гулагларынын устюндян иряли атды, чапачапа атдан эниб пулу йердян галдырды вя тякрар аты миниб йолуна давам этди. Кичикбяйимин аввял рянги узюндян гётюрюлдю, сонра гыпгырмызы олду. Мяммяд бяйин дюзю баша чатдыгыны гёрдюкдя дяриндян бир няфяс алды. Озюню бир аз тохдадыб:– Ляля! Ляля! – дейя чагырды. Чадырын йанында дурмуш гядими Баба о саат хазыр олду:– Бяйим, мяня гёря ня гуллугун вар, башына дёнюм. Бяйим джясур бир сясля:– Ляля, ня дурмусан, атым орда кишняйир. Бу саат мин чых джыдыра! – деди. Баба Шахнися ханымын узюня бахараг гюлюмсяди. Шахнися ханым гюляряк:– Чых дейир, чых! Йеня бу гызын дялилийи тутуб, – деди. Баба баш айиб гетди. Бир аз кечмямиш Баба ат устя гялиб чапараг кечди вя кечяркян чахмаг дашы иля гову одлайыб чубугуну алышдырды. Чадырлардан гюлюшляр гопду. Кичикбяйим няшя иля анасынын голундан йапышыб деди:– Гёрюрсян, гочаг ляля арзуму гёзюмдя гоймады.  Вагиф Газагын Саатлы элиндян иди. Он сяккизинджи асрин аввялляриндя Гыраг Салахлы кяндиндя анадан олмушду. Атасы газахлылар кими акин вя хейвандарлыгла мяшгул иди, лакин узун иллярдян бяри давам эдян Османлы-Иран мюхарибяляри бу элин асайишини позур, бютюн али силах тутанлары сюрюкляйиб гётюрюрдю. Аввял Газах Шямсяддинля бярабяр Гянджя ханлыгына дахил иди, сонра Гянджядя хёкмдарлыг эдян Зийад ушаглары На
дирин иш башына гялмясиня мейл гёстярмядикляри учюн, Надир Газагы Гянджядян айырыб Гюрджюстан валилийиня илхаг этди. Надир шахын бютюн сяфярляриндя Гюрджюстан валиси Ираклы иля бярабяр газахлылар да иштирак этмиш вя бёйюк игидлик гёстярмишдиляр. Лакин бу игидлик агыр гиймятя баша гялирди; халг гырылыр, ана йурду виран галырды. Гюрджюстана вя Азярбайджана ахын эдян османлылар да бу торпаглары дяфялярля тапдайыб кечмишдиляр. Тябиидир ки, халг бу хяйатдан тянгя гялмиш, чыхаджаг йолу арайырды. Гарабаг ханлыгынын тяшкили вя Шишянин мин йедди йуз алли дёрддя тясиси газахлылара бир умид верди. Бёйюк йоллардан кянар даг башында салынмыш бир гала сайясиндя сюлхля кечинмяк истяйирдиляр. Газахлыларын Гарабага кёчмяси бу сябяблярдян иряли гялирди. Вагиф дя Саатлы элиня мянсуб олан он йедди аиля иля бярабяр Шишяйя кёчюб шяхярин Саатлы мяхяллясиндя йерляшмишди. Вагиф Шишяйя гяляндя ийирми доггуз-отуз йашларында иди. Тяхсилини оз кяндиндя битирмиш, тюрк вя фарсджаны мюкяммял билир вя заманынын элмляриня вагиф иди. Гяляр-гялмяз, Саатлы мяхяллясиндя бир мяктяб ачыб дярс вермякля хяйатыны кечирмяйя башламышды. Дярс мянян Вагифи тямин этмирди; бу сянят она азлыг эдирди. Онда гюввятли бир инам варды, хям дя инад иди; онун ити гёзляри мюхитинин хяр узюню гёрюр, айяр-аксиклярини сечирди. О бу мюхитя нюфуз этмяк, ону оз ряйиня табе этмяк истяйирди. Лакин о заман хяля Вагиф йалныз бир молла олараг таныныр, бу танынмаг да оз мяхялляси даирясиндян кянара чыхмайырды. Йалныз арабир гёзялляри охшайан шеирляри шяхяри долашыр, мараглылар бу сёзляри оз бяйазларына йазырдылар. Буна бахмайараг о, хеч кяси танымайыр ня танымаг беля истямяйирди. Оз йохсул дахмасында отуруб, мятин бир ирадя иля ирялийя бахыр, хеч бир аняня иля хесаблашмаг истямирди. О, догулуш этибариля сюнни иди, лакин этигад этибариля гяттал сюннилярдян дейилди. О, шия мюхитиндя йашайырды. Лакин шиялийин икиюзлюлюйю онун рийасыз тябиятиня уймазды. О, йалныз вяхдятя инаныр, вяхдятин беля мянтигсизлийини сезирди. Бир гюн бир хадися баш верди. Бу хадися Вагифин гёзя чарпмасына сябяб олду. Бир чобанын истякли бир кёпяйи вар имиш. Чобан итиня гёз дяймясин дейя, бир дуа йаздырмаг фикриня дюшюр. О, авам тярякямя олдугу учюн бу хярякятин джаиз олмадыгындан хябярсиз иди. Чобан озю иля бир-ики гойун гётюрюб шяхяря гялир. Дярдини раст гялян бир шяхярлийя анладыр; шяхярли бу адамын хам олдугуну дуйуб, ону аля салмага башлайыр. Шяхярдя авам чёллюню аля салмаг гайда олдугу учюн бу шяхярли чобаны мейдандакы гяссабын йанына гёндярир. Гяссаб мясяляни анлайыр, чобаны Шейтанбазара, бир гяннадынын йанына йоллайыр. Йазыг чобан базары дёрд доландыгдан сонра лотунун бириси она Вагифи нишан 
верир. Вагиф истехзаны анлайырса да, озюню сындырмыр; о саат гётюрюб бу мисралары йазыр: Гёзюм дюшдю атиня, Дуа йаздым итиня, Бу сирри ким ачса, Бу чобанын... Абы вя джод бир кагызда йазылмыш бу дуаны Вагиф гатлайыб чобана верир, дейир:– Аскийя тик, бир гёз мунджугу иля бярабяр ас итин бойнундан. Чобан гедир. Гюнлярин бир гюню Ибрахим хан ова чыхмыш имиш. Овда йорулуб бир обада дюшяргя салыр. Бир агаджын кёлгясиндя йемяк йейяркян атрафа топлашан итлярдян биринин бойнундакы дуанын фяргиня варыр. Кяндлинин беля хилафшяр иш тутдугуна хейрят эдяряк, дуаны итин бойнундан ачдырыб охуйур. Хилаф – зиддиййят. Хан бир тяряфдян гязябя гялир, о бири тяряфдян дя ичин-ичин гюлюр. Шяхяря гяляр-гялмяз эшик агасы Шахмяммяди хюзуруна чагырыб, дуа йазаны тапмасыны амр эдир. Шахмяммяд чобаны Галайа гятирдир, чобан да Вагифи аля верир. Хан диван отагына гялир, гырмызы геймиш джялладлар дюзюлюр, Вагифи гятирирляр. Ибрахим ханын гызы Сяням ханым шеир мараглысы олдугундан Вагифин хяр бир шерини байазына кёчюрюрмюш. Индийя гядяр гёрмядийи бу шаирин гятирилдийини эшидяр-эшитмяз гялиб диванхана пянджярясинин архасындан она тамаша эдир. Арыг, лакин саглам чёхряли, гара хятли, парлаг вя джясур гёзлю бир огланын диван габагында гюрурла дурдугуну гёрюр. Гара чухалы, буталы читдян архалыг геймиш бу гяндж саг алини гуршагына салыб мятин бир сясля ханын суалларына джаваб верирди. Индийя гядяр йалныз шеирляриня мяфтун олан Сяням ханым бу дяфя шаирин озюня: зякасына, хазырджаваблыгына, хош симасына вя мязяли данышыгына да мяфтун олур. Вагиф ханын гязябли сёзлярини динлядикдян сонра хош бир сясля башлады: Йюз ийирми дёрд мин пейгямбяр кечди, Дюнйадан ким гетди дярди-вярямсиз, Ханы Нуширяван, тяхти Сюлейман. Дёвран беля кечди, Джямшиди, сянсиз. Чох гювянмя гызылым вар, пулум вар, Пуч дюнйада улусум вар, элим вар. Хеч демирсян, айрылыг вар, олюм вар. Нечя мин сёхбятляр гылыблар сянсиз, Мятлубум истярям шахи-хейдярдян, Сахиби-Зюлфюгар, шахи-Гянбярдян, Бичаря Вагифи салма нязярдян, Гул хятасыз олмаз, ага кярямсиз! Диггятля шери динляйян Сяням ханым хяйяджанла гах шаиря, гах да атасынын узюня бахырды: ханын гязябли йаваш-йаваш ачылышыр, няхайят, хялимляшмяйя башлады. Сяням ханымын да изтираблары кяскинлийини итириб ону агыр бир гайгыдан гуртарды. Дярин бир сюкутдан сонра, хан али иля ишаря этди, Вагифи бурахдылар. Вагиф азад олду, лакин... Сяням ханымын гялбини асир эдиб апарды. Артыг бу гялб геджя-гюндюз Вагифин атрафында чырпынырды. Хан гызы бютюн гюню сарайын кюляфирянгисиня чякилир, пянджярядя отуруб, сарайдан мясджидя гедян дюз кючяни, растабазары, гярб тяряфдя итиб-батмыш Саатлы мяхяллясини сейр эдир, Вагифин хяр бир мисрасындан доган атяши гёз йашлары иля сёндюрмяйя чалышырды... Бир гюн Вагиф чубугдан хёрюлюб, узяриня суваг чякилмиш дахмасынын гюллю-чичякли бахчасында долашаркян, тикан чяпярин архасындан кечян башы хончалы бир ушаг ондан сорушду:– Амиджан, молла Пянах Вагифин эви хансыдыр. Вагиф хейрятля чяпяря йанашды:– Бурадыр, неджя. – деди. Ушаг гюлюмсяди, бир сёз демяйяряк, гапыны ачыб хяйятя гирди. Ушаг хончаны вериб, мясяляни йавашджа анлатды. Вагифин годжа анасы севиня-севиня хончаны отага апарды, оглуну да орайа чагырыб деди:– Ай огул, хан гызы Сяням ханым сяня совгат гёндяриб. Вагиф гюмюш нимчянин ипяк ортюйюню галдырды: гызыл нялбякидя бир джют гырмызы шафталы гёндярилмишди. Шаирин севинджи эвля бир олду. Анасы да хям севинир, хям нисгиллянирди:– Ай огул, – дейирди, – хан гызындан хяджалят оладжайыг: хонча бош гайтарылмаз, ня гёндяряк ки, она лайиг олсун... – гадыны фикир гётюрдю:– чохдан бир джют джораб тохумушам, йохса ону гойаг. Вагиф дя дюшюнджяйя далмышды. О да чыхылмаз бир вязиййятдя иди. 
Гары йеня тяклифляриндя давам эдирди:– Бир дараг габы тикмишям, шалдандыр... Сандыгда бир атрим дя вар, ряхмятлик атан Шираздан гятирмишди... Бир дабандашымыз да вар, устю дя гюмюшдюр... оз джехизимдир, ряхмятлик бабан Тябриздян гёндярмишди... Гюманым гялян бунлардыр... Вагиф бир сёз демяйяряк, отагдан чыхды. Армуд агаджынын алтында бир палаз вя устюндян дя бир дёшякчя салынмышды. Вагиф бош вахтларыны бурада отуруб шеир йазарды. Гялямданы вя кагызы да хямишя дёшякчянин алтында оларды. Джялд гялиб отурду, хазырланды вя бир дизини галдырыб кагызы устюня гойду. Гамыш гялям даватын лыгасына дяйиб, мави кагызын узяриня чяпяки мисралар тёкюрдю. Шеир хазыр иди. Бюкюб шафталы нялбякисиня гойду вя ушагы йола салды. Сяням ханым ушагын гялмясини сябирсизликля гёзляйирди, няхайят ушаг гайытды вя Вагифин мяктуб йазыб, нялбякийя гойдугуну хан гызына сёйляди. Сяням ханым джялд хончаны ачды, нялбякини чыхарды, ортюйю чырпды – шаирин мяктубу йох иди. Ханым хирслянди, нёкяри сёйюб гери гёндярди: Гет тап – деди. Хяр йер аранды, йола, сарай хяйятиня бахылды-мяктуб тапылмады. Бу аснада пишхидмятлярдян бири мяктубу пиллякяндян тапыб хана вермиш, хан да гязябля охуйурду: Чох-чох аджяб гылыб Хосрову шахым, Бир джют бизя ляби – ширин гёндярмиш, Гёзялляр багында мейвя бясляниб, Онун бизя хош нюбарын гёндярмиш. Мяндян салам олсун, йетир Йямяня, Синяси бюллуря сядр джяханя, Санасан хош гялди ня гядяр мяня; Йер узюнюн симу-зярин гёндярмиш. Йаряб ола о джананя ким демиш: Филаны хястядир, мейвя дилямиш. О ки, бизя йемиш анам эйлямиш, Вагиф она пешкяш сярин гёндярмиш. Сяр – баш. Хан Вагиф сёзюня раст гяляр-гялмяз хирсиндян титрямяйя башлады, алини атыб, быгларыны агзына салды, чейняди. Бу йахшы аламят дейилди. Беля халларда мютляг ган тёкюлмяли иди. Ханын бёйюк арвады Бикя ага буну гёрюб хим эляди, ханын башга арвадлары вя ушаглар отагы тярк этди. Бикя ага аринин гязябля джырыб йеря тёкдюйю кагыз парчаларыны эхмалджа гётюрдю, дюзюшдюрюб охуду. Захирян аджыглы бир чёхря такындыса да, хягигятдя чох севинди. Чюнки Сяням йетишмишди, истяйяни дя йох иди. Эвдя галмасы да йетишмякдя олан башга гызлара мане олурду. Йахшы тяклиф олсайды илк аввял аря верилмяк хаггы онун иди, чюнки о заманлар: Филанкяс филан ханла гохум олмаг истяйир, – дейя элчи гёндяриляр вя гыз дейил, хан нязярдя тутуларды. Хан да сарайа мянсуб гызларын ан бёйюйюню тяклиф эдярди. Бикя ханым бир йетишмиш гыз анасы олараг бу адят вя гайданы нязярдя тутараг ханын гязябини сойутмага вя гялбиня йол ахтармага чалышды. Совгат гёндяриб, мяктуб алмагын гябихлийини гейд эдиб джаванларын бейни ган олдугуну да эхмалджа сёйляди вя сонра йаваш сясля:– Аталар демишкян: Гызы озбашына гойсан, зурначыйа да аря гедяр, – деди вя тяряддюддян сонра:– Анджаг бу Вагиф дейилян гёрюнюр, аглы башында джавандыр. Озю дя савадлыдыр. Хятти дя йахшыдыр... Бишкиндир... Хан бир аз сакитляшди:– Хятти башына дяйсин! Хятти вар дейибян адам башындан бёйюк гялят эляр. Ханым бу дяфя даха джюрятлянди:– Хан, нийя хейля дейирсян. Элми оландан сонра сяня дя лазым олар. Йахшы мирзя азмы лазымдыр... Бир дя ки, гыз агаджы – гоз агаджы, хяр йетян бир даш атар. Йазыб-йазыб, узагдан ха йазсын, йел гайадан ня апарар. Джаванлардан агыл умулармы. Онларын бу саат одлу чагларыдыр... Хан дярин бир дюшюнджяйя далмышды. Йедди-сяккиз арвадынын ичиндя ан чох хёрмят этдийи Бикя ханымын сёзляри дейясян онун аглына батырды. Бикя ханым гёзлярини онун узюндян чякмяйяряк, йаваш-йаваш мюлахизялярини аринин фикриня йеридирди:– Йяни бу таныдыгымыз ханларын хамысынын дядя-бабасы хан олмушду. Надир шах чобанын бири дейилдими. Чингиз овлады вар ки, асир олур, завал гедир, нёкяр вар ки, игидлик гёстяриб, агасынын тахтында отурур... Башда агыл олсун, орталыга чыхмага ляйагят олсун, йердя галаны дюзяляр... Хан арвадынын сёзлярини кясиб, аджиз бир сясля сорушду:– Йяни дейирсян Сянями Вагифя веряк. Бикя ханым асл фикрини гизляйяряк:– Мясляхят озюйюндюр, – деди:– анджаг она бир мирзялик версян, бир кагыз йаздырсан, йяни кимдян гери галар ки... 
Хан арвадынын сёзляринин хаглы олдугуну анлады, лакин гяти бир джаваб вермяйиб, йеня фикря гетди. Вагифин диванханадакы джавабларыны хатырлады, онун хошряфтар, мюлайим, йериндя гюзяштя гетмясини йад эдиб, Вагифя гаршы кин дейил, бир мараг бяслямяйя башлады. Няхайят, хяля мясяляни гизли сахлайараг, Вагифи чагырдыб, ону озюня мирзя тяйин этди. Аз бир заманда Вагиф дёвлят ишляриндя бёйюк мяхарят гёстяриб, бютюн сарайда хёрмят газанды вя ханын ан йахын бир досту олду. Бу аснада Сяням ханым гызлар отагында дейиб-гюляркян бирдян-биря уряк агрысына тутулараг, бир нечя дягигянин ичиндя узаныб вяфат этди. Вагифин джошгун эшгиля говуша билмядися дя, эшгиля она йени бир хяйат гапысы ачды. Вагифин даим усйан эдиб чырпынан гялби йаралы галды.  Гайда узря джыдырдан сонра байрам битяр вя сарайдан дёвлят адамларына, сяркярдяляря вя башга мётябяр затлара хялят-барат гедярди. Ибрахим хандан башга вялихяди Мяммядхясян ага да бязи адамлара пешкяшляр гёндярярди, о джюмлядян Вагтф дя тялтиф олунарды. Байрамын икинджи гюню адят узря вялияхди зийарят эдярдиляр. Вагиф йеня мирзя Алимяммядля атланыб йола дюшдю. Дар бир кючя иля мейдана эндиляр, базар баглы иди, лакин рянгбярянг гейинмиш халг гайнашырды. Орда-бурда Ширничиляр ширни сатыр, сяллябичиляр йениджя галайланмыш ири чайданларыны саллайараг: Сялляби – синя мялхями! – дейя багырыр, гырмызы фитянин устюндян белляриня багланмыш йары даиряви гутудакы финджанлары джынгылдадырдылар. Бир тяряфдя дярвишляр мярякя гуруб, гясидя охуйур, бир аз о йанда овсунчу торбадан джюрбяджюр иланлар чыхарыб бойнуна, билякляриня, белиня долайырды; йашыл гядякдян узун архалыг геймиш, башына он ики имам эшгиня он ики гырмызы сарыглы сярпуш гоймуш бир сехркар оджагда гызмыш арсини дилинин устюня басырды. Вагиф гюлюмсюняряк издихамы йарыб, йаваш-йаваш аты сюрюрдю. Хамы она салам верир, байрамыны тябрик эдирди. Вагиф дя хыналы бармагларыны додагына, сонра алнына апарараг, саламлара джаваб верирди. Мейдандан чыхыб растабазар ашагы энмяйя башладылар. Чухур мяхяллянин гиряджяйиндя эрмяни килсясинин гаршысында Охан кешишя раст гялдиляр. Вагиф вя мирзя Алимяммяд атларыны сахлайыб Охан иля гёрюшдюляр. Вагиф зарафатйана йумшаг вя дадлы бир сясля: 
– Мирзя Охан, годжалмысан дейя, йеня Исанын атяйиндян ал чякмирсян, – деди. Охан чал саггалыны тярпядяряк:– Исанын атяйиндя кярамят олсайды, аввял озюню дардан гуртарарды, – деди. Гюлюшдюляр. Вагифин гёзляри дашдан тикилмиш хырда килсяйя саташды: гийафя этибариля тюрклярдян хеч дя сечилмяйян эрмяниляр башмагларыны гапынын агзында чыхарыб, килсяйя гирирдиляр. Кился дамынын саг тяряфиндя дурмуш узун ляббядали жамхар-кирик рютбяли рухани оз дилиндя охуйуб, эрмяни халгыны ибадятя чагырырды. Аг чадралы, гырмызы шалварлы эрмяни арвадлары айры бир гапыдан килсянин гадынлара мяхсус эйванына гирирдиляр. Гапыйа гедян йолун о тайы, бу тайы дилянчиляр вя кор-шил иля долу иди. Вагиф:– Йягин Мяммядхясян аганын гуллугуна тяшриф гятиряджяксян.! дейя аты тярпятди. – Иншаллах! Иншаллах! – дейя Охан итаяткар бир гюлюмсямя иля атлылары йола салды. Мяммядхясян аганын имаряти гайа башында, Топхана вя Багрыгана бахан гёзял бир йердя иди. Гала барысы вя бюрджляр бурадан кечиб гибляйя догру – Шахнишиня вя Хязня гайасына тяряф узанырды. Чохотаглы, гениш артырмалы, рянгин пянджяряли, икимяртябя имарят дашдан тикилмишди. Дарвазанын тагында бишмиш, ири кярпиджлярдян нахышлар гайрылмышды. Имарятин сол тяряфиндя тёвляляр, анбарлар, мярякляр тикилмишди. Дарвазадан артырма пиллякяниня гедян даш дёшямяли йолун устю тяняк чардагы иля ортюлмюшдю. Гонаглары нёкярляр гаршылайыб ичяри дявят этдиляр. Мусиги сяси эшидилирди. Каллайыда Мяммядхясян агадан, бир дястя дя мусигичидян вя ханяндядян башга кимся йох иди. Мяммядхясян ага гонагларла гёрюшюб, Вагифя сол тяряфиндя, Мирзя Алимяммяд агайа да саг тяряфиндя йер гёстярди, отурдулар. Мяммядхясян аганын солгун чёхрясиндя бир сюстлюк варды, гёзляринин устю дя бир аз шишкин иди. Силл-Вярям хястялийи олдугу учюн сарай хякими она чуби-чини хына иля дюзялмиш хюсуси дярман верир вя бу даваны ичяджяйи гырх гюнюн мюддятиндя рухуну йюксялтмяк учюн йанында мусиги чалдырырды. Гонаглар ичяри гиряндя Мяммядхясян ага ишаря иля мусигини дайандырды. Вагиф мясяляни анлайыб деди:– Ага, сюфряниз ачыг, илтифат вя сяхавятиниз алямя бяллидир, достдан хеч бир шей асиргямязсиниз, амма зёвгю... гёрюнюр, тяк алмаг истяйирсиниз... Мяммядхясян ага гюлюмсяди:– Дедим, баш агрысы олмасын. Вагиф:– Афлатун мусигини руха гида демишдир... Алйазмасынын бу йериндя Вагифин адынын габагында аряб алифбасы иля шер сёзю йазылмышдыр. Гёрюнюр, Вагиф Мяммядхясян агайа шерля джаваб вермяли вя йахуд джаваб вердикдян сонра бир шер дя демяли имиш. Лакин мюяллиф нязярдя тутдугу хямин шери мятня салмамышдыр. 
Мусиги дястяси чалгыйа башлады. Вагифин дуйгулары далгаланыб, мяхзун вя эйни заманда няшядян ашыб-дашан чёхрясиндя ифадя олунмага башлады. Инджя гашлары галхыр. Гёзляри сюзюляряк дойулмаз хяйат хясрятляри сачырды. Бу дягигяляр о, нядянся, шярг нагылларындакы фюсункар шамы хатырлады. Кёнюлдя долашан арзулары амяля гятирмяк учюн шамы йандырырсан, истядийин о саат хасил олур. Инди о шам бурада олайды, сёнюк ишыгында джилвялянян соналары, дадлы-адалы дилбярляри сейр эдяйди... Бакир хяндяляр симлярин наляляриня гарышараг, йаралы гялбдя акс-сядалар догурур, аг гярдянляря санджылмыш бянёвшяляр райихясиля дамагы охшайырды. Мусиги вя гадын мейсиз, бадясиз дя инсан мяст эдир... Гонаглар гялмяйя башламышды. Агалар вя бяйлярдян башга Шахмяммяд вя Ханмяммяд дя бурада иди. Алимяммяд, Шахмяммяд вя Ханмяммядин догма гардашлар олмасына бахмайараг, араларында гяргинлик варды. Ханмяммядин севилмямяси айдын иди – бу адам дяфялярля Алимяммядин васитясиля ишя гойулмуш, баджармамышды. Горхаглыгы вя сяхлянкарлыгы иля ханын гязябини газанмышды. Шахмяммяд ися, билякс, джясур, амря табе, ханын бютюн гязяблярини сёндюряджяк хярякятляря хазыр олан бир адам иди. Лакин онда ифадяси гябул олмайан бир шей вар иди ки, бу да ону севдирмирди: захири чох чиркин иди, ири чопур бурну, йолуг гашлары, хырда, сёнюк гёзляри варды. Сясиндя бир байгуш ваггылтысы дуйулурду: данышдымы, адамы горху хисси гаплайырды. Бу горху хяр кяся аид иди. Олкянин ашагыдан йухарыйа хеч бир тябягя вя синфи ханын гязябиндян йаха гуртара билмязди. Бу гязяб дя Шахмяммядин васитясиля иджра олунарды. Бир аз сонра Охан кешиш дя гялиб чыхды. Аввял йухары башла саламлашыб, сонра узюню мяджлися чевирди; ашагыдан хамы иля бир-бир саламлашаркян гёзляри Шахмяммядя раст гялди, рянги гачды. Онунла уч дяфя саламлашыб, йериндя тикан устя отуран кими отурду.  Гюнорта азанында гонаглар дагылды. Мяммядхясян ага Вагифи, Мирзя Алимяммяди вя Охан кешиши нахара сахлады. Йемяк отагына кечдиляр. Отагын ортасында халынын устюня гялямкар сюфря вя атрафына ипяк дёшякчяляр салынмышды. Гонаглар отурар-отурмаз, пишхидмят афтафа-ляйян иля хазыр олду. Алляр йуйулду вя пишхидмятин голунун устюндяки дясмалла силинди. О бири пишхидмятляр мяджмяйиляри гятириб, сюфряйя дюздюляр. Хяр адама бир мяджмяйи верилди вя хяр мяджмяйидя дя бир бошгаб бойаналы плов, устюндя гузу сойутмасы, йанында да сарымсаглы гатыг вя багыр-бейин варды. Ширли, тюнд гёй рянгли бардагларда ичиня рейхан тохуму салынмыш шярбятляр гойулду. Башда отуран Мяммядхясян ага мяджмяйинин кянарына сярилмиш аг, инджя лавашдан бир аз кясиб гонаглара бахды вя: Бисмиллах! – дейиб йемяйя башладылар. Бир мюддят сюкут кечди. Гёрюнюр, гонаглар йемякдян чох мямнун галмышдылар, йалныз бошгаблар йарыйа йетдикдя Вагиф бармагларындакы дюйюляри бир йеря топлайараг:– Догрудан да, – деди, – хяр фяслин оз йемяйи; илин бу вахтында бойаналы плов чох турфяндя вя лязиз бир тяамдыр. Бизлярдя бойана хяля инди дит верир. Мяммядхясян ага:– Бойананы Агдамдан гёндярмишлярди, амма хейф ки, йарысы йанмышды, – деди. Охан кешиш:– Хяля кёрпядир, онун учюн йанмышдыр, – дейя алавя этди. Йеня йемяйя гиришдиляр, арабир башланыб кясилян гырыг данышыглар истисна эдилирся, нахар ахыра гядяр сюкутла кечди. Няхайят, гапынын агзында аллярини дёшляриня гойуб, интизарда дуран нёкярляря ишаря олунду. Сюфря йыгышдырылды. Йеня афтафа-ляйян гялди, исти су вя сабунла алляр, агызлар йуйулуб силинди. Гялйан гятирдиляр. Хамыйа гяхвя, йалныз Мяммядхясян агайа дарчын чайы гялди: сойуглуг верян дюйюнюн вюджуда гятирдийи няфги дарчын йох эдирди. 
Гялйан чякмя узун сюрдю вя сёхбят гет-гедя гызышды. Хараданса бир нечя ил аввял Лондондан гялиб Гарабага чыхмыш Йусиф Амин адлы бир эрмяни йада дюшдю. Вагиф тяяссюфля:– Хейф ки, ону гёря билмядим, дейирляр дилавяр адам имиш, – деди. Мирзя Алимяммяд мютявазе бир ифадя иля сёзя гарышды:– Дилавяр иди, анджаг бяндянизин фикринджя бир илляти варды. Хяр сёзю тюгйан иди. Хан онун барясиндя чох мярдлик гёстярди. Гюнахларыны джахыллыгына багышлады. Охан кешиш Мирзя Алимяммядин сёзлярини тясвиб эдяряк:– Хан чох бёйюк бир няджабят гёстярди, – деди. – Йусиф Амин, билирсиниз, хямяданлы иди, гедиб Лондонда охумушду, сонра Фитилбургя-Петербурга, гялир, мярдимазар алиня кечир, ойрядиб, йолундан эдирляр. Дейирляр: гет, эрмяниляри йыг, даныш, де ки, мюсялманлары гырсынлар, горхмасынлар. Биз кёмяйя гяляджяйик. О да гялди. Дагыстанда, Тифлисдя вя бураларда бир аз доланды, эрмяни таджирляриндян пул йыгмаг истяди. Уч килсяйя гетди, бизим башсыз патриархдан хейир-дуа алды... ахырда гёрдю бир шей чыхмайаджаг, итилиб гетди Хиндистана... Мирзя Алимяммяд йеня мюлайим сясля башлады:– Йусиф Аминин бурайа шейтанят тохуму салмага гялдийини билирдик. Иракли ханын да йанына гетмишди, уз гёстярмямишди. Хан бу мясяляни мяня хяваля этмишди. Озю иля гёрюшдюм. Дедим, джями Азярбайджан ханлыгларында эрмянилярин сайы он мин эв ола-олмайа. Бу бир овудж халгдан падшахлыг чыхмаз. Озляри дя алверчи вя акинчи тайфадыр. Тярякямя кими ат белиндя гылындж ойнада билмяз... Йеня оз дедийини деди. Дейирди, мяним далымда ингилис падшахы дуруб, топларынын зярбиндян йер зялзяля эдир... Хюлася, йериндян ойнатмышдылар... Охан асяби бир халда:– Бу башсызлар буну баша дюшмюрляр ки, ингилис вя йа рус падшахынын хятриня Нух заманындан бир йердя йашадыгымыз гор гоншумузла пислик эдя билмярик. О падшахларын кефиня йетишиб, бура гялинджя бизи бурда гырыблар: гурунун одуна йаш да йаныр... Охан кешишин хирсиндян додаглары титряйирди. О сусду, лакин эрмяни ряхбярляринин джинайяткар хярякятлярини хатырладыгджа одланырды. Охан бурунотусуну чякиб, бир аз сакит олдугдан сонра эрмяни халгына ряхбярлик этмяйя галхышанларын тарихчясини анлатды. Бу тарихчя чох ганлы вя олдугджа мянтигсиз бир шей иди. Хяля ХVII асрин сонларында Орий адлы бириси маджяра вя зянгинлик архасынджа гошараг озюню Авропайа салмыш, узун илляр Италийаны, Франсаны, Алманийаны долашыб, джилддян-джилдя гирмишди. Он дёрдюнджю Луийя хидмят эдян кими, Пфалс гурфюрстюня дя йахынлаша билмишди; чевиклик вя йалтаглыгы иля бир мюддятдя Вйана сарайына йарамышды, ряджаллара эрмяни усйаны вядя вериб, Карловитс сюлх мюахидясини Вйананынын файдасына олараг чевирмяк учюн рясми бир вязифя иля Истанбула беля гетмишди. Эйни заманда Орий Авропа ордуларына сурсат сатыб, зянгин олмаг мягсядини дя унутмамышды. Маджяра дюшгюню Орийя бу фяалиййят аз гёрюнюр. Бу дяфя о озюню Москвайа биринджи Петронун йанына верир. Бёйюк бир план тягдим эдир, гурфюрстюна Шяргя гедиб эрмяниляри гуртараджаг гошунуна йол истяйир. Буна разылыг гёстярилмяйир. Йеня эрмяни усйаны вяд эдилир; джасуслуг, бялядчилик кими ишляря хазыр олдугуну билдирир. Бу сяфяр она Вартапет Минас адлы бир эрмяни руханиси дя йолдаш чыхмышды. Петронун Иран сяфяри, Астрабад сахилиндя бир шяхяр салмаг вя Хиндистана ал узатмаг фикри варды. Бу фикир ону чохдан мяшгул эдир, лакин Османлы вя Исвеч дёвлятляри иля давам эдян мюхарибя буна мане олурду. Хяр халда Орий кими Шярг дилляриня вагиф олан бир адамдан истифадя этмяк Петронун джахангирлийиня алверишли иди. Орий бу вязиййятдян лазымынджа файдаланды: аввяла, озюня миралайлыг рютбяси верилмясини риджа этди; сонра Ирана бир рясми хейят гёндярилмясиня мювяффяг олду. Петро шах Хюсейня бир мяктуб гёндяриб, Иранда йашайан эрмянилярин вязиййятинин йахшылашдырылмасыны риджа этди. Бу, бяханя иди. Асл мясяля Ираны ойрянмяк, онун мадди вя мяняви гюввялярини билмяк, асгяринин, галаларынын, йолларынын вязиййятиня бяляд олмаг иди. Демяли, эрмяни халгы бир сыра маджярачыларын васитясиля атяшя сохулур, орталыгда бёйюк империалистляр мягсядляриня чатырдылар. Орий хейяти Аждярхан васитясиля Ирана гетди, дёняркян Учкилсяйя баш вурду, эрмяни руханиляриня вя мяликляриня дюнйаларджа вядя вериб дёндю. Петрону марагландыран мялуматлар алынмышдыр, артыг Иран сяфяриня чыхмаг оларды. Петро бу сяфяри йапды вя алдадылмыш эрмяниляр дя гоншулары иля дюшмянчилик эдиб, тамамиля чара бел багладыглары йердя, Петро Ираны вя Гафгазы тярк эдиб чякилди. Тябиидир ки, эрмянилярин халы хараблашды, онлара гаршы бёйюк бир дюшмянчилик вюджуда гялди... Узагдакыларын хатиряси учюн гоншуларла дюшмянчилик этмяк тяджрюбяси эрмяни халгына баха отурмушду. Буну Охан гёзялджя билир вя хеч вахт хатириндян чыхармайырды. Хяр дяфя эрмяни мясяляси данышыланда онун хирсиндян додаглары асирди. 
Охан тякрар бурун отусуну чякиб, бир аз сакит олду:– Пянах хан русларла алагяйя гиришян эрмяниляри гырдырды, кялляляриндян минаря тикдирди, йеня бу мялунлар айылмады! Мирзя Алимяммяд:– Бизим хан мюдара иля доланмаг истяйир. Йусиф Аминин бизя йагы олдугуну билирдик. Амма о, Галайа гялди, хан иля гёрюшдю. Дедиляр: хан ону олдюряджяк. Амма... олдюрмяди: Гонага завал йохдур, – деди. Озюня дя бир ат багышлады... – Онлары дуз-чёряк тутсун! – дейя Оханын йеня додаглары титрямяйя башлады.  Ханлыг заманы Шишядя су гытлыгы хисс олунурду. Шяхярдя бир нечя ширин сулу гуйу варды ки, буна да кешикчи гойулмушду, нёвбя иля халга су пайланарды. Бу йалныз бишмишя вя ичмяйя сярф олунарды, палтар йумаг учюн атрафдакы Хялфяли вя Дашалты чайларына гедярдиляр. Ширин гуйулардан башга икинджи су мянбяйи Чухур мяхяллядяки Мехралыбяй булагы иди, анджаг бу булагын суйу шор иди. Гюнлярин бир гюню Шишя аиляляриндян бири Хялфяли чайынын гырагына дюшюб, палтар йумаг тядарюкюндя иди. Бу аиляйя мянсуб он алты-он йедди йашларында бир гыз чай ашагы эняряк мешянин атякляриндя чырпы йыгырды. Бир дя гыз чай гырагы иля гялян гарайаныз, йарашыглы бир атлыйа раст гялди. Атлы она йахынлашыб атыны сахлады вя алинин архасы иля назик быгларына тохунараг:– Харалысан ай гёзял. – дейя сорушду. Гыз гыпгырмызы кясилиб йериндя донуб галды. Гёзлярини йухары галдырмага джюрят этмяйиб, огланын узянгийя сёйкянмиш тозлу башмагына вя гывраг сарынмыш гара долагына тамаша эдирди. – Кимлярдянсян. Гыз зорла эшидилян бир сясля:– Шярбаф Казымын гызыйам, – деди. Оглан гыза мюштяри гёзюйля бахды: чаргатын-бёйюк баш йайлыгын алтындан сюзюлян гара телляри гюл йапрагы кими гызаран йанагына дагылмышды; чырпы тутан алляри йуварлаг кёксюня сыгынараг, гяриб гуш кими хюркмюшдю... Гара долаглы оглан атыны сюрюб аиляйя йанашды, салам верди, салам алды:– Аллах гонагы истямирсиниз. Отун устюндя бардаш гуруб отурмуш Казым киши йериндян галхараг:– Аллаха да гурбан олум, гонагына да! – деди вя атын башындан йапышды. Оглан атдан дюшдю, йюйянин гямини атын агзындан чыхарыб, тапгырыны бошалтды, отламага бурахды. Сонра гялиб сюфрянин гырагында отурду. Йашмаглы арвад галхыб йемяк гятирди. Оглан йейиб йаваш-йаваш данышырды. Сёзарасы:– Галада ня вар, ня йох. – дейя сорушду. – Саглыгын, тязя бир шей йохдур. Хяр йердя гачаг Сяфярин сёзю данышылыр. – Ня данышырлар. – Игидлийиндян, гочаглыгындан, инсафлылыгындан. Шяхярдя бир йетимин малыны амиси вермирмиш, буну эшидир, адам йоллайыб хядяляйир. О гюню йетимин малы озюня чатды. Оглан йейя-йейя гулаг асыр, гялбиндя хошхалланыр, севинирди. Казым дарайы бойагындан сонра алиндя галмыш гырмызы рянгя баха-баха сёзюндя давам эдирди:– Дейирляр, бир кянддя амр-мяруф бир годжаны оруджуну йедийиня гёря дёйдюрюр. Амр-мяруф-шяриятин тятбигиня бахан мямур. Годжа анд ичир ки, азарлыйам, мяня орудж дюшмяз, амрмяруф гулаг вермир. Годжанын чубуг алтдаджа джаны чыхыр. Хябяр Сяфяря йетишир, гялир. Кянддя диван гурур. Амр-мяруфу эля годжанынджа гябринин устюндя асдырыр... Оглан алтдан-алтдан Казыма бахыр: Казымын гёзляри парлайыр, узюндя бир фяхр дуйгусу ифадя олунур. Оглан йемяйини битириб, дейир:– Ай дайы, Аллах чёряйини бол элясин, сюфрян хямишя ачыг олсун! – Багышла, йахшы гуллуг эляйя билмядик, – дярвишин тапдыгындан. – Чох разыйам, саг олун, Аллах бу ушаглары сяня башатан версин!.. Ай дайы, билирсян... мян Сяфярин адамыйам. О сяни таныйыр... Озю дя сяннян гохум олмаг истяйир. Казым йериндя гурджанды, диггятля оглана бахды, утанджаг бир тябяссюм узюня йайылды. – Ачыг данышаг, ай дайы, гызыны Сяфяря верярсянми. Мян сянин йанына элчилийя гялмишям. Казым йеня йериндя гурджанды, арвадынын узюня бахды, арвад бир аз да йашманды. – Ня дейирям, мян ондан йахшысыны ки, тапмайаджагам, анджаг... ахы о, гачагдыр... Эв-эшийи... – Казымын дили долашды. Оглан онун фикрини анлады:– Билирям ня демяк истяйирсян; огланын эви-эшийи олмалыдыр... Горхма, горхма, бунларын хамысы дюзяляр... Бунунла сёхбят битди. Оглан атын белиня атылыб, мешядя йох олду. Бир ахшам йагмурлу бир хавада гапы дёйюлдю. Казым чыхды. Илдырым чахыр, гёй няря вурурду. – Кимсян. – Аллах гонагы. Казым гапыны ачды, гонагы эвя гятирди. Гара нефт чырагынын ишыгында огланы таныды. Гёрюшдюляр. Ону элчи сифятиля гябул эдиб. Чох хёрмят этдиляр. Казым джясарятсиз бир сясля:– Йахшы, ай игид, – деди, – Мяним сёзюм йохдур, амма гызын анасы бир аз ням-нюм эляйир... йяни онун да арки вар: амяк гойуб гыз бёйюдюб... – Вермяк истямир. – Йох, бир шей демир... Анджаг... дейир ки, Сяфяр гачаглыгын варагасыны бюксюн... касыблыга гуршансын... Оглан Казымын сёзлярини динляйиб, дюшюндю. Эвлянмяк мяхяк дашы имиш: инсанын ня олдугу эвлянмяк истяйяндя билинярмиш. Эвлянян кясбкар, башы ашагы олмалы имиш. Ан бёйюк игидлик кюлфяти доста-дюшмяня мёхтадж гоймамаг имиш. Кишийя сёйсяляр дя, гяряк гулаг ардына вурсун... Оглана Казымын сёзляри, мюлахизя вя фикирляри тамамиля йабанчы гялирди. Бу йени зехниййят шяхяр зехниййяти иди. Отураг хяйатдан, истирахят арзусундан иряли гялирди... Оглан чох гётюр-гой эляди. Дюшюндю, дашынды, инджинди, гёрдю гери дёнмяйя чаря йохдур. – Ай дайы, – деди. – Сяфяр ня десяниз, ону элямяйя хазырдыр. Анджаг... Нечя адам олдюрмюш бир гачаг узя чыха билярми. Хан ня дейяр... Казым бир аз фикря гедиб деди:– О сёз верся, диндж дурса... узя чыхмаг асандыр... 
 Бир илдян бяри мейдана чыхмыш гачаг Сяфярин ады гюню-гюндян шёхрят тапмагда иди. Ону Араз иля Кюр арасында танымайан йох иди: кянддя хансы бир эвя гялся, чёрякляниб йола салыныр, кохаларын вя мяликлярин хядясиня бахмайараг, ону кимся ханын алиня вермяк истямирди. Халг гачаг Сяфяря шяргиляр гошмушду, ону игид, мярд адалятли дейя тяряннюм эдирди. Бу мясяля дяфялярля сарайда данышылмыш, тядбирляр гёрюлмюш, далынджа атлылар гёндярирмиш, нятиджядя хеч бир шей чыхмамышды. Сяфяр дя папагыны дик гойуб, араны-дагы долашырды. Сяфярин озю Гылынджлар оймагындан олуб чоджуглугуну кянддя кечирмишди. Гышы аранда, хан торпагында кечиряр, йайы ися дага кёчярдиляр. Атасы Гарабаг ханынын Нахчыван дживарында олан бир вурушмасында олдюрюлмюш, Сяфяр йетим галмышды. Кичик бир топраглары варды, бунун мяхсулу, малджяхят, тойпулу вя башга тёйджюляри вердикдян сонра, озлярини зорла гёрюрдю. Сяфярин атасы оляндян сонра иш бир аз да чятиня дюшдю. Лакин йетимин чоджуглугуну оймаг нязяря алараг хяр ил имяджилик эдиб, онун акининя вя бичининя кёмяк эдярди. Няхайят, Сяфяр мин зяхмятля бёйюйюб хядди-булуга йетишди вя оз тясяррюфатыны озю идаря этмяйя башлады. Гениш урякли, уджабойлу, гарайаныз бир огланды. Джыдырларда ат сяйирдян, гёзял ох атан, гылындж вуран бир гяндж олмушду. Ады элляр арасында йайылмада иди. Гызлар, гялинляр ону гёряндя ичин-ичин йанар, дилавярляр хёрмят эдяр, годжалар ися игид вя мярдлийи учюн ону чох севярдиляр. Бир гюн бичин вахты ханын сяркары-хан тясяррюфатына бахан мямур кяндлиляри топлады – эллийнян ханын тахылыны бичиб, чуваллара йыгмалы идиляр. Сяфяр дя унудулмады. Бичин гуртарды, дярзляр хырмана дашынды, дёймяйя башладылар. Йюзбашы долашыб, ишляйянлярдян гёз олурду вя ахшамчагы ишдян сонра ися долмамыш чуваллардакы бугданы огурламасынлар дейя, бугданын устюня бармагы иля бир хач чякиб, гедярди. Бир сяхяр кюлякли геджядян сонра йюзбашы йарымчыг чуваллары йохлайыб, бир нечясиндя хачын позулдугуну гёрдю:– Бугданы ким огурлайыб. – дейя гёзляри хядягясиндя ойнамага башлады. Кимсядян сяс чыхмады. Йюзбашы бир дя багырды, сонра бир-ики адамын голундан габа бир сурятдя дартыб:– Танры хаггы, гёнюнюзю сойдурарам! – дейя тякрар багырды. Голундан дартыланын бири дя Сяфяр иди. Игидлийиня йарашмайан бу хярякятдян сон дяряджя аджыгланыб:– Йюзбашы, – деди, – сянин бугдана галмамышыг. Бир аз озюню йыгышдыр. Йюзбашы гёзлямядийи бу джавабдан даха да аджыгланды:– Сян ханын узюня аг олурсан. Аг олурсан. – дейя нёкяри чагырды вя Сяфяри сёйюд агаджына баглайыб дёйдюрмяк истяди. Сяфяр нёкярлярин алиндян дартыныб:– Йюйряк ат озюня гамчы вурдурмаз! – деди вя дярйазы гапыб, йюзбашыйа джумду. Сяс-кюй гопду. Йюзбашы йеря йыхылмышды, бойнундан ган фышгырырды. Сяфяр дя бир ат белиндя тоз гопара-гопара дяряйя тяряф гошурду. О гюндян бу гюня Сяфяр гачаг олуб, даг вя мешяляря дюшмюшдю. Озю дя йюзбашылара, сяркарлара, амр-мяруфлара дюшмян кясилмиш, фягир-фюгара иляся чох йахшы ряфтар эдярди. Эллярдя, оба вя улусларда гёрюндюкдя онун йанына шикайятчиляр гялярди, о саат агсаггаллары топлайыб, мясяляни йохлар – хаглынын хаггыны, хагсыза да джяза верярди.  Казым Вагифин мяктяб йолдашы иди. Надир шах заманы мюхарибяйя сюрюкляниб, бир-ики дяфя дя йараланмышды, карханасы дагылдыгы учюн кясби кясилмиш, няхайят, Пянах ханын оглу Мехралы бяй Шишя галасынын абаданлыгы иля мяшгул олан заман Газах махалындан кёчюб, Шишядя йерляшмишди. Аввял тябризли бир шярбафын йанында уста сифятиля ишлямишди. Сонра Ирандакы гарышыглыг нятиджяси олараг карван йолу кясилиб, мал гытлыгы дуйулдугда, Шишя шярбафларынын амтяясиня тяляб артмага башламышды. Бу аснада Казым пул топлайыб хюсуси бир кархана ачмыш вя ики отаглыг эв тикдириб, аввял йашадыгы гара дамы тярк этмишди. Вагиф оз йерлиляри иля алагясини кясмяйирди. Хям гедиб-гяляр, хям дя дярдляриня галарды. Одур ки, Казым да Сяфяр мясяляси учюн Вагифин йанына гетди. Ляля хябяр верян кими Вагиф ону ичяри чагырды. Казым башмагларыны артырмада чыхарыб, чякиня-чякиня ичяри гирди. Вагиф пянджярянин ичиндя отуруб, шеир йазырды. Казымы гёряр-гёрмяз, гялями гялямдана гойду вя мехрибан сясля:– Бахо, хош гёрдюк, хямшяхри! – дейя она пянджярянин ичиндя йер гёстярди. Казым аллярини тякрар дёшюня гойуб. Баш айди, сонра дизи устя дёшякчянин устюндя отурду. 
Вагиф мехрибан бир нязярля ону сюзяряк:– Сяндян ня аджяб... – деди вя джаваб гёзляр бир вязиййятдя она бахмагда давам этди. – Аскик олмайасан, ахунд! Догрусу, бир ишя дюшмюшям... Вагиф:– Ня иш. – дейя джялд сорушду. – Гыз мясялясидир... Дейярляр: Олмядик, кордан харайчы гялди, Гачаг Сяфяр бизим гыза элчи дюшюб... Вагиф хейрятля:– Гачаг Сяфяр. – дейя сорду:– Хардан хара. – Ахунд хеч озюм дя билмирям. Элчи гёндяриб, истяйир; верим, неджя верим; вермясям дя башыма бяла ачаджаг... Эшшяйя минмяк бир айыб, эшшякдян дюшмяк дя ики айыб. – Йахшы, бяс о буну билмир ки, йурду – йувасы олмайан бир адама арвад йарашмаз. – Эля дярд дя орасындадыр: окюзюн инилдямякдян гарны гурулдар. Айыблы айыбыны билсяйди, хеч дюнйада айыб олардымы. Вагиф дюшюнджяйя далды, бир аз сонра:– Йахшы, мяним кёмяйим нядян ибарят олмалыдыр. – дейя сорду. – Дейирмиш хан мяни балаларынын башына чевирсин, гюнахымдан кечсин, узя чыхыб кясбя гуршаным. Вагиф йеня дюшюндю:– Туталым чыхды, дялядузлугундан ал гётюряджякми. Ахы, ханла ханлыг эдир: диван гурур, асыр, кясир. – Анд ичирмиш, ханын садиг нёкяри олмаг истяйирмиш. Вагиф дюшюнджяли гёзлярини бармагындакы агиг узюйя дикяряк:– Бурада бирджя аладж вар, – деди. Вя саг алинин чечяля бармагындакы узюйю хярляди:– бирджя аладж. Техран бяйлярбяйиси элчи гёндяриб, хан гызы Кичикбяйими озюня истяйир. Хан разыдыр, йахында той олуб кёчюрюляджяк. Кичикбяйимя арз этмяли, о да атасынын гуллугунда хахишмянд олсун. Айрылыг заманы ханын уряйи йумшаладжаг, хяр ня истяся, йериня йетиряр. Йа да ки, Шахнися ханымдан тявяггя этмяк лазымдыр. Бу даха мягбул гёрюняр. Эля бу гюн Шахнися ханымын гуллугуна гедяджяйям: бу хейир иш учюн мяни мяшвярятя чагырмышдыр. Бу гюн гулагына эшитдирярям, гёряк ня дейир. Башыны бир тяряфя айиб Вагифи диггятля динляйян Казым разылыг эляди:– Башына дёнюм, ахунд, мяни дардан гуртарарсан. Амма эля олмасын ки, ханын гязябиня туш гялим. Билирсян, илан вуран ала чатыдан горхар, дя
фялярля тёкюлюб-дагылмышам. Инди Аллахын мярхямяти вя ханын сайясиндя тязя-тязя уйушуб балаларымын рузусуну чыхарырам. Билмирям, гисмят бу Сяфяри хардан гятириб чыхартды. Дейир: Кечи джан гейдиндядир, гяссаб да пий ахтарыр. Вагиф:– Кечи нийя джан гейдиндядир. – дейя гюлдю. Казым аллярини овараг деди:– Ахунд, билирсян ки, диля дюшмякдян горхурам. Бу заманада диля дюшмяк баша бяла ачар. Ан йахшысы: Дяр рах чинан ров ке гийамят ня конянд, Ба хялг чинан зи ке мяламят ня конянд, Бе мясджид агяр ряви, чинан ров ке тора, Дяр пиш ня ханянд, имамят ня конянд... Вагиф Казымын эхтийаткарлыгына вя мютявазелийиня хейрят эдяряк, урякдян гюлдю, сонра ону архайын эдиб, йола салды. Йол иля гет ки, сяня этираз эйлямясинляр. Халг иля эля ряфтар эйля ки, сяни тянялямясинляр. Агяр мясджидя гедирсянся, эля гет ки, сяни Габага салмасынлар, сяни имам (бёйюк) этмясинляр. Бу рюбаинин сятри тярджюмяси профессор Акрям Джяфяриндир (Ред.). Мютавазе – тявазёлю, тявазёкар. Вагиф гяляндя хава гаралмышды. Шахнися ханымын Довтяляб вя Хялфяли мешясиня бахан бир отагы варды. Диварлары вя таваны нахышлы иди. Пянджярянин ич диварларына Лейли вя Мяджнун, Фярхад вя Ширин дастанларынын айры-айры вагияляри тясвир олунмушду. Шахнися ханымын дёшякчясинин устюндя Фярхад кюлюнг иля дагы йарырды. Вагиф ичяри гиряндя Шахнися ханымы оз йериндя гёрдю: гаравашлардан бириси дизи устя дуруб, гурама бохчанын бир уджундан тутуб ня ися ханыма гёстярирди. Ханым Вагифи гёрян кими гараваша ишаря этди, о да бохчаны гётюрюб чыхды. Вагифин саламына джаваб олараг Шахнися ханым гилейли бир сясля: Ашиг ( Шахнися ханым Вагифи зарафатла ашиг дейя чагырарды ) гяряк чагырам ки, гялясян. Ахы Кичикбяйим – мяним гызым, сянин дя шагирдиндир. Уста шагирдинин белями гейдиня галар... Буйур, айляш! Вагиф ханымын гаршысындакы дёшякчядя айляшди. – Хаггын вар, Шахнися ханым! – деди. – Анджаг баш гарышыглыгы да мянзури алиниздир. Гянджядя Мяммяд хан тюгйан эляйиб, Фятяли хан йеня бир-ики кяндимизи дагыдыб... Хюлася, геджя-гюндюз бу ханларын бир-бири иля оджяшмясиндян башымыз айазымыр... – Бу аснада Вагифин нязяри Шахнися ханымын башынын устюндяки Фярхада дюшдю. Вагиф буна ишаря олараг, – Бах, о сянин отурдугун дёшякчядя мян отурмалы идим, – деди. Ханым мясяляни анламайараг:– Неджя. – дейя, дюшюнджя ичиндя галды. – Чюнки Фярхадын кюлюнгю башымыздан аскик олмаз. Ханым архайа, Фярхадын рясминя бахыб гюлдю; – Ашиг йеня бир сёз тапыб дюзялтди, – деди. – Сян эля билирсян гыз анасынын халы сизинкиндян йахшыдыр. Танры хаггы йох! Бах, Кичикбяйим кими бир гюлю гётюрюб Техрана атырам. Гюрбятдя гызым неджя оладжаг, башына няляр гяляджяк... Ким билир. Шахнися ханым долухсунду. Вагиф тясялли верди:– Бу олмады, ханым! Сян Шахсевян дилавярляриндянсян, ат белиндя бёйюмюш, дёйюшлярдя бяркимиш, киши кими бир арвадсан... Шахнися ханым гёз йашларыны гюлгяз дясмалла силяряк:– Йох, ахунд. Бизим дярдимиз йеря-гёйя сыгмаз, – деди. – Каш али габарлы бир ряиййят олайдым, балаларым гёзюмюн онюндя олайды. Техрана гыз вермяк азраиля джан вермяк кими бир шейдир; гетдими, бир дя узюню гёрмяйяджяйям... Кюрякяними гёрмямишям, ким билир хеч гёряджяйямми. – Ханым тякрар долухсунду вя гёзлярини силя-силя деди:– Нейлирям гызыл тешти ки, ичиня ган гусум.!. Бу аснада Кичикбяйим ичяри гирди вя Вагифи гёрюб, утанараг озюню итирди. Гыпгырмызы кясилиб, салам верди вя гери дёндюкдя Вагиф:– Гара гыз! Хара. – дейя ону чагырды. Кичикбяйим йеря баха-баха Вагифя йанашды. Гюлаб гохусу шаири няшяляндирди. Хош бир тябяссюмля шагирдини сюздю: джыгга телляри аг джунадан чыхыб гярдяниня топланмышды; сюзюлюб салланан калагайы инджя вюджудунун бир тяряфини тутмуш, чяхрайы чяпкянинин анджаг бир голу гёрюнюрдю; йахасы ачыг кёйнякдян мярмяр синяси баш вермишди; гениш шалварынын айагына инджи дюзюлмюшдю; мяхмяр башмагларынын да устю инджийя тутулмушду. Алини Вагифя вердикдя кяхраба голбагысы сюрюшюб шаирин билянгиня тохунду. Вагиф Кичикбяйимин алини алиндян бурахмайараг: 
– Бёйюк гыз оландан бяри даха мюршюдю йаддан чыхардын! – деди. Кичикбяйим гызарыб гюлюмсяняряк:– Йаддан чыхмамысыныз! – деди. Шахнися ханым да гюлюмсяди:– Хеч бир гярайлын вармы ки, бяйазына йазмасын! Хяр гюн сяси багы агзына алыр. Эля сянин сёзлярини охуйур. Кичикбяйим утаныб, даха да гызарды вя алини Вагифин алиндян гопарыб, гапыйа догру гачды; архасына дюзюлмюш уджу ашряфили гара сачлары йеллянди. Шахнися ханым фяхр иля гызынын архасынджа бахды; – Даг кечисидир! Даг кечиси! – дейя гюлюмсяди. Вагиф гяляндя хава гаралмышды. Инди гёй бирдян гурлады, шимшяк чахыб, айри-уйрю парлаг хятлярля булуду гылындж кими кясди, гурултудан даглар титряди. Шахнися ханым кялмейи-шяхадят дейя-дейя гаравашы чагырды. Гараваш хямян хазыр олду, пянджярянин миллярини чыхарыб, ашагы эндирди. Отаг даха да гаранлыг олду. Артыг йагыш башламышды, горхундж бир гурулту иля пянджяряни гамчылайыр, суйу ичяри сычрадырды. Гараваш шам йандырыб гятирди. Бир дя гёй хиддятля гурлады, ханым йериндян дик атылараг:– Ла илахя иллаллах!.. – деди вя горха-горха пянджяряйя бахды. Бир-ики дягигя давам эдян йагышдан сонра гёй ачылмага башлады. Гюняш аг булуд парчалары арасындан гёрюндю. Шамдан гётюрюлюб, пянджяряляр йенидян галдырылды, йаз хавасы иля бярабяр бюлбюллярин джяхджяхи дя ичяри долмага башлады. Шахнися ханым фяряхли бир узля дышарыдакы чинарларын тязя, ачыг йашыл, ишылдар йарпагларына бахды:– Танрынын гюдрятиня шюкюр! Байагкы туфана, индики гёзяллийя бах! Вагиф шян вя мягрур бир тёвр иля башыны тярпядиб, ханымын сёзлярини тясдиг этди. Няхайят, мясяляйя кечдиляр. Ханым Техран бяйлярбяйисиня гыз вермяк хаггында Вагифин фикрини билмяк истяди:– Ахы, уряйим гызмыр, – деди:– йад олкя, узаг йер... Вагиф мюлайим сясля:– Хан мянимля мясляхятляшди, дедикляриня шярик олдум. Билирсян, бир гыз бир огланындыр... Гисмят, гёрюнюр, белядир. Гызы хяр адама вермяк олмаз. Техран узагда олса, йеня Техрандыр... О кий галды айрылыга, онун да чаряси вар: бир-ики айдан сонра гедярсян йанына, бир нечя ай галарсан. Сонра о да гязмяйя гяляр... Гетдийи адам асил олсун, йердя галаны асандыр. Шахнися ханым дюшюняряк динляйир, бир сёз демирди. Билирди ки, ишин ичиндя бир сийасят дя вардыр: Кярим хан Зянд иля дост кечинмяк лазымдыр; йа гохум олмалы, йа завал вермяли. Пянах хан Ширазда олдюкдян сонра Гарабагын орада завалы галмамышды. Орталыгда этибар олмаг учюн Кичикбяйимин Техрана гялин кёчмяси лазым иди. Бяйлярбяйинин элчиляриня рядд джавабы вермяк ханлыгла шахяншахлыг арасында сойуглуг вя этимадсызлыг догура билярди... Лакин гадын гялби бунларла разылаша билмирди. Шахнися ханым чыхылмаз бир вязиййятдя галыб, ня хя, ня йох дейир, истяр-истямяз ахына гошулараг табе олурду:– Йахшы, тякми гёндяряк, йохса ханзадялярдян бирини гошаг. Ня мясляхят гёрюрсян. Вагиф дюшюндю:– Мянджя, – деди, – ханзадя гошмаг лазым дейил. Ким билир, ня ола биляр. Сабах Кярим хан башыны йеря гойду, йеня олкя гарышаджаг, хяр шяхярдя бир хан баш галдыраджаг. Ханзадяни Техрандан завал апара билярляр. Онда гяряк Ирандан ня амр гялся, бойун айяк... ханлыга файдалы, йа гейри файдалы. Шахнися ханым горхулу сифятля:– Бяс гыз. – деди. – Гыза завал йохдур. Ондан архайын ол!.. Сёхбят узанды. Кябин, той, джехиз кими бир чох мясяляляр мюзакиря олунуб гуртарды. Сонра Вагиф саваб ишляр хаггында сёхбят ачды. Бир нечя гул вя гаравашын азад олунмасыны тяклиф этди. Гой гетсинляр, Кичикбяйимя дуа этсинляр, – деди. Няхайят, Сяфяр мясяляси ортайа чыхды:– Казымын гызы Телли йазыг бир ушагдыр. О да хошбяхт олса, Кичикбяйимя дуа эдяр. Хандан тявяггя эля, Кичикбяйим кёчмядян аввял Сяфяря рюсхят версин, узя чыхсын: йолдан чыхмаг айыб дейил, йола гялмямяк айыбдыр. Шахнися ханым Кичикбяйими о гядяр севирди ки, Вагифин бютюн тяклифлярини гябул этди. 
 Сарайда той хазырлыгы гедирди; бичилир, тикилир, кяндлярдян той пайы йыгылыр, гяляджяк гонагларын сийахысы тутулурду. Кичикбяйим ися озюня йер беля тапа билмир, дярдляниб сарайы долашыр, багы гарыш-гарыш гязир, кядярли байатылар сёйляйирди. Гарабагын гёзял дагларыны, сойуг булагларыны, шян мешялярини хатырлайыб одланырды. Бунлары бир дя гёряджякдими. Ат белиндя азад бир чоджуг кими, дярдсиз, гайгысыз бир халда йеня истядийи йерляри долашаджагдымы... Мяхбяс кими галын диварларла хасарланмыш Техран сарайыны гёзляринин габагына гятирир: андярун, бирун, гысгандж хядимляр, сярт гызлар агасы... Гюрбят... Кичикбяйимин уряйи сыхылыр... ня эдя биляр ки, гисмят бу имиш! О гисмятин йенилмязлийиня инанырды... Талейя бойун аймякдян башга чаря йох иди... Кичикбяйим дюшюнюр, дюшюндюкджя дя оз дюшюнджяляринин чыхылмазлыгында долашыб галырды. Бирдян она бир мятанят гялди, Ляляни чагырыб деди:– Ляляджан, атлары хазырлат, Мяммяд бяйи дя чагыртдыр. Сейря чыхаджагам. – Баш устя, Бяйим! Баба ляля баш айиб гетди. Беля иттифагларда ляля хеч вахт бяйимя сёз гайтармаз, суал беля вермязди. Лакин Кичикбяйимин амрини Шахнися ханыма сёйляр вя онунла мясляхятляшярди. Бу дяфя дя мясяляни Шахнисяйя анлатды. Шахнися ханым разы галмадыса да, ангял тёрятмяк истямяди:– Гой гязсин. Айрылыг агыр дярддир...  Атлылар шяхярин Хялфяли гапысындан чыхдылар: ондя Кичикбяйимля Мяммяд бяй, архада да Баба ляля, Гюллю дайя вя бир нечя силахлы нёкяр гедирди. Дики чыхыб, дёшя чатдылар. Чылпаг даглыглар арасындан узагда, чайын о тайындакы мешя вя мави пялмялярдя сюслянян даглар гёрюндю; орадан сярин мех гялди. Истидян пёртмюш Бяйим фяряхля: Мяммяд, – деди, – аты тярпят гёрюм! Атлар гётюрюлдю. Думанланан тоз гянджляри гафилядян гизлятди. Йолун ортасына бир нал гырыгы дюшмюшдю, Кичикбяйим узагдан буну гёрдю, чапа-чапа она йахынлашдыгда, алыджы гуш сюрятиля эниб налы галдырды вя тякрар йяхяря отурду. Буну гёрян Мяммяд бяй йяхярдя айаг устя галхыб, хавайа бир гюлля атды. Кичикбяйим йандан бу игид гянджи сюзяряк чашгын бир халда атыны она йанашдырды. Мяммяд бяйин йанаглары гы
зармыш, тяр алнында тумурджугланмышды... Кичикбяйимин голу йеня эйни алыджы гуш сюрятиля Мяммяд бяйин бойнуна доланды. Кёрпя додагларындан уч дяфя хясрятля опюб араланды... Инди атлары йаваш-йаваш сюрюб, йан-йана гедирдиляр. Хеч бириси бир сёз беля данышмырды. Кичикбяйим ону йеня йандан сюзюрдю: Мяммяд бяйин ала гёзю атын йалына дикиляряк, сирли бир бяхтийарлыг ифадя эдирди. Архадакы атлылар алли аддымлыг бир мясафяйя чатмышдылар. Баба ляля ширин бир сёхбят ачмышды, аллярини олчяряк ня ися нагыл эдирди. Кичикбяйим чеврилиб герийя бир нязяр фырлатдыгдан сонра:– Мяммяд, – деди – ики гюндян сонра ами гызындан айрылырсан, – хиффятими эйляйяджяксянми. Мяммяд бяй динмяди, узюню чевириб, Бяйимин гёзляриня бахды вя йеня утанараг, башыны ашагы салды: кирпикляринин арасында ири бир дамла парлады. Буну гёрян бяйим атына бир шаллаг чякиб сяйиртди. Мяммяд бяй атынын йюрюшюню дяйишмяйяряк, архадан Кичикбяйими сейр эдирди: ганадланан кялагайы гара сачларла бир йердя йеллянир, Бяйими гёйлярдя учан бир мяляйя бянзядирди. Бу мянзяря Мяммяд бяйи охшайыр, севиндирир вя эйни заманда да уряйиндя индийя гядяр дуймадыгы тутгун вя дадлы бир кядяр ойадырды. Бяйим йалы ашыб, гёздян итмишди, йалныз йаныглы байатысы эшидилирди. Бу даглар олмайайды, Саралыб солмайайды. Бир айрылыг, бир олюм, Хеч бири олмайайды... Гафиля Мяммяд бяйя чатыб бир йердя йамадж ашагы чайа догру энирдиляр. Сол тяряфдя уджа дивар кими гёйляря чякилмиш Хязня гайасы, сагда хязин шырылтылы чай, о тайда да истидян сюстляшмиш мешя бюркюйя бюрюнмюшдю. Атларын айагларынын алтындан чяйирткяляр атылыр, джырджырамаларын сяси гетдикджя артыр, кякликоту гохусу инсаны мяст эдирди. Атлылар гайадан учуб тёкюлмюш дашларын арасындан йаваш-йаваш кечир, кечмиш аййамдан, вурушмалардан, игидликдян данышырдылар. Кичикбяйим ися узагда чайы кечир, арабир дуруб аты суварырды. Бяйим хамыдан аввял мешядяки булагын йанында атдан дюшдю. Атын джиловуну габаг айагына баглайыб, отламага бурахды. Сонра чынгылларын арасындан гайнайан чешмядя ал-узюню йуйуб, гафиляни гаршыламага чыхды. Хамы гялиб атдан тёкюлдю. 
Бяйим дярдли кими гёрюнюрдю:– Мян пиря гедирям, – деди, – сиз мяни гёзляйин. Агаджларын арасы иля джыгырла йухары диклянди. Гюняш хош рютубятли мешяйя алтун лякяляр йаймышды. Кичикбяйим фындыг вя йемишан колларыны айяряк отлаг бир талайа чыхды. Бир тяряфи гузулайыб, от сачаглары салланан бир тяпядя ири, гол-ганады гурумуш бир агадж варды. Ковушуна уст-устя бир нечя даш гойулмушду, будагларына джюрбяджюр джындырлар багланмышды. Бир шахдан хырдаджа бешик асылмыш, о бирисиня баладжа йай-ох нясб олунмушду. Атрафда оджаг йерляри гёрюнюрдю; ора-бура гойун сюмюкляри тёкюлмюшдю. Бу – пир иди. Дилякляри олан бура гяляр, диляйини пиря хатырлатмаг учюн агаджын будагларыны алван джындырлар, рянгбярянг сапларла бязярдиляр; сонсуз арвадлар бешик асар, игид огул анасы олмаг истяйянляр будага йай-ох баглайыб гедярдиляр; хястяляр бир хяфтялик сурсатлары иля бярабяр бурайа гятирилиб, агаджын алтында йатар, пирдян шяфа диляйярдиляр... Кичикбяйим агаджы сейр эдир, лакин хеч бир шей дилямяк истямирди. Ня диляйя билярди. Гисмят гара ганадларыны гяриб онун хяйат йолуну кясмишди. Пиря йанашмадан дёнюб гетди, йеня сызылтылы сяси мешяляря, даглара дюшдю: Ашиг дийарбядийар, Халын дийарбядийар. Гойдун камана мяни, Атдын, дийарбядийар... Мяммяд бяй Кичикбяйимин сясини эшидян кими кядярли, дадлы дуйгу йенидян онун гялбини долдурмага башлады. Галхды, утаныб гызарараг сяс гялян тяряфя гетди. Бяйим хырда бир булагын йанында отурмушду. Алиндяки будагын йарпагларыны гырыр, дидик-дидик эдиб суйа атырды. Колларын шаггылтысыны эшидиб чёндю. Мяммяд бяй гёрюндю. Бахышлары гаршыгаршыйа гялдикдя, Мяммяд бяй гёзлярини ашагы дикиб дурду, йанаглары гыпгырмызы олду. Узяриндя Кичикбяйимин нязярини дуйараг, хошхалланыр, эйни заманда да, нядянся, бир фяналыг хисси ону инджидирди. – Мяммяд, бура гял! Сяня сёз тапшыраджагам, – Кичикбяйим ону сясляди. Мяммяд бяй итаяткар бир халда гялиб Кичикбяйимин йанында дурду; йеня алини хянджяринин дястясиня гойуб, йеря бахырды. – Отур! Мяммяд бяй отурду. 
– Сян ами гызыны беля истяйирмишсян. Мяммяд бяй динмяди, о озюню тамамиля итирмишди. Бяйим она сарылды: эхтираслы бусяляр гянджин додагларыны, йанагларыны, гёзлярини, алныны, сачыны долашмага башлады... Мяммяд бяй айыларкян йанындакы Бяйими гёз йашлары ахыдан гёрдю. Шашды. Она хям аджыйыр, хям дя бу гёз йашларына гаршы ня джюр давранаджагыны билмяйирди. Кичикбяйим дойунджа аглайыб кириди. Инджя, ипяк дясмалы иля гёзляринин йашыны силиб, йаш дясмалы Мяммяд бяйя узатды:– Ал, буну сахла, мян йадына дюшяндя ону багрына басыб мяним ийими аларсан... Инди дур гет, мян дя узюмю йуйуб гялирям. Мяммяд бяй хаман айага дурду вя гетмяк истядикдя Бяйим ону дайандырды:– Бах, хеч кяся бир шей демя ха! Кичикбяйим ону бир дя сюздю вя йанагыны она гёстяряряк деди:– Гял бурдан оп, сонра гет! Мяммяд бяй джясарятсиз бир халда айилди, Бяйим онун башыны иряли чякди: джюрятсиз бир буся Бяйимин йанагыны охшады. Мяммяд бяй колларын арасында йох олар-олмаз Кичикбяйим алини гулагына гойуб, кядяр сачан, инджя гыз сяси иля охуду: Мян ашигям, бир ал гяз, Догра багрым, бир ал гяз. Кёнюлсюз хан олунджа, Севгилинля долан гяз!..  Кичикбяйимин тойу мюнасибятиля Сяфярин багышланылмасы хана арз олунду. Хан дюшюндю. Сяфяри багышламаг афкары-умумиййя гаршысында аджизлик гёстярмяк демяк иди, багышламамаг да Шахнися ханымын вя Кичикбяйимин сёзюню йеря салмаг иди. Бу ики йолун икиси дя алверишли олмадыгы учюн, хан учюнджю бир васитяйя мюраджият этди. Бу васитя дя хям Сяфяри багышламаг, хям дя горхулу бир сяфяря гёндяряряк, ондан хилас олмаг эхтималы варды. О заман Губа ханы Фятялинин бир джют мяшхур аты варды: биринин ады Гямяр, о бирининки Шахбаз иди. Фятяли хан бу атларла фяхр эдяр вя онлары бютюн Гарабаг атларына дяйишмяз дейя Ибрахим хана саташарды. Ибрахим хан онсуз да Фятяли ханла дюшмян иди, лакин бу ат мясяляси Ибрахим хана кёхня дюшмянчиликдян даха бёйюк бир даг олмушду. Инди Ибрахим ханын алиня гирявя дюшдю: о Сяфяр васитясиля Гямярля Шахбазы огурлатмаг истяди. Сяфяр бу тяклифи мювяффягиййятля йериня йетиря билсяйди, хан ону багышламага вя мяаф этмяйя беля хазыр иди. Ханын ряйи Вагиф васитясиля Казым кишийя билдирилди. Казым киши дюшюндю вя оз-озюня: Дярйада балыг севдасыдыр, – дейя мяйус олду. Лакин бу мяйуслугуну кимсяйя билдирмяди. Гисмят неджяся, ойля дя оладжаг!  – дейиб, сакит олду. Джюмя гюню иди. Казым киши истирахят гюнюндян истифадя эдяряк, хяйятдяки гёй вя чичяк лякляринин алагыны эдирди. Бирдян хяйят гапысы ачылды, хямян гара долаглы джаван ичяри гирди. Бу адам бу дяфя олдугджа гёзял гейинмишди, хяля хашмаш шалварынын хышылтысы атрафы бюрюмюшдю. Гёрюнюр, дюняндян бу зийарятя хазырланырмыш, чюнки, хашмаш шалвар бютюн геджяни гуйуйа салланмыш олмасайды, бу гядяр хышылдамазды. Казым киши севиняряк ону гаршылады. Тут агаджынын алтына палаз салынды, Сяфярин элчиси отурду. Гонаг гюляряк:– Хя, тязя, ня вар. Эшитдим, хан зинданханадан дустаглар азад эдиб.! Казым мяйуслугуну билдирмяди:– Сяфяри дя багышлайыб, хябяр верярсян. Огланын узю гюлдю. – Анджаг... ханын Сяфяря бир иши дюшюб. – Ня иш. – дейя оглан джиддиляшди. – Губа ханынын ики айгыры вар, онлары гяряк гятирсин. Казым мясяляни атрафлы анладыб, сусду вя огрун-огрун оглана бахмага башлады. Оглан чох дюшюнмядян:– О нядир ки! Каш ханын беля гуллугу чох ола, – деди. – Бу Сяфярин алиндя бир шей дейил. Гедяр дя, гятиряр дя. Казымын гёзляри бир аз бёйюдю:– Йяни гедяр. Дейирсян... Гятиря биляр. – Джанын да алар. Казым гонагы иля ширин данышаркян, гызы Телли шишя авязиня йаглы кагыз йапышдырылмыш пянджяряйя йанашыб, гонагы сейр этди. Гялбинин дяринлийиндян: Каш бу мяним нишанлым олайды! – дейя гялиб гулагына чатан дяруни сясдян титряди. Йанагларынын од тутуб йанмасыны дуйараг чякилиб, пянджярянин диварына сёйкянди. Бу аснада баджылыгы Гюлназ ичяри гирди. Бу, гоншулугда йашайан эрмяни Аллахгулунун гызы иди. Гюлназ Теллини бу халда гёрдюкдя хейрят этди:– Теллиджан, ня олуб. – дейя тялашла сорушду. Ону чякиб, пянджярянин ичиндя отуртду. – Ай гыз ня вар. Телли гюлюмсюняряк Гюлназын гулагына ня ися пычылдады. Гюлназ шяхадят бармагыны йумараг додагына гойду:– Беля де! – дейя, пянджярядян хяйятя бахды. Гара долаглы оглан адябля дизи устя отуруб, гяхвя ичирди. Айри гойулмуш чал папагынын алтындан чыхан бирчякляри шявя кими ишылдайырды. Инджя быгларынын уджлары бир аз бурулмушду. Гюлназ узюню Теллийя чевирди:– Ай гыз, беля нишанлысы оланын дярди олар. Валлах, мязхяб хаггы, гяшянг огланды. Телли бу сёзлярдян хошхалланыр, пянджярядян тякрар-тякрар огланы сейр эдирди. Бир аз кечмиш оглан ня данышдыса, Казым киши башы иля тясдиг этди. Йеня данышдылар, сонра оглан айага дурду, худахафизляшиб гетди. Хяйят гапысы ортюляндя санки гюняш батды. Теллинин севинджи йох олуб гетди. Гюлназ мясяляни анлады, Теллинин чянясини алляйяряк:– Ай гыз, кефини хараб элямя: йеня гяляр, йеня гёрярсян, – деди. Телли гюлюмсюндю, лакин бу гюлюмсямядя бир хясрят кядяри дуйулурду. Бу аснада кючядян бир чыгырышма сяси гялди. Хамы кючя гапысына йюйюрдю. Мяхяллядя йашайан кумук гошуну арасында дава олмушду. Алляри хянджярли вя гылынджлы кумуклар ики тиря олуб, бир-бириня сохулмаг истяйирдиляр. Бир адам да йеря йыхылыб, ган ичиндя чабалайырды. Телли бу кумук давасыны чох гёрмюшдю вя билирди ки, далашанлар арасына бир гадын гириб, йайлыгыны орталыга атса, кишиляр гадын ортюсюндян хяйа эдиб, адят вя аняняйя гёря давамы кясярдиляр. Телли озюню итирмяйиб, джялд йюйюрдю вя аллийя гядяр бир-бириня хюджума хазыр олан кумукларын арасына сохулуб, башынын гюллю йайлыгыны йеря атды. Бир дягигядя бир-биринин ганына сусамыш ики тяряф дя гери чякилди; хянджярляр вя гылынджлар гынына гойулду.  Техран бяйлярбяйиси мирзя Мяммяд хан Гарабага вякил олараг оз догма гардашыны гёндярмишди. Вякиля тапшырылмышды ки, хейир иш Кичикбяйимин кёнлю истядийи кими эдилсин вя хеч бир шей ондан асиргянмясин. 
Вякил дя бютюн тялябляри одяйир, кися-кися ашряфи хярджляйирди. Агд-нигах мярасими олдугджа тянтяняли кечди, бютюн Шишя руханиляриня бол хялят верилди, он мин ашряфи вя бир батман да пярваня ганады-Пярваня ганады шяклиндя гайырылан гызыл бязяк кябин кясилди. Пярваня ганадыны кябин кагызына салмаг издиваджын мёхкям олмасы мягсядиля эдилди. Чюнки аря гедиб бошанмаг бёйюк гябахят сайыларды. Агд-нигахын сабахы гюню эркян гюн чыхмадан, джехиз йазылма олду. Ибрахим хан да гызына вердийи джехизля Техранын сяхавятиня устюн гялди. Ханын рясми гябул каллайысынын бир тяряфи джехизля долмушду. Баба ляля бунлары бир-бир гётюрюр, каллайыйа топланмыш айан, ашряф вя аснафа гёстярир, мяхялля молласы да мютяккя кими люлялянмиш, атрафы зярли нягшлярля тязйин олунмуш бир нечя аршынлыг тирмя кагызына гейд эдирди. Шейлярин сийахыйа алынмасы бир нечя саат чякди; бурада эв мюкялляфатына даир хеч бир шей унудулмамышды; саат габындан, дабан дашындан тутмуш халы, гябя, габ-гаджаг, джинс Гарабаг атлары, алван чамашыр, гиймятли палтарлар вя хязляря гядяр, хяр шей варды. Даш-гаш, джявахират, алтун, гадын зийнятляри, сядяфля ишлянмиш бир мюджрюдя иди. Зийнятлярин чохусу Шишя зяргярляри тяряфиндян гайрылмышды. Джехизин бир гисми той пайы олараг, кяндлярдян гёндярилмишди: топ-топ лямбяран гумашы, Агджабяди ипяйи, Гюлаблы джеджимляри бу джюмлядян иди. Омяр хан Аварыстандан гёзял силахлар: хянджяр, гылындж вя гюмюшя тутулмуш йяхяр-асваб гёндярмишди. Джехиз кагызы битдикдян сонра бир чох шахид мёхюрлярини кагызын ашагысына вя атрафына басды. Кишиляр мясялянин рясми тяряфини йолуна гойаркян, гадынлар да тойа хазырланырдылар. Кичикбяйими тай-тушу иля бярабяр гялин хамамына апардылар, сонра гашалма вя хынагойма олду. Няхайят, хош бир саатда той башланды. Той, тябии иди ки, йалныз гадынлар учюн иди; Киши тойу Техранда, бяй олан йердя олмалы иди. Ахшамчагы Гюлаблы вя Абдал зурначылары сарайын артырмасында чалмага башладылар. Сарайын хяйяти адамла долу иди. Бунларын аксяри йа сарайа мянсуб, йа да тойа гялмиш ханымларын нёкярляри иди. Бир тяряфдя аллийя гядяр гушчу дуруб, голларында гёзляри тикили гызыл гушлар тутмушдулар: хам гушлары сяс-кюйя алышдырдылар. Нёкярляр ал-аля тутушуб йаллы гетдиляр. Йаллынын башчысы Баба ляля иди. Гет-гедя зурнанын сясиня кянардан да адам топланмага башлады. Йаллы битяр-битмяз артырмадан бир-ики овудж пул атдылар. Хяйятдякиляр бир-бирини азишдиряряк пулу гарпышдырдылар. Гюняш батана гядяр бу айлянджяляр давам этди. Бундан сонра асл той мяджлиси гябул каллайысында башлады. Йухары башда ханын оз аилясиня мянсуб аллийя гядяр ханым вя гыз айляшмишди, йан диварлар бойу ися айан, ашряф вя аснаф арвад вя гызлары отурмушдулар. Йюзлярджя шамлар йанырды. Сазяндяляр тамам-дястгах чалыр, ханяндяляр охуйурду. Хязин хава кимисини кядярляндирир, кимисини джошдурурду. Башдан-айага аг гейинмиш Кичикбяйим тай-туш гызларла отуруб, дярин бир сюкута далмышды, анджаг бязян ханяндянин хяссас сёзляри ону сарсыдырды; о, кёксюню отюряряк, инджя дясмалы иля гёзлярини силирди. Йолдашлары она тясялли верирдися дя, бу тясяллиляр онун кимсяйя бялли олмайан дярди гаршысында хеч мянзилясиндя иди. Сонра дя ашыг мяджлиси башланды. Гюлаблы вя Абдал ашыглары сядяфя тутулмуш сазларыны дынгылдадараг гоша-гоша каллайынын бу башындан о башына гедир: гах дуруб байаты дейир, гах сюзюрдюляр. Ашыгларын эл синясиндян гопан севги, хясрят, айрылыг кими хиссляри, охшайан сёзляри хяр кяси джошдурур, бютюн варлыгыны сарсыдырды. Кичикбяйим даха да кядярлянирди. Онун гялбиндя гярибя дуйгулар ойанды. Мусиги она бёйюк олмаг, гяви олмаг арзусу багышлайырды. Эйни заманда башга бир дуйгу далгаланараг бу гявилийи гырыр, йериндя аджы, сёнюк бир кёлгя галырды. Беля дягигялярдя Бяйим галхыб отурдугу вязиййяти дяйишир вя кёкс отюрюрдю. Ойунлар Бяйими гисмян бу кядярли вязиййятдян гуртарды; ойнаг Узундяря, Рянг, Иннабы, Тярякямя, Агабала ризайиси кими хавалар мяджлися бир няшя гятирди. Гарабаг гёзялляри ойуна гиришдиляр. Устюня инджи дюзюлмюш мяхмяр башмаглар зяриф халыларын устюндя гуш кими сякмяйя башлады. Сюзюлян гара гёзляр, инджя хярякятли аг билякляр, назлы бармаглар хяр кясин нязярини озюня джялб этмядя иди. Бу няфис рягслярдя ня гядяр гёзяллик, ня гядяр бакир хисс ифадяляри варды. Бир гыз рягси битирдикдя, о бириси ону авяз эдирди, бири-бириндян гёзял, бири-бириндян джазибяли иди; хярясинин дя башга бир ада, башга бир ойнайышы варды. Кичикбяйим артыг йериндя сакит дура билмяйирди; няшя ону гапламыш, мяджлисин ортасына чякирди. Бирдян онун гялбиндян хябяр верян бир сяс:– Гялин ойнасын! Гялин ойнасын! – дейя эшидилди. Сяся башга сясляр дя гошулду. Орталыгда ойнайан ики гыз сюзя-сюзя Кичикбяйимин гаршысына гялди, инджя алляринин, йарашыглы башларынын хош хярякятляри иля Кичикбяйими ойуна дявят эдирдиляр. Бяйим дурду. Бютюн мяджлис сусду. Хамынын гёзю гялиня дикилиб галды. Титряк али иля гярдяниня сыгынмыш телляриня тохунду; бугдайы рянги гызармышды; хяр аддымында хяйяджаны дуйулурду. Ойуна гирди: Ат белиндя чевик олан Бяйим, бурада да эйни чевиклийи гёстярди; хяр хярякяти зяриф вя инджя иди. 
Гялинин рягси иля ойун мяджлиси битди, нядимляр мяджлиси башлады. Мяджлисин хяр башында бир нядим отуруб гювянг ойуну башлады. Бу ади вя инджя бир рягс иди, йалныз айаглар иштирак этмяйирди, отурараг голлар вя чийинляр хярякятя гятирилирди. Гювянг битяр-битмяз, мусиги сусду, мянзум дейишмяляр башлады. Нядимляр бир-бирини сындырмага чалышырдылар. Бу дейишмяляр хазырджаваблыгын, зярифлийин йюксяк нюмуняляри иди. Сонра нёвбя абдаллы Няджяфя гялди. Бунун озюня мяхсус ойунлары вар иди. Няджяф башына аммамя гойуб, молла гийафяси гейинмишди. Аснаф палтары геймиш шагирди она йанашыб, баш айди вя ондан бир дини мясяля хябяр алды:– Ахунд, бир мясяля ариз олуб: бир кюп бал, бир кюп дя йаг йан-йана гойулмушду; ики кюпюн арасында бир олю сичан тапылыб. Инди ики кюп арасында шякк этмишик – билмирик сичан йага дюшюб олюб, йа бала дюшюб олюб. Чюнки бала дюшмюшся, бал чёля тёкюлмялидир. Йага дюшмюшся, йаг. Шярян ня этмялийик. Няджяф лога-лога оскюрюб деди:– Мётябяр бир рисалядя беля буйурмушлар: ики кюп арасында шякк ваге олса, асбаби-сябяб олан о хябис кясяйяни гяряк гётюрюб, додагларына тяряф чякясян вя гуйругунун алтыны сюмюрясян, бал дады гялди – бала дюшюб, йаг дады гялди – демяк йага дюшюб. Вяссалам, мясяля вазехдир. Джамаат гюлдю. Кичикбяйим угунуб гетди. Шагирд Няджяфя икинджи бир суал верди:– Ахунд, – деди, – дара дюшмюшдюм, нязир элядим ки, дардан гуртарым, адж, лют бир зянян хейлагына беш ашряфи нязир верим. Сяндян этибарлы ким ола биляр ки, ал бу ашряфиляри бир лют зянян хейлагына вер. Няджяф гызыллары алыб, шагирдини бурахды. Сонра абасынын алтындан бир диши меймун чыхарды. Меймуна бир туман, бир дя гёдякджя гейдирмишди. Няджяф меймунун палтарыны сойундуруб деди:– Эй танрынын туманчаг хейваны. Сяхярдян йемямисян, гарнын адждыр, озюн дя зянян хейлагы, ал бу ашряфиляри, сяня нязир дейибляр. Йеня халг гяхгяхя иля гюлюр, Няджяф ися йени тяглидляр чыхармага хазырлашырды.  Диванхана мейданындан тутмуш хан сарайына гядяр узанан гениш сахя джамаатла долу иди. Сарайын дарвазасы гаршысында нёкярляр тяряфиндян горунан йарым даирядя алван чуллу, башлары рянгин готазлар, гёз мунджуглары вя балыггулаглары иля бязянмиш, бойну зынгыровлу дявяляр дурмушду. Дёрд-беш дявянин устюндя Кяшмир шалына тутулмуш кяджавя варды. Архадакы дявяляря мяфряшя габланмыш джехизляр йюклянирди. Хяр дявянин оркяни шишпапаг, бели гямяли бир сарбанын алиндя иди. Атрафа топлашан джамаат бир-бирини басараг, дявяляри, билхасся йюклянян джехизляри даха йахындан гёрмяйя джан атырды. Атлы дилавярляр, атларыны сяйирдяряк арабир сарайа догру ахан джамааты гамчылайыб гери гайтарырды. Атраф эвлярин дамлары, артырмалары, кючя гапылары гадын, гыз вя ушагла долмушду. Сарай диварынын дибиндя башга гадынларла бир йердя Телли иля Гюлназ да дурмушду. Бунларын икиси дя чит чадра ортмюш вя додагларына гядяр йашманмышдылар. Телли дирсяйи иля баджылыгынын голуна тохунуб деди:– Ай гыз, Гюлназ, дейирям, хош халына Кичикбяйим аганын! Гёрясян онун да дярди вар.! Гюлназ чийнини атды:– Ким билир, дярдсиз дя адам олар. Гадынларын бир-бирини итяляйиб, сарай дарвазасына тяряф ирялилямяси бунларын сёзлярини йарымчыг кясди. Гадын далгасы бунлары да сюрюкляйиб, сарайын хяйятиня салды. Йанлары чоджуглу вя чоджугсуз гадынлар даш пиллякяндян артырмайа чыхырдылар. Телли иля Гюлназ да чыхдылар. Каллайынын гапысына топланмыш гадынлары гюджля аралайыб ичяри гирдиляр. Йухары башдакы ханымлар арасында аг гейимли, аг дуваглы, инджя вюджудлу Кичикбяйим гёзя чарпырды. Хяр тяряфиндя аг дуваглы бир йенгя дурмушду. Анасы она ня ися сёйляйир, икиси дя аглайырды. Кичикбяйимин гёзляри бюсбютюн гызармышды, солгун чёхряси сыныхмыш вя дярин бир кядяр сачырды; алнынын чапыгы инди даха да чох гёзя чарпырды. Ханымлар бир-бир она йанашыр, хейир-дуа верир, кими алиндян, кими узюндян опюрдю. Йетишмиш гызлар йанашыр: Бяхтявяр оласан! – дейиб, алляриндя тутдуглары йашыл саплы ийняни онун дувагына батырыр, сонра йахаларына санджырдылар:– Мяним дя бахтым ачылсын  – демяк иди. Кичикбяйим бу эл адятиня риайят эдяряк бир сёз демирдися дя, уряйиндя: Аря гетмяк бяхтявярликдирми. – дейя дюшюнюр вя кёксюню отюрюрдю. Няхайят, сазяндяляр чалмага башлады. Ханяндя ойнаг сяси иля охуду: Сиздя дя бадам, Биздя дя бадам, Йенгяйя гадам, Дурсун, ойнасын! 
Сиздя дя кюряк, Биз дя кюряк, Йенгяйя уряк, Дурсун, ойнасын!.. Йенгяляр тез-тез дувагларыны архаларына атараг ойнамага башладылар. Мяджлися бир шянлик гялди. Йенгялярдян сонра Баба ляля вя дайя Гюлгяз дясмалларыны саллайараг,  Агабала ризайиси  ойнадылар. Сонра икиси дя Кичикбяйимин йанына гедиб, айагларына йыхылдылар. Ляля иля дайянин хёнкюртю иля агламаларыны гёрян Кичикбяйим дя озюню агламадан сахлайа билмяди. Шахнися ханым да онлара гошулду... Там дястяйя йедди саат галмыш дышарыдан бир тябил сяси эшидилди, бу карван хазырдыр демяк иди. Гаравашлар гадынлары каллайыдан чыхармага башлады. Каллайы кянар адамдан бошалдыландан сонра, гоншу отаглардан бирисинин гапысы ачылды, Ибрахим хан, Вагиф, Мяммядхясян ага, Охан кешиш, Мяликшахнязярин гяндж оглу Джямшид, ханзадяляр, о джюмлядян Мяммяд бяй ичяри гирдиляр. Хан гызы иля гёрюшюб, опюшдю. Вагиф Кичикбяйимин алнындан опдю, о бириляр дя гёрюшюб кянара чякилдиляр. Гялинин вя йенгялярин дуваглары ашагы салынды; узляриня дувагын устюндян джыгджыга тахылмышды. Бяйлярбяйинин гардашы гялиня йанашыб папагыны чыхарыб, онун башына гойду, оз кямяри иля гялинин белини тоггалайыб деди: Гызым сяни гыз истярям, Гаш-гёзюню дюз истярям, Йедди оглан анасы ол, Бирджя дяня гыз истярям. Бел багламанын иджрасындан сонра Кичикбяйимин бир голуна Ибрахим хан, о бириня Вагиф гириб каллайынын ортасына гятирдиляр. Дёрд-беш гулгараваш гятириб Кичикбяйимин башына доландырдылар, сонра онларын узлярини гапыйа тяряф чевириб, ким ися:– Азадсыныз! – дейя багырды. Сарайа алышмыш гул-гараваш гетмяк истямяйяряк хёнкюрюшдюляр. Бу адятин иджрасындан сонра Ибрахим ханла Вагиф Кичикбяйими гапыйа догру апардылар. Зурначылар габага дюшюб, Гялин атланды хавасы чалырдылар. Гапынын гиряджяйиня узюгойлу бир бошгаб гойулмушду. Гялин бунун устюня чыхыб сындырмалы вя хяйатда уз веря биляджяк бютюн дярд-бялайа галиб гялмяли иди. Кичикбяйим бошгабы сындырыб кечди. 
Гялинин артырмада гёрюнмяси атрафа топланан ахали ичиндя бир хяйяджан догурду. Издихамын узяриндян бир шышылты далгасы кечиб сакит олду... Кяджавяли дявяляр иряли чякилиб хыхырдылмышды. Кичикбяйими кяджавянин бир гёзюня, йенгянин бирини дя о бири гёзюня миндирдиляр. Гедяджяк башга адамлар да икинджи йенгя иля о бири кяджавяляря йерляшдиляр. Дявяляр галхды, кядярли зынгыров сясляри атрафа йайылды. Кичикбяйим дувагыны галдырыб сон дяфя олараг догма йурдуна, йахын адамларына бир нязяр салды. Хяр шей санки тябии иди. Йалныз Мяммяд бяйин пяжмюрдя дурмасы бир хянджяр олуб онун гялбиня санджылды.  Кичикбяйим кёчдюкдян сонра санки Шишя йеня ади хяйат йолу иля гедир вя онун асайишини позаджаг хеч бир хадися гёрюнмюрдю. Лакин бир нечя гюн сонра кючялярдя вурулан тябил вя чалынан шейпур йеня тязя бир хадися баш вердийини халга билдирди. Хяр кяс кючя гапысына топланыб, гошунун кечмясини сейр эдирди. Казымын аиляси дя гапыйа чыхмышды. Телли иля Гюлназ йашманараг, лязги вя кумукларын атланмасына, шейляринин ата, гатыра, эшшяйя йюклянмяйиня тамаша эдирдиляр. Гошун ичиндя хяр синндя адам варды. Гюлназ Теллинин гулагына пычылты иля:– Ай гыз, – деди, – бирджя о чалбыг кишийя бах, йягин йанындакы ушаг да оглудур. – Оглудур, мян таныйырам, гёрмюрсян, неджя охшайыр.! Казым да Гюлназын атасы Аллахгулу иля иши тярк эдиб кючяйя чыхмышдылар. Казым гюляряк деди:– Ай Аллахгулу, йахшы ки, йахамызы бу вурхавурдан гуртардыг. Йохса, инди гедирдик. Аллахгулу истехза иля:– Ня билирсян, гуртармысан. – деди. – Гянджя ханынын гошуну чох олсайды, инди бизи дя апармышдылар. – Ахы, Гянджя ханы Мяммяд хан тяк дейил ки! Онун хюняри нядир Ибрахим ханын итаятиндян чыха! Бир гурд йолла кечирди, гёрдю дагын башында бир гузу дуруб. Гузу гурду гёряджяйин она сёймяйя башлады. Гурд гузуйа бахды, бахды, сонра деди: Ай гузу, бу джюрят сянин дейил, о далыны дайадыгын дагындыр. Инди, уста Аллахгулу, Мяммяд хан да белядир, далында Губа ханы Фятяли дурмушдур. Фятяли дурмасайды, бу гяляти элямязди. Мяммяд хан бир дашды, ону Ибрахим ханын айагынын алтына итяляйиб салан вар... Гошун дястя-дястя, пяракяндя бир халда гялиб кечирди. Киминин пилтяли, киминин чахмаглы тюфянги варды. Бир чохлары гядим гейимдя: галхан, гылынджлы вя зирехли иди. Низя, топпуз, мызраг вя дябилгяляр гюняшдя парылдайырды. Зямбуряк – дявя белиня багланан кичик чаплы топ бир нечя дявя кечди... Аллахгулу башыны эхтийатла тярпядя-тярпядя, йавашджа:– Ай уста Казым, – деди, – оз арамыздыр, бу ханлар ил узуну бир-бири иля дава эляйирляр, касыб-кусуб алдян гедир. Даваларын хяр узюню гёрмюш Казым истехзалы бир тябяссюмля:– Уста, бунлар йал давасыдыр. Молла Нясряддин йатмышды, гёрдю артырмада сяс-кюй гопду. Молла йорганына бюрюнюб артырмайа чыхан кими сяс-кюй кясилди. Гайытды гялди. Йорганы йох иди. Арвады сорушду ки, а молла, о ня сяс-кюй иди. Деди: арвад, бютюн сяс-кюй мяним йорганымын башында имиш: алдылар, динджялдиляр... Инди, уста, дюнйанын гилю-галы йорган устядир. Индийя гядяр Гянджя Иракли хан иля Ибрахим хана бадж верирди. Инди Мяммяд хан шабалыда дёнюб, йаг вермир... Гошун кечиб гетди, архасынджа да бир сюрю ушаг вя гёзю йашлы гадын тоз гопарараг йюрюйюрдю. Казым иля Аллахгулу кархананын хяйятиня гирдиляр. Орда-бурда шялитляря алван рянгли дарайылар сярилиб, гурудулурду. Дарайыларын ашагыларындан дамджылайан рянгли судан гёлмячяляр амяля гялмишди. Бир тяряфдя тойуг-хоруз тозда эшялянирди. Дарвазайа йахын бир гавалы агаджы варды. Усталар аллярини йуйуб гавалы агаджынын алтына салынмыш хясирин устюндя айляшдиляр. Хава исти иди. Сяхяр кюляйи беля асмяйирди. Гёйдя узян аг бир булуд парчасы гюмюш кими парлайырды. Казым булуда бахыб, тянбял бир сясля:– Йаман гураглыг кечир, – деди. – Беля олса тахыл йаныб корланаджаг. Аллах ряхм элясин! – Моллалар Дашохунана гедиб, даша дуа охуйуб бир суйа салсейдиляр... Йадымдадыр, бир дяфя гетмишдиляр. Эля йагыш йагды ки, исланмыш джюджя кими гайытдылар. Шагирдлярдян бири синидя ики садж аппяйи, бир аз мотал пендири, ики финджан да гулунджан чайы гятирди, усталарын йанына гойду. Бисмиллах чякиб, йемяйя башладылар. Лыгырса чёряйи ичи йахшы бишмямиш чёряк иштахсыз чейняйяряк арабир данышыр, гырыг-гырыг фикирляр вя мюлахизяляр йюрюдюрдюляр. Бир аз амтяялярини сатдыглары таджирин бядхахлыгындан данышдылар, сонра тиджарятин дайандыгындан бир аз шикайятляндиляр. Ахырда йеня дава мясялясиня кечдиляр. Аллахгулу йеня йаваш сясля:– Ахы, алыш-вериш башына ня кюл тёксюн, мал гяряк су кими ахсын ки, газандж олсун. Карван гедир, йолда гачаг-гулдур габагыны кясир; хансы ханын мюлкюндян кечир, торпагбасды алырлар... Алыш-веришчийя тобалатма верирляр. Бах, бизим эрмяниляр урус топрагына гачмышлар. О гюню бириси Гызлар шяхяриндян гялмишди, дейир, хамысы дёвлятли олуб гедибляр. Чахырчылар вар ки, гызылы кюрякля кюряйирляр... Бурда хеч беля иш олармы, о саат тутуб алиндян аларлар... Аллахгулунун гашлары йухары галхмышды, узюндя дярин бир наразылыг ифадяси варды. Казым бёйюк бир этигадла:– Ай Аллахгулу, – деди, – дюнйа малындан чох данышырсан, нейнирсян, горуна апармайаджагсан ки... Сярмайейи ту дяр ин джахан йек кяфян аст – ура ки, гюман нист, бяри йа ня бяри. Сянин бу дюнйада газандыгын бирджя кяфяндир ки, ону да апарыб-апармайаджагына гюман йохдур. Ай уста дёвлятин дя дёвлят дярди вар, дюнйада дярдсиз инсан йохдур! Азаджыг ашым, агрымаз башым – хамысындан йахшыдыр: беш гюн дюнйаны биртяхяр йола вер, гет... Бизим шаир йахшы дейиб: Дяр хяр кяси ке, ним наны даряд, Аз бяхре нишяст асетани даряд, Ня хадеме кяс бовяд, ня мяхдуме кяси-Гу шад бези ке, хош джихани даряд.  Сянин бу дюнйада газандыгын бирджя кяфяндир ки, ону да апарыб-апармайаджагына гюман йохдур. Дюнйада кимин ки, бир чёряк парасы вар, Бир дя отуруб дурмасы учюн бир дахмасы вар, Хеч кимсяйя о, демя, ня гулдур, ня ага Гюлсюн, йашасын, десин ки, хош дюнйасы вар. Хяййамын бу рюбасини проф. Акрям Джяфяр тярджюмя этмишдир (Ред.). Казым фялсяфясиня мяфтун олдугу бу шери Аллахгулуйа тярджюмя эляди, чох догру олдугуну ня гядяр иддиа этдися дя, Аллахгулуну гане эдя билмяди. Чюнки Аллахгулунун озюнюн мюяййян хяйат планы варды: о, бир гюн имкан тапыб, дёвлят, мал сахиби оладжагына инанырды. Билирди ки, онун ибтидаи халда, мин азиййятля вюджуда гятирдийи амтяяни рус топрагында машын гайырыр, озю дя онункундан уджуз, онункундан гат-гат да йахшы олур. Беля бир машын малыны гятириб, бураларда сатмаг, авязиндя бура мятаыны рус топрагына апармаг Аллахгулунун башлыджа арзуларындан бири иди. Бу аснада Шишянин Гянджя гапысындан чыхан гошун йаваш-йаваш узанараг даглыг йоллары вя дяряляри долдурурду. Гошунун онюндя Ибрахим хан, сол тяряфиндя Вагиф вя атрафларында ханзадялярин бязиси вя сяркярдяляр гедирди. Чохдан сяфяря чыхмамыш атлар йюйяни гямирирдиляр.  Сяфяр ханын гярарыны биляр-билмяз йола дюшдю. Гарабаг хюдуду сайылан Кюр чайыны кечиб Ширван торпагында бир кянддя геджяляди. Орада тясадюфян Фятяли ханын зюлмюндян гачмыш бир кяндлийя раст гялди. Онунла достлашды вя Губа ханлыгы сярхядиня гядяр она бялядчилик элямясини риджа этди. Кяндли разы олду, атлары миниб йола дюшдюляр. Йолда геджялядикляри йерлярдя йени-йени адамлара раст гялиб хябяр тутдулар. Няхайят, гялиб хюдуда йетишдиляр. Кяндли ирялидяки йоллары вя кяндляри сораг вериб гайытды. Сяфяр ися йахын бир обада дюшюб галды. О бурада хан илхысынын дага апарылдыгыны ойрянди. Дюрюст мялумат топладыгдан сонра йеня йолуна давам этди. Няхайят, бир ахшам чагы гялиб Мирахурун дюшяргясиня чыхды. – Аллах гонагы истярсянми. – деди. – Аллаха да гурбан олум, гонагына да! – дейя Сяфяри гонаг гябул этдиляр. Адят узря гараваш гялиб, гонагын айагларыны йуду, алачыгын гаршысында алтына дёшяк салды, гатыг-чёряк гялди. Мирахур да онун йанында отуруб сёхбятя башлады. Торан йаваш-йаваш говушур, гюрубун сумагы бойалары тутгун пялмяляря бюрюнюрдю. Атрафа чёкян сюкуту йалныз чайын хюлйапярвяр шырылтысы позурду. Йуху да гаранлыг кими сечилмяз бир хярякятля гёзляря чёкюр, онларын ишыгыны сёндюрмяйя чалышырды. Йатаглар дюзюлдю, хяр кяс башыны йастыга, мютяккяйя сёйкяйиб йатды. Мирахур да алачыга, арвадынын йанына чякилди. Геджя гаранлыга догру гошур, гёйдян салланан минлярджя гяндилляр санки она йол гёстярирди. Хяр кяс йатмыш, йалныз Сяфярин гёзляриня йуху гетмирди: Гямяр иля Шахбазын фикри она рахатлыг вермирди. Архасы устя узаныб, улдузлара бахыр, она эля гялирди 
ки, орадан Гямярля Шахбазын гёзляри парлайырды. Бязян бу гёзляр арасында Теллинин дя узюм гиляси кими гара гёзляри утанджаг бир халда она бахыр, хясрятиндя олдугуну дуйдурмаг истяйирди. Сяфяр йериндя гурджухур, сонра йеня гёзлярини улдузлара дикяряк, гялбинин налялярини, фярйадларыны динлямяйя башлайырды. Бу аснада эхмал айаг сяси гялди. Хяйала далмыш Сяфяр бу сяся ахямиййят вермяди – байгын гёзляри сайрышан улдузлар арасында долашырды. Лакин йахынлашан таппылты онун гулагларыны айылтды – ким ися алачыга йахынлашырды. Сяфяр гёзюнюн уджу иля гаранлыгы сейр этди. Бир адам гялиб, алачыгын йанында дайанды, атрафа диггятля бахыб айилди, йердя ня ися ахтарыб, озюня тяряф чякмяйя башлады. Ичяридян богунуг бир сяс гялди, аджы бир фярйад дуйулду. Сяфяр джялд алини мютяккянин алтына узадыб, хянджярини гётюрдю вя йатагындан гаплан кими сычрады, онун багыртысы илдырым кими шаггылдады. Алачыгын йанындакы адам тоз кими соврулараг гаранлыгда итди. Сяфяр ону тягиб элямяди, гулагыны алачыгын чятянляриня сёйкяйиб динляди. Ичяридян хирсли сясляр эшидилирди. Мирахурун богунуг сяси йаваш-йаваш айдынлашырды: о, арвадыны хядяляйир, мязяммят эдирди. Инджя, гумров кими джингилдяйян гадын сяси ися она хюджум эдир, тёхмятляндирирди... Сяфяр гялиб йатагына узанды. Бир-ики дягигядян сонра Мирахур ичяридян чыхыб гялди, мютяккясиня сёйкянмиш Сяфяря тяряф айиляряк йавашджа:– Гонаг, гёрдюн. – деди. – Тикям осаната дюшдю. Йухуда богазыма кямсик салыб, мяни богмаг истяйирдиляр. Йахшы ки, сян ойаг имишсян. Мирахур хирсиндян сёзюня давам эдя билмяди, Сяфярин голундан йапышыб, ону алачыгдан кянар бир тяпяйя апарды. Отурдулар. Мирахур чубугуну йандырыб, дярдини ачды. Онун гяндж арвадынын ойнашы вармыш. Дуйурмуш, тута билмирмиш. Бир дяфя арвадыны олдюрмяк истямиш, арвад анд-аман эляйиб, ону шюбхядян дашындырмышды. Няхайят, Мирахуру олдюрмяк хяйалына дюшюрляр. – Гонаг! – Мирахур деди. – Танры сяни арвадын мякриндян узаг элясин! Айри достдан, дост олмаз – айридир бир дамары... Арвадын бир дамары хямишя айридир!.. Мирахур озюню тохдатмаг учюн чубуга бир гуллаб вурду. Уфюгя топланан гара булудлара бахды, кёксюню отюрдю. Сяфяр донуб галмышды. Мирахур сёзюня давам этди: 
– Сян мяним джанымы гуртардын, ай гонаг, инди де гёрюм, сян кимсян, някарясян. Биз беш гардашдыг, дёрдюмюз даваларда тяляф олдуг. Инди бирджя мян галмышам, сян мяним дюнйа-ахирят гардашым ол. Де гёрюм, сянин дярдин нядир. Варымы, джанымы сяндян асиргямяйяджяйям! Сяфяр Мирахурун сясиндя бир сямимиййят вя мярдлик дуйуб, дярдини ачды. Башына гялянляри бир-бир сёйляйиб, ахыр мягсядини дя гизлятмяди. Мирахур бир мюддят сусду, сонра хейфсилянян бир сясля:– Бунларын хамысы йахшыдыр, – деди. – Анджаг... Хейф ки, сян дя арвад фелиня дюшюбсян... Гял бу дашы атяйиндян тёк! Ахыры йохдур. Атлары сяндян асиргямирям, миняк гедяк... Аразы о тайа кечяк, Кярбяла торпагына дяхил дюшяк, омрюмюзю дуа-нийазла кечириб, джифейи-дюнйайа алданмайаг... Сяфяр динмяди. Уфюгдя кянарлары гызаран гара булудлара тамаша эдяряк орада мясум бахышлы Теллинин ал йанагыны, дагыныг гара теллярини гёрдю. Уряйи кядярля долду. Мирахур бир аз хиддятли, бир аз да мехрибан вя миннятдар бир сясля:– Гонаг, – деди, – уряйиня пис фикир гялмясин: атлар да, джаным да сянин кими мярд оглана гурбандыр. Анджаг сяня йазыгым гялир, джавансан, эля олмасын ки, мяним кими агсаггал вахтында бойнуна араджлыг гялсин. Сяфяр динмяйирди. Теллинин йанаглары дан йеринин гызартысындан парлаг иди. Онун гёзляри сёнмякдя олан улдузлара ишыг верирди. Мирахур хирсли бир хярякятля галхыб гетди. Чох чякмяди, Гямярля Шахбаз йяхяр-асвабланыб гятирилди. – Гонаг, – деди, – дурмаг вахты дейил, мин гедяк! Джялд миниб йола дюшдюляр. Йахындакы чайы кечиб бир сёйюдлюкдя дайандылар. Мирахур деди:– Тюфянгим йадымдан чыхды. Сян бурада дур, бу саат гедим, гятирим. Мирахур оз атыны да Сяфярин йедяйиня вериб гетди. Онун дёнмяси тягрибян он дягигя чякди. Сяфяр Гямярин далгалы йалыны тумарлайараг, атын алагаранлыгда Дямяшг гылынджы кими йарымдаиря тяшкил эдян бойнуна, гюрурла дёнян башына тамаша эдяряк, хейран галмышды. О инди озюню йери зялзяляйя гятирян Гызыл окюз белиндя хисс эдирди: Гямяр она няшяли вя йенилмяз бир гюдрят вермишди. Йюйюрян айагларын таппылтысы онун нязярини джялб этди: Мирахур бёйюрдян чыхыб, гейзля йеря бир шей йуварлатды:– Вяфасыз арвадын агибяти беля олар! – деди, атын белиня атылды. – Сюр! 
Гямяр йеря атылан шейя бахыб уркюр, фынхырырды. Сяфяр дя диггятля ора бахды: отун арасына пяракяндя сачлы бир гадын башы дюшмюшдю.  Сяфярля Мирахур Кюрюн гырагына гядяр бир йердя гетдиляр, орада халаллашыб айрылдылар: Сяфяр Шишяйя тяряф, Мирахур ися Араза догру гетди. Йолда Сяфяр тясадюфян Гянджядян зяфярля дёнян Ибрахим хан гошунуна раст гялди. Гёзляри чыхарылмыш Мяммяд ханы узюгойлу эшшяйя сарынмыш бир халда гятирирдиляр: аиляси вя гардашы Ряхим бяй дя бурада иди. Йюклю улаглар, гатырлар, атлар агыр-агыр йюрюйюрдю. Гянджяни вя бютюн кяндлярини талайыб гятирирдиляр. Сяфярин алтындакы ат хамынын нязярини джялб этди. Хяля гошун гедян йола чатмамыш пишхидмятляр гёндярилиб, атын кимин олдугуну сорушдулар. Бир дягигядя Сяфярин ады агызларда долашды, минлярджя гёз она дикилди. Сяфяри ханын йанына гятирдиляр. О, атдан дюшюб баш эндирди:– Мян буйуруланы элядим, инди ихтийар ханындыр! – деди вя башыны галдырмады. Вагиф андишяли бир нязярля хана бахырды; ханын гязяб долашан узюндя мярхямят гёрюнмяси Вагифи севиндирди. Хан амираня бир сясля:– Олмушлары игидлийиня багышладым! – деди, гюлюмсюняряк Вагифин узюня бахды. Орада тясвиб ифадяси гёряряк, даха да мярхямятли бир сясля:– Гямяри мин, мугайат ол, ону сяня тапшырырам. Сяфяр атын йедяйиндян тутуб хан вя мяиййятиндян узаглашды; сяркярдяляри дя иряли бурахыб, сонра ата минди. Инди о, озюню дюнйанын ан хошбяхт адамы хесаб эдирди: багышланмышды, озю дя Гямярин белиндя Шишяйя, Теллинин йанына гедирди. Йеня севги далгасы ону гаплады – онун йалныз ганады йох иди. Лакин тюкянмяз йол битмяйирди, дягигяляр илляр кими узаныб гедир, хясрят атяши аранын йай гюняшиндян дя дяхшятли иди, лакин хясрят сяраб кими алдадыджы да олса, интяхасыз дейил, – саатлар агыр да олса, йеня гялиб кечирди. Йандырыджы гюняш гюруба догру гедирди. Няхайят, дагларын сярин кюляйи асмяйя башлады, артыг шяхяря бир-ики долама галырды. Чапарлар аввялджядян ханын гялмясини шяхяря хябяр вермишдиляр. Джамаат – арвадлы-кишили, гала гапысынын гиряджяйиндяки йамаджлары тутмушду. Бизим достларымыз Казым, Аллахгулу, Гюлназ вя Телли дя орада иди. Шушу дярясиндян тоз гопду, бир-ики чапар да ат чатладараг хябяря гялди. Халг далгаланды, йерляри чёкяк оланлар айаг устя галхмаг истядиляр. Хяйяджанлы сясляр: Отурсаныз! – дейя онлары отурмага мяджбур этди. Гюлназ джялд:– Ай гыз, – деди, – Телли, башыны беля тутсан, мян хеч бир шей гёря билмяйяджяйям. Телли гюля-гюля:– Зарафат элямирсян ки. – деди, Гюлназын чянясини алляди. Зарафата башлайан Телли башыны айиб Гюлназын агзыны йамсылайырды. Гюлназ ися онун башынын устюндян ашагыйа, гябиристанлыга тяряф бахырды. Бирдян ансызын бир гышгырты иля:– Гялирляр, валлах гялирляр! – деди. Телли джялд чеврилди. Хан мяиййяти иля йамаджы чыхырды. Сюкут атрафы гаплады. Хамынын диггяти орайа джялб олунду. Гошун да гёрюнмяйя башлады. Артыг хан мяиййяти иля бизим гызларын гаршысындан кечирди: уз-гёзляриня тоз гонмушду, гюняшдян сифятляри гаралмышды. Вагиф чеврилиб, гадынлар отуран йамаджа нязяр салды, онун гёзю Теллийя саташыб дайанды. Телли гызарараг башыны ашагы салды. Ханла мяиййяти гала гапысындан ичяри гириб йох олдугдан сонра Телли тякрар тамашайа далды. Бир дя онун гёзляри бир нёгтяйя дикилиб галды; ган узюня вурду. Тагятсиз голу иля Гюлназа тохунуб:– Ай гыз! Ай гыз! – деди. – Бах о бизя гялян оглан да бурададыр. Ня гяшянг аты да вар!.. Гямярин гёзяллийи агыздан-агыза кечиб, бютюн халгы долашды, соргу-суаллар башлады. Няхайят, сюваринин дя ким олдугу мейдана чыхыб атрафа йайылды. Телли гулагына инанмырды; – Ай гыз, Гюлназ! О хардан олду Сяфяр. О, Сяфярин адамыдыр, Сяфяр дейил! – Ня дейирсян ай гыз, джамаатын эля хамысы йаланчыдыр. Гачаг Сяфяр сизя гялиб демяйяджякди ки, мян Сяфярям... Телли гёзлярини Сяфярдян чякмир вя Сяфярля Гала гапысынын арасындакы мясафянин йахынлыгына хейфсилянирди... Гямярин налларындан гопан сясляр Гала гапысынын тагына дюшюб, джингилдяди... Телли архадан гялян асирляр гафилясини, алван гейимли асгярляри, низя башларындакы гаралмыш инсан башларыны... гёрмякдян аджиз иди. Онун фикри, гара гёзляри вя чырпынан гялби анджаг Сяфярин йанында иди.  Гянджя сяфяри Ибрахим ханын нюфузуну Азярбайджан ханлыглары арасында бир гат даха артырды. Сарайда бёйюк шадйаналыг олду. Хялят-барат пайланды. Шяхяр чырагбан олуб, топлар атылды. Лакин бу няшяни Ираны отуз илдян бяри вякил ады иля идаря эдян Кярим хан Зяндин олюм хябяри позду. Сарайы йеня андишяляр гаплады. Ибрахим хан бу хябяри алар-алмаз Вагифи йанына чагырды. Сарайын отагларындан бириня гапандылар. Бурада Шяргдя тёряйян овза тяфсилаты иля мюзакиря олунду. Вагиф озюнямяхсус сойугганлылыгла деди:– Иран хяр ийирми-ийирми беш илдя бир хярдж-мярджлик кечирир. Демяли, Надир шахын зюхурундан аввялки вязиййят тякрар башлайыр. Хяр шяхярдян бир хан баш галдыраджаг, мюсялман ганы су йериня ахаджаг... Хан тялаш иля:– Бунун сону йягин бизя дя пис оладжаг. – деди вя диггятля Вагифин узюня бахды. Вагиф йюсур тясбехини арамла чевиряряк:– Лабюддян, – деди, – о хярабянин кешмякеши ня вахт бизи йараламамышды ки. Надир олкядя саг йер гоймады – хяр йер хярабяйя дёндю. Гарабаг вя Ширван ахалисини сюрюб Хорасана апармадымы. Ня гядяр адам тяляф олду... Арайа сюкут чёкдю. Икиси дя йахын кечмишдяки аджы хадисялярин хатирясиня далды...Вурушмалар, ган, йангын. Аджлыг, вяба... Фялакятин хяддихюдуду йох иди... Ибрахим хан галхыб, тякрар бардаш гурду, ипяк пюштяни сол дирсяйинин алтына чякиб сёйкянди:– Джяхянням! – деди, – хеч олмаса ня ойунлары вар, Аразын о тайында чыхарайдылар, хятяри бизя тохунмайайды! – Хеч ола билярми. Биздян итаят этмяк тяляб олунаджаг; этсяк бир дярд, этмясяк ики дярд. Хан йеня изтирабыны ифадя эдян бязи хярякятляр йапыр, гялйаны чякиб, нейпушун уджуну саггалына дайайараг, Вагифин узюня бахырды. Вагиф гюлюмсюняряк: 
– Хяля эхтийата люзум йохдур, – деди. – Овзайя гёря хярякят эдярик. Хялялик Техран иля гохумлугумуз вар, бяйлярбяйи иля ирсал-мярсулу-мяктублашманы артырарыг, ахвалатдан бахябяр олуб тядбир тёкярик. Вагифин сакит данышыгы хана да сирайят этди; о, бир аз дюшюнюб, мятин сясля деди:– Вякилин мясляхят вя тясири-бипайани сайясиндя Фятяли хан бир аз хяйа эдирди, инди горхурам о да тюгйан эляйя. Вагиф узюндя икрах ифадяси гёстяряряк деди:– Фятяли хан джибиндян башгасыны танымаз. О ким чох ашряфи верся, онун хавасыны чалыр. Дёрд ил бундан габаг рус гошунуну Дярбяндя чагырмадымы. Табасаран вя Газыгумуг махалларыны русларла бир йердя йягма этмядими. Бу мялун дини-мюбини исламын йагысыдыр. Хядис вар ки, Дярбяндя кафир гядям гойса, исламын бели гырылар. Бу мялун исламын белини оз али иля гырды. – Бир гыран, бир дя гырмазмы. Вагиф бир аз аджыглы:– Фятяли хандан беш вахт намаздан башга ня десян чыхар, – деди. – Амма гюман этмирям ки, рус гошуну алан гяля билсин. Гялмишди, дайанмады. Демяли, бир ангял вар ки, дайанмады. Османлы дёвляти иля Йекатерина арасында сюлхнамя вар, йягин русун буралара гялмяйя хаггы йохдур. Олсайды, гюман эдирям, Дярбянд кими бир галадан топ-топханасыны чякмязди... Хан иля Вагиф узун-узады фикир йюрюдюб, бязи тядбирляр гёрюлмясини лазым билдиляр: Мяммядхясян ага иля Мирзя Алимяммяди Араз гырагына гёндяриб, хан иля Вагифин дя Кюр гырагына гетмяси, гошун вя сурсат тядарюкю гёрюлмяси гярара алынды. Хан асудя няфяс алараг, мина гялйаналтыда суйу няшя иля гурулдадараг, йеня Вагифя бахды, чёхрясиндя миннятдарлыг ифадяси варды. Пишхидмяти чагырды, о дягигя хазыр олду:– Гялйаны апар! Пишхидмят эхтийатла гялйаны гётюрюб апарды. Аралы галмыш гапыда Шахнися ханым гёрюндю:– Йеня, ай ашиг, ханла ня баш-баша вермисиниз. – деди, ичяри гирди. Вагиф галхыб, йерини ханыма верди. Шахнися ханым тёйшюйяряк отурду:– Кярим хана, дейясян, тязийя сахламаг истяйирсиниз, – дейя ришхяндля гюлдю вя сонра тутулараг андишя иля сорушду:– Ахунд, бяйлярбяйиня бир шей олмаз ки. Вагиф джидди сима иля:– Бяйлярбяйи тяхт-сялтянят севдасына дюшмязся, ня оладжаг ки, – деди. Шахнися ханым ах чякди вя чяпгянинин пяряк дюзюлмюш голуну ойнадараг:– Ня билим, гёрюнюр, танрынын гисмяти беля имиш, – деди вя долухсунду. Ибрахим хан ачыг пянджярядян дышары, шяхярин гюнбатан тяряфини сейр эдиб, ня ися дюшюнюрдю. Кёчярли мяхяллясинин чубугдан хёрмя эвляри, баджаларындан тюстю фысгыран гара дамлар, тязяк гурудан арвадлар, нишаня гойуб ох атан чоджуглар, агаджларынын алтында мил ойнадан гыса шалварлы бир нечя гяндж бир-бир онун гёзюня илишиб кечди. Саг тяряфдя йасты бюрджюн йанында Джаваншир вя Отуз ики элиня мянсуб асгярлярин топ атрафына йыгылыб мяшг этмяляри онун диггятини джялб этди: сярт узю бир аз няшялянди. Йухарыда кол-кослу гайалыглар, бунларын да устюндя гара булудлар ойнашан гашгабаглы гёй гёрюнюрдю... Хан бу мянзярядян дюшюнджя иля айрылараг:– Ахунд, – деди, – Иракли хана хябяр вермяли, хазыр олсун. Бир кагыз йазарсан! – Баш устя, хан, ахшам йазыб хазырларам. Гасид ня вахт гедяджяк. Хан джялд деди:– Эля гюню сабах! Дурмаг вахты дейил... Ня дейирсян де, амма Фятяли хандан гёзюм су ичмир. – Хан дюшюнюб алавя этди:– Бир кагыз да Омяр хана йаз, гой хазыр олсун. Вагиф йеня итаяткар бир халда:– Баш устя! – дейиб, ханын узюня бахды вя бир шейляр даха динляйяряк кими, мюнтязир бир вязиййят алды.  Вагиф саггалынын хынасыны йуйуб гуруланды. Эвя чагырылмыш дялляк ону гёзляйирди. Отурдуб узю ойма нахышлы гюзгюню тягдим этди. Вагиф гюзгюйя бахараг:– Башла гёряк, – деди, – уста, гетмяли йерим вар. Дялляк гырмызы фитяни Вагифин дёшюня чякиб, уджларыны чийниндян ашырды, башыны су иля ислатмага башлады. Дяллякляр бошбогаз олан кими бу дялляк дя зявзяк иди, лакин сёз торбасыны ачмага бир бяханя арайырды. Хына мясяляси бир башлангыдж олду. – Ахунд, хына чох бахаланыб, буна хан нийя бир тядбир гёрмюр. – деди вя Вагифин башыны ислада-ислада айилиб онун узюня бахды. Вагиф динмяди. Дялляк джаваб алмадыгда бир аз гюзяштя гетмяли олду:– Амма, – деди, – адам оляджякдир, гяряк дюзюню дейясян, бахадырса да, ала хынадыр. Инсаны сиккяйя миндирир. Вагиф йеня динмяди. Дялляк кисябяндиндян энли улгюджюню чыхарыб гырхырды. Бир-ики йердя али бюдряйиб кясди, фитянин уджу иля ганы силдикдя Вагифин ати чимчяшди. Лакин йеня динмяди. Дялляк гана да бир мисал чякди:– Кясилян йердян ган чыхар – дейярляр. Аталар йахшы дейиб... Вагиф дялляйин бютюн хякиманя кяламларына сябир эдиб ахырадяк бир кялмя беля джаваб вермяди. Дялляк башыны гырхыб гуртарды, саггалыны вя быгыны дюзялтди, сонра фитяни гётюрюб артырмадан чырпмага гетдикдя, йеня дя бир-ики мисал чякмяк истяди. Лакин Вагиф айага дурду, кисясиндян бир нечя бисти-ийирми гяпик дяйяриндя сиккя чыхарыб дялляйя верди вя:– Уста, – деди, – хына бахаланыб, билирям, алалыгы да бялли; кясилян йердян дя ган чыхар, бу да йериндя дейилмишдир. Анджаг бир дейилмиш шей дя вар, ону унутдун: Голунда вар гюджюн, уста, Ганым олсун тёйджюн, уста. Башымы гырхдыгын йердя, Сынайды улгюджюн, уста! Вагиф сёзюню битириб, гоншу отага кечди. Гызханым баладжа гюзгюню пянджяряйя гойуб теллярини дюзялдирди. Гюлаб гохусу отаг иля бир олмушду. Пянджярянин рянгли шюшяляриндян дюшян ишыг онун йанагларында мин бир рянгя чалырды. Гара гёзляри оз аксиндян илхам алараг фяряхля долмушду. Аг билякляря кяхряба голбаг неджя дя йарашырды. Вагиф джеджим пярдянин далында дуруб, ишвя вя назла сямада долашан бир мялакяйя бахырмыш кими ону сейр эдирди. Гызханымы гюзгюйя, пянджяряйя, ишыга вя бютюн джахана гаршы гысганмага башлады. О, бир дягигя даха дайанды. Она йасаг олунмуш бу гёзяллийин ахянгиня уймага чалышды. Лакин озюню алдада билмяди: аджы бир кядяр варлыгынын дяринлийиндя гайнайараг, бютюн вюджудуну сарсытды. Гапыны бярк ортюб, лагейд бир халда ичяри гирди. Гапынын сясиндян Гызханым диксинди, уркмюш джейран кими ганрылыб йана бахды: башы арагчынлы, узун архалыглы Вагиф ня ися арайырды. Вагиф гёзюнюн уджу иля она бахырды: артыг бу Гызханым бир дягигя аввял телляриня сыгал верян Гызханым дейилди. Чёхрясинин о мялакя ифадяси авязиндя инди башга бир ифадя варды; бу ифадя шаир гялбиня йагы кясилмишди. Вагиф эхмалджа:– Гызханым, мяним чухамы вер! – деди, сяси гырылды. Гызханым да сярзянишли бир сясля:– Чуханы нейнирсян, йеня харады сяфяр. – деди. – Ишим вар. Мирзя Алимяммяди гёряджяйям. – Сянин эля хямишя ишин вар... Кефиндян дюшмюрсян... Вагиф ишаряни анлады, пяртлийи бир гат даха артды:– Ай Гызханым, – деди, – сян танры, онсуз да пяришан гялбими бир дя сян гарышдырма! Чуха истядим, дава демядим ки. Сян дуваггапмайа гедирсян, мян ки, бир шей демирям; сян дя мяним ишляримя гарышма. Сяндян хош ряфтардан башга бир сёз тяляб этмирям. Гызханым фырылдайыб йериндян галхды, тахчадакы ипяк бохчаны ачыб зогалы чуханы чыхартды. Вагиф гейиниб отагдан чыхды вя йеня гёзуджу арвадыны сюздю: гара, аху гёзлярдя одлу йашлар парлайырды.  Теллийя уч гюн аввял той олмушду, бу гюн дуваггапмасы иди. Гызханым гяляндя Телли баджылыглары иля гярдяк далында иди. Гярдяйин дя бяри тяряфиндя гадын гонаглары отурмушдулар. Гызханымы хёрмятля йухары баша кечирдиляр. Отурду. Узюндя хяля дя бир пяришанлыг варды. Гонаглар йаваш-йаваш гялиб йыгылдылар. Мяшшатя Теллинин анасы иля ня ися данышды, сонра чыхды. Бир аз сонра алиндя бир пий шам ичяри гирди. Шамы бир нялбякидя отагын ортасына гойду, йандырды, сонра узяриня узюгойлу бир тешт чевирди. Тештин устюня халча салынды, дёшякляр вя пюштяляр гойулуб, гёзял бир тахт гайрылды, узяриня ипяк сюзяни салынды. Гялини гярдяйин далындан чыхардылар, бир голуна мяшшатя, о бириня дя Гюлназ гирмишди. Башына инджя бир дуваг салынмышды. Гятириб йениджя гайрылмыштахтын устюндя отуртдулар. Мяшшатя бир сини ногул гятирди: Огуллу, гызлы олсун! – деди вя ногулу гялинин башындан тёкдю. Гонагларын хамысы тёкюлюшюб, ногуллары гарпышдылар. Ногуллары хяр кяс йесяйди, бу хейир иш онун да башына гялярди. Сонра гялинин гохумларындан бир ушаг, алиндя охлов, ирялиляйиб, гялинин дувагыны охловла джялд галдырды вя гётюрюб, отагдан гачды. Бир дястя ушаг дувагы изляйяряк хяйятя сяпилди. Дувагы апарыб барлы бир агаджын будагына атдылар. Бу адят Теллинин йени аиля оджагы тяшкил этдийиня ишаря вя бу аилянин барлы – огуллу, гызлы вя бярякятли бир хяйат кечирмясини дилямяк демяк иди...  Гызханым джюрляри иля дуваггапмада ширин сёхбятя мяшгул икян, Вагиф дя Мядинянин вюсалына говушурду. Мядиня сяркярдялярдян биринин арвады иди. Бу сяркярдя Ибрахим ханын Иран сяфяриндя олдюрюлмюшдю, Мядиня ися айры бир аря гетмяк истямяйиб, дул отурмушду, хырда бир мюлкюнюн гялири иля доланырды. Чоджугу олмадыгы учюн бютюн фикир-зикрини озюня вермишди, хямишя сялигя иля гейиняр, хош хяйат кечирярди. Отуз-отуз беш йашына бахмайараг, даим гяндж вя няшяли иди. Онун мехрибанлыгы, зарафаты, гонагсевярлийи, хазырджаваблыгы Вагифи мяфтун эдярди. Симасы да шаир гялбини мяст эдяджяк гядяр гёзял иди. Долгун, гырмызы додаглары, сядяф дишляри, гыса вя дюз гашлары, гонур, мюдрик гёзляри, аг, бядирлянмиш узю олдугджа хош вя джазибяли иди. Бунларын хамысына да сёзля ифадя олунмаз бир дузлулуг вя йахышаглыг алавя олунарса, Вагифин угрун вюсалларынын мянасы айдын олар. Мядиня хямишяки кими Вагифи Топханайа бахан бязякли пянджярянин ичиндя отуртду. Вагиф гюлярюзлю Мядиняйя хясрятля бахараг: Йеня мяни йанар-йанар одлара Дагылмыш айрылыг салды, севдийим... – деди, гёзляриндян од парлады. Пянджярянин Мядиняйя тяряф ачыг тайындан сары-йашыла, гырмызыйа бюрюнмюш Топхана мешясиня бахды. Мави пялмяйя далмыш мешя тюстю арасындан аловланан кими гёрюнюрдю. Няшяли бир кядяр Вагифин узюня йайылмага башлады:– Мядиня, – деди, – билсян бу рянгин пайыз мешяси мяндя ня гядяр дярд ойадыр, хяр шей сёнюр вя сёняряк тябиятинин парлаг бир тязахюрюню нюмайиш этдирир, сон дяфя бютюн алямя гёстярир. Инсан тябиятинин дя сон тязахюрю севгидир... Гял, гёзялим, дям гянимятяст! Йяни: вахт гянимятдир. Вагифин ширин сёхбятляриндян хязз алан Мядиня гыврым телляр арасында джилвялянян аг гярдянини бир аз чийниня тяряф мейлляндириб, динляйир, бал додагларына йахылмыш гаймаг тябяссюмю иля шаиря илхам верирди:– Ня учюн сон тязахюрю. – дейя хош бир ада иля сорушду. Вагиф озюню итирди. Мешядян айрылыб, Мядиняни сюзмяйя башлады. Кашан мяхмяриндян йапылма пюштяйя гюрурла сёйкянмиш Мядиня сарай гёзяллярини лал эдяджяк бир хюснля Вагифя бахыр, кирпикляринин уджлары иля онун гялбини хяр ан, хяр дягигя йаралайырды. – Мядиня, – деди вя гюлюмсяди, – сон тязахюр даха джошгун, даха атяшин олур. Зянн этмя ки, гянджлийин тяравятини унутмушам. Йох! Гянджликля бахар унудулмаз! Лакин инсан тябиятинин сон тязахюрю пайыз кими барлы, идраклы вя эйни заманда да кядярлидир. Бу рянгин, дябдябянин архасы аг сачлы гышдыр, амансыз аджялдир... Мядиня гяхгяхя чякяряк шаирин сёзлярини кясди:– Амандыр, няхс данышма!, – деди, – сян бурда, Мядиня бурда, омюр бурда!.. Вагиф йеня джошду, лакин йеня Мядинянин сёзляринин гаршысында чашыб галды. Сёз арар кими атрафа бахынды. Мядиня ися хырда, шюмшад аллярини бир-бириня вурараг гяхгяхя чякирди. Вагиф дя гюлюмсяйиб деди:– Сёз ки, вар, дейир, бюлбюл кими бир джандыр; уркюдярсян отмяз. Мядиня даргын бир сясля:– Мян, – деди, – няйям ки, сянин нитг бюлбюлюн мяндян уркюр. – Сян шылтаг бир пярисян, шаир бахчасыны долашар, ахянгини позарсан. – Йалныз позараммы. Вагиф Мядинянин адасындан хязз алараг:– Йох, – деди, – сян о багчайа арабир пяришан ахянг, шякярли бир кядяр дя гятирярсян. Шаиря дя бу лазымдыр: сызылтылы бир ней, ган сачан бир гялб, сямаларда долашан бир севги пяриси... – Бу сяни бяхтийар эдирми. – Бяхтийарлыг ня демякдир. – Хош бир дягигя, тямяннасыз бир тябяссюм, йенийетмя бир гянджин эшг дуйгусу. Мядиня хейрятля Вагифи динляйир, лакин хошнудсузлуг гёстярирди:– Шаир, – деди, – бу сёйлядиклярин хягигятя бянзямяйир: ханлыгын мюшавири, дёвлятин рюкню олан бир адамдан бу сёзляри эшитмяк... Вагиф джидди бир сима иля онун сёзлярини кясди:– Мядиня, – деди, – дёвлят ишляри джямиси бир вязифядир. Гялб ися бунлардан кянар бир алямдир. Онун да озюнюн тялябляри вар: севгиси вар – ади севги дейил; шёхряти вар – ади шёхрят дейил; зёвги вар вя бу зёвг дя онун махиййятини тяшкил эдир. Мядиня йеня има иля гюлюмсяди:– Вязифя кимин учюндюр, гялб киминдир. – Вязифя дёвлятин, аилянин, арвадын, ушагын, гялб ися йарындыр. Мядиня мямнун бир тябяссюмля гюлюмсяйиб, зарафатла деди:– Кишиляря инанылырмы. Гялбляри бир шярбят пийаляси кими ал-ал гязир, хеч кяс дя дойунджа ичмяйир. Вагиф джязб олмуш кими:– Мядиня, дойунджа ня демякдир. – деди. – Хяр шей дойумлуг олса, зёвг олурму, хясрят олурму, шеир олурму. Мядиня йеня гяхгяхя чякди:– Шаир, – деди, – кянддян мяня алма, армуд гёндярмишдиляр: сянин пайыны сахламышам. Беля гёрюрям ки, бунларын хеч бири сяня лазым дейил: дойарсан, хясрятин, зёвгюн оляр. Мядинянин зарафаты Вагифин чох хошуна гялди, угунуб гетди:– Йох, чяряздян кечмяк олмаз. – деди вя галхыб отагдан чыхан Мядинянин архасынджа сирли бир бахышла бахды. Ал йашыла бюрюнмюш Мядиня алван халылар, пярдяляр, ряфлярдяки алабязяк габлар арасында сабах йелиндян титряйян чёл лалясини андырырды.  Вагифин Ибрахим ханла мяшвярят заманы дедийи сёзляр догрулмагда иди. Кярим хан Зяндин олюмюндян сонра Иранын хяр тяряфиндян дикялян ханлар тахт-сялтянят устя ган тёкмяйя башламышдылар. Бунларын ичиндя ан гюввятлиляри Джялайир тюркляриня мянсуб Гаджар ханлары иди. Гаджарлар бютюн тюрк элляриндя сяркярдяляри Гаджар ханын ады иля шёхрятляниб, асрлярдян бяри Гянджя вя Иряван ханлыглары торпагында йашардылар. Биринджи шах Аббас Гянджя дживарындан отуз мин Гаджар аиляси гётюрюб, Астрабад вя Хорасана кёчмюшдю. Бу Гаджарларын сяркярдяляри отядян бяри Иран сялтянятиня бир нечя дяфя ал атмышды, лакин мювяффяг олмамышдылар. Хяля Надир оляндян сонра Мяммядхясян хан Гаджар узун заман Кярим хан Зянд иля вурушмуш, мягсядиня чатмадан олмюшдю. Кичик икян Адил шах Афшар тяряфиндян ахталанмыш Ага Мяммяд дя онун оглу иди; гардашы Хюсейнгулу ханла бярабяр Кярим хан тяряфиндян завал олараг Шираза апарылмышды. Кярим хан Зянд оляр-олмяз Ага Мяммяд хан Шираздан гачыб Астрабад, Мазандаран вя Гиланы алдя эдиб, баш галдырмыш башга ханларла мюбаризяйя башлады. Ага Мяммядин Астрабада гялмяси Йекатеринанын хошуна гетмяди, чюнки Йекатерина биринджи Петронун вясиййятиня амял эдяряк Астрабад кёрфязиндяки Ашряф кяндиндя лиман тикдириб, Хинд-Авропа тиджарятинин истигамятини Шимала чевирмяк истяйирди, салынмамыш шяхярин адыны да аввялдян Мелиссопол-ары шяхяри гоймушду. Ага Мяммяд хан Русийа иля анлашмаг мягсяди иля Петербурга сяфир беля гёндярди. Лакин русларын Астрабад иддиасыны рядд этдийи учюн, сяфири гябул олунмады. Русийа иддиасында давам эдирди: Муртузагулу ханы Гилан ханы Хидайятя кёмяк вериб, Агамяммяд хана гаршы сёвг эдирди. Хяхайят, Русийа тялябини йериня йетирмяк мягсядиля граф Войновичин команданлыгында Астарбад кёрфязиня бир донанма гёндярди. Агамяммядин гёстяришиня гёря донанма гёзял гаршыланды, команда вя тайфайа гаршы хош ряфтар гёстярилиб, этимадларыны газандыгдан сонра бир гюн хамысыны сахиля гонаг чагырыб асир этдиляр. Бир мюддят айагларында гюндя зинданда йатдыгдан сонра Агамяммяд хябяр тутду, онлары бурахдырыб, хёрмятля йанына чагыртдырды: Иран торпагында бир аддым йер беля сизя верилмяйяджяк, буну гябул этсяниз, сизи азад эдярям – дейя шярт гойду. Граф Войнович истяр-истямяз разы олмага мяджбур иди. Бурахылан кими донанмасына миниб Иран сахилиндян узаглашды... Бу фёвгяладя вязиййятя даир сарайда бир иджлас чагырылды. Ибрахим хан бютюн агалары вя бяйляри йыгмышды. Мирзя Алимяммяд ага оз гизли вякилляри васитясиля алдыгы хябярляри сёйляди вя бу хябярляря бир дяня дя олса, шяхси мюлахизя алавя этмяди. Мяджлис дярин бир сюкутда иди; кими тясбех чевирир, кими гялйан чякирди. Мирзя Алимяммяд мярузясини битирмишди, лакин кимся данышмага джясарят этмяди. Хан атрафындакылара гёз гяздириб, арабир:– Агалар, бяйляр, – дейирди:– дейин гёряк, фикриниз нядир. Гопан зялзяляни дуймурсунузму... Кимсядян джаваб чыхмырды. Вагиф хандан мюсаидя алыб, сёзя башлады:– Хан саг олсун, – деди. – Мирзя Алимяммяд аганын вердийи хябярляри эшитмишдим. Мянджя хяля тялаша дюшмяк лазым дейил. Хялялик хош ряфтардан башга аладжымыз йохдур. Фятяли хан кими ачыгдан-ачыга рус тяряфиня кечиб, Агамяммяд ханла дюшмянчилик этмяк горхулу йолдур. Чюнки Аразы ашыб элляримизи талан эдя билярляр. Агамяммяд бизя мюраджият эдиб итаят тяляб этся, мясяляни тякрар мюзакиря эдярик, хялялик хазыр дурмалы вя мягам гюдмялийик. Башга чарямиз йохдур. Билирсиниз ки, ики од арасындайыг. Вагифин фикирляри хяр кясин узюндя тясвиб ифадяси догурду, башларын айилмяси иля хамынын бу фикря шярик олмасы мейдана чыхды. Ибрахим хан йеня агалара вя бяйляря мюраджият эдяряк:– Ня дярдиниз вар, дейин, даха уряйиниздя бир шей галмасын, деди. Мяммядхясян ага гюлюмсюняряк деди:– Даха Ахунд Молла Пянах кими джахандидя бир адамын сёзюндян сонра ня дейяджяйик! Хяля ки, Агамяммяд ханын башы гарышыгды; Ширазын вя Исфаханын устюня гедяркян, бялкя дя Муртузгулу хан русларын кёмяйиля Астрабады тутаджаг. Хяля ки, бир шей мялум дейил. Йеня мяджлиси сюкут бюрюдю. Мяммядхясян аганын оскюряйи сюкуту позду, о, дясмалы иля агрыны силиб сакит оландан сонра:– Башга ня хябяр вар. – дейя сорушду. Вагиф ханын мюсаидясиля джаваб верди:– Ираван ханы Арзурум вя Гарс пашаларына мюраджият эдиб. Ираклидян узюлюшмяк истяйир. Пашалар да бизя мяктуб йазыб, Ачыгбаша-Ираклийя кёмяк этмямизи рява гёрмяйибляр. Биз дя бир эля кагыз йаздыг ки, ня хя чыхды, ня йох. – Вагиф гюлюмсюндю, мяджлисдякиляр дя Вагифин хярякятиндян хошландылар. – Пашалар бурадакы ишлярдян бахябяр дейилляр – ишин бу вахтында Иракли ханла олан достлугумуза хялял вура биляджяк хеч бир хярякятя йол вериля билмяз. Ираван ханы истяйир ки, Иракли хана илдя вердийи алты мин тюмяндян бойун гачырсын: кечи джан хайындадыр, гяссаб да пий ахтарыр, – Вагиф гюлдю, хан да гюляряк башыны тярпятди. Бу аснада гапы эхмал ачылды, ичяри он йедди-он сяккиз йашларында гырмызыйанаг, бурнунун дяликляри гениш бир гяндж гирди. Бу йени мирзялийя кечмиш Джамал иди. Бурада мяшхур Гарабаг тарихи адлы асярин мюяллифи Мирзя Джамал нязярдя тутулур. О, бир мюддят Пянах ханын вя онун оглу Ибрахим ханын йанында мирзялик этмиш, Вагиф олдюрюлдюкдян сонра ися вязирлик вязифясиня тяйин эдилмиш вя мин сяккиз йуз ийирми икинджи иля гядяр (Мехдигулу ханын вахтында) бу вязифяни дашымышдыр. Мирзя Джамал аллярини бюрмят-Исфахан чити архалыгынын дёшюня гойуб, салам верди вя ибарятля:– Тясяддюгюн олум, хан, – деди, – Бакы ханы Хаджы Мяликмяммяд хан хюзури-алахязрятляринизя йетишмяк арзусундадыр. Хан Мирзя Джамала тярс-тярс бахды. Джамалын йанаглары даха да гызармага башлады. – Хаджы Мяликмяммяд хан. – дейя ханын гёзляриндя гязяб шимшякляри ойнамага башлады. – Фятялинин йезняси... Хамы бир-биринин узюня бахды. Мяджлися бир горху чёкдю. Вагиф хана тяряф айилиб, эхмал бир ифадя иля ня ися пычылдады. Ханын сифяти дяйишилди:– Шахмяммядин эвиня апарылсын! Хяля гёрюшмяйя вахтым йохдур... Сабах!. Мирзя Джамал алнынын тярини ахыда-ахыда баш эндириб, отагдан далыдалы чыхды.  Гышын икинджи айы иди. Йарым аршын гар йагмышды. Хаджы Мяликмяммяди о бири гюн гарын ичи иля пийада олараг ханын сарайына апардылар. Бир саат сойуг эйванда гёзлятдикдян сонра Ибрахим хан ону чагыртдырды. Мяликмяммяд хан ичяри гирдикдя отагда Ибрахим ханла Вагифдян башга кимся йох иди. Бир-бирляриня илк дяфя раст гялян бу адамлар аввял динмяз бахышдылар; бу бахышда гарышыг ифадяляр вар иди. Гет-гедя Хаджы Мяликмяммяд ханын хялим сифяти, итаятли дурушу хана вя Вагифя хош тясир бурахмамыш олмады. Лакин хан йеня хиддятля гонагы сюзюр, Вагиф ися захирдя хан иля гязяб шярики кими гёрюнся дя, урякдян Бакы ханына аджыйыр, онун мярхямятли вя кимсяйя пислик этмяк фикриндя олмайан бахышындан мютяяссир олурду. Ибрахим хан гонага айляшмясини тяклиф этмяйяряк, хяйяджанындан тутулмуш сясля; – Ня аджяб. – деди. Бакы ханы сойугдан гызармыш али иля самур кюркюнюн йахасыны дюзялдяряк:– Йашымын чоху гедиб, азы галыб, – деди. – Омрюмдя мяндян кимся бир милчяк ганадындан инджийян гядяр дя инджимямишдир... Анджаг, дедим, гедим, оз мюсялманлыг борджуму йериня йетирим... Чюнки хагг йеря гедяджяйям. Бу аралыга дюшян низаин-наразылыг, дюшмянчилик дяфиня чалышым... Губа ханы вя Алимяртябя Гарабаг хёкмдары арасында баш вермиш хюсамятин биджа... уммяти-ислама йарашмайан бир иш олдугуну... Ибрахим ханын додаглары асмяйя башлады, онун сёзюню йарымчыг кясди:– Сяндян ким тявяггя элямиши. Гянд башымы гёндярмишдик. Ханын сясиндян отаг джингилдяди. Вагифя эля гялди ки, индиджя Шахмяммяд чагырыладжаг. Бакы ханыны адж гызылгушлара йедиряджякляр. Лакин Мяликмяммяд ханын:– Илтифат буйур!.. Кярям эт! – демяси Ибрахим ханы йумшалтды. Бирики дяфя хирсиндян оскюрдю. Сонра богуг сясля:– Билирсян хан! – деди вя хан сёзюндя бир истехза дуйулду. – Фятяли дюзялмяз! О эля ганджыгдыр ки, она беля багланмаз. Мяним гардашым Мехралы мяня дюшмян олдугу халда Фятяли ону чякиб чёрякляйир; Ширван ханыны тахтындан эляйир; йени Шамахыны дагытдырыб, ахалисини Кёхня Шамахыйа йыгыр, джамааты алдян салыр; намусуну уруса сатыр, мин фисгю-фюджюр тёрядир... Хансыны дейим. Хидайят хана гошун вериб Гилана гёндярир... Бунлар уруса йарынмаг учюн дейилми. Гюндя бир Кюрю кечиб бизим хас мюлкюмюзю дагытдырыр... Беля бир ганджыга инанмаг олармы. Инди дя сянин кими бир эшшяйи мяним йаныма йоллайыр ки, мяня кяляк гялясян!.. Рядд ол! Харамзада! Ибрахим ханын сяси йеня сарайда гурлады, сяся Шахмяммяд гялиб чыхды. Ибрахим хан агзындан тюпюрджяк дагыдараг:– Шахмяммяд! – деди. – Бу харамзаданы салдыр зиндана! Мяликмяммяд ханын рянги гачды, ня ися демяк истяди, имкан вермядиляр: пишхидмятляр ону дартышдыра-дартышдыра гётюрюб апардылар.  Думанлы бир гюндя сяхяр эртя сарай гуламларындан бири Казымын хяйятиня гириб, артырмада хана тохуйан Телли иля Гюлназа йанашды. – Бурда Сяфяр дейилян кимдир. – деди. – Ону имарятя чагырырлар. Имарят ады гялдикдя Теллинин рянги гачды, дили тутула-тутула:– Нейнирляр. – деди. Гулам кянары дярили, сырынмыш, конусвары чит папагыны архадан галдырыб, башыны гашыйараг джаваб верди:– Лазымдыр, хардадыр. 
Телли йеня исрарла:– Ахы, нейнирсян. – деди. – Аши имарятя чагырылар... Демяк, лазымдыр... Гулам башыны гашыйыр вя мат-мат бахырды. Бир дя папагы башындан дюшдю, хёрюлмуш кякили папагын ичиндян гопуб узюнюн бир тяряфини тутду. Гюлназ гюлюмсяди, Телли ися сифятиндяки андишя ифадясини дяйишмяйяряк айага галхды, чит шалварына илишмиш гырхынтыны чырпыб хяйятдян чыхды. Кархананын башында бош бир йер варды, Сяфяр бурда озюня эв тикирди: дёрд диряк басдырыб, араларыны чубугла хёрюб, дивар гайырырды. Теллинин тялашы ону хейрятя гятирди:– Да нийя горхурсан. – деди. – Чагырыблар, гедярям. Йягин йеня бир йана гёндяряджякляр. Сяфяр гёдякчясини чийниня атыб, гуламла бир йердя гетди. Базары кечяркян бёйюк бир издихама раст гялдидяр. Дарга бирисини, даш-тярязиси дюз олмадыгы учюн фалаггайа салдырыб, палчыгын ичиндя дёйдюрюрдю. Айагларына отуз чубуг вурдугдан сонра кишинин уряйи гетди. Гулам йеня башыны гашыйа-гашыйа бу мянзяряйя бахыр, узюнюн лагейд ифадясиндя хеч бир дяйишиклик гёрюнмюрдю. Сяфяр ися узюню гырышдырыб, хирсиндян додагларыны гямирирди. Дайанмадылар. Растабазарла гедяряк о тай-бу тайдакы бяззазларла, нюсхябяндляря, баггал вя аттар дюканларына тамаша эдирдиляр. Диванханайа чатдылар. Дямир шишляря кечирилмиш бир нечя мюгяссир диванхана диварына сёйкядилмишди. Бунларын бири хяля олмямишди. Ушаглар узагдан она даш атыр, о да азабла чякишян узюню йан тутараг:– Даш..а.. атма... гёзюмя дяйяр, – дейя инилдяйирди. Сяфяр бу аджы мянзяряни гёрян кими хирслянди:– Ай наинсаф ушагы! – дейя ушаглары дашла говду... Гулам Сяфяри пишхидмятлярин отагына гятириб озю гетди. - нёкяр йеря салынмыш килимин устюндя отуруб, ширин сёхбятдя идиляр. Баба ляля дя бурада иди. Чубугу дамагында олараг йухары башда бардаш гуруб отурмушду. Нёкярлярдян бири дюнян базарда гёрдюйю бир ахвалаты нагыл эдирди:– ...Мян ня билим ки, бу кёпяк оглу кишинин гатыгыны ичмишмиш. Дарга сорушду ки, а гядя, бу кишинин гатыгыны сян ичдин. Деди: Йох!  Деди: Дюзюню де! Ахы, киши йалан демяз, касасы да бошдур. Гатыг йеря тёкюлмяйиб, йер удмайыб, гёйя учмайыб. – Деди. Тойуг бир айаглы иди ки, бир айаглы иди. Дарга бычагыны чыхарыб гядянин гарнына сохду... гатыг пыртлайыб чыхды. Дарга деди: Кёпяк оглу, дейирсян гатыгы ичмямишям. Бяс бу нядир.!  Нёкярляр гюлюшдюляр. Баба ляля угунуб гетди. Бу аснада гапы ачылыб, ичяри бир даглы тюрк гирди; уджа бойлу, гара гыврым саггаллы, аг дишли адам иди. Узюню йухары баша чевиряряк сорушду:– Ай гардаш, бурда хан дейилян хансынызсыныз, шикайятим вар. Нёкярлярдян бири истехза иля Баба ляляни гёстярди:– Ай гардаш, бах, хан о башда отурандыр, ня арзин вар. Даглы эля буну гёзляйирмиш кими баш эндириб деди:– Ай хан, бизи балаларынын башына чевир, беля зюлм олмаз: буйурмусан илдя бир ай орудж тутулсун, гюндя беш вахт да намаз гылынсын. Уч йюз эвли Педжяниз кяндиня дя бир ай орудж, беш вахт намаз, отуз беш эвли Вагазиня дя. Ахыр бу зюлмю Аллах гётюрмяз! Нёкярляр йеня гяхгяхя иля гюлюшдюляр. Сяфяр дя озюню гюлмякдян сахлайа билмяди. Нёкярляр йенидян даглыны лага гоймага башладыгда, байагкы гулам гялиб Сяфяри чагырды. Бир йердя Мирзя Алимяммяд аганын отагына гетдиляр. Пянджяряси артырмайа ачылан бу баладжа отаг биринджи мяртябядя иди; халчаларла дёшянмиш, тахчаларында китаб вя дяфтярляр варды. Мирзя Алимяммяд йухары башда отуруб, ня ися дизинин устя йазырды. Сяфяр салам вердикдя саламы алыб:– Отур, – деди вя гялями гялямдана гойараг, Сяфяри дюшюнджяли нязярля сюздю. Сяфяр отурмага джясарят этмяди. Мирзя Алимяммяд тякрар:– Отурсана! – деди вя Сяфяря диварын йанында йер гёстярди. Сяфяр дизи устя отурду. Мирзя Алимяммяд:– Сян Губайа бялядсян, гетмишдин, – деди. – Инди сяня ханын йеня буйругу вар... Фятяли хан Шамахыйа гошун йыгыр. Истяйир йеня бир фитня дюзялтсин. Гедярсян, ордан, бурдан хябяр йыгарсан. Гёряк гошун ня гядярдир, хавахт тярпяняджяк, хара гедяджяк... Билдинми. Пул верярям, бир аз мал аларсан, ора чярчи сифяти иля гедярсян, сата-сата джамаата гарышыб, ахвал тутарсан. Билдинми. Гыргы кими гедиб, гыргы кими дя гялярсян, гочагым. Ваджиб ишдир. Мирзя Алимяммяд ага Сяфяря тяфсилатлы мялумат вериб йола салды. Сяфяр учюн чярчи малы вя ат хазырланды. О бири гюн эркян йола дюшдю. Гёзляри йашлы Телли хяйят гапысыны ачыб, онун архасынджа бир тас су атды – саламат гедиб гялясян – демяк иди. 
 Мяммяд бяй артыг быг йери тярляйян бир гяндж олмушду. Хюсуси молладан алдыгы дярс нятиджясиндя тюркджяйя вя фарсджайа малик олуб, бунунла иктифа этмишди. О заманын тяхсили затян бундан ибарят иди: чярякядян сонра арябджя гуран охуйардылар, сонра фарс классикляри кечилярди, тюркджя мяктяблярдя кечилмяйирдися дя, Йахын Шяргдя бейнялхалг бир данышыг дили олдугу учюн буну хяр кяс билярди. Тюрк дили зянгин халг адябиййаты, хазырджаваб мясял, мисал, аталар сёзляри, фюсункар нагыллары, йахыджы эшг махнылары вя шеирляри иля рясми даирялярин фарсджасына устюн гялярди. Савадлы гянджлярин бяйазы оларды, бу бяйазлара тюрк шеирляринин няфис парчалары кёчюрюлюр, азбярлянирди. Вагифин шеирляри биринджи сырада дурарды. Мяммяд бяй дя вахтыны о заманын шяхяр гянджляри кими, шеря, ова, игидлийя вя идмана сярф эдярди. Вагифин оглу Гасым ага да Мяммяд бяйин джюрляриндян бири иди. Йаз дюшмюшдю. Кючялярин бузу арийиб, сел олараг шырылты иля ахырды. Дагларын башында булуд гайнашмагына бахмайараг, хава исти иди. Бешалты ай давам эдян дарыхдырыджы гышдан сонра хяр кяс бир севиндж хисс эдяряк, артырмаларда, кючялярдя озлярини гюняшя верирди. Арвадлар йун дарагларыны дахмалардан хавайа чыхармышдылар. Мийандар-зорханада идман ишляриня ряхбярлик эдян да адам гёндяриб гянджляри зорханайа чагырмышды: идман фясли башлайырды. Мяммяд бяй Гасым ага иля гялдикдя, бир чох гянджляри орада гёрдю. Зорхана гениш бир даиря атрафына тахта сякиляр йапылмыш, устю тахтапушла ортюлю бир бинадан ибарят иди. Идманчылар тахта сякилярдя палтарларыны сойунуб, гыса мешин шалвар гейирдиляр. Уч хыналы саггал кишидян ибарят бир мусиги дястяси тар вя каманчаларыны кёкляйирди. Уджа бойлу, шишкин азяляли, гениш кёкслю мийандар хяр кясдян аввял ашагы даиряйя эниб, алиндя уджу гумровлу бир ох тутараг гязинирди. Йухарыдан дюшян ишыг онун гырхыг башыны ишылдадырды. Гянджляр йаваш-йаваш сякилярдян эниб гялирдиляр. Бир дя мийандарын няряси эшидилди, гумров джингилдяди. О саат мусиги башлады. Мийандарын охунун ишаряси иля гянджляр ики дястя олуб, ики-ики онун сагына вя солуна дюзюлдюляр. Орталыга бир чох агадж милляр дюзюлмюшдю. Мийандарын охунун гумровуна риайят эдяряк, гянджляр бир-бир вярдяняйя бянзяйян, йалныз бир тяряфи назик олан миллярдян йапышыб, ойнатмага башладылар. Илк мяшг кичик вязнли миллярля башлар, гет-гедя мурурла агыр вязнли милляря кечярдиляр. Мяммяд бяйя бу йюнгюл мил чоджуг айлянджяси кими гёрюндю. Буну гёрян мийандар сярт сима иля охуну тярпятди, гумров джингилдяди; Мяммяд бяй о саат низама табе олду. Мийандар бу миллярдян бир аз агырларына кечилмясини амр этди. Милляр дяйишилди, йенидян хярякят башланды. Гоша-гоша даиряни долашыр, дурур, динджялир, тякрар мил ойнадырдылар. Мил ойуну битди. Гюляшмяйя хазырландылар: гянджляр бир-биринин бядянлярини пийлямяйя башлады. Йеня гумров сяси эшидилди. Гянджляр даиря бойу дюзюлдю; мусиги ойнаг бир хава чалды. Мийандарын ишаряси иля Мяммяд бяйля Гасым ага даирянин ортасына кюляшя чыхдылар. Аввял ряджяз охуйа-охуйа даирядя йаваш аддымла бир-биринин архасында долашыр, сякиляри долдурмуш джамаат гаршысында игидлик гёстярмяк эшгиля джошурдулар. Мусиги дя ойнаг ритмлярля онлары галибиййятя чагырырды. Мяммяд бяй бир-ики дяфя даиряни долашдыгдан сонра няря вурараг ортайа гялди, она йанашан Гасым аганын йухары галдырылмыш саг алинин овджуна овджу иля бярк вуруб чякилди. Йеня долашмага башладылар, ряджяздян вя мусигидян бир аз да джошдулар. Йеня бир-бириня йанашдылар, бу дяфя башларыны ганырыб, пейсярлярини бир-бириня сюртюб айрылдылар. Ряджяз няряси даха да уджалды. Сонра хоппана-хоппана бир-бириня йахынлашыб, гуршаг тутдулар. Дартындылар, алляр пийли беллярдян сюрюшдю. Башга джюр тутушдулар. Хеч бири устюн гяля билмяди. Гасым ага фюрсят тапыб, йан тяряфдян сохулду. Мяммяд бяйи галдырыб архасы устя йеря атды. Атыланда дёрд айагы устя дюшян пишик кими, Мяммяд бяй дя алляри вя айагларыны йеря дайаг веряряк, хавада йарымдаиря тяшкил этмиш бир халда галды. Гасым ага ня гядяр чалышдыса да, онун бу вязиййятини дяйишя билмяди. Няхайят, белинин устюня минмяк истяди, бу аснада Мяммяд бяй чевик бир хярякятля чёнюб, бир али иля айагындан, о бири иля богазындан йапышыб ону йеря йыхды. Чабалайан Гасым аганы богмаг истяркян, Мийандарын гумров сяси эшидилди: тёкюлюб онлары аралашдырдылар. Пийли бядянляриня тоз-торпаг йапышмыш, тёвшюйян бу ики гяндж гаршыгаршыйа дуруб, хяля дя бир-бирини кинли бир нязярля сюзюрдю. Мийандарын гумрову бунлары бу вязиййятдян гуртарды: ирялиляйиб гуджаглашдылар, опюшдюляр. Зорхананын бу адятиндян сонра артыг уряклярдя хеч бир кин гала билмязди. Барышыб айрылдылар, мейдана башга гюляшянляр гирди. 
Бир-ики саат зорханада кечирдикдян сонра Мяммяд бяй джюрлярини башына топлайыб, кючяйя чыхды:– Ушаглар, – деди, – гялин бу ахшам чапгына гедяк! Гянджляр:– Гедяк, гедяк! – дейя багырышдылар. Бири этираз этди:– Хеч инди чапгын вахтыдымы. – деди. – Бу саат чайлар дашыб ган-ган дейир. Мяммяд бяй истехза иля:– Кири! – деди. – Игидя йарашмайан сёз данышырсан. Игид дя дашгындан горхармы. Мян бу ахшам йола дюшюрям, бир-ики дя нёкяр гётюряджяйям. Арвад дейилям ки, эвдя отурам. – Мян дя гедирям!.. Мян дя! – дейя сясляр эшидилди. Мяммяд бяй узун аг папагыны гёзюнюн устя итяляйиб, няшя иля:– Бах лянг олмайын! – деди. – Ахшам азанындан бир аз кечмиш гала гапысындан бир аз ашагыда гёзляйяджяйям, гябиристанлыгдан бир аз йухарыда... Амма бах, хара гетдийимизи эвдя хеч кяся демяйин...Гедярик, бизим Кяхризли кяндиня, орада бир нечя гюн гонаг галлыг; гойун кясдириб Пирсаггыз агаджынын алтында бир йахшы кабаб йейярик, сонра Кюрю кечиб, гедярик Ширван торпагына. Чаларыг, чапарыг, игидлик гёстяррик... Гой билсинляр ки, аналар неджя огуллар догуб. Мяммяд бяйин сёзляри гянджлярин уряйиндян иди. Хяр кяс гылындж ойнатмаг, гочаглыг гёстярмяк истяйирди. Ахшам булудлар арасында батыб-чыхан ай ишыгында он алты атлы Кяхрат йолу иля арана догру энмяйя башлады. Кяхрат йолу-Шуша шяхяринин шимал-шярг тяряфиндяки гядим торпаг йола Кяхрат йолу дейирляр. 
Сяфярин Ширвана гедиб-гялмяси  гюн чякмишди. Сюрятин сябяби онун чапараг гетмяси иди: аты йорулан йердя тюрк кянди ися йюзбашы, эрмяни кянди ися мялик онун атыны дяйишир, тязясини вериб йола салырды. Ханын буйругу беля иди. Сяфяр Шишяйя гяляр-гялмяз атыны бир баш сарайа сюрюб, Мирзя Алимяммядля гёрюшдю. Алимяммяд ага башга ишлярини кянара гойуб, Сяфярля данышыга башлады:– Хя гочагым, де гёрюм ня вар. – Ня оладжаг, ага. Шамахы тяряфдя ширин гошун йыгылыр. Атлы алиндян йоллардан кечмяк олмур. Да кянддя-кясякдя башы папаглы галмайыб, хамысыны йыгыблар. Мян Шамахыйа гялян гюню Тарги Шамхаллы сяккиз мин лязги ора гялди. Ага, ня огланлар вар, ат белиндя Шахбаз кими отурурлар! – Йахшы, инди ки, бу гядяр гошун йыгылыб, бяс нийя тярпянмирляр. – Ага, дедиляр, сурсатлары тяндюрюст дейил. Ширван ханыны гёндярмишдиляр, кяндлярдян сурсат джямляйирди. Джамаат вермямязлик эляйирди. Бир кянддя джамаат аглаша-аглаша йюзбашынын айагына йыхылыб: Бяс тохумлугу апарырсыныз биз башы дашы ня акяк.  – дейирди. Йюзбашы он-он беш адамы дивара хёрдюрюб, башларыны кяля гошдуруб, дартыб бядянляриндян айыртдырды... Оз гёзюмля гёрдюм!.. Сяфярин гёрмюш олдугу дяхшяти хатырлайараг ати чимчяшди, озюндян асылы олмайараг дили долашыб, дайанды. Мирзя Алимяммяд ага хейрятля:– Сян дя горхдун. – деди. Сяфяр чякиниб, гызарараг:– Йох, ага, – деди, – хеч горхараммы... Анджаг Аллах бяндяляриня беля зюлм оланда, нядянся адамын уряйи дёзмюр. Мирзя Алимяммяд галын гашларынын алтындан Сяфяря бахыб деди:– Фятяли хана раст гялмядин ки. – Дедиляр, Дярбянддядир. Гями Аждярхандан топ-топхана гятирмиш имиш, ону алмага гедиб. Аждярхан – Хяштярханын кечмиш адыдыр. Дедиляр Салйан вятягяляриндян руслара балыг сатыб, авязиндя йараг алыб. Алимяммяд ага дярин дюшюнджяйя далды. Сонра айылараг йеня Сяфяря бир нечя суал вериб:– Мюряххяссян! – деди. Мирзя Алимяммяд ага йухарыйа, ханын йанына чыхды. Вагиф вя Мяммядхясян ага дя орада иди. Алимяммяд ага Сяфярин гялмясини вя гятирдийи хябярляри билдирди. Хан бёйюк бир гязябля динляйиб:– Ганджыг, ганджыг! – дейяряк додаглары титряди. Вагиф ону сакит этмяк учюн:– Инди Иракли ханын гошуну Гянджядян отмюш олар, – деди. – Бизим Кюр гырагындакы гошунун сайыны гяряк артыраг. Мяммядгулу аганы да топ-топхана иля ора гёндяряк. Он мин биз гойарыг, беш мин дя Ачыгбашдан гялся, Фятялини Кюрю кечмяйя гоймарыг... Хан бир аз сакит:– Ганджыг он беш мин гошун чыхарда билярми. – деди вя суал нязяриля аввял Вагифя, сонра Алимяммяд агайа бахды. Вагиф гюлюмсюняряк:– Гурбанын олум хан, – деди. – Фятялинин умидиня галса, чыхара билмяз. Ону йериндян ойнадан вар. Бу ишляр хамысы рус ишидир. Бу дилсизагызсыз Хаджы Мяликмяхяммяд ханы бура ким гёндярмишди. Бу да русларын мярифяти иля олмушду. Бизи ода сохмаг истяйирляр, истяйирляр ки, элимизя, улусумуза Агамяммяд хан од гойуб, одласын!.. Хан диггятля Вагифи динляйиб, гялйанын нейпушуну саггалына сёйкяди:– Йахшы, мясляхятимиз ня йердя галыр. Вагиф эйни сакитликля:– Мясляхятимиз эля аввялки мясляхятди, – деди. – Анджаг Хаджы Мяликмяхяммяд ханы зиндана салдырдыгымыз Фятялийя, гёрюнюр, агыр гялиб. Элчийя завал йохдур, – дейярляр. Вагиф сёзлярини битирмяди. Анджаг ханын инадлыгыны гамчыламага бу да кифайят иди. Ибрахим хан сяхвини дуйдуса да, узя вурмады, оз-озюня: Инди бурахдырсам, Фятяли ганджыг дейяджяк ки, Ибрахим хан мяндян горхду... Бютюн гошуну йыгыб, озюм гетмялийям. Ханын бирдян додагларында аджы бир тябяссюм ойнады:– Озюм гедяджяйям! О кёпяйин атасыны гябирдян чыхартдырарам, мяни таныйар! О бири гюн шяхярин хяр мяхяллясиндя шейпур чалыныб, дяф вурулду. Гошун тярпянди. Бютюн йюзбашылара вя мяликляря чапарлар васитясиля хябяр гёндярилди, атлы чыхармалары вя сурсат йыгмалары амр олунду. Араз иля Кюр арасы далгаланараг Ширван тяряфя ахды. Ики ханын мянямлийи учюн минлярля адам акиндян-бичиндян ал гётюрюб, олюм сяфяриня чыхды. Иракли хан оглу Георгинин сяркярдялийиндя беш мин асгяр гёндярмишди, бунун чоху Газах вя Шямсяддин тюркляри иди. Ибрахим ханын гошуну иля бирляшиб, сярхяд бойу йайылыб Фятяли ханын гошунуну гёзлядиляр. Сяфяри бялядчи апармышдылар. Сяфяр ахшам Кюрю о тайа кечиб, сяхяр тездян Шамхалын уч мин лязги иля ирялилямясини хябяр гятирди. Гасидляр гошуна хябяр верди, хяр кяс хазыр олду. Сазаглы бир сабах иди, аз-аз гар йагыр, йел адамы кясирди. Гамыш вя коллуглар арасындан гыллы папаглар гёрюнмяйя башлады. Ибрахим ханын гошуну пусгуда иди, тюфянг атмаг амр олунмамышды. Шамхал гошуну иля Кюрюн кянарына йахынлашды. Атрафы сейр эдяряк чайы кечмяйя башладылар. Йениджя бяри тяряфя кечмишдиляр, тюфянгляр ачылды. Лязгиляр чашыб галдылар. Йыхылан атлар вя адамлар 
бир-бириня гарышды. Сяся о бири тяряфдян йени гюввяляр гялмяйя башлады. Гюрджюстан вя Гарабаг гошуну пусгудан сычрайыб, хюджума кечди. Гылынджлар хавада илдырым кими парлайыб, гачан дюшмяни бичирди. Топлар атяш ачды, тюстю думан кими атрафы бюрюдю. Ибрахим хан гылынджыны товлайараг, Кюрю кечди. Минлярджя атлы ону изляйяряк, о тайа кечиб, бир-бириня гарышыб гачан мюттяфигляри говмага башладылар. Вагиф дя Ибрахим ханын далынджа атыны чапыр, орда-бурда тёкюлюб, ганына бялянмиш инсан мейитлярини сейр эдяряк, гялбиндя санджы дуйурду.  Мяммяд бяйин дястяси гялиб Кяхризлийя чыхды. Йазын гёзял чагы иди: йер йамйашыл, бянёвшя ачмыш, аг вя чяхрайы чичякляр агаджлары бязякли гялиня дёндярмишди. Минлярджя ары санки гюняшин йылдызлы телляриня тохунуб, эджазкар ахянгляр догурурду. Йер шян, гёй шян, йалныз о гёзялликляр ичиндя йашайан инсанлар шад дейилди. Кишиляр ил узуну давада; кими олмюш, кими шикяст олмуш; арвадлар агыр ишлярдя; йюзбашы да гапыны кясиб дейирди: Тёйджюмю вер!. Одур ки, Мяммяд бяйи кяндлиляр захири шадлыгла гаршыладылар, урякляриндя ися: Аллаха пянах, хяля ки, бу шяхярдян гялянлярдян хеч бир хейир иш баш вермяйиб, – дейиб, гядяря бел багламага башладылар. Йюзбашы Мяммяд бяйин гялмясини эшидиб, севиняряк озюню агалыг эвя йетирди вя алини пий басмыш дёшюня гойуб, зорла айиляряк тязим этди:– Ага, гурбанын олум, – деди, – сян чох хош гялмисян! Гонагларынын да гёзюм устя йерляри вар. Бир дягигядя ики мяртябя эвин артырмасы дёшянди, агалар багдан ахан кяхриздя йуйунуб, гялиб айляшдиляр. Атларын хяряси бир хяйятя чякили, йюзбашы да кяндя адам салыб, тойпайы йыгдырмага башлады. Мяммяд бяй аг чичякляря бюрюнмюш баглары фяхрля гёстяриб:– Хя ушаглар, – деди, – мюлкюмюз хошунуза гялирми. Йолдашлары:– Неджя гялмяз! Неджя гялмяз! Лап джяннятдир! – дейя сясляндиляр. Мяммяд бяй ала гёзлярини гыйараг:– Хяля дурун, гёрюн сизя ня кефляр веряджяйям! – деди, агзыны марчылдатды... Нёкярляр багда оджаг галайыб, тялашла уфляйир, гёзляринин йашыны джырыг архалыгларынын атяйи иля силирдиляр. Бир тяряфдя кясилмиш гузунун дя риси сойулур; кяхриздя гёй-гёйярти йуйулурду. Йашмаглы бир арвад гятириб сюфря салды. Садж чёряйи вя йуха гятирдиляр. Пендир, шор, гатыг гялди. Мяммяд бяй:– Ушаглар, бисмиллах! – деди, алини сюфряйя узатды. Сюфрянин башына чеврялянян гонаглар йемяйя башладылар. Артырманын габагында бинагюзарлыг эдян йюзбашы хярдян агасына дадлы бир тябяссюмля мюраджият эдир:– Ага, гурбан олум, гарнынызы шор-чёрякля долдурмайын, саджичи бу саат хазыр олар! – дейирди. Догрудан да мис садж оджагын устя гойулмушду вя нёкярляр дя гузуну дограйыб, саджын ичиня атырдылар. Джызылты сяси, хош ат гохусу йолдан гялмиш гонаглара ляззят верирди. Чох чякмядян саджичи хазыр олду, устюня гатыг тёкюб гонаглара гёндярдиляр. Бардагы да кяхриздян долдуруб гятирдиляр. Бир аз сонра артырманын габагы джыр-джындырлы кянд ушаглары иля долду: агалара хясрятля тамаша эдиб дурурдулар. Йюзбашы онлара аджыгланыб говду. Мяммяд бяй башыны тярпятди:– Дяймя, гой дурсунлар! – деди вя онлара бир-ики сюмюк атды. Ушаглар торпагдан сюмюйю галдырмагда бир-бириня аман вермир, сюпюрляшиб йеря йыхылырдылар. Мяммяд бяй бу мянзярядян хязз алараг угунур вя тякрар-тякрар сюмюк атырды. Нахардан сонра йюзбашы бир нечя чиркли мютяккя тапыб гятирди. Гонаглар артырмада сярилиб йатдылар. Аганын гялмяси йюзбашы учюн бир бяханя олду: онун адамлары хя-ля дя эв-эв гязиб, тойпайы йыгырдылар. Орда-бурда тутулан тойугларын гаггылтысы, кяндли арвадларын гаргышы вя нифрини кяндля бир олмушду. Гонаглар ойананда хяля гюняш батмамышды. Галхыб йеня кяхризин гырагында эндиляр, дойунджа су ичиб, кянди гязмяк истядиляр. Мяммяд бяй гёз вурараг:– Бахаг гёряк, гёзя дяйян бир шей вармы. – деди. Гетдиляр. Гара дамлар адда-будда салынмышды, архаларында тязяк галагланмышды. Орда-бурда солгун палтарлы годжалар вя арвадлар гёзя чарпырды. Бир дястя онларын далынджа дюшюб гедир, гетдикджя сайлары артырды. Баглар арасында гулаглары вя бурунлары кясилмиш бир нечя адама раст гялдиляр. Кянддян чыхдылар. Бир дястя ушаг чийни сяхянг гыз кяхриз башына суйа гедирди. Бунларын бириси чалмасыны йан гойараг о бири гызлара ня ися 
нагыл эдирди. Сёйляйя-сёйляйя йан бахаркян гёзляри бяйя саташды. Йанаглары од кими гызарды. Бу афи бахыш Мяммяд бяйи чалды. О, гызларын архасынджа аста-аста гедиб, архадан уджлары гюмюш пуллу узун сачларына, инджя белиня вя гюняшдян йанмыш долгун вя чылпаг балдырларына тамаша эдирди. Гызлар изляндиклярини гёрюб киримишдиляр. Кяхриз башына чатдылар, гызлар айилиб, сяхянг долдурдулар. Мяммяд бяй кянардан дуруб, гызы сюзюр. Бирдян о, хяйяджанлы сясля:– Ай гыз, адын нядир. – деди. Гыз йеря бахыб динмир, арабир гёзлярини йухары галдырыб, Мяммяд бяйя бахыр вя гёзляриня раст гялдикдя, мяглуб олуб чякинирди. – Адын нядир. – дейя бир дя сорушду. Гыз уркмюш бир бахышла Мяммяд бяйя бахыб:– Айишядир! – деди вя санки сяси гырылды, газарды, богулан кими олду. – Кимин гызысан. – Дяйирманчы Османын. Мяммяд бяй ансызын:– Мяня гялярсянми, сяни алым. – деди вя вюгарла алини хянджяринин гябзясиния гойуб, джаваб интизарында йанмага башлады. Гызлар бир-бириня дяйди. Айишя ися гыпгырмызы кясилиб гюлюмсюняряк, сяхянгини чийниня атыб кяхриздян узаглашды. Гызлар сюрятли аддымларла кяндя догру гошур, Мяммяд бяй дя агаджа сёйкяниб, хясрятля онлары сюзюр, кёксюню отюрюрдю. – Ушаглар, – деди:– Залым гызы иманымы гачыртды! Йюзбашы ихласкар бир тязимля:– Ага, – деди, – иманыны нийя гачырыр, гыз нядир ки, ондан отрю кёксюню отюрюрсян. – Аг долаглым саг олсун, гой тапылмайан гыз олсун!. О гызларын хансыны истясян, гуллугунда хазырдыр. Мяммяд бяй агыр аддымларла кяндя дёнюрдю. Йюзбашы онун башына пярваня тяк доланараг:– Ага, – деди, – истяйирсян гедим элчилик эдим. Атасы бир аз тярс адамдыр, вермяся, эля бу геджя гётюрюб гачарыг. Мяммяд бяй динмяди, дюшюнджя ичиндя гялиб кёрпюнюн гулагында отурду. Йолдашлары да дизлярини гуджаглайыб, суйун кянарында дюзюлдюляр. Кимся данышмырды, санки Мяммяд бяйин кядяри хяр кяси зяхярлямишди. Йалныз йюзбашы бир хидмят гёстярмяк истяйир; аллярини тез-тез дёшюня атараг, узюндя йалтаг бир ифадя гёстярирди. 
– Ага, – деди, – сян илдя-аййамда бир дяфя бура тяшриф гятирирсян, онда да бурдан бикеф гайыдырсан – бу олмаз. Изн вер, бу саат атасы иля данышым. Мяммяд бяй онун узюня долгун бир нязярля бахды. Йюзбашы бу нязярдян ня дуйдуса, алляри дёшюндя йаны-йаны чякилиб гетди. Айишянин атасы эвдя йох иди. Йюзбашы ири аддымларла дяйирмана тяряф гетди. Дяйирмана гедян архын гырагында, ири бир сёйюд агаджынын алтында чалсаггал бир киши отурмушду, айагларыны йениджя йуйуб динджялирди. Йюзбашы она йанашанда о вязиййятини чох да дяйишмяйиб, бир баладжа узюнюн гырышыгыны ачараг салама джаваб верди, сонра:– Буйур, отур, – деди. Йюзбашы отуруб, хямишякиндян даха мехрибан бир ряфтарла диллянди:– Дедим, гёрюм ня гайырырсан... – Ня оладжаг ки... Эшитдим, ага гялиб. Той пайына гялмишдиляр, йарым чувал ун вердим. – Дяйирманчы йыртыг шалварыны йухары чякиб, дизини алтына гатлады вя йандан йюзбашыйа, онун долгун, гырмызы узюня, ири гёвдясиня тамаша эдяряк:– Варымы-йохуму апардылар, билирсян ки, акиним йох, бичиним йох, – шахадла доланырам; йейяним дя йедди башдыр, – деди. Йюзбашы гюляряк онун сёзлярини кясди:– Хейир хябяр вар – инди даха дярдин йохдур! Дяйирманчы йахшылыг гёзлямяйян гёзляриля йюзбашынын узюня бахды:– Хейир хябяр ня ола биляр ки. – деди, лагейд бир халда джаваб гёзляди. – Ага мяни... сянин йанына элчилийя гёндяриб: бир аз аввял Айишяни кяхриз башында гёрюб. Дяйирманчы хирсини гизлядя билмяди:– Ай йюзбашы, – деди, – ага мяним тайым, бярабярим ола билмяз!.. Йох, бу иш уряйимя йатмады. – Сонра диггятля йюзбашынын гёзляриня бахыб, гяти бир сясля:– Йох, бир-биримизя тай дейилик! – дейиб, сусду. Йюзбашы ширин дилини ишя салды, Айишянин хошбяхт оладжагыны, агалыг эвя кёчяджяйини сёйлядися дя, киши разы олмады. Йюзбашы тякрар-тякрар ону инандырмага чалышды:– Сян дя мяаф оларсан, – деди. – Хеч бир верги вермязсян, кюлфятин дя рахат йашар. Дяйирманчы онун сёзлярини кясди вя саг али иля йюзбашынын чийниня вуруб, деди:– Билирсян, гардашоглу, беш гызым вар, танры мяня огул зюриййяти мясляхят гёрмяйиб. Мян истяйирям ки, Айишяни бир оглана верим, гялиб бу дяйирмана йийялик элясин, мян дя башымы йеря гойанда архайын олум, билим ки, йеримдя огул гойуб гедирям, балаларымдан мугайат оладжаг... Ага мяня бойундуруг йолдашы ола билмяз!.. Билдин. Сёзюн дюзю йахшы шейдир!.. Йюзбашы ня гядяр анлатды, дяйирманчы йола гялмяди ки, гялмяди. Йюзбашы онун тярслийини аввялджядян дя билирди, инди дя оз-озюня: Сюннидир, тярс дамарына дюшдю, битди, – дейиб, ишин эхмаллыгла оладжагындан ал уздю. Дяйирманчы Осман Мехралы бяй заманы Ширвана эдилян бир чапгында асир гятирилиб, он-он беш дахмалы бу кянддя илк бина гойанлардан иди. Тябият этибариля тягиййя вя хийлейи-шяри иля тярбийялянмиш шия гоншуларына хеч дя бянзямирди: гяти, догру, сёзюндя бир, хярякятиндя сабит бир адам иди. Халг арасында она инад Осман дейярдиляр. Йюзбашы бунларын хамысыны билирди. Одур ки, умидсиз бир халда гялиб, Мяммяд бяйин дястясиня гошулду, лакин йеня умид веряряк, ону овундурду. Мясяля уч гюн узанды. Йюзбашы Мяммяд бяйи тяскин этмяк учюн ону йахындакы мешяйя ова апарды, айляндириб, башыны гарышдырмага чалышды вя эйни заманда да кяндин агсаггалларыны Османа миннятчи салды. Осман дедийиндян дёнмяди. Ахырда Айишяни кяхриз башындан гётюрюб гачмагдан башга чаря галмады.  Фятяли хан Кюр гырагындакы мяглубиййятдян сонра йеня осанмады: Хаджы Мялик Мяммяд ханы Ибрахим хандан тяляб эдир вя йенидян гошун топлайырды. Мин йедди йуз хяштатынджи илин август айында Фятяли хан он бир мин гошунла йеня Кюря тяряф хярякят этди. Лакин лязгиляр маашларыны вахтында алмадыглары учюн йолда дагылыб эвляриня гетдиляр. Пайызын сон айында йеня Губадан андишяли хябярляр гялмядя иди. Мирзя Алимяммяд ага Губайа йедди-сяккиз мин асгяр топландыгыны Сяфярин васитясиля ойрянди. Мясяляни Вагиф билиб Ибрахим хана сёйляди. Хан йеня инадында давам этмяк истядикдя Вагиф мюлайим сясля башлады:– Хан, – деди, – мяним сяня олан сядагятими билирсян. Билирсян дя ки, аджиз мясляхятляримля хямишя ханлыгын шян вя шёвкятиня чалышмышам. Дюнйа гёрмюш адамлар, мямлякят гярдишиндян бахябяр шяхсляр беля бир гайда гоймушлар: Ба дустан мюрюввят, ба дюмянан мюдара. Доста мюрюввят эт, дюшмяни йола вер. Джахандидя вя каразюмюхдя кяслярин мясляхятиндян чыхан хёкмдарлар хейир апармамышлар. Биз Фятяли ханла мюдара иля долана билярдик. Бу гядяр гошункяшлик хям ханын хязинясиня зийандыр, хям дя эл вя улуса. Башга джюр ряфтар этсяк, йахшы олмазмы. Хан хиддятиндян додагларыны гямирир, хирсиндян гёзляри ган чанагына дёнюрдюся дя, Вагифин дедикляриня гаршы бир сёз тапа билмирди:– Йахшы ня эдяк. – дейя титряк сясля сорушду. Вагиф бир аз да мюлайим вя мехрибан сясля деди:– Аввялджя дя гуллугуна арз этмишдим. Хаджы Мялик Мяммяд ханы зинданда сахламагдан хеч бир мянфяятимиз йохдур. Бурахаг, амма шярт гойаг. – Ня шярт. – дейя хан онун сёзлярини кясди. – Дейяк, Фятяли диндж дурмаса, Агамяммяд ханла бирляшиб, онун торпагыны ат торбасында дашыдаджагыг. – Фятяли инанармы. – Инандыррыг. Орталыга бир гохумлуг мясяляси дя атарыг, ня эйби вар, гой Фятяли ханын баджыларындан бириси ханын хярям даирясиня дахил олсун. Ханы гязяби бир аз йатан кими олду. О, дюшюндю вя узюнюн сярт джизгиляриндя бир эхтирас алову да сезилди. Бирдян хан галын гашларыны ойнадараг, ня ися дюшюндю вя узю йеня вахимя ифадясиля долду:– Бяс Гянджя Мяммядя ня дейирсян. – дейя истехза иля гёзляри чыхарылмыш Мяммяд хана ишаря этди. Вагиф джялд:– Мяммяд джязасына чатмышдыр, – деди. – Ханын узюня аг олан аджрини чякмялидир. Анджаг... ахли-айалы ханымыза гаршы хеч бир гябех хярякятдя олмамышдыр. Алсиз-айагсыз зянян хейлагы вя сягиряляря хан хямишя имдад гёстярмишдир. Одур ки, танры да хямишя ханын башындан вар-дёвлят йагдырмыш вя гылынджыны кяскин этмишдир. Ахли-айалы усрят чякир, гёзляри хатямтайы гядяр сяхи ханымызын алиндядир. Хан бюсбютюн йумшалды:– Мясляхят неджядир, Шахмяммядя буйур, элясин! – деди вя бирдян гюляряк ня дюшюндюся топа саггалыны тумарламага башлады.    О гюню Хаджы Мялик Мяммяд ханы зиндандан чыхардылар. Ики илдян бяри дялляк вя хамам гёрмямиш йазыг Бакы ханы йаман халда иди: сачы-саггалы узаныб, джырыг-джындырлы гёвдясини тутмушду; бютюн бядяни хяшярат йувасы олмушду. Вагиф ону хамама гёндяртди, башыны гырхдырыб, саггалыны вурдурду вя бир дястя исти палтар багышлады. 
Гышын сярт бир заманы иди. Гар вя човгун йоллары басмышды. Агдамла Шишя арасында гедиш-гялиш кясилмишди. Бу ил чох адам йолда йа донуб олмюш, йа да гар басмыш учурумлара дюшюб йох олмушду. Буна гёря Вагиф Бакы ханыны эвиня гонаг гятириб, хава ачылана гядяр сахлады. Бу мёмин вя мюлайим кишидян бир дяри, бир дя сюмюк галмышды. Бютюн чякдийи азаблара бахмайараг, йеня тявяккюлдя тясялли тапырды. – Ага, – деди, – бютюн бу гязавю-гядяр алнымыза йазылмыш имиш. Гисмятдян артыг йемяк олмаз. Хяр шей Аллах йанындадыр... Вагиф бу мёмин кишинин сёзлярини хош бир тябяссюмля динляйяряк:– Хан, инсан фаили-мухтардыр, – деди. – Аллах инсана агыл вериб, идрак вериб, сян бунлара гулаг асмайандан сонра Аллах нейлясин. Хаджы Мяликмяммяд хан Вагифля разылашмады:– Хеч бир шей Аллахсыз дейил. Бейля дя гяряк олайди. Мюлуки-ислам Аллахдан уз дёндяриб, Аллах талайа сяза олмайан зюлмляр тёрядир. Бу зюлмлярин джязасыны эля бу дюнйада чякирик. Озюн алимсян, улум вя тяварихя вагифсян, билирсян ки, бир гуш тюкюню вахтсыз тюлямишди, чылпаг иди. Аллах тала амр буйурду – о ил гыш дюшмяди, гар йагмады. Хяллаги-алямин гюдрятиндян хава йай кими исти олду, та ки, аджиз гушджугаз тюк гятирди. Бу ряхмдил танрынын йер узюндя шяриятини гюдян зиллюллахлар бунун йюздя бирини эдирлярми. Абадийе мейханя, зи виранийе-маст, Джямиййят кюфр аз пяришанийе-маст, Ислам бя зате-худ ня даряд эйби Хяр эйб ки, хяст дяр мюсялманийе-маст Кафирлийин джямиййяти бизим пяришанлыгымыздандыр. Мейханянин абадлыгы бизим виранлыгымыздандыр. – Йох, ахунд, джифейи-дюнйайа алданыб, богазымыза гядяр гюнаха батмышыг... Зинданда нязир элямишям, Бакыйа чатан кими тяхти-сялтянят варагасыны бюкюб, Мяккяйи-мюкяррямяйя зийарятя гедиб, али-абайя дяхил дюшяджяйям. Хан сёзлярини битириб, тясбех чевирмясиндя давам эдирди. Вагиф ися хош вя хёрмяткар бир тябяссюмля бу саф гялбли годжаны сейр эдир вя онун сёйлядиклярини дюшюнюрдю. Уч гюндян сонра хава ачылды. Хаджы Мяликмяхяммяд хана ат верилди вя йанына да ики нёкяр гошулуб, йола салынды. Онун бурахылмасы, догрудан да, Фятяли ханын Гарабага сяфяриня мане олду. Фятяли хан кининдя исрар эдирдися дя, Шамхал иля Ширван ханы бош йеря ган тёкмяйя разы олмурдулар. Айаз бир ахшам иди. Гюндюз йаган гар тохтамыш, ай алямя сядяф сачырды. Вагифин эвдя отурмага гярары гялмяди. Бухарынын о бири тяряфиндя отуруб, джораб тохуйан Гызханыма йёняляряк:– Ай Гызханым, йыгыш бир хангиля гедяк, – деди. Гызханым джаваб вермядися дя, джорабын миллярини чыхармадан бюкюб, айага дурду вя о бири отага кечди. Ляля Вагифин палтарыны вя папагыны гятирди. Он беш дягигя сонра хазыр олдулар. Гызханым кянары хязли мяхмяр катыбы гейинмишди, айагларына да йарымджораб гейиб, дизляриндя багламышды. Башында йун гумашдан чалмасы варды. Вагиф дя самур кюркюню гейиб, йола дюшдюляр. Ай ишыгына бахмайараг, ики али фануслу нёкяр габагджа, икиси дя архадан гялирди. Фанусларын галайланмыш мис даиряляри ай ишыгында парлайырды, бору шяклиндя бир аршын салланан гат-гат аг гумашы ися йениджя нишасталаныб, мумланмышды. Ашагы мис даирядя йанан шамын шёляси айдын гёрюнмяйирдися дя мумлу гумашдан кечиб, йолу ишыгландырыр вя гонаг гедян гафиляйя айрыджа бир дябдябя багышлайырды. Сарайа гялдикдя Гызханым ханымлар даирясиня, Вагиф ися ханын гыш отагына кечди. Бухары чыртхачыртла йаныр, ишыгы диварларын тутгун рянгли нягшляриня, алван пярдяляря вя халылара дюшюрдю. Бухарынын ики тяряфиндяки тахчалара гойулмуш шамданларда шамлар шёля чякяряк йанырды. Ибрахим хан ипяк пюштяляря сёйкяняряк Кялянтяр Агасы бяйля финджан ойуну ойнайырды. Гяндж бир пишхидмят дя кянарда айаг устя дуруб, ам-ря хазыр бир вязиййят алмышды. Финджан ойуну чох да мюряккяб бир шей дейилди: галайлы бир мяджмяйийя узюгойлу он ики приндж финджан дюзюлюр, финджанлардан биринин алтында бир узюк гилзлядилирди. Ойунун мювяффягиййяти узюклю финджаны тапмагда иди. Вагиф ичяри гирдикдя пишхидмят финджанлары йениджя дюзюб гятирмишди; ал ханда иди, дюшюнюб финджанларын бирини галдырмаг истяйирди ки, Вагифин гялмясини гёрюб, гяхгяхя иля:– Ахунд, озюню йериндя йетирмисян, – деди. – Кялянтяри хоруза йюклямишям. Эйзян гюл вурурам. Гюл вурмаг, илк алдя узюйю тапмаг демякдир. Вагифя йер гёстярдиляр, бухарынын гырагында отурду. Хан она мюзяффяр бир нязярля бахыб, тякрар ойюнмяйя башлады:– Кялянтяр эля билир ки, мян буна Алимяммядям, гёзюмю ачмага гоймайаджаг. Бир бах, бу да бири! – дейя хан мяджмяйинин кянарына дюзюлюб, даиря тяшкил эдян финджанлардан бирини галдырды. Узюк орада дейилди. Агасы бяй гюлюмсюндю. Хан пярт олуб, гаршы тяряфдян йеня бир финджан галдырды, йеня узюк чыхмады. Хиддяти бир аз да артды. Агасы бяй ханын чянясинин асмясинин фяргиня варыб, сюкута далды. Хан алини гейзля хавада фырладыб, учюнджю бир финджана узатдыга Кялянтярин рянги гачды; о, узюйюн бу дяфя чыхмасыны бютюн сямимиййятиля истяйирди. Лакин узюк тярся дюшюб, йеня чыхмады. Хан учюнджю финджаны мяджмяйинин ортасына чырпыб пишхидмятиня тяряф чёндю:– Гял, буну йыгышдыр! – деди, сясиндян атрафа вахимя чёкдю. Вагиф ханын гязябини йумшалтмаг учюн тамамиля мясяляйя дяхли олмайан бир сёхбятя башлады:– Хан, – деди – бу гюн алимя гярибя бир китаб дюшюб, бу олкянин тамам гядим ахвалат вя гязиййяляри йазылмышдыр. Билирсян ки, тяварихин мюштагийям. Хан марагланан кими олду: хирси о саат йатды. Вагиф ханда олан дяйишиклийи сезяряк, сёзляринин арасыны кясмядян нагыл элямяйя башлады:– Хяля хиджряти-хатямялянбийадан-Мяхяммядин Мяккядян Мядиняйя кёчмясиндян мин ил габаг бизим бу Гарабагда зярдюштиляр йашармыш. Туран элляри Дярбянддян, сядди-Искяндярдян кечиб, буралары йягма эдярмишляр. Шахнамядя рявайят олунан Иран-Туран давасы бизим Кюр иля Араз арасында ваге олмушдур... Бизим бу олкянин башындан чох гярибя гязиййяляр гялиб кечмишдир. Агасы бяй асудя няфяс алараг озюню дюзялтди, гуру, лакин мёхкям дёшюню иряли веряряк сёхбятя гарышды:– Ряхмятлик Пянах хан Афшар Фятяли ханын устюня гедяндя, мялуми алиниздир ки, мян йараланыб бир нечя вахт Ардябилдя йатдым. Бяйлярбяйи мяни бир дярвиш завийясиня тапшырмышды. Орада пустнишин бир годжа шейх вар иди. Геджя-гюндюз ибадятля мяшгул иди. Озю дя хякими-хазиг иди: йарамы да йахшы элийян о олду. Ибадятдян сонра йаныма гялиб дёшяйимин йанында отурарды. О да бу гязиййяляри мяня демишди. Онун дедийиня гёря Аран бёйюк бир олкя имиш, мягярряр-сялтяняти-мяркяз шяхяри дя Гянджядя имиш. Амма Аллах бу гёзял олкяйя иланы гяним йаратмыш имиш: гюрзяляр, афиляр бу йердя гайнашырмыш... Ибрахим хан тамамиля сакит олуб, марагла сорушду:– Бяс бу эрмяниляр харада имиш. Вагиф сакит сясля:– Эрмяниляр буралара чох сонралар гялмишляр; бунлар Чингиз вя Теймурлянгин зюлмюндян гачыб, бу даглара сыгынмышлар. Гёрмюрсянми, эрмяни йашайан йерляря сыгынаг дейирляр... эрмяниляр башы бялалы тайфа олублар. Сёхбят гызышды. Вагиф Шярг тарихиня даир ханын индийя гядяр эшитмядийи бир чох шейляр нагыл эляди. Сонра лятифяляр башланды, башдан кечян маджяралар вя вягялар сёйлянди. Вагиф Гарабага тязя кёчян вахты Ханмяммядля гязмяйя гетдийини анлатды:– Джаван вахтымызды, – деди, – адама бир пянават гойуб, Топханайа гязмяйя гетмяк истядик. Джурлар йыгылды. Ханмяммядин пулу олмады. Дедик, хеч олмаса, гет эвдян бир аз йаг, бир нечя дя йумурта гятир. Ханмяммяд гедиб лянг олду. Гёзлядик гялмяди. Мяни далынджа йолладылар. Гетдим, гёрдюм анасы буну тяндирин йанында отурдуб, озю чёряк йапыр, бу да чёрякляри шишя кечириб, чий йерлярини тяндирдя гызардыр. Гязмяйя гетдиймизи дя анасы билмирди. Хялвятджя чыхыб гетмяк истяйирди. Хюлася, кянардан дуруб, Ханмяммядя бахырдым, бир дя гёрдюм ки, гуршагындан йах ахыб, архалыгы ашагы сюзялянди. Арвад буну гёрджяк:– Гёр йагы огурлайыб, харасында гизлядиб! – дейя Ханмяммядин башына бир джют гапаз салды. Ханмяммядин саггалы ашагы йумурта ахыб тёкюлмяйя башлады. Демя, йумурталары да анасындан хялвят гётюрюб, папагынын алтына йыгмыш имиш... Хан угунуб гетди. Кялянтярин гюлмякдян гёзляри йашарды. Лятифялярин ширин йериндя пишхидмят мяджмяйидя алма, армуд, нар, хейва вя азгил гятириб, гонагларын габагына гойду. Бунларын хамысы багбашы олараг кяндлярдян гёндярилмишди. 

ИКИНДЖИ ХИССЯ
 Шималдан гялян хябярляр сарай мюхафилляриндя бёйюк андишяляря сябяб олурду. Тифлисдян Мирзя Алимяммяд агайа йазылдыгына гёря, шимали Гафгаздакы Гызлар галасы тяряфя рус гошуну топланырмыш, Ираклинин йанына бир рус гялиб, ня ися данышырмыш... Фятяли хан да кёхня кининя давам эдяряк, Кюрю тез-тез кечир, Гарабаг кяндлярини дагыдыр вя халгы Губайа асир апарырды. Иранда аввялки кими йеня ханларын бир-бириля чарпышмасы давам эдир вя бязян Аразын бяри тяряфинин дя асайишини позурду. Ибрахим хан бир тяряфдян Шишяни бяркидир, о бири тяряфдян дя Кюр вя Араз гырагында гошун сахламаг мяджбуриййятиндя галырды. Дахилдя дя ишляр йолунда дейилди: эрмяни мяликляри вя кешишляри рус сарайы иля олан алагяляриндя давам эдирди вя Гарабагын хярби ахямиййяти олан бютюн ахвалларыны руслара билдирирдиляр. Русларын нязярини джялб этмяк учюн онлара имкан даирясиня сыгмайан вядляр верирдиляр: бёйюк орду вя сурсат тяклиф эдирдиляр, олкядя мёвджуд олмайан гюмюш мядянляриндян бяхс эдирдиляр... Хан гайны Джюмшюдю йанына чагыртдырды. Джюмшюд горху ичиндя гялди. Хан Агасы бяйля отуруб, дюшюнджяйя далмышды. Джюмшюд салам верди. Хан онун саламыны алмады. Бир аз айаг устя галдыгдан сонра хан ону гязябля сюзюб:– Отур! – деди вя хяйяджанла данышмага башлады:– Балам, сян эрмяни, мян мюсялман – хеч мяндян азиййят гёрмюсян. Джюмшюд итаятли бир халда:– Аллах элямясин, хан, – деди, хямишя хёрмят гёрмюшюк! – Баджын нечя илдир ки, мяним айалымдыр, мяндян гюлдян агыр бир шей эшидиб. – Аллах элямясин! – Атан мяндян, йа ряхмятлик атамдан хеч инджимишди. – Аллах ряхмят элясин, ня ряхмятлик Пянах хандан, ня дя сяндян бир тикя дя инджимяйиб. – Йахшы, бяс бу мяликляр мяндян ня истяйир. Дейирляр ки, Дызаг мялийи Иса руслара бел баглайыб, алт-уст данышыр. Билмир ки, бир Исаны, он Исаны, йюз Исаны, – бурада ханын сяси йюксялди, – йох элямяк мяним алимдя бир гуртум су ичмяк кими бир шейдир!.. 
Джюмшюд йаваш сясля:– Албяття ки, хан!.. – деди. – Билирсян ки, бу башы батмыш дёрд мялик мяним атамла да дюшмянчилик эдиб. Гудурганлыг эдирляр. Хан йеня хиддятлянди:– Гудурганын бойнуну сындырарлар! – деди. Ряхмятлик атам о гудурганларын кялляляриндян Хачында минаря тикдирди, йеня агылланмадылар. – Хан бир агыз дайаныб, нейпушун уджуну йаныгла додагларына сёйкяди вя бир ики дяфя чякиб, сакит олду. Эхмал бир сясля сёзюня давам этди:– Биз дедик, мюдаря иля доланаг, сянин баджыны алдым ки, аралыгда гохумлуг да олсун. Даха уздя бир, далда да айры джюр олмаг демядик. Адам йорганына гёря айаг узадар, джями Гарабаг ханлыгында  мин эвсиниз, бир дяфя гёз элясям, сизин тохумунузу йер узюндян кясярляр. Амма мян пислик элямяк истямирям. Дейярляр: Папагын кечи дярисиндян, хябярин йохдур герисиндян. Адам гяряк герисини дюшюнсюн. Петро падшах сизя няляр вяд элямишди, ня олду. Кёмяйя гялярям дейя, дялийя йел, алиня бел верди, сизи мюсялманларын джанына салмаг истяди. О гонаг иди – гялди, гетди, орталыгда гырылан сиз олдунуз. Бу, йаддан чыхды. Хан сусуб, гялйан чякмяйя давам этди. Бирдян нейпушу агзындан чыхартды, али титрямяйя башлады, чяняси асди:– Агасы! – дейя кялянтяря мюраджият этди:– Бу саат Дызага уч йюз атлы гёндяр о кёпяк оглу Исаны тутуб ассынлар, эвини, мюлкюню дагытсынлар! Дашы даш устя гоймасынлар! Мян ону Дызаг сыгнагына йюзбашы тикдим, даха башыма бяла демядим. Агасы бяй дик галхды:– Баш устя! – дейиб, йаны-йаны чыхды. Джюмшюдюн рянги узюндян гётюрюлмюшдю: хан иля йалгыз башына бир отагда галмаг ан бёйюк бир азаб иди. Йахшы ки, хан ансызын:– Гедя билярсян! – деди вя Джюмшюд айага галхыб, гетдикдя хан бир аз мюлайим бир сясля:– Гет, эрмяниляря сёйля ки, агылларыны башларына йыгсынлар! Джюмшюд анджаг артырмайа чыхдыгда дярин вя асудя няфяс ала билди. Отагда тяк галан хан бир нечя дяфя галхыб-отурду: бардаш гурду, рахат олмайыб, дизи устя айляшди, тякрар дёшякчяни дюзялдиб, бардаш гурду. Бу аснада гапынын йанында дик дуруб галмыш пишхидмят оскюрдю: хан джялд чёнюб, ону хейрятля сюздю:– Ня оскюряк вахтыды бу. – дейя гышгырды. – Гет Шахмяммяди бура чагыр! Шахмяммяд ады эшидяндя пишхидмятин рянги саралды. Гёзляринин йашыны ахыдараг сядждяйя дюшдю:– Атам, анам сяня гурбан, хан! – деди. – Мяни азиз балаларынын башына чевир. Биядяблик элядим, оскюрдюм! Хан халы узяриндя узюгойлу дюшмюш нёкяриня бахыб, бир шей анламады. Нёкяр йалварыб, агламасында давам эдирди. Бирдян хан гяхгяхя иля гюляряк:– Дур, ахмаг! Шахмяммяди айры иш учюн чагырырам! – деди. Пишхидмят башыны галдырыб, шюбхяли гёзлярля хана бахды вя гярибя бир тяшяккюр ифадясиля:– Беля сяня гурбан олум, ай хан! – дейиб отагдан чыхды. Бир аз сонра Шахмяммяд ичяри гирди. Бу бядхейбят адам ханын гёзюня саташдыгда, санки хан она гаршы бир икрах дуйду, узюню туршудараг:– Бу няди. – деди. – Эшитдим, гардашын йеня тязя бир игидлик гёстяриб.! Шахмяммяд мясяляни билирди, башыны ашагы дикиб, хяджалятиндян тярляди, Вагифин ичяри гирмяси ону бу агыр вязиййятдян гуртарды. Вагиф отуруб, мясяляни дуйар-дуймаз:– Ханмяммядми. – деди. Достум да олса, бир аз горхагдыр! Хан сярт бир сясля деди:– Чагыртдыр, гялсин гёрюм! Шахмяммяд баш айиб гетди. Ханын йеня узю сяртляшмяйя башлады. – Ахунд – деди, – гёрюрсян, эрмяниляр йеня тюгйан эдиб. Эля дейирсян, мюдара иля долан. Бу да мюдара! Бадаралы Гапы Баллыджа йолуну кясиб, гялиб-гедяня саташыр. Дыганын бири дя гачаглыг эшгиня дюшюб, устюмюзя айаг алыб. Вагиф дюшюнджяли:– Бунлар хамысы мяликлярин ишидир, – деди, – халгы гызышдырыб, авара гойурлар. Эля билирляр ки, рус гялиб, бунлары хан эдяджяк. Хан Дызаг сыгнагына атлы гёндярдийини сёйляди. Вагиф хейфсилянян кими олду вя деди:– Ня этмяли – айры аладж галмайыр. Бунлар диндж отурсайдылар, эля вятянляри Лористанда галардылар, даха гачыб Гарабага гялмяздиляр. 
Орталыга бир сюкут чёкдю. Бу аснада гапы бярк ачылды, ичяри алтыйедди йашлы, аг сифятли, ала гёзлю гёзял бир гыз ушагы гирди. Гизлянирмиш кими йюрюйюб, ханын гуджагына сыгынды. Гапынын арасындан эшидилян гадын пычылтысы диварын йанында дик дурмуш пишхидмяти йериндян дябяртди: о, гызы гётюрюб апармаг мягсядиля иряли йериди. Мехрибан гёзлярля ушага тамаша эдян Вагиф:– Гой дурсун! – деди вя алляриля ушага ишаря эдяряк:– Агабяйим ага, гял амийя! – дейя чагырды. Ушаг хош бир тябяссюмля Вагифя бахыр вя кёрпя алиля атасынын бойнуну охшайырды. Хан гызынын гумрал телли башындан опюб:– Амиси, – деди, – бах, гызым да сянин кими шеир билир. Агабяйим ага утанараг даха да атасына сыгынды. Вагиф мехрибан вя охшайыджы бир сясля:– Бяйим бир охусун, гёрюм! – деди. – Йох, дейясян, билмир. Ушаг зянн иля Вагифя бахыб:– Хейир, билирям! – деди. Хан:– Оху! – дейя гызын гулагына пычылдады. Ушаг чякиняряк галхды вя пянджярянин шябякясиня бахараг хош вя джясур бир сясля охуду: Алими бычаг кясибдир, Дястя бычаг кясибдир, Йаг гятирин йаглайым. Дясмал гятирин баглайым. Дясмал дявя бойнунда, Дявя Ширван йолунда, Ширван йолу буз баглар Дястя-дястя гюл баглар, О гюлляри узяйдим, Телляримя дюзяйдим, Гардашымын тойунда, Сындыра-сындыра сюзяйдим. Ушаглара мяхсус бу гёзял халг шери, бир дя онун гёзял бир ушаг тяряфиндян охунмасы Вагифи хейран гойду. – Ай афярин! Ай афярин! – дейя ушагы йанына чагырды. Лакин Агабяйим шян аддымларла атылараг отагдан чыхды. Ушагын гялиб-гетмяси хярядя бир фярях ойатды. Хан беля бютюн гязябини унудуб, ата эшгиля гызындан нагыл элямяйя башлады:– Ахунд, чох зехинли ушагдыр, – деди. – Чярякяни гуртарыб, инди гуран охуйур. Хяр ня гёрюр, сорушуб кёкюня чатмаг истяйир. Ня гядяр тапмаджа билир. Вагиф фяряхля:– Дирибаш ушагдыр! – деди. – Мян гёрмяйяндян бяри, машаллах, йекя гыз олуб. Баба лялянин ичяри гирмяси Вагифин сёзлярини кясди. Ханмяммядин гялдийини арз этди. Хан аввялджя гюлюмсюндю, сонра джидди бир сифят алыб:– Гялсин! – деди. Ханмяммяд устю тюклю бурнуну чякя-чякя ичяри гирди, папагынын гюлляри нямишлянмишди, гёрюнюр хава чискин иди. Хан гязябля сорушду:– Дейирляр, гачаг Гапыдан горхуб, Аллахы-пейгямбяри данмысан.! Ханмяммяд башыны ашагы салыб динмяйирди. Вагиф сезилмяз истехза иля бахырды. Хан гяти:– Дюзюню де гёрюм, неджя олду. – деди. – Бах, бирини алтдан-устдян десян, башын джяллад алиндядир! Джяллад сёзюндян Ханмяммядин ати чимчяшди, рянги саралды:– Дюзюню дейим... Нейляйим... Иш инсан башына гяляр... Хан саг олсун, Баллыджа чайындан кечиб гялирдим. Бир дя мешяликдян бир сяс эшидиб бярк... горхдум. Дурдум. Гёрям гачаг Гапы. Деди: А кёпяк оглу мюсялман, дейинян Мяхяммяд пейгямбяр йаланчы иди, Иса догручу. Хан саг олсун, бахдым гёрдюм, демясям, бу мяни вураджаг... Йер дя пис йер иди, о мешядя, мян дюз йердя... Джан да ширин шейдир... Аладжым кясилди, дедим. Деди: Дейинян Аллах да бир шей дейил, асдос йахшыдыр. Асдос эрмяниджя Аллах демякдир. Истядим бир няфяс алыб фикирляшим, гёрдюм кёпяк оглунун эрмяниси мяни вураджаг, балаларым йетим галаджаг... Хан гязяблянди:– Демяк, афтафа гёрмямиш бир дыгадан горхуб, Аллахы да дандын. Ханмяммяд бир аз джясарятля:– Ай хан, – деди, – валлах, йер чох пис йер иди, сян олсайдын, эля Гапынын озюня дя Аллах дейярдин! Хан шаггылты иля гюлмяйя башлады. Вагифин дя бармагыны кясяйдин озюндян хябяри олмазды. Икинджи Ибрахим хан Мяммяд бяйи йанына чагырыб деди:– Оглум, игидликлярини эшидиб, фяхр эляйирям. Анджаг сян Кюрю ашыб, Ширван торпагыны дагыданда, ганджыг Фятяли дя аджыга дюшюр, о да бизим кянд-кясяйи чалыб-чапыр. Агяр игидлик ахтарырсанса, нёкярляри йыг, гет гачаг Гапынын далынджа. Эшитдинми. – Эшитдинми, ами! – Аввял башдан Бадара мялийини асдырарсан! Сонра йер дешийиндян дя олса, Гапыны тапыб, джязасына йетирярсян. Мян Нахчывана гедирям. Годуг Кялбяли гудуруб, мяни танымаг истямир. Онун бурнуну овмаг лазымдыр. Гапыны тяляф этдикдян сонра Худафярин кёрпюсюня чыхарсан, бир йердя Нахчывана гедярик. Мяммяд бяй эля хямин гюню йола дюшдю. Ибрахим хан да гошунун агяр-аскийини дюзялдиб, ики гюндян сонра Нахчыван сяфяриня чыхды. Йериндя гойдугу Кялянтяр Агасы бяйя асайиши тямин этмяк учюн бёйюк сялахиййят верди. Ибрахим хан Худафярин кёрпюсюня чатдыгда Мяммяд бяйи орада гёрдю: Гапынын низя уджуна кечирилмиш башы хана тягдим олунду. Хан Мяммяд бяйя вя нёкярляриня хялят верди, йола дюшдюляр. Ираван ханлыгы Гюрджюстана табе олараг Иракли хана бадж вердийи кими, Нахчыван да Гарабаг ханына табе олмалы иди. Лакин Кялбяли хан Русийа тяряфдары олан Хой ханы Джяфяргулунун тясириня дюшяряк, Ибрахим ханы танымаг истямирди. Ибрахим хан буну шяряфиня сыгдыра билмяйиб, Кялбялийя джяза вермяйя тялясирди. Хава олдугджа исти иди. Гошун пяракяндя бир халда чылпаг чёллярля гедир, йердян гопардыгы тоз алями бюрюйюрдю. Няхайят, гялиб Нахчыван дживарына чыхдылар. Адда-будда салынмыш баглар, говун-гарпыз бостанлары, памбыг тарлалары башланды. Гошуну гёрян кяндлиляр гачыр, атрафа чахнашма дюшюрдю. Бирдян узагдакы бир багын архасындан тоз гопду. Бу – Кянгярли сювариляри иди ки, тюрк элляри арасында игидликляриля мяшхур идиляр. Мяммяд бяйин дястяси чапараг атлары гаршылады. Гылынджлар парлайыр, гышгыртылар, няряляр хаваны титрядирди. Мяммяд бяйин илк зярбясиндян узун быглы, саллаг бирчякли бир сяркярдянин башы гялям кими атылды. Онун йериня атылан бир айрысынын чийниня гылындж ишлядикдя, атдан йеря йыхылды. Сяфяр дя бир тяряфдян сохулуб, сага-сола гылындж чалырды. Кянгярлиляр сыныб гери дёндюляр. Мяммяд бяйин дястяси онлары гыра-гыра тягиб этмяйя башлады. 
Нахчыван галасы мюхасиря олунду. Ики мис топ шяхяря гумбара йагдырыр, нёкярляр дя хяндяк ата-ата гала диварларына йахынлашыр, нярдиванлар гойуб, бюрджляря чыхмага хазырлашырдылар. Бу аснада чапар Гарадаг ханы Мустафанын Гарабага хюджум этдийини хябяр гятирди. Ибрахим хан чадырда отурмушду, бу хябяр ону сарсытды. Чюнки Мустафа ханы бир дя-фя асир алмыш, озюня табе этмишди вя бир дяфя дя она гошун вериб Тябризин устюня гёндярмишди. Дюшюнмяк йери дейилди: Ибрахим хан амр верди, шейпур чалынды; гошун сюрятля топланыб, гери чякилмяйя башлады. Бу аснада Кялбяли ханын кёмяйиня гялмиш хойлу Джяфяргулу хан вя балбаслы Мяммядшяриф солтанын атлылары архадан чыхды. Ибрахим хан амр верди, зямбяряк топлу дявяляр хыхырдылды, зямбяряклярдян атяш ачылды. Дюшмян сыраларындан бир нечя адам атлардан тёкюлдюлярся дя, хямлянин оню алына билмяди: Ибрахим ханын да сювариляри ирялиляди. Тюфянгляр ачылыр, гылынджлар эндирилирди. Гарабаг гошуну дюшяргяйя тяряф сыхышдырылдыгы заман Мяммяд бяй Мяммядшяриф солтаны вуруб атдан салды. Сяфяр дя бир айры сяркярдяни олдюрдюкдя дюшмян гошунуну сынмага башлады. Ахшам чагы Кялбяли ханла Джяфяргулу хан гери чякилмяк мяджбуриййятиндя галдылар. Мейитляр вя йаралылар атрафа сярилмишди. Саг галанлар аля кечян гянимятляри улаглара йюкляйирдиляр. Ахшамын сяринлийиндян истифадя эдяряк, Ибрахим хан да гери чякилди. Йолда Мяммяд бяй Сяфяря деди:– Сяфяр, гошун айагы иля гетсяк, гедж оладжаг: Мустафа хан кяндляри чалыб-чапыб, гачаджаг. Гял, чапараг гедяк. Мяммяд бяй хан иля мясляхятляшиб бир дястя нёкярля иряли гетди. О бири гюн ахшам чагы Аразын гырагында Гарабаг кяндлярини талайыб, гери дёнян Мустафа хана раст гялдиляр. Бир тяпянин архасиля сюрюнюб, ансызын олараг хюджума кечдиляр. Мяммяд бяйин илк зярбяси Сяфигулу бяй адлы бир сяркярдяни атдан салды. Мяммяд бяйя йандан сохулан Мяммядвяли солтан да йараланыб чякилди. Мустафа хан вязиййяти беля гёрджяк озюню чапараг Араза вуруб кечди. Сяфяр йердя галан гарадаглылары будайырды. Бириси она бир гылындж эндирди. Сяфяр джялд чякилдися дя, голундан йараланды. Артыг гялябя гарабаглылар тяряфдя иди. Гарадаглыларын саг галаны озлярини чайа атыб, йахаларыны гуртармага джан атырдылар. Йердя он-он беш мейит вя йаралы галмышды. Йедди-сяккиз ат йюкю дя кяндлярдян гарят олмуш шей бурахылмышды. Мяммяд бяй, вурушмадын башы ачылан ким Мустафа ханын бурахыб, гетдийи карвана догру гялди. Бурада бир дястя голу баглы асир варды: аксяри гяндж огланлар вя гызлар 
иди. Йоргун сифятли асирляр Мяммяд бяйя бахыр, хеч бир шей демяйирдиляр: горхуларындан хяля озляриня гялмямишдиляр. Бунларын ичиндя бугдайы сифят, гонур гёзлю, узун бир гыз варды: сюзгюн бахышы иля Мяммяд бяйи сюзюр, санки она гаршы миннятдар олдугуну билдирирди. Мяммяд бяй йанашыб онун голларыны ачды вя сорушду:– Адын нядир. – деди. – Хюрю! – дейя йаваш бир сяс эшидилди. Мяммяд бяй мюлайим бир сясля:– Дур гет, чайда ал-узюню йу! – деди, сонра нёкярляря амр верди:– А гядяляр, асирлярин голларыны ачын, аджлыглары варса, йемяк верин! Нёкярляр няшяляняряк асирлярин голларыны ачыр, йаралы голу бойнундан асылмыш Сяфяр ися бир дашын устя отуруб, орда-бурда ганына бяляшиб, зарылдайан йаралылары вя мейитляри сейр эдир, ня ися аджы-аджы дюшюнюрдю.  Нечя иля давам эдян Рус-Османлы мюхарибяси Кючюк Гайнарча мюахидясиля нятиджялянмиш, Русийа Крымы аля кечириб, Гара дяниз сахилиня чыхмышды. Бурада мин йедди йуз алтмыш сяккизинджи-мин йедди йуз йетмиш дёрдюнджю илляр арасындакы Русийа-Тюркийя мюхарибяси вя мин йедди йуз йетмиш дёрдюнджю илдя Дунай чайынын саг сахилиндяки (индики Болгарыстан аразисиндя) Кючюк Гайнарча адлы кянддя багланмыш сюлх мюахидяси нязярдя тутулур. Бунунла Йекатеринанын Шярг програмы хяля битмямишди. Кючюк Гайнарчадан сонра бир нечя ил хазырланыб, Гафгаз сяфяриня башлайырды. Шярг ишлярини Потйомкин Таврическийя тапшырмыш, о да Гафгаз хяттиня амиси оглу генерал поручик П.Потйомкини тяйин этмишди. Григори Александрович Потйомкин (мин йедди йуз отуз доггуз-мин йедди йуз догсан бир) – икинджи Йекатеринанын заманында йашамыш рус дёвлят хадими. Генерал-поручикин илк вязифяси гюрджю вя эрмянилярля алагяйя гирмяк иди. Бу мясяля бязи эрмяни тябягяляриндя, хюсусиля мяликляр вя кешишляр арасында йени бир умид – ханларын зюлмюндян гуртармаг умиди джанландырды. Мяликляр Иран падшахлары тяряфиндян эрмяни сыгнагларына тяйин олунмуш йюзбашылар иди. Бу йюзбашылар Иранда тез-тез баш верян гарышыглыгдан истифадя эдяряк мяликлик рютбясиня ирси бир унван кими бахмага вя кяндлини бир ряиййят кими истисмар этмяйя алышмышдылар. Одур ки, бир мялийи чыхарыб, йериня бир айрысыны гоймаг, кёхня мялийи чёрякдян салдыгы учюн, гилю-гал гопарыр, милли мясяля мейдана чыхыр, мюсялман-эрмяни дюшмянчилийи кёрюклянмяйя башлайырды. Чар империализминин Шярг сийасяти дя бу халдан бол-бол истифадя эдир, мяликляр вя кешишляр васитясиля амякчи эрмяни халгыны алиндя васитя эдирди. Биринджи Пйотрун Гафгаза гялиб гетмяси Орий вя Вартапет Минасын васитясиля эрмяни халгына бёйюк умидляр вериб, мюсялманларын устюня галдырмасы вя нятиджядя эрмянилярин бошбошуна гырылмасы бязи эрмяниляря мясяляйя эхтийатла йанашмаг дуйгусу вермишди. Чарларын христианлыг мярхямятиня инанмайанлардан бири дя Охан кешиши иди. Охан эрмяни сыгнагларыны гязяр, нясихят эляр вя халгы мяликлярин фитнясиндян сагындырарды. Бу дяфя дя о сыгнаглардан йениджя дёнюб, Вагифин йанына гетди. Бахарын илк чагы иди. Вагиф багчасында долашыб, бянёвшя йыгырды. Оханы гёрджяк:– Ба! Хош гёрдюк, а Мирзя Охан! – дейя гаршылады вя алиндяки бянёвшя дястясини она веряряк:– Гюл бя дясте гюл башяд-гюл гюля йарашыр, – дейя алавя этди. Охан гюляряк бянёвшяни алды, дяликляри бурунотундан гёйярмиш бурнуна йахынлашдырды:– Танры ня гяшянг шейляр йаратмыш! – деди. Вагиф зарафатла джаваб верди:– Гяшянг шей чохдур, сяннян мяня йохдур: бу ахундлугла кешишлийи бойнумуза гойуб, дюнйаны бизя харам эляйибляр. – Харама-халала бахан кимдир ки. Вагиф айилиб, йени бянёвшя дяряряк:– Сяня ня вар, Мирзя Охан, – деди, – йениджя эвлянмисян, кефин кёк, дамагын чаг! Мянимки бир дянядир, о да омрюмю гёй аскийя дюйюб. Охан кешиш ах чякди:– Эйй! Ахунд, – деди. – Адама узагдан дёйюш асан гялир. Кёхня арвад тязясини йола вермир. Хяр геджя эвдя давадыр... Вагиф угунуб гетди, сонра йеня зарафатла деди:– Сян дя геджя йатанда икисинин ортасында йат. Кешиш шаггылты иля гюлдю:– Ахунд, – деди, – ону да элямишям, олмур: о дейир узюню мяня чевир, бу дейир узюню мяня чевир. Орталыгда авара олуб галырам. Мюсахибляр дойунджа гюлюб, йаваш-йаваш багчадан чыхдылар. Артырманын гюняшли бир гушясиня палаз салыныб дёшякчяляр вя пюштяляр дюзюлмюшдю. Вагиф Оханла гялиб, дёшякчялярин устюндя отурдулар. Охан зарафаты бурахыб, джидди вя бир аз да хяйяджанлы сясля:– Ахунд, – деди, – сянин йанына мясляхятя гялдим, йеня бизим бу мяликляр сарсаг бир иш башлайыб, Аллах ахырыны хейр элясин... Вагиф марагла парлайан гёзлярини Охана дикиб, диггятля динлямяйя башлады. Охан сёзюня давам эдирди:– Урус падшахына бир аризя йазыблар ки, хан бизи беля эляйир, эля эляйир. Гол чякиб гёндярибляр. Вагиф аджылыг ифадя эдян бир сясля:– Урусдан ня истяйирляр. – дейя сорушду. – Ня истяйяджякляр, истяйирляр ки, урус бура гялиб, бир эрмяни падшахлыгыны гурсун. Мян, ахунд, бир шейдян горхурам: урус йеня ойрядяджяк ки, мюсялманлары гырын, гялирям... – Охан сусду, хяйяджанындан даныша билмирди. – Ахырда бу йазыг джамаат гырыладжаг. Вартапет Минасын гябри однан долсун! Вагиф дюшюнджяли гёзляриля гюняшин гаршысыны кясиб, чякилян аг булудлара тамаша эдяряк сусурду. Атрафдакы агаджлар аг чичяк ичиндя иди, йазын рютубятли хавасына хош бир райихя гарышмышды. Вагифин гёзляри бу гёзялликляр ичиндя долашыб, няхайят, Охан кешишя чеврилди:– Мясяляни хана ачмаг лазымдыр! – деди. – Джамаат гырылынджа гой беш мялик, беш дя тюгйан этмиш кешиш олсюн. Бу мясляхятдир! – Деди вя Оханы гятиййятля сюздю. Хямян дуруб, ханын йанына гетдиляр. Хан мясяляни билиб, чох хиддятлянди. Сыгнаглара гошун гёндяриб, асыб, кясмяк амри вермяк истяди. Вагиф озюня мяхсус гылыгла ханы сакит этди. Охандан мясяляни тяфсилаты иля ойряниб, ону бурахдылар, сонра отагда баш-баша вериб, мясляхятляшмяйя башладылар. Вагиф инандырыджы бир сясля деди:– Эрмяниляри гырсаг, урусун, алиня бяханя дюшяр, гялиб сяни тахтдан салар, буралары да эрмяниляря веряр. Мясляхятля иш гёрмяк лазымдыр. Онлар йазыр, биз дя йазаг, ня кий вар билдиряк. Гёрсюн ки, хагг да, зор да бизим тяряфдядир. Урусун мягсяди Иранын габагына бир гюввят чыхармагдыр. Сяни дя Фятяли хан кими аля алмаг истяр... Урус билмир ки, бир овудж эрмянидян кар чыхмаз. Эрмяни мяликлярини вя кешишлярини биря кими джанымыза салыб, бизи зара гятирир ки, оз тяряфиня чяксин... Мяним мясляхятим белядир: бир йахшы кагыз йазым, сянин хан овлады олуб, ийирми илдян бяри Гарабаг торпагында хёкм сюрдюйюню, нюфузуну, гюджюню билдирим, озю дя... – Вагиф бир аз дурухду, сонра давам этди:– Урус химайясиня гирмяйя вя бадж да вермяйя амадя олдугуну дейим. Бу кагыз сабах хазыр олар. Муса Солтана верярик апарыб, урус йараналына веряр, дилджавабы ня лазымса дейиб гайыдар. Вяссалам. Муса Солтан вюгарлы вя гылыглы бир адамдыр, бу иши баджарар. Урусу эрмяни фитнясиндян узаглашдырыб, ишимизи гёрярик. Хан Вагифин тяклифиня разы олду. – Отур йаз! – деди вя Муса Солтанын да намизядлийини гябул этди. Вагиф ханын тамамиля сакит олдугуну гёрюб:– Хан, – деди – эрмяни сарсагларына да бир баладжа гулагбурмасы лазымдыр – мялик Абону тутдур, зиндана салдыр. Ишлярбашы одур. Айры тянбех лазым дейил! Вагиф сарайдакы рясми отагына чякилиб, Йекатеринайа мяктуб йазмага башлады. Бу о мяктуб иди ки, Петербург сарайынын Гарабага гаршы тяртиб этдийи планы тамамиля дяйишди. Эрмянилярин мин йедди йюз сяксян ючюнджю илин март айында Петербурга чатмыш аризясинин устюня кнйаз Потйомкин-Таврически: Ибрахим ханы тахтдан салыб, Гарабагда эрмяни айаляти дюзялтмяли, – дейя йазмышды. Вагиф йазан мяктуб эйни илин апрел айында Петербурга йетишиб, Потйомкини аввялки гярарындан дашындырды: Ибрахим ханын бизя гаршы бяслядийи сядагят рус чаричасы учюн ан гёзял бир бадждыр, – дейя Гарабаг хёкмдарына сифариш эляди. Мин йедди йюз сяксян ючюнджю илин ийун айында Русийа иля Гюрджюстан арасында бир мюахидянамя багланыб, Гюрджюстанын Русийа химайясиня кечмяси хябяри бютюн Азярбайджан ханларына чатан кими, Ибрахим хана да йетишди. Бу хябяря гёря Гюрджюстан ханы мюстягил олараг йериндя галыр, сялтянят хаггы Ираклидян сонра овладларына кечирди. Гюрджюстан озю пул да кяся билярди. Тифлися гёндяриляджяк ики табор рус гошуну олкяни хяр бир эхтимала гаршы мюдафия эдяджякди. Ибрахим хан бютюн дёвлят адамларыны, агалары вя бяйляри мюшавиряйя чагырды. Мясяля атрафлы мюзакиря эдилди. Кими Ирандан, кими Османлыдан кёмяк истянилмясини иряли сюрдю. Вялияхд Мяммядхясян ага сёз истяйиб, йаваш сясля:– Урусларла анлашмаг лазымдыр, – деди, – вягта ки, озляри дя буна мюштагдыр: Апрагсун адлы бирисини бура гёндярдикляри мянзуриниздядир, – деди, – бёйюк мямлякятдир, низамлы гошуну вар. Мяммядхясян аганын тяклифи мюнагишяляр догурду. Агалардан бириси тяяссюблю бир сясля деди:– Ислам мямлякятиня кафири бурахмаг олармы. Гурани-кярими айаг алтынамы салмаг истяйирсиниз. Йох, Аллах мяня о гюню гёстярмясин! – дейя кюскюн бир хал алды. Хан хяйяджанланды вя озюню аля алараг:– Ким дейир ки, ханлыгы уруса веряк. – деди. – Мян дири ола-ола бу ишя разылыг верярямми. Ханын сяси тутулду, рянги гачды, сонра гялйан чякиб, сакит олду. Ханын вязиййяти мяджлиси дя киримяйя мяджбур этди. Дярин сюкуту Вагифин йумшаг, лакин этимад вериджи сяси позду:– Хан саг олсун! – деди. – Аджизин фикринджя, кямхёвсялялик гёстярмяк олмаз, гапыны дюшмян кясмяйиб ки! Аталар демишкян, итля йолдашлыг эля, агаджы алдян гойма! Биз дя хямишяки кими, аввял йахшы агадж хазырламалыйыг. Хан уч мин лязги сахлайыр, дёрд мин дя оз гошунумуз вар. Омяр хана йазыб, он мин дя лязги истямялийик. Ханын бинихайя хязиняси вя сурсат анбарлары бёйюк бир гошунун охдясиндян гяля биляр. Сонра Тифлися элчиляр гёндярмяк лазымдыр: валини тябрик этмяк бяханясиля, овзан ойрянсинляр: урус бёйюйю иля гёрюшюб, бир агзыны йохласынлар. – Бурада Вагиф сусуб, атрафдакылары гёздян кечирди: хамы бёйюк бир диггят вя этимадла Вагифи динляйирди. Вагиф бу вязиййятдян истифадя эдяряк сон фикрини сёйляди:– Ня эйби вар, гой элчиляримиз бизим дя урус химайясиня гирмяк арзумузу урус бёйюйюня эшитдирсин. Бу сёзю демякля химайяйя ки, гирмядик. Вагифин сон фикри мяджлисдякилярин бязисини хяйяджана гятирди: этиразлар башланды. Йеня динин позулмасы, кафирин зяфяр тапмасы, эрмянилярин устюмюзя айаг аладжагы кими мясяляляр мейдана чыхды. Вагиф мюнагишяляри сонуна гядяр динляйиб, гюлюмсюняряк бир мясял чякди:– Гюнлярин бир гюню – деди, – бир падшах джар чякдириб, деди ки, ким мяним эшшяйимя дил ойрятся, она бир кися гызыл веррям: ойрядя билмяся башы джяллад алиндядир. Бир годжа касыб киши падшахын йанына гедиб: Мян ойрядярям, – деди. Гызыллары алды, уч ай да мёхлят истяди. Эвя гайыданда арвад кишинин узюню данламага башлады: А киши, – деди, – эшшяк дя дил ойрянярми, уч ай гялиб кечяджяк, падшах сянин башыны вурдураджаг, мян дя орталыгда галаджагам. Киши гюлдю: Ай арвад, – деди, – хяля уч ай мёхлятим вар, бу уч айда йа падшах оляр, йа эшшяк оляр, йа да кий мян. Инди, агалар, химайя демякля химайяйя гирмядик. Вахт вар, имкан вар, бахарыг, мясляхятимиз нядир, ону элярик. Вагифин фикри вя лятифяси хамынын хошуна гялди. Ханын да кефи дурулду.: гюлюмсюняряк нейпушу агзындан бурахмыр вя гялйанын шюшясиндя чякилмиш гыз рясмиляриня бахыб дюшюнюрдю. Бирдян дюшюнджядян айрылыб, мяджлиси гёздян кечирди. Хамы гёзюню онун агзына дикмишди. Хан бир гярара гялмяк лазым олдугуну дуйду:– Демяли, белядир, – деди. – Ахунд Молла Пянахын озю Тифлися гетмялидир. Она бяйлярдян дя гошарам. Йазы-позусуну да Мирзя Джамал эляр, йахшы хятти вар. Ахунда кюллю ихтийар верирям. Мясляхят неджя ися, эля дя эляр: озю ариф вя агил бир адамдыр. Ханын тяклифини мяджлис сюкут иля тясвиб этди.  Пайызын гёзял чагы иди. Агаджлар чичяк дястяси кими сары вя гырмызы чалырды. Йагыш мёвсюмю хяля башламамышды. Истиляр чякилмишди, лакин хош бир илыглыг хяля хаваны долашырды. Айдямли гюняш узун кёлгяляр салыр, алван рянгли хязял хийабанлары бюрюйюб, айаг алтында хязин хышылты догурурду. Агабяйим бютюн гюню дайяси Назлы иля сарай багыны долашыр, рянгли хязяллярдян чялянг тохуйур, дайясиня мин бир суал верирди. Дайя дя бютюн севгисини гёзял чоджугун атрафына топлайыб, онунла бир йолдаш кими ряфтар эдир вя хяр бир суалына оз билийинджя джаваб верирди. Назлы савадлы дейилди, о шяхярдя кёк салмыш ислам вя Иран мядяниййятиндян хябярсиз иди. Лакин о оз догма эл вя улусунун асрлярдян галма нагылларыны, афсаня вя дастанларыны билирди: тюрк асатири онун учюн тякзиб олунмаз бир хягигят кими йыгылыб, синя дяфтяриндя зябт олунмушду. Иштя, бу синя дяфтяри хяр гюн ачылар, онун тюкянмяз сяхифяляри Агабяйимин гаршысында варагланарды. Бу дяфтяр бютюн тябии аризяляри изах эдирди: хярдян аждаха айа дырмашыб, ону богмаг истяйир, бу аждаханы горхутмаг учюн джамаат она гюлля атыр, мис габ чалыб, сяс салыр ки, гачсын – бу айтутулма иди. Хава булуд оланда гёйдяки мяляклярдян бири алтун атына миниб, ону одлу гамчысы иля вурараг чапдыгда гёй гурулдайыр, одлу гамчы хавада ойнайыр. Гушларын да гязиййяляри бу дяфтярдя йазылмышды: хюд-хюд гыз имиш, шанапипик, чайда чимирмиш, башыны дарадыгы йердя бирдян гайынатасы бёйюрдян чыхыр. Гыз утаныб, узюню гёйя тутур, дейир: Эй танры, мяни гуш эля хяйам озюмдя галсын. Улу танры ону гуш эдир – гёрюрсян, дарагы да башында дурур. Ишдя, Агабяйими сабахдан ахшама гядяр айляндирян парлаг афсаняляр. Бу афсанялярдян сонра молла баджынын анлашылмаз чярякяси вя Гураны чоджуга олдугджа агыр гёрюнюрдю. Аладжы ня иди, охуйуб азбярляйирди. Бу гюн дярс олмамышды. Молла баджы хястя имиш. Одур ки, Агабяйим сяхярдян дайясиндян айрылмамышды. Нахара гедиб, нахардан сонра тякрар бага чыхмышды. Артыг гюняш батыр, гюруба ган сяпилмишди. Назлы Агабяйим аганын алиндян тутуб деди:– Даха торан говушур, эвя гедяк. Агабяйим йамаджа, сарайа догру чыхан джыгырла хушсуз аддымларла йюрюйюр, гёйюн узюня сяпилмиш гызартдаг булуд парчаларына тамаша эдирди. Бирдян онун узю бир суал ифадяси алды:– Дайя, – деди, – гёй нийя гырмызы олур. Дайя чёнюб, дярдли-дярдли гёйя бахды, сонра кёксюню отюряряк:– Бяйим, – деди, – бир падшах вармыш, бу падшахын гёзюнюн агы-гарасы бирджя оглу вармыш. Бир гюн падшах икинджи бир арвад алыр. Гюнюляр бир-бири иля йола гетмирляр. Тязя арвад гюнюсюню хяр гюн ариня чугуллармыш, о да она ситям эляйирмиш. Бир гюн тязя арвад бир ойун да дюзялдир: падшахын оглуна бёхтан джалашдырыр. Падшах гязябя гялиб, джяллады чагырдыр, оз оглунун башыны кясдирир. Оглунун йазыг анасы овуджларыны оглунун ганына тутуб, гёйюн узюня атыр, дейир: Танры бу нахаг ганы йердя гоймасын! Ган гёйюн узюня сяпилиб, галыр... Гийамят гюню мизан-тярязи гуруладжаг, падшахы танры хюзуруна гятиряджякляр, аджри верилдикдя гёйюн узюндян о нахаг ган чякилиб гедяджяк. Дайянин хекайясини марагла динляйян Агабяйим сусуб, галмышды. Арабир гёйюн гызартысына бахыр, кёрпя сифятиндя кядяр ифадяси акс эдирди. Эвя гяляня гядяр Агабяйим башы кясилмиш огланы унуда билмяди. Отага гиряркян тякрар дайянин гулагына:– Дайя, о оглан бир дя дирилмяйяджяк. – дейя пычылдады. Дайя джаваб верди:– Йох! Олян дирилмяз ки! – Инди ону йеря басдырыблар. Дайя гюлюмсюняряк деди:– Хя, торпагын алтындадыр. Агабяйимин анасы Тутубяйим ага пянджярянин агзында отуруб гялйан чякирди. Гызынын дайя иля пычылдашдыгыны гёрюб:– Йеня о чохбилмиш гыз ня сорушур. – дейя гюлюмсюндю. – Дейир гёй нийя гырмызыдыр. Тутубяйим ага ала гёзлярини сюзяряк:– Гёйюн гырмызысыны нейнирсян, а алламя! – дейя гяхгяхя чякиб гюлдю. Агабяйим гызарыб, анасына тяряф гачды, анасы ону гуджаглайыб опмяйя башлады. Сонра дайяйя йёнялиб деди:– Дайя, йемяйини хазырла, гызым йорулуб, йатмаг истяйир. Дайя дивардакы хырда долабын ойма нахышлы гапысыны ачды: гатыг, ричал вя тяндир чёряйи чыхартды. Халынын устюня сюфря салынды, йемякляр дюзюлдю. Дайя Агабяйими йедирмяйя башлады. Агабяйим хявяссиз йейир вя бир-биринин архасынджа дайяйя суаллар верирди. Аввялджя гатыгын вя ричалын неджя гайрылдыгыны сорушду. Чёряйин биширилдийини билирди, анджаг бугданын битмясини вя дяйирманда уйюдюлмясини билмирди. Дайя бунлары анлатды. Тутубяйим ага гялйан чякиб, бёйюк гызы Тубубяйимля данышыр вя ону инандырмаг учюн тез-тез атасы Шахверди ханын горуна анд ичирди. Тутубяйим гянджяли олдугу учюн данышыгында Гарабагда анлашылмайан бязи сёзляр ишлядир вя Тубубяйимин ришхяндиня сябяб олурду: Тубубяйим мяхсус:– Ана, йер хёйюшдюр! Хёрюш-йаш демякдир. – дейя гяхгяхя чякди. – Анасы да истехза учюн:– Даг гялбидир-гялби йюксяк демякдир. – деди, гарабаглы гызына саташды. Агабяйим бу зарафатлары эшидян кими сюфрядян галхды:– Йер хёйюшдюр! Йер хёйюшдюр! – дейя-дейя отагда гачмага башлады. Хамы гюлюшдю, сонра Тутубяйим ага джидди сясля:– Назлы, – деди, – гызын атылыб-дюшдюйю бясдир, йуйундур, йатагына гой. Сонра йухусу башына вурар. Ибрахим ханын хяр арвадына ики отаг тяхсис олунмушду. Бу отагларын бири ушаглар учюн иди. Дайя Агабяйими о бири отага апарыб, пянджярянин габагындакы тахтда узандырды. Ай Багрыган дагынын узяриндян йетишмиш алма кими салланмышды. Хава олдугджа хош иди. Багдан ашагыда, бюрджлярин алтындан саз сяси гялир, ким ися йаныглы шикястя дейирди. Сол тяряфдя, дярянин устюндяки йамадждан да ким ися бу сяся джаваб верирди. Байатыларын гёзяллийи геджянин гёзяллийиния гарышараг Назлынын гялбини далгаландырмышды: о гаршыдакы сирли каинаты хумарланмыш гёзляриля сюзюр, нягмяни динляйирди. Санки онун озю дя йаваш-йаваш арийиб, бу нягмяляря гарышыр, йох олурду. Лакин Агабяйим онун хумарланан гёзлярини кёрпя вя хош бир истилик сачан алляриля ачыр:– Нагыл де, нагыл де, йатма! – дейя инадла тякрар эдирди. Назлы гёзлярини овушдурду, сонра дирсякляриля Агабяйимин йатагына сёйкяняряк башлады:– Бири вармыш, бири йохмуш, танры вармыш, бяндяси чох имиш, бу бяндялярин дя ичиндя Огуз хан адында игид бир киши вармыш. Онун атынын налы йеря дяйяндя йер титрярмиш, кишняйяндя гёй гурулдармыш. Огуз беля Огуз хан имиш. Гюнлярин бир гюню Огуз хан гошуну иля гялиб, Дямиргапыйа-Дярбянд чыхыр. Оранын падшахы гапынын далындан дейир: Гоч башы, гойун башы. Огуз хан: Гоч башы! – дейиб багырыр, падшахын горхусундан уряйи гедир. Вязир-вякил тёкюлюб, падшахы айылдырлар, дейирляр: Падшах саг олсун, сяня ня олду. Падшах дейир: Вязирлярим, вякиллярим, бу Дямиргапыйа чох падшахлар гялиб, хамысындан сорушмушам: Гоч башы, гойун башы. дейиб: Гойун башы! О саат башлары Дямиргапыйа дяйиб, сыныб, йеря дюшюб. Инди бу: Гоч башы – дейир, багыртысындан да гапы титряйир. Бу адамда хата вар. Вязир-вякил мясляхят-мяшвярят эдиб, гапыны ачыблар. Огуз хан кечиб ичяри. Бяйим, сяня кимдян дейим – Огуз ханын гызы Гюлтякиндян. Бу бир назянин сяням имиш ки, гюндюз гюн кими, геджя ай кими алямя ишыг салырмыш. Озю дя игид бир гыз имиш, гыз гошунунун сяркярдяси имиш. Огуз хан бир гюн оз гызы иля гялиб, Арана чыхыр. Гошунуна дейир: Гызлар, бура дюздюр, хеч йер гёрюнмяйир, мян истярдим бурада бир тяпя олсун, онун башындан бютюн Иран-Туран элляри гёрюнсюн. Асгярляр Огуз хана баш айиб, гедир, хяря бир овудж торпаг гятириб, тёкюр, дюздя бёйюк бир тя-пя амяля гялир. Огуз хан гызы Гюлтякинля тяпянин устюня чыхыб, дюнйайа тамаша этмяйя башлайыр. Иран падшахы бу заман имарятиндя отурмуш имиш, бир дя гёрюр Аран торпагындан бир гюн догду, гёзляри гамашмага башлады. Падшах вязирвякилдян ахвалаты сорушур, дейирляр: О гюн дейил, Огуз ханын гызы Гюлтякиндир: гюндюз гюн кими, геджя ай кими алямя ишыг салыр. Падшах бармагыны дишляйир, дейир: О гызы гяряк мян алам. Гошунунун хамысыны йыгыб гялир Арана. Огуз хан гёрюр тяпянин атяйиндяки элчи дашыны бир адам дёйюр. Нёкярини йоллайыр ки, билсин кимдир. Дейирляр Иран падшахы Гюлтякиня элчи гялиб. Гюлтякин буну эшитджяк гыз гошунуну башына йыгыб, Иран шахынын габагына чыхыр, дейир: Мяня элчи гялян кимдир. Иран падшахы гошуну иля габага чыхыр. Гюлтякин дейир: Мян индийя гядяр дава мейданында йенилмямишям, хансы игидя йенилсям, мян онунам. Бу мейдан, бу гылындж, буйур!. Гюлтякинля Иран падшахы арасында бёйюк бир дёйюш олур. Гюлтякин Иран падшахыны басыр, гова-гова апарыб, Аразын о тайына тёкюр. Гюлтякин йорунуг, арыныг ган тярин ичиндя гери гайыдыр. Ахтарыр, ахтарыр Огуз хан отуран тяпяни тапа билмир. Ахырда гялиб Багрыганын тяпясиня чыхыб отурур. Сачларыны ачыб, даг ашагы тёкюр, атасыны йадына салыб аглайыр. Гюлтякинин гёз йашлары тёкюлдюйю йердя бянёвшя битир. О замандан о дагын ады Багрыган галмышдыр, чюнки орада ата дярди чякян Гюлтякинин багры гана дёнюб. Бянёвшяляр дя хямишя башларыны ашагы дикирляр ки, гёзляри Багрыгана саташыб, Гюлтякинин дярдини йадларына салмасынлар... Онлар йедиляр, йеря кечдиляр, сян дя йе, дёвря кеч. Назлы нагылыны битириб, Агабяйимин узюня бахды: чоджуг тотуг алини йанагына сёйкяйиб, чохдан уйумушду.  Вагифин башчылыгы иля Тифлися гёндярилмиш Гарабаг хейяти йолда гарборана дюшяряк бёйюк азиййят чякмишди. Тифлися чатар-чатмаз Иракли ханын мехмандары онлары задяганлардан биринин эвиня апарыб рахатлады. Истяр минмиш олдуглары атлары, истярся озляри алдян дюшмюшдюляр. Вагифин илк фикри тярифини чох эшитдийи Тифлис хамамыны зийарят этмяк иди. Мирзя Джамал озюнямяхсус сакитликля:– Ахунд, – деди, – йолдан сонра бу гарлы хавада хамама буйурулса, хаша сиздян, затилджям-сятялджям пейда олар. Вагиф гырмызы йанаглы, сафдил бу гянджя ата мяхяббяти ифадя эдян гёзляриля бахыб деди:– Оглум, мян дагларда бёйюмюш газагам: сойуг, шахта мяня кар элямяз. Су йолун йоргунлугуну джанымыздан чыхардар, сонра бир-ики гюн эвдя отуруб динджялярик. Мехмандар тязя атлар хазырлатмышды, Вагиф самур кюркюню гейиб, йола дюшдю, голтугу гялямкар богчалы нёкяри дя ону тяшйи этди. Гышын илк айы иди. Тифлиси гар басмышды. Буна бахмайараг, рус гошуну гялиб чыхмыш вя Тифлися бёйюк фярях вермишди. Ахали артыг Иран бойундуругундан вя лязги хюджумундан гуртармыш кими гёрюнюрдю. Вагиф Тифлисин овзаини илк аввял хамамда джансюртян Оджаггулудан ойрянди. Оджаггулу Вагифи даш сякидя узандырмышды, сабун кисяни уфюляйяряк ону аг кёпюк ичиндя гизлятмиш вя ики алини кёпюйюн ичиндя узадыб бядянини сегялляйирди. Вагиф бу амялиййатдан хошланыб, мяст кими дя олса, йеня Оджаггулуйа бязи суаллар верирди:– Тифлисин ахвалы неджядир, хямшяхри. – дейя сорушду. Оджаггулу шярг хадисяляринин ичиндя бёйюмюш вя бу хадисялярдян мюяййян дярс алмыш олдугу учюн Вагифи эхтийатла сюздю вя озю дя она суаллар вермяйя башлады:– Ага, багышла, гялмя адама охшайырсан. – Бяли, буралы дейилям. Оджаггулу чохмяналы узюню Вагифя тутараг:– Ага, – деди, – Тифлис пис дейил, иншаллах, даха да йахшы олар. Бир аз гытлыг чякирик, Ирандан карван ахыр вахтлар гялмир. Гары да ки, гёрюрсян. Джансюртян сёзлярини битириб, гярибя гюлюмсямя иля Вагифи сюздю. Бу бахышда чох мюлахизяляр ифадя олунурду: ону йалныз шяргдя йашайан дюнйагёрмюш адамлар шярх эдя билярди. Оджаггулунун мярамыны садя диля чевирсяк беля чыхырды: Тифлисдя хяйат олдугджа агырдыр, ахали зярури шейлярдян беля мяхрумдур, чюнки Ирандакы вя Азярбайджандакы тяхтсялтянят давасы касыбларын хяйатына зяхяр гатыр. Бялкя ирялидя йашайыш йахшылаша, бу да ки, шюбхялидир. О ки, галды, Оджаггулунун Гары да ки, гёрюрсян – джюмлясиня, бунун мясяляйя дяхли йох иди: истибдад идарясиндя йашайан адамлар бёйля джюмляляри чох ишлядяр, буна гириш йолу дейярляр. Вагиф мясяляни анлады гюлюмсюняряк:– Харалысан. – деди. Оджаггулу йеня эйни ифадя иля:– Тябриз ушагыйам... – деди. – Бурайа бярайи-зийарят гялдим, йеня вятянимя гайыдаджагам, ахл-айалым ордадыр. Вагиф йеня мясяляни анлады. Оджаггулу бош мюхарибяляря сюрюклянмясин дейя, башыны гётюрюб, гачмага, арвад-ушагыны тярк этмяйя мяджбур олмушду. 
Оджаггулу Вагифи кисяляйиб, йуйундурду вя архасына гятфя салыб, ичяридян йола саларкян: Ага, гёрюнюр, хейир иш учюн гялмисян, бу хавада сяфяря хейир иш учюн чыхарлар, – деди вя чох мяналы тябяссюмю йеня узюня йайылды. – Йахшы олар, иншаллах! Йахшы олар! – дейя има иля алавя этди. Вагиф хамамдан сонра ики гюн эвдян чёля чыхмайыб, бир шеир Тифлисин вя валинин мядхиня, бир айрысыны да вялияхд Алйуна итхаф олараг йазды, узю кёчюрюлмяк учюн озю иля гятирдийи хяттата верди. Шяхяри гязмяйя чыхмыш Мирзя Джамал Омяр ханын вя Фятяли ханын да нюмайяндяляринин Тифлися гялмясини хябяр верди. Бу мясяля Вагифи дюшюндюрдю: о, Омяр ханын нюмайяндясиля гёрюшмяк арзусунда олса да, эхтийат эдирди: бу гёрюш йанлыш тяфяххюмляр догура билярди: Фятяли ханын адамларына бир дяставюз лазым иди. Бу мюлахизяляри нязярдя тутараг Вагиф Иракли ханы рясмян тябрик эдяня гядяр кимся иля гёрюшмяк истямяди. Лакин, гёрюнюр, Вагиф иля гёрюшмяйя джан атанлар вар имиш. Вагифин гялдийинин учюнджю гюню нёкяр бир голтугчунун онунла гёрюшмяк истядийини хябяр верди. Вагиф:– Нячидир, кимдир. – дейя мараг этди. – Ага, голтугчудур, ипяк мал гятириб. Вагиф эхтийат этдися дя, разылыг верди. Ичяри гюрджю гийафяли, хамар саггаллы бир адам гирди. – Мюсаидя буйурулурму, афяндим хязрятляри. – дедикдя Вагиф бу адамын Рум дийарындан олдугуну дуйду. – Буйур! Буйур! – дейя бухарынын йанында йер гёстярди. Сонра ишаря эдяр-этмяз ичяридякиляр о бири отага кечдиляр. Голтугчу маллары ачыб тёкдю-гёзял фирянг вя Истанбул гумашлары шаири хейран гойду. Голтугчу маллары гёстяряряк асил мягсядини мюлайим бир дилля анлатмага башлады. Бу адамын Ахалсыг пашасы Сюлейманын нюмайяндяси олдугу мейдана чыхды: Тифлися гизли олараг Азярбайджан ханларынын вякилляриля гёрюшмяйя гялмиш вя сирр ачылмасын дейя голтугчу джилдиня гирмиш имиш. Мясяля русларын Терек чайына кёрпю салыб, даглардан йоллар ачыб, Тифлися гялмясиля мярбут иди. – Гардашым, бу йоллар йалныз асгяр дейил, агыр топлар вя джяббяхана дашымаг учюн йапылмыш. Бу гюн Тифлис, йарын Гарабаг, о бири гюн ися Иран вя дёвляти Османийя торпаглары йягма олунаджаг – гавур хянджяри исламын багрына сохуладжаг... Сюлейман пашанын мюмяссили русларын алейхиня узун-узады данышды вя бютюн ханлыглары иттихада вя мюгавимятя дявят этди. 
Вагиф сакит бир халда мюмяссили динляйир вя арабир бухарыны маша иля гурдалайырды:– Османлы дёвляти-мюяззямяси иля Русийанын алагяси неджядир. – дейя сорушду. Мюмяссил гёзлярини парладараг хяйяджанла:– Афяндим, – деди, – сяккиз ил аввял йапылмыш Кючюк Гайнарча мюахидяси мёвджибинджя Мосговла хал сюлхдя олдугумуз мялуми-алиниздир. Бу, алты иллик шиддятли мюхарибянин бир сяняди олараг бизи хала бязи тяшяббюсатдан мяхрум гойур. Мясяля бёйля давам этся, албяття... Бу аснада гапы ачылды, нёкяр мехмандарын гялмясини хябяр верди. Вагиф вязиййятини дяйишмяйяряк:– Буйурсун! – деди вя гумашын бир топуну гуджагына алыб, мюмяссиля:– Буну бяйяндим, о бириляри дя ач бахым. Мехмандар ичяри гирдикдя Вагифи гумашларла мяшгул гёрдю, о гядяр сёвдяйя далмышды ки, мехмандарын ичяридя олдугуну беля санки дуймайырды. Бирдян парчалардан айрылыб:– Багышла, оглум! – деди. – Буйур айляш! Мехмандар нязакятля деди:– Айын ийирми икисиндя, сабах йох, о бири гюн, рясми зийарят оладжаг, ону хябяр вермяйя гялдим. О гюню падшах тяшрифинизи гёзляйяджяк... Вагиф джялд:– Чох гёзял, оглум! – деди. Бу аснада кючядян мусиги сяси эшидилди. Вагиф пянджяряйя йанашды: зирехли сювариляр вя гюрджю таватлары мусиги дястясиля кючяляри гязиб, байрам оладжагыны элан эдирдиляр. Йанварын ийирми икидя сяхяр тездян йюз бир топдан ачылан атяш байрамын башланмасыны Тифлис ахалисиня билдирди. Рясми кечид чар нюмайяндяси полковник Бурнашов йашадыгы эвдян башлайыб, Иракли ханын сарайына гетмяли иди. Вагиф хейятиля бярабяр орайа гетди, анджаг кечидя рясмян гошулмады, кянарда дуруб, сейря башлады. Кючянин ики тяряфи дя силахлы тифлислилярля тутулмушду: орта бош иди. Гафиля тярпянди. Ондя пишдарлар, онун архасынджа гюрджю сювариляри, онлардан сонра да ики рус тагымы йюрюйюрдю. Бунлары мютяагиб баш тяшрифатчы вя Ираклинин баш катиби ряхбярлийиндя ийирми дёрд сювари задяган кечиб гетди. Сонра бир атлы рус забити, архасынджа да пийада йерийян кичик рус забитляри гёрюндю: алляриндя рус чаричасынын Ираклийя гёндярдийи хядиййяляри тутмушдулар. Бу хядиййяляр байраг, гылындж, хиргя, топпуз, тадж вя фярмандан ибарят иди. Хядиййялярин хяр ики тяряфиндя гюрджю задяганлары гедирди. Сонра бир рус забити гялди, гафиля ики йегер алайы тагымы вя гюрджю сювариляриля битди. Вагиф атыны чевириб, йан кючялярля сарайа догру сюрдю. Гар дизя чыхырды, йоллар да эниш-йохуш иди. Сарайын онюндя гафиляни рус гошунунун мусиги дястяси вя гюрджю зурначылары гаршылады. Гафиля сарай дарвазасындан ичяри гирдикдян сонра Вагифин хейяти дахил олду. Мехмандар гёстярдийи йердя Вагиф вя адамлары атдан дюшдюляр. Вагиф джиловдарлары, зинпушчулары вя озю иля гётюрдюйю Сяфяри атларын йанында гойуб, озю ися бяйляр вя Мирзя Джамалла пиллякяндян артырмайа чыхды. Тяшрифатчы онлары хёрмятля гаршылайыб, гябул каллайысына апарды. Бютюн рус забитляри, гюрджю таватлары бу гиймятли халыларла дёшянмиш отагда иди. Йухары башда тахт гойулмушду. Иракли хан тахтын онюндя дурмуш, атрафыны ханзадяляр, баш кешишляр, вязирляри, айанлары бюрюмюшдю. Вагиф гёстярилян йердя отуруб, мярасими бёйюк марагла сейр эдирди. Рус забитляриндян бири иряли йерийиб, Иракли ханы Русийа химайясиня гирмяси мюнасибятиля тябрик этди вя сонра Петербургдан гёндярилмиш хядиййяляри бир-бир кичик забитлярдян алыб, Ираклийя верди. Няхайят гюмюш вя гызылла ишлянмиш джилдя гойулмуш фярманы тягдим этди. Иракли хан хядиййяляри айаг устя гябул эдир вя атрафдакылара верирди, йалныз тадж вя топпузу оз йанында мяхмяр йастыглар устюндя сахлатды. Чаричанын фярманы тягдим эдилян кими, дышарыдан йуз дёрд топ атяши эшидилди. Бу битдикдян сонра Иракли хан йедди оглуну вя ики оглан нявясини тахтын пилляляриндя гойуб, озю тахта чыхды вя орадан хядиййяляри тягдим этмиш рус забитиня тяшяккюр изхар этди. Бунунла мярасим битди, Русийа нюмайяндяляри бир-бир иряли гялиб, Иракли ханын алини сыхыр вя тябрик эдирди. Гюрджю таватлары вя мямурлар хёкмдарын алини опюрдю, бязиси хяйяджанындан аглайырды. Сыра Вагифя гялди, вюгарла ирялиляйиб, Иракли ханла ал-аля тутушду, вя бир аз айиляряк:– Адждадынызын тахтында пайи-гядим оласыныз! – деди. – Гарабаг хёкмдары фяхримиз Ибрахим Хялил хан али-хязрятля ийирми илдян бяри дост вя иттифаг минвалиля кечинмишляр. Иншаллах, ирялидя дя сядагят вя вяфадарлыгымызда пайдар оларыг. Иракли гашларынын алтындан Вагифи сюзяряк тюркджя деди:– Шякк элямирям! Достум Ибрахим Хялил хана мяндян чох-чох салам йетирин. Вагиф данышаркян онун нитгини тярджюман тахтын йанында дурмуш полковник Бурнашова тярджюмя эдир, о да Вагифи диггятля сюзяряк башыны тярпядирди. 
Мярасимдян сонра гонаглар йемяк отагына чагырылдылар. Гюрджю задяганларындан бири тулумбашы – тамада сечилди, дябдябяли зийафят башланды. Тулумбашынын тяклифиня риайят эдяряк чахырлар буйнуз гядяхляря тёкюлдю. Чарича Йекатеринанын шяряфиня нитг сёйляниб, айаг устя ичилди: дышарыда йеня дя йюз топ атяши ачылды. Икинджи гядяхи затиняджабятляри (мюахидяйя гёря Гюрджюстан падшахы бу унваны дашыйырды) Ираклинин саглыгына галдырдылар, алли бир топ атяши гурултусунда гядяхляр баша чякилди... Рясми гядяхлярдян сонра Вагифя сёзя верилди. Вагиф айага галхдыгда, тярджюман Бурнашова тяряф айилиб, Вагифин сёзлярини она тярджюмя этмяйя хазырлашды. Гарабаг вязири озюнямяхсус вюгар вя сойугганлылыгла люляляниб шал гуршагына гойулмуш тирмя кагызы чыхарыб ачды вя гёзял бир сясля охуду: Вях бу багын ня аджяб сярв диларяляри вар, Хяр тяряф тазя-ачылмыш гюли-ряналяри вар. Ачылыб тазя-тярю лалейи-хюмраляри вар, Йяни Тифлисин аджяб дилбяри-зибаляри вар, Эй кёнюл, сейр эля ким, тюрфя тамашаляри вар... – дейя башланан бу шеири аксяри тюркджя билян гюрджюляр бёйюк бир хявясля динлядиляр. Лакин шерин сону джюрбяджюр тяляггиляря сябяб олду: Вагифа, сяндя ки, йохдур билирям, зёхд-рийа, Шярт ихлас гяряк эйлийясян шимда ада, Эйля бу валийя, огланларына хейри-дуа: Сахласын онлары оз хифз пянахында худа! Хасил этсин ня гядяр дилдя тямянналяри вар! Бу парчадакы вали сёзю ан аввял Ираклийя хош гялмяди, чюнки инди артыг Иракли Иранын дёрд валисиндян бири дейил, Русийа химайясиня гирмиш мюстягил бир падшах иди. Бурнашов да мямнун галмады: Русийа гошунунун дябдябя иля Тифлися гирмяси, чарича Йекатеринанын дюнйайа сяс салмыш азямяти кичик Гарабаг ханлыгынын рясми мюмяссилинин нязярини беля джялб этмямишди. Бурнашов илк дяфя олараг шярг дипломатына, онун эхтийаткарлыгына раст гялирди. Тябии иди ки, Вагиф вали йериня падшах десяйди, бу сёзля Ирана гаршы олан алагяни позмуш оларды: бу да ки, хялялик, Гарабаг ханлыгынын файдасына тохунурду. О бири гюн Вагиф килсяйя гедиб, Ираклинин Русийа иля багланмыш мюахидяйя садиг галаджагына даир ичдийи анд мярасиминдя иштирак этди. Вагиф Тифлисдя ики хяфтяйядяк галды. О, Иракли ханла бир даха гёрюшмяди, чюнки мюахидя мюджябинджя Гюрджюстан падшахы йалныз полковник Бурнашовун васитясиля рабитяйя гиришя билярди вя Русийа мюмяссилинин мясляхяти олмадан хеч бир аддым ата билмязди. Ираклинин бу вязиййятиндян мямнун галмайан Вагиф рясми алями бурахыб, Тифлисин тамашасына далмышды. О инди йалныз бир шаир, бир хяссас гёзялляр ашиги иди. Килсядяки анд мярасиминдян даха чох орадакы бир гюрджю дилбяриня вурулуб галмышды. Бу дилбяря гаршы бяслядийи джошгунлугу о гюню бяйазына гейд эляди: Шаня вяш сейгял вериб зюлфи-бянёвшя нисбятя, Пярдя мютляг тутмайыб симавю-сядрю сурятя, Гыл тамаша гярдяня! Сейр эйля гяддю-гамятя! Гаш, гёз, гямзя, мяазаллах, дёнюбдюр афятя! Этмяйя дин мюлкюню йягма кялисадян чыхар! Вагифям, та ки, гёзюм онун саташды гашына, Истяди мехрабю-мянбярдян хяйалим дашына! Инди билдим ки, ня гялмиш Шейх Сянан башына, Йа будур ки, Тифлиси гярг эйлярям гёз йашына, Ол сяням вясли мянимчюн йа кялисадян чыхар!.. Вагиф Тифлис гёзялляринин няшясиля одланыб, шеир сямаларында сюзяркян, мехмандар гятирдийи хябярля ону йеня йеря кяшмякяш аляминя гайтарды. Иракли хан Гарабаг элчисининин полковник Бурнашовла гёрюшмясини тёвсийя эдирди. Вагиф Ираклинин тяклифини мямуниййятля гябул этди, гюн вя саат тяйин олунду. Вагиф Гарабаг ханлыгынын гюввятини нюмайиш этдирмяк учюн айрыджа бир дябдябя иля Бураншовун йанына гетди: гюмюш йяхяр-асваблы атыны минди, ики джиловдар атын башыны чякир, ики зинпушчу архадан йюрюйюр, силахлы нёкярляр дя гёзял Гарабаг атларыны сяйирдяряк онлары тяшйи эдирди. Сяфяр дя атыны габагджа сюрюб, йол верилмяк учюн хябярдарлыг эдирди. Вагиф бяйлярин гетмясини мясляхят гёрмяди, озю иля йалныз хейятин катиби Мирзя Джамалы гётюрдю. Вагиф Бурнашов йашайан эвин артырмасында исти кюркюню сойунду, нёкярлярдян бириси онун чийниня зогалы чухасынын устюндян бир самур 
хязли ипяк хиргя салды, бу гийафядя ичяри гирди. Бурнашов масасынын йанында айаг устя дурмушду, онун дизиня гядяр чякилмиш джораблары, инджя айаггабылары, бафталы гафтаны, хямайили, дёшюндяки хач вя илдызлар, няхайят, устюня киршан сяпилмиш хырда сачлы парик вя гырхыг узю Вагифя таныш да олса, ону тякрар марагландырды. Масанын архасына вурулмуш гиймятли халчанын устюндян Йекатеринанын ири рясми асылмышды. Вагиф рус чаричасынын шяклини илк дяфя гёрюрдю, о бу шякля отяри олараг бахды вя нязярини Бурнашова чевирдикдя бу ики симанын арасында бир охшайыш дуйду: гирдясифят, ала гёзлю Бурнашов да гадына, хюсусиля Йекатеринайа бянзяйирди. Нядянся Вагиф сезилмяз бир тябяссюмля: Мал йийясиня охшамалыдыр, – тюрк мясялини хатырлады. Бурнашов она йахынлашан Вагифя нязакятля ал вериб, масасынын габагындакы йумшаг сандалйада она вя катибиня йер гёстярди. Отурдулар. Тярджюман да гялиб отурду. Нязакят гябилиндян олараг бир сыра рясми сёзлярдян сонра, Бурнашов Йекатеринанын адалят вя мярхямятиндян, Тифлися гошун гёндярмякдя хеч бир истила фикриндя олмадыгындан, йалныз ахалинин асайиш вя бяхтийарлыгыны гюдмясиндян бяхс эдиб, асил мясяляйя кечди:– Биз мёхтярям хёкмдарыныз Ибрахим Хялил ханла да дост олмаг ниййятиндяйик. Мярхямятли чарича сизя дя химайяедиджи алини узатмаг истяйир. Хан йалныз бизим химайямиздя оз тахтында баги гала биляр. Вагиф бу сёзляри динляйир вя шярглиляря мяхсус шюбхя иля Бурнашовун инджя додагларына вя аг дишляриня тамаша эдирди. Бурнашов сёзлярини битиряр-битирмяз Вагиф башлады: Гарабаг ханынын Чингиз няслиня вя Аргун сюлалясиня мянсубиййятини, Шишя кими Шяргин ачары сайылан мёхкям бир галайа малик олдугуну, гюввят вя гюдрятини, Тябризя гядяр хёкмю йеридийини биряр-биряр сёйляйиб:– Алахязрят чарича иля дя, – деди, – дост кечинмяйя мюштаг вя амадяйик. Лакин... Бурада Вагиф бир аз дайаныб, джидди бир бахышла Бураншову сюздю вя сонра Ираклинин багладыгы мюахидяйя ишаря эдяряк, эйни шяраити Ибрахим Хялил ханын да мягбул тутаджагыны сездирди. Бурнашов гюлюмсяди. Бу гюлюмсямядя чар нюмайяндясинин бу шяраитя разы олмадыгы ашкар гёрюндю. Вагиф мясяляни анлады, лакин озюню она гоймады: Иран хадисяляриня кечди. Ибрахим ханын Иран тахтыны алиня алмасы кими эдилян тяклифляри сёйляди. 
Бурнашовун симасы йаваш-йаваш сяртляшиб, тякрар ачылды:– Сиз, – деди, – алахязрят чаричанын алиджянаблыгына, мярхямятиня инанмалысыныз. Сизин учюн бу мярхямят бёйюк бир немят ола биляр. Вагифин дя узю бир аз сяртляшди:– Мярхямят бёйюк немятдир, – деди, – догру буйурурсунуз, лакин мямлякятляр арасындакы ряфтар вя алагянин дя гайдалары вар. Бурнашов йеня этимад вя мярхямят мясялясини мейдана атды, чаричанын Крым ханына гаршы гёстярдийи адаляти дялил гятирдися дя, Вагифи гане эдя билмяди. Вагиф Иракли иля багланан мюахидяни нязярдя тутараг ишаряляр эляди, бу фикирлярин оз шяхси фикирляри олуб, Ибрахим Хялил ханын хяля гуйа ня ряйдя олдугуну билмядийини иряли сюряряк, Бурнашовун агзыны арады. Ахырда Бурнашовун хачпяряст Гюрджюстанына вя мюсялман Гарабагына башга бир нязярля бахдыгыны дуйуб, дилхор олду. Инди Вагиф бир даха эйни сёхбятя гайытмаг истямир, Бурнашовун чаричанын мярхямятиня хяср олунмуш сёхбятини дахили бир кинля динляйиб сусурду. Няхайят, Вагиф, Бурнашовун инадына джаваб олараг, тамамиля мясяляйя дяхли олмайан сёхбятляря кечиб, чар нюмайяндясини дилхор этди.  Вагиф Шишяйя гяляр-гялмяз Ибрахим ханын йанына гедиб, Тифлисдя гёрдюклярини вя эшитдиклярини нагыл эляди. Русларын гюрджюляря гаршы олан ряфтары вя Гарабагын шяртсиз вя мюахидясиз олараг Русийа тябяялийиня гирмяси тяклифи ханы одлады. Онун хямишяки кими йалныз чяняси дейил, бютюн вюджуду гязябдян титряди. – Йахшы, – деди, – бяс сян мяним гюввятими, Галанын мёхкямлийини демядин. Вагиф сакит сясля джаваб верди:– Хан, хамысыны сёйлядим... Хамысыны дедим, баша салдым... – Бяс ня олду. – Эля оз дедийини деди. Хан динмяди, лакин асябляри ичярисини сёкюб дагыдырды. Маша иля бухарыны гурдалайыр, дюшюнюрдю. Вагиф ханы сакит элямяк учюн:– Хан, – деди, – ит итин айагыны басмаз, дейярляр. Иракли хачпяряст, урус хачпяряст. Бизя гаршы кинляри вар. Бир дя ки, урусларын айаглары йер алыб: османлылары басдылар, Крымы алдылар. Бу галибиййят уруслары гудурдуб. Озляринин дя ки, низамлы гошунлары, топ-топханалары, дястгахлары йериндядир. Хан динмир, йеня титряк алляриля оджагы гарышдырырды. Бирдян айылан кими олду:– Алимяммядин далынджа адам гёндярмишям, гялсин гёряк мясляхятимиз нядир, – деди. Вагиф никбин бир сясля:– Хан, – деди, – уруслары йумшалтмаг учюн васитя чохдур: хялялик галаны бяркитмяк, тязя топлар алмаг, джяббяханамызы, сурсатымызы артырмаг лазымдыр. Хазырлыг гёрдюйюмюзю, шюбхясиз, эрмяниляр Тифлися хябяр апараджаглар. Гёряк ня олур. – Вагиф бир аз сусду сонра эхтийатла алавя этди:– Фятяли хан Аллах дейяндян деся, ня вар ки... Хан Фятяли хан сёзюндян тякрар гязяблянди:– О ганджыгын сёзюню данышма! – деди. – Онун ипинин устюня одун йыгылармы. О кафирдян дя писдир! Гапы ачылды, мирзя Алимяммяд ага ичяри гирди. Сойугдан бурну гызармышды, кирпикляри гыров багланмышды. Салам вериб отурду. Гызармыш аллярини бир-бириня чякиняряк сюртюр вя дюшюнджяли бир халда шишяляри торланмыш рянгин пянджяряйя бахырды. Хан машаны йеря гойуб, узюню саг тяряфиндя отурмуш Мирзя Алимяммяд агайа чевирди:– Тязя ня вар. – деди. Мирзя Алимяммяд ага итаяткар бир вязиййят алараг, аллярини дизляринин устюня гойду:– О гюнкю хябярдян башга, тязя бир шей йохдур: уруслар Агамяммяд хана кюлли хядиййяляр вя хялятляр гёндярмишляр. Аввял танымаг истямирдиляр, инди ня олубса гылыгланырлар. Алимурад хан Исфаханда мёхкям отуруб, Агамяммяд ханы танымаг истямяйир. Башбуг Садыг ханы мюзмяхялл эдиб, он сяккиз оглу иля бярабяр хялак эдибляр. Таджирлярин гятирдийи хябяря гёря, Фирянгистан Исфахана элчи гёндяриб, данышыг апарыр. Вагиф бу сёхбятляри динляйиб, тясбех чевирир вя дюшюнюрдю. Мирзя Алимяммяд сёзюню битирдикдян сонра хан Вагифин узюня бахды, бу ишаря иди: Вагифдян мясляхят сорушурду. Вагиф дикялди, гёзляри дирчяляряк од парлатмага башлады:– Хан, – деди, – бу хябярляр ону гёстярир ки, хяля Ирандан бизя азар йохдур – ит-итля далашар, йолчунун иши уванда дюшяр: мясяля урус мясялясидир. Эрмяни мяликляри вя кешишляри бурда оланларын устюня бешини дя артырыб, уруса йазырлар баг беля, бостан беля дейирляр, уруслар да инаныр. Урус иля олан мясяляни йолуна гоймаг лазымдыр. Гюввятя галса, биз баджармайаджагыг, бир тяряфдян озю, о бир тяряфдян дя Фятяли хан... – Вагиф дурухду, нядянся, бухарынын кянарына дюшмюш бир кёсёвю маша иля гётюрюб, аловун ичиня атды вя сёзляриня давам этди:– Тядбир ишлятмялийик... Иракли биздян чыхыб, урусун олуб, озюндян башгасы йадына дюшмюр. Бурнуну овмаг учюн Гянджяни вя Иряваны онун алиндян чыхармалыйыг. Сюлейман паша иля алагяйя гирмяк лазымдыр. Омяр хан хюджума хазырланмалыдыр. Ханлыгы алиндян алынмыш Агасы хана кёмяк вермялийик Шамахы ханы Мяммядхясянин устюня гетсин; билирсян ки, Фятяли ханын гызы Мяммядхясянин оглундадыр, гохумлуг васитясиля Фятяли хан Ширваны идаря эдир. Шяки ханы Хаджы Абдилгядир дя диндж дурмайыр, о да Фятяли ханла албирдир. Буна гаршы да бир чаря тапмалы... Бу тядбирляр гёрюлмяся, башымызы саламат сахлайа билмяйяджяйик. Хан дюшгюн бир сясля:– Абдилгядир... Абдилгядир... – дейя башыны тярпятди вя йаныглы деди:– Кимя инанасан ки! Дуз-чёряк хятири галмайыб ки.! Бу Абдилгядир годуг Мяккя зийарятиндян гайыдыб, Кюрюн гырагына, Дардоггаза сыгынмышды. Билмирди башыны хара дюртсюн. Гумуг ханы Мяммяд гялиб гардашы Агакиши ханы олдюрюб, Шяки ханлыгына йийялянмишди. Гардашы оглу Хюсейн хан Агасы хандан кёмяк алды. Мяммяд ханы говуб, Шякидя хан олду. Бу Абдилгядир годуг йаныма адам йоллады, йалварды. Йазыгым гялди... Хям дя, дедим, Фятялийя йагы олар. Кёмяк гёндярдим, Шякийя хюджум эдиб, гардашы оглу Хюсейн ханы богдуруб, йериндя отурду... Бунун авязиндя инди мяня йагы олуб... Эх, ай ахунд, инсанын узю дёнюк олурмуш! Вагиф гюлюмсюндю:– Хан, – деди, – дюнйанын хямишя ишляри беля олмуш, беля дя оладжаг! Зор вя хийля! – гярдиши-дёвранын бюнёвряси зор вя хийлядя йогрулмушдур. Инсафа сыгмаса да, белядир! Хаджы Абдюлгядирин охдясиндян йеня йазыг Хюсейн хан Мюштагын оглу Мяммядхясян хан гяля биляр. О вахтдан бяри бурада бош бекар гязир. Сабах амр эля, гетсин Джар тяряфдя гошун тядарюкюня дюшсюн. Вагифин тяклифи ханын хошуна гялди. Хаджы Абдилгядир хан Дардоггазда гошун топларкян Шяки хёкмдары Хюсейн хан Мюштаг оглу Мяммядхясян ханы Абдилгядирин йанына гёндяриб, барышыг тяклиф этмишди, о да гардашы нявяси олан Мяммядхясян ханы тутуб, голубаглы олараг Шишяйя гёндярмишди ки, Ибрахим хан ону тяляф этсин. О вахт Вагифин мясляхятиля Мяммядхясян хан олдюрюлмяди вя Абдилгядир ханы разы бурахмаг учюн Мяммядхясян ханын кёйняйи гана булашдырылыб, она гёндярилмишди. Инди Вагиф вахтиля саг галмасына сябяб олдугу Мяммядхясян хандан истифадя этмяк истяйирди. Мюшавиря гюрубдан бир-ики саат кечяня гядяр давам этди, Вагиф иля Мирзя Алимяммяд хандан айрылдылар. Хан бухарынын кянарында тяк галараг, йеня машаны алиня алыб, оджагы гурдаламага башлады. Гараваш йаваш аддымларла она йанашыб:– Хан саг олсун, хансы отагда сюфря салым. – дейя интизарла дайанды. Сарай адятинджя хан хансы арвадынын йанында шам элясяйди, орада да геджялярди. Одур ки, гараваш хяр ахшам ханын ряйини билмяли иди. Хан гараваша бир нечя санийя джаваб вермяди, сонра титряк сясля:– Чёряйими бурада йейяджяйям, – деди. – Нёкяря де, бухарыйа одун атсын! Гараваш тязим этди:– Баш устя, – дейиб чыхды. Шамдан сонра хан йеня озюню чыртхачыртла йанан бухарынын йанына вериб отурду. Аввял йемяйин тясири олмалыдыр ки, бир аз сакитляшмишди, сонра гет-гедя йеня асябиляшди. Вагифин Тифлисдян гятирдийи хябяри тякрар-тякрар хатириндян кечириб од тутуб йанды: Мян дяфялярля кёмяк вериб, дардан гуртардыгым Ираклийя тадж гялсин, пешкяшляр гялсин... Мяня дя шяртсиз-шюруртсуз тябяялик тяклиф олунсун.! Мян бу гюня галмышам. Мян Пянах ханын оглу, Аргун хан овлады... Бютюн Азярбайджан ханлары мяним мясляхятимля иш гёрсюн, мян кафиря бойун айим, гул олум. Фятяли ганджыг, эля дюшмянчилик! Галсын сяннян мянимки... Абдилгядир годуг да айаг галдырыр. Бунлар хамысы о дёнюк Ираклинин ишидир. Йедин Ирявандан вя Гянджядян гялян тюмянляри!.. Бу одун ня йахшы йаныр... Дямиргаранын йахшы кёзю олур. Бу йемишан да эля тюстю верир – ня истиси вар, ня оду. Ах нейляйим, алимдя имкан ола, Гурбанын кюлюню гёйя совурарам. Шякинин йериндя арпа акдирярям. Шам да тез арийир... гёрясян, пийи нядян гайырырлар. Чохдан башлар йериндян ойнамайыб. А кёпяк ушагы мяликляр!.. Саатларла давам эдян гарышыг фикирляр Ибрахим ханы мяшгул этди, асябиляшди, йухусу тамамиля гачды. Няхайят, онун агырлашмыш башына бир йюнгюллюк гялди, санки чыхылмаз йолда бир ишыг гёрюнюб ону чятинликдян гуртарды. Хан Вагифин тядбирлярини йадына салыб сакит олду. Бирдян асяби бир гюлюш онун вахимяли чёхрясиня бир хялимлик сачды. Бу, саатларджа чякдийи узюнтю она йерсиз вя гюлюндж гёрюндю. Хан айага гал
хыб, асняди, она бир гярняшмя гялди. Гярибя бир титряйиш бютюн вюджудуну гаплайыб кечди. Шамдана бахды, шамын сон шёляси аловланараг джызылты гопармышды. О бири шамдандан бир шам гётюрюб, йандырды вя джызылдайан шамын узяриня басды. Тамамиля сакит иди. Шамданы гётюрюб, отагдан чыхды. Бир дя чёндю, диварын дибиндя дик дурмуш пишхидмяти сюздю:– Шамлары кечир, гет йат! – дейиб хярям даирясиня кечди. Мяммядхясян аганын анасы хор-хор хорулдайырды. Хан кечди. Гарадаглы Шахнися ханым узюню дивара чевирмишди, йухуда иди. О бири отаг Мялик Шахнязярин гызы Хюрзадын иди. Ондан сонракында Шахверди ханын гызы Хуршуд бяйим йатырды... Хан бу йашлы арвадларынын йанларында галмазды. Инди дя диггят вермяйиб кечди. Унгютлю Аллахйар бяйин гызынын йорганы дюшмюшдю. Хан дюзялдиб, йеня кечди. Гетдикджя шам арийиб, бармагларында донурду. Гянджяли Джавад ханын баджысы Тутубяйим аг биляклярини башынын алтына гойуб, сакит йатмышды. Хан айаг сахлайыб, эхтираслы бахышла ону сюздю. Ишыг Туту бяйимин узюня дюшдюкдя, гёзлярини ачды. Шюурсуз бир бахышла хана тяряф чеврилди, гярняшяряк гюлюмсяди. – Ай хан, индийятян хяля йатмамысан. – дейя башыны галдырды. Ири хёрюйю илан кими, аг йастыгын устюндя гыврылды. – Гял гёрюм, йягин ушюмюсян. Хан Туту бяйимин йан тяряфиндя отурду. Туту бяйим шамданы алды, халынын устюня гойуб, ханын сойуг аллярини долгун дёшляриня басды. Хан хош бир хярарят дуйараг няшялянди. Туту бяйим охшайыджы ширин сясиля:– Нийя йатмамысан. – дейя сордугда, ханын йараларыны тязяляди. Йеня Тифлис, Губа, Шяки бир-бириня гарышараг, бютюн агырлыгы иля онун узяриня тёкюлдю. Хан джаваб вермядян аллярини арвадынын атяшин синясиндян айырыб, дик галхды. Йеня шам алиндя олараг хярям даирясини долашмага башлады... Авар ханы Омярин баджысы Бикя ага бюзюшюб, йатагын ортасында галмышды... Сонра нахчыванлы Ругашын, таглы Сонанын, Дызаг мялийинин гызы Хатайын, Бяхмянли Хядиджянин, Сарыджалы Мюрясса ханымын вя башгаларынын отагларындан кечиб, сон отага чатды. Хяр йери халы, халча, джеджим вя ипякля бязянмиш бу отаг Шишя сёвдягяри Хаджы Кяримин гызы Анаханыма тяхсис олунмушду. Анаханым Ибрахим ханын ан йени арвады иди. Он алты-он йедди йашларында, атли-джанлы бир гыз иди. Хан отага гирдикдя гюлаб ийи ону мяст эляди. Титряк али иля шамданы йухары галдырыб, ипяк йорган алтында узанмыш Анаханымы сейр этди: йорганын бир тяряфи сюрюшюб халынын устюня дюшмюшдю, гызын дышары чыхмыш сол дё
шю гар кими агарырды: гара кирпикляр даиряляняряк хяфиф кёлгя салмышды: тотуг йанаглар дан йери кими парыл-парыл йанырды... Хан алини белиня атыб, титряк бармаглариля шал гуршагыны ачмага башлады...  Хан сяхяр тездян ойанды. Анаханым геджя онун йухуда агыр инилтисини дяфялярля эшитмишди: Бурнашов ханын йухусуна аждаха сифятиндя гириб, онунла богушмуш, нечя йериндян йараламышды. Бу йараларын агрысы хяля дя джанындан чыхмамышды. Ичярисиндя санки бир шей узюлмюшдю, бютюн атрафында гёрдюкляри она тохунуб гыджыглайырды. Хан диван отагына гялиб, орада тякбашына отурду. Бу йахшы аламят дейилди: ханын гязяблянмясини бютюн сарай эшидиб, титрятмяйя дюшдю. Тялхяклярин далынджа адам гёндярилди, мяшхур Лотуоглу чагырылды, хямишя ханын кефини о ачарды. Шяхярин бютюн мязяли адамлары бурайа топланылды. Мяджлис тамам олдугдан сонра Лотуоглу мяджлисин ортасына чыхыб дурду. Хамынын гёзю онда иди. Бирдян бир адябсизлик эляди, сонра хана бахараг:– Сяси чыхмыр, барыты ням чякиб, – дейя гюлдю. Мяджлис дя ханын кефини ачмаг учюн гагганаг чякди. Ханын узюндяки гырышларын бири дя ачылмады. Лотуоглу тялхяклярдян бириля саггалдан финджан ойнайыб, гюл вурду:– Уддум! – дейя гышгырды. Мюаризи:– Хяля удмамысан, саггалым йериндядир, – дейя отагдан гачыр, Лотуоглу да ону говурду. Орталыгда домбалаг вуруб, джамааты гюлдюрюрдюлярся дя, хана тясир этмирди. Няхайят, Лотуоглу мюаризини йеря йыхыб, чыгырда-чыгырда саггалыны гырхыб, гуршагындан асдыгы дясмала йыгды. Бунларын хеч бири Ибрахим хана тясир этмяйирди: тез-тез йанында дуран Шахмяммядя амрляр верир, шяхярдя дикбашлыг эдян адамлары зиндана атдырырды. Сарайы бюрюйян вахимя шяхяри дя бюрюмяйя башламышды: адамлары шишя чякяджякляр, гуршуну аридиб богазына, даглайыб башына тёкяджяклярди: гызылгушлара бу гюн йем верилмясин дейя буйурулмушду, онлар дири инсан атиля дойруладжагды... Тялхякляр хан гязябинин онюню алмага вар гюввялярини сярф эдирдилярся дя, бир нятиджя чыхмайырды. Лотуоглу бир кяляк дя дюшюндю: гюрурла кечиб, йухары башда ханла йанйана отуруб, гашгабагыны тёкдю. 
Тялхяклярдян бирини йанына чагырыб:– Гязябим тутуб, кефими ачмасаныз хамынызы йумуртлададжагам, – дейя Ибрахим ханын тяглидини чыхармага башлады. Тялхякляр бютюн кяляклярини мейдана гойдулар: ит кими хюрюшдюляр, чаггал кими улашдылар, банладылар, ангырдылар, кишнядиляр... Ханын халына тяфавют элямяди. Лотуоглу гязябли сясля: Гязябим гюл вурур, бу саат йумуртлайын! – дейя гышгырды. Ийирми-отуз тялхяк орда-бурда чёмбялиб, гагганаг вура-вура йумуртламага башладылар. Арада бир адябсизлик эдиб:– Хяля харасыдыр, гёр сонрасы нядир! – дейя хырылдашдылар. Хан йеня аввялки вязиййятдя отуруб, гёзляриндян илдырым шыгыйырды. Бу аснадя Ханмяммяд гялиб, чыхды. Отурар-отурмаз, аллярини олчяряк гоншусуна бир шейляр нагыл элямяйя башлады. Ханын гязябли гёзляри онда иди. Бирдян:– Ханмяммяд, ня нагыл эляйирсян. – дейя гышгырды. Озлярини хан мяджлисиндя сярбяст апаран тялхякляр беля горхуларындан гынларына гирдиляр. Ханмяммяд джюрятсиз бир сясля:– Хан саг олсун, – деди, бир йуху гёрмюшям, ону нагыл эляйирям. – Ня йуху. Бяркдян де, мян дя эшидим. Ханын тяклифи мяджлися бир тясялли олду. Чюнки Ханмяммяд дяфялярля ханын гязябини сёндюрмюш бир адам иди. Бу дяфя дя нагыл эляйиб, ханы гюлдюряджяйиня умид эдирди. – Хан саг олсун, – деди, – бу геджя йухуда гёрдюм ки, гуйа сян мяни диванхана габагында асдырдын. Мехралы бяй булагында йудуртдун. Датялябин алтында да басдыртдын. Хан чёнюб Шахмяммядя бахды, Шахмяммяд хямян тязим эдиб, она йанашды: Шахмяммяд, джяллада тапшыр, сянин бу ахмаг гардашыны диванхана габагында ассын, Мехралы булагында йусун, Датялябин алтында да басдырсын. Шахмяммядин диван отагындан дышары чыхыб, ичяри гирмяси бир дягигя чякди: гырмызы гейимли джялладлар гялиб Ханмяммяди апардылар...    Вагифин йол йоргунлугу хяля джанындан чыхмамышды, кечдийи дагларын шахтасындан зёкям дя олмушду. Онун учюн хяля йатагында узаныб, Фюзулинин мюталиясиля мяшгул иди. Фюзулини дяфялярля охумушду, йеня истирахят заманы ону алиндян йеря гоймазды. Годжа ляля айагынын уджунда ичяри гириб:– Ага, сяни гёрмяк истяйирляр, – деди. – Кимдир. Ляля уркяк сясля джаваб верди:– Ага, дейясян, ханын йеня гязяби тутуб... Вагиф мясяляни о саат анлады, джялд гейиняряк:– Чагыр каллайыйа гялсинляр, чёл шахтадыр! – дейя ляляйя тяряф йёнялди. Ляля йаваш сясля:– Ага, каллайы тутмаз, джамаат тамам тёкюлюб гялиб, – дейя кянара чякилди. Вагиф артырмайа чыхыб, гёрдю ки, хяйят, пиллякян, артырма – хяр йер адамла долудур. Бир чох гуджагы ушаглы арвад озюндян гедиб, гарын устюня сярилмишди. Вагиф бу мянзяряляря алышыг идися, уряйи санджды. Лакин захири сойугганлылыгыны сахлайараг, риджайа гялянлярин бир-икисини ичяри чагырды. Дярдлярини динляди: адамлары зиндана атылмышды. Вагиф сакитджя:– Иш белядир – дейиб, бир аз изтирабыны тохтатды: бир отуз-гырх адам аг кяфян гейиб, али гордалы сарайын хяйятиня гялярсиниз, мян сизя инди бирики зикр веряджяйям, ону охуйуб, башынызы горда иля йарарсыныз. Сонрасы иля сизин ишиниз йохдур, бу саат озюм сарайа гедяджяйям. Вагиф бу гёстяриши вердикдян сонра пянджярянин ичиндяки дёшякчянин устюня чякилди, бир парча кагыз гётюрюб йазды. Сонра кагызы бюкюб верди:– Бах башынызы йараркян буну охуйарсыныз. Ди гедин, дедийими тез эляйин, мян дя гялирям. Вагиф диванхана габагындан кечиб, сарайа гедяркян йазыг Ханмяммяди дар агаджындан асылы гёрдю. Гарлы кюляк онун мейитини хавада тярпядирди. Атрафа бёйюк бир издихам топланыб, джялладларын оджаг галайыб, адам чякмяк учюн шиш хазырладыгларына тамаша эдирди. Вагиф сарайа дахил олдугда Ибрахим ханын гязяби хяля сойумамышды: дарга, мизандар, амр-бя-мяруф хюзура чагырылыб, онлардан джязаланмаг учюн адам тяляб олунурду. Шахмяммяд Ибрахим ханын буйруглары алтында шашыб галмышды; дашгялбли дя олса, гардашы Ханмяммядин асылмасы ону сарсытмышды. Вагиф салам вериб, йухары баша кечди. Салама джаваб олараг ханын йалныз додаглары тярпянди, сяс эшидилмяди. Вагиф бир кялмя беля данышмайыб, мяджлисдяки тялхяклярин шит хярякятляриня аджы бир истехза иля тамаша эдирди. Бирдян ачылыб-ортюлян гапыдан зикр сяси эшидилмяйя башлады: Кярбялада олмадыг, Шюмри-сянани олдюряк. Паря-паря эйляйяк, Эвлади-Хейдяр ганлысын. Ку Хюсейнимя Ва Хюсейнимя Хана хябяр гялди. Хан хейрятля Вагифин узюня бахды, Вагиф дя узюндя эйни ифадяни гёстярмяйя чалышды. Хан артырмайа адам гачыртды, хеч кяс бу ахвалатдан баш ача билмяди. Джошгун зикр сяси айдын эшидилир, уряйя вахимя салырды: Эй йезид, бихяйа! Рузи-аза ва хясрята! Нури чешми- Мюстяфа Албяття, истяр ганлысан! Ку Хюсейнимя! Ва Хюсейнимя! Вагиф ханын тамамиля дяйишдийини гёряряк:– Хан, зяхмят чякин, гёряк нядир, – деди. Дуруб артырмайа чыхдылар. Аг кяфянли адамлар зикр дейиб, башларыны горда иля йарырдылар. Гана булашмыш кяфянляря баханда адамы дяхшят бюрюйюрдю. Ханы гёрджяк сясляр даха да уджалды: Ол дямдя Фатимя Гяляджяк гийамятя, Алдя сяри-Хюсейн. Гуйа Хюсейн олюб, Матям сядасы вар Эй вай! Бя дяшти- Кярбяла! Ку Хюсейнимя! Ва Хюсейнимя! Ган сюзюлян додаглардан гопан бу джошгун зикр ханы илийиня гядяр сарсытды, титряк сясля Вагифя йёнялди:– Ахунд, сян охумуш адамсан, бу нядир. – деди. Вагиф дясмалыны гёзляриня басыб, аглар бир сясля:– Хан саг олсун, – деди, – Кярбялада шяхид олмуш имам Хюсейнин йолунда... – Вагифин сяси гырылды. Хан хёвлнак сорушду:– Ня хахишляри вар. – Хан бугюнкю дустагларын тахсырындан кечмяни истяйирляр... Хан, имам Хюсейн эшгиндян кечмяк олмаз!.. Диндар ханын гёз йашлары саггалы ашагы ахырды:– Ахунд, – деди ня билирсян эля, гюнаха батмайым! Вагиф башыны артырма сюрахисиндян ашагы саллайыб, севиндж сезян бир сясля:– Ай джамаат, – деди, – хан бугюнкю дустагларын тахсырыны имам Хюсейня багышлайыр. Гедин, ханын омрюня дуа эляйин! – Саг олсун! Омрю узун олсун! – дейя эшидилян сясляр хяйятля бир олду.  Вагиф йеня алини атыб, финджаны галдырдыгда узюк алтындан чыхды:– Мирзя Алимяммяд, деди, – йеня гюл вурдум! Хяля кий ишляр йахшыдыр. Ляля мяджмяйини галдырыб, йенидян финджанлары дюзмяйя апарды. Хаванын титрямясиндян шамын шёляси пийи йаламага башлады. Мирзя Алимяммяд:– Эля мямлякят ишляриндя дя гюл вурмусан, – деди. – Неджя. – дейя Вагиф Мирзя Алимяммяд аганын узюня бахды. Мирзя Алимяммяд джидди бир сясля:– Ахунд, – деди, – догру арз эляйирям. Сянин бютюн тядбирлярин йерини алыр. Хюсейн бяй гошун йыгыб, Ираклинин найибини Гянджядян говуб. Иракли, дейирляр, бярк ал-айагдадыр. Бурнашовдан гошун истяйиб. Гошун да сурсат истяйир. Ираклинин ня сурсаты вар, ня пулу. Ираван ханы да ки, бадж вермяк истямяйир. Мяджмяйи йенидян гойулмушду. Вагиф гюляряк Мирзя Алимяммядин узюня бахды:– Ня верярсян, йеня гюл вурум.! – деди. – Ня истярсян! Вагиф алини атдыгы иля узюйю чыхартдыгы бир олду. Мирзя Алимяммяд хейрятля:– Бу аг олду, – деди. Вагиф зарафатла:– Йяни Ираклинин хярякятиндян дя аг олду. Дейир оз ишими дюзялдярям, сизи дя гёздян саларам. Бу да ийирми иллик достлугун нятиджяси! Ибрахим хан она ня кёмякляр элямяди.! Инди дейир, Галанын гапысыны ач, уруслар гирсин, эрмяни мяликлярини башыныза ага тиксин... Мирзя Алимяммяд алини бухарыда гыздырараг:– Бу онун хам хяйалыдыр! – деди. Вагиф дя финджан ойунундан чякилиб, бухарынын габагына салынмыш сюфрядян бир ики тут гурусу гётюрюб агзына атды, сонра гызынараг:– Гёряк, – деди, – Муса Солтан ня хябяр гятиряджяк. Русийайа биринджи дяфя кагыз апаранда йахшы хябяр гятирмишди. – Бу дяфя дя гятиряр. – Ня дейим, – дейя Вагиф дюшюндю:– Бизим шяртляри гябул эдярлярми. Йаздым: химайяйя хазырыг, анджаг хан йериндя галаджаг, дахили ишляримизя гарышылмайаджаг, Гарабаг торпагынын да дяджи позулмайаджаг. Мирзя Алимяммяд:– Шяртляримизи гябул этмясяляр, – деди, – ня итиририк. – Хеч ня! Биз мясяляни узатмалыйыг, гёряк бу ишлярин ахыры неджя олур. Урусларын гялмяси бютюн Иран вя Османлы мямлякятини вялвяляйя салмышдыр. Гёрмюрсян, Сюлейман Паша ня йазыр, дейир: Урусун Тифлися гялмяси бир оддур ки, сизи дя, бизи дя йандыраджаг... Вагиф сёзлярини кясиб, гюлдю. Мирзя Алимяммяд хейрятля она бахараг деди:– Дейясян, йадына ня ися дюшдю. Вагиф зарафатлы гюлюшюндя давам эдяряк:– А киши, ня вахт бир йеря гялдикми, эля бу джан сыхан сёхбятлярдян ал чякмирик. Вагиф бурада бир аз дайаныб, дярин бир тявяккюлля сёзюня давам этди:– Мирзя Алимяммяд, мяня эля гялир ки, джяхд чарыг йыртар – догру мясялядир. Бизим сяйимизин мянасы вар, амма тясяввюр олунан гядяр йох. Гярдиши-зяманянин чай ахыны кими бир ахыны вар, бу ахыны дяйишсян дя, ахын ахынлыгыны гёстяряджяк. Мян-сян, о-бу ахынын гаршысында хеч мянзилясиндядир. Азярбайджан ханлары бир-бириля вурушур, ряйасят учюн ата оглуну, гардаш гардашы олдюрюр, бир-биринин гёзлярини чыхарыр, элимиз, улусумуз ханларын кефи учюн гырылыб гедир: ханыманлар йаныб кюл олур... Бу фялакятя гаршы уряйимиз чатласа да, габагыны алмагдан аджизик! Бунун учюн озюмюзю узмямяли, гялбдяки йаранын сызылтысыны унутмаг учюн бир аз да айлянмялийик. Дейирям, нёкяри гёндярим шярбаф Казым гялсин, онда гярибя сёхбятляр олур, бир аз десин, вахты хош кечиряк. 
Ляля чагырылды, нёкярлярдян бири фаныс гётюрюб, Казымын далынджа гетди. Казымы йатагдан дургузуб гятирмишдиляр. Гапыдан гиряр-гирмяз:– Хейр ола. – дейя гюлдю. – Хейр олмамыш ня вар, буйур айляш! Казым отурду. Сюфрядяки тут гурусуна, гоз ляпясиня бахыб, гюлюмсяди. Вагиф:– Буйур, йе! – деди. Казым ришхяндля:– Нахчыван йемиши оланда биз йаддан чыхырыг. Гоз ляпяси оланда мяни чагырырсан, билирсян ки, дишим йохдур. Вагиф этираз элямяк исятяди, Казым онун сёзлярини кясиб, бир мисал сёйляди:– Бир гюн, – деди, – Молла Нясряддин йатыб йухуда гёрдю ки, пул пайлайырлар, хамыйа аг пул вердиляр, буна гара пул. Молла аджыгланыб гышгырты салды. Оз сясиня йухудан айылды. Овджуна бахды, гёрдю овджу бошдур. Гёзлярини йумду деди: Зяряр йохдур, гара пул да олса олар, верин гялсин. Инди, ахунд, эля гоз ляпясиня дя разыйам, верин гялсин. Вагифля Мирзя Алимяммяд угунуб, гетдиляр. Казым да бошгабдан бир гоз ляпяси гётюрюб, агзына атды. Вагиф гюлгяз дясмалы иля гёзляринин йашыны силяряк, Казыма бахыр, ондан йени бир лятифя эшитмяк истяйирди. Казым ися гоз ляпясини бу ангиндян о бири ангиня апарыб, ону азмяйя чалышырды. Вагиф истехза иля:– А Казым дадаш, дейясян, дяйирманын кардан дюшюб. – деди. Казым:– Дяйирман башына ня кюл тёксюн, – деди, – арпа джады уйютмякдян халдан дюшюб. О гядяр арпа чёряйи йемишям ки, кючядя эшшякляря: Тоггуш! – дейилиб, дайандырылдыгда, мян дя дайанырам. Бу сёзюн дя кяскинлийи Вагифя хош гялди; зарафатла:– Казым, – деди, – сяня сёз чатдырыла билмяз. Нахаг йеря ханын кефи тутуланда имарятя гялмирсян. Билирсян, бол хялят-барат аларсан. Казым мютявази бир халда башыны ашагы салыб, аллярини овушдурду:– Ахунд, башына дёнюм, касыб адамыг, имарятдя ня ишимиз вар! Бяс эшитмямисян ки, хан иля бостан акянин тагы чийниндя битяр. 
Мирзя Алимяммяд ага чох эхтийатлы бир дёвлят адамы олдугу учюн Казымын бязи ишаряляриндян хошланмады. Сёзю дяйишмяк учюн, бухарынын сёнмясини алиндя бир бяханя этди. – Ахунд, атяш дейясян, бизя вяфасызлыг гёстярмяк истяйир, – дейя бухарыны гёстярди. – Хяр шейин чаряси вар! – дейя Вагиф ляляни чагырыб, бухарыны тязядян галатдырды вя шамданын да шамыны тязялятдирди. Сонра ляляйя чёняряк деди:– Ляля, ушаглара де, бир йахшы халва чалсынлар, геджя узундур, отураджагыг. Казым гюлюмсюняряк, хяйатында баш вермиш бир хадисяни хатырлайыб башлады:– Халва дедин, йадыма бир ахвалат дюшдю. Ирандайам, джаван вахтымда, дава эляйирям. Ахярин йанында мяни асир апардылар. Хюлася гялдик чыхдыг Ахяря. Мяни бир хана сатдылар, она нёкяр олдум. Мялум олду ки, бу ханын озю Джаваншир элиндяндир... Вагиф онун сёзлярини кясяряк:– Демяли, гохум чыхдыныз, – дейя гюлдю. – Хя, гохум чыхдыг. Озю дя мяним кими: азаджыг ашым, агрымаз башым – дейянлярдян иди. Бир баладжа мюлкю варды, ондан доланарды. Давашава иля иши йох иди. Бютюн варыны-йохуну мязяли адамлара йедирярди. Нёкярин дя мязялисини севярди. Бир гюн бу, пиллякянля эйвана чыхар, мян дя бунун далынджа. Пиллякянин ортасында бунун будундан бир чимдик гётюрдюм. Аджыглы дёнюб, узюмя баханда дедим: Хан, багышла эля билдим, ханымындыр. Буну эшидяр-эшитмяз гагганаг чякиб, гюлдю. Деди: Бах, инди хошума гялдин. Харалысан. Дедим: Гарабаглы Деди: Ора нийя Гарабаг дейирляр. Дедим: Чюнки хяр шейимиз гара баглыдыр, бир кяс иля хагг-хесабымыз да оланда, гарын устюня йазырыг, мёхкям галсын. Хан йеня гюлдю, деди: Сянин бу гюнкю тягсирини да гара йаздым. Гет! Пиллякянин ашагысына эниб, дайандым. Дедим: А хан, баша дюшмядим, мяним тягсирими гара йаздын, йохса гарын устюня йаздын. Хан йеня гюлдю, амма гюлюшю хошума гялмяди. Горхдум. Дедим, ханды, онун тярси, аванды олмаз, аджыгы тутуб, башымы вурдурар. Бирдян багырды: Итил бурдан! Сянин халваны чалдыррам, – дейиб, устюмя шыгыды. Дедим: Хан, чохдан итилярдим, амма дарваза баглыдыр. Ханын кефи тязядян ачылды, гюля-гюля деди: Ай гядя, сян чох хяллям-гяллям адама охшайырсан. Мяндян ня истяйирсян де верим, тяки чых гет. Мяни хатадан сав! Дедим: Мяни азад эля, озюмю дя Араздан кечиртдир, оз йурдума гайыдым. Хан дюшюндю. Сонра разы олду. Джибимя дя пул гойуб, мяни йола салды. 
Вагиф гюляряк деди:– Демяли, мязялилийин хошуна гялмяйиб. – Йох, хан чох арвад горуйан адам иди. Гёрюнюр, мяним зарафатымдан хясляди. Мян дя гясдян элядим ки, мяни азад элясин. Халва гялди, йанында да Дызаг бугдасынын йухасы. Зяфяранын ийи дамага чёкюрдю. Казым дёрд гёзля халвайа бахыб деди:– Бах олюйя дяйся дириляр – буна демишляр. Вагиф су сяпилиб, йумшалдылмыш йуханы кясиб, арасына халва гойагойа:– Гёрюм, – деди, – халвадан сонра няляр нагыл эляйяджяксян. Зяфяран ахы гюлдюрян олар. Казым халвадан ири тикяляр вуруб отюрюр, гёзляриня ишыг гялирди. Агзыны мырчылдада-мырчылдада деди:– Ахунд, адам гюлдюрян дедин, йадыма бир ахвалат дюшдю. Ардябилдяйям. Пайызын палчыглы гюнюдюр. Бисти узюня дя хясрятям. Кючядя алчаг бойлу, чяп гёзлю бирисиня раст гялдим. Дедим: Бу мяхяллянин ады нямянядир. Эля буну дедийими гёрдюм... Мяня джумду-ня джумду! Папагым башымдан дюшюб, башдан айага палчыг олду. Демя бу адама Бу мяхяллянин ады нямянядир. – дейяндя аджыгы тутармыш. Мян догрудан сорушардым, бу зарафат хесаб эдиб. Хюлася, папагымы башыма гойуб, гедирям, гёрдюм, бир хяйятя адамлар гириб-чыхыр. Бирисиндян сорушдум ки, бурада ня вар, деди ки, адам олюб. Дедим эля йахшы олду: гедим хям башсаглыгы верярям, хям дя эхсан пловундан йейиб, гарнымы дойурарам. Ичяри гириб, отурдум. Бир дя бахырам, мяджлисдян дуруб гедянляр йаныма гялиб, мяня башсаглыгы верирляр. Лап мяяттял галдым. Дедим, йа бу шяхярин ахли дяли олуб, йа мян... Демя, бу шяхярдя адамы олянин папагына палчыг сюртярмишляр ки, тязийядар олдугу билинсин. Папагым палчыглы имиш дейя мяни тязийядар билибляр... Сонра о гядяр гюлмюшям ки... Сёхбят геджянин йарысына чякди вя геджянин йарысына кими дя Вагиф Казымы сёйлядиб, гюлдю.  Бахарын севимли гюняши гюнорта йериня гялмишди. Лакин гюняшдя этибар гёрюнмяйирди: йердян буг галхыр, дагларын башы думанланыр вя уфюгляр булашмага башлайырды. Бир аз сонра харданса гёйю гара булудлар гапамага башлады, гюняш гейб олду, хава гаралды. Узагдан гурул
дайараг гялян шимшякляр шяхярин устюндя шаггылдайыб, хара ися дюшдю. Санки гёй дя шюшя пянджяря кими онун архасынджа гырылыб, чилик-чилик олду. Тахтапушлара вя дамлара тёкюлян долунун нярилтисиндян шяхяря бир вахимя чёкдю. Сафдил Телли долунун онюню алмаг учюн саджайагыны айаглары йухары, газаны узюгойлу чевириб, хананын устюндя отурду вя илмя вуран Гюлназы тялашла чагырды:– Ай Гюлназ, сян дя хана тохумага вахт тапдын, – деди. – Сян анайын илкисян, гял йедди долу гётюр, дишля, долу йараланыб кясилсин. Гюлназ гюляряк йериндян джялд галхды, иплярин бойаларына булашмыш бармаглары иля артырмайа атылмыш долулардан гётюрдю, дишляйиб, атмага башлады. Долу шиддятля тёкюр, агаджларын йарпагларыны, чагала мейвялярини вуруб, йеря салырды. Теллинин анасы тез-тез кялмейи-шяхадят дейиб, тясбех чякир вя дейирди:– Танрынын гюдрятиня шюкюр, агаджларда мейвя галмады, гёрясян йеня харда нахаг ган олур ки, бяласыны чякирик. Гёй бир дя шаггылдады, архасынджа эшидилян гурулту далгаланараг узаглашды. Булудлар сейрякляшиб йайылыр, гюняшин хош тябяссюмю йеня алямя зярляр сяпмяйя башлады. Телли иля Гюлназ хананы бурахыб хяйятя чыхдылар: агаджларын алтында долу тялл атылмышды. Дидик-дидик олмуш йарпаглар вя фирузя рянгли алчалар йеря сяпилмишди. Гызлар айилиб, алчалары йыгаркян дарваза ачылыб, Сяфяр ичяри гирди. Узюндя хяйяджан изляри варды:– Телли, – деди, – мян гедирям. Ал ачары эвдян мугайат ол! Телли онун ансызын сяфярляриня алышыг да олса, йеня хяр дяфя дярдлянир вя горхуйа дюшюрдю. О инди йалныз:– Хара. – дейя билди вя уз дёндяриб дарвазайа тяряф гедян Сяфярин архасынджа гошду. Сяфяр хяйятдян чыхыб, гапыйа багладыгы атынын белиня сычрады, сон сёзю ися бу олду:– Губа ханы иля Шяки ханы чохлу гошунла Кюрю кечибдир... Сяфярин аты налларындан палчыг гопарараг чапыб гетди. Телли дя гёзляринин йашларыны алинин далы иля силя-силя эвя дёндю. Казым ишдян хябяр тутуб, гоншудакы карханасындан чыхыб гялди. Бютюн аиля Теллинин башына топланды. Телли узюню ханайа тяряф чевириб, атасындан утанараг сяссизджя аглайыр, Гюлназ она тясялли верирди. Теллинин анасы аллярини голтугуна гойуб, ханайа сёйкянмишди, узюндя чыхылмаз дярд ифадяси варды. Казым киши артырманын кянарында отуруб, айагларыны йеря салламышды, чустунун уджу иля тяпимиш палчыгы азяряк:– Танрынын сябриня гурбан олум!.. – дейиб, хиддятля гёйя бахды. Бу ханларын богушмасы гуртармыр ки, биз дя бир гёзюмюзю ачаг, дюнйанын ишыгына бахаг. Демяк, бу ил дя тахыл олмайаджаг, арпа чёряйиня дя хясрят галаджагыг. Гюндя бир гялирляр тярякямяни талайырлар, акиндян, бичиндян авара олур. Ах! Танрынын бир уджуз олюмю дя йохдур ки, оляк гуртараг. Гюлназын да анасы гялиб чыхды. Аг чадрасынын уджу иля йашманараг – Ай Казым, – деди, – бизим кишидян дя хеч хябяр-атяр йохду ахы. Казым аркли бир хиддятля:– Ай ряхмятлийин гызы, – деди, – бизим дярдимиз элядир ки, Сяфяр гетмяйя билмяз, билирсян ки, ханын буйругундан чыхмаг олмаз. Башына да, Аллах элямямиш, бир иш гялся, Телли бядбяхт оладжаг. – Теллинин чийинляри асиб, хычгырыгы эшидилди. Казым бир аз да пяртляшяряк сёзюня давам этди:– Сянин дярдин ися кялля-майаллаг дярддир: кишин отурдугу йердя озюню ишя салды, деди: Тифлися гедиб, мал гятириб, дёвлят газанаджагам. Сёзюмя гулаг вермяди. Эй, ай Пяризад, хатириня дяймясин, сянин арин чох аджгёз адамдыр. Эрмянинин дя тярси лап тярс олур. Иллярдян бяри йан-йана йашайан, бир адят вя гайдалы, йалныз динляри башга олан бу ики аиля баш-баша вериб, бир-биринин дярдиня аглайарды. Икиси дя ан аввял Кюрю кечян гошунун ня бялалар тёрядяджяйини аввялджядян билир вя дяхшятли нятиджясини эйни дяряджядя дуйурду. Бу аснада Ибрахим хан мяиййятиля бярабяр Асгярана гёндярмиш олдугу гошуну йохламаг учюн гала гапысындан чыхырды. Ону тяшйи эдян Кялянтяр Агасы бяй атыны хан иля йанашы сюрюр вя ханын тапшырыгларына джаваб олараг: Архайын ол, хан! Лап архайын ол! – дейирди. Гябиристанлыгын гиряджяйиндя Агасы бяй алини дёшюня гойуб, хана вя мяиййятиня тязим эдиб, дёндю. Хан мяиййяти иля гедирди, хамы сюкут ичиндя иди. Вагиф йагышдан сонра тямизляниб, ишылдайан отлара вя чичякляря бахыр, зёвглянирди, лакин атрафда думанланан хадисяляр онун зёвгюню гара багрына басараг богурду. Гет-гедя гачгынларын агзы ачылмага башлады: элляр, улуслар акини бурахыб, джанларыны гуртармаг учюн даг йухары гачырды. Гойун-гузунун мяляшмяси, атларын кишняшмяси, чоджугларын аглашмасы бир-бириня гарышмышды. Эл баш алыб гялирди. Вагиф бу мянзяряйя бахыб, дюшюнюр, силинмяз аджылыглар дуйурду. Ибрахим ханын сярт бахышында интигам алову йанырды: 
– Бу адам ишин ирялисини-герисини дюшюнмюр. – дейя Вагифя мюраджият этди. Ишаря Фятяли хана иди. Вагиф икрахедиджи бир сифятля:– Хан – деди, – бу адам урус йасавулудур: ага дейир сюр дяряйя – сюр дяряйя! Урусдан кися-кися ашряфи алыр: гяряк бир джанфяшанлыг гёстярсин, йа йох.! Бунлар хамысы бизи йумшалдыб, бойундуруга кечирмяк учюндюр. Хан хиддятли сясля:– Дюнйа дагылса да, мян о бойундуругу гябул этмяйяджяйям. Эрмяни мяликляри мяня агалыг эдя билмяз! Валийя эдилян хёрмятдян мя-ня дя оларса, разыйам... Рус торпагына мяктуб апарыб, гайытмыш Муса Солтан да бурада иди. Долгун вюджуду иля ата йастаныб, сёхбятя гулаг верирди. Узун быгыны дюзялдиб деди: Хеч дедикляриндян дёнюрляр ки.! Мян уруслары бир ганан адам билирдим, амма эля тутдуглары йердян истяйирляр. Сиз бизя инанын, падшахын мярхямяти бёйюкдюр, – дейирляр... Хан хиддятля онун сёзлярини кясди:– Танры онлары да вурсун, мярхямятлярини дя! Онларын мярхямяти даха бундан артыг олмайаджаг ки, – дейя хан йамаджла дырманан гачгынлары гёстярди. – Фятяли ганджыгы йелляйиб, мяним устюмя гёндярир... Олсяляр дя бойун аймяйяджяйям, мяня дя Ибрахим Хялил хан дейярляр! Мяммяд бяйин дястяси архадан гялирди. Мяммяд бяй ханын аты арамла сюрмясиндян разы дейилди. Онун аты джилову гямирирди, башыны бурахмаг лазым иди, амма хандан габага кечя билмир. Няхайят, джюрятляниб, хана йанашды:– Ами, изин вер биз габагджа гедяк, – деди, ала гёзлярини ханын узюня дикди. – Гет!.. Бир бил гёр о ганджыгын башында ня гядяр адам вар. Даглардан адам йолла, далдан сохулуб, гырсынлар. Мяммяд бяй:– Баш устя! – дейиб, гызыл кюряни тярпятди. Отуз-гырх нёкяри дя атлары сяйиртдиляр. Ибрахим хан гошунунун бёйюк бир хиссясини Асгярянда йерляшдирмишди. Фятяли ханын гюввятини билмядян гошуну аран дюзюня чыхармаг мясляхят гёрюлмямишди. Анджаг хябяр билмяк учюн айры-айры дястяляр иряли гёндярилмишди. Мяммяд бяй Асгяраны кечиб, сюрятини азалтмаг мяджбуриййятиндя галды, чюнки йоллар арандан ахыб гялян эллярля долу иди. Гараагаджыйа чатанда бир годжа киши ону сахлайыб, атынын айагына йыхылды. – Аманды, ага! Гыз!.. Ики гызымы апардылар!.. Мяммяд бяй:– Харадан...Харададылар. – дейя тялашла сорушду. – Бярдя... Бярдяни йандырдылар. Мяммяд бяй сюрюб, гетди. Фикри озюню Кяхризлийя йетириб, арвадлары Айишя вя Хюрюню дага йола салмаг иди. Агдамда онлара раст гялди: йюзбашы бютюн Кяхризли элини йыгыб гялирди. Мяммяд бяй онлары Гараагаджыйа гядяр тяшйи эдиб, гери дёндю. Инди атлылар тоз гопарараг Бярдяйя тяряф чапырдылар. Кяндляр, йатаглар, гышлаглар башына бурахылмышды: хеч йердя адама раст гялинмяйирди. Акинляр йарымчыг галмышды. Гярвяндя йахын бир йердя Фятяли ханын пишдарларына раст гялдиляр: аллийя гядяр атлы йаваш-йаваш гялирди. Архадакы дявядя бир зямбяряк топу да варды. Мяммяд бяйин дястяси дяряйя чёнюб, атдан энди. Нар колларынын арасында гизляндиляр. Дюшмян пишдары йахынлашырды, данышыглары беля айдын эшидилирди. Гялиб, йанларындан кечяндя колларын арасындан гюлляр ачылды. Биринджи гюлля зямбярякчини ашырыб, дявядян салды. Атлыларын арасына чахнашыг дюшюб, хяряси бир тяряфя гачды. Мяммяд бяй тюфянги чийниня ашырыб, оз адамларына:– Атланын гёряк! – дейиб, атын белиня сычрады. Гылынджлары сыйырыб, дюшмянляря сохулдулар. Мяммяд бяй тяпядя бирисиня чатыб, архадан гылынджы бойнуна эндирди. Ган фышгырты иля атын йяхяр-авабына сяпилди. Атлы кёклю агадж кими эндирилди, лакин сол айагы узянгийя илишиб, галдыгындан, ат ону йер иля сюрюкляйяряк апарды. Йердя галан дюшмянляри дя Мяммяд бяйин нёкярляри, изляйиб гылындждан кечирирди. Узагдан бёйюк тоз гопмушду. Мяммяд бяй тяпяйя чыхыб, алини гёзляринин устюня гойуб, диггятля бахды:– Ушаглар, чохлу гошун гялир, гёрюрсюнюзмю. Бах, дейясян габагдакы да Фятяли ханын озюдюр... Даха дурмаг йери дейил, кечяк даг атякляриня, адам йыгаг, далдан сохулаг, гёряк ня олур... Ибрахим хан мяиййятиля Асгярана чатыб, орада дайанды. Гасидлярин гятирдийи хябяря гёря Фятяли ханла Хаджы Абдилгядир ханын гошуну он миня гядяр иди. Дёрд дя мис топлары вар иди. Ибрахим ханын чадырында бир мюшавиря олуб, мясяля мюзакиря эдилди. Аввялки тядбирдян чякинмямяк гярара алынды – бютюн араны Фятяли хана бурахыб, гюджю Дагыстан тяряфя вермяк гят олунмушду. Орайа гёндярилмиш Шяки ханынын оглу Мяммядхясян хана бёйюк умид багланырды. Мяммядхясян хан 
Омяр ханын васитясиля гюввят топлайыб, Фятяли ханын джянуба энмясиндян истифадя этмяли иди. Агдам тяряфдян чыхан тюстю артыг Фятяли ханын ора чатмадыгыны гёстярирди. Ибрахим хан ата миниб, гошуну вя сянгярляри йохлайыр, Фятяли ханын гялмясини гёзляйирди. Лакин гюнляр кечир, дюшмяндян бир асяр гёрюнмяйирди. Геджя Агдама атлылар гёндярилди, гятирдикляри хябярдян мялум олду ки, Фятяли хан кянд-кясяйи йандыра-йандыра Араза тяряф гедир.  Сяфярин будуна гюлля дяймишди, эвиндя йатырды. Телли вя Гюлназ онун йатагынын дибини кясиб, отурмушдулар. Джяррах Сяфярин йарасынын пилтясини йениджя дяйишмишди. Сяфяр бир аз рахат олуб, мютяккяйя сёйкяняряк йатагында отурмушду. О зарафатла Гюлназа тяряф йёнялди:– А Гюлназ, – деди, – хананы кясдиниз. Гюлназ гызарараг:– Йох, Сяфяр гардаш, хяля кясмямишик, ики-уч гюня кясяджяйик. Сяфяр гюлюмсяди:– Телли иля йахшы газандж йолу тапмысыныз. Телли мяндян гизляйян кими, сян дя пулу атандан гизляйирсянми. Гюлназ Теллинин узюня бахыб гюлюмсяди:– Нийя ки. – деди. Пяризадын ичяри гирмяси зарафаты кясди. Салам верди, сонра Сяфярин халыны хябяр алды:– Неджясян, ай Сяфяр гардаш. – деди. Сяфяр онун джавабында:– Йарам ахшам мяни чох инджитди, – деди, – инди динджялиб, саг ол. Пяризад Теллинин гулагына ня ися пычылдады; гёрюнюр, бордж истяйирди. Телли мямнун бир чёхря иля:– Ай Пяризад хала, – деди, – бир аздан сонра гюн гюнорта йериня гяляджяк, йетирмязсян, ушаглар сяни алдян салар. Йери онлары да йыг гятир, бир йердя йейяк, бозбаш асмышам. Сяфяр дя дарыхыр, данышарыг, онун да кефи ачылар. Пяризад бир аз тяряддюд гёстярдися дя, ахырда разы олду. Айилиб, Теллинин гулагына пычылдады:– Онда бир парча чёряк вер, ушаглары хяля киридим, сонра гялярик. 
Телли дуруб, тяхнядян бир тяндир чёряйи чыхартды, Пяризада вериб, йола салды. Гюнорта азаны верилмяйя башладыгда, Теллинин сюфряси салынмышды, чёрякля бярабяр вязяри вя ачыгджа да гойулмушду. Пяризад ики кёрпяси иля гялиб чыхды. Отуруб йемяйя башладылар. Бозбашын суйуна чёряк дограйыб йемишдиляр, атиня кечмяк истяйирдиляр ки, гапыдан джырын-джындырын ичиндя, саггал-быг басмыш бир адам гирди. Хяр кяс ону хейрятля гаршылайыб сонра бирдян:– Аллахгулу! – дейя ичини чякди. Пяризадын ари иди: нечя айдан бяри итиб-батмышды. Аллахгулу ушагларыны багрына басыб аглады. Севиндж йашларындан сонра Аллахгулуну хяйятя апарыб, ал-узюню йудурдуб гятирдиляр. Инди хамы сюфря башында отуруб, шад бир халда йемяк йейирди. Казым киши дя арвады иля гялиб, чыхды. О, Аллахгулуну гёрджяк:– Ай билдир гедян билдирчин, ханы сянин бир гылчын. – деди вя гёрюшдюляр. – Ашна, бир дяри бир сюмюк олмусан ки, демяли, гыр сатыб, газандж эляйяджякдин, дагарджыгы да бада вердин. Казым гяхгяхя чякиб урякдян гюлюр, Аллахгулу да чёрякля мятрятин дибини сийириб, агзына апара-апара:– Мязхяб хаггы, догру дейирсян, эля дя олду! – деди. Телли иля Гюлназ сюфряни йыгышдырыб, пийалялярдя гулунджан чайы вердиляр. Хава исти иди. Ачыг пянджярядян гялян хава дар отага тясир этмяйирди: хамы тяр тёкюрдю. Сяфяр давалардан баш ачыб, хяля артырмасыны гайырда билмямишди, хяйятдя дя акдийи агаджлар кёрпя иди, кёлгяликляри йох иди. Гонаглар Сяфярин хатиряси учюн бу дар, чубуг отага тыханыб, галмышдылар. Казым пянджяря тахтасына дирсякляниб, озюнямяхсус зарафатла:– Ай Аллахгулу, – деди, – гятирдийин совгат озюнюн олсун, де гёряк, бяс индийяджян харада идин. Аллахгулу башына гялянлярдян хяджалят чякян кими:– Аши, гедиб Тифлися чыхдым, – деди, – гедяндя пис олмады. Бир ики дя халча вя айын-ойун апармышдым, уруслара сатдым. Гёрдюм ишлярим йахшы гедир, атрафдан арпа-саман алыб, гятирдим, йахшы пул газандым. Фикрим варды Тифлисдя бир эв алым, гялим арвад-ушагы да ора апарым. Эв дя алдым. Алимдяки пуллара да бир аз шей-мей алыб, бир карвана гошулдум... Ди ня элийясян ки, йолу мярдимазар лязгиляр кясдиляр... Аллахгулу пийаляни додагларына йапышдырыб, бир гуртум алды, хяйяджан кечирян бир адам кими, бир аз дюшюнюб, сёзляриня давам этди:– Кёпяк ушаглары йаман шейляр имишляр: карваны гюлляйя басыб, гырдыгларыны гырыб, гырмадыгларынын да голларыны баглайыб, габагларына гатдылар. Карваны да апардылар. Гялиб бир йеря чатдыг, алыш-веришчиляр хяндявяримизи алды. Бизи бир таджир сатын алыб апарды. Хамымызы бир дахмайа долдуруб, габагымыза да бир парча чёрякля су гойдулар. О бири гюн бизя атлылар гошуб, хара ися апардылар. Ики гюн йол гетдик. Бир дя бир дястя кёчяри габагымызы кясди, атышма дюшдю. Гёрдюк ара гарышыб, мязхяб итиб, бир-биримизин голуну ачыб, ту гара дабанымыза дейиб акилдик. Сонра билдим ки, бизи Рум торпагына апарырмышлар. Мяхляс, бир нечя гюн дагы-дашы адж-сусуз доланыб, бир дюзя чыхдым. Гёрдюм кёч гедир, дедим ня олур-олсун онларын йанына гедяджяйям. Гетдим, демя бунлар да Газахдан Гарабага кёчюрляр. Аллах онлара кёмяк элясин, онларын кёлгясиндя гялиб чыхдым... Казым динляйяряк башыны булайырды:– Танры ахырыны хейр элясин, – деди, – дюнйанын нёврагы дёнюб. – Казым дурухду вя истехза иля:– Бяс урус бёйюкляри бу ишляря ня дейир. Ахы топу-топханасы, зору, вар. Аллахгулу мяйус бир халда:– Ах, Аллах кяссин онларын ишини! Бир аз гошун гятирибляр, о да Тифлисдян чёля чыхмаг истямир. Бир тяряфдян лязгиляр, о бири тяряфдян дя Сюлейман пашанын адамлары Ачыгбашы дагыдырлар. Ит йийясини танымыр. Мян ордан чыханда, дедиляр ки, Омяр хан он беш мин гошунла Алазан чайыны кечиб. Тифлис джамааты горхусундан тир-тир асирди. Валинин иши хямишя Газах-Шямшяддин элиндян ашырды. Инди онлар да гошуна адам вермир, чох бяркя дюшяндя, кёчюб буралара гялирляр... Мяхляс, уста Казым, дюнйа йаман гарышыб, танрыйа пянах! Аллахгулу пийалядяки гулунджан чайыны башына чякиб, йаныглы бир халда пийаляни Теллийя узатды:– Гызым, бирисини дя вер, аг гюнлю оласан! – деди. Аллахгулунун санки хяля уряйи бошалмамышды, Тифлисдя эшитдийи вя гёрдюйю шейляри сёйлямяк эхтийаджы она рахатлыг вермяйирди. Телли гятирян исти пийаляни алыб, пянджярянин тахтасына гойду вя алнынын тярини джырыг голунун уджу иля силиб, давам этди:– Хяр йердян бетяр Дагыстандыр, – деди. – Орадан бир эрмяни гачыб гялмишди, дейирди ки, Шейх Мянсур адында бириси чыхыб джахад эляйиб, бёйюк гошунла урусун устюня йерийиб. Озю чобан имиш, амма инди джамаат башына анд ичир. Уста Казым, мяхляс, сяндян агыллы адам йох имиш, мязхяб хаггы догру дейирям... Нечя дяфя олюмдян гуртармышам... 
Казым мюзяффяр бир гюлюшля:– Бяс неджя билдин бу гара ляляшини, мян азаджыг ашым, агрымаз башым – дейяндя гюлюрдюн. Билирсян, ат тяпийиня ат дёзяр. Бу саат башыны саламат сахламаг истяйирсянся, башыны ашагы сал, касыбкарлыгына гуршан, бу тифилляри сахла. Вяссалам! Мян дюнйа гёрмюш адамам: йетим гызсан, бюзюл йат! Сёхбят гызышды. Сяфяр дя башына гялянляри нагыл эляди. Сонра аилядян, мяишятдян данышдылар. Аллахгулу, кюлфятиня йахшы бахдыглары учюн Казымдан вя Сяфярдян разылыг эляди:– Мязхяб хаггы, – деди, – кюлфятдян нигаранчылыгым йох иди, билирдим ки, дуз-чёряк йемишик, гор гоншусуйуг. Казым мяхджуб бир халда:– О ня сёздюр, – деди, – хеч Гюлназы Теллидян сечярямми. Пяризад разы бахышла Казымы вя арвадыны сюзюр вя миннятдар бир халда гёзляри йашарырды. Бирдян Казым мярд бир сясля:– Аллахгулу, – деди, – инди йахшы дур, уст-башыны дяйиш, адам ичиня чыхаджагсан. – Вар ки, дяйишясян. Мярдимазар лязгиляр... – Йохду, мянимкини гей. Тярпян, айрылыгымыз кий йохдур. Казым арвадына йёняляряк, гара чуха вя архалыгыны, гёй шалварыны Аллахгулуйа вермясини тапшырды.  Фятяли ханын Араны талайыб, гери чякилмяси хяфтяляр чякди. Бу заман Ибрахим хан да Фятяли ханын гери гайытдыгда Шишяйя хюджум эдяджяйи эхтималына гаршы гошуну иля бярабяр Асгяранда отуруб галырды. Вагиф дя ханын хюзурунда олмаг мяджбуриййятиндя иди, лакин бу мяджбуриййят ону узюб битирирди. Хяр саат, хяр дягигя руху бядяниндян айрылыб, шяхяря догру учурду. Гёзял бир гюн иди. Хяфиф йел йамаджлары халы кими бязямиш чичякляря тохунур, саф хаваны райихя иля долдурурду. Вагиф чадырдан чыхыб, йашыл фяршляр узяри иля гедирди. Онун даим гяндж, парлаг вя зяриф тябяссюмля чеврялянмиш гёзляриня инди кядяр пялмяси чёкмюшдю. Гетдикджя гюняш гюруба догру энир, уфюгюн нарынджы бойалары гырмызыйа чалыр, узаг мешялярин мави пярдяляри тюндляшир, гёйдян йеря сирли бир хядиййя эняджяк кими, хяр шей каинатын алван бойаларына долараг сусурду. Вагиф айаг сахлайыб, ахшамын дябдябясини сейр этмяйя башлады. Ики дагын арасына сярилмиш Гаргар чайы асрарянгиз шырылтысы иля она санки: Дюнйада йалныз бирджя дяфя йашанылыр, – дейя анлашылмаз кядярляр тялгин этди. Башыны саг тяряфя чевирди: мави кёлгяляря бюрюнмюш минлярджя чичякляр она дярдли мяхлуг кими гёрюндю. Санки аг гейимли мясум гызлар диз чёкяряк атрафдакы азямятя тапынырды. Узагдан санки хязин бир сяс гялди, ким ися аглайырды: сёнюк саз симляри наля эдирди. Хясрят вя айрылыг хисси бютюн дяхшятиля шаирин гялбини гаплады. Дяруни изтирабыны сусдурмаг учюн гери дёнмяк истяди, бир дя нёкярини архада дурмуш гёрдю. Хейрятля диксиниб:– Айя, сян бурда ня гязирсян. – дейя сорду. – Ага, гёрдюм чох узаг гедирсян, эхтийат элядим... далынджа гялдим. Вагиф гюлюмсяди, лакин бу гюлюмсямя хясрят аджысы иля долу иди:– Гет, чадырдан мяним о хырда джеджим хейбями гятир! – деди. Нёкяр бир дягигядя гошуб, хейбяни гятирди. Вагиф бир дашын устюня отуруб, ону гёзляйирди. Хейбяни алды:– Ди сян гет! – дейя нёкяри йола салды, хейбядян гялямдан вя кагыз чыхарыб, йазмага башлады. Бютюн ону хяйяджанландыран хиссляр гялямдян сюзюляряк кагызын устюня сяпилди: Ал гейиниб, чыхсан гюлшян сейриня, Йыгылыр башына гюлляр доланыр; Мяхтаби-хюснюня бяндя фярмандыр, Гуллугунда айлар, илляр доланыр. Гёрмямишям сян тяк бир мялякзада, Дярдини чякярям хяддян зийада: Кирпиклярин уджу дюшяндя йада Багрымын башында милляр доланыр. Мян бир Фярхад, сян бир Ширин дяхансан, Дярдин захир, амма озюн нихансан, Гёзяллик бабында шахи-джахансан, Гуллугунда даим элляр доланыр. Ляблярин багрымы пюрхун эйлямиш, Ахытмыш гёз йашым Джейхун эйлямиш, Хясрятин Вагифи мяджнун эйлямиш, Онун учюн гязяр, чёлляр доланыр. 
Артыг геджянин боз ганадлары атрафа гярилмишди. Вагиф кагыздан айрылдыгда, ал гейимли Мядиня она гёрюнян кими олду, шаирин гёзляриндян ики одлу дамджы гопуб, кагызын устюня йайылды. Вагиф бу шеря бир мяктуб да алавя эдиб мёхюрляди. Хейбяси алиндя чадыра догру дюшюнджя ичиндя гялян Вагифи узагдан гёрян нёкяр йюйюря-йюйюря гялиб, хейбяни агасынын алиндян алды. Вагиф дайаныб деди:– Аты мин, бу кагызы бу саат апар Галайа, Мядиня ханыма вер, тезджя дён! Нёкяр бир нечя дяфя дя беля мяктублар апармышды:– Баш устя! – дейиб гетди. Вагиф йатагда узанмышды, амма гёзляриня йуху гялмирди. Чадырын гапысындан геджикмиш айы сейр эдир, онун да афсаняви бир эшги олдугуну хатырлайырды. Ай да асрлярдян бяри мяфтуну олдугу мяшугяси гюняшин архасынджа гошур, онун хясрятиндя чырпынырды. О да Вагиф кими эшг йоргуну олараг, тяпяляр архасындан сёнюк чёхряси иля алямя тамаша эдир, севги узюнтюляринин сирриня вагиф ола билмирди. Саатлар дейил, илляр доланырды, омюрдян-гюндян гедир, чапар гялиб чыхмырды. Вагиф дуруб йатагынын ичиндя отурду. Гулагы сясдя иди. Дуруб чадырдан чыхды. Хясряти хясрятя говушдуран йоллар ай ишыгында агарырды. Узагдан, дейясян, тоз гопурду. Бу тоз шаирин гялбини севиндж иля долдурурду. О озюню сахлайа билмяйиб, йола догру энди. Чапар сяадят мюждячиси кими гошурду. Няхайят, Мядинянин мяктубу Вагифя чатды. Тез гайыдыб, титряк алляри иля шамы йандырыб охуду: йалныз бирджя байаты йазылмышды: Ахулар мяляр гяляр, Даглары дяляр гяляр. Йар йары истяся, Геджяни йарар гяляр! Вагифин голлары йанына дюшдю. Чох дюшюнмядян, гапыда гёзляйян чапара:– Атыны дяйиш, мяним дя атымы йяхярля, Галайа гедяджяйям, – дейиб, гейинмяйя башлады.  Фятяли хан Губайа дёнмюш, элляр дя чохдан хараба галмыш гышлагларына энмишдиляр.
Мяммяд бяй Кяхризли мюлкюня гялиб, бир нечя гюн иди арвадлары Хюрю иля Айишянин йанында иди. Бир гюн мешядя овда икян чапар гялиб ону тапды:– Ага, – деди, – Агдамдан адам гялиб, сяни орайа чагырырлар. Мяммяд бяй дяйишилди, ала гёзляри дюшюнджяйя далды:– Ким чагырыр., – деди. – Ня олуб ки. Чапар тутулду, гёрюнюр, сёйлямяк истямирди. Мяммяд бяй гязяблянди:– Де гёрюм, ня олуб, кёпяк оглу! Чапар титряк сясля:– Ага, – деди, – уряйини хараб элямяк истямирям... Мяммяд бяй даха да хирслянди:– Мяни ал салмысан. – деди, гёзляри хядягядян чыхмага башлады. Чапар мясяляни ачмага мяджбур иди:– Ага, – деди, – Мехралы бяйин мейитини гятирибляр. Мяммяд бяй атасынын олюмюню эшидяр-эшитмяз донуб галды. Мехралы бяй нечя ил иди Фятяли ханын йанында иди. Мяммяд бяй хушсуз бир халда:– Адя, атам олюб, йохса олдюрюбляр. – дейя сорду. – Ага, Бакыдан гайыдырмыш, йолда кор Агасы ханын оглу Ахмяд бя-йя раст гялиб. Ахмяд бяйля ряхмятлик Мехралы бяйин арасында дава олуб, олдюрюлюбляр. Мяммяд бяй нёкярлярини гётюрюб Агдама чапды. Мехралы бяйин табутуну ханлыг имарятин багына гоймушдулар. Ибрахим хан да мяиййяти иля бурада иди. Хан Мяммяд бяйи гёрджяк хёнкюртю иля ону багрына басды:– Мяммяд, белимиз сынды! Гёрюрсян Агасы ганджыг дуз-чёряйими итириб, неджя намярдлик эляди!. Хан дясмалы иля гёз йашларыны силяряк:– Ананын сюдю сяня харам олсун, атайын ганыны йердя гойсан! – дейиб, мейит намазына дурду. Мехралы бяйи имарятин хяйятиндя, атасы Пянах ханын йанында басдырдылар. Дяфн мярасиминдян сонра гурулмуш ири магарда хейрат верилди. Губа ханы Фятялинин мейити тяшйи этмяк учюн гёндярдийи адамлар да бурада иди. Ибрахим хан кёхня дюшмянчилийи унудуб, гардашынын джяназясиня хёрмят гёстярян бу адамлара бёйюк илтифат бяслямяйя башламышды. О гюню Мяммяд бяйин сяркярдялийиндя гошун хазырланыб, Ширван ханы Агасыдан гисас алмаг учюн Фятяли ханын кёмяйиня гёндя
рилди. Вагиф бу тяшяббюся гаршы бир сёз беля дейя билмяди, чюнки Ибрахим хан гязяблянмишди, агылумулмаз бир халда иди. Вагиф уряйини дешян дярдлярини мирзя Алимяммядя ачды. Ахшамчагы имарят багыны гязяркян истехза иля:– А сейид, джяддиня гурбан олум, бугюнкю ишлярдян аглын ня кясди. – дейя сорду. Мирзя Алимяммяд зогалы чухасынын голуну чийниндян архайа атыб, эхтийатла:– Ахунд, – деди, – гардаш ганыдыр... дюшмян дя олса, гардашдыр. Вагиф гюлюмсяди:– Йахшы, а мирзя, – мирзя сёзюню Вагиф истехза иля деди:– Фятяли ханы йыхыб, рахат олмаг учюн Мяммядхясян ханы Джара гёндярдик, гошун йыгды, Хаджы Абдилгядири олдюрюб, Шякини алды; Агасы хана кёмяк элядик, йеня Ширвана йийялянди. Инди Шякидян вя Ширвандан гялян гошун Фятяли ханы богдугу бир заман биз дёнюб, Фятялинин хийлясиня алланырыг... – Вагиф мирзя Алимяммяди бир аз да диггятля сюзюб, гюлюмсяди:– Фятяли хан бизим кёмяйимизля Агасы ханы вя Мяммядхясян ханы басар, сонра да... дёняр бизя тяряф. Вагиф сёзлярини битириб, истехза иля гяхгяхя чякди. Мирзя Алимяммяд бир сёз беля демяди. Бу аснада хан онлары чагыртдырды. Магарын баш тяряфиндя айляшмишди, сакит иди, гёрюнюр, йемякдян сонра йатыб динджялмишди. Магарын ортасына тирмя сюзяни салыныб, устюня  джюз гойулмушду. Атраф бяй, йюзбашы вя мяликляр бурада иди, тязийяйя гялмишдиляр. Вагиф иля мирзя Алимяммяд ичяри гирдикдя молла: Аллахын мин гярятил фатихя! – дейиб, охудугу джюзя далды. Вагиф иля Мирзя Алимяммяд йухары башда айляшиб, фатихя охумага башладылар...  Мин йедди йюз хянтат алтынджы илин бахары иди. Лейсан йагышлары ики гюн иди ки, ара вермишди. Сарайын Асгярана бахан бюрджю дёшяниб, гонаглар отурмушду. Шяхярин бютюн айан вя ашряфы бурада иди. Бу зийафят йениджя Шишяйя гялмиш Авар ханы Омярин шяряфиня дюзялмишди. Омяр хан Гюрджюстаны талайыб, Ваханг галасындан асир гётюрдюйю Абашидзенин ики гызынын бирини озюня, Йелена адлы о бирисини дя бир чох хядиййялярля бярабяр Ибрахим хана пешкяш гятирмишди. Ибрахим хан Йеленанын гёзяллийиня хейран галараг, онун адыны Джавахир гойуб, хярям таджынын гёркямли бир йериня нясб элямишди. Джавахир ханымдан алдыгы хязз ханын чёхрясиндя хякк олунмуш даими гязяб излярини силиб гётюрмюш, ону хошряфтар, мюлайим бир сюфря сахибиня чевирмишди: хяр кяс мямнуниййятля икрам эдирди. Ханын бютюн диггяти йухары башда айляшмиш гартал бурунлу, шахбаз бахышлы, чевик хярякятли вя шумал бой-бухунлу Омяр ханда иди. Омяр хан бёйюк бир иштяха иля плову йейир вя Гюрджюстан сяфярини мяхрядждян гялмя бир Дагыстанлыйа мяхсус тяляффюзля тюркджя сёйляйирди:– Сюлейман пашанын мяктубуну охуйуб, чох пис олдум. Киши хаглы иди. Урусларын Гызлар тяряфиндя бизим мюсялманлары гырыб, йериня урус гятирдикляри чохдан мяним уряйими йандырырды. Ахырда кий Шейх Мянсур хюрудж эляди, бютюн Чечен вя Габарда айага галхды. Даха дурмаг йери дейил иди. Джамааты йыгыб, гетдим... – Омяр хан тикясини агзына гойуб фяхр иля Ибрахим ханын узюня бахды. Ханын гюляр гёзляри Омяр ханын гёзляриня дикилмишди. Вагифин дя гулагы онда иди. Омяр хан тикясини чейняйиб удду:– Валлахюлязим, гардаш, сянин Гянджяйя гошунла гялдийини эшидиб агладым. Химмятил рячал, тяглал джихал демишляр. Хюлася, Сыгнагы, Гюмюшхананы гылындждан кечирдим. Гыш дюшдю, Ахысгайа кечдим. Сюлейман паша бизя чох хёрмят эляди. Йазы гайытдым, Абашидзенин Ваханг галасыны да дагытдыг... Инди Ираклинин дамагы ашагы иди: урусу чагырмагына пешман олмушду. Сюлейман пашайа вя мяня кагыз йазыб, барышмаг истяди. Гызыл да гёндярмишди, урус бёйюйю мяня бир гызыл тютюн гутусу да пешкяш йоллады. Йаздыг ки, урус Тифлисдян чыхмаса, барышмайаджагыг... Омяр хан сёзюню битиряряк габдан бир газмаг гётюрюб, саглам дишляриля хыртылдатмага башлады. Вагиф джидди бир сясля сорушду:– Урус ня дейир, чыхыр, чыхмайыр. Омяр хан джялд:– Агам, архайын ол, гедяджяк, – деди, – Шейх Мянсур Терек йолуну кясся, урус Тифлисдя олдю... Шейх Мянсур имам сайылыр, бютюн Дагыстаны олюмя апарса, гедяр. Ибрахим хан гюрурла:– Иракли эля билирди, уруса далдаланыб, бизи озюня ряиййят эдяджяк. Севдасы тутмады. Ираван да алиндян чыхды. Инди ораларда да ишляр башга джюрдюр. Хойлу Ахмяд хана Османлы падшахы сяряскярлик вериб, мян дя Ахмяд хана гошун гёндярдим, Тябризи алыб, Хидайят ханы асир эляди... 
Мяджлис сакит олуб, мямнун бир халда йемяйя далмыш, агыз марчылтысындан башга бир шей эшидилмирди. Вагиф плову битириб, довгайа кечмишди. Бир ики гашыг алыб, гюляряк:– Мяним газахлыларым да кёчюб, гялирляр, – деди. – Ахмяд ага мин беш йюз аиля иля тярпяниб, гялмяк истяйир. Омяр хан тясдиг этди. Газах, Шямшяддин Ираклинин саг алидир. Онлар гется, хеч Ираклинин гошуну олмаз. Газахлылар чох игид тайфадыр, мян бунлары бу дяфя гёрдюм. Оддурлар... Нахар битя-битдя ляляси шаир Видадинин гялмясини Вагифя хябяр верди. Вагиф хандан изин алыб, тялясик эвя гялди. Досту Видадини пянджярянин ичиндя оглу Гасым ага иля сёхбятдя гёрдюкдя, ону айага галхмага гоймайыб, озю ирялиляди, опюшюб-гёрюшдюляр. Вагиф сорушду:– Хяля де гёрюм, тохсан, аджсан. Видади мютявази бир халда:– Илтифатын артыг олсун, хёряк вердиляр, йедим, – деди. Вагиф оглу Гасым агайа йёняляряк:– Бизя гяхвя биширт! – деди. – Сонра Видади иля гаршы-гаршыйа отуруб, чохдан бяри хясрятиндя олдугу досту иля ширин сёхбятя башлады. Видади ортабойлу, чалсаггал, арыгвюджудлу вя нурани сифят бир киши иди: чох диндар вя дюнйадан ал узмюш бир адам иди. Йедди-сяккиз йаш Вагифдян бёйюк, тябиятджя шян вя няшяли Вагифин акси олмагына бахмайараг, араларында бир достлуг вар иди. Даима бир-бириля йазышар вя бири дигяриня оз шерини гёндярярди. Вагиф дярин бир севги сачан гёзляри иля достуну охшайараг:– Йахшы, – деди, – ня аджяб. Билирсян ки, сяни чохдан гёзляйирдим. Видади аллярини овхалайараг:– Кёчдюм, мян дя кёчдюм, – деди. – Газахда йашамаг чятин олуб, дедим, гедим бир Гарабага бяляд олум, сонра, мюмкюн олса, арвадушагы да йыгышдырым. – Йахшы элямисян, мяним кими аввял джаваншир, сонра да гызылбаш оларсан! Ха-ха-ха!.. Вагиф шаггылдайыб, истехза иля гюлдю. Видади йумшаг гюлюмсямя иля достуну сюзюб:– Пянах, – деди, – нечя вахтдыр, сяни гёрмюрям: ня годжалмысан, ня няшядян дюшмюсян. 
Вагиф тякидля. – Ай Молла Вяли, – деди, – бу, инсанын озюндян асылыдыр: инсан гяряк уздян гетсин, чох дяриня ал апармасын. Инсана бир йашайыш багышланмышдыр, дойунджа йашамаг лазымдыр. Ол! – дейяндя дя оляджяйик. Амма бу дар дюнйаны гяряк эля кечирясян ки, оляндя архайа бахыб, хясрят чякмяйясян! Хикмят бундадыр. Видади бу фикря гане олмурду:– Бу сян дейянляр инсанын озюндян асылы олмаса. – Неджя йяны олмаса. Инсан фаили-мухтардыр. Хяр шейи озюня табе этмялидир. Видади Вагифля хеч разылашмайараг деди:– Олкядяки бу давалары, нахаг ганлары, башкясмя, гёзчыхмалары гёрюб дя, рахат олмаг олармы. Инсанлара гаршы олан мяхяббят инсанын уряйини йандырыр. Йазыг Мюштаг Хюсейн ханы Хаджы Абдилгадир нийя богдурду. Бу сяхавят, лютф вя кярям сахибинин гюнахы ня иди. Ахырда Мюштагын оглу Мяммядхясян хан да атасынын гисасыны алды – Хаджы Абдилгадири олдюрдю. Хаггы иди, чатды, анджаг йедди оглунун гюнахы ня иди. Бу зюлмляри гёрян шад ола билярми. Вагиф джидди бир сясля:– Шад олмасан ня чыхаджаг ки. – деди. – Аталар демишкян: Тёкюлян долмаз! Омюр азабла няшядян йогрулмуш тиканлы бир гюлдюр: бунун тиканы олмаса, гюлю дя лятифлийиндян мяхрум олар. Омрюн няшясиндян севинян кими, азабыны да той-байрам санмалысан! Видади гюлюмсюндю, лакин гюлюмсюнмясиндя азаб ифадяси дуйулду; о оз шеринин чох севдийи мяруф парчасыны пяришан бир сясля охуду: Йюз мёвсими-хош хюррям олуб, илляр ачылса, Йюз лаля битиб, сюсяню-сюнбюлляр ачылса, Йюз баги-джахан тазяляниб, гюлляр ачылса, Кёнлюм ки, ачылмаз нечя мюшкюлляр ачылса! Ляля гяхвя гятириб гетди. Вагиф финджаны галдырыб гохлады:– Молла Вяли, – деди, – бах бу гяхвянин гохусунда дуйдугум бу бир ляхзялик ляззят дюнйанын бютюн азабыны унутдурур. Мянджя, бютюн дюнйа йериндя гурулмуш вя гёзял гурулмушдур. Бу бизи хяр дягигя дишляйиб инджидян милчяк беля мяня мяляк донунда гёрюнюр, о учуб гедяндя истяйирям дейим: 
Гедян гетмя, бир бяри бах, ай гедян! Гёзюм доймаз сянтяк гёзял кимсядян: Гах йахадан шёля веряр аг бядян, Гах одур ки, назик алляр гёрюнюр... Видади бу дяфя бютюн сямимиййяти иля гюлдю, тясбехини алиня топлайараг:– Йох азизим, – деди, – мян хеч йанылмамышам, сян догрудан да джаван имишсян: милчяйин дя йахасындан шёля верян аг бядян гёрюрсян. Вагиф гяхвядян айрылыб, гяхгяхя иля гюлдю.  Видади хяля Шишядя Вагифя гонаг иди. Вагиф сарайдан дёндюкдян сонра бир йердя пянджярянин ичиндя отуруб, ширин сёхбятля мяшгул олурдулар. Бир бириня йени йаздыглары шеирляри охуйур, шяхярин вя гоншу олкялярин йениликлярини данышырдылар. Вагиф зарафатында давам эдир, достуну да гюлмяйя вадар эдирди. – Биздя хяр гюн бир тязя хябяр вар: йа тойдур, йа вай, ортасы йохдур. Омяр хан гялди, гятирдийи гюрджю гёзялини хана багышлайыб, авязиндя ханын баджысыны алыб апарды. Ибрахим хан гардашы Мехралы бяйин дул арвадына эвлянмяк истяди, тутмады... Видади кядярли бир сясля Вагифин сёзлярини кясди:– Догрудан, а Пянах, дейир Мяммяд бяй анасыны хана аря гетмямяк учюн олдюрюб, бу ня ишдир. Вагиф тяяссюфля:– Элядир, – деди. – Йазыг арвад дёшюню чяпкянин йахасындан чыхарыб, дейиб: Огул, сяни сюдюм тутар, хянджяри гой йериня! Мяммяд бяйин гёзюню ган тутмуш имиш, хянджяри биняванын уряйинин башына сохуб, гедиб... Видади кёкс отюряряк:– Йаман зяманядя йашайырыг, – деди, – атайа-анайа хёрмят галмамышдыр: чёряк-дуз айаг алтда тапдаланыр. Бу фаджияли хябяр достлары фикря далдырды. Бир аз сонра Видади узюндя икрах джизгиляри :– Бяс Ибрахим Хялил хан бу ишя ня дейир. – деди. – Ибрахим хан ня дейя биляр ки, онсуз да дярд-сяри чохдур. Мяммяд бяй дя од кими бир шейдир, дястясини гётюрюб, о гедяндир ки, гедиб, хеч гёрдюм дейян дя йохдур. Чох элярсян, гедяр Агамяммяд хана гошулар, о даха пис олар, чюнки олкяйя йахшы бяляддир, тяряфдары да чохдур. Видади Иран ишляри иля марагланды:– А Пянах, – деди, – Ирандан ня хябяр вар. Эля вурушмадыр, дейилми. Мюсялман ганы тёкюлюр... Видади сон джюмлясини бёйюк бир изтирабла дейя билди. Вагиф дя эйни изтирабы дуйараг:– Тёкюлюр, Молла Вяли, хям дя бош-бошуна тёкюлюр. Алимурад хан истисга иллятиндян олдю, йериня Лютфяли хан чыхды. Исфахан тяряфдя кешмякешдир. Агамяммяд хан да Техранда, оз Гаджар элинин йахынлыгындадыр. Гардашы Джяфяргулу ханы басыб, Астрабаддан гачыртды. Инди Губа ханы Фятялинин йанындадыр, урусун ганадынын алтына гирмяк истяйир. Дейирляр, Исфахана Ингилис чохлу топ-топхана гёндяриб... Хюлася, Молла Нясряддин демишкян, олкя гарыш-булашыр. Видади хейрятля динляйиб, деди:– А Пянах, инсан йаны ахырда олмяйяджяк. Бу беш гюн дюнйанын джаху-джялалы учюн бу гядяр баш агрысы чякмяйя дяйярми. Шах да, гяда да олюб, торпага гойуладжаг. Ахыры ки, олюмдюр, бу фани дюнйаны зёхд вя тягва иля кечирмяк даха йахшы олмаздымы. Вагиф достунун бу тярк-дюнйалыгына джаваб олараг гюлюмсяди, Видади мясяляни анлайыб, джялд:– Билирям, – деди, – зёхд вя тягва ишиня гялмир. Бир аз да годжаларсан, олюм горхусу джанына чёкяр, онда мясяляня Вагиф оларсан. Хяля Вагиф дейилсян, фяна дюнйайа бел баглайан Пянах оглансан. Вагиф гюлдю:– Ай молла Вяли, – деди, – ахы олюмю дя танры йарадыб, эшги дя, няшяни дя, гёзяли дя. Танры ахирятдя мяня демязми, Ай йассар, сяня уряк вердим – севмядин, додаг вердим – опмядин, гёз вердим – о йашылбаш соналара дойунджа тамаша этмядин. Онда мян танрыйа ня джаваб верярям. Видади гюлдю:– Валлах, Пянах, той-байрамсан! – деди. – Сяннян данышанда адамын уряйи ачылыр. Вагиф бирдян сёзю дяйишди:– Мян эвдя олмайанда дарыхмырсан ки. – дейя сорду. – Бяйазларымы мюталия этмядинми.
– Йох, дарыхмырам, дейя Видади джаваб верди. – Бяйазларыны охуйурам. Йахшыджа сялигяли адамсан: хям оз шеирлярини, хям дя башгаларынынкыны йыгыб сахлайырсан. Йазыг Мяммядхюсейн хан Мюштагын сяня йаздыгларыны гёрдюм, йараларым тязялянди. Вагиф тяяссюфля:– Эля зигиймят адам иди, – деди, – хейф олду гетди. Ня сяхи вя али тинят иди! Бир тюфянг иля кюрк истядим. Ня хошряфтар бир ада иля гёндярмишди! – Вагиф дайанды, бу дяфя узюндя дярин бир алям ифадяси варды. – Молла Вяли, – деди, – сян мяни захирян зарафат вя шятарят ичиндя гёрюрсян, бунлар хамысы аз бидямагидир: гяринямиздя йашайан бютюн шаирляримиз кими, мяним дя дярдим тюгйан эдян вахтларым олур. Видадинин дярди ачылды:– Пянах, – деди, – инди мян дейяня гялирсян. Бу лабюддюр, хяля йаша долдугджа, даха да пяришан оладжагсан. Дюнйа дяйишилмиш: ахд, вяфа, сядагят, догрулуг галмамышдыр. Ага Мясих Ширвани гёзял буйурмушдур: Олубдур гялб хаин, хяг билир бир пак тинят йох, Дюшяндя сатмайан динаря динин хеч миллят йох, Зюкур агсаминин тябиндя асла догру бейят йох, Унас ахлиндя бир зярря хиджаби-шярми исмят йох, Тяригят, адямиййят йолда, ня арканда галмышдыр. – Тяригят, адямиййят олса, бу хянгамяляр олармы. Нишат Ширвани гёр ня йазыр: ...Бир дямдя эвим тикдим вя йыхдым йола дюшдюм, Йюз гёрмядим аз бяс ки, Нишат, ахл вятяндян, Бу вяхджлядир ким, баш алыб, хяр эля дюшдюм... – А Пянах, мяним дя дярдим Нишатын дярдиндян дейилми. Йурдум, йувам вар иди, гюндя бири ат чапыб, гялир, чалыр, талайыр. Олян олюр, гачан гачыр, алсиз-айагсыз да аджындан олюр: Ряиййятляр гылыр дястгах хяр беш гюндя бир шахи. Вагиф йериндян галхыб, отагы долашмага башлады:– Молла Вяли, – деди, – хеч оз йерлимиз Абдюлряхман ага Шаир тяхяллюсю демирсян, Иракли хан кишинин гёзлярини чыхартдырды, ишыглы дюнйайа хясрят гойду. Йазысынын хяр сятри ган сачыр. 
Молла Вяли дя айага галхды:– Бясдир, Пянах, мюсибят дяфтярин йум, гялбим партлайыр... – Дурухуб, дюшюняряк:– Ахшамчагыдыр, хава сяринляйиб, чыхаг башмаг сейриня, – деди. Вагиф разы олду, атлары миниб гетдиляр. Гала гапысындан чыхыб, Датялябя тяряф сюрдюляр. Атрафда сяф чякян даглар, мешяли йамаджлар, дяряляр, гуджагында сяслянян чай гёзял бир ахянг тяшкил эдяряк, инсаны охшайырды: сярин вя йюнгюл хава изтираблы гялбляря сяпиляряк онлары сакит эдирди. Ики годжаман шаир атларыны йан-йана сюряряк тябият азямятинин, онун фюсункар тяранясинин гаршысында бир сёз беля демяйя гыймырдылар.  Ибрахим хан Омяр ханла иттифаг баглайыб, Фятяли ханын хюджумундан Гарабагы тямин этдикдян сонра Нахчыван сяфяриня чыхмышды. Нахчываны алыб, Шишяйя дёняр-дёнмяз адяти узря дёвлят адамларыны йанына чагырды. Мяммядхясян ага, Вагиф, Мирзя Алимяммяд, Агасы бяй вя башга агалар, бяйляр вя сяркярдяляр топланды. Ханын йай гюняшиндян рянги гаралмышды, годжа да олса йанаглары тюнд гырмызы чалырды. Гялйанын нейпушуну алиндян бурахмайараг, хамынын халыны хябяр алды. Сакит вя мямнун иди. Узюню мяджлися чевиряряк:– Тязя ня вар. – деди. Кимсядян джаваб чыхмады. Ханын инадлы гёзляри мяджлиси тякрар доланды, Агасы бяйин узюндя дайанды. Кялянтяр джялд:– Хан саг олсун, – деди, – Галанын овзаи гойуб гетдийиниз кимидир, анджаг гошундан бир няфяр тюфянги иля бярабяр гачмаг фикриня дюшмяк истямишди, дястгир олду вя Хязня гайасындан башыашагы салынды. Ханын мямнун бахышы Кялянтяр Агасы бяйдян кечиб, Мирзя Алимяммядин узюндя дайанды. Мирзя Алимяммяд диксинди, люляляйиб гуршагына гойдугу кагызы джялд чыхарыб, гейдляриня бахараг арз эляди:– Газахлы Ахмяд аганын мин беш йюз эвля бярабяр Гарабага кёчмяси Иракли хана чох гювара гялмиш, урус гошуну иля Гянджя дживариня хюджумавяр олуб, биздян мязкур газах элляринин гери гёндярилмяси иддиасындадыр. Бу вягя ханлыгда олан бязи эрмяни мяликлярини, о джюмлядян мялик Абону, мялик Мяджнуну вя Гандзасар махрасасыны джюмбушя гятирибдир, тюгйан бидятиня гядям гоймушлар. Тифлися адам гёндяриб, урусларын Гарабаг торпагына хюджум этмяляри тямяннасында олмушлар. Баги, ханын саглыгына дуагу варам. 
Ханын Нахчыван зяфяри нятиджяси олараг сакит чёхряси, ансызын гопан бир кюлякдян далгаланан мешя кими сяйрилди, гырышды, быгларыны агзына долдуруб, хирсиндян чейнямяйя башлады. – Ахы мян Абону нийя зиндандан бурахдым ки! – дейя – нярилдяди. – Дейирям, гойун бу шярир кёпяк ушагыны бир дибли гырым, гуртарым, хяряниз бир сёз дейирсиниз! Ханын чяняси асмяйя башлады. Мяджлися дярин бир сюкут чёкдю. Хеч кяс джюрят эдиб, башыны йердян галдырмайырды. Бирдян хан нейпушу алиндян йеря атды:– Агасы бяй, – деди, – дур! Агасы бяй джялд айага галхды. Аллярини дёшюня гойуб, быгларыны чейняйян ханын буйругуна мюнтязир иди. Хан титряк сясля:– Беш йюз атлы гётюрюб, бу саат сыгнаглара сюрярсян, дашы-даш устя гоймазсан, – деди. – О ганджыг Абону, Мяджнуну вя махрасаны да джяллякляйиб гятирярсян! Агасы хан:– Баш устя! – дейиб джялд чыхды. Хан бир аз сакит олуб, быгларыны дюзялтди вя нейпушу гётюряряк:– Сиз дя мюряххяссиниз! – дейя мюшавиряйя хитам верди. Хава хош олдугу учюн Вагифля мирзя Алимяммяд сарайдан чыхыб, пийада гетмяк истядиляр. Джиловдарлар атлары архадан йедякля сюрюр, бу ики асудя няфяс алмага чох эхтийадж дуйан ряджал да сёхбят эдя-эдя диванхана габагындан кечиб, Саатлы мяхяллясиня тяряф гедирдиляр. Мамайы мясджидиня чата-чатда Охан кешишя раст гялдиляр. Саламлашдыгдан сонра Вагиф зарафата башлады:– Ай мирзя Охан, дейярляр: Кечинин буйнузу гиджишяндя башыны чобанын дяйяняйиня сюртяр... Мяликляр, дейясян, диндж дура билмирляр. Охан мясяляни билирди:– Ахунд, – деди. – Та пяришан ня шявяд, кар вя саман ня рясяд! Гой аджирлярини чяксинляр! Охан сёзюню битириб дюшюнджяйя далды, узю дярдлянди, сонра Вагифи сюзюб деди:– Бары йазыг джамаата бир шей олмайайды. Вагиф джаваб олараг эйни кядярли бир бахышла Оханын гёзляриня бахды, бир сёз демяди. Санки икиси дя: Гурунун одуна йаш да йанар, – дейя тяяссюф эдирди. 
Ики хяфтя сонра Агасы бяй сыгнаг сяфяриндян дёндю. Гандзасар махрасасынын эви ахтарылыб, кнйаз Потйомкинин мяктублары тапылмышды. Хяйанятинин устю ачылдыгыны гёрян махрасасынын горхудан уряйи чатлайыб олмюшдю. Або иля Мяджнун ися Агасы бяйин гялмясини эшидяр-эшитмяз рус гошунуна бел баглайараг, Гянджя тяряфя гачмышдылар.  Агабяйим ага артыг бёйюйюб он дёрд-он беш йашына долмушду. Аг, бакир бир занбаг кими узаныб, райихя сачырды. Онун гёзяллик сядасы бютюн Азярбайджан ханлыгларына йайылыб, ашыгларын дилиндя вя шаирлярин шериндя азбяр олмушду. Бяйимин ня гядяр хясрятини чякянляр варды: Ханзадяляр вя бяйляр, ат сяйирдян, гылындж вуран дилавярляр онун йолунда олмяйи бир шан вя шёвкят санырдылар. Лакин Ибрахим Хялил хан бу Гарабаг инджисинин гиймятини билир, хеч бир адлы-санлы элчийя мейл гёстярмир, гыз да сарай багында, гюл-чичяк арасында, бир гёнчя кими, фяряхля ачырды. Йеня дайяси Назлы она нагыллар, афсаняляр вя дастанлар сёйляйирди. Агабяйимя бютюн каинат гыр ат минмиш Короглу кими игид, Мяджнун кими чылгын вя Фярхад кими инадлы севги йолчусу сифятиндя гёрюнюрдю. Она эля гялирди, бир гюн бу галын сарай хасарларындан бир игид атыны сычрадыб кечяджяк, ону гюввятли багрына басыб апараджаг. Вя хямишя дя бу игид онун хяйалыны долашаркян Агабяйим аганын рянги гачыр, инджя вюджуду титрямяйя башлайырды. Агабяйим аганын афсаня вя нагылларла бярабяр шеря дя бёйюк хявяси варды – о бютюн тюрк шаирлярини охумуш, хошуна гялян гёзял парчалары бяйазына кёчюрюб азбярлямишди. Бу шаирлярин ичиндя ан севдийи Фюзули иля Вагиф иди. О Вагифи гёрмюшдю, лакин онун мяджлисиндя олмаг, онунла данышмаг хяля гыза мюйяссяр олмамышды. Агабяйим ага хяр дяфя анасына дедикдя, анасы:– Ай гыз, сян бир тикя ушагсан, йекя киши иля ня данышаджагсан ки. – дейя гызынын джюрятиня хейрят эдярди. Няхайят, бир гюн Тутубяйим ага Вагифи отагына чагыртдырды. Вагиф гялди. Тутубяйим йашманараг:– Ахунд, – деди, – сянин хеч хябярин йохдур – бурада бир шагирдин вар. Нечя вахтдыр мяни алдян салыр ки, бир Молла Пянах ахунду бизя гонаг чагыр. 
Вагиф гюлюмсюняряк нярмин аллярини инджя белиндя чарпазламыш Агабяйимя бахды: сяф чякмиш узун кирпикляр йеря бахан гёзлярини гизлямишди, утандыгындан йанаглары йанырды; гумрал телляри сялигя иля бурулуб, аг бухагынын алтында джыггаланмышды. Ал чяпкянинин йахасындан гёрюнян синяси чаглайан кёпюк кими габармышды. Вагиф фяряхля:– Ай афярин! Ай афярин, гызым! – дейя Агабяйимя ал узатды. Агабяйим диксинмиш бир гушджугаз кими башыны джялд галдырыб, Вагифин узюня бахды вя бармагларынын уджлары сойумуш али иля шаирин алиндян йапышды. Вагиф илк дяфя олараг бу гяндж гызын ала гёзляринин вя сол йанагындакы инджя халын джазибясини дуйараг озюню итирди. Вагиф чох гёзялляр гёрмюшдю, чох соналар тяряннюм этмишди, лакин беля бир сянямя раст гялмямишди. Агабяйимин додаглары йагутун рянгини солдурар, дишляри дюрданяляри мяхджуб эдярди. Тутубяйим ага Вагифя пянджярянин ичиндя йер гёстярди, гаршы-гаршыйа отурдулар. Агабяйим ага айаг устя дурмушду. Вагиф:– Нийя айляшмирсян, гызым. – деди. Тутубяйим ага:– Ди гет бяйазыны гятир, ахунд бахсын, – дейя чёнюб гедян гызына фяряхля бахды. Вагиф дя Агабяйимин, ашагысына инджи вя мярджан дюзюлмюш, ипяк шалварыны, мяхмяр башмагларыны, хош йюрюшюню зёвг дуйараг сейр этди. Тутубяйим:– Ахунд, – деди, – геджяляр отуруб, шеир йазыр... Чох хявяси вар. Вагиф Тутубяйимин сёзляриня джаваб олараг:– Бяйим, шеир йазан вахтыдыр... Бир джахыл, бир дя мяним кими ахыл йахшы йазар, – дейя гяхгяхя чякди. – О нийя, ахунд. – дейя Тутубяйим дя гюлдю. – Гайда элядир – гюняшин чыхышы иля батышы гёзял олур, гюнорта йериндя оланда, она хеч бахан да олмур. Тутубяйимин ала гёзляри хош бир ада иля сюзюлдю:– Ахунд, бу мяня тохунур! – деди вя гилейли-гилейли Вагифи сюзмяйя башлады. Вагиф балтаны даша вурдугуну анлайыб, джялд тясхихиня гошду:– Бяйим, бунун сяня дяхли йохдур: сян эля бир улдузсан ки, сайрышын хямишя ашиг йухусуна харам гатыр. 
Бу аснада Агабяйим ага йашыл мешиня тутулмуш, гёзял ширазяли бяйазы иля ичяри гирди. Вагиф:– Айляш гёрюм, гызым! – дейя Агабяйимя йанында йер гёстярди. Агабяйим бяйазы Вагифя вериб, анасынын йанында дизи устя отурду. Шаир гёзлюйюню тахыб, бяйазы вярягляди: бютюн Азярбайджанын мюасир шаирляри: Вагиф, Видади, Мюштаг, Няби, Раджи, Рафе, Мюштяри, Ага Мясих, Нишат, Ариф, Аджиз, Ашыг Али, Абдюлряхман ага Шаир вя башгаларынын гёзял парчалары бурайа кёчюрюлмюшдю. Вагиф Тябризли Гёвсинин бир парчасыны гёстяриб:– Бяйим, – деди, – буну оху гёрюм. Агабяйим гызарараг гянджлик ахянгиля тяраня сачан бир сясля охуду: Хярчянд гюл лятиф олар – рюхсарин озгядир, Няргиз ня олса – чешм фюсункарын озгядир! Бир гёнчяйя йаман демярям-нюктя тутмарам, Сёз бундадыр ки, лял-гёвхярбарин озгядир... Тутубяйим ага Вагифин атяшлянян гёзляриня йандан тамаша эдиб, гюлюмсяйирди. Агабяйим шери битиряр-битирмяз шаир джошду. – Ай афярин! Мярхаба! – дейя ону бёйюк бир фяряхля тякрар-тякрар сюздю. Тутубяйим ага гызыны саг алиля сарараг:– Ахунд, озю дя йазыр, – деди, сонра гызына йёнялди:– Гызым, бир озюйюнкюлярдян дя оху, ахунд гулаг ассын. Агабяйим утанараг, гыпгырмызы кясилди, анасы вя Вагиф ня гядяр исрар этдилярся дя, охумаг истямяди. Агабяйим аганын Вагиф иля гёрюшмяси она бир гюрур вермишди. Инди о озюню тамамиля бёйюк бир гыз, шаир мяджлисиндя отуруб-дуран бир адам хесаб эдирди. О, геджяляр шамын ишыгында отуруб, йаздыгы шеирляри топлайыр, бир гюн онлары Вагифя гёндяряджяйини дюшюнюрдю. Лакин ансызын бир тясадюф онун дюшюнджя касасыны андярди, сакит вя фяряхли хяйатына зяхяр гарышдырды. Бир сабах эртя багда Назлы иля гязяркян сарай бюрджюндя генишсиняли, алагёзлю, гумралсачлы, гяшянг бир оглан гёрдю. Айниндяки зирехи вя башындакы дябилгяси гюняшдян парыл-парыл парылдайырды. 
– Бу одур, Короглудур! – дейя дюшюндю вя илк дяфя олараг гёнчя багрына хар гирдийинин дадлы аджысыны дуйду. Агабяйим Назлынын голундан дартараг:– Дайя! Дайя! – деди. – О кимдир. О игид хардан гялди. Назлы бюрджя бахыб хейрятля:– Бяйим, танымырсанмы. – деди. – Амин оглу Мяммяд бяйдир. Агабяйим чякилиб, агаджларын архасында далдаланды:– Дайя – деди, – мян гёряндя хырда иди. Инди лап дяйишилиб. – Бяс ня! Анасыны олдюряндян бяри ханын гёзюня гёрюня билмирди. Бакыйа гедиб атасынын ганлылары Агасы ханы, оглу Ахмяд бяйи олдюрдюкдян сонра хан тягсириндян кечди. Инди узя чыхыр. Агабяйим ага айилиб йарпагларын арасындан бир дя Мяммяд бяйя бахды, онун ала, сярт гёзляри бир хянджяря дёнюб, гызын гяндж гялбини йаралады. Инди Агабяйим ага агаджларын далдасындан чыхыб, гёзлярини бюрдждян айырмырды. Гялбиндяки чоджуглуг фяряхи артыг сёнмюш, йериня анлашылмаз хясрят гайгысы долмушду.  Мирзя Алимяммядля Сяфяр Губайа чатар-чатмаз атларыны дюз Фятяли ханын имарятиня сюрдюляр. Хяйят джюрбяджюр гийафяли нёкярлярля долу иди: тюрклярля бярабяр, лязгиляр, аварлар вя башга Дагыстан халгларына мянсуб адамлар да чох иди. Гарабагдан гачыб, гялмиш адамларын ханы гёрмяк истямяляри хаман эшикагасына билдирилди. Мирзя Алимяммяд пянджяряси бёйюк бага ачылан бир отага чагырылды. Пянджярянин ичиндя лопабыглы, узун хянджярли, йан гойулмуш йекяпапаглы бир киши отуруб, чубуг чякирди. Мирзя Алимяммяд баш айиб, салам верди. Эшикагасы алдыгы вязиййяти дяйишмяйяряк салама джаваб вериб, йер гёстярди:– Эшитдим, – деди, – Ибрахим ханын алиндян гачмысан. – Бяли, ага чакяринизи гёзляримдян мяхрум этмяк истяйирди, танрынын мярхямятиня шюкюр, гачыб, ряхмдил Фятяли ханын мюлкюня илтиджа этдим. Эшикагасы мямнун бир халда гюлюмсяди:– Хош гялмисян! Чох хош гялмисян! – дейиб дюшюндю вя бир аздан сонра алавя этди:– Хеч вариййятиндян-заддан гятиря билдинми. Йохса... Алимяммяд ага джялд алини джибиня атыб, бир кися чыхарды: 
– Эля бу йюз ашряфини гятиря билдим, – деди, – сян дя мяним пярясткарым, сяня пешкяшдир. Йухарыда Аллах, йердя сян – халал хошун олсун! Эшикагасы кисяни джялд гапыб, джибиня сохду, няшяляняряк:– Хош гялмисян! Гёзюмюз устя йерин вар! – дейя гюлюмсяди. – Ня гядяр бурдасан дёвлятиндян бир парча чёряйимиз вар, йейярик. Мирзя Алимяммяд тязим эдяряк:– Илтифатын артыг олсун! – деди. – Бу саат сяни ханын да хюзуруна апаррам. Хяля хярям даирясиндядир. Шякидян баджысы Хюрю Пейкяр ханым гялиб, оннан данышыр. Йягин Мяммядхясян ханы таныйырсан – бир заман Гарабага завал гёндярилмишди. Фятяли ханын баджысы ахы онда ардядир. Мирзя Алимяммяд:– Танырам, о да дуз-чёряк итиряндир, – деди, – джангутайлыларла бир йердя Агсуйа Фятяли ханын устюня йеримишди. Эшикагасы джялд онун сёзюню кясди:– Башындан бёйюк гялят элямишди, джязасыны чякди. Йох, инди ишляр башга джюрдюр. Инди Хюрю Пейкяр ханымы ханын йанына миннятчи салыб. – Эшикагасы сусду, сифятиня бир гюрур гялди:– Фятяли ханын бюсаты, машаллах, озгядир: бу ил Ардябили алды, бютюн Шахсевян ханлары она табе олду. Хёкмю, машаллах, Дярбянддян Тябризя гядяр йерийир. Омяр хан кими бир дилавяр она гылыг эляйир, амма ахмаг Мяммядхясян дирсяк гёстярир. Ханын гуллугуна чатмаг узанды, сёхбят дя гуртаран кими олду. Эшикагасы тялясмяйяряк тякрар чубугуну долдурду, пишхидмят од гойду, сонра:– Шикайятчиляр вар, – дейя арз этди. Эшикагасы йеня вязиййятини дяйишмяйяряк:– Ня тяхяр шейдиляр. – деди. – Ага, ирили-хырдалыдыр! Эшикагасы гюлюмсяди:– Ону демирям... Хюлася чагыр гялсин. Ичяри узун саггал, ири бурунлу бир киши гирди, торпага дюшдю, тязим эдиб, дярдини анлатды: йюзбашы ондан илин бу вахтында багбашы истяйирмиш. – Ага, багбашы пайызда йыгылар, инди гышын ахыр айыдыр. Беля иш олармы. Эшикагасы сакит:– Олар, – деди, – гет, йашы йохса, гурусундан вер. Илдя нечя халвар алма-армудун олур, хеч узюню гёрмярик. 
Киши ня ися демяк истяди, лакин пишхидмят онун голундан дартыб апарды. Ичяри бир арвад гирди, аринин онун талагыны вермямясиндян шикайят эляди. Эшикагасы:– Гет, – деди, – газыдан йарлыг ал гятир. Хяля буну билмирсян. Бу аснада пишхидмят гялди вя тялясик деди:– Ага, хан сяни гуллугуна чагырыр. Эшикагасы аллярини йеря дястяк вериб, галхды, архалыгыны, чухасыны дюзялтди, йана сюрюшмюш хянджярини шишман гарнынын устюня чякиб чыхды. Онун гери гайытмасы бир нечя дягигя чякди, гялиб Мирзя Алимяммяди апарды. Гёзял дёшяли, нягшкар каллайыйа гирдиляр. Йухары башда джюссяли, топасаггал, горхундж сифятли, тягрибян алли йашында бир адам отурмушду. Бу, Фятяли хан иди. Мирзя Алимяммяд аганын саламыны алыб, она йер гёстярди, халыны хябяр алды. – Ибрахим Шишя галасына бел баглайыб, гудурганлыг эляйир, – деди. – Хамы мяним мясляхятимля дуруб-отурдугу халда, о мяня бойун аймяк истямир. Урус гошуну Тифлисдян чыхыб, гетдикдян сонра, айагы бир аз да йер алды. Да демир ки, урус гетди, амма йеня гяляр, инди башы Османлы давасына гарышыгдыр. Биз урусун атяйиндян алимизи узя билмярик. Фятяли хан бир чох хядя-гядягядян сонра:– Гачмагынын сябяби ня олду. – деди. – Хан, Гарабага икинджи дяфя гошункешиниз олан заман Ибрахим хана дедим ки, Фятяли хана пислик элямя, тядбирли, кар азумухтар бир хёкмдардыр. Буну дедийимя пешман олдум, мяни зиндана салдырды, гёзляримдян мяхрум этмяк истяди. Танрынын мясляхятиня шюкюр, гачыб, йахамы онун зюлмюндян гуртардым. О гюндян этибарян мирзя Алимяммяд Фятяли ханын этимадыны газаныб, мяиййятиня дахил олду. Губа ханы фикрини хеч кясдян гизлямяйиб, ачыгдан-ачыга хярякят этдийини Мирзя Алимяммядя сёйляди. Фятяли ханын мягсяди Русийайа иснад эдяряк бютюн Азярбайджан вя Иран ишляриня мюдахиля этмяк иди. Мясяля Иракли хана йазылмыш, о да мюшавиряйя чагырылмышды. Ибрахим ханы сыхышдырмаг йахын тядбирлярдян бири иди. Мирзя Алимяммяд ишя вагиф олуб, тяфсилаты иля мялумат топладыгдан сонра Ибрахим хана узун бир мяктуб йазыб, эвзаи билдирди. Мяктубу Сяфяр Губадан чыхарыб, йахын кяндлярдян бириндя гизли сахланылан Гарабаг чапарына вериб дёнмяли иди ки, Сяфярин йох олмасы гёзя чарпмасын. 
Мирзя Алимяммяд эшикагасынын эвиндя галыр вя шюбхя догурмамаг учюн ондан бир дягигя беля айрылмырды. Иш олмайан вахты Шахдагына даг кяляси овуна гедир, шяхяри вя атрафыны долашырдылар. Хавалар хош кечирди, йазын йахынлашмасы артыг дуйулурду. Бязи йердя агаджлар чичяклямиш, бянёвшя ачмышды. Бир гюн эшикагасы мирзя Алимяммядя деди:– Мяммядхясян хан Шякидян хана гонаг гялиб. – Бурада эшикагасы гюрурла гёз вуруб, гюлюмсяди, – мяним ишим оладжаг. Оглуму ся-ня бялядчи верирям, гедин гязин. Мирзя Алимяммяд ийирми-ийирми беш йашындакы бу огланла чайа бахан тяпядяки хан багына тяряф гетдиляр. Кючяляр силахлы адамла долу иди, аксяр силах рус силахы иди. Бир йердя бир гачышма дюшдю. Ики губалынын сёзю тярс гялиб сёйюшдюляр, бу аснада йолун ортасына бир халча салынды, сёйюшянлярин хяряси халчанын бир башында дизи устя чёкюб хянджяри сыйырды. Джамаат сакит дуруб, тамаша эдирди. Йалныз бир агсаггал гайдайа бахырды – бу хякям имиш. Биринджи зярбяни саг тяряфдяки эндирди вя мюаризинин йары гопуб, чийниня тяряф айилмиш башыны гёрдюкдя истехза иля:– Хя, эля джанын бу имиш. – дейя гюлдю. Йараланан сол али иля башыны галдырыб, йериня отуртду вя хянджяри мюаризинин гарнына сохду, пий пыртлады. Икинджи зярбя бойну кясийин ишини битирди. Тёкюлюб гана булашмыш мейитляри апардылар. Джамаат да, хеч бир шей олмамыш кими дагылыб гетди. Мирзя Алимяммяд хяйатында илк дяфя тясадюф этдийи бу хадисяйя хейрят этди. Оглана мюраджият эдяряк:– Бяс нийя джамаат бунлары араламады. Барышсайдылар, йахшы олмаздымы. – деди. – Бу биздя бир адятдир, барышмазлар. Хяр гюн олан ишдир. Хан багында от гёйярмяйя башламышды. Бянёвшя йыга-йыга тяпянин гырагына гялдиляр: чынгыллыгы иля гениш бир сахя тутан чайын суйу хяля аз иди; гыврылараг йатагын ортасындан ахырды. О тайда йяхуди мяхяллясинин хисли-паслы дахмалары гёрюнюрдю. Бир хяфтя сонра Мирзя Алимяммяд Фятяли ханла бярабяр Шякийя, Мяммядхясян хана гонаг гетдиляр: Шяки ханы Фятяли ханын гюввятини дуйуб, она табе олмушду. Хюсейн хан Мюштагын бинасы олан гёзял имарятдя бир нечя гюн гонаглыг олду: Фятяли ханы разы бурахмаг учюн алдян гяляни асиргямяди. Мирзя Алимяммяди олдугджа марагландыран айлянджяляр дюзялмишди: Шякинин мяшхур он ики пяхляванынын гюляшмяси, Ширван ряггасяляринин ойуну, сазяндялярин гёзял чалгысы айры бир тамаша иди. Няхайят, Гызлар булагы дейилян атраф даглара ова гетдиляр. Бютюн бу зийафят вя айлянджялярдян сонра Фятяли хан гошуну иля Кюря тяряф тярпянди. Кюрюн кянарында чадырлар гурулду, Гянджя хёкмдары Джавад хан да мяиййяти иля орада иди, Фятяли ханы истигбала чыхмышды вя озю иля бир чох хядиййя гятирмишди. Шейпур чалынды, гошун дюзюлдю. Джавад хан хядиййяляр вя устюня ипяк ортюк салынмыш бир тябси иля Фятяли ханын хюзуруна гялди. Бютюн мяиййяти иля диз чёкюб, тябсини Фятяли хана тягдим этди. Хан гюрурла ортюйю галдырды – Гянджя галасынын гюмюш ачарларына тамаша эдиб, эшикагасына ишаря этди, тябсини алды, сонра Джавад хана йанында йер гёстярди. – Кефин кёк, дамагын чагдырмы. – дейя Гянджя ханынын халыны хябяр алды. – Али хязрятин сайясиндя. – Танрынын сайясиндя, – деди, дюшюндю, гёзюню гыйараг:– урус чякилди, ишляр мюшкюлляшди, инди олкянин низамына нязарят гылмаг бизя дюшюр. Иракли хана кагыз йазмышам, йягин йолдадыр. Мясляхятляшмялийик. Джавад хан алини дёшюндян чякмяйяряк баш айир, Фятяли ханын дедиклярини тясвиб эдирди. Губа вя Дярбянд ханынын вахимяси ону эля сарсытмышды ки, онун дедикляри гулагына чатмадыгы халда йеня баш айиб, Бяли! Бяли! – демясиндя давам эдирди. Джавад хан гойунлар кясдириб, Фятяли хана, мяиййятиня вя гошунуна бёйюк бир гонаглыг дюзялдиб, йола чыхдылар. Шямкир чайынын гырагында Иракли хан чадыр гурдуруб Фятяли ханы гёзляйирди, узагдан Губа ханы гёрюкяр-гёрюкмяз гюрджю топлары атяш ачды, сонра зурначы дястяляри чала-чала габага чыхыб, Фятяли ханы Ираклинин чадырына гятирдиляр. Иракли ханын озю чадырындан алли аддымлыг бир мясафядя Фятяли ханы гаршылайыб гёрюшдю. Мирзя Алимяммяд Ираклини илк дяфя гёрюрдю – бу чал саггал, бели бир аз айдямли, гёйчяксифят хёкмдар она мяйус кими гёрюндю, данышаркян алтдан йухары бахан гёзляриндя заманын кешмякешляри акс эдирди. Олкясиндяки гарышыглыг, урусларын чякилмяси, аилясиндяки низа, хяля дири икян тяхти атрафында гопан чякишмяляр Ираклини вахтындан аввял годжалтмышды. Иракли хан Фятяли ханла чадырда галыб, гапыйа гаравул гойулду. Бу ики хёкмдарын баш-баша вериб, данышыг апармалары ики саат чякди. Лакин сирр ортюлю галмады, о гюню ахшам Мирзя Алимяммядля бир 
чадырда йатан эшикагасы хамысыны Гарабаг ряджалына билдирди. Асас мясяля Ибрахим ханын инадлыгы имиш: бёйюк гюввятля Шишяйя хюджум этмяк мюзакиря эдилмиш вя Газах-Шямсяддинин дя иштиракыны тямин этмяк учюн бу ики махал Джавад хана гайтарылырды. Мирзя Алимяммяд о бири гюн бу ахвалатын хамысыны йазыб, Сяфяр васитясиля Ибрахим хана гёндярди. Лакин учюнджю гюн баш верян бир хадися мюшавиряни йарымчыг гойду – Фятяли хан ансызын хястяляниб, Губайа йола дюшдю. Ханын хястялянмяси гошуна йайылыб, бир рух дюшкюнлюйю вюджуда гятирди. Ара гарышды, эшикагасы башыны итириб, артыг гонагы иля марагланмамага башламышды. Бу чахнашыгдан истифадя эдян Мирзя Алимяммяд ахшам йолдан чёнюб, Сяфярля Гарабага гайытды.  Мирзя Алимяммяд аганын Гарабага чатмасындан бир аз сонра Фятяли ханын олюм хябяри Шишяйя йетишиб, сарайда бёйюк севиндж догурду. Ибрахим хан гонаглыг эдиб шяхярин бютюн адлы-санлы адамларыны чагырмышды. Гонаглыг гюнортадан башламыш геджя йарысына гядяр давам этди. Ибрахим ханын севинджи бялли иди – ан бёйюк дюшмяниндян хилас олмушду. Бу аснада Агабяйим ага да севинирди, лакин ону севиндирян башга мясяля иди: о гюню Мяммяд бяйи гёрмяк эхтималы ону сабахдан умидля йашадырды. Бяйим ан гёзял палтарларыны гейинмиш, телляринин уджларына бянёвшяляр дюзмюш, бютюн гюню гюзгю гаршысында джилвяляняряк Мяммяд бяйин хясрятини чякмишди. Лакин Мяммяд бяй гялиб чыхмамышды. Гюняш йаваш-йаваш батыр, йер узюня гара джуна чякилирди. Ашиг гялбиня шюбхя вя кядяр дуйгулары даммага башлайырды. Агабяйим ага агаджа сёйкяниб, гёзлярини Асгярана бахан бюрджя дикмишди. Бюрдж йаваш-йаваш гара кёлгяляря далыр, азямят вя гюрурла санки бир йохлуга догру сюзюлюрдю. Назлы бяйимя хейрятля бахыб, онун халындан баш ачмырды:– Бяйим, – деди, – шяр вахтыдыр, бикеф дурма, пис олар. Бяйим эшитмирмиш кими сусур, интизар вадиляриндя долашырды. Назлы она йанашды, инджя белини гуджуб, ону охшады:– Ахы ня олуб, нийя бикефсян. – дейя сорушду. Бяйим фикирдян айылыб, гюляр узля дайясиня бахды, лакин дярин бир дярди олдугу Назлыйа да айдын олду. Онун голуна гириб, йаваш-йаваш артырмайа гятирди. Сюрахыйа сёйкяниб, сайрышан улдузлара тамаша этмяйя башладылар. Агабяйим ага йеня сусгун вя дюшюнджяли иди. Бирдян сарайын о бири башындакы хяйятя ики атлы гирди. Ондякинин дябилгя вя зирехи мяшяллярин ишыгында парлайыб сёндю: атдан джялд эниб, артырмайа чыхды. Агабяйим дикялиб, няшя ичиндя бахды. Бир гара торпаг олуб, айагларынын алтына сяпилейдим! – дейя хясрятля дюшюндю. Лакин Мяммяд бяйин гонаг отагына гириб, гёздян итмяси ону йеня гямляря батырды. Инди, ким билир, Мяммяд бяй зийафятдян ня вахт чыхаджагды. Ону тякрар гёрмяк имканы оладжагдымы... Хеч олмаса, учар бир улдуз кими йеня парлайыб кечяйди... Ах гушлар, ня бяхтийарсыныз! Ганадыныз вар, истядийиниз будага гона билирсиниз, асудясиниз.. Урякдян уряйя йол олайды, гялбимин дярд дяфтярини ачайдым, охуйайдым, мян йанан ода о да йанайды... Гёз йашларым бир инджи олайды, телимдян сап гайырыб, дюзяйдим, ал йарым, йахшы сахла дейяйдим... Сарайын о бири башындан гялян сясляр Агабяйим аганы дюшюнджядян айылтды: бир адам ата сычрады, йеня дябилгя вя зирех ишыгда парлады:– Йох, уч гюндян сонра гайыдаджагам. Гяряк йолда Кяхризлийя дя дяйям! – дейя бир сяс эшидилди, атлылар чапараг гетдиляр. Одур! – дейя Бяйимин севинян гялби тякрар санджды. Чёнюб, отагына гетди. Йанан шамлар отага матям сюсю вермишди. Бяйим озюню ипяк дёшякчянин устюня салыб, гялями алиня алды: Афсус ки, йарым геджя гялди, геджя гетди, Хеч билмядим омрюм неджя гялди, неджя гетди... Бяйим долухсунду, гялям алиндя титряди, гёзляриндян йашлар ахыб, йаздыгы мисраларын устюня сяпилди. Назлы онун йаныны о саат кясди:– Ай бяйим, ахы дярдин нядир. Бир мяня десяня! – дейя она тясялли вермяк истяди, ипяк дясмалла онун гёзял гёзлярини силди, сойуг аллярини алиня алыб, охшамага башлады. Бяйим гёз йашларындан утанан кими дайясинин узюня бахыб гюлюмсяди. – Ай дайя, – деди, – ня йахшы вахтлар вар иди, сян мяня геджяляр ширин нагыллар дейярдин, гулаг асырдым...хеч дярд-гям билмяздим... Агабяйим ага йеня долухсунду. Назлы мехрибан бир сясля:– Ахы, Бяйим, – деди, – башына доланым, инди ня олуб ки. Танрыйа мин шюкюр, гюн кими шяфяг верирсян, сядан алями гётюрюб. Бяйим бютюн гялби иля она багланан бу саф гадыны сюздю:– Дайя, – деди, – бир нагыл де гулаг асым... Амма оз башына гялян иш олсун. – Ня дейим, гурбанын олум, мян йазыгын башына ня гялиб ки. Агабяйим ага гюлюмсяди: Де гёрюм, сян неджя бёйюдюн, неджя аря гетдин. Назлы додагларыны бюзяряк:– Неджя гедяджякдим ки, – деди. – Хамы неджя, мян дя эйля...Гыз идим, хяр ахшам чагы булаг башына суйа гедярдим. Бир гюн гедяркян бир чобана раст гялдим: тяпядя отуруб, тютяк чалырды. Гёрдюм эля гёзю мяндядир... Даха мян фикир вермядим, гялиб эвя, ишляри сахмана салыб, башымы атдым йеря. Ондан сонра эля хяр ахшам бу чобан гялиб, бизим чяпярин алтында чаларды. Амма башы батмыш да гяшянг чаларды. Эля мян йатанаджан тютяйин сяси гулагымдан кясилмязди. Оз-озюмя дейярдим ки, эх, бу чобанлар да ня арсыз олурмуш, неджя дя аринмир-геджяни бу чяпярин алтында йарылайыр... – Ах дайя! Ня хошбяхтмишсян! – дейя бяйим онун сёзлярини кясди. – Каш мян сянин йериня олейдим. – Ираг джанына, башына дёнюм, ня олмушдур ки. Бир арсыз чобандан отярими. Мяним йеримя олуб, ня оладжагдын ки. – Сянин йериня олсейдим, о чяпяря гысылыб, сяхяри гёз йашлары иля ачардым! Назлы:– Бый даха ня галмышды! – дейя Бяйими хейрятля сюздю. Агабяйим ага йеня гюлюмсяйяряк:– Сонрасы неджя олду. – деди. – Сонрасы неджя оладжаг – бир гюн элчиляр гялди, мяни бяйяндиляр... Той олду... Гёрям бу чобан. – Дайя, севиндинми... Агладынмы. – Гадан алым, даха нийя севиняджякдим ки! Гисмятим иди, гялиб чыхмышды. Агламаг да ки, гайдадыр: гыз ата-анасындан айрыланда аглар. Агабяйим ага йаныглы дайянин сёзлярини кясиб деди:– Кири, ай дайя, бахтыйын гядрини билмямисян, дюнйайа гёзюйумулу гялиб, гёзюйумулу да гедяджяксян!.. 

УЧЮНДЖЮ ХИССЯ
 Аллахгулу Казымын дахмасына гирдикдя Казымы кёрпя ушаглары иля бярабяр кюрсюдя гёрдю. Кюрсю гёдяк гылчалы бир маса иди, буну отагын ортасындакы оджагын устя гойар, атрафына мютяккя йыгар вя устюня йорган салардылар. Казым мютяккяляря сёйкяниб йорганы дёшюня чякмишди; йалныз башы гёрюнюрдю. Телли вя Гюлназ кянарда отуруб йун дарайыр, Казымын арвады Баллы ися джяхря айирирди. Алчаг пянджяряни гар басмышды. Аллахгулу аллярини агзына гойуб, хохура-хохура гарлы башмагларыны гапынын агзында чыхарды, салам верди вя кюрсюйя гирди. Кюрсю хамам кими иди, Аллахгулу айагларыны оджагын гырагына узадыб, аллярини дя гыздырмага башлады. – Йаман айаздыр, даш чатлайыр, – деди. Казым дярдли-дярдли:– Даш да чатлар, адамын уряйи дя чатлар. Хавахта кими беля ишсиз отураджайыг! Харабада памбыгын, ипяйин хесабы йох иди, инди тапылмаз олду. Аллахгулу сярзянишля:– Гойурлар ки, – деди, – акин акян, барама беджярян ишини гёрсюн. Аранда диррик галмайыб, хеч кясин сабаха дири чыхмасына гюманы йохдур. – Аллахгулу бир аз дюшюнюб, гейзля:– Урус да гялмяди ки, джанымыз гуртарейди! Казым гюлюмсюндю:– Бир гюн, – деди, – Молла Нясряддин кяндя сяс салды ки, дагын о тайында адама бир чувал гарпыз верирляр. Халг чувалы алыб, айаг алды. Молла дага тяряф гачан джамаата бахыб: Бялкя эля догрудан да гарпыз верирляр – дейиб, озю дя бир чувал гётюрюб гачды. Инди, ай Аллахгулу, сян дя чувал гётюрюб гетмишдин, амма гарпызыны гёрмядик. Аллахгулу гюляряк:– Мяним гарпызым чюрюк чыхды, – деди, кюрсюнюн устюня тёкюлмюш горгадан гётюрюб, агзына атды вя алини джялд кюрсюнюн алтына сохду. Бу аснада Казымын бёйюк оглу гялди, о, мяктябдян чешдя-гюнорта тяняффюсюня бурахылмышды, кюндждяки тякнядян бир парча чёряк гапыб, кюрсюйя гирди. – Ай ата, – деди, – моллам айлыг истяйир, дейир ки, ики айдыр вермямишсиниз... Казым бир аз аджыглы:– Сянин дя моллан, – деди, – лап зяхлями тёкдю, билир ки, йохумдур. Казымын оглу йаван чёряйи гявяляйяряк гаш-габагыны саллады:– Инди мян йолдашларымын йанында неджя дейим, йохумуздур. Аллахгулу марагла:– Нечя веряджяйиниз вар. – деди. Казым хиддятля:– Ашши, беш бисти. – Даха ондан отяри огланы нийя йолдашларынын йанында сындырырсан, – дейя Аллахгулу гурджухараг дарайы кисясини чыхарды. Кюрсюнюн устюндя дийирлянян бистиляр мяктяблинин кефини ачды: о, атасынын узюня бахараг бистиляри овджунун ичиня топлайыб кюрсюдян чыхды. Казым:– Хара. Гюнорта азаны хяля индиджя верилиб гуртарды, – дейя оглуну сяслядися дя, оглан башлыгыны гулагларына чякиб гетди. Аллахгулу башыны тярпядяряк:– Эй джаванлыг! – деди. – Ня сойуг билир, ня рахатлыг билир! Казым гяхгяхя чякиб гюлдю:– Бир гюн Молла Нясряддин арх кечирди. Атыланда дюшдю архын ичиня. Джамаат гюлдю. Молла озюню ойяряк: Эй, билсяйдиниз джаванлыгымда неджя гочаг идим; инди годжалмышам. Молла хялвятя чыханда оз-озюня йавашджа деди: Ойюнюб элямя, хеч джаванлыгында да бир зибил дейилдин... Инди, ай Аллахгулу, валлах, джаванлыгымыз да бир шей дейилди. Гюлюшдюляр. Гадынлар вя чоджуглар да бунлара гошулдулар. Казым арвадына мюраджият эдяряк истехза иля:– Ай Баллы ханым, – деди, – тез ол пловун дямини ал, чяк йейяк. Турадж чыгыртмасыны да бир аз сулу эля... Тез ол-аджыг. Баллы:– Баш устя! – деди, йериндян галхыб, чырпынды, сонра синидя бир аз чёряк, бир аз да гуру пендир гятириб, кюрсюнюн устя гойду. Аллахгулу Казымын зарафат вя истехзасына о гядяр ойрянмишди ки, плов авязиня пендир-чёряк верилмясиня хеч дя хейрят этмяди. Гюняш гёрюндю. Пянджярянин йагланмыш кагызларындан ичяри буланыг ишыг сюзюлмяйя башлады. Казымын кефи даха да дурулду:– Саг олсун, уста танры! Йеня мярхямятини биздян асиргямир. 
Аллахгулу истехза ил деди:– Горхмурсан хава ачыла, шах гяля. – Эх, джяхяннямя ки!.. Буду шах гялди, оду шах гялди, даха гулагымыз долубдур. Гялир гялсин. Мус-мус дейинджя бир дибли Мустафа дейилсин гуртарсын... – Казым гет-гедя хиддятлянирди, гяти олараг:– Йа о йанлыг олсун, йа бу йанлыг! Вяссалам! – дейиб сёзюню битирди. Аллахгулу агзындакы чёряйи чейняйиб, Казымын башынын устюндян ряфя бахырды. Лакин орайа дюзюлмюш ладживярди габлары гёрмюрдю, онун фикри тамамиля ирялидя ола биляджяк хадисяляр атрафында долашырды. – Йахшы, – деди, – ахы аввял аралары йахшы иди: шах, дедиляр, Ибрахим хана хялят-барат да гёндярмишди. Бяс неджя олду. Казым хиддятли:– Аллах шахын да эвини йыхсын, ханын да! – деди. – Ня о Аллах дейяндян дейир, ня бу. Шах хялят-барат гёндярди, мямлякят адятинджя завал истяди, Ибрахим хан да Абдилсямяд бяйи Техрана завал гёндярди. Эля билирсян буннан иш гуртарыр. Далдан гяряк пейдярпей гошун верясян, сурсат гёндярясян. Няди – Исфаханда давадыр, Хорасанда давадыр. Башларына дяйсин давалары, касыб-кусуб алдян гетди! Баллы сёзя гарышды:– Ай киши, аз дейинсяня, гёйдян ня йагыб, йер ону гябул эдиб. Йазыйа позу йохду. Казым да гядяря инанан олдугу учюн арвадын сёзляри она бир аз тясялли верди. Лакин йазынын нийя эля йазылдыгына даир онда зяиф бир суал дуйгусу ойанды, ону сарсыдыб йох олду. Сяфярин гялмяси сёхбятин мёвзусуну тамамиля дяйишди. Казым беля она гаршы эхтийатла давранырды. Сяфяр салам вериб, кюрсюйя гирди вя горга гётюрюб, саглам дишляри иля хыртылдатмага башлады. Аллахгулу хёрмят вя бир аз да горху иля:– Оглум, неджясян. – дейя онун халыны хябяр алды. – Йахшыйам, саг ол! Анджаг шахта оланда йарам гёвр эляйир. – Хансы. Гылчындакы. – Хя. Зяхримар инджидир. – Бяс джяррах ня дейир. – Мялхям вермишди, баглайырам. Казым тяджрюбяли бир адам адасы иля деди:– Йаранын агзыны йахшы эляйирляр, ичи галыр. Ола биляр ки, атин ичиндя сюмюк гырыгы да галсын. Онун учюн хов эляйир... 
Сяфяр джаваб вермяди. Горганы ляззятля чейняйир вя ня ися дюшюнюрдю:– Аши, йаз гялсяйди, бир аты миниб, чёлляря чыхардыг, – деди вя няшя иля гюлюмсяди. – Эвдя отурмагдан чюрюдюк гетдик. Аллахгулу эхтийатла деди:– Хяля джавансан, ат белиндя гязян вахтындыр. – Ня гайырым, кянддя идим, акиним-бичиним варды. Инди хяр шейдян аварайам. – Бяс мал-гаран неджя олду. – Эля о вахтдан дагылды гетди. Бу индики иняйи Агдамдан гятирмишям. Кянддя бёйюмюш адамыг, агартысыз доланмаг олмур. – Сяфяр бир аз дюшюндю, сонра даха да няшяляняряк:– Гой йер гёйярсин, бир ики дя гузу алыб, хяйятя бурахаджагам. Пайызда тоглу олар, кясиб говурарыг, гыша галар, – деди. Аллахгулу да няшялянди:– Билдир мяним амяйим хядяря гетди: сахладым, бёйютдюм, ахырда Хязня гайасындан учуб олдю. Казым гюляряк зарафата башлады:– Хязня гайасындан бу гядяр адам атырлар, гой бир дя бир тоглу атылсын. Демяли, Аллахгулу, сизин эвдян бир гурбан гедяджякмиш, йахшы ки, тоглу дярд-бяланы апарыб. Аллахгулунун бу зарафатдан ати чимчяшди, озюню итирди вя джаваб вермяйя беля сёз тапмады. Казым мясяляни анлайыб, даха да истехзасыны артырды:– Хя, тюстюлядин, дейясян! – деди. Сяфяр мярд бир сясля:– Нийя тюстюлясин ки, – деди, – мян олмямишям ки! Сяфярин сёзляри Аллахгулуйа уряк-диряк верди, о озюню топлайыб:– Саг олсун Сяфяр! Валлах ки! – дейя билди.  Вагиф бухарынын йанында отуруб, Гюлюстанда йашайан Видадийя мяктуб йазырды. Зёвг, няшя вя лятифячилийи йюксяк дяряджяляря чыхмышды. Дямиргара одуну ширин-ширин йаныр, истиси вя чартылтысы шаиря мин бир илхам багышлайырды. Пянджярянин рянгин шюшяляриндян дюшян ишыг тутгун иди. Халыларын, джеджимлярин, ипяк пюштя вя дёшякчялярин бойалары бир-би
риня гарышараг пялмялянмишди. Вагиф бунларын фяргиня вармайараг, бухарынын аловларында джилвялянян шеир пяриси иля айлянир, ону гапламыш бир ахянгя гошулмушду. Мюяззинин гёзял сяси ону шеир пярисиндян айырды: гялями йеря гойуб саатына бахды, агрябляр дюз дястянин устюндя иди. Гапы ачылыб, ляля гирди, гюлюмсюняряк агасынын узюня бахды. Вагиф мясяляни анлады:– Версин гёряк! – деди, кагыз вя гялямданыны йыгышдырыб, дёшякчясинин алтына гойду. Сюфря салынды. Нахар там гюнорта азаны заманы оларды. Бугланан хёрякляр сюфряйя дашынды. Гасым ага гялиб отурду. Няхайят, Гызханым зюхура чыхды. О, мяхяррям мюнасибятиля гара дон геймишди. Аг бядирлянмиш сифятя, гара ири гёзляря бу гара палтар ня гядяр йарашмышды. Вагиф ону чохдан гёрмяйян адам кими сюздю, ичин-ичин йанды. Лакин эхтийатсыз бир сёз демясин дейя, динмяди. Гюмюш билякляр хёряк чякяркян кяхряба голбагы шаггылдайыр, йанаглар гюзгю кими оз-озюню акс этдиряряк парлайыр, гызарырды. Байаг атяшдя джилвялянян пяриляр, инди бу солмаз йанагларын, танрыдан шухлуг багышланмыш бу джейран гёзляринин атрафына топланырды. Хёряк йейилирди. Кимсядян сяс чыхмайырды. Вагифин огрун гёзляри Гызханымын чёхрясини долашыр, шаир няшясиня гида верирди. Ханымын додаглары йагланмыш, шех дюшмюш гюля бянзяйирди. Вагиф озюню сахлайа билмяди, лакин гаш гайырмаг истяркян, гёзю дя вуруб тёкдю:– Омрюн узун олсун, Гызханым, гёзялджя хёрякдир! – деди, арвадынын узюня бахды. Каш хеч бахмайайды, гадын о саат дяйишилди, гёзял додаглары бюзюлдю, гашлар галхды, узюндя бир хошнудсузлуг ифадяси дуйулду. Бу уряксыхыджы аламятляр Вагифя бялли иди, онун сябябини дя гёзялджя билирди: годжалыг-гянджлик, гёзяллик-чиркинлик. кими тязадлар даима онларын хяйатыны зяхярлямиш вя зяхярляйирди. Лакин ня учюн Вагиф гяндж дейилди. Ня учюн оз арвады она йабанчы вя йасаг олмушду. Ня учюн о, бир эвдя, бир отагда йашадыгы гадынынын бу гядяр хясрятини чякир, дярдиндян одланырды. Йахынлыгла бярабяр араларында бёйюк мясафя, йыхылмаз барылар, бюрджляр варды. Вагиф иллярдян бяри бу суаллары озюня вермиш вя йеня верирди. Лакин джавабында аджиз галараг, кядярляря далырды. Инди дя тутулду. Иштахасы кя силди, богазы тыханды. Атрафа бахды: отаг она гаранлыг зиндан кими гёрюндю; инди пялмялянмиш бойалар сюзюляряк онун гялбиня тёкюлюр, солдуруб, сёндюрюрдю... Вагиф хёрякдян йарымчыг айрылыб галхды. Кючяляр дястя тяпянлярля долмушду; дяф, синдж, Хейдяр! Хейдяр! – сясиндян гулаг тутулурду. Вагиф агыр дуйгулар ичиндя йюрюйюрдю, атыны беля минмямишди. Кюрк она агырлыг да эляся, дёзюрдю. Саатлы иля Ходжа Амирджанлы мяхялляси арасында бир аз дайанмаг лазым гялди. Ики мяхяллянин дястяляри бир-бириля далашырды. Гёйдян даш вя чомаг йагырды. Гышгырыг, сёйюш алями бюрюмюшдю, там бир мюхарибя иди. Саатлы дястяляри устюн гялиб, о бири мяхяллянин джамаатыны пюскюрдюб, дар кючяляря сохду. Вагиф отюб гетди. Хамам габагына чыхды. Дярин дярянин устюндяки тахта кёрпюню кечди. Инди артыг сакитлик иди. Хава булуд да олса, чох сойуг дейилди. Бялкя дя Вагифя эля гялди: пийада йол вя агыр кюрк ону тярлятмишди. Мядиня начахламышды-кефсизлямишди. Йатагында отуруб, бяйазлара далмышды. Агбирчяк бир гадын Вагифин кюркюню алды. Шаир Мядинянин тахтынын устюндя отуруб, нябзиня бахды:– Бир баладжа гыздырман вар, – деди. Мядинянин солгун чёхрясиня бахыб гюлюмсяди. Мядиня:– Олмазмы. – дейя има иля Вагифи сюздю. Вагиф бу бахышдан чох шейляр дуйду:– Ах Мядиня, билсян бу дёвлят иши ня джянджялли шейдир: урус гетди, инди дя шах гялир. Уз гёстярирсян, астар да истяйирляр... – Бяс о уздян доста нийя гёстярмисян. Нечя гюндюр йатагдайам; дейирям, инди гяляр, бир хор гяляр... Вагиф Мядинянин сёзлярини хаглайыр, лакин джаваб тапа билмирди:– Дярд бирми. – деди, сусду, фикриндя аиля дярдини вурушдурараг дюшюндю. Лакин дярд-гям чякмяк Вагиф учюн йабанчы халлардан иди, она гёря йеня озюндя никбин гюввяляр топлайыб, мюзяффяр чыхды. Вагифин узюндян гёзлярини чякмяйян Мядиня:– Шаир, – деди. – Узюндян бир думан кечди, гаш-габагын булуд кими салланды, джанымы гара гейд алды. Амма ахыры йахшы олду, узюня йеня гюн догду. Вагиф Мядинянин йетиклийиня хейрят эдяряк:– Мядиня, – деди, – урякдян-уряйя йол олдугуна инди инандым. Анджаг думанла, булудла ня ишимиз вар, гюняшдян даныш! Азизим, сяни гёряндя узюмя гюн догмазмы. Ахы сян Мядинясян! Шаир гибляси, иман мяскяни Мядиня! Мядинянин хясрятля долмуш гёзляри шаиря дикилмиш, хярарятдян гурумуш додаглары йетишиб, отмюш гайсы кими ачыла галмышды. Шаир онун бойнуна сарылыб, ширин гайсыйа говушду. Аиля дярди, шах дярди, хан дярди – хамысы бир нечя санийя давам эдян дадлы йохлуг ичиндя арийиб сёндю.  Мяхяррямин бириндян башлайараг онуна гядяр давам эдян имам тязийяси: мярсийя, нёвхя, дястя тяпмя мяхялляляр арасында адят шякли алмыш далашмалардан сонра бютюн бу хянгамя ашура бюсаты иля битирди. Гарабаг элляри аслян кёчяри хяйат кечирдикляри учюн ислам дини вя Иран мядяниййяти тясириня дюшмяйяряк, оз гядим тюрк аняняси вя адятляри иля йашайыб гялмишдиляр. Шишянин бинасы ханлыгын тясиси вя Иран иля башлайан алагя вя рабитя анджаг йабанчы адятлярин гялмясиня йол ача билмишди. Шябихгярданлыг да Ирандан гятирилмиш бу адятлярдян бири иди. Аввялляр Кярбяла вягясини тямсил эдян йалныз бир тамаша гёстяряр – тарихи сималарын роллары бёлюняр, зикр охунар, Хюсейнин гятли вя аилясинин хярб мейданында агыр вязиййятдя галдыгы олдугджа мютяяссир бир шякилдя нюмайиш этдириляр, джамааты аглатмага чалышардылар. Инди бу тамашайа башйарма да алавя олараг, аняня шяклиня гирирди. Вагиф бу башйарма иля вахты иля гюнахсыз бир дястяни ханын гязябиндян гуртармышды. Ханын гязяби битмяз бир шей олдугу учюн бу адят дя дустаг бурахдырмаг учюн бир васитя олараг галырды. Бу ил дя хямишяки кими, дустаглары оланлар кяфян гейиб, сяхяр тездян сарай хяйятиня гялмишдиляр. Вагифин йаздыгы зикрляря инди шаирляр йени алавяляр дя гошмушдулар. Хан йеня артырмайа чыхыб, дустаглары бурахаджагыны вяд эдиб, джамааты сакит этди. Дястя зикир дейя-дейя Чухур мяхялляйя, Мяммядхясян аганын имарятиня гедян йола чыхды. Ашагысы гала диварлары вя йухарысы йосма дахмаларла чеврялянян бу гениш мейдан адам иля долмушду. Сойуга вя гара бахмайараг, гятл хазырлыгы гёрюлюрдю: алван гейимли шябехляр бир тяряфдя топланыб, ролларыны азбярляйир; башы дямир пянджяли туглар шыгыйыр, диндар гадынлар онлара нязир дясмаллар баглайырдылар; узун архалыглы, шиш папаглы ушаглар ора-бура гачыб: Ай шам алан, ай нязири гябул олан! – дейя гышгырырдылар. 
Хан сарайындан гялян агкёйняк дястяси мейдана гирди вя даиря тяшкил эдяряк, дястядякиляр зикр дейиб, тякрар башларыны йармага башлады. Шябехляр дуран йердян йезидин кяджавяси чийинляря галхды; гаршысында бир сярпуш варды, алтында имам Хюсейнин башы гянимят гятирилирди. Архадан асирляр гёрюндю, бурада арвад-ушаг бир-бириня гарышмышды. Харис Мюслюмюн балаларыны гамчы иля дёйяджляйирди...Будур, гана бяляшмиш зюлджянах йедякдя гятирилир, устюня бир джют гёйярчин гонмуш йаралы Алиякбяр салланараг аты аддым-аддым сюрюр. Алтун вя ипякляря донанмыш Гасым отагында бир кёрпя гыз отуруб, сачларыны йолараг: Башыма кюлляр, гёзюмя миляр! – дейя инляйир. Хюсейнин башы кясик няшинин гёрюнмяси хёнкюртю гопарыр. Фирянг шябехи, шир шябехи... бирбирини тягиб эдирди. Мювяссир мюнаджат, зикр, нёвхя, шябехлярин шеир иля сёйлядикляри мюкалямяляр бир-бириня гарышыб, халгы агладырды. Сарай халгы учюн гурулмуш чадырдан тутмуш мейданын атрафына вя дамлара сяпилмиш джамаата гядяр хамы гёз йазы тёкюрдю. Бурада иштирак эдян, нязир верян, аглайан йалныз тюркляр дейилди, эрмянилярин дя бир гисми инанараг иштирак эдирди. Аллахгулу бютюн аиляси иля бурада иди. О нязир элядийи учюн кёрпяляриня шам алмышды, ахшам эвиндя йандырыб, Шамигярибан эдяджякди. Гюлназ Телли иля йан-йана дуруб, хязин-хязин аглайырды. Бу аснада мейданын ортасындакы хеймягаха од вурулду. Бир дястя гара гейимли аряб чыхыб, башларына саман совурараг хеймягахын атрафына фырланмага башлады... Хеймягаха од дюшяндя, Од дюшяйди алямя, Йандырейди алями Овлади-хейдяр ганлысы! Ку Хюсейнимя! Ва Хюсейнимя!.. Аг кёйнякляр зикрдян тякрар джошдулар, парлаг гылынджлар вя хянджярляр гёйдя ойнады, сюрякли хёнкюртю мейданы тякрар гаплайыб, шахталы хаваны дяхшятля титрятди.  Икинджи Османлы-Рус мюхарибяси давам эдирди. Тюркийя иля Русийа арасында мин йедди йюз хяштат йеддинджи-мин йедди йюз догсан биринджи иллярдяки мюхарибя нязярдя тутулур. 
Гафгаз кянарда галыб, озбашына бурахылмышды. Иран дахилиндяки вурушмалар да иллярдян бяри хяля бир нятиджяйя багланмамышды. Демяли, Ибрахим ханын али-голу ачылыб, оз мюлкюндя рахат сялтянят сюрюрдю. Артыг Азярбайджанда она долашаджаг хеч бир хёкмдар галмамышды; нюфузу йеня Ширвандан Тябризя гядяр йюрюйюрдю. Инди сарайы мяшгул эдян йалныз джыдыр, зийафятляр вя ов кими айлянджяляр иди. Пайызын хош гюнляриндян бири иди. Аран багларына сары вя гырмызы бойалар хяля йениджя сяпилмишди. Ибрахим хан вя мяиййяти йюз атлы нёкярля овлага-индики Йевлагын дживары ова чыхмышды. Вагиф дя бурада иди, сабиг Шяки ханынын хядиййяси олан алтун нахышлы тюфянги йяхярин гашындан асмыш, бёйюк бир рухла атыны сюрюрдю. Гушчулар бяхляли-алджякли алляриндя ийирмийя гядяр гызылгуш тутмушдулар. Тула йох иди, чюнки гуш овунда тула гётюрмяздиляр, туланын вязифясини нёкярляр гёрярдиляр. Артыг турадж вя гырговул гёрюнмяйя башламышды. Шейпур чалынды, хамы атдан энди. Йай-охлу нёкярляр сага вя сола йайылараг гениш бир сахяни чеврялямяйя башладылар. Даиряни дюзгюн тяшкил этмяк учюн Сяфяр атланыб, нёкярляря баш чякя-чякя доланыб гери дёндю:– Хазырдыр, хан саг олсун! – дейя баш эндирди. Буйуруг верилди, шейпур чалынды, узаглардан шейпурла джаваб алындыгдан сонра хан мяиййят иля даирянин ортасына тяряф йюрюдю. Нёкярляр дя иряли йюйюряряк кол-коса ох атараг ов гушларыны перикдирир, йавашйаваш гушлары гетдикджя кичилян даирянин ортасына учурурдулар. Инди гызылгушлар хан вя мяиййятинин голларында иди; арабир атрафында пырылдайыб учан кяклик вя йа тураджы гёрдюкдя гызылгушлар пачабянддян гуртарыб гачмаг истяйир, айагларындакы гумровлары джингилдядирдиляр. Вагиф, йашына бахмайараг, мятин аддымларла йюрюйюр, арх вя чухурлардан адлайыр, ову сябирсизликля гёзляйирди. Бир дя отлугдан ики-уч гырговул галхды, Вагиф бир дягигя итирмяйяряк гызылгушун чылгысындан дартараг бурахды. Джылгы – гызылгушун богазына багланмыш гайыш йахадыр; гушун учушуна дюзгюн истигамят вермяк учюн ондан йапышыб бурахарлар.  Ханын вя башга ряджалларын да гушлары бурахылды. Гызылгушлар ох кими сюзюб, гырговуллары гёйдя алыб, отлуга эндиляр. Нёкярляр гачдылар, бир дягигя кечмямиш гызылгушлары вя гырговуллары гятирдиляр. Гетдикджя ов гушлары артыр, бязян бёйюк сюрбя иля галхырдылар. Гызылгушлар овламагдан йорулмушдулар. Овчулар да артыг хявясдян дюшмюшдюляр. Бирдян харданса бир джейран чыхыб, дюз хан иля Вагифин арасындан кечиб гетди. Вагиф:– Джейран! – дейя сяслянди. Лакин ансызын чыхан бу джейраны хеч кяс ата билмяди. Хан гюляряк Вагифя тяряф йёнялди:– Шаир, – деди, – сянин гёзялляри бянзятдийин джейран гёрдюн ня гетди. Вагиф хейрят этмядян:– Хан, – деди, – о да годжалыгын узюндяндир: хансы джейран бизя мяхял гойар ки! – Агзы нядир гоймасын! – Йох, хан, хёкм хяр шейя чатар, гялбя йох!.. Бу барядя мяним тяджрюбям сяндян чохдур. – Неджя йаны. – дейя амираня бир ифадя иля сорушду: Вагиф йарызарафат, йарыджидди деди:– Гызылгуш гырговулун хясрятиндян йаныр. Гёряк гырговулда да о хясрят вармы. Ханын гашлары чатылды, йанындакы пишхидмятя чёнюб, сярт бир сясля:– Сёхбятдян бир шей чыхмаз, – деди, – оджаг галатдыр, бир гырговул кабабы йейяк! Шейпурлар гурлады, ов битди. Сяфалы бир гушяйя ипяк халчалар дёшянмяйя башланды.  – А киши, ня дейирсян!.. Танры тагсырындан кечсин! Вагиф хяля дя алдыгы хябяря инана билмирди. Гейиняряк дюшюнюрдю: Эй дюнйа, Шахмяммяд дя олярмиш! Вахимясиндян бютюн шяхяр титрярди. Гапыны ачыг гой йат – бир чёпюн итмяз, геджя башында бир мяджмяйи гызыл апар, онун горхусундан хеч кяс йахын дурмазды. Вагифин далынджа гёндярилмиш нёкяр дивара сёйкяниб дурмушду. Вагиф фикирдян айрылыб, санки хяля дя инанмайараг сорушду:– Бир де гёрюм, неджя олуб ки, ряхмятлийи илан вуруб. Нёкяр аллярини дёшюня гойараг:– Ага, – деди, – билирсян ки, Шахмяммяд аганын хяйятиндя оджаг вар, ора зийарятя чохлу илан гяляр. О иланлара дяймяк олмаз, билирсян ки, илан кинли олар, онлардан бирини олдюрсян, гисасыны аларлар... Шахмяммяд ага хяйятдя армуд агаджы акирмиш, бели вуранда йердян бир илан чыхыр, ряхмятлик олдюрмяк истяйир, илан чеврилиб бармагындан чалыр. Вагиф бир аз дюшюндю, она бу ишляр гюлюндж гялди:– Сян гет, мян гяллям! – дейя Алимяммяд аганын нёкярини йола салыб, йатаг отагынын гапысына йанашды:– Гызханым, мяня бир тямиз дясмал вер! – дейя чагырды. Бир аз сонра Вагиф эвиндя сахладыгы агбирчяк гадын алиндя бир дясмал каллайыйа чыхды. Вагиф дюшюнджяли бир халда дясмалы алды:– Гызханым хардадыр ки. – дейя сорушду. – Хына ислатмышды, башына гойаджагды, бу вай хябяри иши корлады. Хеч билмирям инди хына ня оладжаг... хейф олду... – Аллярини буламасын, йаса гедяджяк – айыбдыр! – Йох, ага, буламайыб! Шахмяммядин эви Мехралы бяй бюрджюнюн йанында иди. Бу бюрджюн гаршысында гениш бир мейданча варды, адына Бяйлик эшийи дейярдиляр. Шахмяммядин эви бу мейданчанын шимал тяряфиндя иди. Вагиф орайа гялдикдя Бяйлик эшийи адам иля долмушду, атдан дюшюб, дарвазадан ичяри гирди. Эвя догру гедян даш галдырымы йениджя джюджярмиш от басмышды; сол тяряф багча иди. Рянгли пянджяряляри багчайа бахан эвин гаршысына да чохлу адам топланмышды: бир тяряфдя бир кяджавя гойулуб, тирмя шал иля бязянирди, о бири тяряфдя чадырда олюню йуйурдулар. Багчанын гырагында, отун устя узяриня аг тянзиф чякилмиш йедди мяджмяйи гойулмушду, бунлара халва хюлушу йыгылмышды, гябир устюндя пайланаджагды... Лаваша бюкюлмюш халвайа хюлуш дейярляр. Мирзя Алимяммяд ага узагдан Вагифи гёрюб, истигбалына гошду. Гёрюшдюляр:– Башын саг олсун! Ушаглары йериндя пайдар олсун! Ня этмяли. Кюллю няфсин заигятил мот! – Фани дюнйанын гайдасы будур! Мирзя Алимяммяд Вагифдян разылыг эляйиб ону отага дявят этди. Лакин Вагиф арвад-ушагы рахатсыз этмясин дейя хяйятдя дайанмагы тярджих этди. Эвин гаршысына гялдиляр. Ичяридян агы сяси гялирди. Агычынын гёзял сяси вя нисгилли агысы инсаны олдугджа мютяяссир эдирди: Уряйимдя йара вар, Устя хал-хал гара вар, Ач уряйимин башыны, Гёр йанмамыш хара вар! Даглар дагымдыр мяним, Гям отагымдыр мяним, Лал олубдур, бюлбюлюм, Виран багымдыр мяним. Вагиф Мирзя Алимяммядин гёзляриндян ахан йаша бахыб дюшюнюр, хяр шейин ахыры олюмдюр! – дейирся дя, инанмырды. Она эля гялирди ки, хяйат узун инджи дюзюмю кими шейдир, хяр инджиси бир алямдир. Хяля бу алямдян ня гядяр галмышды! Хяр бир алямин зёвгю вя сяфасыны сюздюкдян сонра инджи дюзюмю гырылса ня олар ки. Хяр шей фани дя олса, бу фанилийин гялб, шюур вя агл кими гёзял ряхбярляри вар! Ичяридян гопан шивян Вагифи дюшюнджядян айырды. О, Мирзя Алимяммядля бир йердя ичяри гетди. Шала бюкюлмюш мейит халынын устя гойулмушду. Гоншу отагда арвадлар шахсей-вахсей! – дейя гышгырырдылар. Мейити баш вя айаг тяряфдян йапышыб, уч дяфя гётюрюб, тякрар йеря гойдугдан сонра галдырыб кяджавяйя апардылар. Джяназя мярасиминя ханын тяряфиндян оглу Мяммядхясян ага гялмишди. Вагиф онунла гёрюшюб, бир йердя олю намазына дурдулар. Сонра чийинлярдя апарылан джяназянин далынджа бир мюддят пийада йюрюйюб, сёхбятя далдылар. Мяммядхясян ага даим хястя олдугу учюн эвдя отурар хяйатыны охуйан-чалан мяджлисиндя кечирярди. Она гёря гоншу олкялярдя джяряйан эдян хадисяляр ону аз марагландырарды. Лакин ахыр вахтлар Агамяммяд ханын гялмясиндян о гядяр данышылырды ки, ханын вялияхди джиддян рахатсыз олмага башламышды. О, сясиндя хяйяджан дуйдурараг:– Ахунд, шахдан ня хябяр вар. – дейя Вагифин узюня бахды. – Гёрюнюр, бютюн дюшмянляриня галиб гяляджяк, – дейя, – Вагиф джаваб верди. – Ахыр вахт Тябризи дя тясхир этди. Орайа Сюлейман хан адлы бир башбуг гёндяриб, атраф ханлардан завал апартдырыр. Сюлейман ханын ийирми мин гошуну вар. Мяммядхясян ага дюшюндю, тякрар Вагифин узюня бахды, лакин Вагифин узюню гёрмяйирди, дюшюнджя вя андишяляр ону башга бир алямдя долашдырырды. Вагиф фикриндян айрылды. Парлаг вя ойнаг гёзлярини она дикиб, нядянся мюнтязир гёрюнюрдю. Мяммядхясян ага йеня сорушду:– Ахунд, танры хифз элясин, ишляри йахшы гёрмюрям. Урус да узаглашды. Йеня асайишин бярпасы учюн о йахшы иди. Йахшы, Агамяммядин фикри ня ола. 
Вагиф:– Ага, бяллидир, – деди, – Надир йериши йеримяк истяйир. Парчаланмыш Иран мюлклярини бир йеря йыгыб, озюню, гёрюнюр, шах элан этмяк истяйир. Вагиф сусду. Мяммядхясян аганын рянги агармышды. Гёрюнюр, пийада гетмякдян йорулмушду. Вагиф бунун фяргиня варыб дайанды:– Ага, пийада гетмякдян озюнюзю узярсиниз, рюхсят буйурун джиловдар... Мяммядхясян ага дайанараг Вагифин сёзлярини кясди:– Эля мян дейяджяк идим. Джиловдарлар атлары иряли чякдиляр, Мяммядхясян ага вя Вагиф миниб, йан-йана, аддым-аддым сюрмяйя башладылар. Джяназя ирялидя иди. Молла вя тялябялярин Сюбхан Аллах! сясляри кядяр догурурду. Хава сойумуш, галын думан шяхярин бир тяряфини бюрюмюшдю. Вагиф сёзюня давам этди:– Ага, шах джулус эдяркян, Иранын дёрд валиси тадж мярасиминдя иштирак этмялидир. Адятян ики вали шахын сагында, икиси солунда дурар. Арябистан валиси алиндя джыгга, Гюрджюстан-гылындж, Лористан-хиргя, Кюрдюстан валиси джавахиратлы хямаил тутар. Бу адятдир. Вагиф бир аз сюкут эдиб, гюлюмсяйяряк:– Ахта хан тязя бардаг суйу олдугу учюн бу валиликляри тясхир этмяйя джидди-джяхд эдяджяк. Мясялянин бялалы джяхяти бурасыдыр. Ханлыгын мянафейини гюдяряк бир йеря мейл этмялийик. Вагиф бир аз дурухуб, гяти сясля:– Мян кий ниджатымызы Иран кешмякешиндя гёрянлярдян дейилям! – дейя сёзляриня хитам верди. Думан атрафы бюрюмюш, гёз-гёзю гёрмюрдю. Джяназянин архасынджа гедян адамлар кёлгя кими гёрюнюрдю. Вагиф сусмушду, бурнуну кюркюн йахасына сохуб, ня ися дюшюнюрдю. Мяммядхясян ага да эйни дюшюнджяли сюкута далмышды.  Агамяммяд ханын Тябризя гёндярмиш олдугу Сюлейман хан Ираван вя Нахчыван ханларыны Иран химайясиня чагырырдыса да, мювяффяг ола билмяйирди. Буну гёрян Агамяммяд билаваситя элчиляр гёндяриб, Гафгаз ханларындан заваллар тяляб этди. Ираван, Гарабаг, Талыш, Аварыстан вя Гюрджюстан элчиляря рядд джавабы вердиляр. Шяки, Ширван, Дярбянд, Бакы ися Ахта ханын элчилярини хёрмятля гябул эдиб, Иран химайясиня бойун айдиляр. Гянджя тяряддюд ичиндя иди. Джавад ханла Ираклинин арасы ачылдыгы учюн Иракли Джавад ханы гётюрюб, йериня Ряхим ханы нясб элямяк истяйирди. Джавад хан да беля бир вязиййятдя истяр-истямяз Ирана табе олмаг ниййятиндя иди. Гарабаг сарайында бёйюк бир тялаш варды: ики-уч илдян бяри давам эдян асайиш позулмуш, гайгы вя андишя хяр кяси гапламышды. Русларын Тифлися гялмяси иля алагядар олараг гырылмыш Гюрджюстан-Гарабаг достлугу йенидян эхйа олунур, башга ханларла иттифага гирилир, Шишя Кялянтяри Агасы бяйя кися-кися алтун бурахылыб, галанын тяджхизаты мюкяммялляшдирилирди. Ики-учю гюндян бяри Вагиф эвдян чёля чыхмайыб, рясми мяктублар йазмагда иди. О йазыр, Мирзя Джамал да узюню тирмя кагызлара кёчюрюрдю. Эля мяшгул идиляр ки, Мирзя Алимяммяд аганын ичяри гирмясини беля гёрмядиляр. – Саламялейкюм! Вагиф гёзлюйюн узяриндян Мирзя Алимяммяди сюзюб, саламына джаваб верди вя йериндя гурджухду. Мирзя Алимяммяд джялд йюйюрюб, алини Вагифин чийниня гойду:– Зяхмят буйурулмасын! – деди, – гялдим худафизляшмяйя! Вагиф хейрятля:– Бу тезликля. – дейя гёзлюйюню йеря гойду. – Ахы сабах гедяджякдин. – Хейр, – дейя, Мирзя Алимяммяд джаваб верди, – бу гюн хазыр олдуг, вахт итирмяк джаиз дейил. Вагиф дюшюндю:– Йахшы, мясляхят сяниндир, – деди вя сонра Мирзя Джамала мюраджият эдяряк:– Мирзя Джамал, Рум султанына йазылмыш мяхяббятнамяни вер гёрюм! Мирзя Джамал сарыйа чалан вя люлялянмиш мяктубу кагызларын арасындан гётюрюб Вагифя верди. Вагиф ачыб башына бахдыгдан сонра:– Буйур, Мирзя Алимяммяд! – деди, бир аз дюшюнюб алавя этди. – Даха мясяляни билирсян. Аввяла, чалышарсан, озюню Истанбула тез йетирярсян. Бу барядя Сюлейман паша лазыми кёмяйи сяндян асиргямяйяджяк. Санийян, Султан хязрятляриня мясяляни атрафлы арз эдясян; дейярсян ки, бизи ики од арасындан гуртараджаг йеганя чаря Османлы химайясидир. Тезликля асгяр гёндярмясяляр, Ахта хан бизи хялак эдяджяк вя уммяти – ислам ган дярйасында богуладжаг. 
Вагиф сусду, лакин бёйюк бир хяйяджан кечирдийи халындан гёрюнюрдю; изтирабдан гамыш гялям алиндя титряди. Мирзя Алимяммяд мяктубу гуршагына сохуб деди:– Ахунд, архайын ол, алибош гайытмарам. Бир дя шян бир тябяссюм Вагифин чёхрясини парлатды:– Шах гялди, шах гялди! – дедиляр, ахырда, дейясян, саман дюшюб заман одланаджаг! – Вагиф гяхгяхя иля гюлдю, сонра кирийиб, мятин бир сясля:– Азизим, – деди, – дёвлят иши белядир – гах эниш, гах йохуш; бир аз сяфа, ики эля джяфа. Ня этмяли, мяйус олмамалыйыг; шаир демишкян: Сябр эйля, агибят мей олур ган дедикляри, Сюбх висал олур шяби хиджран дедикляри!.. Мирзя Алимяммяд ага истяр бу шеирдян, истярся дя Вагиф кими достундан айрылдыгына кядярляниб долухсунду. Вагиф иля гуджаглашыб айрылды. Вагиф ону артырма пиллякяниня гядяр отюрдю:– Ляля, ай ляля! – дейя чагырды. Ляля хазыр олду:– Ляля, алин йюнгюлдюр, аганын архасындан су ат, узаг сяфяря гедир! Мирзя Алимяммяд ага ата миниб тярпяндикдя ляля бир тас су гятириб, онун архасынджа атды:– Танры йахшы йол версин. Ишин аванд олсун! Атлар хяйят дарвазасындан чыхыб, гетди. Вагиф гёзлярини силя-силя гери дёндю. Мирзя Джамал кагызы дизинин устя гойуб, сяй иля йазырды. Вагиф она йёняляряк:– Оглум, – деди, – сярбаз баш иля ойнайан кими бизляр дя мямлякятин талейи иля ойнайырыг. Гумардыр: тута-тутмайа! Хяр халда биз вязифямизи гёрмялийик. Бялкя, ханлыгын рахи-ниджата чыхмасына бир сябяби хейир олаг.  Шяхярдя бёйюк бир хярб хазырлыгы дуйулурду: силахлы адам алиндян дар кючялярдян кечмяк мюмкюн дейилди; шималдан даг йоллары иля гятирилян топлар шяхярин джянуб-шярг джяхятляриня йерляшдирилирди. Аварыстандан гёндярилмиш лязги вя башга халглара мянсуб тутма асгяр мя хялляляря пайланырды. Мяммяд бяй дя Кяхризлидян чагырылыб гятирилмишди. О, гошунла Араз гырагына гёндяриляджякди. Бахарын сон айы иди. Лейсан йагышлары йениджя дайанмыш, хяр йер йашыллашыб фирузяйя дёнмюшдю. Агабйяим ага Мяммяд бяйин гялмясини эшидиб, онунла гёрюшмяйя бир васитя ахтарырды. Йеня бютюн гюню багчаны долашыб, Назлыны данышдырыр, дяруни бёхранындан рахатлыг тапа билмирди. О, Асгярана бахан бюрджюн гаршысындакы агаджа сёйкяниб, алиндяки аг занбагы гохулайараг:– Дайя, – деди, – геджяляр эля йатырсан ки, сяня хясяд апарырам... Ах дайя, ня бяхтявяр адамсан! Назлы гюлдю:– Бяйим, башына дёнюм, йатмайым ня гайырым.! Агабяйим ага ону хясрятля сюзяряк:– Эх дайя, – деди, – мян дя йатардым...Амма инди йухум гёзляримдян чякилиб. Геджя сабаха гядяр улдузларла дярдляширям. Билмирям, бу дярд хайандан гялди... Агабяйим ага долухсунду; ала гёзляр одлу йашла долду. Назлы тялаша дюшдю; о, Бяйимин дярдиндян баш ачмайараг, озю дя дярдлянди:– Бяйим, – деди, – гурбанын олум, ахы билмирям сяня олду.! Гёзями гялдин, наляйями гялдин. Назлы Бяйимин белини гуджаглайыб, ону охшады, уряк-диряк верди. – Бяйим, – деди, – адам бир аз тохтаг олар, хяр шейи уряйиня салмаз. Ахы билмирям сяня дурдугун йердя ня олду... Бялкя шяр вахты йеря исти су атмысан, мяляклярин ганадыны йандырмысан, сяня нифрин эдибляр. – Йох, дайя!.. О дейил... Гялбимдя бир мяляк вар, онун ганады йанмышды, геджя-гюндюз аху зарындан узюлюрям! Назлы хейрятля бяйимин йашылы гёзляриня бахыр, гялбиндяки мяляйин ня олдугуну бир нёв анлайа билмирди:– Бяйим, – деди, – гялбдя мяляк олдугуну эшитмямишдим. Дейирляр, адамын хяр чийниндя бир мяляк олар, гюнахы-завалы йазар, гийамят гюню она гёря адама аджир верярляр. Гялбдя дя мяляк вармыш. Бяс, гёрясян, о ня гайырыр. Назлынын бу сафдил мюлахизяляри Бяйимин гюлюмсямясиня сябяб олду:– Дайя, – деди, – хош халына! Йахшы ки, о мяляк сянин гялбини вираня бага дёндярмямишдир. Дайя, билсян, о гёзял мяляк мяня ня гядяр азаб верир. Хям дя ня гядяр хош вя дадлы бир ишгянджяси вар!.. Назлы сакит дурараг, она олдугджа йабанчы гёрюнян бу фикирляри динляйир, бир шей анлайа билмирди. Бу аснада архадан таппылты гялди. Агабяйим ага сяксякяли гуш кими джялд чёндю:– Мяммяд! – дейя дона галды. Мяммяд бяй Агабяйим аганы гёрджяк бир аз дурухду, зянн иля бахдыгдан сонра, севинджля:– Амигызым дейил. Машаллах, мян гёрмяйяндян бяри лап йекя гыз олмусан ки! – дейя джялд ал верди. Агабяйим ага гыпгырмызы кясилиб, гёзлярини йухары галдырмага джясарят этмирди. Йалныз аг тафта кёйнякдя гёнчялянян кёксю хяйяджан ичиндя чырпынырды. – Неджясян, йахшысанмы. – дейя Мяммяд бяй сорушду. Бяйим гёзлярини галдырды, Мяммяд бяйин ала сярт гёзляриня раст гяляр-гялмяз, бахышы онун йашыл чухасындан, аг архалыгындан сюзюлюб, йеня йеря дикялди. – Йахшыйам!.. Саг ол!.. Сян гёряли! Бяйимин арки вя гилейи Мяммяд бяйи охшады. О, Агабяйими йенидян сюздю: алиндяки занбаг гядяр лятиф вя гёзял иди... хадисяляр олмуш, инсанларын башы гарышмыш; гёз ачыб йумана гядяр хейли бир заман гялиб кечмиш... бу багчада йени бир занбаг йетишмиш; ону гюняш охшамыш, хава гуджмушназлар, райихяляр, няшяляр она йолдаш олмуш... Ах, вурушмалар, игидликляр, шёхрят вя ад...Каш хамыныз бир тоз олуб, бу гёзял долашан йоллара сяпиляйдиниз... Мяммяд бяй кёксюню отюрдю. Мярджан додаглардан сян гёряли – дейя фырладылан сёзляр бир хянджяр олараг онун гялбиня санджылды:– Амигызы, – деди, – гилейя хаггын вар. Билсян, омрюм неджя пуч олуб гедир. Агабяйим ага артыг гялб истирахяти тапыб джюрятлянмишди. О, сюзгюн бахышы иля Мяммяд бяйи охшайараг:– Сябяб кимдир. – дейя гюлюмсяди вя гёзляринин онун гёзляриня дикди. – Албяття озюм. Инсан башына гяляни билсейди... – Кяхризлидя ня вар. Хюрю ханым, Айишя бяйим неджядирляр. Мяммяд бяй Ага Бяйимин сярзянишинин мянасыны анлады, гызарараг: 
– Джанына дуа эдирляр! Алляриндян опюрляр, – деди. Назлы йашманыб, кянардан бунлара тамаша эдир вя Бяйимин бирдян дяйишилиб няшяляндийиня хейрят эдирди. Агабяйим она йёняляряк:– Дайя, – деди, – бир каса су гятир, ичмяк истяйирям. Назлы джялд чёнюб, сарайа догру диклянди. Агабяйим ага хош бир ада иля занбагын йарпагыны гырыб, додагларына алды вя Мяммяд бяйин узюня бахмайараг:– Йахшы, – деди, – хеч бир демирсян мяним бир амим гызы вар, гяриб гуш кими, сяхярдян ахшама гядяр бу агаджлара сыгыныб, хясрят чякир.! – Ай Бяйим, гёрмюрсян няляр олур: бу гюн-сабах шах Аразы кечяджяк... Агабяйим ага Мяммяд бяйин сёзлярини хош бир хиддятля кясди:– Йеря батсын шах да, Араз да!.. Кири, вяфасызсан! Мяммяд бяй гюлдю, Бяйимин сёзляриня джаваб тапа билмяди. Агабяйим арк иля алини онун хянджяриня узадыб, гызыл йазылы дястясини алляшдиряряк деди:– Сяня гюлюндж гялир... Амма мян... Йаш бяйими богду. Алляри иля гёзлярини гапайыб, хёнкюрдю. Мяммяд бяй ону эхмалджа гуджаглайыб, озюня тяряф чякди. Бяйим Мяммяд бяйин гениш кёксюня сыгыныб, агламагда давам этди. Инди Бяйимин халы горхундж бир фыртына кечирмиш гайыгчынын сахиля чатыб, лёвбяр атмасыны андырырды. Сахил гяви вя тяхлюкясиз иди, артыг джошан, кёпюрян фыртыналар архада бурахылмышды. Лакин бу сыгынаг сахил идими, сяраб идими. Сяадятин озюнюн дя сезилмяз андишяляри олур. Бу андишяляр Агабяйимин дя гялбиня йол ахтармага башлады: о, йашылы гёзлярини галдырыб, Мяммяд бяйин гёзляриня бахды:– Эшитдим сабах гайыдырсан, бу дюздюрмю. – дейя интизар ичиндя чырпынды. – Дюздюр! – Гетмя! Гедярсян башына, дилим гурусун, бир иш гяляр. – Гетмясям олмаз, ханын буйругу белядир... Агабяйим ага кюскюн бир халда Мяммяд бяйдян араланыб, агаджа сёйкянди. Йеня занбагын йарпагларыны гырыб, додагларына алыр вя сонра шюурсуз бир халда отун устя атырды.
Вагиф йастыглара сёйкяниб, йатагында отурмушду. Кялянтяр Агасы бяй дя бир саатдан бяри онун йанында иди. Вязиййятин агырлыгы Вагифи олдугджа дарыхдырырды:– Зяфим-Азарым олмаса, – деди, – йеня дурардым. Мян озюмю йатага вермяйи севмирям. Агасы бяй эхтийатлы бир сясля:– Йох, ахунд, хяля галхма! – деди. – Хяким дя эйля буйурур; деди ки, сянадан сонра ики гюн йатагдан дурмазсан! Йапраг; мядяни тямизлямяк учюн гайнадылыб, суйу ичилир. Анджаг ишляр адамын уряйини сыхыр. Шах Аразы кечмишся, чятин оладжаг. Агасы бяй:– Ахунд, арз этдиклярим сяхихдир, – деди. – Мяммяд бяй Худафярин кёрпюсюню учуртдурмушду, инди, дейир, Ахта хан ону тязядян тикдирир. Гошуну уч йеря айырыб: бир хиссяси Нахчыван тяряфдян кечиб, аля дюшян джамааты арвадлы-ушаглы Тябриз тяряфя сюрдюрюб, акинлярини дя одлайыб, зай эляйибляр; икинджи гошун Сялйаны алыб, арвад-ушагы асир эдиб, кишилярин дя башларыны низяйя кечириб, шаха пешкяш апарыблар. Шахын озю Худафяриндян кечиб, дюз галанын устя гялмяк истяйир... – Йазыг Талыш ханы Мир Мустафа гёрясян, неджя олду. – Мир Мустафа ханын озю даглара гачыб, арвад-ушагы ися асир гедиб. – Вай йазыг!.. Агасы бяй, инсанын гярдиши-дёврандан зяхляси гедир. Бу гядяр дя зюлм олармы.! Элляр, улуслар алдян гетди!.. Агасы бяй кёксюню отюряряк:– Хяля харасыдыр, – деди, – джамаат акинлярини бурахыб, баш гётюрюб, даглара тяряф чякилир. Рявандан тутмуш овлага гядяр кяндляр хараба халдадыр; хамы пяря-пярян олуб, дагылыб... Бунун далы аджлыгдыр... Вагиф башыны ашагы салыб, бармагындакы агиг узюйю фырладырды. Онун даима шянлик сачан узюндя инди дярин йас ифадяси варды. Агасы бяй дя сусмушду. Бирдян Вагиф башыны галдырыб, хушсуз бир халда Агасы бяйя тяряф йёнялди:– Хан ха тяряфя гетди. – дейя сорушду. – Туг тяряфя гедиб. Иракли ханын гёндярдийи гошун иля бирляшиб, Араз гырагына энмялидир. Агяр Мяммяд бяй Худафяринин йенидян салынмасына мане ола билмязся, демяли, лабуддян вурушма оладжаг. Чятини Араз гырагыны сахламагдыр. Бу баш тутмаса, Галанын атрафына чякилмяк лазым гяляджяк. Башга чаря йохдур. Вагиф йеня дюшюнджяйя далды. Сонра никбин бир тябяссюмля:– Гялят эляйир. Галайа бата билмяз, – деди. Агасы бяй мятин сясля:– Мян дя эля гюман эдирям, – деди. – Шяхяр мёхкямдир: топумуз да онункундан аз дейил. Вагиф иля Агасы бяйин сёхбяти бир саат даха давам этди. Няхайят, Агасы бяй гедиб, Вагифи тяк бурахды. Гюняш гюруба тяряф айилмишди, отаг сяринлямишди. Лакин Вагифин бундан хябяри олмамышды: хадисяляр вя аиля хяйаты ону о гядяр дюшюндюрмяйя башламышды ки, гюнюн ня чагы олдугу зянниня беля гялмирди. Арвады Гызханым сабахдан бирджя дяфя онун йанына гялиб, хала хятрин галмасын дейя аринин халын сорушуб, йеня чякилиб гетмишди. Индийя гядяр Гызханымын вяфасыз хярякятляриня ахямиййят вермяйян Вагиф инди хястя йатагында инджимяйя башламышды. О инди хям оз аилясиня, хям мямлякятя вя ону идаря эдянляря гаршы мяйус бир вязиййят алмышды. Санки о, дюнйайа йениджя гялмиш бютюн инсан амяллярини бир тярязийя гойуб чякмиш вя нятиджясиндя кядярлянмишди. Артыг рухунун хеч бир гушясиндя няшя дейилян шей галмамышды. Бу ахвалы-рухиййя иля о, ляляни чагырыб, кагыз вя гялямдан истяди. Зяиф али иля йазды: Мян джахан мюлкиндя мютляг догру халят гёрмядим, Хяр ня гёрдюм, айри гёрдюм, озгя бабят гёрмядим, Ашиналар ихтилатында сядагят гёрмядим, Бейятю-играрю-иманю-дяйанят гёрмядюм. Бивяфадан, ладжярям, тяхсили-хаджят гёрмядим... Гялям тез-тез гялямдандакы давата батырылыб, кагызын узяриндя долашыр сятир-сятир далынджа догур, гямли шаирин уряйини йюнгюлляшдирирди. Няхайят, сон бяндя йетишди, аввял кёксюню отюрдю, сонра дини дуйгулара гапылараг тясялли тапды: Баш агарды, рузигарым олду гюн-гюндян сийах, Этмядим, сяд хейф ким, бир махи-рухсаря нигах, Гядир билмяз хямдям иля эйлядим омрю тябах.
Вагифя, йа ряббаня, оз лютфюню эйля пянах. Сяндян озгя кимсядя лютфю-инайят гёрмядим. Вагиф шеири битириб, гёзлюйю гёзюндян чыхарды. О инди азаблы дярдлярдян бир аз хилас олмушду. Лакин гялбиндяки дярди аджы бир хясрят авяз этмишди; бу Мядиня хясряти иди.  Арандан гачыб, гялян кёч йоллары вя шяхярин атрафындакы даг вя тяпяляри долдурмушду. Топханадан тутмуш Датялябя гядяр хяр йердя алачыг гурулуб, гойун-гузу бир-бириня гарышмышды. Атларын кишнямяси, гойун-гузунун мяляшмяси, иняк вя джамышларын бёйюрмяси инсан сяскюйюня гарышараг горхундж, эйни заманда да дярдли-бялалы бир угулту тяшкил эдяряк, йер-гёйю налялярля долдурурду. Хяр кяс горху вя андишя ичиндя иди. Эл-оба йериндян ойнамыш, тахыл бичилмямиш, гара-гайд халгын джаныны алмышды. Шяхярдя, оз эвиндя отуранлар гёзялджя билирдиляр, арвад-ушаг ал-айагда гедяджяк, башлар низяйя тахыладжаг, ган су йериня ахаджагдыр. Беля гарышыглыгда хагг-нахаг ахтарылырдымы. Хямишя гурунун одуна йашлар да йанырды. Вагиф хяля хястя иди, лакин баш верян хадисяляри она хябяр вериб, мясляхятини сорушурдулар. Чапарларын Шишяйя гятирдийи хябярляр чох да дюз олмайырды: хяля индийя гядяр Араз гырагындан сяхих бир хябяр гялмямишди; кими галибиййятдян, кими мяглубиййятдян дям вурурду. Горхмуш гачгынлар аз гала шахы Агдамда гёрмюшдюляр. Ибрахим ханын оглу Абюлфят аганын гялмяси Вагиф учюн бязи мясяляляри айдынлашдырды. Ан аввял ханын шяхяря дёндюйюню вя ону Вагифин халыны сорушмага гёндярдийини билдирди. Вагиф разылыг эдиб деди:– Ага, ишляр ня гюнядир. Абюлфят аганын гяндж вя йарашыглы чёхряси тутулду:– Ахунд, шах Аразы кечиб, дава да олмушду. Бизимкиляр дайана билмямишляр: дёрд-беш мин гырх минин габагында ня гайыраджаг ки, Вагиф мясялянин чох джидди олдугуну дуйуб, бир даха суал вермяйя джясарят этмяди. Лакин Абюлфят ага мяйус бир сясля сёзляриня давам эдирди:– Агамы йандыран о дейил, Ахта хан бизя дюшмяндир, буну билирик. Дярд Джавад хан дярдидир. Бу мялун Мялик Мяджнуну да йанына салыб, шахы пишваз этмяйя гедиб. Бир тяряфдян дя о агамын гошунуна хюджум эдиб. Агамы йандыран да будур. Инди агам эля гязяблидир ки, сёз беля демяк олмур. Йеня сиз, ахунд, нахош олмасайдыныз, гялиб бир чаря тапардыныз. Онун чямини сиз йахшы билирсиниз. Вагиф хейфсиляняряк:– Мяни дя ки, – деди, – бу андыр азар тярпянмяйя гоймайыр... Ханын гязяблянмясинин ня олдугуну Вагиф гёзялджя билирди, одур ки, Абюлфят ага гетдикдян сонра беля мясяляни йадындан чыхара билмяйирди. Бу анда Охан кешиш башы аловлу гялиб чыхды. – Ай джаным, сян дя азара вахт тапдын, ишляр хеч дя хошума гялмир. Бу кёпяк Мяджнунун шаха гахмар чыхмасы ханы гязябя гятириб, йеня ган оладжаг, гёрюрям. Амандыр, ахунд, бир чаря! Охан хирсиндян бир йердя отура билмяйиб, отагы долашыр, арабир ики али иля дизляриня вуруб, оз-озюня: Йетим гызсан бюзюл йат, – ахы дейян гяряк, кёпяк Мяджнун, сяня дава ня йарашыр! Ахы тюрк йахшы демиш ки, ат тяпийиня ат дёзяр. Бу шахла хан давасыдыр, сян нийя озюню ода сохурсан!. Охан оз-озюня дейиниб ахырда буруноту чякиб сакит олду:– Ахунд, сяня гурбан олум, мясляхятин нядир, ахыр билирсян ки, хирсли башда агыл олмаз! Вагиф дюшюнджядян араланды:– Мирзя Охан, – деди, – эля сян гялмядян аввял мян буну дюшюнюрдюм. Билирям ки, ханын гязябляниб, джамааты асыб-кясмяси хяр шейдян аввял ханын озюня мянфяят дейил: дюшмян гапыда, ичяридя дя бир тюгйан баш верярся... Буна тюркляр: эшшяйя гюджю чатмайыб, паланы тоггашламаг дейярляр. О ки, галды ханы сакит этмяйя... Бирджя чарям вар. Охан бир шей кяшф этмиш кими джялд Вагифя йанашды:– Де гёрюм, башына дёнюм! – дейя джаваба мюнтязир олараг йериндя дуруб галды. Вагиф гюлюмсюндю:– Йеня бу ишя шярбаф Казым йахшыдыр. – Неджя. – Лалын дилини анасы биляр, – Казым хан-бяйля чох отуруб-дуруб, бир шей сёйляр, ханын кефи ачылар. Охан тялашла:– Бяс ня дурмусан. – деди. Ляля чагырылыб, Казымын далынджа гёндярилди. Ляля гедиб-гялинджя Вагифин хяйяти джамаатла долду: йеня адамлары зиндана атыланлар риджа вя мясляхятя гялмишдиляр. Дышарыдан гялян арвад хёнкюртюсю Вагифи пяришан хала гятирирди. Казым гялиб чыхды. Голлары чирмякли вя алляри палчыглы иди. Вагиф гюлюмсюняряк:– Ай Казым, – деди, – йеня кямилтифат олмусан, няди, йохса алин бёйюкляр атяйиня йетишиб. Казым гяхгяхя иля гюлдю:– Ахунд, – деди, – мяним йох, бёйюклярин али мяним атяйимя йетишиб. Аллахгулу иля мяни апарыб, хяндяк газдырырлар. Гёрюрсян, дарайы авязиня инди сянгяр тохуйурам. Казым сёзюню битириб, йеня гяхгяхя иля гюлдю. Вагифи вя Оханы да урякдян гюлмяйя вадар этди. Вагифин гюлмякдян гёзляри йашармышды, йастыгын алтындан дясмалыны чыхарыб, гёзлярини силди. Быг вя саггалыны сыгаллайараг мясяляни Казыма ачды. Казым йериндян дик атылды:– Аманды! – деди, – мяни дя Ханмяммяд ага йолу йолландырма! Йазыгам, балаларым вар! Вагиф ону йумшалтмага чалышды, джамаатын агыр вязиййятдя олдугуну, гюнахсыз ган тёкюляджяйини сёйляйиб, гяти сясля:– Горхма, – деди, – далында дурмушам, балаларынын, айалыйын йанында мян замын. Башындан бир тюк аскик олмага гоймарам. Казым алини синясиня сёйкяйиб дярин-дярин дюшюнджядян сонра разы олду:– Ахунд, ушагларымын джаны сянин аманатын! – дейиб, кёксюню отюряряк чыхыб гетди. Казым Ибрахим ханын сарайыны хеч гёрмямишди, сарайлар онда бир горху догурдугундан, хямишя орадан ген гачарды. Бу дяфя мяджбуриййят ону чякиб гятирмиш, горху артыг нязяриня беля гялмяйирди. Хяр ня оладжаг-оладжаг, – дейя тявяккюля бел багламышды. Казым диван отагында дизи устя отурмуш мюгявва кими адамлары гёрдюкдя озюню итирди. Йухары башдакы хан вя йанындакы гырмызы палтарлы джялладлар гёзюня чарпар-чапмаз ати урпяшди, гёзлярини сягфя, гюзгю парчаларындан йапылмыш нягшляря чевирди. Салам вериб- вермямясиндян хеч озюнюн дя хябяри олмады. Ханын гязябли сяси отагы титрятди:– Саламы кимя вердин. – дейя ханын вахимяли гёзляри Казыма йаманды.
Казым горху зянджириндян хилас олуб, айылан кими олду, гюлюмсюняряк ханын узюня бахыб деди:– Хан саг олсун, изин вер, бир мясял чяким. Бир гюн Бяхлул Даняндя гаргыдан озюня бир ат гайырыб йолда чапырды. О, уч моллайа раст гялиб, салам верди, кечди. Молланын бири деди, салам мяня иди, о бири деди, мяня иди. Араларында дава дюшдю. Дедиляр, давайа ня хаджят, гялин Бяхлулун озюню чагыраг, сорушаг гёряк саламы кимя вериб. Бяхлулу чагырдылар. Сорушдулар. Бяхлул деди ки, саламы ан ахмагыныза вердим. Моллалар йеня разы галмадылар: бу деди, мян ахмагам, о деди мян ахмагам... Йеня Бяхлулсуз кечмяди. Бяхлул деди, сиз ахмаглыгынызы сёйляйин, мян дейим саламы кимя вермишям. Молланын бири башлады:– Мян, – деди, – мяктябдя дярс дейирдим. Тялябяляр мяни зара гятириб йормушдулар. Ня олюб гуртарырдым, ня дя азарлайырдым ки, бир аз динджялим. Бир гюн эвя гялдим, гёрдюм арвад тахчайа бир нимчя кюфтя гойуб. Кюфтянин бирини ордума сыгышдырыб, ах-зар элямяйя башладым. Арвад гялди ки, ня вар, дедим, ордум шишиб, олюрям. Истяди бахсын, чыгырыб гоймадым. Мяни йорган-дёшяйя узандырыб, джяррах чагырдылар. Джяррах гялди, нештяри чыхардыб, ордуму йарды, кюфтянин дюйюсюню вя ляпясини бир-бир чыхарды. Деди чирк элямиш имиш, бир аз да тез устюня дюшмясяйдик, оляджяйдин. Хюлася, бу амялиййатдан сонра догрудан хястяляниб, ики хяфтя йатдым. Бяхлул узюню икинджи моллайа чевириб деди: Бунун ахмаглыгыны билдик, инди сян озюнюнкюню нагыл эля! Икинджи молла башлады. – Мян дя мяктябдя дярс дейирдим. Мяктябин бир ири су кюпю варды. Бир гюн тялябялярдян бириня дедим, бир парч су гятир ичим. Тялябя кюпя йахынлашды, башыны ичяри саллайанда, – Ай молла кюпдя бир адам вар! – дейя гышгырыб гери гачды. Ушагларын хярясиня бир чубуг вердим, кюпя йахынлашдыг. Йавашджа башымы салладым, гёрдюм кюпдя, суйун ичиндя бир молла вар. Дедим: Ушаглар, бу молла бурда дюз иш учюн гизлянмяйиб, йягин бир хатакюнлюйю вар. Мян кюпя гириб ону йухары галдыраджагам, башы чяля чыхан кими сиз чубугдан дёшяйин! Гирдим кюпя, гёрдюм хеч кяс йохду, демя оз аксим суйа дюшмюш имиш. Истядим чыхым эля башымы чёля чыхаран кими тялябяляр башыма чубугдан дёшядиляр. Ахырда гоншулар сясимя гялиб мяни кюпдян чыхардылар. Бу вягядян азарлайыб ики хяфтя йатдым. 
Бяхлул учюнджю моллайа йёнялди:– Сян де гёряк! – деди. Учюнджю Молла башлады:– Мян дя мюдяррис идим. Мяктябдя беля бир гайда гоймушдуг; бири асгыранда, хяр кясин алиндя ня олсайды, йеря салыб ал вурарды. Бир гюн тялябяляри йыгыб, шяхярдян чёля сейря апармышдым. Хава чох исти иди. Тялябяляр сусузлады. Су ахтардыг, тапмадыг. Ахырда бир кор гуйуйа раст гялдик. Дедик, гуршагларымызы ачаг, бир тялябянин белиня баглайыб саллайаг, гуйудан су чыхарсын. Тялябяляр о гядяр горхаг иди ки, хеч бири разы олмады. Аладжым кясилди: гуршагы оз белимя баглайыб, уджуну тялябяляря вердим, мяни гуйуйа салладылар. Йолун йарысында идим, бурнумун ичи гиджишди, бярк асгырдым, буну эшидян тялябяляр гуршагы о саат алляриндян бошладылар, гундурум-гуп гедиб дюшдюм гуйунун тяркиня. Он гюн адж-аджына орада галдым. Бир гюн орадан кечян карван гуйуйа долча саллайанда долчадан йапышыб чыхдым. Баш-гёзюм эля азилмишди ки, ики ай йатдым. Бяхлул деди:– Молла, саламы сяня вермишдим! Казым мясяли гуртаран кими Ибрахим хан шаггылдайыб гюлдю. Мяджлисдякилярин узюня гюн догду. Казыма хялят-барат вериб, сарайдан йола салдылар. Дустаглар да зиндандан бурахылды.  Агамяммяд шахын Худафяриндян кечмясиндян Мяммяд бяйин хябяри олмамышды. О, уч мин асгярля Аразын йухарысында шахын йолуну гёзляйирмиш. Чапар хябяр гятирди ки, шах Гарабаг кяндлярини йандырыр. Мяммяд бяй аджыглы:– Неджя йандырыр. – деди. – Ага, Туг йаныр, эрмянилярин башлары низялярдя гедиб. Кяхризлидя адам тапмайыб, эвляри йандырмышлар. Сизин имарят дя одланыб. Мяммяд бяйин ган башына вурду, хирсиндян титряди:– Сяфяр! – дейя чагырды. Сяфяр хазыр олду. – Ага, гуллуг. – Бу саат уч йюз саз атлы гётюр гедяк! Тез! Дюшяргяйя хай-кюй дюшдю. Атлар йяхярлянир, гылынджлар гуршанырды. 
Йюйюрян ким, гачан ким, хяр кяс хярякятдя иди. Хамыдан да аввял Мяммяд бяй хазыр олуб, Лачынын белиндя йола чыхды. Сяфяр чапараг гялиб, атлыларын бу саат хазыр оладжагыны хябяр верди. Мяммяд бяй:– Сяфяр, – деди, – атларын тяркиня бир баглы гуру от гойун. Сяфяр, мясяляни баша дюшмяйяряк, дурухду:– Ня учюн ки. – Сянин ишин йохдур, баглат, сонра билярсян. Йола чыхдылар. Ахшама йахын гялиб Хиндархын йанында тохтадылар. Шахын дюшяргяси дюздя иди: чадыр-чадыра сёйкянмишди; орда-бурда оджаг галаныб, тюстю чыхырды; атлар, эшшякляр, дявяляр дюзя отламага бурахылмышды, отлайырды: гошун ахли гарышга кими гайнашырды. Узаг йоллардан от йюклю атлылар дюшяргяйя догру гялирдиляр. Мяммяд бяй гюлюмсюняряк:– Сяфяр, – деди, – билирсян ня вар. Инди биз дя саймазджасына дюшяргяйя гирярик, эля билярляр ки, биз дя онларданыг, от далынджа гетмишдик. Ортайа чатарыг, онатан да торан говушар, отлары йеря атыб, бирдян джумуб сярбазлары гырыб тёкярик. Сян бизим атлылары баша сал, мяним сясим гяляндя башласынлар. Бах она гядяр озлярини о йердя гоймасынлар ха! Сяфяр:– Баш устя! – дейиб гетди. Саглы йердя дуран атлылара гёстяриш верилдикдян сонра хяря дагылыб, башга-башга йолларла дюшяргяйя энди. Гетдикджя дюшяргядян гопан угулту артыр, адамлар даха айдын гёрюнюрдю. Орада алван гейимли, алван сифятли, алван дилли халглар варды. Тюркляр, фарслар, кюрдляр, лориляр, арябляр... бир-бириня гарышмышды. Йашлыларла бярабяр джаван ушаглар да варды. Иран торпагында али силах тутанларын хамысыны бурайа топламышдылар. Мяммяд бяй готаз бирчякли, саллаг быглы бир сярбазын йанындан кечдикдя аты йавашытды. Йеря гойулмуш палана сёйкянмиш бу сярбаз сазы багрына басыб, йаныглы байаты охуйурду. Атрафына бир дястя узун архалыглы сярбаз йыгылыб, дярдли-дярдли гулаг асырды. Гюняш тяпянин архасында гизлянся дя, гызартысы хяля гёйдян чякилмямишди. Уфюгляр тозанаг вя бюркю ичиндя иди. Дюшяргяйя йад бир инсан гохусу чёкмюшдю, кянардан бура гялянин уряйи буланырды. Мяммяд бяй аты сахлады, оту тяркиндян салараг, атрафа бир гёз гяздирди. Атлылары дюшяргяйя йайылыб, гулагларыны шяклямишдиляр. 
– Хей-хей! Мяммяд бяйин сяси эшидиляр-эшидилмяз гылынджлар сыйрылды. Дуйугсуз сярбазлар, хюркюдюлмюш сярчя сюрбяси кими, галхыб бир-бириня гарышдылар. Гышгырыг гопду, гошунун ичиня чахнашма дюшдю, сярбазлар силах гётюрюб, бир-биринин джанына дюшдю. Мяммяд бяй гыра-гыра гери дёнюр вя из итирмяк учюн: Одур орададыр, гойма вур! – дейя сярбазлары башга йеря сёвг эдирди. Йарым саат давам эдян бу вурушмадан сонра Мяммяд бяйин дястяси он-он беш йаралы вя олю бурахыб чякилди. Онлары ики йюзя гядяр сярбаз изляйирди. Мяммяд бяй о йерляря йахшы бяляд олдугу учюн сярбазларын агзыны дяряйя чевириб, адамлары иля атдан дюшдю, колларын арасына сяпиляряк, сярбазлары гюлляйя басдылар... Архадан иранлылара йени гюввя гяляджяйиндян эхтийат эдяряк, сярбазлары гырыб дагытдыгдан сонра ата миниб сяйиртдиляр. Мяммяд бяй ган-тяр ичиндя иди. Сяфяр дя сюст дюшюб, онунла йанйана гедирди. Вурушма мянзяряси хяля дя гёзляринин габагында иди. Геджя сяринляйир, даглардан гялян мех онлары санки айылдырды. Мяммяд бяй:– А Сяфяр, – деди, – су олсайды, дюшюб бир ал-узюмюзю йуйардыг: бир кёпяк оглунун бойнундан ган фышылдайыб, хяр йерими батырыбдыр. Сяфяр беля вурушмалардан сонра хямишя пярт оларды:– Габагда су оладжаг, – деди, йеня сюкута далды. Мяммяд бяй марагла:– Сясин кал чыхыр, – деди, – ня вар. Йараланмамысан ки. – Йараланмамышам. Амма нядянся адам олдюрмякдян хошланмырам. Онларын да анасы, баджысы, арвад-ушагы вар... йагы оланда ня олар ки! Мяммяд бяй гюлдю:– Аши, мян сяни джийярли билирдим! – Джийярлийям. Анджаг адам олдюрмяйя голум галхмыр. – Бяс сян неджя гачаг идин. – О да аладжсызлыгдан иди. Мяммяд бяй дюшюндю.  мин йедди йюз догсан биринджи илин йайында Агамяммяд шах Шишяйя тяряф хярякят этди. Онджя гедян Мустафа хан он минлик бир орду иля раст гялян кяндляри да гыдыр, ахалийя гаршы олмазын зюлмюню эдирди. Иранлылар тюркля, эрмянийя фярг гоймайараг, ики халгын икиси иля дя эйни мюамилядя булунурдулар. Бу хярякят тюрклярля эрмяниляри бирляшдириб, озлярини мюттяхид бир халда мюдафия этмяйя мяджбур этди. Онсуз да асрлярдян бяри йана-йана йашайан бу ики халгын гениш кютляси бир-бири иля дост кечинярди: лакин балыг башындан ийлянян кими, фяналыг хямишя йухары синифдян тёрярди. Бу дяфя йухарыдакылар да бирляшиб, албирликля Агамяммяд шаха гаршы чыхдылар. Дызаг, Вярянд, Хачын вя Туг мяликляри, Мяммяд бяй, гардашы Асяд бяй вя Сяфяр Гаргар чайынын саг тяряфиндяки даг вя дярялярдян Агамяммяд шахын гошунуна хюджума башладылар. Гала мюнтязям бир халда дуруб, дюшмяни гёзляйирди. Он беш мин асгяр шяхярин ичиндя вя гисмян дя гярб джяхятиндяки даглыгларда йерляшмишди. Хамыда бир рух йюксяклийи дуйулурду, чюнки шяхярин тябии мёвгейи о гядяр алверишли иди ки, онун алынаджагы хеч дя нязяря гятирилмяйирди. Сюбх пялмя ичиндя ачылырды, гюняш ган лякяси кими уфюгя йапышмышды. Казым намазыны гылыб гуртармыш вя гатыгла бир аз чёряк йейиб, кючяйя чыхмышды. Халг базара гедирди. Чийни сяхянгли гадын вя гызлар ширин гуйулардан гайыдырдылар. Бир ушаг чяпярин дибиндя гузу отладырды. Санки шяхярин алты-йедди агаджлыгында хеч мюхарибя гетмирмиш, хяйат хямин кёхня ади хяйат иди. Гапынын агзында бир даш сяки варды. Казым хяр ахшам Аллахгулу иля онун устюндя отуруб, сёхбят эдярди. Инди дя отуруб, достуну гёзляди. Чох чякмяди Аллахгулунун чал быглары гапыдан гёрюндю:– Уста, бу гюн ня тез беля. – Дедим, чыхаг гёряк тязя ня хябяр вар. – Онда тярпян! Достлар башмагларынын налларыны таггылдада-таггылдада дар вя тозлу кючялярля мейдана догру йола дюшдюляр. Онлар иши олмайан вя эйни йолу хяр гюн гедян адамлар кими йаваш-йаваш йюрюйюр вя чох аз данышырдылар. Бунлар гийафя этибары иля бир-бириндян сечилмяйирди: гырхыг башларында арагчын, айинляриндя чит гуршаглы узун архалыг, аг туман вя дабанлары башмагдан кянарда галмыш джорабсыз айаглары варды. Икисинин дя алляри белляринин арха тяряфиндя дюймяляниб, тясбех чевирирди. Мейдана чатдылар. Адам алиндян ийня салсайдылар, йеря дюшмязди. Джамаат бир-бирини басыб иряли сохулур, мейданын ортасында няйя ися тамаша эдирди. 
Казым айагларынын уджуна галхыб, бойландыса да, хеч бир шей гёря билмяди. Онюндя дуран шиш папаглы бир годжайа йёняляряк:– Ами, бу ня хянгамядир. Годжа гюлюмсюндю, йеганя дишини захиря чыхарараг деди:– Мяммяд бяйля туглу мялик Аббас бир хурджун сярбаз гулагы гёндярибляр. Джамаат кясилмиш гулаглары гёрмяк истяйир. Годжа сёзюню битириб, гяхгяхя чякди, лакин оскюряк онун гяхгяхясини йарымчыг кясди. Сяс-кюй базары агзына алмышды, халг иранлылара вурулан зярбя хаггында данышыб севинирди. – Залым оглу игиддир ха! – Атасына чякиб: Мехралы бяй игид дейилдими. – О айры, бу айры! – Йаваш, айагымы аздин!.. Ай хяпянд, сянля дейилям. – Хяпянд озюнсян... Ики адам бир-бириля вурушурду. Арайа гирдиляр. Казым Аллахгулу иля мейданы доланыб, диванхана габагына тяряф гетдиляр. Хяр йер адамла долу иди: кянд шяхяря гарышмышды. Растабазарда ширин алыш-вериш варды, алыджынын аксяри тярякямя иди. Башлары дингяли узю ачыг кянд гыз-гялинляри аг чадралы шяхяр гадынлары ичиндя гярибя бир мянзяря тяшкил эдирдиляр. Бурада да мюхарибя дуйулмайырды: халг арандан шяхяря кёчюб, хяря йаман-йахшы бир йердя йерляшиб, санки сакит олмуш, йандырылмыш йурдуну унутмушду. Диванхана габагы да ади мянзярясиндя дейилди. Бютюн дар агаджлары вя ишгянджя алятляри йыгышылмыш, джялладлар халга гарышыб, орда-бурда дястя-дястя отурараг ширин сёхбятдя идиляр. Бир дя гала гапысы тяряфдя бир сяс-кюй гопду. Хамы йериндян дик галхыб, ора тяряф гётюрюлдю. Казым иля Аллахгулу сарайын онюндяки дикя чыхыб, тамашайа далдылар: йюзлярджя ат, гатыр вя улаг гятирилирди. Атрафа сяпилян халг бу илхыны шян бир багырты иля гаршылады. Бу хейванлар иранлылардан гянимят алынмышды.  Шишянин атрафындакы вурушмалар уч хяфтядян бяри давам эдирди. Агаммяд шах Гаргар чайынын сол тяряфи иля йаваш-йаваш Шишяйя догру ирялиляйирди. Гаргарын саг сахили ися Мяммяд бяйин алиндя олуб, иранлылара чох тяляфат верирди. Йер даглыг олдугу учюн мейдан мюхарибяси алверишли дейилди. Гарабаглылар хырда дястялярля хюджума кечиб, дюшмян карванларыны гарят эдир, сурсат вя аляфин гятирилмясиня мане олурдулар. Шах бунун онюню алмаг учюн Дявяли Мустафа ханы беш мин гошунла Асгярана вя Пиргулу ханы да Мяммяд бяйин устюня гёндярди. Мяммяд бяй мясяляни ойряниб, адамларыны Пиргулу ханын гяляджяйи йолун атрафына топлады. Августун ортасы иди. Хава булуд да олса, сон дяряджя хош иди. Мяммяд бяй гайа башында дуруб, Гаргара догру гедян йолу сюзюрдю. О, зирехдя Пяхлявана бянзяйирди. Сярт бахышы бир дя хяшин шякил алды, санки гартал ов гёрмюшдю. Узагдан галхан тозун арасындан Иран атлылары гёрюндю. Мяммяд бяй:– Сяфяр, сян дястяня тапшыр, сакит отуруб, гёзлясин, – деди, – мян гяфлятян устляриня йерийяндя, сиз дя далдан йоллары кясин. Сяфяр далдалыг йерлярля атылыб, адамларынын йанына гетди. Мяммяд бяй дя гайадан эниб, йан дярядяки гошуна говушуб атланды. Йолун устю ики йандан алынмышды. Лакин иранлыларын геджикмяси хяр кяси дарыхдырыр, хамыдан да чох хёвсялясизлик гёстярян Мяммяд бяй иди. Няхайят, о, Тярланы сяйирдяряк йола энди, отуз-гырх аддымлыгда ики атлы архайынджа сёхбят эдяряк гялирди, асил Иран гошуну хяля узагда иди. Атлылар Мяммяд бяйи гёрджяк озлярини итирдиляр: бири гери дёнмяк истяди, лакин о бири йяхярдян асылмыш гутудан бир мизраг чыхарыб Мяммяд бяйин устюня гялди. Бу адамын овшар олдугу гийафясиндян гёрюнюрдю. Овшарларын мизраг атмалары мяшхур олдугу учюн, Мяммяд бяй джялд гылынджыны сыйырды вя мизрагдан гёз чякмяйяряк эхтийатла ирялиляди. Мизраг овшарын алиндян гопан кими Мяммяд бяйин гылынджы ону хавада ики бёлдю. Икинджи зярбя овшары атдан девирди. Инди артыг дяря вя йол няря сяси иля долмушду. Атларын айагындан гопан чынгыллар хавада ойнайыр, тоз атрафы бюрюмюшдю. Пиргулу ханын гошуну хюджуму гёзлямяйяряк озюню итириб, орабура сохулурду. Сяфяр дя хюджума кечяндя артыг иранлылар сыныб, герийя догру джан атырдылар. Мяммяд бяй дюшмяни шахын дюшяргясиня гядяр говду. Йолда дяхшятли бир мянзяряйя раст гялдиляр. Иранлылар йюзя гядяр Гарабаг асирини, гол-гычлары баглы олараг йеря йыхыб, хырман дёйян кими устляриндя ат сюрюрдюляр. Инсан инилтисиндян санки атраф фяган эдирди. Мяммяд бяй Пиргулу ханын излянмясиндян ваз кечиб, ишгянджя дяс
тясинин устюня дюшдю. Гырх-алли адам бир дягигядя гылындждан кечирилиб, гулаглары кясилди, хурджунлара долдурулду. Мяммяд бяй Гаргарын саг тяряфиндя мёхкям сянгярляр гуруб, шах гошунуна бёйюк зярбяляр вурмасына бахмайараг, Агамяммяд шах сол сахилля дага догру чыхыб, Топханадан Шишяни топа басырды. Даш вя дямир гумбаралар галанын мюхтялиф йерляриня дюшюб, халгы хяйяджана гятирирди. Лакин бир нечя гюндян сонра бу да адят олуб, тясирдян дюшмюшдю. Шяхярлиляр дястя-дястя джыдыр дюзюня топланыб, орадан Топхананы башдан-баша тутмуш шах чадырларына тамаша эдирдиляр. Бязян сакитлик олур, ики тяряф дя динджялмяйя вя йа йемяйя далырды. Бир дя гёрюрдюн, топ атышмалары башланды, барыт тюстюсю атрафы бюрюдю. Бу атышмадан, тябии иди ки, хеч бир нятиджя чыхмайырды Топхана иля шяхярин арасында дярин бир учурум вар иди, бунун да дибиндян Дашалты чайы ахырды. Ораны кечмяк гятиййян мюмкюн дейилди. Кечилсяйди беля сылдырым гайалары, шяхяр бары вя бюрджлярини алмаг мюмкюн олан шейлярдян дейилди: он беш мин игид геджя-гюндюз шяхярин кешийини чякирди. Гала иля Топхананын арасындакы кечидин ан дар йери Хязиня гайасынын оню иди. Агамяммяд шах бура план тёкдюрюб, кечмяк ниййятиня дюшдюся дя, бир нятиджя чыхмайаджагыны анлайыб ваз кечди. Няхайят, о аджыга дюшюб, Ибрахим ханын йанына гасид васитясиля бир мяктуб гёндярди. Гасидин гёзлярини баглайыб, сарайа гятирдиляр. Мяктубда йазылмышды. Зи-мянчяняге-фяляк сянге-фитня мибаряд, То абляханя кирифт мийанаи-Шишя гярар. Фяляйин манджанагы фитня дашыны сянин устюня йагдырыр, сян дя ахмагджасына шишянин (Шишя галасынын) ичиндя гизлянмисян. Хан шахын тяхгирли мяктубундан сынмады. Йанындакы Вагифя йёняляряк:– Аманды, ахунд, бу ахта кёпяйя бир йахшы джаваб йаз, – деди. Вагиф мяктубу алыб, бир дя гёздян кечирди, сонра архасына йазды: Гяр нигахдаре – мян аняст ки, мян миданям, Шишяра дяр бягяле- сянг нигах мидаряд. Мяни горуйуб сахлайан мян таныдыгымдырса, инанырам ки, о, Шишяни дашын ичиндя дя горуйар. Вагифин джавабы хана чох хош гялди. Мяктубу гатлайыб, гасидя вердиляр вя йеня гёзлярини баглайыб йола салдылар. Бир нечя саатдан сонра шяхяр йенидян топа тутулду, бу, шахын джавабы олмасына ишаря иди. Ибрахим хан бютюн мяиййяти иля атланыб, Джыдыр дюзюня чыхды. Топхана барыт тюстюсюня бюрюнмюшдю. Бир аз сонра топ сясляри кясилди, тюстю йаваш-йаваш учурума догру энмяйя вя Топхана гёрюнмяйя башлады. Шах мяиййяти иля дуруб, шяхяря тамаша эдирди. Ибрахим хан Хязиня гайасынын устюндя гюрурла дурмушду. Шах ону гёрджяк джыр сяси иля сёйюш йагдырмага башлады. Ибрахим хан нёкярляри ойрятди, хамы бир сясля:– Ай ахта хан! Вай ахта хан! – дейя багырышдылар. Ахта сёзюндян сон дяряджя пярт олан шах гышгырды. Йенидян атылан топларын тюстюсю йеня топхананы бюрюйюб, шахы гёздян итирди.  Агамяммяд шах отуз уч гюнлюк бир мюхасирядян сонра Шишяни ала билмяйиб, Агдам тяряфя, Гаратяпяйя чякилди. Пайыз дюшюрдю. Сурсат вя аляф йохлугу, хейванларын гырылмасы шахы олдугджа агыр бир вязиййятдя бурахмышды. Шах гошунундакы гянджляри айры, гаджар ахылларыны айры вя Азярбайджан ахылларыны да башга бир йеря топлатдырыб, бёйюк бир мюшавиря дюзялтди. Вязиййятин агырлыгыны анладыб, гошунун ряйини билмяк истяди. Гянджляр: Биз асгярик шахын амриня хазырыг! – дедиляр. Гаджар ахыллары Техран тяряфя чякилмяк истядиляр, Азярбайджанлылар ися Ардябил тяряфя. Шах: Хазыр олун, сабах тездян йола чыхаджайыг! – дейя буйруг вериб, чадырына чякилди. О бири гюн тездян шах гошуну гётюрюб, Гюрджюстана тяряф гетди. Джавад хан да бялядчи сифяти иля ону тяшйи эдирди. Ибрахим ханын джасуслары бу хябяри Шишяйя гятиряр-гятирмяз хямян Сяфяря гошун вя кися-кися гызыл верилиб, Иракли хана кёмяк гёндярилди. Сяфяр бир айдан сонра апардыгы гошунун аз бир хиссяси иля гери дёня билди. О, Тифлисин дагылмасынын шахиди олмушду. Килсяляр беля йандырылмыш, халг гырылмыш вя шах ийирми мин асир алараг Гянджяйя вя орадан да Мугана, гышламага чякилмишди. Сяфярин гятирдийи хябяр Гарабагы йаса батырмышды. Онсуз да вязиййят агыр иди, иранлыларын горхусундан эл дагдан арана эня билмирди. Гыш дюшюр, дагда хейван сойугдан гырылырды; халг акин акмямишди, олан эхтийат гуртарыр, аджлыг аламятляри йаваш-йаваш баш галдырмагда иди. Вагифин фитри няшяси тамамиля итиб гетмишди. Онун йашы йетмишдян отдюйюня бахмайараг даима шян вя дирибаш иди. Инди ися атрафындакы хадисяляр ону азир, рух вя джисмини олдюрюрдю. Тифлис фаджияси ону о гядяр сарсытды ки, нечя гюн йатагындан дура билмяди, няхайят, Ачыгбаша гаршы бяслядийи хисслярини бир шеирля кагыза тярк эдиб, рахат ола билди. Ибрахим хан да сарай хяйятини хяр гюн долдуран шикайятчилярдян тянгя гялмишди. Джамаат догма йурдуна дёнмяк истяйир, аджлар чёряк диляйирди. Йеганя умид Османлы Султанына иди ки, бу да боша чыхды: Мирзя Алимяммяд ага Истанбулдан йахшы хябяр гятирмямишди. Султан Агамяммяд шахла анлашыб, онун Гарабагда руслара гаршы чыхмагыны тясвиб эдирмиш. Чыхылмаз бу вязиййятдян гуртармаг учюн Ибрахим хан бир мюшавиря чагырды. Чох данышыгдан сонра Вагиф гыса олараг; – Ахта хандан гуртармаг учюн тякджя бир чаря вар: Урус химайяси, – деди. Бязи агалар этираз этдися дя, хан Йекатеринайа мяктуб гёндярилмясини тясвиб эдиб, Вагифя тапшырды. Вагифин бу сяфярки мяктубу ади мяхяббятнамя дейилди, бу, амяли тяклифлярдян ибарят иди. Русийайа гачмыш Хойлу Муртузагулу ханын иштиракы иля Астрабада гошун чыхармаг; Ибрахим хана он ики мин гошун гёндяриб, Нахчыван йолу иля Ирана кечмяк; Иракли ханын Ираваны тутмасы башлыджа тяклифлярдян иди. Вагифин йаздыгы мяктуб Гафгаз хяттиндяки баш командан Гудовичин васитяси иля Йекатеринайа гёндярилди. Мин йедди йюз догсан алтынджы ил, йанварын сонунда бу мяктуб Петербурга чатды. Бунун нятиджяси олараг Гызлар галасына гошун йыгылмасы амр олунду вя граф Зубовун командасы алтында йени бир Гафгаз сяфяри башланды.  Вагиф Мирзя Алимяммяд ага иля рясми олараг сарайда гёрюшмюшдю. Бу дяфя Гызханымла бярабяр онун аилясиня гёзайдынлыгы вермяк учюн гетди. Мирзя Алимяммяд Вагифи гёзял дёшянмиш сялигяли отагында гябул этди. Отагын бир тяряфини джюрбяджюр гюл вя чичяк чяллякляри тутмушду. Сармашыглар тавана сарылыб, гёзял бандаглар амяля гятирмишди. Биткилярин арасындан гяфясляр асылмыш вя ичляриндяки сары вя башга бюлбюлляр джях-джях вурурдулар. 
Бахара аз галмышды. Дышарыда галын думан олдугу учюн пянджярянин рянгли шишяляри сёнюк гёрюнюрдю. Бухары йанырды. Вагиф досту иля гаршыгаршыйа отуруб сёхбятя башладылар. Вагиф деди:– Сейид, Истанбулдан гятирдийин совгатларын мяни сяня борджлу эляйир. Эля геджя-гюндюз шаирлярин диваны иля вахт кечирирям. Амма йахшыджа сяйахят этдин. Мирзя Алимяммяд ага мямнун бир халда:– Ахунд, – деди, – алямляр вармыш, бизим хябяримиз йох. Биз дя бу дагын башында отурмушуг, дейирик бяс бир шей гёрмюшюк. Вагиф хысын-хысын гюлдю:– Мян билирдим ки, сян сяфярдян сонра буралара сыгмайаджагсан. – Сыгылармы. Чох нисгилляндим, дедим бирджя ахунд бурада олайды, бир йердя гайыг сейриня чыхыб, Богаз ичини гязяйдик. Гюввейи-натигя онун тясвириндян аджиздир. Дяниз фирузя, гёй фирузя, атраф шумал минаряли мясджидляр, сарайлар, имарятляр... Инсан бахдыгджа бахыр, доймаг билмир. Ахунд, айры бюсатдыр!.. Вагиф достунун узюня хейран-хейран бахыр, хяйяджанындан няфяси тутулурду:– Падшахын озюню гёрдюнмю. – дейя сорду. – Гёрдюм! Падшах гайыг сейриня чыхмаг истядикдя бир гюн аввял джамаата хябяр верирляр. Бир гюн гетдим. Гёзял хава иди, хяр йер адамла долмушду. Богазда Гыз Галасы вар, орадан топ атыланда билдик ки, гялир. Дярйанын кянарында адам-адамы басыр, хяр кяс Султаны гёрмяк истяйирди. Бир дя алты сандал гёрюндю. Ичляриндя йюздян йухары ичоглан варды. Бунлар сарай нёкярляридир, кюряк чякирляр. Бу ичогланлар эля гейинирляр ки, баханда адамын гёзляри гамашыр. Бу алты сандал йол ачмаг учюндю. Сонра падшахын сандалы гялир. Архасында йеня алты сандал олур. Падшахын сандалында айры джялал вар! Адына Сарыг сандалы дейирляр. Орда мяня бир мехмандар гошмушдулар, о хамысыны мяня нагыл эляйирди. Орада гайда имиш: падшахын баджылары лятиф шал тохуйуб, байрамларда падшаха совгат гятирярмишляр. Бу шал сарыг сандалына дёшянярмиш. Сандалын дёрд гырагы гюмюш сюрахидир, устюндя дя дёрд гюмюш сютунлу бир кёшк гурулмушду. Хяр тяряфиня атрафы зянджиряли гырмызы махуд чякилмишди. Ня бязякляр, ня нахышлар ишлянмишди. Ня инджиляр дюзюлмюшдю!.. Падшах ипяк йастыглара сёйкянмишди. Сарыгынын даш-гашы гёз гамашдырырды. 
Вагиф марагла:– Джамаат баш айирми. – Неджя аймяз! Богазын о тай-бу тайы ики гат олур. Хяр кяс горхусундан тир-тир асир. Сарыг сандалынын далынджа бир сандал да гялир, она да хярям агалары вя онларын бёйюйю – гызлар агасы минир. Дедиляр, ан горхуладжаг адам бу гызлар агасы дейилян имиш. Падшахын бютюн хярями она бахыр. Агамяммяд шах кими о да ахтадыр. Эля аджыглыдыр ки, узюня баханда адамы вахимя басыр. Дейирляр сарайда ня истяся арвадларын васитясиля эдя биляр. Падшах да онун алиндя ойунджагдыр. Вагиф йеня гюлдю:– Сарбан иля дост оланын дарвазасы ген гяряк! Йахшы ки, сарбан достумуз йохдур. Мирзя Алимяммяд дя гюлдю. Лялянин гяхвя вя чяряз гятирмяси сёхбяти кясди. Чярязин ичиндя гара хурма вя Измир анджири дя варды. Бунлары Мирзя Алимяммяд Истанбулдан гятирмишди. – Чифайда, эля шей гятирмисян ки, мяним дишимин малы дейил, – дейя, – Вагиф нимчядян бир анджир гётюрдю. – Йахшы, сейид, бяс сяни ким гябул этди. Мирзя Алимяммяд ага джидди бир сима тахынараг:– Онларын, – деди, – хёкумяти отуран йеря Баби али дейирляр. Ора гетдим. Бир мямурла данышдым. Чыхыб о бири отагда киминляся мясляхятляшиб гялди вя мясялянин баш тутмайаджагыны билдирди. Амма йахшы хёрмят гёстярдиляр: мянзил вердиляр, хяр йери гяздирдиляр, джюмя гюню сяламлийя апардылар. Сяламлыг падшахын мясджидя намаза гетмясиня дейирляр. Анджаг ня падшахла, ня дя вязирлярля гёрюшя билмядим. Дедиляр, Иран шахы иля достлугумуз вар, ону ряхнядар этмяк истямяйирик. Мясяля беля олду. Билирсян, онлар ики дяфя Йекатерина иля дава этмишляр, чох адам гырылыб, дейирляр, хязиня дя бошдур. Урусла бир дя уз-узя гялмяйя тагятляри галмамышдыр. Инди умидляри шахадыр. Дейирляр, бялкя о, урусларын Гафгаза гялмясиня сядд чякя. Вагиф дюшюнюрдю. Мирзя Алимяммяд дя бир аз дюшюнюб, сюкуту позду:– Шах Мугандан чякилиб гетди. Гёрясян бир дя гялярми. – Гяляджяк! Шюбхясиз! Иранда йеня бир тюгйан баш вериб, ону йатыра бился, олдюрюлмяся, йазы гёзюнюн алтына ал! – Инди ханын тядбири нядир. 
– Джавад ханын бурнуну овмаг! Иракли хан гошун йыгыр. Ибрахим Хялил ханла Омяр хан да хазырлашыр. Бу гюнляр тярпяняджякляр. Урус гошуну Дярбяндя чатана кими Гянджя алынмалыдыр. Сёхбят гет-гедя гызышды. Бир аз сонра Саатлы Мирзя Мяммядгулу да гялди. Бу, Вагифин йерлиси олараг, чохдан Гарабага кёчянлярдян иди. Сарайда мюяййян вязифяляр дашыйырды. Вагиф ону чохдан гёрмядийи учюн чох севинди:– Йерли, – деди, – кяммяхялсян! Имарятдя гёрюшдюк, гёрюшдюк; гёрюшмясяк, хеч бир демязсян гёрюм ашыг неджя олду. Мирзя Мяммядгулу узр истяди, чох вахт кянддя олдугуну сёйляди:– Шах гетмиш икян бир аз да акин – бичиня бахмалыйыг, йохса ишляр харабдыр. Вагиф тясвиб эдиджи бир гюлюмсямя иля:– Валлах, гочагсан, хяр ишдя бармагын вар! Ичиниздя ан фярсизи мяням, отурдугум эвдян башга гюманым хеч бир шейя гялмир.  Иракли оглу Александрын командасы алтында Гянджяйя гошун гёндярмишди. Гянджя уч ай иди ки, мюхасирядя иди. Лакин гюрджю гошуну гет-гедя гачыб дагылырды. Чюнки сурсат битир, силах йох, гошунун айагы беля йалын иди. Ираклинин хязиняси бошалмышды, гошунуну хеч бир джяхятдян тямин эдя билмирди. Затян, Гянджя сяфяриндян башлыджа мягсяди Джавад ханы итаятя гятириб, бадж алмаг вя мадди вязиййятини дюзялтмяк иди. Ибрахим ханла Омяр хан гошун иля Гянджянин устюня гялдикдя орада йюзджя гюрджю галмышды. Гарабаг вя Аварыстан асгярляри йетишяр-йетишмяз вязиййят дяйишилди: багларда сянгяр гайыран гянджялиляр галайа догру чякилмяйя башладылар. Гянджя чаргюл бир хасара малик иди. Гарабаг вя Тифлис адлы ики гапысы вя гярб тяряфдя бир бюрджю варды. Галанын мяркязини кярпидж тикили хан сарайы, нарын гала вя мясджид тяшкил эдирди. Гарабаг гапысына йахын йердя бир гуйу вар иди ки, шяхяря су верирди. Ибрахим хан Гянджя галасына бяляд олдугу учюн гошуну иля Гянджя чайыны кечиб, топлары дюздюрдю. Бир-ики топ атяшиндян сонра гошун хюджума кечди. Барылар гумбараларын зярбиндян дешик-дешик олмуш, аман сяси гёйляря чыхмышды. Бир гядяр сонра Гарабаг гапысынын устюндя аг алям гёрюндю, бу амана гялмяк аламяти иди. Буйруг верилди, хюджум дайандырылды. Гала гапысы ачылды, алляри дуз-чёрякли агсаггаллар хейяти ики гат олараг Ибрахим ханын хюзуруна гялдиляр. Алиндя гуран тутмуш бир годжа:– Хан саг олсун, – деди, – мюсялман ганы тёкюлмяйя хяргиз разы олмазсыныз. Ня амриниз олса, нёкярчилик этмяйя хазырыг. Ибрахим хан хирсли:– Джавад ханын озю ханы! – деди. Агсаггаллар узр гятирдиляр, мюгяссир олуб, узя чыхмага утандыгыны сёйлядилярся дя, хан разы олмады. Няхайят, аладж кясилиб, Джавад ханын озю гялмяйя мяджбур олду. Йеря гядяр айиляряк тязим эдир, шаха кёмяйя гетмякля бёйюк сяхв этдийини иряли сюряряк, гюнахыны йумаг учюн хяр бир джязайа разы олдугуну сёйляди. Ибрахим хан Омяр ханла мясляхятляшиб, чадыра чякилдиляр. Джавад хан да орайа гялиб, мюзакиряйя башладылар. Галибляр бёйюк бадждан башлайыб, йаваш-йаваш гюзяштя гетмяйя мяджбур олдулар. Джавад хан йалварды, веря билмяйяджяйини иряли сюрдю. Ахырда Ибрахим хана он беш мин манат пул, оглуну завал вя баджысыны хярямя вермяйя разы олду. Гарабаг ханы пулу вя заваллары алыб сакит олду. Омяр хан да хяр асгяриня гырх гызыл алыб Гянджядян чякиляджяйини билдирди. Барышыг хябяри атрафа йайылмышды, халг тёкюлюб гялир вя узагдан чадыры чевряляйирди. Няхайят, бир дястя айрылыб, Ибрахим ханын йанына гялди, айагына дёшянди:– Хан саг олсун, бизи балаларыйын башына чевир! Хан хейрятля:– Ня олуб. – деди. – Хан, айалымыз нечя айдан бяри галада асирдир, – дедиляр. Иш-гюджюмюз тёкюлюб галыр, кёрпяляр дя алям-йесир кёкюндядир! Ибрахим хан мясяляни сорушуб билди. Бялли олду ки, Джавад хан кяндлилярин тюгйан этмясиндян горхараг, кяндлилярин арвадларыны галайа гиров гятирмиш имиш. Ибрахим хан да мюстябид иди, халга олмазын зюлмюн эдярди, лакин арвадлары завал гятирмяк аглына гялмямишди. Галибиййят она бир алиджянаблыг бяхш этмишди, бундан истифадя эдяряк арвадларын бурахылмасыны Джавад хана тапшырды:– Бу гядяр зюлм олурму. – деди. Джавад хан утанды. О дягигя адам гёндяриб, арвадлары бурахдырды. Гала гапысындан чыхан мин беш йюзя гядяр арвад арляриня вя овладла
рына раст гяляряк хёнкюртю гопардылар. Бир чохларынын уряйи гедиб, йеря йыхылды. Бу джансыхан мянзярянин шахиди олан бир чох асгяр беля долухсунуб аглады. Барышыг олуб битмишди. Ибрахим хан дёнюб Гарабага гетмяк истяркян Иракли хан йени топланмыш гошунла гялиб Гянджяйя чыхды. Ибрахим ханла гёрюшдюляр, мясяляни анлайыб хиддятля:– Барышыг олду. – дейя сорду. Ибрахим хан деди:– Олду. Джавад хан завал вериб, джаныны гуртарды. Бундан сонра бир дя Ирана умид багласа, оглу джяллад алиндя галаджаг. – Бяс мян. Ибрахим хан Ираклинин бадж алмаг мейлиндя олдугуну анлады. Эхмал сясля:– Билирсян, – деди, – Иракли хан, бир баша ики йумруг джябрдир. Джавад ханын да ишляри йахшы дейил. Бу ил мядахили олмамышдыр. Иракли хирсиндян титряди:– Мяним дя шяхярим дагылыб, адамларым гырылыб. Ираван Ахта ханда, Газагы вя Шямсяддини дя шах мяндян айырыб, Иравана йапышдырды... Ибрахим хан динмяди. Иракли бир аз дейинди. Няхайят:– Зяряр йохдур! – деди, – урус гяляр, хяр шей дюзяляр: онда Гарабагы да сяндян алыб, мяня веряр! Ираклинин хядяси Ибрахим ханы сарсытды. Йеня кёхня шюбхя онда баш галдырыб, рухуну азмяйя башлады. Джавад хан Ираклини разы бурахмаг учюн, Агамяммяд шахын гятириб Гянджядя бурахдыгы дёрд йюз гюрджю асирини йыгдырыб, она тяслим верди. Буна бахмайараг йеня дя Иракли хан пярт бир халда Тифлися гайытды.  Агабяйим ага бу гюн йатагдан дышары чыхмамышды. Назлы онун йаныны кясиб айляндирмяйя чалышырды: мюджрюсюню ачыб, зинятлярини гёстяриб, палтарларынын сялигясиндян данышырды, лакин Бяйими марагландыра билмяйирди. Бяйимин бютюн фикри Гянджя мюхасирясиндя йараланмыш Мяммяд бяйин йанында иди:– Йарасы, дейирсян, чийниндяндир... Голу шикяст олмаз ки. Назлы тякрар тясялли веряряк: 
– Йох, ики гёзюм! – деди. Нахаг йеря хиффят эляйирсян! Хеч бир шейи йохдур; онун кими игидя бир хырда йара нядир ки! Агабяйим ага дюшюнджяли бир халда мюджрюнюн гапагыны ортдю:– Сян гедяндя ону неджя гёрдюн. Отурмушду, йохса узанмышды. – Бяйим, йатагында отурмушду. Кагызы вердим, гюлюмсюня-гюлюмсюня охуду, деди, саг олсун, хейф ки, джаваб йаза билмирям. Билирсян, Бяйим, саг голу бойнундан асылыдыр. Джяррах ачмага гоймур. Йохса, шюкюр йарадана, няйи вар ки. Дилим-агзым гурусун, бир шей олсайды, отура билярдими. Агабяйим ага динляйир, бязян гюлюмсяйир, лакин гялбини гямирян шюбхядян гуртара билмяйирди. Анасы Тутубяйим аганын ичяри гирмяси ону дярддян дашындырды. – Ай гыз, йеня ня олуб. – Хеч, ана, кефим йохдур! Тутубяйим андишя иля алини гызынын алнына гойду, узюня диггятля бахды вя гюлюмсюняряк:– Назланырсан, бир шейин йохдур! – дейиб, Агабяйимин йанагындан опдю. Агабяйим бу ансызын опюшдян диксиниб, гыпгырмызы кясилди. Ганрылды, анасынын узюня бахды, кядярли гёзляриндя йаш парлады. Тутубяйим ону гуджаглайыб, йанында отуртду:– Эх, гызым, гызым! – дейя кёксюню отюрдю, – хярянизин дярдини бир джюр чякирям. Бёйюк баджын Тубуну вердик, дедик йарыды, ари гедиб, Гянджядян устюня бир гюню гятириб, инди эвдя гюндя давадыр. Озю икиджанлы, зяиф, хиффят элямякдян бят-бянизи гачыб. Сян нийя хиффят эляйирсян, билмирям. Эх, ана оларсан, онда мяним чякдиклярими билярсян!.. Агабяйим ага анасына сыгынараг хязин-хязин аглады. Тутубяйим ага гызынын дярдини билирди, лакин узя вурмурду, чюнки Мяммяд бяйля йарыйаджагына инанмырды:– Эх, гызым, билмирям сяни неджя баша салым... Гыз башынын агрысыны билмяз! Сянин агзындан хяля сюд ийи гялир, сян эля билирсян аря гедян аг гюня чыхыр... Йох гызым, йанылырсан, гызын дярди бирся, аря гедяндя мин олур. Эшитмямисянми: Гыз идим – султан идим, Нишанландым, хан олдум, Аря гетдим, гул олдум, Айаглара чул олдум! 
Инди бах мян о чулам, айаглар алтына дюшмюшям. Атан хеч билмир, мян дюнйада варам, йохса йох. Бир мюддят Хаджы Кяримин гызына уйду, инди дя Гянджядян тязя гятирдийи баджыма уйуб... Эх, геджяляр йатагыма гор долур, сяхяря кими йанырам... Тутубяйим аганы гяхяр богду.  Зубовун командасындакы орду Дярбянди алыб, Ширван торпагына кечмишди. Ханларын нюмайяндяляри ону тябрикя гошурдулар. Ширван, Шяки, Гянджя, Ираван, Хой, Гарадаг, Нахчыван, Талыш, Тябриз, Шахсевян вя Шягаги ханлары Ибрахим ханын мясляхятиня гёря рус химайясиня кечмяйя бёйюк арзу гёстярирдиляр. Лакин Иракли ханын Гянджядяки хядяси Ибрахим ханда бир тяряддюд вя шюбхя ойандырмышды. Рус команданлыгынын Гарабаг ханлыгыны лягв эдиб вя орада Русийайа табе бир эрмяни айаляти дюзялтмяк эхтималы она рахатлыг вермирди. Мясяляни йохламаг учюн Мирзя Алимяммяди Ширвана гёндярди Мирзя Алимяммяд Ширвана гялдикдя ора хёкмдары Мустафа ханы тялаш ичиндя гёрдю. Мустафа хан Гарабаг вякилиня деди:– Мясяля бизим зянн элядийимиз кими чыхмады: бурада ачыгданачыга нясяра вя мюсялманлыг дюшмянчилийи гёрюнюр. Гызылайаг Дярбянддян чыхандан сонра эрмяни махрасасы Йусиф ора гялиб чыхыр. Зубовун бир айагы гайырма олдугу учюн она джамаат арасында Гызылайаг дейярдиляр. Билирсян, бу бютюн Русийа эрмяниляринин баш кешишидир. Уруслар бура эрмянилярини алдя сахламаг учюн она чох хёрмят эдирляр. Махраса Йусиф башлайыр Дярбянддяки бир овудж эрмянини мюсялманларын устюня галхызмага. Ортайа йеня биабырчылыг дюшюр. Мюсялманлар йаранал Савелйевя шикайятя гедир, Дярбянд наиби Хыдыр бяй наибликдян чыхмаг истяйир. Гызылайаг гёрюр ки, мюсялманлар тюгйан эдяджяк, урус гошунунун иши хараб оладжаг, Йусифи йанына чагырыб, мязяммят эляйир, Хыдыр бяйя дя тапшырыр ки, наиблийиндя отурсун... Гёрюрсян, хяля мясджид тикилмядян кор хасасыны дайайыб! Мирзя Алимяммяд гёрдю ки, Ибрахим ханын шюбхяси йерсиз дейилмиш. Деди:– Инди фикриниз нядир. Ахыр вахтлар бир аз арамыз сойумушду. Бу йахшы иш дейил! Ханын да фикри будур ки, дост олаг, чюнки мянафейимиз буну тяляб эдир. Мян Шякийя гедиб, Сялим ханла да гёрюшяджяйям. Сялим хан Ибрахим Хялил ханын гайны ола-ола бир аз сяркяшлик эдир. Бу да йарамаз бир ишдир. Орталыгдан зиддиййяти галдырмалыйыг. Ибрахим хан дюнйа гёрмюш бир адамдыр. Озюнюн дя ханлар арасында хёрмяти чохдур. Онун мясляхяти хамымыз учюн мянфяятлидир. Мустафа хан хяр кясдян артыг рус ордусуна йахын вя бу ордунун хярякятиндян асылы олдугу учюн Гарабаг нюмайяндясини диггятля динляйиб, онун мясляхятлярини тясвиб этди. Мирзя Алимяммяд Шяки ханына да эйни тясири багышлады. Йени багланан достлугун даха да мёхкям олмасы учюн Сялим ханын баджысыны да Ибрахим хана истяди. Сазиш дюзялдиляндян сонра Мирзя Алимяммяд ага мясяляни йазыб, Ибрахим хана билдирди. Ики хяфтядян сонра Сяфяр джаваб гятирди. Мирзя Алимяммяд кагызы охуйуб, хейрят этди. Мязмунуну Мустафа хана билдирди. Сялим ханы да Шамахыйа чагырыб, мюшавиря гурдулар. Мирзя Алимяммяд деди:– Инди гёрюрсюнюз ки, мясяля айдындыр. Махраса Йусиф уч кился махрасасы иля бирликдя эрмянилярин арасына бир хитабнамя бурахыб, русларын Азярбайджана гялмясинин мягсядини билдирирляр. Ханлар тахтдан салынаджаг, йерляри эрмяниляря вериляджяк... – Мирзя Алимяммяд кёксюню отюрюб алавя этди:– Олмядик, гордан харайчы гялди! Дин вя гейрят алдян гетдикдян сонра олюм йахшыдыр... Ханларын рянги узляриндян гётюрюлмюшдю. Махраса Йусифин хярякяти онлары эля хяйяджана гятирмишди ки, джинайятя беля гетмяйя хазыр идиляр. Чох данышыб, мясляхятляшдиляр, няхайят, Мирзя Алимяммядин тяклифини гябул эдяряк, Гызылайагы олдюрмякдян башга чаря олмадыгына гане олдулар. Мустафа хан деди:– Бу иши анджаг Нуряли хан баджара биляр. Мирзя Алимяммяд сорушду:– Нуряли хан кимдир. – Бу, Кярим хан Зяндин гардашы оглудур. Ахта хандан гачыб, уруса сыгыныб. Урус йанында хёрмяти вар. Дярбянд ханы Шейхяли гачдыгдан сонра онун мюлкю буна верилмишдир. Хюлася, бёйюк хёрмят сахибидир. Йанында йюз нёкяри вар, озю дя Гызылайагын дюшяргясиндя олур. Нуряли ханы тяряфимизя чякмялийик, башга адамын дюшяргяйя йолу йохдур. 
Бу тяклиф гябул олунду, Нуряли ханла гёрюшмяйя васитяляр ахтарылды. Няхайят, Шамахыда шёхрят тапмыш бир фалчы гарыны онун йанына гёндярмяк гярара алынды. Нуряли хан ат чапмагы вя силах ойнатмагы чох севярди. Бир гюн джыдыра чыхыб, дюшяргядян узаглашмышды, бу заман бир гары она йанашды:– Ай джаван, фалына бахым... Ах, сянин гисмятиндя бир гёзял вар, билсян... Нуряли хан атдан дюшюб, гарынын йанына гялди:– Ня вар, ай гары, хейир ола! – Хейирдир, гадан алым, вер алини! Гары Нуряли ханын алини алиня алыб, сёзляриня давам этди:– Ай джаван хан, сян олюмдян гуртармысан, джан чякишдирмисян. Инди сяня бир йагы гёз дикибдир, сяня зядя вурмаг истяйир. Амма хейир иш ондан сяни гуртараджаг. Гарабаг ханы Ибрахим Хялил падшахын гызы гёзялляр гёзяли Агабяйим ага сяня гисмят оладжаг, устюндя кися-кися ашряфи аладжагсан, сяни хан тикяджякляр... Бютюн мурадына йетишяджяксян... Фалчы гарынын сёзляри Нуряли ханы олдугджа хошхал этди. О, Агабяйим аганын гёзяллийини эшитмишди, лакин она элчи гёндярмяк джюрятиндя олмамышды. Инди фалчы онун ниййятини ачыгджа олараг сёйляйир вя мурадына чатаджагыны билдирирди. Нуряли хан гарыйа бир ашряфи багышлайыб деди:– Гары, де гёрюм, инди нейляйим. Гары онун алиня бахыб деди:– Сабах бу вахт бурада ол, мян сяни бир Гарабаг вязири иля гёрюшдюррям, о сяня йол гёстяряр. Нуряли хан разы олуб, гарыйа бир ашряфи даха багышлады.  Махраса Йусифин хитабнамясиндян асылы олараг, бютюн Гарабага вялвяля дюшмюшдю. Йалныз сарай дейил, ахали дя гайгы ичиндя чырпынырды. Ханлыг мяхв оларса, иш башына эрмяни чыхарса, мюсялманларын халы неджя олар, дейя мин бир фикир йюрюдюлюрдю. Биринджи Пйотрдан бяри кёрюклянян эрмяни-тюрк зиддиййяти хеч бир заман беля гяргинляшмямишди. Махраса Йусифин вядляриндян джошан эрмяни сяркешляри орда-бурда тюркя хюджум беля этмяйя башламышдылар. Ибрахим хан гайны Джямшиди йанына чагырыб, эрмяниляр тюгйан фикрини йеря гоймасалар, онун башынын джяллад алиня вериляджяйини сёйляйиб, эрмяниляри сакит этди. 
Бу аснада Мирзя Алимяммяд Ширвандан дёндю. Ибрахим хан Вагифи дя чагырыб, Мирзя Алимяммяд гятирян хябяри динлядиляр. Мирзя Алимяммяд ага:– Хан саг олсун, – деди:– хяр шей хазырланмышды, Нуряли хана уч мин ашряфи верилмиш вя Агабяйим ага иля дя эвлянмяйи вяд олунмушду. Нуряли ханын нёкярляриня дя йараг – асбаб верилмишди. Арз этдийим кими хяр шей хазырланмышды. Анджаг гяза ишя пял вурду: Нуряли хан чадырдан чыхаркян сярпушу башындан дюшюр, ичиндя Мустафа ханын кагызы вармыш, сярпушу гётюрюр, кагызы гёрмяйир. Кагыз урус солдатынын алиня кечир. Ня баш агрысы, сирр ачылыр. Нуряли ханы адамлары иля бярабяр Хаджытярхана сюрдюляр. Биз дя урус йанында рюсвай олдуг. Вагифин гёзляри йериндян ойнады, ханын узюня бахды, ханын да рянги гачмышды. – Хан, – деди, – инди махраса Йусифин дили устюмюздя узун оладжаг, чаря лазымдыр!.. Хан гязябли бир халда:– Ня чаря. Вагиф эйни андишя иля:– Абюлфят аганын ряислийи иля Гызылайагын йанына бир хейят гёндярилмялидир. Бир дястя намдар бяй гетсин, йахшы пешкешляр апарсынлар, сядагят вя достлугумузу бяйан этсинляр. Сонра бир вякил дя Фитилбёркя, дюз Йекатеринанын хюзуруна гёндярмяк лазымдыр. Чохлу пешкяш йолламалыйыг. Билирсян ки, агламайан ушага сюд вермязляр. Гой гюввят вя гюдрятимизи билсинляр. Мясяля айдын иди, рус команданлыгынын рягбятини газанмаг, махраса Йусифин хятасыны йериня билдириб, тяминат истямяк лазым иди. Вагифин тяклифи узря Абюлфят ага бир дястя бяй иля бярабяр Зубовун йанына, Саатлы Мирзя Мяммядгулу да хядиййяляр вя ханын мяктубу иля бярабяр Петербург сарайына гёндярилди. Бу аснада йеня Агамяммяд шахын сяси эшидилмяйя башлады, Иранда баш вермиш йени тюгйаны йатырдыгдан сонра Астрабада гялиб, оралары руса гаршы бяркидирмиш. Зубовун гялмясиндян сон дяряджя гязябляниб, Гафгаз халгларына бир чагырыш гёндярди вя бу чагырышда русун Гафгаза гялмясиндян мягсяд сырф христианлары химайя этмяк олдугу учюн, мюсялманлар да бирляшиб, руса гаршы чыхмалыдыр, – дейирди. Лакин Иран сийасяти нятиджяси олараг, олкя дагылмышды. Халг адж вя сяфил олдугундан чагырышлара ахямиййят верян йох иди. Халг асайиш тяляб эдир вя бу асайиши ким веря бился иди, онун тяряфиня кечмяйя хазыр иди.  Казым киши гапыйа чыхыб, йаваш сясля:– Аллахгулу! Аллахгулу! – дейя достуну чагырды. Бир аз сонра Аллахгулу донгулдана-донгулдана гапыдан чыхды. Чийниндя бир бош торба варды. – Бу да мян! – деди. – Танры бир олюм гисмят элямир, оляк гуртараг. Ушаглар чёряк учюн дюняндян аглашырлар... Аджлыг бу ики достун икисини дя сифятдян чыхармышды. Гёзляри батыб, сясляри гюдж иля чыхырды. Бир сёз даха сёйлямядян бир-бириня гошулуб, тагятсиз аддымларла гетдиляр. Кючялярдя гёзя аз адам дяйирди. Хяря башыны гётюрюб, аджлыгдан бир тяряфя гачмышды. Шяхярдя галанларын чоху алсиз-айагсызлар иди. Орда-бурда дилянчиляр дуруб, ал ачмышды, аджындан тагятдян дюшюб йеря сярилмишляря тез-тез раст гялинирди... Казым иля Аллахгулу мешяйя палыд гозасы вя пенджяр йыгмага гедирдиляр. Джамаат сяхяр тездян мешяляря дарашыб, от-аляфля гарынларыны дойурмага чалышырды. Шяхярдя ит вя пишик беля кясилиб йейилмишди. Иранлылар ики илдян бяри Араны тутмушдулар. Кяндлиляр тарлаларына йахынлаша билмяйирдиляр, башга йерлярдян дя тахыл гялмядийи узюндян аджлыг олкяни агзына алмышды. Бир-ики мяхялля кечдикдян сонра Казым дайанды. – Аллахгулу, бир дайан гёрюм, уряйим пис олур! Аллахгулу айаг сахлады, диггятля достуна бахды: Казымы тяр басмышды. – Йаныны бир аз йеря гой, динджял! – дейя Казымы отуртду. Атрафа гёз гяздирди, йейиляджяк шей ахтарды. Гёрюнюр орадан бир аз аввял ат кечмишди, тязяйи йердя дурурду. Аллахгулу шярик чыхылмасын дейя горхан бир адам кими атрафа бахыб, озюню тясин устюня салды вя аджгёз бир халда ону эшиб, арпаларыны овджуна йыгды. Казым севиндж ифадя эдян гёзлярля достуна бахыр вя бязян онда, – Бирдян Аллахгулу озю йейяр дя, мяня вермяз, – дейя худбин шюбхяляр дя ойанырды. Лакин йериндян тярпянмяйирди, озюню кядяря гярг эдяряк, сакит олурду. Аллахгулу йарым овудж арпа йыгмышды, о, арпалары бир дашын устя тёкюб, азикляди, сонра Казым иля бёлюшдюляр. 
Арпанын чейнянмяси, агызларын марчылтысы, сонра дишлярин дибинин дил иля йохланыб, амилмяси бир нечя дягигя чякди. Казым гюлюмсюняряк:– Аллахгулу, – деди, – ага атынын тяси да джан дярманы имиш. Бир аз гушяппяйи вер йийяк дураг. Йохса, атын далынджа адам дюшяр, алимиз тясдян чыхар. Аллахгулу дашларын дибиндян бир аз гушяппяйи гопарды, йедиляр, сонра йолларына дюзялдиляр. Шяхярин Хялфяли гапысына йахын бир йердя Сяфяря раст гялдиляр. Сяфяр атыны сяйирдяряк гялирди. Дайандылар. Сяфяр бир сёз демядян хурджунундан бир парча чёряк чыхарыб, ики бёлдю, йарысыны Казыма, йарысыны да Аллахгулуйа узатды. Аллахгулу чёряйи о саат гапды, Казым ися зяиф сясля:– Сяфяр, мян йола гедярям, пайымы эвя вер, ушаглар адждыр, – деди. Сяфяр севинджля:– Ал, – деди, – ики бютёвю дя вар, эвя апарырам. Билирсян бу чёрякляри харалардан гятирирям. Казым чёряйи алды. Инди достларын икиси дя чёрякляри овуджларынын ичиндя бярк-бярк тутуб, хярдян бир дишляйир вя ансызын гисмят олмуш бир немят кими ляззятля чейняйирдиляр.  Ибрахим ханын Йекатерина вя Зубовун йанына гёндярдийи хейятляр гайыдыб, мювяффягиййятля гялмишдиляр. Хейятляр гёзял гябул эдилмиш Ибрахим хана кёмяк вя химайя вяд олунмуш вя бир чох да хядиййяляр гятирилмишди. Йекатерина хюсусиля Вагифя устю даш-гашлы бир гызыл аса гёндярмишди. Бу хадися сарайда бёйюк бир умид вя севиндж ойатмышды. Лакин давам эдян аджлыг сарайы беля сарсыдараг, севинджи сёндюрюрдю. Ханын гошуну беля аджлыга давам этмяйяряк гачыб дагылмышды. Гала гюн-гюндян мюдафия гюввясини итирирди. Йекатеринанын вядляри иля иш ашмырды. Бир аз сонра Зубовун оз гошуну иля бярабяр Ширвандан чякилиб, Русийайа дёнмяси вядлярдян доган умиди беля гырды. Бялли олду ки, Йекатерина олмюш вя тахта йени чыхмыш Павел Гафгаз сяфяринин люзумсуз олдугуну билдирмишдир. Вязиййят олдугджа агыр иди, инди артыг Агамяммяд шаха 
мюгавимят гёстярмяк гятиййян мюмкюн дейилди. Барышыг да ола билмязди, чюнки дюшмянчилик чох дяринляшмишди. Вагиф йеня умидини Шималдан кясмяйяряк мясяляни айдынлашдырмаг истяди:– Иракли хан уруса биздян даха йахынды, – деди. – Хяр халда гедиб, бир онун фикрини билмяк лазымды. Хан бу фикря разы олду. Тифлися гетмяйи Вагифин озю иля муганлы Джямил агайа тапшырды:– Гедин гёряк, хал-гязиййя ня минвал узрядир. Айяр вахтында кёмяк олмайаджагса, биз дя башымызын чарясини гылаг. Мяджлисдякиляр бу чаря сёзюню эшидиб, бир-биринин узюня бахдылар. Агалардан бириси:– Ня чаря, хан. – дейя сорушду. Хан хиддятля:– Ня чаря оладжаг! – деди. – Ахта хан Муганда отуруб, галаны гюдюр, бир дя гёрдюн башымызын устюню кясди... Гошун, сурсат олмайандан сонра ня гайыра билярям ки! Ахли-айалы гётюрюб, вахткян Авар ханынын йанына чякилмякдян башга чаря вармы. Мяджлися дярин бир сюкут чёкдю. Мяджлисдякиляр хеч бир вахт Ибрахим ханы беля аджиз халда гёрмямишдиляр. Онун сяси беля аввялки хёкмдар ахянгини итирмишди. Мяджлис дагылды. Хяр кяс оз хесабыны анлайыб, мяйус бир халда эвиня гетди. Вагиф иля Джямил аганы о бири гюн Тифлися йола салдылар. Бир сяхяр Ибрахим ханын бютюн аиляси иля бярабяр Джара гачдыгы шяхяря йайылды. Аджлыг джамаатдакы марагы олдюрмюшдю, кимся бу мясяляйя ахямиййят вермяди. Хяр халда бир дяйишиклик олар дейя, бир чохлары умидлянмяйя башлады. Йеня шах мясяляси мейдана чыхды. Будур гялди, одур гялир – дейя гюндя мин шайия адж эвляри вя бош базары долашды. Няхайят, бу шайияляр догрулмага башлады. Агамяммяд шах Ибрахим ханын гачмасыны эшидяр-эшитмяз, он мин атлы гётюрюб, чапараг Шишяйя догру гошду. Илк чапар шяхяря гириб, шахын йолда олдугуну билдирдикдя, дярин бир горху ахалини гаплады. Мюстябиди дуз-чёрякля гаршыламаг лазым иди. Хяр мяхяллядян агсаггал сечиб, бир хейят тяшкил этдиляр. Казым иля Аллахгулу да бу хейятя дахил иди. Богчадан тязя палтарларыны чыхарыб, гейдиляр, дуз-чёряк гётюрюб йола дюшдюляр. 
Казым гюля-гюля горху ичиндя чырпынан достуна тясялли верирди:– Аши, горхма! Ким эшшяк оларса, биз она палан оларыг. Ня оладжаг ки... Инди сян гёр шахын неджя хошуна гяляджяйик! Аллахгулу джандярди гюлюмсюняряк, деди:– Ай джаным, падшахдыр, бирдян тярс дамарына дюшяр, башымызы кясдиряр... – Горхма, олсяк дя, бир олярик, зяряри йохдур. Казымын зарафаты вя гяхгяхяси Аллахгулуну хиддятляндирирди. – Амма зарафата вахт тапдын! – дейя хейрят эдирди. Шяхярин Ираван гапысындан чыхдыгда хейят бир нечя йюз адамдан ибарят иди. Йайын исти бир гюню иди. Хамы тяр тёкюрдю. Горху да бир тяряфдян джамааты узюрдю. Шюшю кяндиня тяряф эндиляр. Ашагыдакы гайаларын арасындан тоз галхырды. Шах йахынлашырды. Йюз аддымлыг бир мясафядян джамаат дизи устя чёкюб, мяджмяйидяки устю ортюклю дузчёряйи иряли узатдылар. Хеч кяс горхусундан дик баха билмирди. Лакин Казым хярдян бир гашларынын алтындан ирялини сюзюрдю. Тоз арасындан атлыларын йахынлашмасы гёрюнюрдю. Ондя тягрибян он беш йашлы чоджугу андыран бир адам гялирди. Чялимсиз вюджуду, тюксюз узю, сярт бахышы варды. Атрафы бюрюшмюш гёзляри суланырды. Тез-тез хырда чоджуг али иля гёзлярини силирди. Инджя додагларынын уджлары нядянся Казымы горхутду. О, башыны ашагы салыб, бир аздан сонра тякрар эхтийатла галдырды. Чоджуг сифятли адамын шах олдугуну башындакы йуварлаг тадждан, геймясинин бойнуна вя дёшюня дюзюлмюш даш-гашдан анлады. Инди гюняш онун узяриня дюшюб, ону парыл-парыл парылдадырды. Казым артыг сакит олмушду, она эля гялирди ки, бу хырда падшахдан адама хеч бир хятяр тохуна билмяз. Шах атыны сахлайыб, гаршысында диз устя дюшян гарабаглылары гюрурла сейр этмяйя башлады. Хырда гёзляри бир аз гюлюмсяйирди. Бу аснада шахын гошунундан бир дястя айрылыб, атдан дюшдю вя охуйа-охуйа джамаата йанашды: Гялмишик, гятирмишик бир аждаха! – дейя сюзмяйя башладылар. Казым бу халы гёрян кими Аллахгулунун голундан дартыб, дургузду вя шахын адамларына джаваб олараг охуду: Говмушуг, итирмишик бир тюлкюню! Казыма бахараг, гарабаглылардан да бир дястя айрылыб, сюзмяйя вя охумага башлады. 
Бу ойунлар вя шяргиляр шаха гёрюнюр чох хош гялирди. О гюлюр вя гюлдюкджя дя гёзляриндян су ахырды. Беляджя джамаат шахын гязябини йатырдыб, ону Аллах-Аллах! сяси иля шяхяря гятирди.  Агамяммяд шахы Мяммядхясян аганын сарайында йерляшдирдиляр. Сарайын гаршысындакы дюздя гошуна чадырлар гурулду. Санки артыг хяр бир мясяля хялл олунду. Шах Иран тяряфдарларына совгатлар, хялятляр гёндярди, эйни заманда дюшмянляри дя унутмады: Ибрахим ханын адамлары бирбир тутулуб зиндана атылды. Лакин бир хяфтя ган олмады, джялладлар ишсизликдян дарыхмага башладылар. Ахали бу сакитлийин горхундж бир хадися иля гуртараджагына инанараг, вахимя ичиндя чырпынырды. Хеч кяс сабахындан архайын дейилди. Гюнляр кечди, Гарабаг тарихиндя унудулмаз бир йер тутан джюмя ахшамы йетишди. О гюн зийарят гюню иди. Дёвлят адамлары хяйятя йыгылыб, шахын пянджярядя, пярдя архасында гёрюнмясини гёзляйирдиляр. Лакин шах гёрюнмюрдю. Шахын гязяблянмяси хябяри агыздан-агыза кечиб, хяр кяси горхуйа салырды. Пишхидмят Сяфяряли бяй атрафа гёз гяздиряряк пиллякяндян джялд энди, она-буна мюраджият эдя-эдя:– Садыг хан ханы. Гиблейи-алям истяйир. – дейирди. Бу аснада шягагиляр сяркярдяси Садыг хан дарвазадан ичяри гирди. Сяфяряли бяй джялд она йанашыб, ня ися пычылдады. Садыг ханын рянги узюндян гётюрюлдю. О тялясик пиллякяня догру гошду. Шах сарайын арха тяряфиндяки хырда бир отагда галырды. Даш дёшямянин устюня гиймятли бир халы салынмышды. Диварын дибиня шахын сяфяр тахты гойулмушду, устюня атрафы инджи вя даш-гашла ишлянмиш сумагы мяхмярдян бир сюзяни салынмышды. Садыг хан ичяри гиряндя шахы бу тахтын устюндя гёрдю. Арыг гылчаларыны гуджаглайыб отурмушду. Онун сулу гёзляриндян кин йагырды. Узюнюн гырышлары даха да дяринляшмиш, истехзалы додаглары горхундж иди. Садыг хан узун мюддят шах иля сяфяр йолдашы олмуш, онун хяр бир хярякятини инджядян-инджяйя ойрянмишди, лакин узюндяки бугюнкю ифадя олдугджа аджы вя горхулу иди. Шах хиддятля деди: 
– Садыг хан, сян дя беля! Сян бир хяфтядян бяри Джаваншир Мяммяд бяйин имарятиндя олурсан, бир демирсян, нийя Мяммяд бяй гиблейиалямин хюзуруна гялмир... Садыг хан диз чёкюб, итаяткар бир сясля:– Тясяддюгюн олум, шах, – деди, – Мяммяд бяй галада йохдур, ахтартдырырам... Шах айагларыны тахтдан саллайыб, голларыны олчяряк джыр сяси иля чыгырды:– Мялун кёпяк, сабах бир сийасят ишлядим ки, ибряти-назирин олсун! Кяллялярдян бир минаря гойдураджам, йухарысында да сянин башын! Шахын сулу гёзляри хядягядян чыхмышды. Джыр сяси хирсиндян тутулараг деди:– Мяммяд бяйин баджыларына сёйля ки, ахшама кими гардашлары хюзурума гялмяся, онлары сярбазлара хярабялийя веряджяйям! Мюряххяс! Садыг хан титряйяряк йердян галхды вя далы-далы отагдан чыхыб, ипяк пярдянин архасында йох олду. Бир дягигядя шяхярин бу башындан о башына гядяр джарчылар дюзюлдю: Мяммяд бяй хейй! Ахшама кими гиблейи-алямин хюзуруна гялмясян, баджыларын сярбазлара хярабялийя вериляджяк! – дейя сясляр шяхярин хяр тяряфиня йайылды. Сарайын хяйятиндяки интизар давам эдирди. Ряджал вя сяркярдяляр арасында алты няфяр голу баглы дустаг варды. Мирзя Алимяммяд ага да о джюмлядян иди. Мирзя Алимяммядин о сакит гюруру сёнмюшдю, рянги гачмыш, гымылданмага беля халы йох иди. Гёзлярини йеря дикиб, сакит дурмушду. Шахын вязири Мирзя Шяфи тялаш ичиндя иди, о гёзюню рянгли шишяли пянджярядян чякмирди, бирдян пярдя тярпянди. Мирзя Шяфи о саат торпага дюшдю. Бютюн сарай адамлары да эйни вязиййят алды. Сярапярдя галдырылды, шахын джыр сяси эшидилди. Мирзя Шяфи убудиййят изхар эдиб, сонра дустагларын ким олдугуну сёйляди. Шах истехзалы тябяссюмля:– Бешиня паз чалынсын, Мирзя Алимяммяд сейид олдугу учюн тяняфлянсин! Джялладлар бир дягигядя ал-айага дюшдюляр. Дустагларын шалварлары сыйрылыб, паз сохулду. Мирзя Алимяммяд дя отурдулуб, бойнуна сабунлу тяняф салынды. Гышгырты, сёйюш кюфр хяйяти агзына алмышды. Али чякиджли джялладлар дустагларын арасында долашыб, пазлара чякидж дёшяйирдиляр. Мирзя Алимяммяд сон няфясиндя иди, богулдугджа рянги гаралыр, гёзляри хядягясиндян чыхырды: 
– Ай залым, Аллах бу зюлмю йердя гоймаз! – дейя хяйатындан айрылды. Паз чалынанларын аху-зары уряк йандырырды, онлар йалварыб, тез олдюрюлмялярини истяйирдилярся дя, гулаг асан йох иди. Джялладлар йеня чякидждян вуруб, онларын гышгыртысыны даха да артырырдылар. Бютюн бу мянзяряни Иран шахы дярин бир ляззятля сейр эдиб, истехза иля гюлюмсяйирди. Бу аснада дарваза ачылды, ичяри ала гёзлю, сары гыса саггаллы, гениш кюрякли садя гейинмиш бир адам гирди. О, джясур аддымларла пянджярянин онюня гялиб, шаха баш айди. Онун торпага дюшмямяси хяр кясин нязярини джялб этди. Садыг хан диз чёкюб:– Гиблейи-алям, Мяммяд бяй Джаваншир будур! – дейя шаха арз этди. Гиблейи-алям Мяммяд бяйи сюзяряк гюлюмсяди:– Бяли... Лап гяссабдыр. Мяним гошунумда беля тянумянд адам йохдур, – шах Мирзя Шяфийя йёняляряк:– Гёзял гёзляри вар, эля дейилми. – дейя алавя этди. Мирзя Шяфи шахын ишарясини анлады, билди ки, Мяммяд бяйин гёзлярини чыхармаг истяйир, деди:– Догру буйурурсунуз, тясяддюгюн олум! Мяммяд бяй гюлюмсюняряк:– Йахшы игидин адын эшит, узюн гёрмя! – деди. Шах джидди ифадя иля:– Агамын арвахи хаггы, – деди, – догру дейирям. Сянин кими тянумянд бирджя адам гёрмюшдюм, о да Зянд Лютфяли хан иди. – Шахын бирдян сифяти дяйишилди, горхундж истехза додагларына йайылды вя алавя этди:– Сабах данышарыг. Садыг хан, Мяммяд бяйи сяня тапшырырам, бярк сахла! Мюряххяс! Сярапярдя салынды, шах гёздян итди. Ишгянджя эдилянлярин кимисинин уряйи гедиб, йеря йыхылмыш, кимиси хя-ля зарылдайырды. Гюняш гюруба догру айилирди. Гюндюзюн истисиндян сонра ахшамчагынын сяринлийи горху вя аджлыг ичиндя азилян халга бир хош тясялли кими гёрюнюрдю. Орда-бурда аля кечирилмиш хан тяряфдарлары йеня сарайа догру гятирилирди. Бунларын ичиндя голлары баглы бир мюсинн киши дя варды. Сярбазлар сарайа чатдыгда дустаглары дарвазада сахлайыб, ичяри хябяр вердиляр. Гапыйа шахын сяркярдяляриндян Мяммядхюсейн хан Гаджар чыхды. Лопа быгларыны алинин далы иля о йан-бу йан эдиб сорушду:– Бу годжа кимдир. 
– Бу хямян Молла Пянах Вагифдир ки, эшидибсиниз! – дейя джаваб вердиляр. Мяммядхюсейн хан Вагиф адыны эшитдикдя узюню туршудуб, сёйюшя башлады:– Ай пядяр сухтя! Годжа кёпяк! Вагиф озюня мяхсус мюлайимликля ханын сёйюшлярини кясиб деди:– Эй хан – азимюшшям! Сиз бёйюк шяхси-дёвлятсиниз варсыныз, дястгир вя гирифтарлара йаман кялмяляр вя хядйан сёзляр буйурмаг сизин рютбя вя мяратибинизя шайистя дейил... Мяммядхюсейн хан Вагифин нязакятиня гаршы лагейд галараг, сёйюш йагдырмагда давам эдирди. Буну гёрян Вагиф озюндян чыхды:– Эй хани-наняджиб, мян агяр дустагам, шах дустагыйам, сян нячисян! Бялкя шах сабах мяни азад эдяджякдир вя йа фяляки-кяджряфтар вя тягдири-пярвярдигар бялкя бир гейри йол гедяджякдир. Шяб абистяняст, та джи зайят бяруз. Геджя хамилядир, ким билир сабах ня догаджаг. Мяммядхюсейн хан Вагифин сёзляриня ахямиййят вермяйяряк, сярбазлара тяряф йёнялди:– Гиблейи-алямин буйругуна бинаян бу мялуну зиндана салын, сабах аджриня чатаджаг! Сярбазлар Вагифи гётюрюб гетдиляр.  Геджя йаваш-йаваш дюшюр, дярин бир сюкут хяр йери гаплайырды. Йалныз бюрджлярдян джырджырама сяси гялир вя бир дя учурумун дяринлийиндя ахан Дашалты чайынын шырылтысы эшидилирди. Даглардан вя дярялярдян сюзюлян хош бир гоху, сярин хава иля бярабяр шахын ачыг пянджярясиндян ичяри долараг ону хяйала далдырырды. Лакин шахын хяйалы да сёнюк бир шам кими джан сыхырды. О йениджя намазыны гуртармышды, инди ися тясбех чевиряряк дуа охуйурду. Лакин дуа она тясялли веря билярдими. Онун шяхси хяйаты чоджуг икян сёндюрюлмюшдю, буна авяз олараг онда хакимиййят дуйгусу вя бу дуйгу иля бярабяр дюнйайа вя бютюн мяхлуга гаршы бир кин догмушду. Онун вуруш мейданларында, сялтянят атрафында олан мювяффягиййятляри артдыгджа, кини дя артыр вя дяринляширди. О, сялтянят угрунда гардашларындан биринин гёзлярини чыхартдырмыш, о бирини ися олдюртмюшдю. Хям дя намярдджясиня олдюртмюшдю. Гардашы Исфахан хакими олмаг истямиш, шах разы олмамыш, онун нюфузундан горхмушду. О да кюсюб, Астрабада чякилмишди. Астрабадда бир ангял тёрятмясин дейя чагыртдырыр, гялмяйир. Анасыны далынджа гёндярир. Анд ичсин ки, мяня дяймяйяджяк. Шах анд ичир. Гардашы Техрана гялир. Хёрмятля гаршыланыр. Икинджи гюн вялияхд Баба хана гошур: Гет тязя тикдирдийим имарятя бах, гёр хошуна гялирми. – дейир. Гардашы гедир. Ичяри гирдикдя хянджяр кёксюня сохулур... Ня гядяр беля ганлар тёкюлмюшдю! Шах тясбехи чевирдикджя тясбехин дяняляри адам кялляляри кими бармагларына тохунуб, ону джошдурур, даха да ган тёкмяк, дюнйа ляззятляриндян мяхрум олдугунун гисасыны алмаг истяйирди. Ипяк пярдя тярпянди. Шягаги Садыг хан ичяри гирди. Шах хяля аджы хяйаллар вя хатиряляр ичиндя долашырды. Варлыга гаршы бяслядийи кин додагларынын истехзалы ифадясиндян сюзюлюрдю. – Ня вар. – дейя гышгырды. – Тясяддюгюн олум, Сяфяряли бяй деди ки, гиблейи-алям сяни чагырыр. Шах хиддятля:– Сяфяряли! – дейя чагырды. Пишхидмят хазыр олду. – Сяня ким деди Садыг ханы чагыр. – Тясяддюгун олум, йарым саат аввял буйурдунуз. Шах йанындакы тяклюляни гётюрюб, Сяфярялинин дёшюня диряди:– Йалан дейирсян, кёпяк! Сяфяряли титряди, анджаг йериндян тярпянмяди:– Бялкя гулагыма беля гялиб!. – деди. Шах джюмя ахшамы олдугуну хатырлайыб, Сяфярялини олдюрмяк истямяди, тяклюляни кянара гойуб деди:– Гулагын пис эшидирся, гет ону кясдирт! Садыг ханла Сяфяряли отагдан чыхдылар. Шах йеня тяк галыб, гёзлярини гюмюш пийсуза дикиб, аджы дюшюнджяляря далды. Хава даха да сяринляшмишди. Гязябли бир сюкут хяр шейя хаким иди. Йалныз гоншу отагдан бир хязин зарылты сяси гялирди. Шах тирмя хиргясини дизляринин устюня чякиб, гулагларыны шякляди. Зарылты Сяфярялинин зарылтысы иди. Шахын джыр вя гязябли сяси хаваны титрятди. Сяфяряли бяйля пишхидмят Аббас бяй ичяри гирдиляр. Сяфярялинин бир гулагы дясмалла баглы иди, дясмал гана батмышды. Шах гышгырды:– Сян арвад дейилсян аглайырсан! Шад ол ки, бир гулагын кясилди, хя-ля олдюрмядим! Аббас бяй, сян нийя бяркдян данышыб, йухума харам гатырсан. Ах, азгынлар! Сабах эля бир сийасят эляйим ки, тарихлярдя дейилсин! Бир минаря гурдураджагам, сизин дя башыныз, атамын арвахи хаггы, лап йухарыдан асыладжаг! Гедин дямирчиляря дейин минаря учюн чохлу мых гайырсынлар! Геджядян чох кечмишди. Лакин Садыг ханла Мяммяд бяйин гёзляриня йуху гетмяйирди: габаг-гаршы отуруб, сабахын дярдиня галмышдылар. Бу аснада нёкяр ичяри гириб, шахын йанындан адам гялдийини хябяр верди. Горхудан диксиндиляр. Геджянин бу вахтында шахын адам гёндярмяси ня демяк иди. – Гялсин! Сяфяряли бяй ичяри гирди. Садыг хан хёвляки сорушду:– Хейир ола.! Сяфяряли сучлу-сучлу нагыл элямяйя башлады. Шахын гязябини, сабах сийасят ишлядяджяйини, Садыг ханы, Мяммяд бяйи вя башгаларыны олдюряджяйини, кяллялярдян минаря гурдураджагыны биряр-биряр сёйляди. Садыг хан шюбхя иля динляйир, бир шей демяк истямирди. Онун зяннинджя, шах Сяфярялинин васитяси иля онларын садиг олуб-олмамасыны сынайырмыш. Лакин Мяммяд бяй башга джюря дюшюнюрдю, о, Сяфяряли бяйин сямимиййятиня инаныр вя сабахкы гюндян гуртармага чаря ахтардыгыны анлайырды. – Сяфяряли, – деди, – бунлар хамысы догру, чарямиз нядир. Ачыг сёйля, горхма! – Чаря йолуну Аббас бяйля дюшюнмюшюк. Сиз анджаг илгар верин ки, бизя гахмар чыхаджагсыныз. Бизи аля вермяйяджяксиниз! Садыг хан хяля йеня шюбхя ичиндя иди. Мяммяд бяй гяти олараг:– Садыг хан, – деди, – фикря гетмяк йери йохду. Башларымыз джяллад алиндядир. Чаря лазымдыр, сиз джюрят этмяйирсинизся, мян озюм гедим. Дюнйа бу залымын алиндян гуртарсын! Садыг хан, няхайят, диллянди:– Йох, Мяммяд бяй, сян гетсян пярхошлуг дюшяр. Бунлар йахшыдыр. Гой ишлярини гёрсюнляр! Мяммяд бяй даха джясур бир сясля:– Сяфяряли бяй, – деди, – горхма далында дурмушам, нёкярляри йыгыб, ня лазымса элярям! Сяфяряли бяй тялясик озюню сарайа йетирди. Аббас бяй шахын гапысынын архасында дуруб динляйирди. – Разыдырлар, тез ол, вахт кечир. Сяфяряли бяйля Аббас бяй хянджярлярини гётюрюб, гапыны йавашджа ачдылар. Шах гязябли сясля нярилдяйирди. Сяфяряли бяй горхараг, гери чякилди. Аббас бяй пычылты иля:– Йатыб, горхма! Билмирсянми о гязябляняндя йухуда сайыр-вайыр сёйляйир.! Бир аз динляйиб, айагларынын уджунда ичяри гирдиляр. Пийсуз отага сёнюк бир ишыг салмышды. Шах йаралы хейван кими инилдяйирди. Бу инилти инсана дяхшят верирди. Сяфяряли бяй йетириб хянджяри шахын чялимсиз дёшюня сохду. Шах дик атылыб, алини йанындакы топпуза атды:– Ханяхяраб, Ираны виран эляйирсиниз! – дейя билди. Сяйрилиб, халынын устюня дюшдю. Онун башыны кясдиляр. Сонра голларындакы таджмах вя дярйайи-нур адлы гиймятли базубяндляри чыхарыб, Садыг ханын йанына апардылар.    Бу аснада Вагиф зинданда отуруб, рямл атырды; о, гядярин сирлярини ойрянмяк истяйирди. Шяхярин башга бир мяхяллясиндя дямирчиляр тяр тёкя-тёкя мых хазырлайырдылар, вахтында хазыр эдя билмясяйдиляр, онларын да башлары джяллад алиня вериляджяк иди. Садыг хан геджя икян джарчы салыб, Шягаги гошунуну йыгды вя шахын буйругуна гёря Техрана гедяджяклярини сёйляйиб, Шишяни тярк этди. Мяммяд бяй дястяси иля бярабяр йердя галан шах тяряфдарларыны чевряляди, кимини гырды, кимини тутдурду. Дан йери сёкюляндя артыг шахын олюм хябяри шяхяря йайылмышды. Дя-мирчиляря хябяр гялди ки, мых лазым дейил, шахын джяназяси учюн бир нечя мисмар лазымдыр. Бу хябяри билян баш дямирчи алнынын тярини силяряк:– Эй мыхы мисмара дёндярян Аллах! – дейиб, узюню гёйя тяряф чевирди. Хябяр хяля зиндана йетишмямишди. Вагиф рямлдян хейир хябяр оладжагыны дуйараг тез-тез кешикчидян: Тязя бир хябяр йохдур ки. – дейя сорушурду. Няхайят, адам гялиб, зинданы ачды. Вагиф севиня-севиня чыхдыгда гапыда Мядиняйя раст гялди: ахшамдан орада дуруб гёзляйирмиш.  Агамяммяд шахын олдюрюлмяси нятиджясиндя Гарабаг хакимиййяти Мяммяд бяйин алиня кечди. О, Батман-гылындж лягяби алараг олкяни идаря этмяйя башлады. Лакин Ирандакы хадисяляр Мяммяд бяйи 
чох дюшюндюрюрдю. Садыг хан Техран тахтыны аля кечиря билмямиш, Агамяммяд шахын гардашы оглу Баба хан тяряфиндян басылыб, мяхв олмушду. Баба хан Фятяли шах ады иля Иран сялтянятиня малик олмушду. Инди Фятяли шах Агамяммяд шахын джяназясини вя ону олдюрянляри тяляб эдирди. Алавя олараг Гарабагын Ирана итаят этмясини тямин этмяк учюн Агабяйим аганы оз хяряминя вя Ибрахим ханын огланларындан бирини дя завал олараг Техрана гёндярилмясини истяйирди. Бу мясяляляр Мяммяд бяйдя бир тяряддюд догурмушду. О, бир тяряфдян хакимиййятя гаршы хярислик гёстярир, асыр-кясир; о бири тяряфдян дя хакимиййятин баги олараг алиндя галаджагына инанмырды. Вагиф йеня сарайда иди, лакин онун мейли Ибрахим хан тяряфдя иди. О, Гарабаг овзаыны гизли олараг йазыб, Джара гёндярир вя Ибрахим ханын гайытмасыны истяйирди. Онсуз да Ибрахим хана Дагыстанда хош кечмяйирди. Джавад ханын фитняляри сайясиндя Ибрахим ханын оглу Талыбхан бяй орада олдюрюлмюш вя озюню дя олдюртмяк учюн тядбирляр гёрюлюрдю. Бу барядя Джавад хан Мяммяд бяйля данышыг беля апарырды. Вагиф мясяляни йени бир мяктубда атрафлы олараг йазыб Сяфяря верди вя тяджили олараг Джара йетирмясини хахиш этди. Сяфяр мяктубу чарыгынын ичиня гойуб, эвиня гайыдаркян, ону Мяммяд бяй узагдан гёрдю. Сяфярин арабир чарыгына бахдыгынын фяргиня варды. О саат буйруг вериб, Сяфяри тутдурду. Мяктуб чарыгдан чыхды вя Вагифин Мяммяд бяйя гаршы бяслядийи фикирляр ачылды. Сяфяр зиндана салынды, Вагиф иля оглу Гасым ага да тутулуб, Хязня гайасындан атылмага мяхкум олунду. Исти бир гюн иди. Вагиф иля Гасым аганы Джыдыр дюзюня тяряф апарырдылар. Годжа шаир дики чыхдыгджа тёйшюйюрдю. Онун додаглары вя богазы тамамиля гурумушду. О, бир аз дайаныб, няфяс алды, сонра зяиф бир сясля:– Бир аз су олсайды да! – дейиб, джялладларын узюня бахды. Джялладлардан бири истехза иля:– Ня тяфавютю вар, – деди, – гарнында гора гедяджяк. Бир аз сонра сяни Хязня гайасындан эля дийирляйяджяйям ки, хеч рухун да инджимяйяджяк. Джялладын истехзасы Вагифя хеч бир тясир бурахмады. О башга бир алямдя иди. Санки дюнйайа йенидян гялмишди – хяр шей она тязя вя джазибяли гёрюнюрдю. Гайаларын устюндя битмиш кякоту гохусу она эля хош вя гёзял гялирди ки, эля бил бютюн омрюндя хеч онлары гёрмямиш вя гохуламамышды. Узагда Мядинянин эви гёрюнюрдю. Ах о нёкяр олайды, 
адсыз-сансыз бир нёкяр, бютюн хяйатыны Мядинянин гапысында гуллуг эдяйди. Садяджя бир нёкяр... Вагиф йеня дайанды, тёшюк ону богурду. Рянги гачмыш оглунун узюня бахыб:– Гасым ага, бизи хара апарырлар. – деди. Оглу сярзянишли бир сясля:– Ага, – деди, – бир чохларыны сян бу йолла гёндярмисян, инди дя бизи йоллайырлар! Дяруни бир азаб Вагифин узюндя акс этди. О озюню зорлайараг, тялясик йеримяйя башлады. Гой битсин, тюкянсин кимсяйя лазым олмайан бу хяйат! Анджаг Гасым аганын гюнахы ня иди. Огул ня учюн атанын одуна йансын... О джавандыр, она йашамаг лазымдыр! Вагиф джыдыр дюзюня чыхан бир йамаджда йыхылыб галды. Онда иряли гетмяйя артыг тагят галмамышды. Джяллад бир-ики дяфя голундан дартдыса да, йериндян галдыра билмяди. Вагиф зяиф, лакин гюрурлу бир сясля деди:– Ня эляйяджяксиниз, эля бурада эляйин, хеч йеря гетмяйяджяйям! Джялладлар бир-биринин узюня бахараг, ня ися данышдылар. Бири гямясини чыхарыб, Гасым агайа йанашды. Гасым аганын кёлгяси галмышды, о хяр бир дуйгудан мяхрум олмушду. Вагиф оглунун гурбанлыг гойун кими узадылдыгыны гёрдюкдя гышгырды:– Амандыр! Аввял мяни, сонра ону! Мяня огул дагы гёстярмяйин! Джяллад гулаг асмады. Вагиф оглунун хырылтысыны эшитдикдя, озюню итирди. Артыг озюнюн олдюрюлмясини хеч дуймады – йуху кими гялиб-гетди.  Казым йерлисинин олдюрюлмясини эшидяр-эшитмяз оглу иля бярабяр бел-кюряк гётюрюб Джыдыр дюзюня гялди. Орада Мядиняйя раст гялди, Мядиня молла гятириб, чадыр гурдурмушду, олюляря гюсл вердирирди. Казым Мядиня иля мясляхятляшиб, гябирлярин йерлярини тяйин этди. Йан-йана ики гябир газдырыб, Вагиф иля оглуну торпага тапшырдылар. Хамы фатихя вериб гайытмышды. Лакин Мядиня орада галмышды. О, азиз гября сарылыб, йаныглы агылар дейирди... Кякоту йеня атрафа гёзял гоху сачырды. 
ЭПИЛОГ Ики айдан сонра Ибрахим хан Дагыстандан гайытды. Мяммяд бяйин тяряфдарлары тутулуб, джяллад алиня верилди. Мяммяд бяйя ися Шишяни тярк этмяси ишаря олунду. Мяммяд бяй Вагифин арвады Гызханымла эвлянмишди, ону гётюрдю вя шахын хязинясиндян алиня кечян сярвяти дя атлара йюкляйиб, Галадан чыхды. Бир мюддят Тяртярин гырагындакы Кялянтярли мюлкюндя йашады. Сонра Ширван ханы Мустафа мяктуб йазыб, гызыны она веряджяйини вя озюню дя вялияхд тяйин эдяджяйини билдириб, ону Ширвана апарды. Ширванда Мяммяд бяйин хязиняси алиндян алынды, озю дя зянджирлянди. Мустафа хан атасы Агасы ханын вя гардашларынын гисасыны алмаг учюн Мяммяд бяйя ишгянджя веряряк олдюртдю. Шаир Валех Мяммяд бяйи беля тяриф эдир: Мяммяд бяй кими джяллад – хунфяшан Гёрмямишди хяргиз дидейи – джахан, Хейф ки, башадяк сюрмяди дёвран, Гетди уряйиндя арзуман, ханы... Гызханым дул галыб, Сарыджалы Хюсейн бяйя аря гетди. Бир чапавулда Хюсейн бяй олдюрюлюб, Гызханым йеня дул галды. Сонра Мустафа хана аря гетди, ики оглу олдугдан сонра Мустафа хан ону бошады. Няхайят, Гарабага гайыдыб, майор Аббасгулу ага иля эвлянди. Ибрахим хан Агамяммяд шахын джяназясини бёйюк хёрмятля гётюрдюб Техрана гёндярди. Иран иля достлугу мёхкямляндирмяк мягсяди иля гызы Агабяйим ага иля оглу Абюлфят аганы да Техрана йола салды. Агабяйим ага Фятяли шахын о гядяр хошуна гетмишди ки, она хярямдя баш гадын унваны вермиш вя озюня дя башдан-айага инджи иля ишлянмиш бир дон багышламышды. Лакин Агабяйим оз вятянини арзулайыб дурурду: Мян ашигям, Гарабаг, Шяки, Ширван, Гарабаг, Техран джяннятя дёнся, Йаддан чыхмаз Гарабаг! – дейя йазырды. Шах буну эшидиб, Агабяйимя дарылыр. Агабяйим дейир:– Мян эйля йазмамышдым, йазмышдым ки, Техран джяннятя дёндю, Йаддан чыхды Гарабаг!. 
Ибрахим хан Гарабагын мюгяддяратыны Иран химайясиндя тясяввюр этдийи халда, Шималда ишляр тамамиля дяйишмишди: рус ордусу бу дяфя джидди олараг Гафгазын истиласына башламышды. Сисйанов Гянджяни алыб дагытмыш, Джавад ханы олдюрмюш вя ахалини беля сюнгюдян кечиртмишди. Ибрахим ханы да рус химайясиня гирмяйя чагырырды. Майор Лисаневич Шишяйя гялиб, данышдыгдан сонра Ибрахим хан Гянджянин йанындакы Гураг чайын гырагында Сисйановла гёрюшюб, йапылмыш мюгавиля мевджибинджя рус химайясиня гирди (он дёрдюнджю май мин сяккиз йюз бешинджи ил). Бу мюгавиляйя гёря Гарабаг ханы рус химайясиндян башгасына гирмяйир, гоншу дёвлятлярля рясми алагяни кясир; Шишяйя гяляджяк рус гошунуна мянзил вя сурсат хазырлайыр, илдя  мин гызыл бадж верир, Гянджя-Шишя йолуну гайыртдырыр вя бёйюк оглундан олмуш оглан нявясини Тифлися завал гёндярир. Бунун авязиндя рус хёкумяти Гарабаг ханлыгына мяхсус торпагларын ханда галмасыны вя ирси олараг овладларына кечмясини тямин эдир вя ханлыгын дахили ишиня гарышмыр. Ханлыгы мюдафия этмяк учюн дя Шишя галасына беш йюз асгяр вя артиллерийа гёндярир. Алавя олараг Ибрахим хана генерал-лейтенант вя вялияхди Мяммядхясян агайа генерал-майор рютбяси верилди. Рясмиййят битдикдян сонра майор Лисаневичин командасында Шишяйя рус асгяри гялди. Тябиидир ки, Шишя Лисаневичин алиня кечяр-кечмяз, мюгавиля унудулмага башланды, майор Лисаневич генерал-лейтенант Ибрахим Хялил хана буйруглар гёндярмяйя, тялябляр вермяйя башлады. Аралары сон дяряджя ачылды, алавя олараг Сисйановун сёйюшля долу мяктублары Ибрахим ханын хейсиййятини гырыб тёкдю. Няхайят, бир геджя Лисаневич йюз асгярля Хан багында йашайан ханы ахатя эдиб, гюлляйя басдырды. Хан, арвады, ушаглары, нёкярляри гырылды... Сяфяр хяля Вагиф олдюрюлмяздян аввял зиндандан гачыб, йеня гачаглыга башламышды. О, Ибрахим хан Джардан дёндюкдян сонра беля шяхяря гайытмаг истямямишди. Казым йеня шярбафлыгында галмышды. Досту Аллахгулу ися Тифлися кёчюб, гёркямли бир таджир олмагла, няхайят, мягсядиня чатмышды. Он беш декабр-мин доггуз йюз олтуз алтынджы-он доггузунджу апрел-мин доггуз йюз отуз йеддинджи ил БАКЫ.

Юсиф Везир Чеменземинли
В КРОВИ
Роман
Азернешр, с изменениями.
Перевод Т. Калякиной.
"Ибрагим-хан... пригласил к себе своего приближенного, приятного собеседника, главного визиря, надежнейшего столпа государства, казахца Моллу Панаха Вагифа.
Вагиф был воплощением мудрости, учености, благовоспитанности. Если серна - дочь прекрасных китайских степей - вздумает сравниться с маралом, взращенным на ниве его высокого вдохновения, она испытает одно лишь разочарование. Даже рубин красноречия побледнеет перед излучающими свет бейтами и редкостными жемчужинами, собранными в сокровищнице его души..."
МИРЗА АДИГЕЗАЛ
"Псевдоним Вагиф принадлежит покойному ахунду Молле Панаху, который был мудрым визирем, широко известным в Иране и Турции. Его любовные стихи, написанные на тюркском языке, и поныне передаются из уст в уста".
МИРЗА ДЖАМАЛ
"Не всякий грамотей - Молла Панах"
(Пословица)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Светало. Небо от самой вершины Багрыган освещено было туманной зарей. Стоял легкий морозец, по утренний весенний ветерок, пробуждавший от сна деревья, смягчал его, делал даже приятным.
Было тихо, лишь горланили петухи, да не знающие покоя служители базарной охраны нарушали утреннюю тишину своими хриплыми, наводящими тоску голосами. Заскрипели, отворяясь, тяжелые дворцовые ворота, замелькали темные фигуры, послышались негромкие голоса. Прошло еще немного времени, и из ворот выбежали какие-то люди, за ними появились всадники. Чинно выступали стремянные, ведя на поводу коней, за ними шли многочисленные нукеры. Кавалькада свернула направо - к крепостным воротам. Несколько нукеров бросились вперед - предупредить стражу, ту, что у ворот. И сразу заскрежетали замки, тяжелые задвижки медленно вышли из пазов, ворота распахнулись, и красноватые лучи рассветного солнца хлынули под темную арку. Скрестив на груди руки, стражники стояли по обе стороны от ворот, ожидая приближения всадников. Лезгины и кумыки были укрыты бурками, стражники с отвислыми, принятыми в роду Джаванширов усами, одеты в меховые безрукавки. Матово поблескивали серебряные рукоятки мечей и кинжалов, ружейные курки...
Всадники приближались. В глубоком поклоне, не смея поднять глаз от земли, замерли стражники. Впереди всех восседала на коне дородная женщина в белой чадре. Это была одна из жен Ибрагим-хана, Шахниса-ханум. Утренний луч скользнул по ее лицу, ханша поморщилась, прищурила глаза.
- Ну, как, молодцы, все ли благополучно. Довольны ли вы. - спросила она, придержав коня.
- Спасибо, ханум! Спасибо!.. Да благославит вас аллах! - послышались разноголосые выкрики.
Кавалькада была уже далеко, а стражники, согнувшись в глубоком поклоне, все еще выкрикивали слова благодарности.
На небе не осталось уже ни облачка, восточный край багровел, как спелый, только что разрезанный арбуз...
- Ну что, озорница, - с ласковой укоризной спросила Шахниса-ханум, повернувшись к ехавшей слева от нее дочери. - Уморилась. Вон, даже с лица спала!.. Говорила тебе вчера: поменьше прыгай!.. Не очень ты меня слушаешь!
- Ой, мама, ведь это ж единственная ночь в году! - Кичикбегим надула вишневые губки, капризно сдвинула брови. - Когда ж еще повеселиться, позабавиться. - Девушка вдруг улыбнулась и вся так и засветилась радостью, вспомнила, видно, как славно прошла нынешняя ночь; взглянула на мать и громко рассмеялась. Смех разбудил ехавшего позади ее старого дядьку - старик дремал, покачиваясь в седле, - лицо его оживилось, морщины собрались в улыбку.
- Эх, ханум, да перейдут ко мне твои беды, - пусть веселится, пусть прыгает, пока прыгается! Такая ее пора - молодость!..
И он мечтательно умолк, словно какие-то старые, волнующие воспоминания не дали ему закончить... Шахниса-ханум обернулась, понимающая усмешка скользнула по ее губам.
- Что притих, дед. Или молодость вспомнилась. Зря грустишь. Видела я - вчера, как ты отплясывал!.. Ты у нас молодец, еще подержишься!..
- Что ты, ханум, да сохранит тебя аллах! Какой уж тут молодец.! Поглядела б ты на меня в прежнее время, когда еще покойный Панах-хан - да будет земля ему пухом - жив был!.. На коне бы меня увидела - ястреб да и только!
Старик вздохнул, выпрямился в седле и плетью указал на гору.
- Ханум, да сохранит тебя аллах, вон ту гору видишь, по правую руку. Двадцать лет тому делу... Войска Фатали-хана как хлынули с нее по склону - до самой крепости ущелье заполнили... Наверх уже карабкаться было стали... Да покойник Панах-хан - пусть земля ему будет пухом - как даст из всех пушек - небо в дрожь бросило!.. Открыли гянджинские ворота, и мы оттуда!.. Как ветер неслись, как поток горный... Смело Фатали-хана, словно и не было его тут никогда.
Маленькие глаза оживленно сверкали из-под седых бровей. Держа в поднятой руке плетку, старик хотел еще что-то сказать, но Шахниса-ханум перебила его:
- Ну, потом-то все равно он верх взял! - с улыбкой заметила она. - И Ибрагим-хана увел!..
Старый слуга резко взмахнул плеткой и гневно схватился за рукоятку кинжала.
- Так ведь, ханум! - быстро заговорил он, запинаясь от негодования:- Он же гонца прислал - мира просил. Речи сладкие расточал... Дочь свою за Ибрагим-хана сулил отдать... На равнине Ходжаль перемирие заключили... Овец резали, котлы повесили... Кто бы мог подумать, что предатель от своих слов отопрется, пленниками нас в Иран увезет!..
- Ну, распалился!.. - усмехнулась Кичикбегим. - Хватит тебе, дед! Что пользы после драки кулаками махать...
Старик хотел было возразить что-то, но приступ кашля не дал ему говорить.
Зная, почему старик зашелся в кашле, Шахниса-ханум разрешила ему закурить.
- Стыдно мне, ханум, да сохранит тебя аллах, непочтение это будет...
- Ничего, ничего, дядька, кури! - за мать ответила Кичикбегим. - Набивай свой чубук!
Несколько раз испросив прощения за вольность, старик достал кисет и набил табаком свою люльку, украшенную серебряной цепочкой. Высек огонь, раскурил ее. Чтобы не причинять беспокойства ханской семье, он придержал коня и теперь ехал шагах в пятидесяти от остальных.
Заря разгоралась все ярче, но солнце еще не поднялось из-за Багрыгана. Приятный ветерок обвевал лица, наполняя грудь отрадной свежестью. Дорога все круче спускалась вниз, змеей извиваясь по скалам. Кони шли сторожко, то и дело оступаясь на осыпи щебня и песка. Стремянные крепко держали их под уздцы, сердито покрикивали. Рабыни спешились и шли рядом, держась возле коня госпожи. Кичикбегим тоже отдала коня нукеру; она оказалась впереди всех; следом за ней, скользя по камням, спускался к реке и Мамед-бек, светлоглазый, русый мальчик лет тринадцати, высокий и широкогрудый. Это был племянник Ибрагим-хана, сын его брата Мехралы-бека. Когда Фатали-хан увез Ибрагим-хана в Иран, отец его, Панах-хан, собрал войско и бросился в погоню за Фатали-ханом; иранский наместник Керим-хан Зенд пришел ему на помощь; вместе они одолели Фатали-хана и вызволили Ибрагим-хана из плена. Тогда же Керим-хан Зенд прислал свой ферман, в котором указывал, что повелителем Карабаха назначается Мехралы-бек; Панах-хан был увезен в Шираз в качестве "опытного советчика".
Вернувшись в Карабах, Ибрагим-хан немедленно начал борьбу за власть. Тесть его, аварский хан, помог ему отнять у брата престол, а самого его изгнать из Шуши. Мехралы-бек обосновался у кубинского хана, однако сына своего, Мамед-бека, оставил воспитываться в отцовском дворце. Это был очень резвый, живой, смелый мальчик. Кичикбегим была на несколько лет старше него, но они дружили - в смелости и молодечестве девушка ему не уступала.
По матери Кичикбегим приходилась внучкой шахсеванскому Бедир-хану, и кровь деда давала себя знать. Скачки, стрельба, рубка были любимыми развлечениями ханской дочери. Добрую половину дня она верхом на коне прогуливалась по окрестностям, а бедная Шахниса-ханум и старый дядька вынуждены были повсюду поспевать за ней. Сегодняшняя поездка была очередным капризом Кичикбегим. По случаю новруз-байрама ханская дочь надумала прыгать через текучую воду.
Все слышнее становился шум воды. Наконец меж поросших кустарником скал показалась река. Вода неслась, оплетая валуны тугими струями, ее пока еще было немного. В конце весны, когда начинал таять снег и ливни не прекращались неделями, неглубокая эта речка превращалась в безжалостного дракона; чудище хватало обломки скал, с корнем вырывало деревья и влекло в пучину, играя могучими стволами, как лихой наездник поигрывает своим ружьем... Сейчас обессиленная холодами река присмирела, в монотонном шуме ее не чувствовалось ни злобы, ни задора...
Всадники еще не добрались до последнего поворота, а Кичикбегим и Мамед были уже у самой реки. Миновали небольшую - пять-шесть домиков - армянскую деревушку и подошли к каменному мосту. На противоположном берегу, с правой стороны от них, вздымалась голая скала, вершина ее ярко желтела, окрашенная шафраном солнца. Влево от нее вырисовывались тонкие очертания леса, а за ним, вдалеке, величественно возвышалась увенчанная снеговой чалмой гора Кирсдаг...
У моста все спешились и неторопливо, осторожно направились к Готурсу. Расколов скалу, поток с четырехметровой высоты обрушивался на пеструю гальку и, извиваясь, бежал меж камней, похожий на серебряную цепочку. Кичикбегим подошла к воде. "Высыпайтесь, мои горести и беды!" - воскликнула она и несколько раз перепрыгнула через поток: туда-сюда, туда-сюда... Потом обернулась к Мамед-беку, он стоял у поросшей водорослями скалы.
- Ну чего ж ты, храбрец.! - запыхавшись, выкрикнула она и потянула мальчика за рукав. Мамед-бек указал ей на Шахнису-ханум, которая, с трудом переводя дух, поднималась на мост: полагалось, чтоб сначала проделали обряд старшие. Шахниса-ханум, поддерживаемая под руки рабынями и служанками, подошла ближе и опустилась на невысокую ограду тутового садика.
- Мучительница ты моя! - жалобно протянула она, - в такие годы по горам мне таскаться!.. Чуть не задохнулась!..
- Ой, мама! Да неужели лучше дома сидеть - жир накапливать.! Как можно от людей отставать.! Ведь здесь немного погодя весь город будет!
Шахниса с нескрываемой гордостью смотрела на радостно оживленное смуглое лицо дочери.
- Да уж будет тебе на счастье! - она усмехнулась и, обернувшись к нукерам, приказала:- А ну-ка, молодцы, разложите быстренько огонь, кофе пить будем!
Нукеры, перемахнув через ограду, принялись разводить костер, рабыни стали доставать ковры и скатерти.
Отдышавшись, придя в себя, Шахниса-ханум умылась в роднике, потом с помощью дочери несколько раз перепрыгнула через ручей: "Высыпьтесь, горести мои и беды!" Кичикбегим, ухватив Мамеда за рукав, со смехом потащила его к воде - прыгать. Мальчик упирался. Они прыгали, хохотали, толкали друг друга. Кончилось тем, что девушка уронила с ноги бархатный башмачок. Мамед-бек выхватил его из воды и поднял высоко над головой.
- Эх ты! А еще с парнем хочешь равняться!.. Не выйдет у тебя ничего!..
Кичикбегим отобрала башмак и, обиженно хныча, присела на ограду - обуться.
Под тутовым деревом расстелили тонкие кашанские коврики, бархатные тюфячки, положили шелковые подушки и мутаки. Скрестив на груди руки, рабыни покорно ожидали, когда господа натешатся. Шахниса-ханум сидела у воды, а няня Кичикбегим, много лет назад привезенная в Шушу из деревни да так навсегда и оставшаяся во дворце, присев перед госпожой на корточках, связала ей ниткой большие пальцы рук.
- Во имя святого Сулеймана, по велению Мерджан - колдуньи, от злого человека, от свирепого зверя, от джина, от шайтана, от текучей воды, от стоячей скалы, от развилки семи дорог... чтоб ни в какие путы не попала - я их все разрезаю!
Быстро-быстро пробормотав эти слова, она ножницами перерезала нитку. Трижды связав госпоже пальцы, няня каждый раз произносила заклинание и перерезала нитку. Наконец, взяв в одну руку обрывки, она подняла их над головой госпожи; в другую руку взяла латунную чашу с начертанными на ней молитвами, зачерпнула ею немного воды и смыла со своей руки обрывки ниток. Сделано это было для того, чтоб вода, стекая с головы Шахнисы-ханум, унесла бы и все ее горести. Потом няня проделала то же самое с Кичикбегим, пожелала ей счастья, прижала к губам нежные, мытые молоком тонкие руки девушки и, прослезившись от умиления, стала целовать их.
Луч солнца окрасил шафраном всю скалу, но, опускаясь ниже, к ее основанию, становился все бледнее и бледнее. На берегах реки, у арыков, прорытых от реки к мельницам, везде было полно народу. Нарядные, пестро одетые девушки и молодки пришли сюда, чтобы по старинному обычаю, перепрыгивая через текучую воду, сбросить в нее свои горести и заботы. Эхо разносило по ущелью смех и оживленные голоса...
Лучи солнца, падающие сквозь разноцветные стекла окна, придавали особую яркость краскам. Узоры расстеленных на полу ковров переливались, горели, и казалось, что они парят в воздухе, нанизанные на золотые солнечные нити.
У стены сидел мужчина в высокой папахе; на нем была чуха с газырями, зеленые шаровары и кашемировый кушак. В окно ему видна была белеющая вдали снежная громада Мровдага, и, когда он, забывшись, отдавался созерцанию чудесного пейзажа, морщины у рта смягчались, делались менее резкими... Потом тяжелые думы снова овладевали им, и глубокие морщины резко прорезали щеки. Это был Молла Панах Вагиф, визирь и главный советник Карабахского хана. Он взял украшенную эмалью вазочку, понюхал стоявшие в ней фиалки и подснежники и задумчиво поставил на подоконник.
Отворилась дверь, завешанная расшитой гардиной, и вошел сын Вагифа Касум-ага. Совсем еще юный, полумальчик, он подошел к отцу, неслышно ступая по коврам, - на ногах у него были лишь узорчатые джорабы - и, опустившись на колени, поцеловал отцу руку.
- С праздником тебя! - приветливо сказал юноша и заглянул Вагифу в глаза.
- И тебя также, сынок! - ласково ответил Вагиф. - Дай тебе бог увидеть еще много-много таких праздников.
В комнате снова воцарилась тишина, ни отец, ни сын не произносили ни слова. Вагиф снова обратил взор к Мровдагу, в задумчивости постукивая пальцами по подоконнику; в ярких солнечных лучах сверкал агатовый перстень.
Безвременно почившая жена - мать его Касума - вспомнилась сейчас Вагифу; морщины снова прочертили щеки, и тихая слеза скатилась на бороду. Видимо, не замечая ее, Вагиф по-прежнему задумчиво глядел в окно. И лишь когда обернулся к сыну и увидел, как мгновенно подернулось печалью веселое юное лицо, он словно очнулся, достал из-под тюфяка большой платок и вытер слезы.
- Иди, сынок! Иди, гуляй, - сегодня праздник!
Юноша не успел еще дойти до двери, как гардина приподнялась, и в комнату вошла полная, среднего роста женщина. Черные локоны, выбиваясь из-под платка, змейками вились у нежного, полного подбородка. Под тонкой шелковой рубашкой выпукло обрисовывались груди. Пуговки шитой золотом кофточки слегка подрагивали, выдавая душевное смятение вошедшей... Глаза Вагифа - много повидавшие глаза - ярко блеснули, едва женщина переступила порог; его любовь, временами затухавшая в лабиринте сомнений и душевных мук, вспыхнула с новой силой.
- С праздником тебя, Кызханум! - с затаенной страстью произнес он, жадным взором окидывая молодуюжену.
Лицо Кызханум, только что оживленное, праздничное, мигом померкло - видно было, что ей мучительно столь явное внимание мужа. Чуть заметная гримаса отвращения тронула нежные губы, и Вагиф мгновенно уловил ее - он до тонкости знал это прекрасное лицо. Ну вот - испортил жене праздник! Огорченный Вагиф сделал неловкое движение, нелепо взмахнул рукой, опрокинул стоявшую на подоконнике вазочку. Она разбилась. Кызханум с огорчением глянула на осколки. "Так и сердце человеческое, - мелькнуло у нее в голове, - такое же хрупкое, его так же легко разбить, и уже никогда не склеишь!.."
Вошел слуга.
- Ага! Мирза Алимамед изволили пожаловать!
- О! Проси, проси!
В комнате была другая, внутренняя дверь. Так и не присевшая возле мужа Кызханум мгновенно исчезла за ней. Слуга распахнул дверь на веранду.
- Прошу, ага! - и прижался к стене, пропуская гостя в комнату.
Вошел Мирза Алимамед, высокий черноглазый человек. Он был немолод, в смоляной бороде его кое-где уже проступала седина. Быстрый, подвижный, он легко склонился в поклоне и со скрещенными на груди руками стремительно приблизился к Вагифу, не успевшему еще подняться ему навстречу.
- Не заставляй меня краснеть! - сказал Алимамед, становясь на колени возле Вагифа, и, взяв его руку в свои ладони, крепко-крепко пожал. - С праздником! Да позволит нам аллах побольше встретить таких праздников в добром здравии и благополучии!
- С праздником, Алимамед! Но только почему ты решил краснеть. Суть ведь не в чинах и званиях: ты сеид, а почитать потомков пророка - долг каждого правоверного мусульманина... Но что же ты здесь расположился. Вставай! Пойдем в столовую. Побалуем малость свою утробу!
Они встали и, пройдя в соседнюю комнату, расположились на тюфячках у праздничной скатерти. На покрытых лазурью фаянсовых тарелках разложены были фрукты, конфеты, пахлава, сдобное печенье, отливал померанцем мазандаранский прозрачный сахар...
На скатерти в нескольких посудинах зеленела свежая травка; в широких фаянсовых чашах стоял шербет.
- Преклоняюсь, сеид, перед твоей святостью! - с доброй усмешкой произнес Вагиф, протягивая руку за конфетой, - а потому прошу: сушеные плоды - пища дервиша!
Мирза Алимамед взял украшенное гвоздикой печенье, разломил, сунул в рот половинку...
- Таким дервишем, как ты, любой рад стать!
- Эх, милый, и у дервишей случаются беды: видишь, в утро новруза разбил вазочку. Разве не зловещая примета. - Вагиф пытался шутить, но улыбка как-то сама собой исчезла с его лица.
- Во-первых, дорогой мой поэт, в народе считается, что бить посуду к добру! А во-вторых, новруз пока не наступил, до Нового года еще целый час! Так что твоя разбитая ваза относится к прошедшему году!
- Дай бог! Дай бог... - Вагиф грустно улыбнулся. - Честно говоря, тревожно на сердце стало... Это, как в пословице говорится: "Муха хоть и не погана, а проглотишь - мутит..."
Вошел нукер, тот самый, что докладывал недавно о приходе Мирзы Алимамеда. На латунном, украшенном тонкой резьбой подносе, который он держал в руках, стояли две чашки кофе. Слуга сообщил, что изволил прибыть еще один гость - Ханмамед-ага.
- Проси! - чуть заметная усмешка мелькнула на губах Вагифа. Мирза Алимамед недовольно взглянул на дверь, появление нового гостя, доводившегося ему родным братом, явно обеспокоило его.
Вошел Ханмамед-ага, произнес праздничные поздравления, сел, забросил за плечи рукава зеленой чухи, шмыгнул крупным, покрытым волосинками носом и, не дожидаясь, пока станут потчевать, принялся за халву. Набил ее за щеки и стал рассказывать городские новости.
- Хан проехался сегодня по махалле Куртлар... Вернулся с Хазнагая, уехал на новую башню...
- Так все же вернулся или уехал. - со смехом перебил его Вагиф.
- Вернулся! - выпалил Ханмамед, и изо рта у него посыпались крошки халвы. - Вернулся! И комендант Агасы-бек при нем! А когда проезжал мимо дома купца Гаджи Керима, заприметил во дворе его дочку. Очень уж, говорят, она ему приглянулась!.. Девчонка-то и в самом деле недурна: годочков этак пятнадцать-шестнадцать...
- Ну что ж, значит, опять попируем на свадьбе! - весело отозвался Вагиф.
- А что ж не попировать, живы будем, попируем!
Мирза Алимамед, не поднимая глаз, с раздражением слушал болтовню брата. А Вагиф от души веселился, откровенно подсмеивался над гостем.
- Ну хорошо, Ханмамед, хорошо, братец! Расскажи ка нам, какие вести от друга твоего Сафара.
Сафар был гачагом, одним из самых известных в Карабахе. Родом он был из деревни Зарыслы, в горы ушел после того, как убил старшину. В прошлом году, возвращаясь после сбора податей, Ханмамед повстречался с Сафаром. Гачаги привязали его и его нукеров к деревьям, забрали нагруженные на ослов вьюки и ускакали. Через несколько дней Ханмамеда случайно нашли в лесу изнемогающим от голода и жажды и полуживого привезли в Шушу.
- Вот вы смеетесь, говорите, трус. А недавно они опять караван ограбили, из Ардебиля в Тифлис шел... Страшные это люди, как вспомню, трясет всего!..
- А какой он на вид, этот Сафар. - спросил Вагиф, становясь серьезным.
- Да еще совсем молодой! Лет двадцати двух, не больше. Но такой могучий, грозный!.. Рявкнет на тебя, сразу язык заплетается!..
- Ну что ж, видно, так оно и есть. Как говорится, устами младенца глаголет истина! - Вагиф с усмешкой оглядел Ханмамеда и перевел взгляд на другого гостя. Мирза Алимамед и сам с трудом сдерживал улыбку, но видно было, что он хотел бы прекратить этот разговор, и спросил:
- Ахунд, нам не пора ли отправляться к хану.
Вагиф достал из внутреннего кармана часы на черном шнурке, украшенные эмалью, и сразу же крикнул слугу.
- Что прикажешь, ага.
- Скажи стремянным: пусть седлают коней!
- Будет исполнено!
Через несколько минут слуга доложил, что кони готовы.
Вагиф натянул рукава чухи, застегнул их, вышел вместе с гостями. Обувь рядком стояла на веранде. Все трое обулись и по каменной лестнице спустились во двор. Под большим тутовым деревом стояли два коня в серебряной сбруе, под красивыми дорогими седлами.
Нукеры подвели коней: сначала гостю - Мирзе Алимамеду, потом Вагифу. У Ханмамеда коня не было, он ушел пешком.
Вагифа и Мирзу Алимамеда сопровождали два нукера и два стремянных.
Когда Вагиф и Алимамед вошли в просторный зал дворца, он был уже полон: прибыла вся городская знать - вельможи, беки, богатые купцы. В удаленной от входа почетной части зала, на убранном дорогими коврами троне, перед окном из цветных витражей сидел повелитель Карабаха Ибрагим Халил-хан. Возле него толпились разряженные по случаю праздника гости. Среди прочих присутствовали тесть хана Малик Шахназар, комендант Шуши Агасы-бек, армянский священник Охан, городской судья-казий, с белой чалмой на голове, и несколько сеидов с зелеными чалмами на головах.
Ближе к дверям располагались купцы и главы городских ремесленников. Они сидели вдоль стен на шелковых тюфячках и помалкивали.
Вагифа и Мирзу Алимамеда все приветствовали стоя. Не поднялись только хан и его взрослый сын и наследник Мамедгасан-ага, они лишь сделали пришедшим знак, приглашая на почетное место. Вагиф и Мирза Алимамед, не переставая кланяться, прошли на указанные им места и сели. Вагиф сидел по левую руку от хана, Мирза Алимамед - по правую, рядом со священником Оханом. Ибрагим-хан, гордясь тем, что он прямой потомок внука Чингиз-хана Кулагу, старался соблюдать традиции, идущие от двора Чингиз-хана. Одной из этих традиций было сажать по левую сторону от хана особо надежных, доверенных людей. И то, что Вагиф занимал место - ошуюю, свидетельствовало о его авторитете, об уважении, которым он пользовался при дворе.
Усевшись на шелковые тюфячки, Вагиф и Мирза Алимамед вновь отвесили поклон хану, потом его приближенным, потом всем остальным, - высокие папахи одна за другой склонились в ответ на приветствие.
По случаю праздника хан облачен был в белую чуху из лемберанской ткани, в белый архалук, на голове его возвышалась белая папаха. На плечи хана наброшена была накидка из драгоценной ткани тирме, подбитая соболями. Из-под шерстяного пояса виднелась рукоять кинжала, украшенная драгоценными каменьями.
Как только новые гости уселись, к ним приблизился прислужник с золотым подносиком в руках и, опустившись на одно колено, поставил перед ними кофе в фарфоровых чашечках.
Потягивая ароматный йеменский кофе, Вагиф оглядывал зал. Посреди пурпурного, обрамленного тонкой каймой ковра, из конца в конец покрывавшего весь зал, разостлана была скатерть из тирме, украшенная аграмантом; в золотой и серебряной посуде разложены были сладости и налиты шербеты; в тонких вазочках меж яствами расставлены были фиалки, подснежники и нежная, только что проросшая из семян травка, привезенные из долины цветущие ветки персика и алычи.
В центре зала, как раз над скатертью, свешивалась с расписанного, изукрашенного золотом потолка хрустальная люстра, в подсвечники вставлены были свечи.
В двух противоположных концах зала тоже подвешены были люстры, точно такие же, как в центре, только поменьше. На одной из стен меж четырехугольных: витражей окон прибиты были зеркала в золоченых рамах; на противоположной стене - ниши, украшенные тиснеными узорами. В одной из них стояли французские часы с золотой фигуркой ангела, в другой - инкрустированный перламутром ларец, роскошная конская сбруя, фарфоровая посуда, дорогие, в цветных кожаных переплетах книги.
Стена, перед которой возвышался хамский трон, украшена была роскошными кашмирскими тканями, персидскими коврами, оружием в золоте и серебре: здесь развешаны были щиты, мечи, кинжалы, броня, шлемы, ружья... Это были подарки иранских шахов и правителей соседних ханств.
Была пора мира и благоденствия. После кровавых дворцовых перипетий Надира Керим-хан Зенд восстановил в Иране мир и спокойствие. Сейчас оттуда опасность не грозила. Люди из рода Джаванширов - к нему принадлежал и сам Ибрагим-хан - и из рода Бехменли, угнанные некогда Надиром в Хорасан, давно уже вернулись в родные края и здесь, в междуречье Куры и Аракса, сеяли хлеб и разводили скот. С наместником Грузии Ираклием II также установлены были дружеские отношения. От Дагестана до Тебриза гремело имя Ибрагим-хана; правители всех соседних ханств прислушивались к его слову. Один лишь правитель Кубы Фатали-хан не захотел склонить голову перед повелителем Карабаха; восточная часть Азербайджана - Баку и Талыш оставались под его властью. Впрочем, Фатали-хан не представлял серьезной угрозы для Карабаха. Пристало ли правителю, владевшему такой крепостью, как Шуша, с ее неприступными стенами и мощными башнями опасаться какого-то кубинского хана. Ведь по одному знаку властителя Карабаха ханы Карадага, Хоя, Нахичевани, Шеки тотчас поспешат ему на помощь, а тесть его Омар-хан прибудет из Аваристана с пятнадцатью тысячами бойцов...
Лицо Ибрагим-хана, округлое, спокойное, величественное, как бы отражало полноту его благополучия. Откинувшись на шелковые подушки, он с наслаждением потягивал кальян, не выпуская изо рта янтарного мундштука, и с величественной невозмутимостью наблюдал за праздничным приемом. Вошел Ханмамед. Поздоровался и сел в дальнем углу. Один из хаджи подозвал его поближе. Ханмамед пересел. И сразу же попросил слугу принесшего кофе, подать халву. Тот передал Ханмамеду тарелку с халвой. Мирза Алимамед, наблюдавший за этой сценой, готов был сквозь землю провалиться.
- Что это с Ханмамедом. - игриво усмехнувшись, спросил Вагифа хан. - Знает, что я обижен, не показывается.
- Он ожидает вашего милостивого внимания, - мягко ответил Вагиф.
- Да. Ну что ж... Может быть, произвести его в помощники начальника крепостной стражи, подойдет это ему.
- Он век вам будет благодарен! Семья у него большая, едоков много, родовитостью взять не может...
- Бездельник он! - с презрением бросил хан, перебив Вагифа. - Никчемный человек. Только и знает, сплетни разносит!..
- Что делать... - с сожалением сказал Вагиф. - Если бы вы знали, как Мирзе Алимамеду с ним тяжело, чего только он не натерпелся из-за братца!..
- Понятное дело... - при упоминании имени Мирзы Алимамеда хан милостиво качнул головой. - Вот и подумай: у одного отца такие разные сыновья! - и хан снова взял в рот мундштук.
- Без хромой овцы отары не бывает - это еще наши деды говорили... - заметил Вагиф,
Хан согласно кивнул, хотел, видно, еще что-то добавить, но, заметив, что казий глядит на часы, промолчал. Казий громко провозгласил, что до наступления Нового года осталось пять минут. Известно, что тот, кто в ликовании встретит новруз, до конца года будет пребывать в радости и благополучии. И потому все весело заулыбались, стараясь хоть на несколько минут стряхнуть с себя горести и заботы, и глядели только на скатерть: она сейчас являла собой изобилие и цветущую весну. На сандаловой резной подставке хану подали старинный Коран, написанный на коже джейрана, - что может быть благостнее встречи Нового года при чтении священных стихов. Длившееся несколько минут молчание разорвал пушечный залп: Новый год наступил. Все повскакали с мест, спеша поздравить хана и его приближенных.
После полудня народ устремился к плоскогорью на краю города, где по праздничным дням устраивались скачки. Пестро разодетые женщины, мужчины с аккуратно расчесанными бородами и окрашенными хной пальцами, парни с франтовато взбитыми чубами - все перемешались в нарядной толпе, расцвеченной голубыми, зелеными, черными чухами ремесленников и торговцев.
Если к этой веселой нарядной пестроте прибавить шуршание кумачовых шаровар, бойкое побренкивание сазов, то можно получить полное представление о многочисленной праздничной толпе.
Карабахские скакуны, давно уже снискавшие себе мировую славу, словно чуя, что сегодня праздник, а значит, день состязаний, неслись галопом, гордо вскинув головы; их крашенные хной гривы сияли, отполированные солнцем. Весь цвет городской молодежи, все удальцы, все гочаги Кумука и Аварии прибыли сегодня на скачки. Широкое поле, расположенное в самой высокой части города, кишело как муравейник. Звуки саза, оживленные возгласы, веселый смех и любовные песенки сливались в радостный, веселящий сердце гул; ржание коней придавало праздничному оживлению характер мужественности - и отваги.
И вдруг над толпой будто прозвучал чей-то сигнал. Тысячи людей, мгновенно замерев, устремили взоры к установленным на холме шатрам. К ним медленно приближалась торжественная процессия. Длинной вереницей ехали вельможи; впереди каждого из них и по обе стороны от него шли нукеры и стремянные.
Кавалькаду возглавлял Ибрагим-хан, слева от него ехал Вагиф, справа наследник Мамедгасан-ага. Чуть поодаль следовали комендант крепости Агасы-бек и другие приближенные хана, в том числе несколько армянских князей-маликов. Процессию замыкали мулы с колокольцами. На них были навьючены мехи с водой, походные кальяны, подвесные мангалы и множество съестных припасов.
Женщины из ханского дворца прибыли раньше и расположились в отдельных шатрах, по соседству с шатрами для мужчин. Неподалеку от шатров всадники спешились. Народ в нетерпении ждал начала состязаний. Но вот заиграла труба, скачки начались.
Кичикбегим сидела рядом с матерью, в великом волнении следя за тем, что происходит на поле. Стоило какому-нибудь скакуну вырваться вперед, она бледнела и начинала беспокойно метаться. Негодуя на отставшего, она вне себя от возбуждения начинала колотить рукой по позолоченным опорам шатра. Вот стройный, с осиной талией кумык скачет, держа в зубах обнаженный кинжал; на всем скаку он перекидывает через голову ружье, подбрасывает его; мгновение - и ружье уже на плече, кинжал - в ножнах. Смуглое лицо Кичикбегим покрывает испарина, от удовольствия она потирает руки. А вот другой джигит вихрем проносится он мимо шатров на лихом скакуне, вдохновленный вниманием столь высоких зрителей; подбросив в воздух монету, он на всем скаку пробивает ее пулей.
Как птица, попавшая в силки, Кичикбегим, томясь и изнемогая, то и дело бросала на мать отчаянные взгляды. Наконец она не выдержала:
- Мамочка! Можно, я выступлю.!
- Да что ты, доченька.!.. Люди-то что скажут.!..
- Люди, люди!.. Почему мне нельзя. Разве я не в седле выросла.! Вон у меня до сих пор на лбу шрам от копыта!.. - и, капризно надув губки, девушка показала матери на бледный чуть приметный шрам над правой бровью и рассмеялась, довольная, что нашла такой необычный повод.
Шахниса-ханум с нескрываемой гордостью глядела на дочь, на этот шрам, придававший особую прелесть юному девичьему лицу; но - строгая мать - она ничего не сказала, только вскинула брови. Кичикбегим поняла - мать недовольна.
И тут позади, за шатрами, послышалось негромкое призывное ржание.
- Ну. - Кичикбегим чуть не плакала. - Слышишь. Он ржет - истомился! Неужели тебе коня не жалко.!
Мать усмехнулась погладила девушку по голове.
- Ладно, ладно, доченька... Взгляни-ка, не наш ли это Мамед.
Кичикбегим обернулась: Мамед-бек скакал на своем буланом; рукава его чухи крыльями развевались на ветру. Вытащив из кармана монету, юноша подбросил ее вперед, между ушами коня, на скаку соскочил с него, схватил с земли монету и, мгновенно оказавшись в седле, поскакал дальше.
Сперва Кичикбегим побелела, потом сделалась пунцовая. Лишь когда Мамед доскакал до конца поля, она, немного придя в себя, облегченно вздохнула.
- Эй, дядька! - позвала она.
Старый слуга тотчас оказался возле нее.
- Что прикажет моя ханум.
- Не слышишь разве, конь ржет. Ну. Чего стоишь. - девушка строго взглянула на старика. - Садись и выезжай на поле!
Пряча в усах улыбку, старый слуга вопросительно взглянул на Шахнису-ханум. Та рассмеялась.
- Выезжай, раз говорит, что я могу поделать.! Уж если ей что взбредет на ум!..
Старик поклонился и ушел. Немного погодя он уже гарцевал на скакуне, выезжая на поле. Поравнявшись с шатрами, он на всем скаку высек кресалом огонь и под смех зрителей раскурил свою трубку.
- Дядька, мой старый дядька! Все-таки сделал по-моему! - и девушка, сияя от радости, изо всех сил стиснула матери руку.
Вагиф родился в начале восемнадцатого века в деревне Гырак Салахлы, что в Казахе. Он был из рода Саатлы, издревле занимавшегося скотоводством и хлебопашеством. Однако бесконечные ирано-турецкие войны нарушили мирную жизнь, лишили народ Казаха почти всех его мужчин, способных носить оружие.
Первоначально Казах, как и Шамсаддин, входили в Гянджинское ханство. Позднее, когда сыновья гянджинского повелителя Зияд-хана не обнаружили желания примкнуть к Надиру, тот в наказание отделил Казах от Гянджи и передал его во владение наместнику Грузии Ираклию.
Вместе с войсками Ираклия казахцы принимали участие во всех походах Надира и показали себя храбрыми воинами. Однако воинская доблесть дорого стоила народу. Турки неоднократно проходили по родной земле, топча и опустошая ее. Вконец измученные казахцы не знали, где искать спасения. Основание Карабахского ханства и постройка в  году крепости Шуша давали надежду, что в городе-крепости, расположенном высоко в горах, в стороне от больших дорог, люди обретут наконец мир и покой, и казахцы начали переселяться в Карабах. Вагиф вместе с другими семнадцатью семьями из рода Саатлы перебрался в Шушу, обосновал махаллу, которая так и называлась - Саатлы.
Ко времени переезда в Шушу Вагифу было лет тридцать. Он сумел получить хорошее образование, прекрасно знал турецкий и персидский языки, был весьма сведущ и в некоторых других науках, а потому по прибытии в Шушу открыл в своей махалле школу и стал обучать детей. Работа эта мало что давала Вагифу, удовлетворения от нее он не чувствовал. Но Вагиф твердо верил в свои силы, он знал, что у него острый взгляд, что он умеет все подметить, каждого понять, и когда-нибудь он все равно обретет возможность оказывать влияние на людей и на ход событий.
В первые годы жизни в Шуше Вагифа знали лишь в махалле: он был грамотей и детский учитель. Правда, он писал стихи, и время от времени стихи эти распространялись по городу, так как любители поэзии охотно переписывали их в свои тетради. Вагиф вел жизнь уединенную, скромную и не стремился к новым знакомствам. В этом отношении он не хотел считаться с принятыми обычаями; сидел в своем небогатом домишке, нисколько не сомневаясь в том, что его ждет большое будущее.
И вот однажды случилось происшествие, привлекшее к Вагифу внимание самого хана.
Какой-то чабан, желая уберечь от сглаза любимую свою собаку, надумал заказать какому-нибудь грамотею охранительную молитву: бедняга и понятия не имел, какое это кощунство. Пригнав в Шушу несколько овец, он обратился к первому встречному и объяснил, что ему надобно: тот направил чабана к мяснику, мясник, выслушав чабана, направил его к кондитеру на Шейтанбазаре. Бедняга обходил весь базар, пока кто-то не сжалился над ним и не направил к Вагифу. Тот сразу все понял, однако вида не подал и, не желая обижать простодушного крестьянина, сел и написал для него следующую молитву:
Он спасти решил собаку,
Умастил меня, писаку.
Кто раскроет мой секрет,
Угодит в пастушью ср...
Он свернул трубочкой листочек грубой простой бумаги, на котором было написано четверостишие, отдал пастуху и наказал, зашив в тряпицу, вместе с бусинкой повесить псу на шею.
Чабан ушел. Как-то раз Ибрагим-хан охотился неподалеку от тех мест, откуда был этот чабан. Притомившись, охотники решили отдохнуть и расположились в тени развесистого дерева. И вдруг среди бродивших поблизости собак они приметили одну - на шее у нее висела зашитая в тряпицу бумажка. Подивившись, что какому-то крестьянину пришло в голову устроить такое, хан велел снять с собаки тряпицу и дать ему,
Читая "молитву", хан не мог удержаться от смеха, однако потом разгневался не на шутку. Вернувшись во дворец, он призвал смотрителя двора Шахмамеда и велел немедля сыскать автора "молитвы". Шахмамед приказал доставить в город чабана, тот сразу указал на Вагифа, и поэта привели в диванхану. Допрашивал его сам хан, облаченные в красное палачи стояли наготове.
Одна из дочерей Ибрагим-хана Сенем-ханум безмерно увлекалась стихами и каждое новое стихотворение Вагифа обязательно переписывала в свою тетрадь. Прослышав, что поэт, которого ей ни разу еще не удалось увидеть, прибыл в судилище, девушка бросилась к окну и жадно стала разглядывать его. Сухощавый, крепкий, в черной чухе, в архалуке из узорчатой ткани, он гордо и спокойно стоял перед судом, засунув руку за пояс, поглядывая вокруг блестящими черными глазами, и бесстрашно отвечал на вопросы. Знавшая доселе лишь стихотворения Вагифа, влюбленная в его поэзию, Сенем была покорена поэтом: его умом, находчивостью, приятной внешностью и благородными манерами. А Вагиф, выслушав разгневанного хана, ответил ему так:
Сто двадцать с лишним тысяч
архангелов прошло,
Любому из живущих
пришлось немало вынести.
Где Нуширван великий,
где Сулейман премудрый.
Исчезли трон Джемшида
и все иные дивности.
Не хвастай: много злата
и много денег есть,
И много сел богатых
в моих владеньях есть,
На свете смерть-разлука,
куда ни день их, есть. -
Мир без тебя устроен,
сказать по справедливости.
К пророку я взываю -
свершить стремленья дай,
Ворот моей надежды,
молю, не закрывай,
Несчастного Вагифа
забвеньем не карай:
Слуга не без провинности -
хозяин не без милости.
Сенем жадно слушала стихи, в смятении глядя то на отца, то на поэта: впрочем по лицу хана видно было, что он уже несколько смягчился. Наконец стало ясно, что хан сменил гнев на милость, и у Сенем отлегло от сердца. Повелитель Карабаха долго пребывал в молчании, потом махнул рукой и Вагифа отпустили.
Поэт остался на свободе, зато сердце Сенем-ханум оказалось в плену; теперь оно билось лишь для Вагифа. Все дни ханская дочка проводила у окна в одной из верхних комнат, разглядывая прямую улицу, ведущую от дворца к мечети и далее в махаллу Саатлы, затерянную на западной окраине города; сердечный огонь, который разгорался в ней от каждой строки Вагифа, девушка пыталась погасить слезами...
Как-то раз, прохаживаясь по цветнику, разбитому перед его скромной мазанкой, Вагиф заметил парня с ношей на голове, выглядывавшего из-за садовой ограды.
- Дядя, не скажешь, где живет Молла Панах Вагиф.
Вагиф, удивленный, подошел к забору.
- Здесь он живет, а что.
Парень усмехнулся, молча отворил калитку, снял с головы покрытое шелком блюдо, отдал его матери Вагифа и, не спеша, стал объяснять, зачем явился.
- Сынок! - раздался вдруг из дома голос матери. - Иди-ка сюда! Ханская дочь Сенем-ханум прислала тебе фрукты в подарок!
Вагиф приподнял шелк, прикрывавший серебряное блюдо: на золотом блюдце красовались два спелых персика.
Вагиф был рад безгранично. А мать его, хоть и была польщена столь высокой честью, обеспокоилась:
- Ох, сынок, как же нам теперь быть. Опозоримся мы, пустую-то посуду не вернешь, а что у нас есть, чтоб ханскую дочь одарить. - Женщина пригорюнилась, раздумывая. - Сынок! У меня пара джорабов припасена, давно еще связала, может их послать. А.
Вагиф молчал, понимал, что положение создавалось нелегкое, а мать его продолжала раздумывать вслух:
- Футлярчик для расчески у меня есть... Красивый... Еще духи в сундуке припрятаны, твой отец-покойник из
Шираза привез... И пемза для ног, в серебро оправленная... Тоже из моего приданого, отец в Тебризе покупал... Что-нибудь из этого пошлем, а.
Вагиф, ничего не ответив, вышел в садик. Под грушей разложен был палас и небольшой тюфячок. В свободное время поэт обычно усаживался здесь и писал - бумага и пенал всегда лежали под подушкой. Вагиф сел, подумал и положил на колено дощечку с листком голубоватой бумаги. Камышовое перо проворно забегало по бумаге, то и дело окунаясь в чернильницу. Скоро стихи были готовы. Вагиф положил листок на блюдечко, где прежде лежали персики, и отдал посыльному.
Сенем-ханум с нетерпением ожидала возвращения слуги. Наконец тот явился, Молла Панах Вагиф прислал ей письмо, письмо это лежит внутри, на блюдце. Девушка нетерпеливо сдернула с блюда шелковое покрывало - письма не было. Обыскали двор, дорогу, по которой шел посыльный, письмо не находилось. Разгневанная и огорченная, Сенем хотела уж было послать парня обратно. Но письмо нашлось, один из слуг поднял его на лестнице и отнес хану. Вне себя от гнева читал Ибрагим-хае дерзкие строки:
Нам та, что слывет образцом доброты,
Два чуда небесного сада прислала,
Два спелых плода из теплиц красоты,
Приятных для вкуса и взгляда, - прислала.
...Скажите же той, чьи уста как рубин,
Ланита - хрусталь, грудь - цветущий жасмин,
С таком мы восторге, как если б Ширин
Нам ценности рая и ада прислала.
...Аллах! Кто сказал ей, что жаждет плодов,
Что болен такой-то от долгих постов.
Всю жизнь я, Вагиф, посвятить ей готов
За то, что она нам усладу прислала.
Когда Ибрагим-хан увидел внизу техаллюс "Вагиф", его затрясло от негодования. В гневе он начал покусывать ус - это было очень скверной приметой, после этого обычно начинались аресты, пытки и казни...
Старшая жена хана Бике-ага, заметив, в каком состоянии повелитель, велела другим женам и детям хана оставить их наедине. Бумажку, которая привела мужа в исступление, она прочла, подобрав с пола. Ханша сделала вид, что тоже негодует, - иначе нельзя, - на самом же деле она нисколько не огорчилась. Наоборот, Сенем-была девушка на выданье, женихов пока что-то не предвиделось, а оставаясь во дворце, она лишь мешала младшим сестрам - прежде всего положено было выдать замуж старшую. Ведь в те времена, посылая сватов, говорили примерно так: "Такой-то желает породниться с ханом", причем имелась в виду ханская семья,  а не какая-нибудь определенная его дочь. Хан в таких случаях всегда отдавал старшую. Зная эти порядки, Бике-ага и решила поискать окольного пути к сердцу хана, сделав ему деловое предложение. Она согласилась с мужем, что вся эта история: и посылка и ответное письмо я ная непристойность, двух мнений тут быть не может, но...
- Ведь вот беда-то: время ее подошло, кровь играет...Как говорили деды, "предоставь девушке волю, за зурнача замуж выскочит!.." - Ханша вздохнула, подумала и добавила осторожно:- А Вагиф этот, видно, стоящий парень. Грамотный и почерк превосходный...
- Почерк! - пробормотал хан, правда, уже не столь гневно. - Чтоб он ему боком вышел, этот почерк! Выходит, если человек умеет хорошо писать, ему все позволено.!
- Ну зачем такое говорить. - невозмутимо заметила Бике-ага. - Только я прикидываю... ученый человек всегда нужен. Разве хороший писец лишний будет во дворце. А главное - взрослая дочь - спелый орех; кто ни идет, все камнем сбить норовит... А что он пишет, так пусть себе - от ветра скале ничего не станется... От молодых ума не дождешься. Такое уж их время - кровь бурлит!..
Хан призадумался. Бике-ханум была старшей и самой уважаемой из восьми его жен, и он привык прислушиваться к ее советам. А ханша, не отрывая глаз от лица мужа, не спеша, терпеливо продолжала убеждать его.
- Ну, погляди сам: разве у всех нынешних ханов деды и прадеды шахи да ханы были. Надир из чабанов! Другой - вот от самого Чингиз-хана род ведет, а попал в заложники, и нет ничего... А захочет судьба, простой нукер трон захватывает и не хуже хана управляется. Был бы ум в голове, а остальное приложится...
- Значит, ты полагаешь, - прервал жену хан, - отдать Сенем за этого Вагифа. - Голос у него был совсем уже мирный.
- Тебе решать, - уклончиво ответила Бике-ханум. - Ты ему пока дай место писаря, пусть бумагу какую составит...
Хан давно уже понял, что жена права. Однако твердого ответа пока не дал. Припоминая, как Вагиф держал себя и прост был в обхождении, хан чувствовал, что нет в нем злобы против этого человека, скорее приязнь; поэт всерьез заинтересовал его. Не раскрывая пока никому своих намерений, хан призвал Вагифа и назначил его простым писарем. Однако Вагиф показал столь великое рвение и такую мудрость в государственных делах, что очень скоро завоевал во дворце всеобщее уважение и стал правой рукой хана.
А бедная Сенем-ханум в один прекрасный день, веселясь в своей девичьей комнате, вдруг почувствовала боль, дурноту и скоропостижно скончалась от сердечного припадка.
Так и не смогла Сенем-ханум насладиться счастьем; с любимым мужем, но своей страстной любовью помогла ему стать тем, кем он стал, навсегда оставив в сердце поэта незаживающую рану.
Скачки были закончены. По обычаю приближенным хана, военачальникам и другим достойным лицам были преподнесены подарки. Наследник Мамедгасан тоже одарил некоторых вельмож; Вагиф был среди награжденных.
На второй день праздника, согласно обычаю, полагалось нанести визит наследнику. Вагиф и Мирза Алимамед отправились в гости верхом - предстояло проехать через весь город. Узкой улочкой они поднялись на городскую площадь. По случаю праздника базар был закрыт, но народу на площади было полно. Сновали продавцы сладостей, селлебиджи, размахивая заново вылуженными чайниками, громко выкрикивали: "Пей селлеби - сердце услади!", а в полукруглом ящичке, прикрепленном на груди, поверх красного фартука, весело позвякивали стаканы. В стороне, собрав вокруг себя толпу, дервиши читали касиды, чуть поодаль заклинатель змей, вытаскивая одну за другой из мешка, обвивал себе змеями шею, запястья, опоясывался ими... Какой-то чудодей в длиннющем архалуке из зеленой бязи, в колпаке, который во имя двенадцати имамов повязан был чалмой в двенадцать слоев, раскалив в огне железный скребок, прикладывал его себе к языку...
Вагиф ехал, не спеша раздвигая толпу конем, улыбался. Все встречные приветствовали его, поздравляли с праздником. Поэт отвечал на приветствия, поднося окрашенные хной пальцы сначала к губам, потом ко лбу.
Проехали базарную площадь, стали спускаться вниз. При въезде в махаллу Чухур возле армянской церкви повстречали священника Охана. Вагиф и Мирза Алимамед придержали коней.
- Мирза Охан, - шутливо заметил Вагиф, - а ты, я гляжу, все за Иисусов подол держишься!.. На щедрость его надеешься - одарит.
- Да будь у него чем одаривать, он бы первым делом себя от креста избавил!
Посмеялись. Вагиф окинул взглядом небольшую каменную церковь: по внешнему виду прихожане ее мало чем отличались от азербайджанцев; так же, как и мусульмане, они снимали при входе обувь. Справа на крыше стоял какой-то служитель в подряснике и подобно муэдзину призывал армян на молитву. Армянки в белых чадрах и красных шальварах, входя через особую дверь, располагались на айване, так же, как у мусульман, выделенном специально для женщин. На паперти, по обе стороны от двери, толпились нищие и калеки.
- Ты, видимо, тоже пожалуешь к Мамедгасан-аге. - спросил Охана Вагиф, трогая коня.
- Если бог даст! - улыбнувшись, ответил священник.
Дворец Мамедгасана расположен был в превосходном месте, на вершине скалы, с которой открывался вид на Топхану и Багрыган. Крепостная стена шла отсюда в направлении на Киблу, на юг, Шахнишин и Казнагая. Просторный, с большим количеством покоев, с обширными верандами, весь светящийся цветными витражами окон, дворец этот сложен был из камня. Арку дворцовых ворот украшал узор из кирпичей. Слева от дворца располагались амбары, сараи, конюшни и другие службы. Мощенная камнем дорожка, ведущая от ворот к лестнице, прикрыта была плетенным из лозы навесом.
Слуги встретили гостей, просили пожаловать в покои. Оттуда слышалась музыка, но, кроме певцов с музыкантами и самого хозяина, в зале никого еще не было. Мамедгасан поздоровался с гостями и указал им места: Вагифу - слева, Алимамеду - справа от себя. Сели.
Апатичное лицо Мамедгасана было бледно, глаза припухли. Наследник давно уже болел чахоткой, дворцовый лекарь пользовал его снадобьем, настоенным на хне, и сорок дней, в течение которых необходимо было принимать это лекарство, для поддержания духа больного непрерывно играла музыка.
Как только они вошли, Мамедгасан знаком велел музыкантам прекратить игру. Вагиф попросил не делать этого.
- Зачем же. - сказал он, улыбаясь. - Гостеприимство и безмерная щедрость наследника карабахского престола известны всему миру. Дом ваш - полная чаша, и вы ничего не жалеете для друзей, но вот искусством почему-то предпочитаете наслаждаться в одиночестве.
- Да я так... - Мамедгасан смущенно улыбнулся. - Голова от них болит.
- Что так. - удивился Вагиф. - Платон называл музыку пищей духа.
Снова послышалась нежная мелодия. Вагиф глубоко чувствовал музыку; она доставляла поэту огромное наслаждение. Приподняв тонкие брови, полуприкрыв глаза, он молчал, отдаваясь гармонии звуков, переполненный страстной, неутолимой жаждой жизни...
Почему-то ему пришла на ум волшебная свеча из восточных сказок: стоит зажечь ее, и исполнится любое, рожденное в твоем сердце, желание. Будь здесь сейчас та свеча, в полумраке перед Вагифом замелькали бы обольстительные красотки, пленительные похитительницы сердец... Да, музыка и женщины пьянят без вина...
Начали собираться гости. В числе прочих приехали и оба брата Мирзы Алимамеда - Ханмамед и Шахмамед. Три эти человека приходились друг другу родными братьями, но родственной близости меж ними не было. Ханмамеда в Шуше не любили. Алимамед много раз испрашивал для него у хана должность, но ни в одной из них тот не проявил должного рвения. Сам хан терпеть не мог Ханмамеда за трусость и беспечность. Шахмамед, будучи полной противоположностью брату, отличался смелостью, исполнительностью, был в милости у хана и не однажды смягчал его гнев. На беду Шахмамед был чрезвычайно нехорош собой: большой, весь в рябинах нос, толстые брови, маленькие тусклые глазки - лицо его невольно вызывало неприязнь. И в голосе ханского любимца слышалось какое-то совиное завывание: стоило Щахмамеду произнести слово, человека охватывал ужас. Но тут уж виной было скорей его положение при дворе. Ни единый человек в ханстве, к какому бы слою общества ни принадлежал, не мог быть гарантирован от немилости повелителя, а кара, которую назначал виновному разгневанный хан, почти всегда приводилась в исполнение через Шахмамеда.
Появился священник Охай. Сначала он приветствовал всех сидящих в почетной части зала, потом, обернувшись к остальным гостям, поздоровался с каждым в отдельности. Но вот взгляд его упал на Шахмамеда - священник побледнел. Трижды поклонился он этому человеку и занял свое место с таким видом, словно садился на шипы.
Ближе к полуденному азану гости начали расходиться. Вагифа, Мирзу Алимамеда и Охана Мамедгасан-ага оставил обедать. Прошли в столовую. Посреди комнаты расстелена была на ковре богатая скатерть, вокруг нее - шелковые тюфячки. Как только гости расположились вокруг скатерти, слуга подал умывальные принадлежности. Все вымыли руки, вытирая их полотенцем, висевшим на руке у прислужника. Принесли медные подносы, расставили на скатерти. Перед каждым из обедавших оказался поднос, на котором стояла тарелка плова с анисом, поверх риса лежали куски вареной баранины; рядом - гатыг с пахучей травкой и паштет из печени. В украшенные эмалью стаканы налит был шербет с зернышками рейхана.
Мамедгасан отломил кусочек белого тонкого лаваша, лежавшего на краю подноса, взглянул на гостей и произнес: "бисмиллах!" - это был знак начинать трапезу. На некоторое время воцарилась тишина, гости целиком были поглощены вкусными яствами. Когда тарелки наполовину опустели, Вагиф сказал, щепотью собирая с тарелки рис:
- Поистине каждому овощу свое время: сейчас, весной, ничто не может заменить плова с анисом!.. Он у нас входит в моду...
- Да, - согласился Мамедгасан. - Анис из Агдама прислали. Жаль только, что половина сгорела...
- Очень молодой, нежный, - заметил Охан, - вот и сгорел.
Все снова принялись за еду. Обед - если не считать коротких отрывистых реплик - прошел в молчании. Наконец хозяин сделал знак нукерам, ожидавшим в дверях со скрещенными на груди руками, - скатерть убрали. Снова подали умывальные принадлежности, все вымыли руки и рот теплой водой с мылом. Появился кальян, кофе. Хозяину вместо кофе был подан чай с корицей - она поглощает излишнюю, дающую озноб влагу, которую вносит в тело рис.
За кальяном разговор постепенно оживился. Почему-то вспомнили армянина по имени Юсуф Амин, приехавшего из Лондона и несколько лет тому назад промелькнувшего в Карабахе.
Вагиф высказал сожаление, что не повидался с этим, как говорят, увлекательным собеседником.
- Он красноречив, это верно, - деликатно заметил Мирза Алимамед, - однако, по мнению вашего покорного слуги, у этого щедрого на слово молодого человека имеется один весьма существенный недостаток: он то и дело призывает собеседника к мятежу. Хан проявляет великое терпение, все грехи Юсуфа Амина объясняя горячностью молодости.
- Да, - согласился с Мирзой Алимамедом Охан. - Великое терпение и благородство. А человек этот весьма опасен. Родом он из Хамадана, учился в Лондоне, потом связался с какими-то негодяями, они его и подбили... Поезжай, мол, на родину, собирай вокруг себя армян, учи, чтоб били басурман, а в случае чего мы поможем. Вот он и начал. Побывал в Дагестане, в Тифлисе, здесь у нас поразнюхал... у армянских купцов денег пытался раздобыть... В Учкильсе наведался к патриарху, а тот, безмозглый, благословение ему дал... Однако дальше дело не пошло. Потыркался туда-сюда, видит, плохи дела - в Индию подался...
- Мы были осведомлены о том, что Юсиф Амин прибыл сюда, чтобы сеять смуту, - с обычной своей мягкостью заметил Мирза Алимамед. - Он ведь и к Ираклию ездил - только не столковались они... По поручению хана я встречался с этим... молодым человеком. Он мне все свои мысли высказал. За моей, говорит, спиной не кто-нибудь, сам английский король стоит. И если его пушки грянут, земля разверзнется. Нашпиговали они его крепко!..
- Безумцы! - взволнованно прервал его Охан. - Они не понимают самого главного! Нельзя ради выгоды английского короля причинять зло соседям, с которыми мы живем бок о бок со времен Ноя! Он будет угождать королям и падишахам, а народ ни за что ни про что погибать должен. В жарком пламени и сырое полено горит!..
Священник умолк, губы его дрожали. Он терял самообладание всякий раз, когда речь заходила о преступных замыслах авантюристов, сеящих вражду между армянами и азербайджанцами. Только сунув в ноздрю добрую щепоть нюхательного табака, священник немножко поостыл.
- Он пробовал заигрывать с ханом, - продолжал Мирза Алимамед. - Мы понимали, что это враг и враг опасный, однако, когда Юсуф Амин прибыл, хан его принял. Мы думали: не вернуться Юсуфу живым. Но нет, ничего. "Гость неприкосновенен". Хан даже коня ему пожаловал...
- Чтоб им всем подарки боком вышли! - пробормотал Охан, и у него опять задрожали губы...
Во времена ханов в Шуше плохо было с водой. В городе несколько колодцев, при них всегда стояли сторожа и в строгой очередности выдавали воду населению. Воду эту использовали только для питья и приготовления пищи, стирать же ходили на речку. Кроме городских колодцев, в махалле Чухру был еще источник Мехралы-бек, но вода в нем была солоноватая.
Вот как-то раз одна семья расположилась на берегу Дашалты, чтобы заняться стиркой. Дочка, девушка лет шестнадцати, пошла вниз по реке - набрать хворосту для костра.
Неожиданно навстречу ей выехал из леса красивый смуглый парень. Он подъехал ближе, придержал коня и спросил с улыбкой, тыльной стороной ладони поглаживая тонкие усики:
- Ты откуда взялась, красавица.
Девушка обмерла, зардевшись как маков цвет. Не смея поднять глаза, глядела она на вдетые в стремена запыленные башмаки и черные обмотки вокруг ног.
- Ты чья же будешь. - снова спросил всадник.
- Дочь позументщика Кязыма, - чуть слышно промолвила девушка.
Парень окинул ее оценивающим взглядом: выбившиеся из под платка завитки черных волос приникали к нежным, как лепестки розы, пылающим щекам; крепко прижимая к груди охапку хвороста, девушка трепетала, как диковинная птица.
Не долго думая, парень в черных обмотках направился к ее родителям. Поздоровался, ему приветливо ответили.
- Не примите ли гостя. - начиная разговор, обратился парень к Кязыму; тот сидел на траве, сложив ноги калачиком.
- Гость - посланец аллаха! - приподымаясь, ответил Кязым.
Парень спрыгнул с коня, вынул у него изо рта удила, отпустил подпругу - чтобы пасся. Подсел к расстеленной на траве скатерти. Женщина в яшмаке принесла угощение. Парень ел, посматривая на хозяев, разговорился... Спросил, между прочим, как идут дела в крепости.
- Спасибо, сынок, вроде все по-прежнему. Разве что про гачага Сафара уж больно много судачат...
- И что ж о нем говорят.
- Да толкуют, будто он смельчак и совестливый парень. Народ защищает. Один пройдоха сиротское добро прикарманить хотел, так Сафар, говорят, встретил его да и постращал хорошенько. В тот же день хапуга все вернул, до последней ниточки!..
Парень слушал, закусывал; глаза у него весело поблескивали. А Кязым, поглядывая на свои руки, с которых никогда не сходила краска, увлеченно рассказывал про гачага:
- В одной деревне чиновник казия до смерти забил старика, тот пост, мол, нарушил. Уж как бедняга ни молил его, как ни клялся, что недужен - аллах, мол, с - него не взыщет, - слушать ничего не стали. Скончался несчастный под розгами... А Сафар, как прослышал, - явился в деревню и тут же, при всем честном народе, суд учинил над негодяем: повесил его прямо над стариковой могилой!
Парень с любопытством поглядывал на Кязыма. А тот оживился, глаза у него сверкали, видно было, что по душе ему этот гачаг Сафар.
- Ну что же, дядя, - сказал парень, покончив с угощением, - благодарствую. Да пошлет тебе аллах всяческого благополучия, да не оскудеет твой дестерхан!
- Уж не обессудь, если что не так... Чем богаты, тем и рады!
- Что ты! Я твоим угощением премного доволен. Теперь вот что... Я ведь к тебе не просто так... Я сватом
от того самого Сафара. Породниться он с тобой хочет.
Кязым вскинул на парня удивленные глаза.
- Ты напрямик скажи, отдашь дочку за Сафара. Как свату мне ответ дай!
Не зная, что ответить, позументщик смущенно заулыбался, заерзал, бросил вопросительный взгляд на жену. Та лишь плотнее прикрыла лицо.
- Уж не знаю, что и сказать... Так-то оно вроде лучше и желать нельзя... Вот только... гачаг он... Ни кола, ни двора...
Кязым умолк, не зная, что еще добавить. Парень понял.
- Ты хочешь сказать: положено, чтоб у человека дом был, хозяйство... Так ведь это дело наживное!.. Ты подумай, дядя, подумай!
На том и кончился их разговор. Парень распрощался, вскочил на коня и скрылся в лесу.
Как-то в летний грозовой вечер раздался громкий стук. Кязым пошел открывать ворота. Сверкала молния, невдалеке грохотал гром...
- Кто там.
- Гостя аллах посылает!
Кязым отпер ворота, впустил незнакомца, провел в дом и при свете светильника сразу узнал давешнего парня. На этот раз гостя встретили с почетом, как положено принимать свата.
- Я-то согласен, - несмело сказал Кязым, когда они перешли к делу. - Мать малость сомневается. А ведь ее тоже послушать надо, потому ее молоком дочь вскормлена.
- И что ж, она не желает отдавать.
- Не желает! Да напрямик сказать не смеет. Твердит только, какой, мол, он муж, если в гачагах скрывается! Пускай, дескать, объявится хану!
Парень призадумался, озадаченный.
Да, не так-то это просто - жениться... Завел семью - значит все: смирись, не задирай нос! В драку не лезь, словом заденут - смолчи. Теперь все твое геройство в том, чтоб жена не бедовала врагам на радость. Такое у них, у городских, понятие о жизни.
- Тут, дядя, вот дело-то какое... Сафар на все согласен, как скажете, так и будет. Только объявиться-то ему нельзя. Не помилует его хан - грехов много.
Кязым помолчал озадаченно.
- А может ничего. Если слово дать. А. Мирно, мол, жить буду. Мне думается, смилостивится над ним хан, простит...
Гачаг Сафар появился в лесах несколько лет назад. Между Курой и Араксом не было человека, которому неведомо было бы это имя, и слава его росла день ото дня. В любой деревне Сафара принимали как дорогого гостя, кормили, снаряжали в дорогу. И ни угрозы, ни посулы не могли заставить простых людей выдать его хану.
Народ слагал песни о гачаге Сафаре, прославлял его бесстрашие, мужество, благородство... Не раз во дворце заходил разговор о смелом гачаге, не раз посылались на поимку его конные отряды, но только ничего из этого не вышло - гордо заломив папаху, гачаг по-прежнему свободно разъезжал по горам и долам...
Смелый гачаг был родом из оймака Гылынчлар, родился и вырос в деревне. Зимовал их оймак в низовьях, на ханских землях, на лето же поднимался в горы. Сафар вырос сиротой, отец его был убит в сражении под Нахичеванью. Был у них клочок земли, с трудом перебивались: уплатят все подати и поборы и кое-как кормятся до весны... После смерти отца совсем стало тяжело, но односельчане не оставили в беде: помогали и посеять и собрать урожай. Вырос Сафар, вошел в года; теперь уж он и один легко управлялся с хозяйством. Силы ему было не занимать - высокий, широкоплечий, смуглолицый, Сафар был из тех молодцов, которые берут призы на скачках, метко стреляют, лихо рубятся. Девушки и молодицы только вздыхали да томились, завидев Сафара, парни безропотно подчинялись ему, старики хвалили за дерзость и бесстрашие.
Как-то раз в пору уборки приехал чиновник, согнал крестьян убирать урожай на ханских землях: косить, молотить, ссыпать в мешки. Сафара, понятно, тоже не забыли. Скосили крестьяне хлеб, снопы перевезли на ток, начали молотить. Старшина прохаживался рядом, зорко посматривал по сторонам... Вечером, когда стемнело и пришлось прекратить молотьбу, старшина, опасаясь, как бы крестьяне не польстились на ханский хлеб, взял да и пометил неполные мешки - крест нарисовал на пшенице. А ночь выдалась ветреная, утром он пошел проверять свои метки, глядь - крестов-то и нет.
Старшина взбеленился.
- Кто воровал пшеницу.! - а у самого от злости глаза на лоб лезут.
Молчат крестьяне. Он снова орет, схватил двоих за руки.
- Кто украл.! Говорите, сукины дети, не то шкуру спущу!
А одним из тех, на кого он набросился, как раз Сафар оказался. Не по нутру пришлось смельчаку такое обхождение.
- Зря орешь, старшина! - сказал он. - На что нам твоя пшеница - небось и без нее не сдохнем!
Тот, конечно, не ожидал подобной дерзости.
- Ты, - кричит, - бунтовать.! Против ханской воли идешь.!
Крикнул нукеров - привязать парня к дереву да проучить розгами, чтоб помнил. Только не на того напали - вырвался Сафар из рук нукеров, схватил косу и на старшину!.. Тот так и рухнул, из горла - кровь фонтаном, - а Сафар на коня и прямиком - к ущелью, только его и видели...
Вот с того самого дня и стал Сафар гачагом и скрывался в горах и в лесах. Гроза старшин, ханских чиновников и военачальников с бедняками обходился по-дружески, был и защитником и покровителем. Стоило Сафару появиться в деревне, к нему тотчас являлись жалобщики. Сафар собирал аксакалов, устраивали совет и тут же, на месте, карали виновного.
Ткач и позументщик Кязым был земляком Вагифа, когда-то они вместе учились в школе. Во времена Надир-шаха Кязым воевал, не раз бывал ранен, мастерскую его сожгли.
Когда сын Панах-хана Мехралы-бек занялся укреплением Шушинской крепости, Кязым вместе с другими казахцами перебрался в Шушу. Поначалу ему пришлось поступить подручным в мастерскую одного тебризца, но когда благодаря междоусобицам караванные пути из Ирана оказались отрезанными и стал ощущаться недостаток в тканях, Кязым, поднакопив деньжонок, открыл собственную мастерскую. Ткацкое дело в Шуше расширялось, и вскоре он вместо землянки построил небольшой домик.
Вагиф не чурался земляка-простолюдина, помогал всем, чем мог, и позументщик хорошо знал дорогу в его дом. Теперь он тоже решил наведаться к Вагифу - потолковать, попросить совета.
Вагиф велел просить сразу как только слуга доложил о Кязыме. Гость разулся и, несколько робея, вошел в комнату. Вагиф сидел на своем обычном месте, писал стихи.
- Хо! Кязым, - весело воскликнул он, увидев земляка, и положил перо. - Ну здравствуй, здравствуй!..
Вагиф указал ему место подле себя.
Кязым, благодарственно сложил на груди руки, несколько раз склонил в поклоне голову и пристроился на тюфячке возле хозяина.
- Ну, какая беда тебя привела. - Вагиф приветливо взглянул на гостя.
- Благодарствуй, ахунд! Есть одно дельце... Никак решить не могу...
- А что такое. - заинтересовался Вагиф.
- Да вот с дочкой морока... Как говорится, час от часу не легче... Гачаг Сафар породниться надумал!
- Гачаг Сафар.! - Вагиф удивленно глянул на гостя. - Это как же так.
- Я и сам толком не пойму... Прислал свата - вот и думай, как хочешь: и отдать боязно, а не отдашь, как-бы беды не нажить! Ехать на ишаке срамно, а свалиться с него еще хуже!..
- Постой, постой!.. Неужели гачаг сам не понимает:- какая может быть женитьба, когда у него самого всего и хозяйства что конь под седлом.
- Вот то-то и беда, что не понимает. Знал бы грешник, что грешит, может и греха бы не было!..
- Да... - Вагиф призадумался. - Ну, а чем я тебе могу помочь.
- Да видишь, ахунд, парень-то что твердит: объявиться хочу. Пускай, дескать, хан меня простит, я честным трудом жить буду!
- Значит, гачаг Сафар надумал покончить с этой жизнью. Но ведь если что не так, у хана разговор короток: устроит суд и повесит!
- Клянется, что верой и правдой служить будет!..
Вагиф помолчал, задумчиво разглядывая агатовый перстень на мизинце правой руки.
- Тут я только один путь вижу, - сказал он и повернул перстень. - Тегеранский наместник сватов к Ибрагим-хану прислал. Хан согласился, старшую свою отдает - Кичикбегим. Скоро свадьба. Вот к невесте и надо обратиться, чтоб отца упросила. Она как будет прощаться, у хана сердце смягчится, ни в чем не сможет дочери отказать. Только придется сперва с матерью ее, с Шахнисой-ханум, переговорить. Я сегодня буду у нее, зовет для совета... Посмотрим, что она скажет.
- Спасибо тебе, ахунд! - обрадованно воскликнул Кязым, с жадным вниманием слушавший Вагифа. - Сразу от сердца отлегло! Ужаленный змеей и веревки всю жизнь боится. Сам знаешь, как мне на моем веку досталось... Только-только в люди выбился, верный кусок хлеба детям добывать начал, опять напасть на мою голову!.. Вот уж воистину: "Козел за шкуру свою дрожит, а мясник прикидывает, сколько сала будет!.."
- А чего козлу за шкуру дрожать. - с улыбкой спросил Вагиф. - Вроде нет причин...
- Не скажи, ахунд! Людям на язык попасть боязно. Ничего нет хуже, как станут про тебя судить да рядить!
Вагиф от души посмеялся над этими опасениями, успокоил земляка, и они распрощались.
Шахниса-ханум занимала комнату, окна которой смотрели на Дабтелеб и Халфали. Стены и потолок ее покоев были красиво расписаны, простенки украшены сценами из "Лейли и Меджнуна", "Фархада и Ширин". Над тюфячком, где любила сидеть Шахниса-ханум, изображен был Фархад, киркой прорубающий скалу. Вагиф застал ханшу на обычном месте. Одна из рабынь, стоя на коленях перед госпожой, показывала сшитое из кусочков покрывало. Увидев Вагифа, Шахниса-ханум сделала знак женщине, та поспешно удалилась.
- Ну, ашуг, - кокетливым голосом сказала ханум, ответив на приветствие Вагифа (она всегда звала его шутливо - "ашуг"), значит, непременно звать тебя надо, чтоб пришел. А ведь Кичикбегим твоя ученица! Пристало ли наставнику забывать ученика. Дурно это, ашуг, дурно!.. Да ты сделай милость - садись!
Вагиф расположился на тюфячке напротив Шахнисы-ханум.
- Твоя правда, Шахниса-ханум, - виновен! - согласился Вагиф, печально склоняя голову. - Но смилуйся - ведь тебе должно быть известно, что на свете творится... В Гяндже Мамед-хан мятеж поднял, Фатали-хан опять разорил две деревни. Ханы эти только и знают друг друга задирать, а нам от них одна морока! Мне бы на твоем месте сидеть! - Взгляд Вагифа остановился на изображении Фархада на стене на уровне головы Шахнисы-ханум.
- Почему. - не поняла ханша.
- Потому что кирка Фархада всегда над нашей головой.
Женщина обернулась, взглянула на Фархада, улыбка тронула ее губы.
- Ох, ашуг, всегда найдешь, чем оправдаться!.. Напрасно только ты думаешь, что у матери забот меньше, чем у тебя! Видит аллах, не меньше! Вот отправляю дочку свою, цветочек свой в Тегеран, а каково ей там придется, на чужбине.
Слезы навернулись у нее на глаза, она вытерла их тонким платочком.
- Не надо горевать, - с легкой укоризной произнес Вагиф. - Ведь ты - мужественная женщина, Шахниса-ханум. Ты дочь Шахсевена и не уступишь мужчине в твердости духа!
- Нет, ахунд, нет!.. - Шахниса-ханум снова оттерла слезы. - Знал бы ты, как мне горько!.. Будь я простой женщиной с мозолистыми руками, дети мои всегда были бы при мне... Отправить дочку в Тегеран - что Азраилу отдать - увезут, и не увидеть мне ее никогда. Да и зятя своего будущего я в глаза не видала. Кто знает, какой он человек... - Женщина всхлипнула. - Да, ахунд, не дорог и золотой таз, коли в него кровь цедить!..
Неожиданно впорхнула Кичикбегим. Увидела Вагифа, остановилась в растерянности. Поздоровалась, вся красная от смущения, хотела уже уходить.
- Ты куда ж это, смуглянка, - ласково окликнул ее Вагиф.
Девушка потупилась, нерешительно приблизилась к нему. Ласково улыбаясь, смотрел поэт на свою ученицу, с наслаждением вдыхая исходящий от нее аромат розовой воды. Кудри, выбившись из-под белой кисеи, касались стройной шеи, келагай, соскользнувший с головы, открыл ее тонкий стан, в вырезе воротника белела мраморная грудь, низ шаровар и бархатные башмачки были расшиты жемчугом.
Девушка протянула поэту руку, и янтарный браслет, скользнув по ее запястью, коснулся пальцев поэта.
- Выросла и теперь знать не хочешь наставника. - не выпуская ее руки, Вагиф укоризненно покачал головой. - Забыла меня.
- Я вас никогда не смогу забыть! - горячо воскликнула девушка и еще больше зарделась.
- Да есть ли у тебя хоть одно стихотворение, чтоб она не переписала.! - поддержала дочку Шахниса-ханум. - Каждый день слышу: на весь сад заливается, твои стихи распевает!
Окончательно смутившись, девушка вырвала у Вагифа руку и метнулась к дверям; черные кудри раскинулись по спине, звякнули вплетенные в них золотые монеты...
- Коза! Как есть коза горная! - Шахниса-ханум с тихой гордостью поглядела вслед дочери и глубоко вздохнула.
Небо начало темнеть уже, когда Вагиф ехал во дворец. И вот гроза разразилась. Сверкнула молния, мгновенно расчертив черную тучу ослепительными кривыми линиями, горы задрожали от грома. Шахниса-ханум кликнула рабыню. Женщина тотчас явилась, закрыла ставню. В комнате стало совсем темно. Ливень со страшным шумом хлестал по стеклам, вода стала затекать в комнату. Пришлось отодвинуть тюфячки от окна. Рабыня принесла свечу. И вдруг громыхнуло так, что Шахниса-ханум привскочила.
- Ла илахе иллаллах! - пробормотала она, в ужасе косясь на окно.
Но гроза длилась всего несколько минут, небо начало очищаться, в просветах облаков весело проглянуло солнце. Свечу унесли, открыли ставни, и вместе с чистым весенним воздухом в комнату хлынули соловьиные трели. Шахниса-ханум взглянула на чинары под окнами.
- Безмерна сила господня, - с радостным изумлением воскликнула она, любуясь яркой листвой. - Только что гроза бушевала, а теперь! Красота-то какая!..
Вагиф, радостно-задумчивый, кивнул, соглашаясь с хозяйкой. Наконец они перешли к основному разговору. Шахниса-ханум хотела знать, что думает Вагиф о сватовстве тегеранского бейлербея.
- У меня прямо сердце разрывается. Отправить девочку в чужую страну!.. За тридевять земель!..
- Хан уже советовался со мной, - осторожно заметил Вагиф. - Что я могу тебе сказать... Каждая девушка должна стать чьей-нибудь женой. А за первого встречного ханскую дочь не отдашь. Такая, значит, ее судьба - идти за бейлербея. Тегеран, пусть он и далеко, все же это Тегеран. А что разлучиться придется, так и тут горю можно помочь: пройдет месяц-другой, поедешь, проведаешь дочку... Потом, глядишь, и она в гости соберется. Если муж ее окажется человеком благородным...
Шахниса-ханум задумчиво слушала Вагифа. Она хорошо знала: все это - политика. Выдать Кичикбегим в Тегеран - чрезвычайно важный шаг для создания прочных связей с Ираном. Отказать тегеранскому жениху - значит нарушить и без того неустойчивое равновесие, породить в отношениях с Ираном холод и недоверие. Все это Шахниса-ханум понимала, очень хорошо понимала, но материнское сердце не хотело признавать доводов логики и рассудка.
Не зная, на что решиться, так и не сказав хану ни "да" ни "нет", Шахниса-ханум словно бы плыла по течению, подчинившись безжалостной судьбе.
- Ну хорошо, - вздохнула она. - Ты скажи, как отправлять-то: одну или кого-нибудь из братьев послать в  провожатые.
- Мне думается, никого из ханских сыновей отправлять в Тегеран не надо. Кто знает, как оно обернется. Завтра Керим-хан возьмет да отдаст богу душу, и опять смута, опять - в каждом городе новый хан объявится!.. Ханского сына могут захватить - заложником оставить... Тогда пляши под их дудку - деваться некуда!
- А дочь. - испуганно воскликнула Шахниса-ханум.
- Женщин заложницами не берут. Об этом не тревожься, ханум.
Обсудили, как обставить заключение брачного контракта, потолковали о свадьбе, о приданом. Вагиф завел разговор о делах богоугодных - предложил по случаю замужества Кичикбегим отпустить на волю нескольких рабов и рабынь -пусть за нее вечно богу молятся! И его под самый конец Вагиф рассказал ханше о Сафаре.
- Помочь бы кязымовой дочке! Пусть счастлива будет, пусть тоже за твою дочь вечно бога молит! Может, как будет она уезжать, на прощанье-то и сумеет упросить отца, чтоб разрешил Сафару объявиться. Дело это благое. Недаром ведь говорится: раскаявшийся грешник вдвойне приятен богу!
Шахниса-ханум согласилась и на это - ради благополучия Кичикбегим она готова была испробовать все.
Во дворце Ибрагим-хана готовились к свадьбе: кроили, примеряли, шили; собирали по деревням "свадебное", составлялся список будущих гостей.
А бедная Кичикбегим не находила себе места; в тоске бродила по комнатам, пядь за пядью обходила сад, негромко напевала печальные баяты. Ей предстояло навсегда покинуть родину: расстаться с горами Карабаха, с его прохладными, прозрачными родниками, приветливыми лесами. Увидит ли она их когда-нибудь. Промчится ли верхом на скакуне по любимым своим тропинкам, веселая и беспечальная. Девушка представляла себе дворец в Тегеране, где ей предстояло провести жизнь: толстые, словно тюремные, стены, мужская и женская половины, бдительные, ревнивые евнухи, жестокий и злобный блюститель гарема... Стоило девушке подумать о том, что ее ожидает, тоска начинала душить ее. Но что поделаешь, судьба - от нее не уйдешь! Кичикбегим свято верила в предначертания.
И все же, чем больше думала Кичикбегим, тем яснее понимала, что счастья ей не видать. И вдруг к ней пришло успокоение, мысли ее прояснились, она почувствовала, что вытерпит все. Она позвала старого своего дядьку и велела приготовить лошадей и позвать Мамед-бека, она хочет прокатиться верхом.
Старик поклонился и вышел. Старый слуга никогда не перечил девушке, не задавал никаких вопросов, он только всякий раз сообщал матери, какой приказ получен им от молодой госпожи. Шахнисе-ханум не по душе была эта затея, но запретить она не решилась: пусть проедется, пусть развлечется, великое горе - разлука с родиной - ждет ее девочку.
Они выехали из крепости через ворота Халфали: впереди Кичикбегим и Мамед-бек, за ними дядька, няня Кичикбегим Гюллю и несколько нукеров. Поднялись на кручу, перевалили, стали спускаться по склону. На том берегу виднелся лес, меж голых скал горы, затянутые голубоватой дымкой; оттуда тянуло прохладным ветерком...
- Мамед, - весело воскликнула Бегим, - давай поскачем!
Кони рванулись с места, и скоро два всадника скрылись из виду, окутанные облаком пыли.
На дороге валялся обломок подковы. Кичикбегим издали приметила его, подскакала, метнулась вниз, словно хищная птица, схватила подкову и через секунду снова была в седле. Увидев такое, Мамед-бек не выдержал - вскочил и, стоя в седле, начал стрелять на скаку. Кичикбегим издали наблюдала за смельчаком. Мамед-бек раскраснелся, лоб у него блестел от пота. Девушка подскочила к нему, обхватила рукой за шею и, трижды с жаром поцеловав в губы, умчалась вперед...
Кони медленно вышагивали бок о бок. Кичикбегим искоса поглядывала на юношу. Светлые глаза его устремлены были на гриву коня, на лице было написано счастье.
Остальные всадники подъехали ближе и теперь держались шагах в пятидесяти от них. Старик, оживленно размахивая руками, рассказывал очередную историю...
Кичикбегим обернулась, бросила беглый взгляд на слуг.
- Мамед! Через два дня мы навсегда расстанемся. Скажи, будешь ты скучать по своей амикызы.
Юноша не ответил, только поднял глаза, взглянул ей в лицо и снова опустил голову; крупная слеза блеснула на его ресницах. Кичикбегим увидела эту слезу, хлестнула коня. Мамед-бек, не пытаясь догнать, грустно смотрел ей вслед - концы платка, словно крылья ангела, развевались у девушки за спиной. Зачарованный этим зрелищем, Мамед-бек не мог оторвать от нее глаз; душа его томилась неведомой доселе сладкой мукой...
А Кичикбегим уже скрылась в лесу, только песня ее слышалась вдалеке.
Если б саду волю дать -
Ни цвести, ни увядать!
Если б смерти и разлуки
Нам вовек не увидеть!
Присоединившись к Мамед-беку, всадники по склону стали спускаться к реке. Слева от них высился, уходя в поднебесье, утес Хазна, справа негромко журчала река, на противоположном берегу, истомленный зноем, кутался в дымке лес. Из-под копыт коней то и дело выпрыгивали кузнечики, без умолку стрекотали цикады, дурманил голову аромат душистой, разогретой солнцем травы. Кони шли медленно, пробираясь между усыпавшими склон камнями, а седоки вели неспешный разговор о прошлых днях, подвигах и сражениях. Вдалеке переправлялась через реку Кичикбегим, время от времени она останавливалась, давая коню напиться...
Родника девушка достигла первой. Она соскочила с коня, перетянула поводом его переднюю ногу, пустила пастись. Умылась в бурлящем меж камней ручье и пошла навстречу остальным.
- Пойду к пиру, - печально потупившись, сказала она. - Вы ждите меня.
Тропинка вилась меж деревьев, золотыми пятнами ложилось на влажный лес солнце. Кичикбегим шла, пригибая кусты орешника. Тропинка вела на поляну, поросшую густой травой. На краю ее высилось большое иссохшее дерево. В огромное его дупло вела лесенка, сложенная из нескольких валунов, на ветках пестрели лоскутки. На одной привешена была крошечная колыбелька, к другой прикреплены лук и стрела. Кругом чернели следы очагов, разбросаны обглоданные кости... Это и был пир - святилище.
Сюда, на поляну, приходили те, кто жаждал от чудесного дерева помощи или исцеления, а чтобы пир не запамятовал об их просьбе, паломники привязывали к его ветвям тряпочки и разноцветные нитки; бесплодные женщины вешали на дерево колыбельки, причем те, кто просил сына, прикрепляли к ветке лук и стрелу. Больные тащились сюда с солидным запасом пищи, они так и жили под деревом, по целым неделям вымаливая у святилища чуда.
Кичикбегим внимательным взглядом окинула дерево, но просить у него ничего не стала. Судьба распростерла над ней черные свои крылья, навсегда преградив дорогу к счастью, - о чем же она может просить. Девушка даже не подошла к пиру, повернулась и ушла в лес.
Ты очами не играй
И плечами не играй,
Как стрелой, играешь мной -
Шлешь меня из края в край.
Эхо вторило ей, разнося песенку по горам, Мамед-бек слушал голос девушки, и сладкая мука терзала его сердце. Обмирая, краснея от стыда, пошел туда, где звучал этот голос. Кичикбегим сидела над родником с веткой в руках; один за другим обрывала она листочки и роняла их в воду... Заслышав треск ветвей, девушка обернулась. Мамед-бек остановился, опустив глаза, румянец заливал его щеки.
- Иди сюда! - позвала его Кичикбегим, - мне надо что-то сказать тебе.
Юноша послушно приблизился и остановился подле нее, положив руку на рукоятку кинжала, не смея поднять глаза.
- Садись!
Мамед-бек сел.
- Значит, ты очень любишь свою амикызы!
Юноша молчал. Кичикбегим повернулась к нему, обхватила руками за шею и горячими страстными, отчаянными поцелуями стала осыпать губы, щеки, глаза, лоб, волосы...
Когда юноша пришел в себя и снова мог видеть и слышать, он увидел, что Кичикбегим плачет. Мамед-бек молчал, потрясенный, не зная, как помочь ее горю, как унять ее слезы...
Наплакавшись вдоволь, девушка утерла слезы шелковым носовым платком и протянула его Мамед-беку.
- Возьми. Как вспомнишь меня, прижми его к сердцу... А теперь уходи! Я умоюсь и тоже приду.
Юноша поднялся, хотел уже идти, но Кичикбегим окликнула его:
- Смотри же: никому ни слова!
Она окинула его печальным, полным тоски взглядом.
- Поцелуй вот сюда и иди! - Кичикбегим пальцем дотронулась до щеки.
Мамед-бек несмело наклонился, робкий поцелуй коснулся девичьей щеки...
Как только юноша скрылся в кустах, Кичикбегим, прикрыв ладонью ухо, снова запела тонким, за душу хватающим голосом:
Нас, ашуг, не обессудь,
Загляни поглубже в грудь.
Не садись на трон с немилым,
Нищей стань, но с милым будь!
По случаю большого праздника - замужества дочери - Ибрагим-хана просили помиловать Сафара. Хан не сразу принял решение. Простить разбойника, известного по всему ханству, значило бы проявить слабость, подорвать свой престиж. А ответить отказом - значит нанести обиду дочери и огорчить ее в час разлуки. Не зная на что решиться, Ибрагим-хан решил поискать третьего пути. Наконец решение пришло: простить и тотчас же послать Сафара на опасное, безнадежное дело - просьба дочери будет уважена, а от гачага он избавится навсегда.
У кубинского Фатали-хана были два скакуна: Гамер и Шахбаз, слава об этих конях гремела по всему Кавказу, Фатали-хан безмерно гордился знаменитыми жеребцами и уверял, что не променяет бесценных скакунов на всех коней Карабаха. Ибрагим-хан, с давних времен враждовавший с Фатали-ханом, завидовал ему черной завистью. И вот выдался удобный случай: он пошлет этого парня выкрасть скакунов: сумеет - его счастье, хан простит его, даруя свою благостыню.
Вагиф рассказал Кязыму, какое хан поставил условие. Тот опечалился - выходит, сторговал рыбу, а та в реке, - однако никому ничего не сказал. "Что будет, то и будет, - решил Кязым, - от судьбы не уйдешь". И на том успокоился.
Была пятница. Кязым полол грядки во дворе. Вдруг отворилась калитка и вошел парень, тот самый, в черных обмотках. Сегодня он был принаряжен, шаровары его шуршали при ходьбе - не иначе, как их опускали на ночь в темный колодец, - парень, видать, еще с вечера готовился наведаться в их дом.
Кязым встретил свата приветливо. Расстелил под тутовым деревом палас, усадил гостя.
- Ну, что у вас нового. - с веселой усмешкой осведомился парень. - Люди толкуют, будто хан на радостях арестованных из тюрьмы выпустил.
- Это так, выпустил. И Сафара решил помиловать.
Парень просветлел.
- Только... Только хан решил поручить ему одно дело...
- Дело. - парень нахмурился. - Какое еще дело.
- У кубинского хана два жеребца есть, бесценные кони. Вот их добыть приказал.
Кязым стал подробно толковать гостю про коней, а сам украдкой поглядывал на него - вроде не больно-то горюет.
- Ну, что это за дело! - парень беззаботно махнул рукой. - Такое Сафару - раз плюнуть! Приведет хану жеребцов!
- Приведет, говоришь. - Кязым вытаращил глаза. - Неужто сумеет добыть.!
- А чего ж тут мудреного!..
Кязым беседовал с гостем, а Телли, прижавшись к окну, затянутому промасленной бумагой, жадно разглядывала незнакомца. "Был бы он моим суженым!" - Телли даже содрогалась от этой мысли. Девушка стояла, прижавшись к стене, и щеки ее пылали. В дверях показалась ее подруга Гюльназ, дочка соседа Аллах-кулу.
- Что с тобой. - воскликнула она. - Красная вся и вроде сама не своя! Что случилось-то. Иди, рассказывай! - И Гюльназ бесцеремонно оттащила подругу от окна.
Смущенно улыбаясь, Телли шепнула что-то подруге.
Та в изумлении прижала к губам согнутый указательный палец.
- Вот это да! - воскликнула она и глянула в окошко. Парень в черных обмотках чинно пил кофе, устроившись на коленях. Смоляные кудри выбивались из-под заломленной набекрень серой папахи; тонкие усики были слегка подкручены на концах.
- Ой, Телли, какой красивый парень! - Гюльнаэ обернулась к подруге.
Телли снова глянула в окно. Парень что-то говорил, Кязым поддакивал ему, утвердительно кивая головой. Они еще малость потолковали, потом гость поднялся и стал прощаться. Калитка за ним захлопнулась, и словно солнце зашло - Телли сразу помрачнела, насупилась...
- Не грусти! - Гюльназ понимающе поглядела на подругу и тронула ее за подбородок. - Увидишь еще его, придет!
Телли улыбнулась, но улыбка у нее почему-то получилась грустная.
Вдруг с улицы донеслись крики. Все бросились к калитке. В узкой улочке схватились в драке кумыки, жившие в их махалле. Разделившись на два враждебных лагеря, они лезли друг на друга, размахивая саблями и кинжалами. Один уже бился в судорогах, окровавленный... Телли не раз видела такие драки и знала, что есть обычай: если женщина бросит между врагами свой платок, драка тотчас же прекратится.
Девушка подбежала к дерущимся, метнулась в самую свалку и, сорвав с головы цветастый платок, швырнула его на землю. И в тот же миг затихли злобные крики, мечи и кинжалы были вложены в ножны, жаждущие мести вынуждены были отступить...
Жених Кичикбегим Мирза Мамед-хан прислал в Карабах за невестой своего родного брата. Ему наказано было удовлетворять любые требования нареченной, все делать, как она пожелает. Потрачено было великое множество золота. Самым торжественным образом прошло заключение брачного контракта, щедро одарено было все духовенство Шуши. Десять тысяч золотых и целый батман драгоценностей - "перване ганады",  которые положено было класть на брачный контракт для того, чтоб брак был незыблемым, нерасторжимым, чтоб невозможной казалась даже мысль о разводе.
Но когда дело дошло до приданого, которое давал за дочерью Ибрагим-хан, то перед великолепием его померкла даже тегеранская щедрость.
Комната, в которой обычно происходили приемы, забита была вещами, а старый слуга приносил все новые и новые. Каждую вещь он показывал толпившейся в комнате знати, а молла здешней махаллы делал соответствующую запись.
Огромный, в несколько аршин длиной список, написанный на плотной, с узорами бумаге, в свернутом виде - похож был на продолговатую подушку-мутаку.
Составление описи приданого отняло несколько часов. И не мудрено - ведь ничего не было забыто, от футляра для часов до пемзы - чистить пятки. Различные ковры, всех расцветок и всех размеров, посуда и чистокровные карабахские скакуны, белье, дорогие наряды, меха... Золотые вещи и драгоценности сложены были в инкрустированную перламутром шкатулку... Большинство драгоценностей невесты сделано было ювелирами Шуши; приданое составлено большей частью из того, что дал свадебный оброк: штуки лемберанской ткани, шелк из Агджабеди, ковровая ткань из Гюляблы... Омар-хан прислал из Аваристана дорогое оружие и отделанную серебром сбрую...
Наконец опись приданого была составлена, и свидетели приложили к ней свои печати.
Пока мужчины заняты были официальными делами, женщины готовились к тою. Невесту сводили в баню, поправили ей брови, покрасили хной руки. В должный час начался праздник. Празднество в доме невесты устраивалось только для женщин, мужской той должен был справляться в Тегеране, в доме мужа.
Под вечер на веранде дворца появились зурначи Гюляблы и Абдала. И сразу двор наполнила толпа. Ее поначалу составляли лишь слуги, те, что прислуживали ханским женам и их гостям. В стороне расположились человек пятьдесят сокольничих, на руках у них трепыхались соколы с колпачками на глазах; птичий клекот смешивался с веселым свадебным шумом.
Несколько нукеров взялись за руки, завели яллы. Верховодил в этом веселом танце старый дядька Кичикбегим. А народ все прибывал, валом валил на призывные завывания зурны. Танец закончился; стоявшие на веранде стали бросать в толпу монеты, а те, кто был во дворе, давя друг друга, бросились подбирать их.
До захода солнца продолжались подобные развлечения. Вечером начался праздник во дворце. В передней, почетной части зала, разместились женщины из ханской семьи - их было не меньше пятидесяти, по обе стороны от них жены и дочери городской знати. Горели сотни свечей, звучали сазы, пели певцы, и их нежные мелодии то печалили, то горячили кровь. Невеста, с головы до ног в белом, сидела среди подружек, печальная, отрешенная; особенно трогательные песни заставляли ее тяжело вздыхать, она вынимала из кармана свой тонкий платочек и утирала слезы... Подружки старались утешить Кичикбегим, но что были ей утешения.! Огромным неизбывным горем исполнено было сейчас все ее существо...
Начались выступления ашугов. Высоко держа свои изукрашенные перламутром сазы, прохаживались они из одного конца зала в другой, распевая баяты и пританцовывая. Песни их были о любви, о тоске, о разлуке и печально отдавались в сердцах. На невесту музыка действовала сейчас как-то странно: наполняла гордостью, давала силу и стойкость и в то же время рождала в душе нечто, что убивало и стойкость и силу, и грудь ее все чаще вздымалась от глубокого вздоха...
Начались танцы, гости повеселели. Поплыли в танце красавицы Карабаха. Легкими птичками порхали по коврам бархатные, шитые жемчугом башмачки. Томно прищуренные глаза, изящные движения нежных белых точеных рук, - от них невозможно было оторвать взора. Стоило одной девушке закончить, ее тут же сменяла другая, у каждой было свое особое обаяние, своя манера танцевать - это было воплощение красоты, чистоты, женственности.
Кичикбегим едва могла усидеть на месте, невесть откуда взявшаяся радость, изгнав из сердца тоску, звала ее на середину зала. Какой-то голос, шедший из глубины души, настойчиво твердил ей: "Иди! Танцуй!" К этому внутреннему зову присоединились другие голоса - голоса подруг. Две танцевавшие посреди зала девушки, скользя по ковру, приблизились к невесте, движениями тонких рук приглашая ее выйти на середину.
Кичикбегим встала. Все смолкли, устремив глаза на невесту. Дрожащей рукой коснулась она упавших на грудь кудрей, смуглые щеки ее раскраснелись. Невеста начала танцевать. Танцовщица в ней не уступала джигиту; каждое ее движение, трепетное и вдохновенное, исполнено было женственности и грации.
Танцем невесты закончилась первая часть празднества; теперь настала очередь шутов. Они танцевали "гювенк". Это был особый танец, требовавший огромного искусства; ноги в нем не участвовали, двигались лишь руки и плечи.
Но вот музыка смолкла, начались словесные состязания. Шуты проявили высокое умение, стараясь превзойти друг друга в острословии и находчивости.
Потом наступила очередь шута Наджафа. Изображая муллу, он навертел на голову огромную чалму, помощник его одет был простым ремесленником. Он подошел к "мулле", почтительно поклонился ему и попросил его разрешить одну задачу, связанную с вопросами веры.
- Вот какое у нас вышло сомнение. Стояли рядом кувшин масла и кувшин меда, и вдруг на полу между ними валяется дохлая мышь. Никак мы не можем разобраться: от меда она сдохла или от масла... Если от меда, мед надо выбросить, если от масла - масло. Скажи, мулла, как нам поступить, чтоб действие наше соответствовало шариату.
Наджаф - "мулла" солидно откашлялся.
- В священной книге сказано так: если возникнет сомнение насчет кувшинов, то следует приподнять гнусного грызуна, явившегося причиной сего недоумения, на уровень головы, поднести ко рту и пососать у него из под хвоста - если пойдет мед, значит он побывал в меду, если покажется масло - в масле. Таково будет решение, угодное шариату.
Женщины хохотали, Кичикбегим тоже покатывалась со смеху.
- Ахунд! - снова начал помощник шута. - Вот какая у меня трудность. Я просил аллаха о милости и дал обет: если все кончится благополучно, я пожертвую пять золотых сирому, голодному и нагому творению божию женского пола. Возьми эти пять золотых, - ибо кому, как не тебе могу я их доверить - отдай их какой-нибудь несчастной: нагой и сирой.
Наджаф взял деньги, дождался, пока проситель уйдет, потом достал из-под абы обезьянку, снял с нее курточку и штанишки и сказал:
- О ты, голозадое создание господне: ты нага и голодна, ибо утроба твоя пуста, - ты с утра не вкушала пищу! К тому же ты женского пола. Возьми же, о женщина, эти золотые, они предназначены тебе!
Снова все хохотали, веселясь от души... А Наджаф уже готовился показывать новые свои штуки...
Вся площадь от диванханы до дворца запружена была толпой. Перед дворцовыми воротами полукругом стояли верблюды, покрытые пестрыми попонами, - их охраняли нукеры; головы верблюдов украшены были цветными кисточками, бусами и ракушками, на длинных верблюжьих шеях позвякивали цепи. Пяти верблюдам предстояло нести прикрытые дорогими тканями паланкины, остальные навьючены были тюками с приданым. Каждого верблюда держал в поводу погонщик в высокой папахе, с кинжалом у пояса.
Толпившиеся вокруг люди дивились на верблюдов, старались получше разглядеть вьюки с приданым. Конники плетками отгоняли тех, кто пытался пролезть поближе к дворцу. Все веранды, все крыши поблизости усеяны были женщинами и ребятишками. У дворцовой стены, в толпе простых женщин, стояли Телли и Гюльназ. Обе были в бязевых чадрах, лица их были прикрыты.
- Гюльназ, а Гюльназ! Вот я думаю, счастливая эта Кичикбегим! Никогда, наверное, горя не знала...
Гюльназ пожала плечами:
- Кто знает... Есть ли такой человек, чтоб горя не ведал.
Толкая друг друга, женщины стали все настойчивее продвигаться к дворцовым воротам. Толпа подхватила девушек и потащила во двор, к лестнице, ведущей на веранду. Некоторым удалось проникнуть внутрь, в покои. Телли и Гюльназ оказались среди этих счастливиц. Среди множества нарядных ханум, сидевших в комнате, им сразу бросилась в глаза тоненькая, одетая во все белое, под белой вуалью - невеста. По обе стороны от нее сидели енге - тоже под белыми вуалями. Мать что-то говорила невесте, обе плакали... Глаза Кичикбегим были красные, опухшие, лицо осунулось, побледнело от горя, шрам на лбу казался сейчас заметнее, чем обычно.
Одна за другой подходили к невесте гости, благословляли, целовали ей руку, некоторые целовали ее в щеку. Девушки-невесты, пожелав Кичикбегим счастья, прокалывали иглой ее вуаль, потом воротник; в иголку продета была зеленая нитка. Обряд этот означал, что подруги невесты просят бога и им даровать счастье. Кичикбегим молча поглядывала на них: "Неужели это и есть счастье." - думала она и в который раз тяжело вздыхала...
Но вот зазвучали сазы, и звонкий голос певца завел веселое:
И у вас миндаль,
И у нас миндаль.
Сваху, змей, ужаль -
Пусть она попляшет!
И у вас кетмень,
И у нас кетмень.
Сваху не задень -
Пусть она попляшет!
Обе енге, отбросив на спину белые вуали, притоптывая, вышли в круг. Сразу стало весело. После них в центре круга оказался старый дядька невесты и ее нянюшка: размахивая цветастыми платочками, они протанцевали "Агабала ризаиси". Потом оба подошли к Кичикбегим, упали ей в ноги и зарыдали. Кичикбегим тоже не смогла сдержать рыданий. Вместе с ними рыдала и Шахниса-ханум...
Но вот снаружи послышалась барабанная дробь - это означало, что караван готов к выходу. Посторонние покинули зал. Отворилась внутренняя дверь и вошли Ибрагим-хан, Вагиф, Мамедгасан-ага, священник Охан, младший сын Малик-Шахназара Джамшид и другие ханские сыновья; был среди них и Мамед-бек. Хан поздоровался с дочерью, поцеловал ее. Вагиф тоже поцеловал свою ученицу в лоб, потом поздоровался с остальными женщинами и скромно отошел в сторонку.
Невеста и обе енге опустили на лицо вуали. Брат жениха подошел к невесте, снял с себя папаху, надел ей на голову и опоясал ее талию своим поясом - это был обряд опоясывания.
Ты - красавица, невестка,
Будешь славиться, невестка,
Семь сынов, а дочь одна -
Так нам нравится, невестка!
Когда и с этим было покончено, Ибрагим-хан и Вагиф вышли на середину, ведя под руки невесту. Впустили пятерых рабынь, обвели их вокруг невесты, потом повернули лицом к дверям и кто-то крикнул: "Вы - свободные!"
Это был последний обряд, Ибрагим-хан и Вагиф повели невесту к выходу. Перед дверью положена была тарелка. Невеста должна была раздавить ее, наступив ногой, - так же, как она будет сокрушать все трудности, которые могут встретиться ей в жизни. Кичикбегим наступила ногой на тарелку и раздавила ее.
Невеста появилась на веранде, толпа пришла в волнение, заколыхалась... К веранде подвели верблюдов, на спинах которых укреплены были паланкины, заставили верблюдов присесть к земле. В первый посадили невесту и одну из енге. Остальные, те, кто должен был сопровождать невесту, в том числе и вторая енге, сели в другие паланкины. Верблюдов подняли, раздался печальный перезвон цепей... Приподняв вуаль, Кичикбегим в последний раз окинула взглядом родной дом, лица близких... Все вроде было как должно. Только вот у Мамед-бека, словно ножом его по сердцу, был печальный, полный муки взор...
Кичикбегим увезли, и жизнь в Шуше снова пошла своим чередом. Казалось бы, ничто не могло нарушить ее спокойного, мирного течения. Но уже через несколько дней оглушительные звуки трубы и барабана возвестили о новых тревожных событиях - по городу проходили войска. Народ высыпал на улицы. Телли и Гюльназ тоже вышли к воротам и, прикрывая лица, с любопытством разглядывали всадников, кумыков и лезгин, любуясь их горделивой посадкой. За конницей тянулась вереница лошадей, мулов и ишаков, навьюченных поклажей. Девушки приметили, что среди воинов есть и молодые и пожилые люди.
- Гляди-ка, - шепнула Гюльназ подруге, - видишь того седоусого. А рядом с ним парень - наверно сын.
- И правда сын! Похож-то! Две капли воды!
Кязым и отец Гюльназ Аллахкулу, оставив работу, тоже стояли у ворот, невеселым взглядом провожая войска.
- Ну, Аллахкулу, - с усмешкой обратился к другу Кязым. - Видно, мы с тобой под счастливой звездой родились - не попали в эту заваруху! А то бы сейчас тоже топали!..
- Ох, сосед, не говори "гоп", не перепрыгнув! Будь у гянджинского хана побольше войска, и до нас бы очередь дошла!..
- Ха! Будто он сам по себе, этот гянджинский хан! Да он против Ибрагим-хана - ничто! Это знаешь, как в той притче: вышел раз волк на дорогу, глядит - овца на горе. А та завидела его и давай браниться. Смотрит на нее волк, а сам думает: "Нет, овца, это не смелость твоя кричит, тут дело в горе, на которую ты вскарабкалась!" Вот и Мамед-хан гянджинский. Не будь за его спиной кубинского хана, ему бы и в голову не пришло задираться!..
Войска проходили отряд за отрядом вразброс, без строя. У многих были фитильные или кремневые ружья. Многие и обряжены были на старинный манер: в броне, в шлемах, со щитами и мечами. Поблескивали на солнце копья, булавы, дротики... Позади всех вышагивали верблюды, навьюченные пушками.
- Уста Кязым! - негромко сказал Аллахкулу, чуть заметно кивнув другу. - Ведь как получается-то: ханы ссорятся, счеты сводят, а простой народ кровью умывается!..
- Это верно! - подтвердил Кязым, повидавший на своем веку немало всяческих войн и браней. - Теперешняя-то драка за добычу! Поделят - помирятся. Это, как спит однажды Молла Насреддин, вдруг слышит шум какой-то снаружи. Завернулся в одеяло, вышел. Вернулся, одеяла на нем нет. Жена спрашивает, что это мол, там шумели. А молла ей: "Да все из-за моего одеяла, забрали и угомонились". Так и тут. Гянджинский хан сколько лет дань платил и Ираклию и Ибрагим-хану. А теперь вдруг заартачился...
Войска прошли. За ними в облаках пыли шли заплаканные женщины, бежали мальчишки...
Кязым и Аллахкулу вернулись к себе во двор. Повсюду на веревках развешаны были для подсушки яркие ткани; под ними стояли разноцветные лужицы. В пыли озабоченно возились куры. Друзья помыли руки и расположились на циновке под большой сливой. Стояла жара. На чистом ярком небе светилось небольшое серебристое облачко. Кязым поглядел на него, недовольно покачал головой:
- Надо же, сушь какая!.. Постоит, не приведи бог, еще неделю, весь хлеб сгорит!..
Один из учеников принес на подносе чуреки, овечий сыр, два стакана чая, поставил все это перед мастерами. Те, помянув аллаха, принялись за еду. Нехотя жевали плохо пропеченные лепешки, лениво перебрасывались словами... Посетовали на купцов, что не в срок платят за товар и что в торговле застой... Потом завели речь про войну...
- Совсем плохо с торговлей-то получается, - сокрушенно сказал Аллахкулу. - Для дела надобно, чтоб товар шел без перебоя, а тут что ни караван, то разбойники. Да если б одни разбойники грабили!.. По какой земле не идешь, каждый хан норовит с тебя содрать по его владениям ступаешь! Никакой нет возможности торговать!.. Вон соседние армяне в русские земли ушли. Третьего дня приезжал один из Кызлара, дела, говорит, идут - хоть куда! Виноделы лопатой золото гребут. А здесь у нас что. Хоть и получишь какой барыш, все равно отнимут!
- Да что ты все про товары да про барыш толкуешь.! - с досадой бросил Кязым. - В могилу все равно деньги не возьмешь, а без савана не похоронят, не бойся! И не морочь ты себе голову, Аллахкулу! Нет таких мест, чтоб человек беспечально жил... По мне, пускай поменьше добра, была б голова цела! Прожить бы хоть как-нибудь срок, что отпущен тебе в этом бренном мире!..
Как ни красноречиво уговаривал Кязым друга, переубедить Аллахкулу он был не в силах. У того крепко засело в голове: рано или поздно, а случай свой он не упустит; Аллахкулу знал, что ткани, которые они с превеликими трудностями вырабатывают здесь на своих первобытных станках, в России изготовляют машины, и получаются эти ткани намного дешевле и лучше здешних. Аллахкулу рассчитывал закупить у русских побольше машинных тканей и продавать здесь, а местные товары возить в русские земли. Таким образом собирался он разбогатеть.
А тем временем карабахское войско, выйдя из Шуши через гянджинские ворота, медленно продвигаясь вперед, заполняло все дороги и горные проходы. Впереди ехал Ибрагим-хан, по левую сторону от него Вагиф, вокруг - ханские сыновья и военачальники. Застоявшиеся кони нетерпеливо грызли удила.
Узнав о приказе хана, Сафар тотчас тронулся в путь. Вскоре он переправился через пограничную Куру, заночевал. Там, на земле Ширвана, встретился гачагу беглый крестьянин, спасавшийся от Фатали-хана. Они подружились, и Сафар попросил нового знакомца быть его проводником до границы Кубы. Тот согласился, вместе тронулись в путь. В дороге, ночуя в разных деревнях, встречая разных людей, Сафар постоянно разузнавал все, что ему было нужно.
Наконец они добрались до Кубинского ханства. Новый друг объяснил Сафару, как ехать дальше, и повернул обратно, а Сафар заночевал в деревне неподалеку от того места, где они расстались. Здесь ему сказали, что ханские табуны отогнаны далеко в горы. Он все доподлинно разузнал, снова тронулся в путь и после долгого пути однажды под вечер достиг становища, которое искал.
Сафар подошел к кибитке хозяина, поздоровался.
- Гость - посланец божий! - сказали Сафару и пригласили к очагу.
Вышла рабыня. По обычаю вымыла гостю ноги, постелила перед кибиткой тюфячок, принесла угощение. Хозяин становища Мирахур сидел рядом с Сафаром, ведя неторопливую беседу. Постепенно сгущался сумрак, блекли пурпурные краски заката.
Покой разлит был кругом, лишь мечтательное журчанье реки нарушало блаженную тишину. Сон подступал незаметно, как сама темнота; он тяжелил веки, старался притушить живой блеск глаз... Давно уже были постланы постели, люди спали, положив головы на подушки. Мирахур тоже ушел к жене. Ночь шла навстречу тьме, и тысячи небесных светильников освещали ей этот путь.
Все спало вокруг, лишь Сафар никак не мог заснуть, все думал о конях, которых должен добыть. Он лежал на спине, глядел на звезды, и мнилось ему, что это глаза скакунов, мерцая, светят во мгле. Потом среди этих горящих пугливых глаз блестящими виноградинами засияли глаза Телли, смущенные, робкие, полные любви и тоски... Сафар беспокойно заворочался на своей постели и снова устремил взор на звезды, слушая как тревожно и сладко поет в груди сердце. И вдруг в ночной тишине Сафар услышал осторожные шаги. Погруженный в сладкие мечтания, он поначалу не придал им значения, затуманенным взором глядя на звезды. Но шаги становились слышнее. Сафар, не шевелясь, не издав ни звука, зорко всматривался в темноту. Кто-то подошел к кибитке, остановился, воровато огляделся по сторонам, потом нагнулся, нашел что-то на земле и резко взмахнул рукой. Тотчас в кибитке послышался хрип, потом вопль, крики... Сафар выхватив из-под мутаки кинжал, тигром метнулся к темной фигуре. Но человек уже исчез, растаял в темноте, словно пыль осела на дороге. Преследовать его Сафар не стал, приложился ухом к остову кибитки, прислушался... Изнутри слышались голоса: гневный хриплый голос Мирахура и звонкий, как колокольчик, нежный женский голос. Мирахур в чем-то упрекал жену, та оправдывалась, плача...
Сафар отошел, лег. Минуты через две из кибитки вышел Мирахур, подсел к нему и, облокотившись на мутаку, сказал негромко:
- Ну, гость, видел, что удумали. Во сне порешить хотели! Опутала мне горло веревкой, а конец наружу сунула, под кибитку... Хорошо ты не спал, спугнул негодяя...
Голос Мирахура прервался от негодования, он схватил Сафара за руку, потащил его в сторону от кибитки. Они сели, Мирахур раскурил трубку и, малость успокоившись, поведал Сафару свою беду. У его молодой жены любовник, он точно знает это, вот только поймать не может. Один раз хотел было прикончить ее, лиходейку, да взмолилась, в ноги упала... Пожалел на свою голову...
Мирахур глубоко затянулся, взглянул на темные облака, клубившиеся на горизонте, горестно, тяжко вздохнул... Обернулся к Сафару.
- А теперь, дорогой гость, скажи мне, кто ты и зачем в наши места пожаловал, какая у тебя на душе забота. Я для тебя все сделаю. Нас пятеро было у отца, четверо братьев на войне сгинули. Один я на свете, как перст. Будь же мне братом до скончания мира!
В голосе Мирахура Сафар слышал неподдельную искренность и настоящее мужество; такому можно было открыться во всем. И Сафар рассказал ему свою жизнь, ничего не скрыл. И что сюда его привело - тоже выложил. Мирахур выслушал его, помолчал, подумал и сказал, не скрывая огорчения:
- Все бы ничего, да жаль, что женщина замешана! Сними этот камень с шеи! Свяжешься, потом ведь не развяжешься! Лучше возьмем этих самых коней, переправимся через Аракс, а там и в Кербелу! Бросим этот обманный мир... в нем только ложь да скверна - проведем жизнь в молитвах и благости!..
Сафар промолчал. Он глядел на розоватые облака, клубившиеся на самом краю неба, и ему виделся нежный взгляд Телли, ее алые щечки, разметавшиеся по плечам черные кудри... Сердце его исходило тоской по невесте.
- Ты только, гость, не сомневайся! - снова заговорил Мирахур. - Кони твои, а сам я - должник твой по гроб жизни! Потому говорю, что жалко мне тебя: вот ты сейчас молод, а вдруг в мои годы ни при чем останешься.
Сафар и на этот раз ничего ему не ответил. Средь облаков мерещились ему щечки Телли, и были они такие нежные, такие розовые! И глаза ее светились, как звезды...
Мирахур досадливо кашлянул, молча поднялся и ушел. Немного погодя вернулся, ведя в поводу двух скакунов.
- Вставай, гость! Время терять нельзя!
Они тронулись в путь. Переправились через ближнюю речку, в ивняке Мирахур придержал коня.
- Ружье забыл, - сказал он. Подожди тут, я сейчас.
Он передал Сафару повод своего коня и ушел. Минут десять его не было, Сафар любовно поглаживал гриву Гамера, дивясь его прекрасной, выгнутой, как дамасская сабля, шее, гордо посаженной голове. Конь этот давал ему силу, веру в себя; Сафар словно бы восседал сейчас на спине того самого золотого быка, от движений которого сотрясается земля и рушатся горы...
Послышались торопливые мужские шаги. Мирахур выскользнул из темноты и в ярости швырнул на землю какой-то круглый предмет.
- Ты заслужила это, бесчестная! - воскликнул он и вскочил на коня.
Гамер пугливо шарахался, косясь на предмет, брошенный Мирахуром. Сафар всмотрелся внимательно, на траве лежала женская голова, опутанная длинными волосами.
До Куры они ехали вместе, а там распрощались: Мирахур направился к Араксу, Сафар повернул к Шуше.
По дороге Сафар встретил войска Ибрагим-хана, они с победой возвращались домой. Ослепленного Мамед-хана везли привязанным к ишаку, тут же, в обозе, были его жены, дети и брат Рагим-бек. Медленно двигались тяжело нагруженные мулы, ослы, вьючные лошади - они везли добро, награбленное в Гяндже и ее окрестностях.
Конь Сафара сразу привлек все взоры. Сафар еще не достиг дороги, по которой двигалось войско, а вперед уже высланы были гонцы - узнать, что там за чудо-конь. И сразу у всех на устах зазвучало имя Сафара, тысячи глаз устремились на него с завистью и восторгом. И вот Сафар предстал перед Ибрагим-ханом.
- Я выполнил приказ, - сказал Сафар, покорно опустив голову, - теперь на все ваша ханская воля!
Вагиф взглянул на хана - резкие черты повелителя, казалось, несколько смягчились.
- За геройство твое и удальство я милую тебя, - величественно промолвил хан. Он улыбнулся, перевел взгляд на Вагифа и, прочтя на его лице одобрение, добавил снисходительно:- Садись на Гамера, я поручаю тебе этого коня - ходи за ним, холь его!
Сафар поклонился, взял коня и отошел; хан и его свита проследовали дальше. Как только военачальники миновали Сафара, он вне себя от радости птицей вскочил в седло. Он прощен! Он на Гамере въезжает в город! Он едет к Телли! Минуты тянулись годами, а жажда свидания жгла Сафара не меньше, чем полуденное солнце. Но все имеет свой конец, и как ни терзала, как ни томила его мучительная, словно мираж в пустыне, тоска по любимой, все испытания и волнения были уже позади.
Огненное солнце клонилось к закату. С близких уже гор повеяло долгожданной прохладой; до крепости оставалось лишь два поворота.
В городе уже знали, что войско возвращается. Народ высыпал из крепости и заполонил пустырь перед крепостными воротами. Кязым, Аллахкулу, Гюльназ и Телли тоже были в толпе. Вот в ущелье заклубилась пыль - это прибыли гонцы сообщить о приближении хана. Толпа пришла в движение. Те, на чью долю пришлась низина, пытались подняться, чтобы не проглядеть хана, но на них кричали со всех сторон, требуя, чтоб не застили; приходилось снова опускаться на землю.
- Телли! - попросила Гюльназ, - подвинь-ка голову!.. Ничегошеньки за тобой не видно! Тянешь шею, как гусыня!
Телли рассмеялась.
- Ты чего все надо мной подсмеиваешься!. - она скособочилась, передразнивая Гюльназ, а подруга из-за ее головы старалась разглядеть, что делается внизу, в той стороне, где кладбище. И вдруг закричала:
- Едут, ей-богу едут!..
Телли повернулась. Хан и его свита подымались на плоскогорье. Стало тихо, все взгляды были устремлены вниз. Теперь видна была уже и конница. Хан в сопровождении свиты медленно проехал перед народом; лица победителей были в пыли, потемнели от степного солнца. Вагиф обернулся, оглядел собравшихся возле крепости женщин, заметил Телли. Девушка зарделась, опустила глаза. Когда хан и его приближенные скрылись за городскими воротами, она вскинула голову и стала жадно вглядываться в воинов. И вдруг взор ее застыл, кровь бросилась в голову, сразу обессилев, она приникла к подруге.
- Гляди, Гюльназ! Гляди! Тот самый парень, что к нам приходил! Какой под ним конь! О!..
Все вокруг уже только и твердили, что о чудо-коне, спрашивали друг друга, что за всадник на нем. Наконец кто-то назвал его имя - Телли ушам своим не поверила.
- Гюльназ, слышишь, Гюльназ! Они говорят - Сафар! Как же так.! Ведь это тот парень, которого он присылал!
- По-твоему выходит люди - лгут. Понятно - Сафар! Схитрил. Не мог же он прийти к вам и сразу: "Вот, он я, гачаг-Сафар!".
Но Телли уже не слушала ее, она не отрывала глаз от Сафара. Какая жалость, что городские ворота были так близко!.. Уже через несколько минут подковы Гамера звенели по камням под аркой городских ворот...
Телли не хотела смотреть ни на пленных, ни на живописно разодетых солдат, ни на нанизанные на копья почерневшие человеческие головы. Все помыслы ее, как и черные блестящие от счастья глаза, были устремлены туда, к воротам, за которыми скрылся Сафар.
Гянджинский поход заметно усилил влияние и авторитет Ибрагим-хана. Во дворце по случаю победы состоялось грандиозное торжество, город был празднично освещен, палили пушки, приближенным хана щедро раздавались подарки. И вдруг пришло известие о смерти Керим-хана Зенда, около тридцати лет бывшего наместником в Иране. Торжество было нарушено - радость померкла. Снова тревога поселилась во дворце карабахского хана.
Получив известие о смерти Керим-хана, Ибрагим-хан тотчас призвал к себе Вагифа. Они заперлись в одной из дальних комнат и стали обсуждать положение, создавшееся на Востоке.
- Что ж, в Иране каждые двадцать-двадцать пять лет происходят перевороты и кровопролитие, - с присущей ему невозмутимостью заметил Вагиф. - Сейчас там, по всей видимости, создалось положение, подобное тому, какое предшествовало появлению Надир-шаха. В каждом городишке объявится хан, все они будут посягать на трон, и снова рекой польется людская кровь...
- Но ведь это и нас может коснуться. - встревоженно спросил хан, заглядывая в лицо Вагифу.
- А как же - непременно коснется, - кивнул Вагиф, неспешно перебирая четки. - Было ли хоть раз, чтоб мы остались в стороне, если в Иране смута. Надир тогда места живого не оставил от Карабаха, мечом и огнем прошел... Ведь это он угнал в Хорасан все население нашего ханства и Ширвана!.. Сколько тогда погибло народу!..
Они помолчали, вспоминая не столь уж давнее прошлое: кровь, пожары, голод, холеру. Бессчетные беды и несчастья...
- Проклятье!.. - пробормотал Ибрагим-хан. Он приподнялся и сел удобнее, скрестив перед собой ноги; под левый локоть сунул шелковую подушку. - Пусть бы бесились, пусть бы делали все, что заблагорассудится, только там, у себя, по ту сторону Аракса!..
- Ну, это едва ли будет... - с сомнением произнес Вагиф... Он не хотел скрывать от хана серьезности создавшегося положения. - Они непременно будут требовать от нас повиновения! Согласишься на их условия - горе, не согласишься -вдвое!
Хан снова сделал несколько суетливых, выдающих душевную муку движений, затянулся кальяном и, касаясь бороды концом мундштука, с надеждой заглянул Вагифу в лицо. Тот улыбнулся:
- Прямой опасности пока нет. Мы действовали правильно, в соответствии с обстановкой. В Тегеране у нас родство, мы расширили переписку с бейлербеем, получаем точные сведения, принимаем соответствующие меры...
Невозмутимость Вагифа в какой-то мере передалась хану; он помолчал немного, подумал и сказал невесело, но спокойно:
- Под влиянием покойного наместника и благодаря огромной силе, которой тот располагал, Фатали-хан долгое время держал себя в узде. Как бы он теперь голову не поднял!..
- Да, сейчас у Фатали-хана дела пойдут несколько иначе.
Вагиф прекрасно сознавал, сколь серьезно создавшееся положение, и все-таки голос его был ровен и бесстрастен.
- Четыре года тому назад в Дербент были призваны русские войска. Но тогда в Табасаране и Казыкумуке шла междоусобица. Теперь же...
- А что теперь.! - прервал его Ибрагим-хан. - Разве тот, кто призвал русские войска четыре года назад, не может сделать того же сейчас.!
- Эта мысль мне тоже пришла в голову, - ответил Вагиф, - но я сомневаюсь, смогут ли русские войска прибыть теперь. Вашей милости известно: прийти-то они тогда пришли, но не задержались, значит была причина. Екатерина заключила мир с турками, и Фатали-хан не может не знать, как это влияет на наши дела.
Долго продолжалась беседа. Наконец решено было принять некоторые меры. Мамедгасан и Мирза Али-мамед должны были отправиться на Аракc, Ибрагим-хан и Вагиф - на Куру: надо было незамедлительно проверить состояние войск, наличие продовольствия и фуража.
Облегченно вздохнув, хан благодарно посмотрел на Вагифа и затянулся - весело забулькала вода в эмалевом кальяне...
Покурив, хан кликнул нукера:
- Прими! - он взглядом указал на кальян.
Нукер осторожно взял кальян, понес к выходу. В дверях показалась Шахниса-ханум.
- А! - шутливо протянула она, - опять ашуг что-то хану нашептывает!
Вагиф поднялся, уступил место ханше. Та села, тяжело отдуваясь.
- Значит, траур решили продлить. - женщина усмехнулась и, сразу вдруг помрачнев, спросила встревоженно:- Ахунд, а как там бейлербей, ничего.
- Если не ввяжется в драку...
Шахниса-ханум тяжело вздохнула, глаза ее наполнились слезами.
- Что будет, то и будет, - сказала она, теребя свой рукав, - на все воля аллаха!
Ибрагим-хан сидел, устремив взгляд в открытое окно, думал о чем-то. Ему видна была западная часть города, мазанки махаллы кочерли, темные кровли, дым, вьющийся над отверстиями в крышах... Женщины сушили кизяк, ребятишки стреляли в цель, несколько парней в коротких штанах состязались в метании палиц...
Направо, возле крепостной башни упражнялись с пушкой бомбардиры - все они были из рода Джаванширов; смотреть на пушкарей было приятно, и лицо хана на секунду просветлело... Выше, за крепостью, вздымались поросшие кустарниками скалы, над ними - хмурое, все в густых облаках небо...
- Ахунд! - сказал хан, отрывая взор от невеселой картины. - Надо обо всем сообщить Ираклию, пусть будет в готовности. Ты напиши ему.
- Письмо уже готово! Я вчера написал. Когда пошлете гонца.
- Немедленно! Время терять нельзя. Утром сразу и отправим! Что там ни говори, а с Фатали-ханом ухо надо держать востро! - И добавил, подумав:- Омар-хану тоже напиши, пусть и он подготовится на всякий случай.
- Будет сделано! - коротко ответил Вагиф. Взглянул хану в лицо, хотел что-то добавить, но промолчал.
"Не стоит пока, сразу все объяснить трудно".
Вагиф сидел перед изукрашенным резьбой зеркалом. Предстояло высушить хну, которую приглашенный на дом цирюльник положил ему на бороду.
- Давай мастер, начинай, - попросил Вагиф, - мне надо спешить!
Цирюльник нацепил ему на грудь красный передник и стал смачивать голову. Как все цирюльники на свете, он был человек словоохотливый, но пока еще помалкивал, не находя повода развязать язык. Потом, видно, решил, что для начала годится хна.
- Вот, ахунд, - заговорил он, - хна-то как вздорожала!.. Не думает хан принять меры. - Не прекращая смачивать Вагифу голову, цирюльник наклонился и заглянул ему в лицо. Вагиф отмолчался. Тогда брадобрей решил зайти с другой стороны.
- Сказать по правде, хоть она и дорога, да денег своих стоит! Прекрасная это вещь - хна, человек словно заново родится!..
Вагиф опять ничего не ответил. Цирюльник достал из футляра широкую бритву, принялся за бритье. Несколько раз рука у него дрогнула, и он порезал Вагифу голову. Когда он прикладывал к порезанным местам конец фартука, Вагиф вздрогнул, но и на этот раз промолчал. А брадобрею и кровь - повод для болтовни.
- Вот, порежешь, всегда кровь течет! Отцы наши говорили, это к добру!
Вагиф вынес все молча, терпеливо выслушал все изречения своего мучителя. Покончив, наконец, с бородой и усами Вагифа, цирюльник снял с него фартук и направился к двери. Но тут его осенило, он решил изречь еще несколько истин. Вагиф встал, вынул из кошелька несколько монет и, передавая их цирюльнику, сказал:
- Я не ведал того, что хна подорожала, но то, что она вещь полезная, - это мне было известно. Что из порезанного места всегда течет кровь, это ты тоже точно заметил. Но я вот что хочу еще сказать тебе:
Ты силу для меня сберег, цирюльник,
И кровь моя - тебе в упрек, цирюльник.
А бритва, что в руке твоей сейчас,
Пусть треснет вдоль и поперек, цирюльник.
Когда, расставшись с брадобреем, Вагиф вошел в соседнюю комнату, Кызханум занималась там своими волосами, поглядывая в небольшое зеркальце. В комнате стоял аромат розовой воды. Лучи солнца, падавшие из окна, тысячами бликов играли на ее свежих щеках. Черные глаза светились - то, что она видела в зеркале, наполняло женщину гордостью. Как пристали ее белым рукам янтарные браслеты!.. Вагиф стоял, скрытый тяжелой портьерой, и глядел, глядел на нее, как на ангела. Он ревновал ее к зеркалу, к окну, к солнечным лучам - ко всему на свете ревновал он свою молодую жену. Стоял, боясь шелохнуться, чтобы не вспугнуть ее, не нарушить чудесной гармонии. Но не смог справиться с собой: горечь поднялась из глубины его существа, тело содрогнулось, он глубоко вздохнул и, сделав безразличное лицо, отворил дверь. Заслышав скрип двери, женщина вздрогнула, как испуганный джейран, обернулась... Вагиф искоса взглянул на нее: это была уже совсем не та Кызханум, что минуту назад, гордая и счастливая, расчесывала перед зеркалом волосы. У нее было уже совсем другое лицо, и Вагифу больно было смотреть на нее.
- Кызханум, дай мне чуху! - дрогнувшим голосом сказал поэт, и голос его пресекся.
- Чуху. Зачем тебе чуха. Куда ты опять собрался. - голос ее прозвучал укоризненно.
- Мне нужно. К Мирзе Алимамеду съезжу.
- Вечно тебе что-то нужно! Вечно у тебя дела... Так и заболеть недолго...
Вагиф понял ее намек.
- Слушай, Кызханум, ради бога! Не лезь ты в мою жизнь, и без того тошно!.. Я ведь только попросил дай чуху. Идешь же ты в гости и иди, я ничего не говорю, и ты в мои дела не вмешивайся. Ведь я от тебя не требую ничего! Ничего, кроме приветливого обращения!
Кызханум фыркнула, вскочила с места и, достав из ниши узел, вытащила оттуда чуху с газырями. Вагиф оделся и, выходя, украдкой глянул на жену: в черных, джейраньих глазах ее блестели слезы обиды...
Три дня тому назад сыграли свадьбу, сегодня предстоял обряд открытия лица. Когда Кызханум пришла, Телли с подружками находилась за пологом, а по эту сторону полога сидели приглашенные на праздник гости. Кызханум проводили на почетное место; по лицу ее все еще заметно было, что ей не по себе.
Гостей становилось все больше. Мешетте - женщина, убиравшая новобрачную, пошептавшись о чем-то с матерью Телли, вышла. Немного погодя внесли свечу. Поставили ее на блюдце посреди комнаты, зажгли и накрыли медным тазом. На таз постелили коврик, положили тюфячки, подушки, получился красивый трон; сверху его покрыли шелковым сюзане. Гюльназ и мешетте вывели Телли из-за свадебного полога - лицо ее прикрыто было тонкой вуалью, - усадили на только что сооруженный трон. Мешетте принесла полный поднос ногула и приговаривая: "Да быть тебе плодовитой!..", - высыпала все конфеты невесте на голову. Потом вперед выскочил мальчик со скалкой в руках, один из родственников невесты. Он поддел этой скалкой тюль на невестиной голове и, схватив его, выбежал из дома. Целая ватага ребятишек ринулась вслед за ним, они схватили вуаль невесты и забросили ее на ветку плодоносного дерева.
Пока Кызханум веселилась на празднике у Телли, Вагиф проводил время в беседе с возлюбленной. Медина была вдовой военачальника, убитого в одном, из иранских походов Ибрагим-хана. Вторично выйти замуж она не захотела и жила одна, средства к жизни давало ей небольшое имение.
Бездетная, свободная, Медина могла заниматься собой, всегда была красиво одета, весела и неизменно молода, хотя тридцать ей исполнилось уже давно. Ее приветливость, гостеприимство, остроумие не могли не очаровать Вагифа. Да и лицом она была хороша. Полные, алые губы, перламутровые зубки, короткие ровные брови, живые карие глаза - все в ней было очаровательно. На редкость обаятельная женщина, Медина была к тому же умной, приятной собеседницей.
Медина, как обычно, усадила Вагифа в разукрашенном простенке.
Снова в горящее пламя меня
Ввергла разлука, моя дорогая!..
- стихами сказал он, любуясь цветущей красотой женщины.
Окно с ее стороны было открыто и Вагифу виден был зелено-желтый, отдающий багрянцем лес; окутанный синеватой дымкой, он пламенел в тумане. Вагиф перевел взгляд на возлюбленную.
- Знаешь, Медина, - задумчиво сказал он, - осенние краски леса рождают во мне какую-то светлую грусть. Все кончается, угасает, но, угасая, во всей полноте проявляет свою суть, во всем великолепии раскрывается перед миром. Высшее, последнее проявление неловеческой сущности - любовь. Иди же ко мне, дорогая!
Кокетливо склонив головку, Медина с наслаждением слушала вдохновенные слова Вагифа; стройная шея ее белела меж непослушных кудрей, улыбка трогала нежные губы.
- Но почему ты все время толкуешь о последнем проявлении. - спросила она, лукаво усмехнувшись.
Больше Вагиф уже не глядел на лес, он любовался Мединой. Женщина сидела, горделиво откинувшись на бархатную подушку; стрелы ее ресниц ранили влюбленное сердце, перед красотой этой женщины померкли бы все красавицы двора.
- Медина! - Вагиф улыбнулся. - Я говорю о последнем проявлении лишь потому, что оно более бурное, более пламенное. О молодости я не забываю. Разве мыслимо забыть весну. Но в последнем проявлении человеческой сути - обилие, полнота, щедрость, столь присущие осени! И та же грусть... Ведь за великолепием осени, за буйным торжеством красок идет седая зима и черная беспощадная смерть!..
- Ради бога, не поминай об этом! Ты здесь, здесь твоя Медина - значит, здесь жизнь!..
Вагиф попытался возразить ей, но не нашел слов и беспомощно огляделся по сторонам, как бы отыскивая их. Медина торжествующе рассмеялась и весело захлопала в ладоши.
Вагиф тоже не смог сдержать улыбки.
- Слово, что соловей... Вспугнешь замолчит!
- Вспугнешь. - удивленно протянула Медина. - Да кто я такая, чтоб пугать соловья твоих речей.
- О, ты пери! Капризная, привередливая пери! Ты бродишь в саду поэта, мешая ему петь свои песни!
- Мешаю! Только мешаю.
- Конечно нет, - с нежностью произнес Вагиф, наслаждаясь ее милым кокетством. - Ты приносишь в этот сад сладость печали, волшебство любовной тоски! Ах, Медина, я слишком отчетливо вижу лицо нашего времени! Ничто, кроме сладкозвучного нея поэзии, не может облегчить боль моего сердца, истерзанного бесчисленными заботами и тревогами.
- А пери любви. Разве она не дает тебе счастья. Забвения от мирских забот.
- Счастье. Что такое счастье. Добрая минута... Бескорыстная улыбка... Юношеская влюбленность...
- О поэт! - Медина с жадностью слушала Вагифа, но согласиться с ним не могла, - тебе ли говорить о горестях и невзгодах! Ты визирь, ты правая рука хана, опора трона!..
- Медина! - прервал ее Вагиф, - государственные дела - это всего лишь долг, служба! Жизнь сердца - не имеет к этому отношения. Сердце поэта - особый мир: его любовь - необычная любовь, слава - не просто слава, блаженство его сердца - особое блаженство...
- А кому же принадлежит это сердце.
- Сердце - одной любимой!
- Ой-ли. - Медина шутливо покачала головой. - Трудно верить мужчинам. Их сердца, словно пиалы с шербетом: переходят из рук в руки, а досыта никто из них не пьет!..
- Что значит досыта, Медина. Наслаждению, страсти, поэзии чужда сытость!
- Ах так! - Медина расхохоталась. - Мне привезли из деревни прекрасные яблоки и груши, я оставила их для тебя. Но теперь вижу, что сделала это напрасно, ты насытишься и не станет ни страсти твоей, ни стихов...
Вагиф не смог не оценить ее шутки и весело рассмеялся.
- Нет, Медина, без лакомства нам не обойтись! - сказал он, когда она поднялась, чтобы выйти из комнаты.
Одетая в алое и зеленое, средь ярких ковров и занавесей, она напоминала поэту полевой мак, трепещущий от прикосновений ветерка. Он проводил ее долгим взглядом.
Предположения и опасения, высказанные Ибрагим-ханом и Вагифом во время их беседы, не замедлили оправдаться: со смертью Керим-хана иранские ханы схватились в ожесточенной - не на жизнь, а на смерть - борьбе за власть. Самыми сильными из них были ханы из рода Каджаров. Они уже не раз, хотя и безуспешно, покушались на иранский престол. После смерти Надира Мамедгасан-хан Каджар долгое время сражался за власть с Керим-ханом Зендом и был убит, так и не достигнув цели. Сын его Агамухамед, оскопленный по приказу Адиль-шаха Афшара, вместе с братом Гусейнкулу был увезен Керим-ханом в Шираз - заложниками. Сразу же после смерти Керим-хана Агамухамед-хаи бежал из Шираза, овладел Астрабадом, Мазандараном и Гиляном и вступил в ожесточенную схватку за трон.
То, что Агамухамед захватил Астрабад, чрезвычайно не понравилось Екатерине, поскольку она давно уже решила построить в Астрабадском заливе порт - повернуть на север пути европейской торговли с Индией. Порт еще не был заложен, но ему уже было дано название - Мелиссанал.
Агамухамед-хан решил установить добрые отношения с Россией и отправил в Петербург посольство, однако посольство это принято не было. К тому времени против Агамухамед-хана выступили Муртузакулу-хан и властитель Гиляна Хидаят-хан. Для ведения переговоров об Астрабаде Екатерина направила в Астрабадский залив флот во главе с графом Войновичем. По приказу Агамухамед-хана его военачальники поначалу встретили русских дружелюбно, хорошо обошлись с ними, а потом, войдя в доверие, зазвали на берег и взяли под арест. Некоторое время пленников продержали в тюрьме закованными в цепи, потом Агамухамед приказал их освободить, изобразив дело так, будто он и понятия не имел об этом аресте. Выйдя из тюрьмы, граф Войнович тотчас-же увел флотилию в Россию.
В связи с этими чрезвычайными обстоятельствами Ибрагим-хан собрал во дворце совет, пригласив на него всех приближенных. Мирза Алимамед сообщил собравшимся о донесениях, полученных от тайных агентов, причем каждое, даже самое незначительное, сопровождал собственным комментарием.
Мирза Алимамед давно уже кончил, но никто из присутствующих не осмеливался высказать своего мнения...
Одни безмолвно перебирали четки, другие потягивали кальян.
- Ну так что же. - спросил хан, обводя взглядом высокое собрание. - Какие у кого мысли. Чувствуете, что сидим на пороховой бочке.
И опять никто не произнес ни слова. Тогда, испросив разрешения, стал говорить Вагиф.
- Да будет благополучен хан, - начал он. - Я слышал все, что сообщил почтенный Мирза Алимамед. Полагаю, что пока прямой опасности для нас нет. Сейчас самое главное - правильная, разумная политика. Фатали-хан тяготеет к России, это нам известно. Что ж, владения его достигают Дербента, и в случае чего он может рассчитывать на помощь с Севера. Мы же граничим с Ираном, и стоит Агамухамеду перейти Аракс, он может огнем и мечом пройти по землям нашего ханства - в этих условиях идти на обострение отношений было бы весьма опасно. Если Агамухамед потребует от нас подчинения, мы соберемся снова и будем решать. Пока необходимо выжидать, будучи готовыми ко всему. Таковы мои соображения.
Мысли, высказанные Вагифом, восприняты были с одобрением, все кивали, выказывая этим полное согласие.
- Беки! Скажите же и вы, какие мысли, какие тревоги тяготят ваши умы, - снова обратился Ибрагим-хан к вельможам. - Пусть не останется невысказанного!
- Что может сказать простой смертный после того, как свое слово произнес всеведущий Ахунд Молла Панах.! - с улыбкой заметил Мамедгасан-ага. - Агамухамед-хану пока что приходится туго... Если он тронется на Шираз и Исфаган, Муртузакулу-хан с помощью русских может отбить Астрабад. Так что непосредственной опасности для нас пока, видимо, нет.
Снова воцарилось молчание. Оно было нарушено кашлем Мамедгасан-аги. Он откашлялся, достал платок и, вытерев рот, спросил:
- Других новостей не имеется.
С разрешения хана ответил ему Вагиф:
- Эриванский хан обратился к пашам Эрзерума и Карса - решил рассчитаться с Ираклием. Оба паши прислали нам письма, в которых выражают мнение, что помогать Ираклию было бы позором. Мы ответили неопределенно. Ни да, ни нет. - Собравшиеся оживленно зашевелились. - Эти паши не ведают, что тут у нас происходит; при нынешних обстоятельствах рисковать нашей дружбой с Ираклием недопустимо! А эриванский хан - ну что ж! Ему хочется освободиться от дани - от тех шести тысяч туманов, которые он ежегодно вынужден отдавать Ираклию. Как говорится, козел шкуру бережет, а мясник прикидывает сколько сала будет!.. - Вагиф засмеялся. Хан тоже усмехнулся, кивнул милостиво...
В этот момент дверь нерешительно отворилась и показался юноша лет семнадцати, краснощекий, с широкими ноздрями. Это был новый писарь Мирза Джамал. Юноша поклонился, сложив на груди руки, и обратился к хану.
- Да буду я жертвой вашей, - сказал он. - Бакинский хан Хаджи Маликмамед-хан выражает желание получить аудиенцию у вашей милости.
Хан бросил на него гневный взгляд. Розовые щеки юноши мгновенно стали багровыми.
- Хаджи Маликмамед-хан.! - переспросил хан, и глаза его вспыхнули мрачным огнем. - Зять Фатали-хана.!
Все переглянулись в ужасе. Вагиф, склонившись к хану, что-то шепнул ему. Лицо повелителя несколько смягчилось.
- Пусть его отведут в дом Шахмамеда! Я пока не имею времени беседовать с ним! Завтра!..
Мирза Джамал поклонился, вытер со лба пот и, пятясь, вышел из зала.
Зима была в разгаре, снега уже выпало на пол-аршина. Хаджи Маликмамед-хана пешком привели во дворец. Целый час прождал он на ветру, на открытой веранде, пока, наконец, Ибрагим-хан велел позвать его. В комнате, куда его провели, не было никого, кроме хана и Вагифа. Встретившись впервые в жизни, все трое некоторое время молча изучали друг друга; сложные чувства выражали их взгляды. И хотя кроткий вид Хаджи Маликмамед-хана, покорное его поведение произвели благоприятное впечатление не только на Вагифа, но и на Ибрагим-хана, взгляд хана был гневен. Вагиф же, вынужденный в присутствии повелителя внешне выражать негодование, в душе только жалел этого доброго человека, никому не сделавшего зла.
- Ну, что ты хочешь.! - срывающимся от гнева голосом спросил Ибрагим-хан, даже не пригласив гостя сесть.
- Я старый человек, - начал бакинский хан, красными от мороза руками поправляя соболий воротник. - Я никому в жизни ни на волос не причинил зла. Вот я и надумал: пойду, выполню долг мусульманина. Потому что в святые места намерение имею отправиться... Решил попытаться: может примирю... Ведь то, что произошло между кубинским ханом и вашей светлостью, ханом Карабаха, это недоразумение... Мусульманам не пристало...
У Ибрагим-хана задрожали губы, он прервал гостя на полуслове.
- Кто тебя просил вмешиваться. А. Мы что тебе челом били.!
Стены сотрясались от крика Ибрагим-хана. Вагиф думал, что уже все: сейчас хан кликнет Шахмамеда и прикажет скормить незваного гостя соколам. Но Хаджи Маликмамед-хан так жалобно, так робко взывал о милосердии, что даже хан, казалось, смягчился. Несколько раз он сердито откашлялся и проговорил хриплым, сдавленным от негодования голосом:
- Знай же, хан! - в том, как он произнес слово "хан", была открытая насмешка. - Фатали неисправим в своем вероломстве. Положиться на такого вероломного человека.! Он прекрасно знает, что брат мой Мехралы - мой злейший враг, и все-таки он пригрел его у себя! Он послал войска Хидаят-хану, он сверг ширванского хана, сгоняет население новой Шемахи в старую, истязает людей!.. На днях он перешел Куру и разорил наше собственное поместье - зачем ему это было нужно. И после всего, что он сделал, ты говоришь, что я должен поверить ему. Помириться с ним! Вы решили обвести меня вокруг пальца. Для этого он и прислал тебя.
На весь дворец прогремел голос Ибрагим-хана, требовавшего к себе Шахмамеда. Тот явился незамедлительно.
- Шахмамед! - от ярости хан брызгал слюной. - В зиндан этого негодяя!
Маликмамед-хан побледнел, хотел что-то сказать, но слуги уже схватили его и потащили вон.
Туманным утром во двор к Кязыму вошел посланный из дворца.
- Кто тут Сафар. - громко спросил он. - Его во дворец требуют!
Телли к Гюльназ ткали, сидя на веранде. Услышав про дворец, Телли побелела.
- А зачем он понадобился. - заплетающимся от страха языком пролепетала она.
Парень сдвинул на затылок папаху, поскреб макушку.
- Нужно, стало быть... Где он есть-то.
- Да зачем он. - с упрямым отчаянием повторила Телли.
- Почем я знаю! Сказано: привести! - Поглядывая по сторонам, ханский нукер рассеянно скреб у себя под шапкой. И вдруг папаха свалилась с него, и спутанный клок волос упал ему на лоб. Гюльназ улыбнулась, Телли же, поглощенная тревогой, быстро встала, отряхнула пыль с шаровар и с горестным выражением на лице вышла со двора. Неподалеку от мастерской, на пустыре, Сафар строил дом: он поставил четыре столба и теперь переплетал их прутьями. Сафар спокойно выслушал жену.
- Ну чего переполошилась. Зовут, стало быть надо идти. Вернее всего опять куда-нибудь пошлют!..
Он надел куртку и вместе с нукером отправился во дворец.
На базаре собралась большая толпа. Оказалось, что дарга, обнаружив у одного из продавцов неточные весы, приказал привязать виновного к фалагге и бить его прямо тут же, посреди базарной грязи. После тридцати ударов человек потерял сознание. Ханский нукер глядел на несчастного, равнодушно почесывая макушку, ничто не дрогнуло в его лице; Сафар кусал губы, с трудом сдерживая гнев.
Не останавливаясь, миновали они многочисленные лавки; здесь торговали тканями, лекарственными снадобьями, ювелирными изделиями...
Дошли до диванханы. У ее стены, меж других казненных, томился в предсмертной муке посаженный на кол человек. Мальчишки швыряли в него каменьями, а он все отворачивал искаженное мукой лицо и повторял монотонно:
- Не... бросайте... В глаза... попадете... "Безжалостные!" - подумал Сафар, однако произнести это слово вслух не осмелился.
Нукер привел Сафара в комнату для прислуги. Человек восемь дворцовых слуг, расположившись на килиме, вели задушевные беседы. Дядька Кичикбегим тоже был здесь. Он сидел в переднем углу, скрестив ноги, потягивал люльку. Один из нукеров оживленно описывал сцену, которую видел вчера на рынке:
- Дарга кричит: "Говори, мерзавец, ты гатыг выпил.!" "Нет", - отвечает. "Правду говори, сукин сын!
Куда он девался.! Ты сожрал!" А тот упрямится. Ну дарга разозлился да как пхнет ему ножом в брюхо, гатыг во все стороны!.. Потеха!..
Сафара привели к Мирзе Алимамеду. Большая устеленная коврами комната, с выходящими на веранду окнами, помещалась на первом этаже; ниши заполнены были книгами и тетрадями. Когда Сафар вошел, Мирза Алимамед что-то писал, положив на колено дощечку с бумагой.
Сафар поздоровался, Мирза Алимамед ответил на его приветствие и указал ему место сесть. Убрал перо в пенал и окинул Сафара внимательным взглядом. Тот продолжал стоять.
- Садись же! - повторил Мирза Алимамед.
Сафар опустился на колени, сел.
- Ты хорошо знаешь Кубу, - начал Мирза Алимамед. - И хан решил дать тебе поручение... Важное поручение... Фатали-хан подтянул войска к Шемахе, видимо, у него есть какой-то замысел. Поезжай, поброди там, вызнай, сколько у них сабель, когда войско должно выступать, в каком направлении. Пойдешь под видом разносчика товаров. Купишь кой-какие товары - денег я тебе дам. Побольше толкайся среди людей. Ты понял меня. Хорошо понял. Дело очень важное! И срочное!
Мирза Алимамед подробно растолковал Сафару, что от него требуется. Товары, которыми он должен был торговать, и конь вскоре были готовы. На следующий день Сафар спозаранку снарядился в путь. Заплаканная Телли, отворив ворота, вылила вслед мужу полный таз воды, чтобы сопутствовала ему удача.
Мамед-бек уже вырос, стал взрослым, образованным юношей. У специального учителя брал уроки. В те времена обучение состояло из чтения нескольких книг. Начинали с "Череке", потом переходили к корану на арабском языке, а уж под конец читали персидских классиков. Азербайджанского языка в школах не изучали, но поскольку для Ближнего Востока это был язык международный, говорить на нем умел каждый. На азербайджанском языке существовала устная народная литература; остроумные пословицы и поговорки, прелестные сказки, задушевные лирические песни, поэтичностью своей подчас превосходившие персидскую поэзию, столь почитавшуюся в официальных кругах. У любого грамотного молодого человека имелась в те времена особая тетрадь: в нее переписывались лучшие из стихов, созданных на родном языке, прежде всего стихи Вагифа; нередко их заучивали наизусть. Как любой богатый городской юноша того времени, Мамед-бек увлекался поэзией, охотой, сказками... Примерно так же жил и сын Вагифа Касум-ага.
Наступила весна. Лед таял, и по улицам, журча, бежали потоки. Вершины гор еще прятались в тумане, но было уже тепло. После долгой, нудной зимы каждый стремился на солнышко: на веранду, на крышу, на улицу; во дворах женщины чесали шерсть.
Когда Мамед-бек и Касум-ага пришли в зорхану там уже было полно народу. Зорхана представляла собой довольно широкую крытую арену, окруженную деревянными трибунами. Юноши переодевались здесь же, на трибунах, снимали свою одежду и облачались в короткие штаны из мягкой кожи.
Мияндар - смотритель зорханы, рослый, широкогрудый, с могучими мышцами мужчина - спустился на арену и прохаживался по ней, держа в руке стрелу с колокольчиками; бритая его голова поблескивала на солнце. Музыканты с крашенными хной бородами настраивали тары и кеманчи.
Один за другим юноши вышли на арену. Раздался громкий голос мияндара, и тотчас же прозвучал колокольчик. Заиграла музыка. По знаку мияндара юноши разделились на две группы и по двое стали строиться слева и справа от него. Посреди арены сложены были похожие на скалки деревянные палицы. По знаку наставника юноши разобрали их и стали метать. Для начала брали самые легкие и, постепенно меняя, переходили к более тяжелым. Первая палица показалась Мамед-беку игрушкой. Он с усмешкой взял ее и забросил на край арены. Мияндар строго глянул на него, призывая к порядку.
По указанию наставника юноши меняли палицы, снова и снова повторяя упражнения. Потом они парами прошлись по кругу, постояли, отдохнули немного и снова стали упражняться с палицами.
Наконец с этим было покончено. Стали готовиться к борьбе - смазывать друг друга салом. Снова раздался звон колокольчика. Юноши встали в круг. Зазвучала веселая, бодрая музыка. По знаку мияндара Мамед-бек и Касум-ага вышли на середину арены.
Сначала они медленно кружили друг за другом, нараспев произнося реджас - похваляясь собственной силой и устрашая соперника; зрители, сидящие на трибунах, криками подбадривали их.
Наконец Мамед-бек, громко вскрикнув, бросился на противника, схватил его за правое запястье, рванул на себя. И снова они начали кружить по арене, все более возбуждаясь выкриками зрителей, громкой дробной музыкой и собственными угрозами. Вот они сблизились, уперлись друг в друга макушками, опять разошлись. Еще громче зазвучал реджас. Борцы сошлись, схватили друг друга за кушаки. Они старались покрепче обхватить друг друга, но тела их были смазаны салом... Попробовали другие приемы - безрезультатно. Наконец Касум-ага, улучив момент, зашел сбоку и, рванув Мамед-бека, опрокинул его на землю. Но, словно кошка, всегда падающая на четыре ноги, Мамед-бек уперся в землю руками и ногами и замер в таком положении. Как ни старался Касум-ага вывести противника из стойки, ему это не удавалось. Наконец он решил вскочить Мамед-беку на спину, но тот, воспользовавшись моментом, мгновенно перевернулся и, схватив противника одной рукой за руку, другой - за горло, прижал к земле. Он, кажется, задушил бы Касум-агу, но зазвенел колокольчик мияндара; противников растащили.
Тяжело дыша, стояли они друг против друга, грязные, потные, глаза их горели ненавистью.
Но колокольчик мияндара покончил и с этим; борцы обнялись и расцеловались. Такой был обычай, установленный в зорхане, - в сердцах противников не должно было оставаться ни злобы, ни ненависти.
Мамед-бек и Касум-ага освободили арену, следующая пара начала борьбу.
Часа через два, выйдя из зорханы, Мамед-бек собрал вокруг себя приятелей.
- Ребята! Двинем вечером на Куру!
- Правильно! Едем! - поддержало его несколько голосов.
- Да разве сейчас время. - одиноко прозвучал чей-то нерешительный голос... - Реки разлились...
- Помалкивай! - презрительно бросил Мамед-бек. - Неужели разлива побоимся.! Ну кто как хочет, а я не баба, чтобы дома сидеть!.. Беру с собой вечером нукеров и еду!..
- И я поеду!
- И я!!
- Вот это дело! - весело бросил Мамед-бек, лихо двинув на глаза высокую белую папаху. - Только смотрите - не спасовать! Сразу после вечернего азана буду ждать у крепостных ворот, чуть выше кладбища. Уговор - дома ничего не говорить, отправимся в Кягризли, в мою деревню, погостим там денек-другой, шашлычком побалуемся, а потом переправимся через Куру и в Ширван! А там уж разгуляемся - потешим свою душеньку! Пусть знают, каких сыновей рожают женщины в Карабахе!
Слова Мамед-бека пришлись по душе его приятелям. Каждому не терпелось помахать саблей, показать удальство и смелость.
В тот же вечер, как только луна скрылась в облаках, шестнадцать всадников выехали из крепости и по Кяхратской дороге стали спускаться в долину.
Сафар возвратился из Ширвана через пятнадцать дней. Он обернулся быстро, потому что скакал без остановок: стоило его коню притомиться, старшины и мелики тотчас давали ему другого - таков был приказ хана.
Прибыв в Шушу, Сафар, не медля, отправился во дворец. Мирза Алимамед тотчас принял его, отложив все дела.
- Ну, удалец, с какими вестями прибыл.
- Ага! Вести такие: у Шемахи стоит огромное войско. По дорогам не пройти, не проехать - все заполнили конные, в деревнях ни одной папахи - всех мужчин забрали. В тот день, как мне приехать, Тарги Шамхал привел восемь тысяч лезгин. Удальцы - ничего не скажешь - соколами смотрят!
- Хорошо, но почему он не выступает, раз собрал такое войско.
- Говорят, припасов маловато. Послали ширванского хана по деревням - добывать. А люди не отдают, прячут. В одной деревне упали старосте в ноги: "Смилуйся, не забирай семена! Чем сеять будем.!" А тот отобрал человек десять, привязал их к стене, а головы - к буйволиным упряжкам, - те рванулись, головы прочь от тела!.. Своими глазами видел!
- Ну и что, боязно было смотреть. - удивленно спросил Мирза Алимамед.
- Нет, ага. Боязнь мне неведома. Но когда над людьми, над живыми людьми, этакое лиходейство!.. Не терпит мое сердце!..
Мирза Алимамед исподлобья глянул на Сафара.
- А самого Фатали-хана ты не видел. - помолчав, спросил он.
- Нет. Он, сказывали, в Дербенте. Из Аждарханы корабль прибыл с артиллерией, принимать ее поехал. Они, говорят, русским сальянскую рыбу продали, а те им оружие.
Мирза Алимамед молчал, думал. Потом, словно очнувшись, задал Сафару еще несколько вопросов и отпустил отдыхать.
Когда Мирза Алимамед поднялся наверх, у хана были Вагиф и Мамедгасан-ага, Алимамед-ага сообщил о возвращении лазутчика и передал хану все, что услышал от Сафара. Хан слушал молча, не перебивая, но губы у него подергивались.
- Войска Ираклия уже миновали Гянджу, - сказал Вагиф, пытаясь хоть несколько унять гнев хана. - Мы увеличили численность своего войска на Куре. Следует, мне думается, направить туда Мамедкулу-агу с артиллерией. Десять тысяч мы выставим, пять приведет Ираклий - Фатали не сможет перейти Куру!
- Ты полагаешь, Фатали не одолеет пятнадцати тысяч. - уже несколько спокойнее спросил Ибрагим-хан.
Вагиф улыбнулся.
- Не одолеет, хан, да буду я жертвой твоей! Сам не одолеет. Он только на русских и надеется. Не зря же он направил сюда этого Хаджи Маликмамеда. Но я опасаюсь, что, если дела у него примут несколько иной оборот, Агамухамед-хан улучит момент и начнет жечь наши деревни!..
Опустив на бороду мундштук кальяна, хан внимательно слушал Вагифа.
- Ну, хорошо, что же ты советуешь.
- Мое мнение прежнее, - спокойно сказал Вагиф. - Но то, как вы обошлись с Маликмамед-ханом, я думаю произвело на Фатали весьма неблагоприятное впечатление. Посол неприкосновенен...
Вагиф не стал продолжать, ибо знал, что сказанного и без того достаточно, чтобы хан заупрямился.
Ибрагим-хан чувствовал, что допустил ошибку, но не хотел признать ее. "Если я выпущу этого юродивого, - лихорадочно работала его мысль, - Фатали решит, что я испугался. И все равно это ничего не изменит. Нет, я соберу все силы и двинусь на него! Я должен опередить Фатали!"
Все молчали. Зловещая улыбка тронула губы повелителя.
- Я сам выступлю против Фатали-хана. Я покажу ему! Отца его подниму из могилы!
В тот же день на улицах города забили барабаны, заиграли военные трубы. Ко всем старшинам и меликам разосланы были гонцы с приказом выставлять конников, собирать и везти припасы. Вся земля между Курой и Араксом заволновалась, тронулась с места, двинулась на Ширван. Тысячи людей, оторванных от полей и пашен, отправились в поход за смертью.
Соединив с войсками Ираклия, которых привел его сын Георгий, своих пять тысяч воинов, набранных большей частью в Казахе и Шамседдине, Ибрагим-хан направился к Куре. Здесь, расположив отряды вдоль берега, он отправил в разведку Сафара. Тот переправился через Куру как только стемнело и вернулся под утро. Он привез весть, что три тысячи лезгин под командованием Шамхала быстро движутся к Куре. Ибрагим-хан привел войска в боевую готовность.
Стояло ненастное, холодное утро, ветер резал лицо. Средь прибрежных камышей и кустарников то там, то тут торчали папахи - это сидели в засаде воины Ибрагим-хана. Стрелять было запрещено.
Подойдя со своими частями к Куре, Шамхал огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, приказал начать переправу. Когда его конники были на середине реки, с противоположного берега началась пальба. Лезгины смешались... Шарахались раненые лошади, падали с седел всадники, а части все подходили и подходили... Кое-как Шамхал повернул конников, и, давя друг друга, они начали в панике отходить. И тут из засады выскочили карабахцы и грузинские воины. Засверкали сабли, рубя отступающих лезгин. Ударила артиллерия - все вокруг заволокло пороховым дымом... Ибрагим-хан на коне, размахивая саблей, сам бросился через Куру, тысячи всадников ринулись за ним.
Отступающих преследовали долго. Вагиф следом за Ибрагим-ханом скакал по усыпанному окровавленными: телами полю; время от времени ему становилось так тяжело, что он вынужден был хвататься за гриву коня - сердце сжималось от невыносимой острой боли...
Компания Мамед-бека подъезжала к Кягризли. Весна была в разгаре: луга уже зеленели, распустились фиалки, деревья стояли в белом и розовом цвету, нарядные, как невесты. Словно подвешенные на солнечных лучах, в воздухе вились тысячи пчел, рождая волшебную мелодию. Торжествовала земля, радостно сияло небо, и только люди оставались печальными, безучастными к этой красоте. Мужчины уже год как на войне, кто убит, кто изуродован, вся тяжелая работа на женщинах, а старшина знает одно - налоги требовать.
Мамед-бека встретили в деревне вроде бы приветливо, но про себя каждый думал: "Пронеси аллах! Пока что от этих ханских сынков никто добра не видел!.." Впрочем деваться было некуда, оставалось лишь полагаться на судьбу.
Старшина, прослышав о приезде Мамед-бека, бросился навстречу, сам ввел его в господский дом и, приложив руку к жирной груди, с трудом сгибаясь от тучности, сказал:
- Я твой слуга! Приветствую тебя в твоем доме. Счастлив служить тебе и твоим гостям!..
Через минуту веранда в двухэтажном доме была застелена коврами, молодые беки, вымывшись у колодца, удобно расположились на них. Коней развели по дворам - по одному на крестьянский двор; старшина послал людей по деревне - собирать "гостевые".
- Ну, ребята, - сказал Мамед-бек, с гордостью оглядывая цветущие сады, - как вам мое имение.
- Замечательно! Чудо. Просто рай!.. - послышались восторженные голоса.
Мамед-бек прищурил светлые глаза.
- Подождите, я вам еще не такое покажу! - и он причмокнул губами.
Нукеры поспешно разводили в саду костер, беспрерывно дуя в огонь и то и дело вытирая слезящиеся глаза полами рваных архалуков. Поодаль свежевали только что заколотого барашка, у колодца мыли зелень. Женщина, закрытая яшмаком, расстелила скатерть, положила на нее чурек, овечий сыр, гатыг...
- Ну, ребята, с богом! - скомандовал Мамед-бек и протянул руку к угощению; гости последовали его примеру.
Старшина, распоряжавшийся неподалеку от веранды, то и дело подходил к господину и тянул умоляющим голосом:
- Ради аллаха! Не набивайте вы себе животы кое чем - сейчас мясо будет готово!
И правда, садж уже стоял на огне, и нукеры клали на него куски жирной баранины. Гости, порядком проголодавшиеся в пути, потягивая носом, с наслаждением слушали, как шипит мясо. Скоро оно было поджарено, его залили гатыгом и подали. Принесли стаканы, наполненные свежей водой из кягриза.
Перед верандой толпились оборванные ребятишки. Жадными глазами глядели они на угощавшихся господ. Старшина с бранью стал разгонять их.
- Не надо! - Мамед-бек покачал головой. - Пускай стоят! - и он бросил вниз несколько костей.
Голодные ребятишки мигом похватали их. Те, кому не повезло, налетали на счастливчиков, пытаясь отнять добычу; схватившись не на жизнь, а на смерть, мальчишки катались по земле, а Мамед-бек снова и снова бросал им кости и до слез хохотал над этим зрелищем.
Наконец с едой было покончено; старшина принес несколько мутак, и гости расположились отдохнуть.
Приезд молодого господина был старосте очень кстати: люди его обшаривали дом за домом, отнимая "для гостей" все, что можно; то и дело слышалось всполошенное кудахтанье кур, крики и проклятия женщин.
Когда гости проснулись, солнце еще стояло высоко. Молодые беки спустились к воде, напились и отправились побродить по деревне.
- Посмотрим, может что и приглянется!.. - Мамед-бек подмигнул приятелям.
Но что там могло приглянуться... В беспорядке разбросанные бедные хибарки, за ними кучи высушенного кизяка... Женщины, старики... Все в изношенной, линялой одежде... Встретились им несколько человек с отрезанными ушами и носами. За гостями бежала стайка ребятишек, их становилось все больше и больше...
Гости вышли за деревню. Несколько девушек с кувшинами на плечах шли за водой к кягризу. Одна из них, в сдвинутой на бок чалме, рассказывала что-то подругам. Вдруг она обернулась, взгляд ее встретился с взглядом Мамед-бека, и щеки девушки заполыхали огнем. Но и Мамед-бека пронзил ее быстрый взгляд. Он тихонько пошел следом, любуясь тонким станом, загорелыми, стройными икрами, длинными девичьими косами, на концах которых позвякивали серебряные монеты.
Заметив, что молодой бек преследует их, девушки притихли. Подошли к кягризу, спустились, стали набирать воду. Мамед-бек стоял в сторонке, не отрывая глаз от той, что нарушила покой его сердца. Улучив момент, спросил трепетно:
- Как тебя зовут, девушка.
Красавица молчала, устремив взгляд в землю. Время от времени она нерешительно поднимала голову, но, встретив страстный взгляд Мамед-бека, смущенно отворачивалась.
- Как твое имя. - настойчиво повторил юноша.
Девушка метнула на Мамед-бека испуганный взгляд.
- Айша! - вымолвила, и голос ее пресекся. Она стояла вся красная от стыда.
- Чья ты.
- Дочь мельника Османа.
- Пойдешь за меня. - жарко проговорил Мамед-бек. - Хочу чтоб женой моей была! - Он горделиво выпрямился, положив руку на рукоятку кинжала, ждал ответа.
Девушки переглянулись. Айша еще больше покраснела, смущенно улыбнулась и, поставив на плечо кувшин, поспешила прочь от колодца.
Девушки торопливо возвращались в деревню, а Мамед-бек стоял, прислонившись к дереву, и с тоской глядел им вслед.
- Надо же! - сказал он и вздохнул. - Обворожила, проклятая! Душу из меня вынула!
- Зачем же так, ага. - с хитрой улыбочкой спросил старшина. - Девка того не стоит, чтоб из-за нее душу терять! Пожелай только, любая будет к твоим услугам! Но Мамед-бек вернулся в деревню притихший, задумчивый. Старшина все юлил, все увивался вокруг него.
- Ага! Да ты только прикажи, тотчас пойду и посватаю! Правда, отец у этой красотки упрям малость...
Ну да и это не беда - добром не отдаст, ему хуже, увезем ночью и вся недолга!
Мамед-бек сидел у моста, отмалчивался... И приятели его приуныли, молчали, обхватив руками колени, глядели на воду. Один старшина, стремясь выказать свою преданность, говорил без умолку, то и дело прикладывая к груди руки.
- Ну виданное ли дело, ага. В кои-то веки ты к нам пожаловал, да чтоб уехал с тяжелым сердцем.! Не хорошо это! Разреши, потолкую с ее отцом!
Мамед-бек поднял на него глаза, взглядом дал знак, что согласен. Старшина сразу понял его, готовно прижал руки к груди и исчез.
Дома он отца Айши не застал, поспешил на мельницу. Под ивой, на берегу арыка, сидел человек с густой проседью в бороде; он только что вымыл ноги. Это был мельник. Когда старшина приблизился, мельник не вскочил, не бросился ему навстречу, лишь морщинистое лицо стало чуть радушнее.
- Садись! - сказал он, ответив на приветствие старшины.
Тот сел.
- Вот шел мимо, дай, думаю, зайду погляжу, как он там... - начал старшина гораздо ласковее, чем говорил обычно. - Что, думаю, поделывает...
- А что можно делать.... Вот, говорят, молодой бек приехал. За "гостевыми" пришли, полмешка муки как не бывало... - Мельник подвернул до колен свои рваные шаровары и окинул взглядом гостя: большое толстое его тело, одутловатое красное лицо... - Чем хочешь, тем теперь и кормись!.. Ты ведь знаешь, я хлеба не сею, только что за помол получу. Едоков семь душ...
- А я с доброй вестью к тебе, - с улыбочкой прервал его старшина. - Больше печали не будешь ведать!
Мельник окинул старшину недоверчивым взглядом - неоткуда было ждать ему добрых вестей.
- Сам господин наш, Мамед-бек, сватом меня к тебе прислал! Айшу твою у колодца углядел...
- Старшина! - прервал его мельник, и в голосе его отчетливо слышен был гнев. - Ты лучше меня знаешь - господин нам не ровня и не быть ему моим зятем! Мне такое дело не подходит! - Он мрачно оглядел старшину и повторил твердо:- Не ровня мы с господином!..
Старшина пустил в ход свой сладкий язык. Но как он ни расписывал, как ни соблазнял мельника рассказами о том, какая жизнь ожидает Айшу в бекском доме, мельник не уступал.
- Да ведь тебе-то тоже выгода будет! - продолжал убеждать его старшина. - Податей не платить - семья в достатке будет! Припеваючи заживешь!..
Мельник слушал, молчал. Наконец ему это надоело, он положил старшине руку на плечо и сказал:
- Вот что, браток, ты знаешь, у меня пять дочерей. Сыном бог не наградил. Вот я и думал: выдам Айшу за хорошего парня, станет он хозяином мельницы, и как придет время в землю ложиться, знать буду, что сына на этом свете оставил, будет кому о дочках моих позаботиться. А бек что. Мне с ним в одной упряжке не ходить!.. Понял. Ну и все, давай эти речи кончим!
Как ни распинался старшина, переубедить мельника ему не удалось. Он наперед знал, что к мельнику и на козе не подъедешь, и не больно-то на него рассчитывал, и все-таки, окончательно потеряв надежду, мысленно обругал упрямца меднолобым.
Мельник Осман родом был из Ширвана; в один из своих набегов Мехралы-бек пригнал его сюда в числе других пленников; домишко Османа был среди первых построек, выросших возле кягриза. Нравом Осман заметно разнился от соседей, человек он был решительный, твердый, из тех, у кого слово с делом не расходится; в деревне его прозвали "Осман-упрямец". Все это старшине было доподлинно известно, а потому он не стал больше тратить слов, однако, явившись к молодому беку, твердо сказал ему, чтоб не терял надежды.
Так прошло три дня. Старшина из кожи вон лез, чтобы развлечь молодых гостей. Каких только затей не устраивал - и охоту, и всякое другое, а сам тем временем направил к мельнику деревенских стариков. Но и ходатайство аксакалов не помогло, упрямец стоял на своем. Что тут поделаешь. Старшина велел схватить девушку у колодца да и увезти - тем дело и кончилось.
Разбитый Ибрагим-ханом на Куре, Фатали-хан не успокаивался - требовал выдачи Хаджи Маликмамеда и спешно накапливал войска. В августе  года Фатали-хан с десятью тысячами лезгинских всадников снова начал продвигаться к Куре. Однако, не получив вовремя жалованья, лезгины-наемники разбежались по домам.
В конце осени стало известно, что в Кубе опять неспокойно. Сафар разведал, что там сосредоточено восьмитысячное войско. Мирза Алимамед, получив эти сведения, сообщил их Вагифу, тот - Ибрагим-хану.
- Хан, - с присущей ему мягкой настойчивостью заговорил Вагиф, - преданность моя известна тебе. Для величия и благополучия твоего и твоего ханства я делаю все, что в слабых моих силах. Люди, познавшие науку жизни, искушенные в делах государственных, давно уже пришли к такому выводу: "Друга привечай, врага выпроваживай!" Владыки, не желавшие прислушиваться к советам умудренных, всегда оставались в накладе. Послушай же моего совета! Держать огромное войско слишком тяжко и для казны и для народа. Не лучше ли поискать других путей... Нам нужно обмануть Фатали, превзойти его в хитрости.
Хан молча покусывал губы, глаза его налились кровью, однако возразить Вагифу было нечего - это он понимал.
- Хорошо, что же делать. - спросил он срывающимся голосом.
- Прежде всего то, на что я уже не раз обращал внимание хана. Нет никакого расчета и дальше держать в тюрьме Хаджи Маликмамед-хана. Его надо освободить, а Фатали припугнуть...
- Как. - нетерпеливо прервал его хан.
- Надо предупредить кубинского хана, что, если он не угомонится, мы объединимся с Агамухамед-ханом - камня на камне не оставим в его владениях!..
- А Фатали поверит.
- Заставим поверить. Неплохо было бы также войти с ним в родство... Если одна из сестер Фатали поселится в гареме хана, это отнюдь не повредит делу...
Ибрагим-хан начал остывать, слушал с интересом. На мгновение резкие черты его смягчались, словно затуманенные негой страсти... Потом хан вдруг снова нахмурил брови - какая-то новая мысль придала его лицу зловещее выражение.
- Ну, а что ты скажешь насчет гянджинского Мамеда. - насмешливо спросил он, имея в виду ослепленного им хана Гянджи.
- Мамед понес заслуженное наказание. Того, кто осмеливается перечить хану, возмездие не минует... Но его семья... Чем провинились беспомощные женщины, дети. Хан всегда был милосерден к слабым. И аллах благословляет его за это, даруя богатство и непобедимость. Семья Мамед-хана в беде, они ждут помощи от хана Карабаха, в щедрости не уступающего Хатамтаи!..
- Ну хорошо, хорошо! - Хан смягчился окончательно. - Скажи Шахмамеду, пусть распорядится... - Он вдруг улыбнулся какой-то своей мысли и с довольным видом начал поглаживать бороду.
Хаджи Маликмамед-хан был выпущен из зиндана в тот же день. Многие месяцы не знавший ни бани, ни ножниц цирюльника, арестант весь оброс - волосы свисали ему на плечи, борода закрывала грудь, к тому же он обовшивел. Вагиф отправил беднягу в баню, приказал обрить, привести в порядок его бороду, дал теплую одежду.
Зима была в разгаре. Дороги замело снегом, тропинки сковало льдом - сообщение с Агдамом прекратилось. Немало уже насчитывалось жертв: люди замерзали в пути или срывались в пропасть с обледенелых троп. Ехать было немыслимо, и Вагиф пригласил бакинского хана к себе - погостить, пока не откроется перевал.
После долгого пребывания в темнице Хаджи Маликмамед-хан похож был на скелет, обтянутый кожей. Но, несмотря на все страдания, он не потерял веры и по-прежнему уповал на мудрость всевышнего.
- Значит мне предначертано было терпеть эти муки, - смиренно сказал он Вагифу. - От судьбы никуда не скроешься!
С сочувственной улыбкой слушал Вагиф этого мягкого, доброго, глубоко верующего человека. Спорить с ним не хотелось. И все-таки он спросил:
- Хан, но ведь человек - разумное, сильное существо. Аллах дал ему рассудок, дал волю. Что может сделать всевышний, если ты не желаешь пользоваться его дарами, если отринул их.
- Ничто не происходит без соизволения аллаха, - повторил Хаджи Маликмамед-хаи непреклонно и твердо. - Совершается лишь то, что должно свершиться. Люди отвернулись от аллаха, и в наказание им всевышний создал тиранию. Вот мы и терпим муки. Ты ученый муж, ты мудр, сведущ в науках, в истории человеческой, и тебе, конечно, известен случай с той птицей, что, не ко времени сбросив оперение, осталась вдруг обнаженной, беззащитной пред холодами. Но приказал аллах: не быть зиме! И не выпал снег, и было тепло, как летом: и тепло стояло до той поры, пока малая птаха эта не оперилась вновь... Разве земные повелители, чтущие шариат, могут совершить хоть что-нибудь подобное.! Нет, ахунд, занятые мирскими заботами, обольщенные мирскими соблазнами, мы по уши погрязли в грехах. Там, в тюрьме, я дал обет: как только приду в Баку, откажусь от престола, уйду в Мекку и буду служить лишь аллаху...
Хан умолк, смиренно перебирая четки. С мягкой усмешкой смотрел Вагиф на этого чистого сердцем человека, размышляя над его словами...
Прошло три дня, погода смягчилась. Хаджи Маликмамед-хану дали коня, двух нукеров в сопровождение, и он отправился в путь. Освобождение его лишило Фатали-хана хорошего предлога снова двинуться на Карабах. Ни один из его единомышленников, ни ширванский хан, ни Шамхал не пожелали понапрасну проливать кровь.
Был морозный вечер. Снег, сыпавший всю ночь, утих, луна заливала все вокруг перламутровым призрачным светом. Дома сидеть не хотелось.
- Кызханум! - Вагиф обернулся к жене, расположившейся против него у камина со спицами и чулком в руках, - собирайся, пойдем к хану в гости!
Не вынимая спиц, Кызханум молча сложила вязанье, поднялась и вышла из комнаты. Слуга принес Вагифу верхнюю одежду, папаху. Минут через пятнадцать они были готовы. На Кызханум был подбитый мехом бархатный кафтанчик, на ногах - короткие, подвязанные у колен чулки. Голову украшала чалма из шерстяной ткани. Вагиф облачился в соболью шубу.
Они вышли. Ярко светила луна, но тем не менее их сопровождали два нукера с фонарями: один - спереди, другой - сзади.
Во дворце они разошлись в разные стороны. Кызханум отправилась к женщинам, Вагиф - в зимние покои хана. Потрескивая, горел камин, бросал отблески на приглушенные полумраком стенные росписи, на пестрые ковры и гардины. По обе стороны от камина, в нишах, сияли вставленные в подсвечники свечи.
Ибрагим-хан, облокотясь на шелковые подушки, играл с Агасы-беком в "чашечки". Чуть поодаль стоял молодой нукер - прислуживал. Игра была не из мудреных: на луженый поднос опрокидывалось двенадцать чашек, под одной из них спрятано было кольцо. Задача состояла в том, чтоб угадать эту самую чашку. Когда Вагиф вошел, прислужник только что расставил чашки; играл хан, он медлил поднять руку. Хотел было уж взять одну из чашек, но увидел Вагифа и опустил руку.
- Ну, ахунд, ты вовремя явился! Я тут коменданта на петуха посадил! - хан рассмеялся довольный. - Везет мне сегодня!.. С первого раза накрываю!
Вагиф сел на указанное ему место у камина. Хан весело взглянул на него и снова принялся за игру.
- Ну, Агасы-бек, будешь знать, как со мной связываться! Это тебе не Алимамед!.. Вот, гляди! - и хан смело поднял одну из чашек, полукругом выстроенных на подносе. Кольца под чашкой не было.
Агасы-бек невольно улыбнулся. Хан, несколько обескураженный, поднял чашку, стоявшую на другом краю подноса, кольца опять не оказалось. У повелителя Карабаха начал подрагивать подбородок, - и Агасы-бек притих. Хан резко взмахнул рукой, потянулся к третьей чашке. Агасы-бек побледнел, он страстно желал, чтоб злополучное кольцо хоть на этот раз оказалось под чашкой. Но, словно назло ему, кольца снова не было. Хан отшвырнул чашку и обернулся к слуге.
- Иди сюда! Собери все это! - голос его звучал зловеще.
- Хан, - начал Вагиф. - На днях мне довелось увидеть прелюбопытную книжицу. В ней описывается прошлое этих мест. Ты ведь знаешь, я любопытен до таких вещей...
Хан, казалось, заинтересовался, гнев его вроде бы стал утихать. Вагиф, мгновенно уловив это изменение, быстро продолжал:
- Лет за тысячу до хиджры здесь, на земле Карабаха, жили огнепоклонники. Потом туранские племена, преодолев Вал Искандера, нахлынули со стороны Дербента и разграбили страну. Ирано-туранская война, описанная в "Шахнаме", протекла именно здесь, в междуречье Куры и Аракса. Многое повидала наша земля...
Поняв, что опасность миновала, Агасы-бек облегченно вздохнул, выпрямился и, выпятив неширокую, но крепкую грудь, решился вступить в разговор.
- Вашей милости известно, что, когда покойный Панах-хан ходил на Фатали-хана, я был ранен и несколько недель пролежал в Ардебиле. Присматривать за мной тамошний бейлербей поручил одному дервишу. Это был очень старый шейх, день и ночь проводил в молитвах. И лекарь был искусный, умело лечил мою рану. Бывало покончит с молитвой, садится у постели и начинает рассказывать... Он говорил, какая огромная страна была Аран. Столицу имела в Гяндже. На погибель этому прекрасному краю аллах создал ядовитых гадов - все здесь кишело змеями...
- Ну, а армяне в те времена где обитали. - спросил хан, совсем уже успокоившись.
- Армян здесь тогда еще не было, - объяснил Вагиф, - они пришли много позднее. - Здесь, в горах, они спасались от Чингиз-хана и от Тимурленга. Ведь армянские поселения так и называются: "сыгынак" - убежище... Армяне многое испытали, хлебнули горя, тяжелая судьба у этого народа...
Разговор становился все оживленнее. Хан слушал с интересом, - он узнал немало такого, о чем доселе ему не приходилось слышать. Кончились рассказы об истории края, пошли басни, присказки, всякие забавные приключения... Вагиф стал рассказывать о том, как вскоре после переезда в Карабах они с Ханмамедом и еще несколькими приятелями собрались погулять по окрестностям...
- Молодые мы тогда были, и вот захотелось нам в Топхану наведаться. Стали в путь снаряжаться. Денег у Ханмамеда нет. Я ему говорю, ничего, мол, обойдемся, ты возьми из еды что-нибудь: масла, яиц немного... Ушел Ханмамед за провиантом и пропал, нет как нет. Послали меня за ним. Прихожу, вижу, мать его возле тендира усадила, сама чуреки лепит, а он их печет, следит, чтобы зарумянились. Стою я в сторонке, гляжу на Ханмамеда. Вдруг вижу: масло у него из-под пояса течет!.. Ну что ты скажешь! Увидела мать, - а она не знала, что мы ехать собрались, - он ведь потихоньку хотел: "Ах ты, - кричит, - такой-сякой, мало того, что масло своровал, вон куда спрятать исхитрился!.."
Треснула его со злости по голове, а у того из-под шапки как потечет - в шапку-то он яйца спрятал.
Хан покатывался со смеху. Агасы-бек тоже нет-нет да и вытирал выступившие от смеха слезы на глазах. В самый разгар веселья вошел слуга и поставил перед гостями яблоки, груши, гранаты, айву... Все это прислали из деревень - сады были обложены налогом в пользу хана.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Вести, поступавшие с севера, вызывали во дворце большое волнение. Согласно донесению из Тифлиса, русские войска, размещенные на Северном Кавказе, сосредоточились сейчас у Кызлара. Фатали-хан то и дело переправлялся через Куру и грабил карабахские деревни. Непрекращающиеся в Иране междоусобицы давали себя знать и здесь, по эту сторону Аракса. Ибрагим-хан вынужден был заняться усилением гарнизонов крепостей и держать войска на Куре и Араксе. В самом ханстве тоже не было мира: армянские мелики и духовенство то и дело открыто выражали недовольство.
Хан вызвал к себе шурина своего Джумшуда. Когда тот, насмерть перепуганный, явился во дворец, Ибрагим-хан сидел погруженный в глубокое раздумье, при нем был Агасы-бек. Джумшуд поклонился, приветствуя хана, тот не ответил на приветствие. Некоторое время гость молча стоял перед ним, наконец, хан смерил шурина гневным взглядом и бросил:
- Садись!
Гость сел.
- Ты армянин, я мусульманин, - заговорил хан тоном, не предвещавшим ничего хорошего, - видел ты от меня когда-нибудь зло.
- Избави бог! - смиренно ответил Джумшуд. - Только почет и уважение.
- Сколько лет твоя сестра в моем гареме, слышала ли она от меня хоть одно грубое слово.
- Избави бог!
- Может, я или мой отец отца твоего когда-нибудь обижали.
- Нет и нет, да продлит всевышний твою жизнь! Ни от родителя твоего хана Панаха - царство ему небесное! - ни от тебя самого никогда не было нам обиды!
- Тогда чего ж они от меня хотят, эти ваши мелики.! Иса, мелик Дызака, учинил бунт! На что он надеется. Не ведает, неразумный, что для меня изничтожить десять, сто таких, как он, все равно, что воды хлебнуть!
- Конечно... - чуть слышно проговорил Джумшуд. - Но эти четверо безрассудных, они и с моим отцом вечно враждовали... Взбесились они!
- А взбесившимся ломают шею, - сказал Ибрагим-хан, все больше и больше распаляясь. - Мой отец из голов таких же вот бешеных минарет в Хаджине построил, да видно не на пользу наука!
Ибрагим-хан поднес мундштук к злобно поджатым губам, затянулся разок-другой и уже спокойнее продолжал:
- Мы намеревались жить в мире, потому я и взял в жены твою сестру, пусть, думаю, родство укрепит нашу дружбу... А выходит, на словах - одно, а на деле - другое! Вас, армян, во всем моем ханстве шести тысяч не наберется - мигни я только, мокрого места от вас не останется!
Хан умолк, занялся кальяном. Потом вдруг вынул изо рта мундштук. Рука его задрожала, дрогнул подбородок.
- Агасы! Немедленно отправь в Дызак три сотни конников! Схватить этого собачьего сына Ису и повесить! Не затем я его старшиной поставил, чтоб он смуту чинил! Дом, хозяйство - все сравнять с землей! Чтобы камня на камне не осталось.
- Будет исполнено! - и, пятясь задом, Агасы-бек поспешно вышел из комнаты.
Джумшуд побледнел: нет ничего мучительнее, чем остаться наедине с разгневанным повелителем. К счастью, хан отпустил его...
- Можешь идти, - сказал он. И когда Джумшуд поднялся, добавил несколько мягче:- Иди и скажи своим армянам, чтоб получше ворочали мозгами! Пусть по одежке протягивают ножки!
Джумшуд вышел на веранду; только тут смог он, наконец, вздохнуть свободно.
Оставшись один, Ибрагим-хан долго не находил себе места: то вставал, то садился, скрестив ноги, то становился на колени, то, расправив тюфячок, снова скрещивал ноги. Нукер, стоявший у дверей, вдруг кашлянул. Хан обернулся, смерил его удивленным взглядом.
- Другого места не нашел кашлять.! Иди, позови Шахмамеда!
Тот побелел, услышав это имя, и бросился перед ханом на колени.
- Смилуйся, милосердный хан! Прости меня! Отпусти мне мою вину!
Хан недоуменно смотрел на распростертого перед ним на ковре слугу. Тот, рыдая, продолжал умолять о пощаде.
- Тьфу, дурень! - хан усмехнулся. - Шахмамед мне совсем для другого надобен!
Нукер поднял голову, взглянул на хана, еще не веря в спасение...
- Да буду я жертвой твоей! - радостно воскликнул он и исчез.
Вскоре явился Шахмамед. Гримаса отвращения исказила лицо Ибрагим-хана. Хан морщился всякий раз, когда видел этого до безобразия некрасивого человека.
- Дошло до меня, - начал хан, - что твой братец опять проявил геройство.
Зная, о чем идет речь, Шахмамед, мгновенно вспотев от стыда, молча опустил голову.
Вошел Вагиф. Он сразу оценил положение.
- О Ханмамеде речь. - спросил он непринужденно. - Да, хоть он и старинный мой приятель, а прямо нужно сказать - трусоват!
- Ты иди теперь, - сухо сказал хан Шахмамеду, - и прикажи, чтоб позвали твоего брата.
Шахмамед согнулся в поклоне, вышел.
- Ну вот, ахунд, ты всегда твердишь - добром, добром!.. - хан обернулся к Вагифу, и лицо его приняло жестокое выражение. - А армяне опять бунтуют. Один перерезал дорогу на Баллыдже, грабит всех подряд, другого в гачаги потянуло!.. Осмеливается выступать против самого хана!
- Это все мелики орудуют... - задумчиво произнес Вагиф. - Они народ баламутят, от дела людей отбивают. Думают, армяне по их слову сразу так и подымутся против нас!.. Не могут уразуметь, что несбыточное это дело!..
Хан сообщил, что послал в Дызак карателей...
- Что делать! - огорченно сказал поэт. - Значит, у вас не оставалось иного средства...
Они замолчали. Вдруг дверь распахнулась, и в ханские покои вбежала беленькая светлоглазая девчушка лет шести. Она подбежала к хану и замерла, прижавшись к его груди. За дверью послышался женский шепот: женщина о чем-то просила нукера, стоявшего у дверей; тот вошел в комнату и направился к ребенку - увести.
- Постой, - сказал Вагиф, ласково глядя на малышку. - Пусть побудет с нами. - А ну-ка, Агабегим-ага, иди к дяде! Иди, иди!
Девочка весело поглядывала на Вагифа, обнимая ручонкой отцовскую шею.
- А знаешь, дядя, - сказал хан, - целуя русую головку, - моя дочка тоже стихи знает!
Агабегим-ага, застыдившись, прижалась к отцовской груди.
- Ну, что ж, пусть почитает, послушаем! - ласково сказал Вагиф. - Только она, наверное, не знает!..
- Нет, знаю! - девочка недовольно взглянула на Вагифа.
- Тогда читай! - сказал хан и что-то прошептал дочке на ухо. Та выпрямилась и, глядя на оконную решетку, начала смело звонким, чистым голосом:
Мне порезал ручку нож,
С костяною ручкой нож,
Сала мне кусочек дайте,
А еще платочек дайте -
Сало к ране приложу,
Да платком перевяжу.
А платок в суме верблюда,
А верблюд вдали отсюда,
По дороге он бредет,
На дороге гололед.
Близ дороги сад цветет,
Мне бы те цветы срывать,
Мне бы в косы их вплетать.
Мне б сплясать на свадьбе брата,
С выкрутасами сплясать!
Прелестный ребенок читал прекрасные стихи, созданные народом для детей.
- Молодец! Ты просто молодец!
Вагиф попытался подозвать девочку к себе, но та, весело подпрыгивая, уже выбежала из комнаты. Исполненный нежности и отцовской гордости, хан, улыбался; казалось, он забыл все свои заботы и огорчения.
- Такая умница! - хан не скрывал восхищения. - Знаешь, ахунд она ведь уже "Череке" одолела, теперь коран учит. А уж любопытная! Все-то ей знать надо, до всего она доходит, и сказки чтоб ей рассказывали, и чтоб стихи учили!.. А сколько загадок знает!..
- Да, - радостно согласился Вагиф. - Толковая девочка! Давно ли кажется я впервые ее увидел, а выросла как - совсем взрослая!..
Вошел слуга, доложил, что явился Ханмамед. Хан усмехнулся, потом сделал строгое лицо.
- Пусть войдет!
Шмыгая поросшим волосинками носом, вошел Ханмамед; завитки на его папахе намокли, видно, что шел он под дождем.
- Так... - сурово начал хан. - Дошло до меня, что ты отрекся и от аллаха и от пророка его! Так это. Говорят, гачаг Капы на испуг тебя взял.
Ханмамед молчал, опустив голову. Вагиф с усмешкой смотрел на него.
- Ну, рассказывай, как дело было! - приказал хан. - Только правду! Оговоришь кого, - головы не сносить!
Ханмамед вздрогнул, кровь отхлынула у него от лица.
- Беда с любым... приключиться может... - запинаясь, начал он. - А дело, стало быть, было так... Перебрался я через Баллыджы, и вдруг - кричат! У меня сразу душа в пятки. Вижу: выходит из леса гачаг Капы - прямо на меня! "А! - кричит - басурман проклятый, повторяй за мной: Мухаммед - ничто, только Иисус - пророк истинный!" Гляжу я на него, хан, - да продлит аллах твои годы, - и вижу: порешит он меня, как есть порешит!.. Место такое пустынное... А жизнь сладка... Что делать - сказал, как он велел. "Теперь, - говорит: "Скажи: аллах - не бог, истинный бог - христианский бог..." Вижу - убьет он меня ни за что ни про что, детей моих осиротит...
- Так... - сквозь зубы процедил хан. - Значит, и от аллаха отрекся.
- Эх, хан, - смущенно сказал Ханмамед, - там такая глушь.! Доведись тебе, может тоже сплоховал бы... Гачага Капы за бога принял бы!..
Хан не смог скрыть улыбки. Вагиф же сидел глубоко задумавшись, как говорится, палец отрежь, не заметит...
- Сыпок, - сказал Ибрагим-хан, вызвав к себе Мамед-бека. - Ты смел, и мне по душе это. Но стоит ли переправляться через Куру и грабить людей для того, чтоб Фатали, придя в неистовство, в свою очередь разорял каши деревни. Если ты ищешь подвига, бери своих людей и отправляйся ловить гачага Капы. Ты понял меня.
- Понял, дядя!
- Перво-наперво повесь этого мелика Бадары. Потом отыщи Капы - хоть из-под земли достань. С гачагом надо покончить! Я сейчас в Нахичевань собираюсь. Кельбели задурил, не признавать меня решил - надо его проучить. Управишься с Капы, выходи к Худаферинскому мосту, вместе в Нахичевань тронем!
Мамед-бек отправился в тот же день. Через два дня, снарядив войска, двинулся в поход на Нахичевань и Ибрагим-хан.
Коменданту крепости Агасы-беку даны были чрезвычайные полномочия - для обеспечения мира и порядка.
Когда Ибрагим-хан достиг Худаферинского моста, Мамед-бек уже ожидал его со своим отрядом. Он преподнес дяде насаженную на пику голову гачага Капы. Хан щедро одарил Мамед-бека и его людей, и они двинулись к Нахичевани.
Ереванское ханство, подчинившись Грузии, платило Ираклию дань. Ибрагим-хан требовал того же от нахичеванского хана. Но Кельбели-хан, сговорившись с ханом Хоя Джафаркулу, тяготевшим к России, отказался признавать Ибрагим-хана. Тот, естественно, не мог смириться с таким бесчестьем и спешил покарать обидчика.
Стоял зной. Войска шли по голой степи, окутанные облаками пыли. Наконец они достигли окрестностей Нахичевани; начались хлопковые поля, баштаны, сады... Завидев войска, крестьяне в ужасе разбежались. И вдруг вдалеке, за садами, столбом взметнулась пыль - это показался отряд кенгерлийских конников, знаменитых своей удалью и храбростью. Отряд Мамед-бека поскакал им навстречу. Засверкали сабли, крики, стоны наполнили все вокруг... Мамед-бек одним ударом снес кудрявую голову какому-то длинноусому военачальнику - она отлетела словно перышко. Другому, бросившемуся вперед воину, мечом разрубил плечо, свалил с коня. Подоспел Сафар, рубя направо и налево. Кенгерлийцы не выдержали - повернули. Мамед-бек со своим отрядом бросился преследовать их.
Карабахцы осадили нахичеванскую крепость. Две медные пушки забрасывали город ядрами; осаждающие, преодолев рвы, подобрались к самым стенам и, установив лестницы, уже собирались начать схватку за крепостные башни! Но тут прибыл гонец с известием, что властитель Карадага Мустафа-хан напал на Карабах.
Ибрагим-хан находился в это время в своем шатре. Весть, принесенная гонцом, потрясла его. Много лет назад Мустафа-хан оказался его пленником; тогда он раскаялся, признал власть Ибрагим-хана и тот даже посылал его с войсками на Тебриз. А теперь напал... Однако негодовать и раздумывать было некогда, хан отдал приказ, заиграли фанфары, войска в спешном порядке начали готовиться к отходу. И в этот момент Джафаркулу-хан подоспел на помощь Кельбели-хану, а конники Мамедшериф-солтана оказались в тылу у карабахцев.
По приказу Ибрагим-хана с верблюдов сняли пушки, открыли огонь по коннице. Несколько человек выбиты были из седел, однако отбить наступление не удалось, всадники приближались. Конница Ибрагим-хана понеслась им навстречу. Началась ружейная пальба, засверкали сабли.
Карабахцев уже теснили к лагерю, когда Мамед-бек выбил из седла Мамедшериф-солтана. Сафар достал саблей другого важного военачальника; карабахцы начали одолевать врага. К вечеру Кельбели-хан и Джафаркулу-хан вынуждены были отступить. Повсюду громоздились мертвые тела, стонали раненые; на мулов грузили военную добычу...
Воспользовавшись вечерней прохладой, Ибрагим-хан отдал приказ отходить.
- Так не годится, - сказал Мамед-бек Сафару, когда они уже были в пути, - если двигаться со скоростью пехоты, мы придем к шапочному разбору - Мустафа-хан все изничтожит! Надо скакать быстрей!
Испросив позволения Ибрагим-хана, Мамед-бек с отрядом конников на рысях поскакал вперед. На следующий день, к вечеру, они увидели вдалеке на берегу Аракса отряды Мустафы-хана. Те возвращались, разграбив карабахские деревни.
Отряд Мамед-бека налетел на врага из-за холма.
Первым же ударом сабли Мамед-бек выбил из седла полководца по имени Сафигулу. Наскочивший сбоку на Мамед-бека, Мамедвели-солтан вынужден был ретироваться. Мамед-бек и его достал саблей. Увидев такое, Мустафа-хан повернул к Араксу.
Один из карадагцев занес саблю над головой Сафара, но тот извернулся, и сабля вонзилась ему в руку. Победа была за карабахцами. На месте жестокой схватки остался десяток убитых и раненых. Восемь вьюков награбленного у крестьян добра отбил у врага отряд Мамед-бека.
Как только исход боя был решен, Мамед-бек поскакал к брошенному врагом каравану. Целая толпа пленных - молодые парни и девушки - молча стояли со связанными за спиной руками. С осунувшихся усталых лиц глядели полные страха глаза, люди еще не пришли в себя от ужаса. Мамед-бек приметил смуглую кареглазую девушку; она робко глядела на него из-под длинных ресниц, словно взглядом хотела выразить свою благодарность. Мамед-бек подошел к ней, развязал руки.
- Как твое имя.
- Хуру, - чуть слышно ответила девушка.
- Иди к речке, умойся, - сказал Мамед-бек, ласково глядя на нее. Он приказал нукерам развязать пленных, накормить их.
Нукеры принялись развязывать пленных. Сафар сидел в сторонке на камне, рассеченная саблей рука его висела на перевязи. В горьком раздумье глядел он на мертвые тела, на раненых, стонущих в лужах крови...
Русско-турецкая война, длившаяся несколько лет, закончилась Кучук-Гайнарчайским миром; Россия получила Крым и вышла к Черному морю. Но "Восточная программа" Екатерины этим не ограничивалась. Сразу же после Кучук-Гайнарчая царица начала готовиться к походу на Кавказ. Потемкин-Таврический, ведавший восточными делами, поручил Кавказ своему племяннику генерал-поручику Потемкину. Прежде всего генерал-поручик принялся налаживать отношения с христианами Закавказья - грузинами и армянами. Это сразу же вскружило головы некоторым армянским священникам и меликам. Мелики были не кто иные, как вчерашние старшины, назначенные в армянские поселения падишахом Ирана. Используя постоянные неурядицы в Иране, старшины эти постепенно стали считать себя наследственными владыками, а население подвластных им армянских деревень своими подданными. Царское правительство намерено было с помощью этих самозванных князьков и духовенства использовать армянский народ для достижения своих целей. Впрочем, многие армянские священники держались осторожно, не слишком веря в "христианскую добродетель" русских царей. Одним из таких скептически настроенных священников был Охан. Он ездил по армянским селениям и читал проповеди, предостерегал народ...
Однажды вернувшись из такой поездки, Охан сразу же явился к Вагифу. Поэт гулял по саду, собирал фиалки - весна только начиналась.
- Мирза Охан! Добро пожаловать! - приветствовал он гостя и, передавая ему фиалки, добавил с шутливой улыбкой: "Цветы-цветам".
Охан усмехнулся, взял фиалки, поднес к носу, посиневшему от долгого употребления нюхательного табака.
- Создаст же бог подобную красоту! - восторженно произнес он, любуясь цветами.
- Прекрасного на свете немало, - с улыбкой заметил Вагиф, - только вот не для нас с тобой! Взвалили на плечи заботы: ты - свои проповеди, я - свое, запретными стали для нас услады мира!..
- А зачем же создавать себе запреты. - спросил Охан.
Вагиф наклонился, сорвал фиалку:
- Тебе-то что! Здоровье из тебя так и прет, бодрости хоть отбавляй - недавно опять женился!.. А у меня одна жена, и от той не знаю куда деваться!..
- Нет, ахунд, это ты зря... - Мирза Охан вздохнул. - Как говорится, чужую беду руками разведу! Замучился я с ними! Старая новой дыхнуть не дает. Каждый раз скандал... Как ночь подходит...
Вагиф усмехнулся.
- А ты ложись сразу с обеими! В середку!
- Все равно ничего не получится: одна будет кричать, чтоб к ней повернулся, другая, - чтоб к ней!
Перекидываясь шутками, они, не спеша, поднялись на веранду. В залитом солнцем уголке расстелен был на полу палас, лежали тюфячки, подушки... Вагиф и Охан удобно расположились на них, подставив бока ласковому весеннему солнышку.
- Ладно, ахунд! Шутки в сторону, я ведь к тебе за советом. Не знаю, что делать. Мелики-то наши опять возню подняли, да покарает их господь на том и на этом свете!
Вагиф вопросительно взглянул на священника.
- Написали русскому царю прошение... Обижает, мол, нас здешний хан, то-то и то-то чинит... Приложили руку, отправили...
- И чего же они хотят от царя.
- Чего хотят. Хотят, чтоб помог им армянское царство учредить!.. Я ведь чего боюсь: рознь посеют, вражду, погубят армянский народ!..
Охан умолк, от волнения ему трудно было говорить. Вагиф задумчиво разглядывал облака: они то наплывали, плотно закрывая солнце, то снова рассеивались... Деревья стояли все в белом цвету, влажный воздух пропитан был нежными ароматами весны...
Вагиф долго молчал, упиваясь красотой весеннего дня, наконец, перевел взгляд на гостя.
- Нужно рассказать хану! Все рассказать. Чем губить целый народ, пусть лучше погибнет несколько зачинщиков! - И Вагиф взглянул гостю прямо в глаза.
К хану они отправились вместе. Сообщение священника чрезвычайно разгневало повелителя Карабаха. Первым его движением было немедленно послать в армянские селения карателей: жечь, вешать, рубить головы!.. Вагифу удалось несколько урезонить хана - он один умел это делать, - и тот стал подробно расспрашивать обо всем священника. Наконец, Охан был отпущен - повелитель Карабаха хотел остаться наедине с Вагифом.
- Я не советовал бы сейчас применять крутые меры, - спокойно, но настойчиво начал убеждать хана Вагиф. - Подобные действия произведут дурное впечатление на Россию и другие государства; уронят престиж карабахского хана. Да и чем виноваты армяне. Сколько лет мы живем, как добрые соседи; всегда вместе: и в горе и в радости. Несколько безумцев затеяли все это. Но против них есть верное средство, более надежное, чем мечи и виселицы. Они написали русскому царю, мы тоже напишем, расскажем, как в действительности обстоят дела. Посмотрим, чья возьмет!.. Я думаю так: составим подробное, обстоятельное письмо. Напишем, что ты, Ибрагим-хан, сын хана Панаха, с двадцати лет правишь Карабахом. Опишем сколь ты силен, сколь велико твое влияние... Даже, - Вагиф немножко помедлил, - намекнем, что готовы пойти под покровительство России, платить им дань, да, да, дань! Послание завтра будет готово. Дадим Мусе-Солтану, он отвезет его русскому генералу и на словах что надо передаст... Муса-Солтан человек степенный, обходительный, он с поручением справится. Надо это сделать, хан! Надо!
- Хорошо, - вздохнув, сказал Ибрагим-хан. - Пиши.
- Здешние армяне, - продолжал Вагиф, видя, что хан уже совсем спокоен, - друзья наши, а не враги. А вот некоторых меликов неплохо было бы проучить... Прикажи арестовать Абона, упрячь на некоторое время в тюрьму. Он у них всему голова, - ему и ответ держать. А народ карать - это противно смыслу!
Письмо армянских меликов прибыло в Петербург в марте  года, а в апреле того же года доставлено было Екатерине письмо, написанное Вагифом. Это послание в корне изменило отношение Петербурга к Карабахскому ханству. Князь Потемкин-Таврический просил передать, что преданность, в которой заверяет императрицу повелитель Карабаха, дороже ее величеству, чем любая, самая богатая дань.
В июне  года стало известно, что согласно договору, заключенному между Россией и Грузией, последняя принимает протекторат России. Сообщалось, что властитель Грузии сохраняет суверенность в делах внутренних, право на грузинский престол остается наследственным; Грузия может также выпускать свои деньги. В Тифлис направляются русские войска, они будут охранять страну от любой опасности извне.
Ибрагим-хан собрал на совет всех государственных мужей, всех своих приближенных. Положение, которое возникло теперь в Закавказье, обсуждалось подробно и всесторонне. Одни предлагали обратиться за помощью к Ирану, другие - заключить союз с турецким солтаном.
- А я полагаю, - тихим, больным голосом сказал наследник хана Мамедгасан-ага, - что следует искать соглашения с Россией - это огромная, могучая страна, у нее регулярная армия...
Сразу же разгорелся ожесточенный спор.
- Допускать гяуров в страну правоверных.! - трагическим голосом воскликнул один из советников хана. - Отдать страну на поругание.! Унизить нашу честь.! Растоптать веру. Нет, я никогда не соглашусь на такое.!.
- А кто сказал, что мы намерены отдаться на милость русским.! - мрачно произнес хан, с трудом сдерживая себя. - Разве это следует из слов Мамедгасан-аги.!
Голос хана прерывался от гнева, он побледнел. Взял кальян, затянулся, поостыл немного. Но присутствующие уже замолкли. Тишину нарушил голос Вагифа:
- Да будет благополучен хан! - начал он спокойно, но твердо. - По слабому моему разумению, тревожиться сверх меры нет основания, враг не стоит у ворот. Разумеется, мы должны быть готовы к отпору. Многое мы уже сделали. Мы содержим три тысячи лезгин, своего войска у нас четыре тысячи. Я полагаю также, что следует написать Омар-хану, попросить у него десять тысяч наемников. Казна хана обильна, и запасов у нас достаточно, можно содержать большое войско. Но ведь дело не только в количестве сабель. Прежде всего нужна осмотрительность, без этого в политике нельзя. Нужно направить в Тифлис посла, принести поздравления Ираклию, а заодно и вызнать, каково истинное положение дел. Увидеться с русскими начальниками, войти к ним в доверие... - Вагиф помолчал, оглядел собравшихся; все внимательно слушали его, можно было высказать и последнюю, главную мысль:- Ничего страшного не вижу я и в том, чтобы наш посол сообщил русским, что мы тоже имеем намерение заручиться покровительством русских. - Он снова оглядел собравшихся и добавил:- Разумеется, это вовсе не значит, что, сообщив о подобном намерении, мы немедленно примемся выполнять его...
Несмотря на оговорку, предложение Вагифа привело собравшихся в неистовство, со всех сторон слышались негодующие возгласы. Снова твердили о гяурах, о поношении веры, о бесчестьи... Вагиф спокойно выслушал все возражения, потом улыбнулся и сказал:
- Однажды один падишах бросил клич: тому, кто научит говорить его осла, он подарит целый мешок золота. Но если взявшийся за это дело не сумеет выучить осла, он будет казнен. И вот один старый бедный человек приходит к падишаху и говорит: "Я научу твоего осла говорить, дай мне три месяца сроку". Забрал мешок золота и ушел. Приходит домой, а жена и давай его пилить: "Что ж ты наделал, неразумный.! Мыслимое ли дело - научить осла человеческой речи! Пройдет три месяца, падишах казнит тебя и останусь я одна-одинешенька!.." А муж взглянул на нее с усмешкой и говорит: "Не горюй, жена, три месяца - это три месяца. За такой срок и падишах может почить, и осел сдохнуть, да и сам я могу преставиться..." Это я вам к тому рассказал, что не стоит печалиться прежде времени. Русское покровительство- это пока так, разговор... Далеко до всего этого...
Присказка пришлась по вкусу, даже хан просветлел, сидел, улыбался и, потягивая кальян, задумчиво рассматривал красоток, изображенных на сосуде. Потом внимательно оглядел присутствующих; устремив на него взгляды, все ждали решения.
- Значит, дело обстоит так: Ахунд Молла Панах сделал разумное предложение. Пусть он сам и выполняет его; в сопровождении нескольких беков я его отправлю в Тифлис. Писцом при нем будет Мирза-Джамал, у него великолепный почерк. Я предоставляю ахунду полную свободу действий: пусть поступает так, как того потребуют обстоятельства, - он человек мудрый и рассудительный, сведущ в политике, и внутренние наши дела ему досконально известны.
Приближенные хана молчанием выразили свое одобрение.
Была прекрасная осенняя пора. Деревья стояли в охре и багрянце, нарядные, как букеты цветов. Летний зной уже спал, а дожди еще не начинались, погода стояла мягкая, теплая. Пестрые сухие листья грустно шуршали под ногами.
Агабегим целые дни проводила во дворцовом саду со своей няней, донимая ее бесчисленными вопросами. Назлы души не чаяла в своей воспитаннице, своей умнице и на каждый ее вопрос старалась, как умела, ответить. Грамоты она не знала, но зато ей ведомы были бесчисленные дастаны, сказки, басни, веками хранившиеся в памяти народной. Все, что говорилось в этих сказаниях, Назлы считала непререкаемой истиной и потому бережно хранила в тетради своего сердца. Каждый день она как бы распахивала ее перед воспитанницей: читай, смотри!
Дракон напал па луну, хочет удушить, проглотить ее, и, чтобы отогнать чудовище, люди начинают стрелять из ружей, бить в медную посуду - так она рассказывала Агабегим о лунном затмении. А ненастье возникает вот отчего: один из небесных ангелов садится на скакуна и мчится, погоняя коня гамчы, - сверкает огненный гамчы; небо грохочет под ударами копыт...
Немало хранилось в памяти Назлы и сказаний о животных и птицах. Вот удод. Когда-то в давние-предавние времена жила-была девушка. Купалась она как-то в реке и вдруг застыдилась своей наготы и, устремив взор к небу, стала просить аллаха: "Сделай меня птицей, всевышний, мне стыдно оставаться девушкой!" Вот и стала с тех пор она птицей, той самой, с гребешком на голове...
С утра до ночи готова была слушать Агабегим-ага эти чудесные сказки и предания. Тяжко было бедняге возвращаться к "Череке" и отрывкам из корана, которые заставляла ее заучивать учительница!.. Там все было трудно, скучно, непонятно...
Сегодня занятий не было - учительница занемогла, и Агабегим с самого утра не расставалась с няней. После ужина они опять вышли в сад. Уже село солнце, кровавым заревом окрасив край неба.
- Доченька, смеркается уже... - Назлы тронула девочку за руку. - Пойдем домой!
Агабегим послушно шла за ней по тропинке, ко дворцу, и вдруг багровые облака заката привлекли ее взор.
- Няня, - с любопытством спросила девочка, - а почему небо такое красное.
Назлы обернулась, взглянула на небо...
- Жил-был однажды падишах, - со вздохом начала она. - И был у него любимый сын - единственная его отрада. И вот однажды шах взял себе молодую жену. Не ужились между собой жены, молодая каждый, день наговаривала мужу на старшую жену, старалась навлечь на нее немилость. А шах слушал... Дальше больше, решила молодая жена сына падишахова оклеветать. Поверил ей падишах, разгневался и велел палачу отрубить голову единственному сыну. Казнили шахского сына. Несчастная его мать набрала в горсть сыновней крови и, крикнув: "Пусть не остается на земле эта праведная кровь!", выплеснула ее на небо. И растеклась праведная кровь по всему небу... Вот как на ступит светопреставление, призовет всевышний падишаха пред очи свои, свершит над ним суд, и кровь сойдет с неба.
Агабегим, замерев, слушала нянину сказку, пугливо поглядывала на окрашенные пурпуром облака. Ей было жаль шахского сына. Безвинно погубленный юноша завладел ее помыслами.
- Няня, - прошептала девочка, когда они уже входили в комнату, - а юноша тогда оживет.
- Нет, милая, уже не оживет, он умер.
- А его в землю зарыли, да. Он под землей.
- Да, милая, под землей. Зарыли...
Мать Агабегим Тутубегим-ага сидела перед окном, потягивая кальян.
- Ну, о чем она тебя пытает, наша всезнайка, - с улыбкой спросила ханская жена, заметив, что дочь что-то шепнула няне.
- Да вот, почему, говорит, небо красное.
Тутубегим прищурила в усмешке серые глаза.
- И чего оно ей далось, небо это.
Назлы рассмеялась. Агабегим, зардевшись, подбежала к матери. Та схватила дочурку, принялась целовать.
- Приготовь-ка поужинать, - сказала она няне:- Девочка наша притомилась, ей спать пора!..
Назлы подошла к маленькому стенному шкафчику с изукрашенными резьбой дверцами, достала простоквашу, варенье, испеченные в тендире чуреки и, расстелив на ковре скатерть, стала кормить девочку.
Агабегим ела без всякой охоты, снова и снова расспрашивая няню про безвинно убитого юношу. Потом спросила, как делается простокваша, варенье... Как пекут чуреки она видела, а вот как растет пшеница, как из нее на мельнице мелят муку, это пришлось объяснить.
Тутубегим, потягивая кальян, вела разговор со старшей дочерью Тубубегим. Стараясь доказать дочери свою правоту, мать то и дело клялась могилой своего отца - Шахверди-хана.
Тутубегим была родом из Гянджи и в разговоре часто употребляла непонятные карабахцам слова, чем очень забавляла дочерей.
- Мама! Как, как. Земля волглая.
- Да, волглая! А гора долгая!
- Долгая! Ха! Ха! - девушка залилась смехом. Услышав эту веселую перебранку, Агабегим вскочила и с криком начала бегать по комнате.
- Земля волглая! Земля волглая! Гора долгая! - под общий смех радостно вопила девчурка.
- Назлы! Хватит ей шалить, - строго сказала, наконец, ханша. - Мой и укладывай. Давно пора спать!
Дурной сон томить будет!
Каждой из жен Ибрагим-хапа отведены были во дворце двухкомнатные покои, одна из комнат предназначалась для детей. Няня увела девочку, уложила на стоявшей перед окном тахте.
Луна спелым яблоком висела над Багрыганом. Стоял теплый погожий вечер. В глубине сада, из-за дальней башни, доносились негромкие переборы саза - кто-то пел протяжно жалобную песню. С лужайки, слева от дворца, ему отвечал другой певец, голоса их сливались, придавая ночи неповторимое очарование; сердце Назлы было переполнено; сквозь полуопущенные ресницы глядела она на засыпающую природу и слушала, слушала... Назлы казалось, что она растворяется, исчезает, сливается с песней. Но девочка не дала няне предаваться блаженной дреме.
- Сказку! Расскажи сказку, няня! - настойчиво повторяла она, маленькими теплыми ручонками открывая ее отяжелевшие веки. Назлы протерла глаза и облокотилась на подушку.
- Было это давным-давно, в незапамятные года... Жил среди прочих рабов божьих богатырь по имени Огуз-хан. Коснется его конь земли копытом, земля содрогается, заржет - в небе гром гремит. Вот какой он был Огуз-хан... И вот однажды осадил Огуз-хан со своим войском крепость Демиркапы. А тамошний падишах и кричит ему из-за крепостных ворот: "Эй, ты кто: гоч или овца.". Огуз-хан как рявкнет "Гоч!", да так громко, что падишах даже сомлел со страху. Подбежали к нему визири да беки, привели в чувство. "Чего это, - говорят, - падишах сомлел, с какой такой напасти." А падишах и говорит: "Ой, визири вы мои, беки вы мои! Много всяких полководцев подходило к нашим воротам и всех их я спрашивал: "Гоч или овца." и все они отвечали: "Овца" и сразу же разбивали свои головы о железные ворота". А этот кричит "Гоч!" да так кричит, что от крика его ворота железные сотрясаются. Грозный он человек. Стал падишах с визирями судить-рядить, и надумали они открыть ворота добром...
- А теперь, доченька, - продолжала Назлы, - я о другом речь поведу. Была у Огуз-хана дочка - по имени Гюльтекин. И такая она была раскрасавица; ночью будто луна светила, днем - словно яркое солнышко. Мало того - богатырка она была, и было у нее под началом целое девичье воинство. Вот пришел однажды Огуз-хан вместе с дочерью к Араксу и говорит девицам-воинам: "Вот, девицы, равнина здесь, и ничего-то мне отсюда не видать, а хочу я, чтобы был здесь холм и чтоб видны мне были с него все земли, какие только на свете есть!" Поклонились девицы хану, взяли каждая по пригоршне земли и стали ссыпать ее в одно место - высоченный холм среди равнины там и поднялся. Взошла ханская дочь Гюльтекин на тот холм, стала вокруг озираться... А тем временем сидел иранский падишах в своем дворце, глядит - из-за Аракса солнце взошло - глазам больно!.. Спрашивает он своих беков да визирей, что это, мол, за чудо за такое, почему солнце из-за Аракса. А они ему, это, мол, не солнце взошло, это Огуз-ханова дочь Гюльтекин на холме стоит: днем она как солнышко ясное, ночью луне подобна. Задумался падишах, закручинился, даже палец с досады прикусил: "Хочу, говорит, эту девицу в жены взять!" Собирает падишах свое войско, идет с ним к Араксу.
А Огуз-хан видит, стоит у подножия холма человек, о камень стучит - знак подает, что сватать пришел. Посылает Огуз-хан своих нукеров - узнать, кто такой. И говорят ему, что шлет иранский падишах к нему сватов, дочку его сговаривать. Прослышала про это красавица Гюльтекин, собрала свое девичье войско, идет прямо к шаху. "Кто, говорит, тут меня сватать хочет." Выходит падишах: "Я", - говорит, - а Гюльтекин ему: "Я за того замуж пойду, кто меня в бою осилит. Но знай: еще ни один человек не смог меня одолеть!"
И было у них великое сражение с иранским падишахом. Разбила его Гюльтекин в пух и в прах, за Аракс погнала... Гнала, гнала, притомилась, назад повернула, вся в поту, в крови. Ищет холм, на котором Огуз-хан, отец ее сидел, а холма-то и нет как нет... Взошла она тогда на гору Багрыган. Распустила свои девичьи косы - всю гору ими укрыла, - сидит, отца оплакивает. И где падут ее слезинки горькие, там фиалка взойдет... С тех пор и зовут гору Багрыган, - потому что здесь Гюльтекимово сердце кровью изошло - так она по отцу своему горевала. А фиалки с тех пор всегда головки клонят, это чтобы Багрыган не видеть, сердце печалью не терзать.
Сказка кончилась. Назлы взглянула на девочку. Но та давно уже спала, засунув под щеку пухлую ручонку.
Возглавляемое Вагифом посольство с превеликими трудностями добралось, наконец, до Тифлиса. Посланники вязли в снегу, пробивались сквозь буран - приехали чуть живые.
По прибытии в Тифлис придворный, ведавший приемом гостей, сразу же поселил их в доме одного из вельмож, где путники, наконец, могли отдохнуть. Однако Вагиф решил немедленно же наведаться в знаменитые тифлисские бани, о которых был премного наслышан.
- Ахунд, - с присущей ему заботливостью заметил Мирза Джамал, - в такую погоду, да к тому же после трудного пути, вы сразу отправляетесь в баню.! Упаси бог, простудитесь!
Вагиф ласковым отцовским взглядом окинул своего помощника, румяного, ясноглазого, по-юношески наивного...
- Сынок, я ведь в горах вырос, мне ни мороз, ни ветер не помеха! А вода, она на пользу, всю усталость смоет: и с души, и с тела. А там денек-другой и дома посидеть можно...
Подали лошадей, Вагиф облачился в соболью шубу; сопровождал его нукер, несший принадлежности для письма.
Стоял декабрь. Тифлис утопал в снегу. Впрочем, это не помешало русским войскам войти в город, и народ ликовал. Народ радовался приходу русских, потому что жаждал избавления от иранского ярма и кровавых набегов.
Обо всем этом Вагиф узнал от банщика Оджаггулу. Он лежал на каменной скамье, а банщик, то и дело взбивая пену, старательно намыливал его. Вагиф наслаждался, он изнемогал от блаженства, однако это не мешало ему поминутно задавать банщику вопросы.
- Ну и каково же теперь положение. - спросил Вагиф, когда мытье уже подходило к концу.
Банщик, человек бывалый и осторожный, не торопился с ответом. Внимательно оглядев Вагифа, он в свою очередь задал вопрос:
- А что, ага, ты человек не здешний.
- Не здешний.
- Так, так... - Оджаггулу кивнул понимающе. - Каково, говоришь, положение. Да сейчас не плохое, а бог даст и получше будет... Караваны вот из Ирана с каких пор не приходят... Погода-то сам видишь...
Банщик умолк, взглядом окинул Вагифа. Многое было в этом взгляде - только умудренный жизнью, долгие годы проживший на Востоке человек в состоянии был разгадать и перевести на простой, понятный язык то, что он выражал. "Жить в Тифлисе трудно, самого необходимого нет, а все потому, что война! Бесконечные войны за власть душат бедного человека!.. Может, скоро и полегче станет, да, по правде сказать, сомнительно..." Вот что хотел сказать банщик. Замечание же насчет погоды не имело к делу ни малейшего отношения и перевода не заслуживало - это был, так сказать, "обходный маневр".
- Ты сам-то откуда будешь. - спросил банщика Вагиф.
- Из Тебриза, - все с тем же непроницаемым лицом ответил Оджаггулу. - Я сюда ненадолго, на родину думаю вернуться, семья у меня там осталась.
Вагиф и эту фразу понял как надо: Оджаггулу не хотел воевать, не хотел стать шахским сарбазом и потому вынужден был бросить семью и бежать сюда, на чужбину.
Кончив мыть Вагифа, банщик укутал его полотенцем и, провожая в предбанник, сказал:
- А ты, ага, видать, не зря приехал: в такую погоду попусту разъезжать не станешь. Ну давай тебе бог! - и он понимающе улыбнулся.
После бани Вагиф два дня никуда не выходил; писал стихи, в которых восхвалял Тифлис и наместника; одно из стихотворений он посвятил наследнику Ираклия.
Мирза Джамал, неоднократно выходивший на прогулку, принес известие, что в Тифлис прибыли послы Омар-хана и Фатали-хана.
Вагиф был озадачен. С человеком Омар-хана непременно нужно повидаться, но как это сделать - их встреча может породить ненужные слухи, а людям Фатали-хана это будет только на руку. Вагиф долго раздумывал и наконец решил ни с кем не встречаться, пока не нанесет официального визита Ираклию. Но встречи избежать не удалось - оказалось, что есть люди, которые сами стремятся повидать посланца карабахского хана.
На третий день пребывания в Тифлисе слуга доложил, что пришел какой-то коробейник.
- Коробейник. - удивился Вагиф. - Какой же такой коробейник.
- Обыкновенный. Шелка продает.
У Вагифа сразу зародились сомнения, тем не менее он велел звать. Вошел человек, одетый на грузинский манер.
- Разрешите, эфенди.
Вагиф сразу понял: "коробейник" этот из Турции.
- Милости прошу! - он указал гостю место у камина. И знаком велел своим помощникам удалиться.
Коробейник тотчас разложил свой товар: красота французских и стамбульских тканей поразила поэта. Продавец же, раскладывая товары, негромким мягким голосом стал объяснять истинную цель своего посещения. Оказалось, что он послан Сулейманом-пашой, правителем Ахалсыха. В Тифлис, повидаться с послами азербайджанских ханов, он прибыл тайно; пришлось принять обличье коробейника. А суть дела, которое привело его сюда, состоит в следующем. Русские построили мост через Терек, проложили дорогу в горах и вот - они в Тифлисе...
- Брат мой, - проникновенно сказал "коробейник", - дорога эта построена не только для солдат, по ней можно перевозить и тяжелые пушки. Сегодня русские завладели Тифлисом; завтра придут в Карабах, послезавтра - захватят Иран и владения султана меч гяура врезается в сердце ислама!..
Посланец Сулеймана-паши говорил долго и обстоятельно, он предлагал объединиться и всем вместе оказать сопротивление русским.
Вагиф слушал его спокойно, время от времени брал щипцы и помешивал угли в камине.
- Скажите, каковы нынешние отношения между Россией и Высокой Портой. - спросил он, когда гость наконец умолк.
- Эфенди! - У посланца Сулеймана-паши взволнованно блеснули глаза. - Вашей светлости известно, что согласно Кучук-Гайнарчайскому соглашению мы с Москвой пребываем в мирных отношениях. Документ этот, будучи итогом жестокой шестилетней войны, весьма ограничивает нас... И хотя дело обстоит именно так...
Отворилась дверь, нукер доложил о приходе придворного, ведающего приемом гостей.
- Проси! - сказал Вагиф и, взяв в руки кусок шелка, стал внимательно разглядывать его.
- Отложи, это мне подойдет! Покажи еще что там у тебя есть!
Появления придворного Вагиф "не заметил" - так вдруг увлекся нарядными тканями.
- Извини, сынок! - сказал он "коробейнику", решив, наконец, увидеть вошедшего. - Проходите, милости прошу!
- Двадцать второго дня сего месяца, - учтиво кланяясь, сообщил придворный, - его высочество устраивает официальный прием, на который ожидает вашу милость. Об этом мне и поручено уведомить вашу милость!
- Благодарю, дорогой! - весело ответил Вагиф. - Прекрасно!
С улицы послышалась музыка. Вагиф подошел к окну. Одетые в доспехи всадники в сопровождении музыкальных команд проследовали по улице, возвещая о приближающихся торжествах.
Торжества начались утром двадцать второго января, о начале их возвещено было сто одним пушечным залпом. Церемониальный марш должен был начаться от дома полковника Бурнашева, представлявшего в Тифлисе русское правительство, и закончиться у дворца Ираклия. Вагиф со своими помощниками тоже вышел на улицу, однако к парадному маршу они не присоединились, наблюдали со стороны.
По обе стороны улицы стояла вооруженная охрана, середина оставалась свободной. Процессия приближалась. Впереди шла грузинская пехота, потом следовали грузинские кавалеристы, за ними - две русские воинские части. Затем проследовал главный церемониймейстер грузинского двора и главный писарь Ираклия; их сопровождали двадцать четыре всадника в доспехах... Потом прогарцевал на коне русский офицер, за ним - пешим строем прошли младшие офицеры. Они несли дары, пожалованные Ираклию русской царицей, - знамя, булаву, корону и указ ее императорского величества. Офицеров, несших эти подарки, сопровождали вельможи, шедшие справа и слева. Возглавляемые офицером, прошли еще две русские части; грузинские кавалеристы замыкали процессию.
Вагиф повернул коня и переулками, боковыми улицами направился к дворцу. Ехать было трудно, снег лежал по колено, к тому же тифлисские улицы то взбирались на гору, то круто спускались вниз.
У дворца церемониальную процессию громкой музыкой встречали русский военный оркестр и грузинские зурначи. Как только процессия проследовала в дворцовые ворота, Вагиф и сопровождавшие его люди тоже въехали во двор. Спешились на указанном им распорядителем месте. Нукеры, стремянные и неизменно сопровождавший Вагифа Сафар остались при конях, а сам он в сопровождении Мирзы Джамала и других членов посольства стал подниматься по дворцовой лестнице. Церемониймейстер, с почетом встретив их, провел в зал.
Русские офицеры и грузинская аристократия уже собрались. В передней части застланного дорогими коврами зала возвышался трон, покрытый драгоценным покрывалом, покрывало это прислано было русской царицей.
Ираклий стоял возле трона, окруженный сыновьями и внуками, возле него находились также вельможи и министры.
Вагиф, расположившись на указанном ему месте, с интересом поглядывал вокруг.
Церемония началась. Один из старших офицеров вышел вперед и, поздравив Ираклия с принятием русского покровительства, стал подавать ему один за другим доставленные из Петербурга дары. Последним он преподнес Ираклию указ императрицы; бумага эта была в кожаном, в серебро и золото оправленном переплете.
Ираклий стоя принимал дары и тотчас передавал их приближенным. Корону и булаву он положил возле себя, на особые бархатные подушечки. Как только вручен был указ, тотчас грянули пушки - сто один залп. Но вот залпы отзвучали, Ираклий, оставив на ступеньках семерых своих сыновей и двух внуков, взошел на трон и уже оттуда, с высоты трона, обращаясь к русскому офицеру, преподнесшему ему дары царицы, выразил свою благодарность.
Торжественная церемония была закончена. Русские начальники один за другим подходили к Ираклию и поздравляли его, пожимая руку. Грузинские вельможи и чиновники лобызали повелителю руку, некоторые из них вытирали слезы умиления.
Подошла очередь Вагифа. Он встал, не спеша, с достоинством приблизился к трону, пожал Ираклию руку и сказал, слегка поклонившись:
- Да пребудете вы в благополучии на троне ваших отцов и дедов! Повелитель Карабаха, гордость наша и слава, Ибрагим-Халил-хан с двадцати лет неизменно пребывал другом и союзником вашего величества. Дай бог, чтоб и впредь процветала эта дружба и взаимная преданность!..
Ираклий исподлобья взглянул на Вагифа и ответил по-азербайджански:
- Я нисколько в этом не сомневаюсь! Передайте мой искренний салам другу моему Ибрагим-Халил-хану!
Полковник Бурнашев, стоявший подле трона, с интересом смотрел на Вагифа, одобрительно кивал, внимательно слушая переводчика.
Гостей пригласили в столовую. Был избран тамада - один из грузинских вельмож, - и пир начался. Тамада предложил наполнить вином роги и произнес тост в честь царицы Екатерины; все стоя выпили; сто один раз ударили пушки.
Второй тост поднят был в честь Ираклия; вино выпито было под пятьдесят один пушечный залп.
После официальных тостов слово было предоставлено Вагифу. Он поднялся с места, переводчик наклонился к Бурнашеву, сказал что-то и обернулся к Вагифу, приготовившись переводить. Карабахский визирь Вагиф Молла Панах с присущим ему спокойным достоинством вышел немного вперед, достал из-за кушака свиток дорогой, красивой бумаги, развернул его и стал читать стихи:
Мне нравится в этом саду кипарис и платан.
Какие душистые розы раскрыл полистан!
Колышет надменную чашечку стройный тюльпан!
И мак пламенеет, - он так бархатист и багрян!
Красавиц Тифлиса с цветами сравнил мой дастан.
Большинство присутствующих понимали по-азербайджански и слушали стихи с удовольствием. Однако последние строки стихотворения вызвали некоторое сомнение и истолкованы были по-разному.
Ты не был, Вагиф, никогда лицемерен и лжив.
Проси же всевышнего, душу в молитву вложив, -
Пусть будет наместник с его домочадцами жив
И пусть, неусыпной заботою всех окружив,
Аллах благодати ему ниспошлет океан.
Ираклию не понравилось слово "вали", упоминавшееся в стихотворении, поскольку теперь, после принятия, русского протектората, он был уже не одним из четырех вали - наместников шаха, а самостоятельным государем. Бурнашев тоже испытывал некоторое неудовольствие. Ему показалось, что посол маленького безвестного Карабахского ханства не придает никакого значения тому факту, что русские войска столь торжественно вступили в Тифлис; мало этого, он, вроде бы, даже не понимает величия императрицы, признанного ныне во всем мире. Видимо, Бурнашев впервые встречался с восточным дипломатом такого уровня и не мог по достоинству оценить его предусмотрительности. Вагифу ничего не стоило вместо "наместник" сказать "правитель",  но он трезво учитывал ситуацию: употреби он слово "правитель", отношения Ибрагим-хана с Ираном сразу могли бы ухудшиться, а в этом Карабах был сейчас меньше всего заинтересован.
В тот же день Вагиф присутствовал в храме, где происходило торжественное богослужение, - правитель Грузии Ираклий присягал на верность России.
Вагиф пробыл в Тифлисе две недели. С Ираклием он больше не смог встретиться: согласно договору с Россией тот мог теперь входить в дипломатические отношения только через посредство Бурнашева и был обязан действовать в соответствии с рекомендациями русских советников. Такое положение несколько озадачивало Вагифа: приняв протекторат России, Ираклий навечно сблизился с великой державой, и это давало Грузии несомненные преимущества, но в то же время было ясно, что правитель Грузии потерял всякую свободу действий...
Тщательно обдумывая создавшееся положение, учитывая и положительные и отрицательные стороны такого союза, Вагиф так и не пришел к окончательному выводу - благо ли это. Во всяком случае с официальными переговорами он не торопился. Очарованный чудесным городом, он дал волю своему сердцу - сердцу поэта; он писал стихи. Во время церемонии присяги в храме Вагиф увидел одну грузинку и был потрясен ее красотой. Волнение, которое вызвала в душе поэта красота неизвестной женщины, в тот же день претворилось в стихи:
... Кудри вьются волной и фиалок струят аромат.
И, лица не закрыв, покрывало отбросив назад,
Стройным станом, прекрасным лицом она радует взгляд,
О господь, пощади, - мне беду ее брови сулят!
Чтобы веру сгубить, неверна тихо вышла из церкви....
Я, Вагиф, увидал ее взор и пленительный стан,
Позабыл про минбар и михраб, веру всех мусульман.
Лишь теперь понял я, что случилось с тобой, Шейх-Санан.
Иль Тифлис затоплю я слезами, тоской обуян.
Иль она для меня, влюблена, тихо выйдет из церкви.
Вагиф был целиком захвачен поэзией, но прибыл посланный Ираклием человек и с эмпиреев пришлось вернуться на землю. Ираклий настоятельно советовал карабахскому послу встретиться с Бурнашевым. Вагиф принял этот совет, были определены день и час приема.
Посещение Бурнашева Вагифом обставлено было с необычайной пышностью - нужно было всячески подчеркнуть величие Карабахского ханства. Вагиф приехал на коне, украшенном серебряной сбруей; двое стремянных вели его под уздцы, двое шли позади, вооруженные нукеры на великолепных карабахских скакунах сопровождали Вагифа; Сафар, ехавший впереди, расчищал дорогу послу.
Беков Вагиф решил не брать с собой, во время встречи с Бурнашевым при нем был только личный его писец Мирза Джамал.
На веранде бурнашевского дома Вагиф сбросил теплую шубу и один из нукеров набросил ему на плечи, поверх чухи, шелковый, подбитый соболями плащ; Вагиф прошел в кабинет.
Бурнашев стоял возле письменного стола; на нем были кафтан с галунами, туфли, чулки до колен; грудь его пересекала перевязь, украшенная крестами и звездами. Вагифа особенно заинтересовал напудренный парик и бритое лицо Бурнашева, хоть он и не впервые его видел. Позади письменного стола на дорогом ковре висел портрет императрицы Екатерины. Вагиф впервые увидел русскую царицу. Когда он, взглянув на портрет, перевел взгляд на Бурнашева, ему, показалось, что они чем-то похожи друг на друга: царица и этот русский военачальник.
Бурнашев подошел к Вагифу, вежливо протянул ему руку, потом, указав на мягкий диван, молча пригласил его и Мирзу Джамала присесть. Сели. Появился переводчик. После официальных приветствий, высказанных с чрезвычайной галантностью, Бурнашев стал говорить о милосердии и бескорыстии Екатерины; он уверял, что, посылая в Тифлис войска, императрица действует бескорыстно; мир и всеобщее благоденствие - единственная ее забота.
- Наша цель, - продолжал Бурнашев, - достичь взаимопонимания и с вашим досточтимым повелителем Ибрагим-Халил-ханом. Всемилостивейшая императрица и вам готова протянуть дружескую руку. Только в союзе с нами Ибрагим-хан сумеет сохранить свой трон...
Вагиф слушал Бурнашева, не отрывая глаз от его тонких губ, за которыми поблескивали белые зубы. Как только русский закончил, стал говорить Вагиф. Он помянул о том, что правитель Карабаха принадлежит к династии Аргуна, является одним из потомков великого Чингиз-хана, что владения карабахского хана огромны, простираются до самого Тебриза, что Ибрагим-хан владеет Шушой, а крепость эта, как известно, является ключом ко всему Востоку.
- Мы искренне жаждем дружбы и союза с ее величеством, однако... - Вагиф помедлил, холодным взглядом окинул собеседника и сообщил, что для его повелителя Ибрагим-Халил-хана были бы приемлемы лишь точно такие же условия, на которых Россия заключила договор с Грузией.
Бурнашев усмехнулся. Усмешка эта показывала, что его подобные условия, напротив, никоим образом не устраивают. Вагиф понял это сразу, однако виду не подал. Перейдя к положению в Иране, он сообщил, что Ибрагим-хан намерен в недалеком будущем овладеть иранским престолом.
В этом месте Бурнашев вдруг сразу посуровел и начал повторять, что карабахцы должны верить в доброжелательность и милосердие царицы, ибо ее доброта и милостивое расположение - великое благо для народов.
- Доброта и милосердие, разумеется, великое благо - согласился Вагиф, - тут не может быть двух мнений. Однако отношения между государствами регулируются договорами и законами.
Бурнашев снова начал распространяться о доброте и милосердии. Он убеждал, доказывал, приводил аргументы, но Вагиф стоял на своем. Для Карабаха приемлемы только те условия, на которых был заключен союз с Ираклием; впрочем, добавил Вагиф, это лишь его личные соображения, мнение Ибрагим-Халил-хана ему пока неизвестно. Вагифа всерьез беспокоило то, что, бесконечно разглагольствуя о милосердии, Бурнашев ни словом не обмолвился ни о правах хана, ни о судьбе карабахского населения в будущем, ни об армии; было очевидно, что Бурнашев по-разному относится к Грузии и к Карабаху.
Продолжать беседу в том же духе не было смысла; Бурнашев продолжал еще некоторое время превозносить царицу, но Вагиф лишь вежливо, молча слушал. Когда же он, наконец, заговорил, то заговорил о вещах, совершенно посторонних, весьма озадачив этим полковника Бурнашева.
Сразу же по возвращении в Шушу Вагиф явился к хану и подробно изложил все, что видел и слышал в Тифлисе. То, что русские осмеливаются предлагать ему не союз, подобный тому, который заключили с грузинами, а безоговорочное и безусловное принятие русского подданства, повергло Ибрагим-хана в негодование. Его начала бить дрожь, причем такая сильная, что дрожал не только подбородок, но и все тело повелителя Карабаха сотрясалось от ярости и возмущения.
- Так... - произнес он наконец. - А рассказал ли ты ему о моей мощи, о несокрушимости нашей крепости.
- Разумеется, - спокойно ответил Вагиф. - Все это я объяснил.
- Ну и что.
- Он все равно стоял на своем. Так мы ни о чем определенном и не договорились.
Хан молчал. Напряженно раздумывая, он помешивал в камине щипцами.
- В этом деле необходимо терпение, выдержка, - сказал Вагиф, пытаясь хоть немного успокоить Ибрагим-хана, - поспешишь, людей насмешишь. Посмотрим, подумаем, найдем какой-нибудь выход...
Хан молча продолжал помешивать угли. Потом, словно очнувшись от забытья, сказал невесело:
- Я послал за Алимамедом. Надо посоветоваться...
- Хан, - сказал Вагиф, по-прежнему не теряя спокойствия, - существует немало средств, которые помогут нам избежать серьезных затруднений. Первое из них - немедленно заняться укреплением Шуши. Конечно, недовольные нами мелики не замедлят сообщить о наших действиях в Тифлис, но я думаю, что не опасно...- Вагиф помолчал, потом осторожно заметил:
- Если бы нам удалось договориться с Фатали-ханом...
- Я не хочу слышать этого имени! - выкрикнул хан, окончательно теряя власть над собой. - Разве мыслимо входить в соглашение с негодяем.! На него невозможно положиться!..
Дверь отворилась, вошел Мирза Алимамед. Нос у него был красный от мороза, ресницы заиндевели. Он поздоровался, сел и, потирая озябшие руки, устремил задумчивый взгляд в окно.
Хан положил щипцы и повернулся к Мирзе Алимамеду.
- Ну, что нового.
Мирза Алимамед положил руки на колени.
- Пока ничего, - сказал он почтительно и покорно, - но говорят, что русские отправили подарки Агамухамеду.
Раньше вроде и знать его не хотели, а теперь вон как дело обернулось. А Алимурад-хан укрепился в Исфагане и знать не хочет Агамухамеда. Башбук напал на Садык-хана и убил его вместе с восемнадцатью сыновьями.
Купцы принесли весть, будто Франция направила в Исфаган посла, ведутся переговоры...
Вагиф слушал эти новости, задумчиво перебирая четки. Когда Мирза Алимамед кончил свое сообщение, хан вопросительно взглянул на Вагифа.
- Хан! - сказал Вагиф и невольно выпрямился. - Весьма возможно, что все эти сведения достоверны, и все это очень важно. Однако мне думается, что для нас гораздо важнее, как сложатся наши отношения с Россией. Надо искать пути. Если рассчитывать только на силу, мы можем оказаться в тяжелом положении...
Вагиф умолк, взял каминные щипцы, поднял выпавшую из камина головню, сунул ее в огонь...
- Может быть, - продолжал он, - вы все-таки считаете возможным вернуться к вопросу о союзе с Россией... Через какое-то время, разумеется. Спешить нельзя. Такие решения требуют осторожности, терпения. Вместе с тем теперь же надо принять меры предосторожности. Омар-хан должен быть готов к выступлению. Нужно оказать помощь Агасы-хану, лишенному трона. Возможно, тот уже встретился с ханом Шемахи Мамедгасаном. Шекинский хан Гаджи-Абдылькадыр тоже не дремлет... Если мы не примем должных мер, нам не сдобровать...
- Абдылькадыр... - задумчиво протянул хан, - Абдылькадыр... - И кому верить после этого. Не помнят люди добра! - хан сокрушенно покачал головой. Неподдельная горечь была в его словах. - Этот Абдылькадыр, как из Мекки вернулся, все в Дардоггазе прятался, на Куре - не знал, где голову преклонить... Кумыкский хан Мамед убил его брата Ага-киши, ханством завладел. А племянник Абдылькадыра Гусейн-хан, получив помощь от Агасы-хана, прогнал Мамед-хана из Шеки, сам на трон сел. Так вот этот самый Абдылькадыр человека ко мне прислал, умолял помочь... Пожалел я его, послал людей. С моей помощью он захватил город, племянника своего Гусейн-хана повесил, снова ханом стал... Да, ахунд, коварен человек!..
- Эх, хан! - Вагиф усмехнулся. - Нашел о чем толковать! Так было и так будет! На лжи и коварстве замешан фундамент мира! Конечно, и в недавнем прошлом, и в незапамятные времена были правители, которые пытались править по справедливым законам, стараясь жить в мире и со своим народом, и с соседними государствами... И все-таки ложь и насилие всегда брали верх над правдой и справедливостью! Много лет бьюсь я, пытаясь размотать клубок этой тайны, стремясь понять, почему так устроен мир, но конца нити мне пока не удалось ухватить... Что ж, теперь сын того самого Гусейн-хана Мамедгасан-хан сможет расправиться с Гаджи-Абдылькадыром. Он уж давно у нас без дела ходит. Прикажи: пусть завтра же отправляется в Джар, займется фуражом для войска.
Этот совет Вагифа пришелся по душе хану. В свое время в те дни, когда Абдылькадыр собирал в Дардоггазе войска, захвативший Шеки Гусейн-хан Муштаг послал к нему своего сына Мамедгасана, предложил заключить мир. Абдылькадыр схватил Мамедгасана, доводившегося внуком его брату, и со связанными руками отправил в Шушу к Ибрагим-хану, на расправу. По совету Вагифа хан не убил Мамедгасана, а Абдылькадыр-хану - чтоб тот остался доволен - послал его окровавленную одежду. Теперь этот самый Мамедгасан имел полную возможность рассчитаться с Абдылькадыром.
Давно уже зашло солнце, а совещание все продолжалось. Наконец Вагиф и Мирза Алимамед покинули дворец. Хан сидел у камина, задумчиво помешивая щипцами угли. Неслышными шагами приблизилась рабыня.
- Хан, да пошлет тебе аллах долгой жизни, где прикажешь накрывать.
По заведенному во дворце обычаю хан ужинал у той жены, с которой намеревался провести ночь. Каждый вечер рабыня являлась, чтобы узнать волю хана.
Несколько секунд Ибрагим-хан молчал, потом промолвил негромко:
- Накрой здесь. И скажи, чтоб подбросили дров!
Рабыня поклонилась, вышла.
Поужинав, хан долго сидел у камина; потрескивая, горели дрова... Он было совсем успокоился, и вдруг его снова охватило негодование. "Мыслимое ли дело: Ираклию, которого я столько раз спасал, вызволял из беды, ему - и корона, и царские подарки, а мне - подданство и ничего более!.. Мне, Ибрагим-Халил-хану, сыну Панах-хана, прямому потомку Аргун-хана, мне, слово которого - закон для всего Азербайджана, мне предлагают безоговорочно и безусловно принять русское подданство!.. Стать рабом, склонить голову перед гяуром.! Дожили, ничего не скажешь!.."
Давно уже наступила ночь, а мучительные мысли, отгоняя сон, терзали хана. И вдруг в черноте ночи засветилось, забрезжило что-то: хан принял решение, то, которое подсказывал ему Вагиф. Улыбка смягчила жестокие черты. В сущности не так уж все плохо, - проводить ночь без сна нет никакой причины.
Ибрагим-хан поднялся, зевнул, потянулся. Легкий озноб прошел по всему телу... Он бросил взгляд на свечу, свеча догорала, шипя. Он взял из подсвечника новую, зажег ее, погасил догоравшую... Со свечой в руках вышел из комнаты, потом вернулся, окинул взглядом замершего у стены слугу.
- Гаси свечи и иди спать!
Хан шел по своему гарему. Мирно похрапывала во сне Ханум - мать его наследника Мамедгасана. Повернувшись к стене, спала Шахниса-ханум, жена, взятая им из Карадага. По соседству с ней была комната Хурзад, дочери мелика Шахназара, за ней - комната Хуршудбегим, дочери Шахверди-хана. Ни к одной из этих жен хан даже не заглянул, не задержался возле их покоев. Приметив, что дочь Аллахяра из Ункута разбросалась во сне, подошел, заботливо поправил одеяло... Пошел дальше. Свеча таяла, застывая на пальцах. Тутубегим, сестра Джавад-хана, мирно спала, забросив за голову белые руки. Хан замедлил шаги, оглядел ее... Свет упал на лицо спящей женщины, она открыла глаза, секунду смотрела, ничего не понимая, потом потянулась, зевнула...
- Так поздно не спишь, хан. - она с улыбкой приподняла голову. Толстые косы змеями шевельнулись на подушке. - Замерз. - громко спросила она, с улыбкой глядя на хана. - Поди сюда!
Хан сел возле нее. Тутубегим взяла у него из рук свечу, поставила на ковер, прижала к груди холодные руки мужа, он ощутил сладостное тепло ее тела.
- Чего ж не ложишься. - ласково прошептала она.
И снова вернулась тревога. Тифлис, Шеки, Куба все это, переплетясь, перемешавшись, тяжелой глыбой навалилось на его плечи. Ничего не ответив, хан отнял руки от горячей женской груди, встал.
В самом конце коридора была комната Анаханум, дочери тушинского купца Гаджи Керима, торговавшего коврами, тканями, шелками. Анаханум была самой молодой женой Ибрагим-хана - крепкая, полнотелая, семнадцатилетняя... Хан вошел к ней. Опьяненный ароматом розовой воды, дрожащей рукой поднял хан свечу, освещая раскинувшуюся во сне Анаханум. Шелковое одеяло сползло на ковер, обнажив белоснежную девичью грудь; легкая тень длинных ресниц легла на тугие, свежие, рдеющие, как заря, щеки...
Хан поставил свечу и дрожащими пальцами начал развязывать пояс...
Проснулся хан на рассвете. Анаханум не раз слышала, как он стонал и бредил во сне. Дракон напал на него, терзал, душил, рвал тело... Раны ныли, глухая боль до сих пор стояла где-то внутри. Все в это утро раздражало, гневило хана.
Он прошел в комнату совещаний и долго сидел там в одиночестве. Это была дурная примета: весь дворец трепетал. Послали за шутами, со всего города собрали забавников и балагуров. Пришел и знаменитый Лотуоглу, уж этот-то должен развеселить хана!
Лотуоглу вышел на середину и долго выделывал замысловатые коленца, однако ни одна морщинка не разгладилась на лице хана. Он то и дело обращался к сидящему возле него Шахмамеду и приказывал бросить кого-нибудь в тюрьму. Ужас, охвативший дворец, перекинулся на город. "Сажают на кол! Заливают глотку свинцом! Соколам не дают еды: живьем будут скармливать им обреченных..."
Шуты выбивались из сил, стараясь развеселить хана, смягчить его, но ничего не могли поделать. Тогда Лотуоглу придумал такую штуку. С гордым видом подошел он к хану и сел возле него, сурово нахмурив брови. Потом подозвал к себе одного из шутов.
- Я гневен, - мрачно произнес он, подражая голосу Ибрагим-хана. - Если вы не развеселите меня, не развеете мои тяжкие думы, я вас яйца нести заставлю!
Шуты тотчас принялись за дело. Они лаяли, кудахтали, завывали шакалами, кричали по-ослиному, ржали. Хан пребывал в унынии.
- Я гневен! - вскричал Лотуоглу. - Вы не сумели исступленно кудахча, принялись "нести яйца".
Шуты бросились врассыпную и, присев на корточки, исступленно кудахча, принялись "нести яйца".
Хан не менялся, гнев по-прежнему мерцал в его глазах. И вдруг появился Ханмамед. Сел, потирая замерзшие руки, и тотчас же принялся рассказывать соседу какую-то историю. Хан исподлобья наблюдал за ним.
- Эй, Ханмамед, - крикнул вдруг он. - Что это ты там рассказываешь.
Все замерли; даже шуты, смелее других привыкшие держаться при повелителе, обомлели от страха.
- Сон свой рассказываю, да пошлет аллах долголетие хану!.. - нерешительно отозвался Ханмамед.
- Сон. Ну что ж, давай погромче, я тоже хочу послушать!
Все облегченно вздохнули - Ханмамеду не раз удавалось смягчить ханский гнев, может быть, и на этот раз он сумеет развлечь хана какой-нибудь забавной историей.
- Да пошлет аллах долголетие хану, - начал Ханмамед, - привиделся мне сегодня сон, будто ты приказал повесить меня перед диванханой. Обмыть повелел у родника Мехралы-бек, а похоронить - под Дабтелебом.
Хан обернулся к Шахмамеду. Тот с поклоном приблизился к повелителю.
- Скажи палачу, - спокойно произнес хан, - пусть повесят твоего глупого братца перед диванханой, обмоют у родника Мехралы-бек, а похоронят под Дабтелебом. Пусть сон будет в руку!
Шахмамед безмолвно повиновался. Через минуту вошли одетые в красное палачи и увели Ханмамеда...
Вагиф еще толком не отдохнул с дороги, к тому же ему неможилось, замучил насморк. Он отлеживался в постели, читал Физули. Бессчетное число раз читал Вагиф его стихи и все-таки каждую свободную минуту снова брал в руки эту книгу.
Старый слуга на цыпочках вошел в комнату.
- Ага! Тебя люди спрашивают...
- Кто такие.
- Да вот говорят - хан-то вроде опять...
Вагиф сразу понял в чем дело.
- Зови в дом! - сказал он, поспешно одеваясь. - На дворе такой мороз!..
- Нельзя в дом, - объяснил слуга, - не поместятся, их там тьма-тьмущая!..
Вагиф вышел на веранду - двор, лестница, веранда - все было забито толпой. Несколько женщин без памяти лежали на снегу... Острая боль пронзила сердце Вагифа, хотя ему не раз приходилось видеть подобные зрелища.
Стараясь казаться спокойным, Вагиф велел позвать к себе несколько просителей. Оказалось, что почти у каждого был брошен в темницу кто-нибудь из ближних.
Вагиф стал объяснять, как нужно поступить.
- Соберитесь человек тридцать-сорок, наденьте саваны и отправляйтесь ко дворцу. Я сейчас дам пару зикиров, будете распевать их, а головы раскровяните, пусть кровь течет... Остальное я беру на себя.
Вагиф вернулся в комнату, присев на тюфячок, написал что-то на клочке бумаги и свернул его.
- Будете раздирать себе головы и петь вот это, - сказал он, передавая бумажку. - Идите и сделайте все так, как я сказал. Я скоро буду.
Проезжая мимо диванханы, Вагиф на виселице увидел труп бедного Ханмамеда, снежный ветер покачивал труп. Толпа молча наблюдала за палачами; разложив огонь, те готовили свои страшные орудия...
Ибрагим-хан все еще неистовствовал. Когда появился Вагиф, хан, призвав даргу, казначея и управителя дворца, требовал, чтоб те назвали ему людей, заслуживших наказание. Шахмамед показался Вагифу потрясенным: каменное сердце было у этого человека, но к казни брата и он не мог остаться равнодушным...
Вагиф поздоровался и прошел на свое обычное место. Отвечая на его приветствие, хан лишь шевельнул губами, не произнеся ни звука. Молча, с горькой усмешкой глядел Вагиф на кривляющихся шутов. Вдруг со двора послышались зикиры.
Хану доложили, что весь двор заполнен людьми: они раздирают себе головы и распевают зикиры. Ибрагим-хан бросил взгляд на Вагифа. Тот постарался выразить на своем лице полное безучастие. Хан послал узнать, что нужно этим людям, но никто ничего не мог объяснить. Душераздирающие вопли по-прежнему проникали в комнату.
- Взглянуть, что там такое... - предложил Вагиф, заметив, что хан не остался равнодушным.
Они вышли на веранду. Люди в белых саванах раздирали себе крючьями головы, выкрикивая слова зикиров. Жутко было глядеть на эти залитые кровью белые саваны. С появлением хана вопли стали еще громче, еще пронзительней. Звуки зикиров, срывающиеся с окровавленных губ, видимо, растрогали хана.
- Ахунд, ты ученый человек, - дрожащим голосом произнес он, обернувшись к Вагифу. - Объясни мне, что это значит!
- Хан, да пошлет тебе долголетие аллах, ради имама Гусейна, погибшего в Кербеле от руки злодеев!.. - голос Вагифа прервался, он прижал к глазам платок.
- О чем они просят. - тихо спросил хан.
- Сегодня должны быть приведены в исполнение твои приговоры... Но ты не можешь не смилостивиться!.. Ради имама Гусейна!
- Ахунд, - сказал хан, и слезы полились ему на бороду. - Ты знаешь, я не хочу греха!..
Ибрагим-хан был набожным человеком, Вагиф знал, что делал.
- Люди! - свесившись через перила, обрадованно закричал он. - Хан милует осужденных! Ради имама Гусейна! Идите по домам и молите аллаха, чтоб даровал хану здоровье и долголетие...
- Да пошлет ему аллах здоровье! Да сохранит его аллах всемогущий!
Голоса, славящие хана, слились в оглушительный гул...
Вагиф снова приподнял чашку и достал из-под нее кольцо.
- Ну вот, Мирза Алимамед. Мне сегодня везет!
Слуга взял поднос и стал расставлять на нем чашки.
От движения воздуха огонек заколебался и несколько раз лизнул свечу, расплавляя сало.
- Еще бы! - с улыбкой отозвался Мирза Алимамед. - в чем тебе не везет. Даже в государственных делах - успех!
- Что ты имеешь в виду. - поинтересовался Вагиф.
- Все твои начинания всегда достигают цели.
Чашки были расставлены снова. Вагиф с усмешкой взглянул на Мирзу Алимамеда.
- Что дашь, если снова мой верх.
- Что хочешь!
Вагиф поднял чашку - под ним лежало кольцо.
- Ну, это уже чересчур! - воскликнул пораженный Мирза Алимамед.
Вагиф рассмеялся.
- А тебе не кажется, что некоторые ханы довольно часто допускают в своих поступках это самое "чересчур".
Мирза Алимамед с опаской взглянул на Вагифа. Тот кончив игру, взял со стоящего перед камином низкого столика несколько сушеных плодов тутовника, съел и пододвигаясь к камину, возле которого грел руки Мирза Алимамед, негромко произнес:
- Посмотрим, какие новости доставит Муса-Солтан. Когда он в первый раз вернулся из России, вести были добрые.
- И теперь будут добрые.
- Как знать... - Вагиф задумался. - Примут ли они наши условия. Я написал, что мы согласны принять покровительство России при условии сохранения ханского трона. Поймут ли они, в чем тут дело. И согласятся ли.
- А если не согласятся, что мы теряем.
- Ничего, разумеется. Но нам нужно время. Нужно выждать, посмотреть, как будут разворачиваться события. Продвижение русских на Кавказ весьма обеспокоило и Иран и Турцию. Знаешь, что пишет Сулейман-паша. Русские в Тифлисе - это огонь, который сожжет вас всех. Как тебе это кажется - убедительно. - Вагиф вдруг улыбнулся.
- Ты что смеешься. - Алимамед удивленно взглянул на друга. - Смешное вспомнил.
- Нет! Мне вдруг пришла в голову мысль: в кои-то веки удается нам побыть наедине, но мы и тут не можем спастись от этих нудных разговоров!.. Ведь во всем ханстве ты единственный человек, с которым можно посидеть, потолковать, излить душу... - Вагиф помолчал. - А все-таки правильная эта пословица: "От чрезмерного усердия только чарыки рвутся". Зря хлопочем. Конечно наши старания не бесплодны, и когда-нибудь мы достигнем цели. Но очень уж она далека!.. Жизнь - это река, поток... Что мы с тобой против этого потока. Ханы дерутся, хватают друг друга за глотку. Ради власти ни готовы на все: брат убивает брата, отец - сына! Они выкалывают друг другу глаза, рушат селения, губят тысячи людей, и все ради прихоти того или другого повелителя!.. Сил нет глядеть! Сердце ноет, ноет, и ничем не заглушишь, не утишишь проклятую эту боль!.. Знаешь что, давай пошлем за Кязымом! Очень занятный человек! Может, развлечет немножко!..
Вагиф велел слуге тотчас отправить нукера за Кязымом.
- К добру ли. - спросил Кязым, появляясь в дверях. Он был встревожен - слуга Вагифа поднял его с постели.
- Только к добру! - приветливо отозвался Вагиф.- Проходи, располагайся, как дома!
Кязым сел. Взглянул на угощение: сушеные плоды тутовника, очищенные орехи.
- Отведай! - предложил ему Вагиф.
Кязым засмеялся.
- Как нахичеванскую дыню есть, небось не вспомнил! На орехи зовешь!.. Знаешь, что не по зубам мне!
Вагиф попытался что-то сказать, но Кязым прервал его, у него уже готова была присказка:
- Однажды Молла Насреддин увидел во сне, будто деньги даром раздают. Всех оделили и ему дали, только всем светлые деньги, а ему почему-то черные! Обиделся Молла, крик поднял. Даже проснулся от своего крика.
Глядит - в руках-то пусто. Закрыл опять глаза: "Ладно, пускай будут черные, давайте!" Так и я, давай хоть орехи!
Он взял с блюда несколько ореховых ядрышек и бросил в рот. Вытирая платком слезы, Вагиф глядел на Кязыма - ждал от него новых веселых историй. А тот мял беззубыми челюстями ядрышки, пытаясь разжевать
- Что, братец, - усмехнулся Вагиф, - сломалась твоя мельница.!.
- Да как же ей не сломаться-то: за свой век столько ячменя челюстями перемолол, что, как услышу на улице "Тоггуш!", враз останавливаюсь.
- Ну, Кязым, - воскликнул восхищенный Вагиф, - и впрямь нет тебе равного в острословии! Теперь, как начнет хан понапрасну гневаться, отправляйся во дворец! Большие дары получишь!
Кязым, опустив голову, смущенно потер руки.
- Спасибо на добром слове, только мы, ахунд, люди простые, нам дворцы ни к чему. Знаешь, небось пословицу: "Кто с ханом бахчу засевает, у того урожай со спины снимают".
Мирзе Алимамеду, человеку осторожному и осмотрительному, не по себе стало от подобных вольностей, и он поспешил переменить тему.
- Смотри, ахунд, - Мирза Алимамед кивнул на догоревший камин, - огонь-то, кажется, хочет нас предать!..
- Ничего, с этим мы справимся!
Вагиф крикнул слугу, приказал подбросить в камин дров и сменить догоравшие свечи.
- И скажи, пусть халвы приготовят! - попросил Вагиф. - Посидим еще - ночь длинна!..
- Ты сказал "халва", и мне сразу случай один вспомнился, - с усмешкой начал Кязым. - Я тогда молодой еще был, в Иране воевал. Возле Ахара в плен попал. Пригнали нас в Ахар, меня одному хану продали в нукеры... Важный хан был, из самих Джаванширов!
- Выходит, у вас родство!.. - усмехнулся Вагиф.
- Да уж выходит... Вообще-то он вроде меня: не больно за богатством гнался. Как говорится, "пускай брюхо пусто, лишь бы забот не густо". Небольшое именьице у него было, тем и жил, в войны особо не ввязывался. Пуще всего на свете любил он занятных людей - все добро свое на них перевел. И нукеров себе выбирал повеселее, позабавнее. Вот раз поднимается он по лестнице, а я - за ним следом. Взял да прямо на лестнице и пощекотал ему ногу. Обернулся он, глядит гневно, а я ему: "Прости, хан, ради аллаха, я ведь думал, это ханум!.." Расхохотался он: "А ты, - говорит, весельчак, мне это нравится! Откуда родом-то будешь." - "Из Карабаха". "Это почему же он так называется." - "А потому, - говорю, - что мы все снегом скрепляем: ведут люди меж собой счет, обязательно на снегу пишут, чтоб крепче морозом скрепило". Усмехнулся хан: "Ну что ж, считай, что твою сегодняшнюю проделку я тоже на снегу записал. Иди!" Я сошел было с лестницы, и окликнул его: "Хан, а хан! Не понял я: мою судьбу ты написал черным, или на снегу мою вину.". Усмехнулся хан, только эта его усмешка мне уже не понравилась, струхнул я. Какой-никакой, а хан, перечить ему не положено; разгневается, так и голову отрубить может. А он вдруг как закричит: "Убирайся, не то халву будут есть на твоих поминках!" - "Я бы рад убраться, хан, да ворота заперты!" Рассмеялся он, посветлел лицом: "Ты, говорит, видно, большой забавник! Ладно, проси у меня что хочешь, только уходи с глаз долой!" "Раз такое дело, - говорю, - отпусти меня. Вели через Аракс переправить, на родину вернусь! Подумал, подумал хан - и согласился. Даже денег на дорогу дал".
- Выходит, не по вкусу ему пришлись твои штучки, хоть он и любитель! - Вагиф улыбнулся.
- Не в том дело, ахунд. Хан очень жен своих берег. Решил, видно, что шуточки мои до добра не доведут. А я ведь нарочно все так и подстроил, чтоб он меня прогнал!
Принесли халву, пшеничные лепешки. Соблазнительно запахло шафраном.
- Эх! - протянул Кязым, вожделенно глядя на халву. - От такой еды, как говорится, и мертвый воскреснет!
Вагиф разломил лепешку, для смягчения обильно сбрызнутую водой.
- Посмотрим, чем ты нас после этой халвы удивишь, - сказал он, раскладывая халву. - Шафран, он ведь веселость придает!
Кязым быстро умял два солидных куска халвы, глаза у него весело заблестели.
- Ахунд, - сказал он, с чавканьем дожевывая халву - ты сказал "веселей" и мне сразу случай один на память пришел. Попал я как-то в Ардебиль. Осень стояла, грязь непролазная... Холодно, голодно, да и поистратился я... И встречается мне на улице человек, небольшого росточка, косоглазый. Я ему: "Как эта махалла называется." Спросил и гляжу на него, а он как на меня набросится с кулаками! Папаха с меня свалилась и прямо в грязь. А ведь я всего только и спросил, как махалла называется. Я всерьез, а он почему-то воспринял мой вопрос как насмешку... Ну да ладно, напялил я свою грязную папаху, иду дальше, вдруг вижу люди чего-то все в один двор сворачивают. Что, спрашиваю, случилось. Оказывается, покойник в этом дворе. "Это, - думаю, - кстати, зайду. Сочувствие выражу, а заодно силы подкреплю поминальным пловом!" Захожу, прилаживаюсь. И вдруг вижу: встает один из гостей, подходит ко мне, сочувствие выражает. Я малость опешил. Или, думаю, они здесь все чумовые, или это я спятил... А оказывается, в том городе такой порядок: в знак траура папаху грязью мажут. Папаха-то у меня вся в глине была, вот и сошел за родственника. Уж похохотал я лотом...
Они просидели до полуночи, и Вагиф от души веселился, слушая бесконечные истории Кязыма...
Ласковое весеннее солнце добралось до зенита, но как-то не верилось, что уже полдень, с земли поднимался туман, горы стояли, окутанные облаками, горизонт был нечистый, мутный. А потом и солнце пропало, скрылось за темной, плотной тучей.
Стало темнее. Гром, давно уже прогромыхавший вдалеке, с оглушительным треском обрушился на город; казалось, небо рассыпалось на мелкие кусочки, словно оконное стекло. Забарабанил по кровлям град, приводя в ужас горожан.
Телли вытащила во двор треножник, перевернула его кверху ножками, но град все не унимался.
- Гюльназ! - крикнула она сидевшей за сновальней подруге. - Нашла время работать! Иди сюда - ты ведь первая у матери, - набери семь градин, разгрызи - град кончится!
Гюльназ засмеялась, быстро выбежала во двор, перепачканными в краске руками стала ловить прыткие, скользкие градины. Набрала семь штук, разгрызла и побросала на землю. Град лупил по-прежнему, сшибая с веток листву и зеленые завязи.
Мать Телли поспешно перебирала четки. "Господи милосердный! Опять ты на нас беду послал! Все завязи посбивало, опять бедовать!.. За что караешь, господи.! Не иначе, опять невинную кровь пролили!.."
Снова треснуло, раскололось небо, но гром уже укатился куда-то... Облака поредели, приветливо улыбаясь, выглянуло из-за них солнце и вновь начало золотить землю лучами. Телли и Гюльназ, бросив работу, вышли во двор. Под деревьями кучами лежали истерзанные листья, сбитая градом зеленая-презеленая алыча. Когда девушки собирали алычу, ворота отворились, вошел Сафар. Лицо у него было встревоженное.
- Телли! Возьми ключ, за домом присматривай! Я уезжаю.
Телли уже привыкла к неожиданным отлучкам мужа и все-таки, расставаясь с ним, каждый раз обмирала от страха. Она только нашла в себе силы спросить:
- Куда уезжаешь-то. - И следом за мужем пошла к воротам.
Выйдя на улицу, Сафар отвязал коня, вскочил в седло...
- Кубинский и Шекинский ханы перешли Куру. Войска у них огромные!
Это было все, что он успел сказать. Разбрызгивая копытами грязь, конь помчал его по улице, а Телли вернулась во двор, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
Прослышав о спешном отъезде зятя, пришел из мастерской Кязым; вся семья собралась вокруг Телли. Она тихо плакала, отвернув в сторону лицо, - стеснялась отца. Гюльназ утешала ее. Мать стояла, опершись на сновальню, скрестив на груди руки...
Кязым сидел на краю веранды и ковырял грязь мыском своего чарыка.
- Велико же твое терпение, господи! - со вздохом сказал он и бросил сердитый взгляд на небо. - Когда только кончится грызня ханская, чтоб простым людям, вздохнуть спокойно! Ведь это что ж - опять урожая не жди, опять ячменем пробавляться!.. Что ни день грабеж, разорение! От дела людей отбивают! Эх, нет видно, для нас у бога легкой смерти!..
Пришла мать Гюльназ.
- Кязым, - жалобно сказала она, прикрывая рот концом белой чадры, - от моего-то ни слуху ни духу...
- И не говори, сестрица! Вот и мы горюем - Сафар уехал, не дай бог, что случится, обездолит он нашу дочь!..
Телли заплакала в голос, плечи ее затряслись от рыданий. Кязым смутился.
- Ну тут уж, как говорится, ничего не поделаешь: подневольный человек, против ханского приказа не пойдешь, а тебе-то уж и вовсе досадно: сам ведь все устроил. "В Тифлис поеду! Товар привезу! Разбогатею!" Слушать ничего не хотел! Ты уж не обижайся, сестрица, только я прямо тебе скажу - жадноват твой мужик! А насчет упрямства - так ему его не занимать!
Издавна жившие бок о бок, эти две соседние семьи отличались только вероисповеданием; и образ жизни, и обычаи, и заботы, и горести - все у них было общее. И та, и другая семья прекрасно знала - что такое война, и какие неисчислимые беды несут им чужеземцы, те, что, перейдя Куру, ринулись теперь на их землю...
А тем временем Ибрагим-хан в сопровождении свиты выезжал из крепости, чтобы ввести войска в Аскеран. Комендант крепости Агасы-бек, держа своего коня рядом с конем хана, слушал его наказы и беспрестанно повторял: "Будь спокоен, хан! Не тревожь себя понапрасну. Все будет, как должно!"
Когда они доехали до кладбища, Агасы-бек приложил руку к груди, отвесил глубокий поклон хану и его свите и повернул обратно, в крепость.
Хан ехал молча. Молчали и все сопровождавшие его. Вагиф не мог оторвать глаз от сверкающей, обновленной дождем травы, от ярких, свежих цветов, но грозные события последних дней, тревожа ум, угнетая душу, мешали отдаться созерцанию красоты.
Все чаще попадались беженцы: спасаясь от врага, люди бросали поля и посевы, уходили в горы. Тревожное ржание коней, блеяние овец, детский жалобный плач - все это мешалось, сливаясь в один голос - голос народной беды. Народ уходил. Вагиф молча созерцал страшное зрелище, горькие думы терзали его душу. В суровом взгляде Ибрагим-хана горел мрачный огонь.
- Хотел бы я знать, - после долгого молчания обратился он к Вагифу, - о чем он думает этот человек. - Ибрагим-хан говорил о Фатали-хане.
- Не знаю, хан, думает ли он о чем-нибудь, однако о будущем своем ему неплохо было бы поразмыслить... Он ведь знает, что ты тверд в своих решениях.
- Да! - мрачно произнес Ибрагим-хан. - Пусть мир рухнет, но такие условия я не приму! На одно соглашусь: если мне будут предоставлены полномочия наместника!
Вагиф замолчал. Хана, преисполненного честолюбия, эгоизма и жажды власти, меньше всего волнует то, что не дает покоя ему, Вагифу.
Муса-Солтан, тот, что недавно отвозил письмо в Россию, прильнув длинным телом к крупу коня, внимательно прислушивался к разговору. Когда Вагиф умолк, Муса-Солтан выждал немного и сказал, подкручивая усы:
- Они тоже на своем стоят. Верьте, мол, на слово... Милосердие царицы безгранично... и...
- Нет! - резко оборвал его Ибрагим-хан. - Так не будет! Я не подчинюсь, не склоню перед ними голову! Я - Ибрагим-Халил-хан!
Отряд Мамед-бека двигался в арьергарде, Мамед-беку было не по себе. Конь нетерпеливо грыз удила, вскидывая голову, но нельзя же было обгонять хана. Наконец, осмелев, Мамед-бек подъехал к Ибрагим-хану.
- Дядя! Дозвольте вперед поехать! - светлые его глаза умоляюще смотрели на хана.
Тот сурово взглянул на племянника, бросил коротко:
- Езжай! - И добавил:- Разведай, сколько сабель у Фатали... И веди отряд горными тропами. Нападать только с тыла!
- Слушаюсь! - коротко ответил Мамед-бек и, резко натянув поводья, пустил коня в галоп. Сорок всадников поскакали за ним.
Большую часть войск Ибрагим-хан временно разместил в Аскеране - не узнав, какими силами располагает противник, рискованно было выводить части на равнину. Чтобы получить необходимые сведения, кроме отряда Мамед-бека, вперед было выслано еще несколько небольших отрядов.
Сразу за Аскераном Мамед-беку и его людям пришлось придержать коней, - все дороги и тропы забиты были толпами беженцев, отарами скота... Когда конники подъезжали к Караагачу, какой-то белобородый старик бросился к Мамед-беку и упал в ноги его коню.
- Ага, спаси! Двух дочерей увели...
- Откуда ты. - взволнованно спросил Мамед-бек.
- Из Барды мы. Сожгли Барду! Всю как есть сожгли!..
Мамед-бек молча тронул коня. Он думал сейчас о женах, оставшихся в Кягризли. В Агдаме их встречала целая толпа: старшина привел всех жителей Кягризли. Мамед-бек проводил Айшу и Хуру до Караагача, а сам вернулся к отряду... Как-то они там...
Вздымая облака пыли, конники Мамед-бека скакали к Барде. Пустые, брошенные деревни, поля, распаханные лишь наполовину...
Авангард Фатали-хана - человек пятьдесят - встретился им у Карванда. Всадники ехали не спеша, шагом. Позади вели верблюда, нагруженного пушкой. Мамед-бек отвел своих людей в ущелье, приказал спешиться, залечь в гранатовой рощице. Враги приближались. Уже можно было различить голоса. Минута-другая, и меж кустов засвистели пули. Первая сразила пушкаря - он кубарем скатился с верблюда, - остальные бросились врассыпную.
- По коням! - крикнул Мамед-бек, вскидывая на плечо ружье.
С саблями наголо, мчались они, преследуя врага. Мамед-бек догнал одного и сзади, со спины, рубанул шашкой по шее. Кровь брызнула фонтаном, заливая седло и сбрую... Словно подрубленное дерево, всадник повалился на бок; левая нога его зацепилась за стремя, конь ускакал, волоча по земле хозяина...
Вдалеке облаком заклубилась пыль. Мамед-бек поднялся на холм и, прикрыв ладонью глаза, стал внимательно всматриваться.
- Ребята, - сказал он нукерам. - Подходят основные силы, видите. Сдается мне, что впереди сам Фатали-хан... Делать нам здесь больше нечего, будем отходить в горы. Возьмем побольше людей: попробуем ударить с тыла!
Ибрагим-хан со свитой все еще оставался в Аскеране. Согласно донесениям лазутчиков, объединенные силы Фатали-хана и Гаджи-Абдылькадыра достигают десяти тысяч человек; у неприятеля имеются также четыре медные пушки.
Хан собрал в своем шатре совет, обсудили положение. Было решено: отходить в горы, большие надежды Ибрагим-хан возлагал на Мамедгасана; с помощью Омар-хана Мамедгасан должен был собрать силы и ударить по южному флангу Фатали-хана.
Над Агдамом висели облака пыли - свидетельство того, что войска Фатали-хана уже достигли Агдама. Ибрагим-хан верхом на коне сам объехал окопы; появление Фатали-хана ожидалось с часу на час. Однако шли дни, а противники не показывались. Ночью в Агдам посланы были конные разведчики. Они привезли известие, что Фатали-хан покинул Агдам и повернул к Араксу.
Сафар отлеживался после ранения; Телли и Гюльназ же отходили от его постели. Лекарь только что сменил повязку, раненому полегчало, он сидел в постели, откинувшись на подушки, веселый и словоохотливый.
- Ну, как, Гюльназ, - спросил он, - кончили.
- Нет, братец, - зардевшись, ответила девушка, - еще не управились, денька через три кончим.
Сафар засмеялся.
- А вы с Телли неплохой заработок нашли. Ты денежки тоже припрятываешь от отца, как Телли от меня.
Гюльназ вопросительно взглянула на подругу: "Что это он."
Вошла тетя Перзад, и Сафар прекратил свои насмешки. Соседка поздоровалась, спросила Сафара, не полегчало ли.
- Спасибо, тетя Перзад. На лад идет дело. Вчера нога меня замучила - сил никаких не было, теперь вроде ничего...
Перзад склонилась к Телли, зашептала ей что-то на ухо, верно опять хотела одолжить съестного...
- Тетя Перзад! - мягко улыбнувшись, сказала Телли. - Не успеешь ты сварить, ведь уже полдень скоро, одолеют тебя ребятишки! Лучше веди их сюда, вместе и пообедаем, я бозбаш уже заправила! И Сафару веселее будет; посидим - поболтаем.
Сначала Перзад вроде застеснялась, стала отказываться, но видя, что приглашают от чистого сердца, согласилась.
- Ты мне тогда хоть хлебца дай, - шепнула она
Телли, - усмирю малость своих огольцов, чтоб до обеда-то дотерпели...
Телли достала из кадки большой, испеченный в тендире чурек, отдала соседке.
Когда отзвучал полуденный азан, Телли собрала, обедать. Перзад привела малышей. Принялись за еду. Покрошили в бозбаш чурек, съели, взялись за мясо... Вдруг на пороге показался оборванный, заросший волосами человек. Некоторое время все удивленно смотрели на незнакомца, потом ахнули все разом:
- Аллахкулу!
Да, это был он, муж Перзад, безвестно пропавший несколько месяцев назад.
Аллахкулу долго плакал, прижимал к себе детей. Когда слезы радости были выплаканы, нежданного гостя отвели во двор и дали ему помыться. Теперь обе семьи были в сборе, Кязым с женой тоже пришел - все расселись вокруг скатерти.
- Ну, милый, - сказал Кязым, поздоровавшись с другом, - от тебя только кожа да кости остались! Как говорится, легких денег искал, и котомку промотал!
- Святая правда! - согласился Аллахкулу, старательно обтирая тарелку кусочком чурека. - Все в точности так и получилось!..
Телли и Гюльназ убрали скатерть, подали чай.
Стояла жара, и хотя окна были распахнуты, в тесной комнатке не чувствовалось ни малейшего ветерка: все сидели потные, истомленные зноем, но деваться было некуда. Внезапно разразившаяся война не дала Сафару достроить терраску, а молодые саженцы во дворе еще не давали тени.
- Ну, ладно, Аллахкулу, - облокотившись на подоконник, с усмешкой обратился к гостю Кязым, - гостинцев мы так и быть не требуем, бог с тобой, - но расскажи хоть, где побывал, где тебя носило столько месяцев.
- Значит так, - неторопливо начал Аллахкулу, - приехал я в Тифлис. Сначала все получилось складно. Продал русским пару ковриков, еще кое-какую мелочь... Вижу, идет дело, закупил в окрестностях ячменя, привез, опять заработал кое-что. Ну, думаю, если так дальше пойдет, я и дом в Тифлисе куплю, семью перевезу. И что ты думаешь - купил! Закупил еще кое-что по мелочам, пристал к одному каравану - сюда ехать. И вдруг - такая незадача - нападают на наш караван разбойники-лезгины"
Взволнованный воспоминанием, Аллахкулу поднес к губам пиалу, отхлебнул, помолчал немного...
- Обстреляли они наш караван; кого убили, а кому руки за спину, и перед собой погнали; груз весь, конечно, забрали.
Привели нас куда-то, смотрю окружают нас покупатели... Какой-то купец и меня сторговал. Загнали нас в лачугу, дали по куску хлеба, воды... На другой день погнали куда-то. Два дня шли, сторожили нас всадники. На третий день откуда ни возьмись - налетают какие-то кочевники, стрельба, суматоха, перемешалось все. Мы видим такое дело, руки друг другу кое-как распутали и дали тягу! Потом уж узнал я, что гнали нас в Турцию... Одним словом, сбежали... Стали домой пробираться. Бродили, бродили без воды, без пищи. Набрели на кочевье... Ну, думаю, будь что будет, пойду туда. Пришел к ним, а это, оказывается, наши, в Карабах из Казаха пробираются... Вот так с ними и добрался до дому, дай бог им здоровья...
- Да, не иначе, мир с места стронулся!.. - Кязым сокрушенно покачал головой. - Дай бог, чтоб добром все кончилось!..
Аллахкулу единым духом осушил свою пиалу, и снова протянул ее Телли:
- Нацеди-ка еще, доченька, дай бог тебе счастья.
Но Аллахкулу еще не кончил свой рассказ. Он должен был выложить все, что узнал, что видел и слышал в Тифлисе - без этого не было ему покоя.
Приняв от Телли пиалу с горячим чаем, он поставил её на подоконник, рваным рукавом вытер со лба пот...
- Хуже всего сейчас, говорят, в Дагестане. Оттуда бежал один человек, так он толкует, будто объявился в горах один человек по имени Шейх Мансур, к джахаду горцев призвал, к священной войне... Большое, говорят, войско против русских двинул... Сам-то он чабаном был, а сейчас вроде глава всего народа, именем его люди клянутся... Да, прав ты был, Кязым, что отговаривал меня. Честно тебе скажу, умнейший ты мужик. Ведь чуть не пропал я, не раз от смерти на волосок был!
Кязым усмехнулся.
- Да, сосед, упрям ты! Бывало, твердишь тебе: "Не лезь ты в эти дела, знай, сверчок, свой шесток!" - а ты только посмеиваешься!.. Не по себе ношу взял, Аллахкулу. Ну, да ладно, после драки кулаками не машут!
Уцелел, и то слава богу. Хочешь жив быть, опусти голову, смирись с бедностью, ребятишек своих расти. Не зря, видно, сказано: "Ты у бога сирота, так и спи комочком!" Больше, видно, ничего не придумаешь!
Но и на этом беседа не кончилась. Сафар стал рассказывать о себе, о том, что довелось пережить. Потолковали о семейных делах, о хозяйстве. Аллахкулу от души благодарил Кязыма и Сафара, что заботились, не забывали его семью.
- Да я, правду сказать, и не особо о них тревожился, знал, что не с чужими остались. Как говорится, хлеб-соль вместе ели и после смерти рядом лежать!
- Ясное дело! - благодушно отозвался Кязым. - Тут и толковать не о чем. По мне, что Телли, что Гюльназ, все одно - дочка!
Перзад кинула благодарный взгляд на Кязыма, потом на его жену и концом головного платка вытерла глаза.
- Ну, ладно, Аллахкулу, - сказал Кязым, - ты теперь иди, одежду смени, обрети вид человеческий.
Аллахкулу усмехнулся.
- А есть она у меня, смена-то.
- Да... Ну тогда что ж... Мое возьми. Мы ведь с тобой как по одной мерке сработаны. - И он велел жене, чтоб достала соседу архалук, черную чуху и синие шаровары.
Отступление Фатали-хана продолжалось несколько недель. Все это время хан Карабаха оставался в Аскеране - он опасался, что отступление - лишь хитрый маневр: Фатали-хан отходит для того, чтобы сразу обрушиться на Шушу. Вагиф вынужден был неотступно находиться при хане, и это было мучительно. Душа его томилась; каждый час, каждую минуту он рвался туда, в город...
День был прекрасный. Нежный ветерок легко касался цветов, ярким ковром застилавших склоны и сладостным ароматом наполнявших прозрачный воздух...
Покинув шатер, Вагиф не спеша прошелся по мягкому пестро-зеленому ковру лужайки... Глаза его, всегда такие живые, блестящие, в любую минуту готовые засветиться улыбкой, сейчас были подернуты дымкой грусти...
Солнце клонилось все ниже, мешая оранжевые и багряные краски заката, сгущая синеву дальних лесов; как бесценный дар, медленно спускалось оно все ниже и ниже, яркими, щедрыми красками расцвечивая вселенную...
Вагиф остановился, очарованный великолепием вечера. В теснине меж гор таинственно журчала Гаргар, "Человек живет только раз..." - слышалось поэту в меланхолическом журчании струй...
Вагиф повернул голову; окутанные синеватыми тенями, цветы казались сейчас крошечными живыми существами - трогательные и печальные... Словно коленопреклоненные девушки, чистые и непорочные, они воздавали почести величию природы, ее пышной, торжествующей красоте...
Издали доносился печальный, похожий на плач звук, это стонали струны саза. Одиночество, безысходная тоска охватили Вагифа, больно сдавили сердце. Надо было возвращаться, унять нестерпимую муку. Поэт повернулся и вздрогнул, увидев позади себя нукера.
- Зачем ты здесь.
- Ага... я вижу, вы далеко... Я боялся...
Вагиф горько усмехнулся.
- Иди! В шатре у меня маленькая переметная сума - принеси ее.
Он ждал нукера, сидя на камне. Взял у слуги сумку, открыл ее.
- Можешь идти! - сказал он слуге. Достал из сумки перо, бумагу... Начал писать. Все, что томило его, тоской переполняло душу, строчками ложилось на бумагу:
Если, красное надев, ты сойдешь в цветник,
Соберутся вкруг тебя, в пляс пойдут цветы.
Подчиняется тебе каждый час и миг
Верный раб твой человек - пленник красоты.
Милый ангел, кто тебя не превозносил!
Ах, терзаньям нет границ, стражду свыше сил.
Горе! Натиска ресниц я не отразил, -
Прямо в грудь вошла стрела жгучей остроты.
Ты - прекрасная Ширин, я же - твой Фархад,
Ах, весь мир перед тобой преклониться рад.
Жаждут тысячи рабов уловить твой взгляд,
Горе держишь на виду, но таишься ты.
Ввергла ты меня в любовь.
Стал я нищ, убог.
День и ночь брожу без сна, жребий мой жесток.
Бьет в пучине глаз моих жгучих слез поток, -
Знаю, сторожит тебя враг из темноты.
Улыбаются уста, боль мне причинив.
Ты мне рану нанесла, кровью грудь залив.
Ах, в Меджнуна превращен злой тоской Вагиф,
По ущельям бродит он. Дни его пусты.
Уже ночь распластала над миром темные крылья, когда Вагиф оторвался от бумаги. Медина в белом своем одеянии встала вдруг перед ним, и две жаркие капли упали из глаз поэта, пятнами расплываясь на бумаге...
Вагиф свернул бумагу со стихами, приложил к ней письмо, запечатал. Завидев господина с сумкой в руках,  в задумчивости идущего к шатру, слуга бросился ему навстречу, принял сумку из рук.
- Седлай коня и сейчас же скачи в город! - приказал Вагиф. - Отвезешь это письмо Медине-ханум. Только быстро!
- Будет исполнено! - Нукеру уже приходилось доставлять по этому адресу письма своего господина.
Вагиф лег, но сон бежал от него. Он смотрел в проем шатра на луну, неслышно плывущую по небу, и думал о том, что веками, тысячелетиями влюбленная луна ходила вслед за солнцем, изнемогая от тоски по нему... Истомленная страстью, она являет миру усталое свое лицо, не в силах поведать о том, как велики ее муки. Один лишь поэт в состоянии понять ее...
Прошли часы... Нет, месяцы, годы! А нукер все не возвращался. Вагиф сел в постели, прислушался. Вышел из шатра на поляну. Дорога белела под яркой луной. Вот далеко, далеко вроде бы пыль... Слава богу! Радость охватила сердце поэта, оно забилось чаще, быстрее... Не в силах сдержать себя, Вагиф заспешил навстречу гонцу,  он ждал его, как ждут вестника счастья.
Взяв письмо, Вагиф быстро вошел в шатер, дрожащими руками зажег свечу... В письме были только стихи:
Позови - джейран придет,
По любви джейран придет.
Кто полюбит, тот к любимой
Сквозь ночной буран придет.
Ни о чем больше не раздумывая, ни в чем не сомневаясь,  Вагиф быстро вышел из шатра.
- Седлай мне жеребца! И себе коня смени - мы едем в Шушу!
И он поспешно стал одеваться.
Фатали-хан вернулся в Кубу, народ Карабаха - в свои разрушенные деревни. Мамед-бек наведался в Кягризли, несколько дней провел с женами. Он был на охоте, когда прибыл гонец.
- Ага! Из Агдама прискакал человек, срочно требуют тебя туда!
Мамед-бек нахмурился, светлые, веселые глаза его сразу стали озабоченными.
- Кто требует. - спросил он. - И что случилось.
Гонец замялся, видно не решаясь говорить. Мамед-бек вспылил:
- Говори, собачий сын, что случилось!
- Не смею, ага... Сердце твое ранить... - дрожащим-голосом промолвил гонец.
- Ты что это себе позволяешь.! - в ярости выкрикнул Мамед-бек. - Говори!
- Ага, привезли тело Мехралы-бека, - с трудом выдавил из себя нукер.
Мамед-бек обомлел, ведь отец его Мехралы-бек был в безопасности - уже много лет он жил при Фатали-хане.
- Так... - сквозь зубы процедил он. - Отец сам; умер или его убили.
- Ага из Баку возвращался, - начал объяснять нукер, - по дороге Ахмед-бека встретил, сына слепого Агасы-хана. Оказывается, покойный Мехралы-бек, да будет земля ему пухом, повздорил с ним, Ахмед-беком... его и убили...
Мамед-бек, собрав нукеров, тотчас же поскакал в Агдам.
Гроб Мехралы-бека стоял в дворцовом саду. Ибрагим-хан был возле тела. Увидев Мамед-бека, он, рыдая, обнял племянника.
- О, Мамед! Они сокрушили меня! В самое сердце ранили! Видишь, каков Агасы! Забыл мою хлеб-соль, на такую низость пошел!.. - Хан платком вытер слезы. - Ты вскормлен чистым молоком, мой мальчик. Ты .должен отомстить за отца!
И Ибрагим-хан встал на молитву возле тела.
Мехралы-бека похоронили в дворцовом саду, там, где покоился прах его отца Панах-хана. После похорон состоялись пышные поминки. На них присутствовали и люди Фатали-хана, - те, что привезли тело. Забыв на время вражду, Ибрагим-хан оказывал должное внимание гостям, с почетом доставившим сюда тело его брата.
На следующий день Ибрагим-хан послал помощь Фатали-хану; обстоятельства неожиданно сделали их союзниками.
Под командованием Мамед-бека объединенные части кубинцев и карабахцев отправлялись на Ширван - мстить Агасы-хану.
Вагиф ничего не мог предпринять, чтоб воспрепятствовать этому безумному шагу, - Ибрагим-хан был вне себя от негодования и ничего не желал слушать. Но с Мирзой Алимамедом, старым испытанным другом, поэт поделился своими тяжкими думами.
- Ну, что скажешь, сеид, да быть мне жертвой твоих святых предков, - спросил Вагиф, когда вечером они прогуливались в дворцовом саду. - Ты еще не спятил от того, что у нас тут творится.
- Что поделаешь... - Мирза Алимамед закинул на плечо свисавший от локтя длинный рукав своей чухи. - Брат... Хоть он и враг, а все равно родная кровь.
- Хорошо, мирза. Значит, чтобы усмирить Фатали-хана, мы послали в Джар Мамедгасана. Он собрал войско, убил Гаджи Абдулькадыра, взял Шеки, и таким образом помог Агасы-хану снова завладеть Ширваном. Сейчас, когда войска Шеки и Ширвана теснят Фатали-хана, мы делаем резкий поворот и идем на поводу у Фатали-хана. С нашей помощью он расправится с Агасы-ханом, прижмет Мамедгасан-хана, а потом... Потом он повернет на Шушу... Вот так, - Вагиф горько рассмеялся.
Мирза Алимамед молчал.
Вскоре их пригласили к хану на поминальную молитву. На этот раз Ибрагим-хан был настроен благодушно, видимо, хорошо поспал после обеда. Посреди комнаты расстелено было богатое сюзане, на нем лежали тридцать две книжечки - части Корана. Ашраф-бек, старшины и армянские мелики тоже явились на поминки. Когда Вагиф и Мирза Алимамед вошли, молла произнес: "Аллахун мин гаратил, фатиха!". И снова принялся громко читать. Вагиф и Мирза Алимамед, расположившись на передних местах, тоже стали читать фатиху...
Шла весна  года; только-только отшумели весенние ливни. Гостей принимали в дворцовой башне, в той, что окнами на Аскеран. Вся знать, весь цвет города присутствовали на приеме у Ибрагим-хана. Торжество это устроено было в честь аварского хана Омара, только что прибывшего в Шушу. Напав на Грузию, Омар-хан захватил крепость Ваханг, взяв в плен грузинского князя Абашидзе; одну из его дочерей он сделал своей женой, другую, по имени Елена, вместе с прочими богатыми дарами привез Ибрагим-хану в подарок. Пораженный красотой грузинки, Ибрагим-хан нарек ее Джавахир; в сокровищнице его гарема новая жемчужина заняла подобающее ей место. Наслаждение, которое испытал Ибрагим-хан, обладая этой красавицей, стерло с его лица ставший уже привычным налет суровости; сейчас это был приветливый, доброжелательный, радушный хозяин. В центре его внимания был Омар-хан; дорогой гость сидел на почетном месте, рослый, быстрый в движениях; у него был острый взгляд и хищный орлиный нос. С аппетитом поедая плов и на дагестанский манер коверкая азербайджанскую речь, Омар-хан рассказывал о своем походе на Грузию:
- Прочел я письмо Сулейман-паши и тошно мне стало. Прав он: сражение с русскими у Кызлара давно уж мне сердце жгло. Да и Шейх Мансур уж очень размахнулся: всю Чечню, всю Кабарду на ноги поднял... Нельзя было и дальше отсиживаться... Собрал своих людей.
Омар-хан отправил в рот горсть плова и бросил горделивый взгляд на хозяина. Тот ждал, приятно улыбаясь, не отрывая взгляда от гостя. Вагиф тоже внимательно слушал. Омар-хан жевал плов.
- Брат, клянусь тебе, я плакал от досады, когда узнал, что ты с войском на Гянджу ушел. Словом, с Кумушханай я разделался... А тут как раз наступила зима, я отошел к Ахисгая. Сулейман-паша принимал нас с великим почетом. Летом я вернулся, и от крепости Ваханг камня на камне не осталось... Теперь Ираклий подумает, покусает себе локти... И сам виноват: вольно ему было русских призывать! Письма шлет: и мне, и Сулейман-паше. Мира просит. Золото прислал... А главный над русскими войсками золотую табакерку - в подарок! Но мы так ответили: пока русские из Тифлиса не уйдут, о мире и разговора быть не может!..
Омар-хан прервал свой рассказ, взял с плова кусок румяной корки и стал есть, с хрустом кусая ее крепкими зубами.
- Ну и что же они сказали, уйдут или не уйдут. - поинтересовался Вагиф.
- Уйдут! Это уж - будь спокоен! - с уверенностью заявил Омар-хан. - Если Шейх Мансур отрежет дорогу на Терек, Тифлису туго придется... Ведь Шейха Мансура за святого имама почитают, хоть на смерть людей пошлет - весь Дагестан тронется!..
- А Ираклий-то, небось, рассчитывал, что, прикрывшись Россией, всех нас прижмет!.. - Ибрагим-хан скривил губы в злорадной усмешке. - Не вышло. Эривань он ведь тоже из рук выпустил. И там дела пошли по-иному...
Гости молча жевали, не слышно было ничего, кроме громкого чавканья. Вагиф покончил с пловом, принялся за довгу. Съел несколько ложек, усмехнулся...
- А наши казахцы перекочевывают сюда, Ахмед-ага полторы тысячи семей привести намерен...
Обед уже заканчивался, когда слуга Вагифа сообщил, что к нему приехал гость - поэт Видади. Испросив извинения у хана, Вагиф немедленно отправился домой.
Старый друг, сидя у окна, оживленно беседовал с его сыном. Вагиф не дал гостю подняться, сам бросился к нему; друзья обнялись, расцеловались.
- Ты как, сыт, голоден. - поинтересовался Вагиф.
- Премного благодарен, - Видади скромно потупился - Меня уже накормили, я совершенно сыт.
Вагиф обернулся к сыну.
- Скажи, чтоб нам подали кофе! - и уселся напротив Видади, нетерпеливо поглядывая на него. Он так давно не видел друга, так истосковался по нему!..
Видади был среднего роста, худощавый, с густой проседью в бороде. Он был немногим старше Вагифа, лет на восемь, не больше, но по характеру своему - замкнутый, изверившийся, разочарованный, лишь в религии находивший утешение, - представлял собой полную противоположность Вагифу. Тем не менее поэтов связывала крепкая, искренняя дружба. Они постоянно переписывались, неизменно посылали друг другу свои новые стихи.
- Ну слава богу - приехал, - сказал Вагиф, с невыразимой теплотой глядя на старого друга. - Я так давно тебя жду!
- Да вот надумал... В Казахе жить трудновато стало, дай, думаю, поеду, разузнаю, как в Карабахе, может, стоит перебраться. Тогда и семью привезу...
- Значит, ты вроде меня: сначала "джаваншир", потом "кызылбаш"! Ну что ж, хорошо сделал!
Вагиф рассмеялся. Сдержанный Видади ответил ему мягкой улыбкой.
- А ты, Панах, все тот же: веселый, общительный, жизнерадостный... Не берет тебя старость!
- А это, дорогой Молла Вели, - с глубокой убежденностью сказал Вагиф, - зависит только от тебя самого, полегче надо жить, полегче, не больно-то в глубину лезть. Жизнь человеку дается только одна, значит не киснуть надо, а взять от нее все, что можно! А смерть что ж... Она все равно нас не минует. А пока живы, надо жить так, чтобы, когда конец придет, было что вспомнить!.. Это и есть высшая мудрость!
Видади не стал опровергать эту мысль, только заметил невесело:
- Многие беды и горести существуют независимо от человека...
- Как это независимо. Все зависит от человека! Человек может все!
- А эти войны, эта понапрасну пролитая кровь.! Сожженные деревни, отрубленные головы, выколотые глаза.! Можно ли быть веселым и спокойным, когда такое творится на свете.! Ну скажи мне, за что Хаджи Абдулькадыр удушил несчастного Гусейн-хана Муштага. В чем повинен был этот щедрый, великодушный человек. Потом сын Гусейн-хана Мамедгасан-хан убил Гаджи Абдулькадыра - отомстил за отца. Пусть даже он прав, пусть он должен был так поступить, но чем, скажи, виноваты были дети покойного - семеро его несчастных сыновей... Нет, невозможно радоваться, глядя на этот ужас!
- А что изменится, если ты только и будешь, что негодовать и предаваться отчаянию. В жизни бывают беды и огорчения, как у розы - шипы; не будь этих шипов, она, может быть, потеряла бы даже часть своей прелести! Ты наслаждаешься радостями жизни, ну так и муки ее принимай за благо, ибо они тоже - жизнь!
Видади улыбнулся, но мука была в его улыбке.
Сто лет еще пройдет, завесы все раскроются,
Сто маков прорастет и по весне раскроется,
Сто весен расцветет, мир, как во сне раскроется.
Душа не расцветет, в ней радость не раскроется,
прочел он. Это было одно из самых любимых и самых известных его четверостиший. Слуга принес кофе.
- Молла Вели, - с легкой улыбкой сказал Вагиф, протягивая чашку другу. - Вот тебе пример: держа в руках чашечку кофе, наслаждаясь ароматом этого удивительного напитка, я забываю все тревоги, все муки мира. Нет, жизнь наша - земная жизнь, и, право, она неплохо устроена! Муха, простая, пошлая муха, поминутно кусающая нас, представляется нам подчас легкокрылым ангелом, и тогда мне хочется сказать ей:
Постой, исчезнуть не спеши, постой,
Такой не налюбуюсь красотой!
То грудь твоя блистает белизной,
То ножки появляются наружу!
На этот раз Видади рассмеялся от души; на минуту даже четки перестал перебирать.
- Нет, дорогой Панах, - сказал он с лукавой улыбкой, - все-таки я прав: такой уж ты уродился: тебе и за мушиной головкой видится белая шейка!
Вагиф поставил чашечку на скатерть и долго хохотал...
Видади все гостил у Вагифа. Когда Вагиф возвращался из дворца, друзья усаживались рядом и подолгу увлеченно беседовали; читали друг другу стихи, обменивались мнениями о положении в стране и за ее пределами. Вагиф, как всегда, много шутил, нередко ему удавалось развеселить и Видади.
- У нас каждый день что-нибудь чрезвычайное: то празднуем, то горестно вопим, - рассказывал он, - середины нет. Приехал Омар-хан, подарил хану грузинскую красотку, взамен увез сестру хана. Ибрагим-хан готов был взять в гарем и вдову покойного своего брата Мехралы-бека, да не вышло...
- Скажи, Панах, это правда, что Мамед-бек убил мать за то, что она дала согласие.
- Правда... - со вздохом ответил Вагиф. - Бедная женщина!.. Расстегнула платье, грудь открыла... "Сын мой! - кричит, - я же выкормила тебя этой грудью! Спрячь свой кинжал!.." Куда там! Злобой глаза застлало, - вонзил матери нож в сердце!
- Да... В страшное время мы живем! - Видади горестно вздохнул. - Ни почтения к родителям, ни благодарности!.. Предают самых близких людей...
Угнетенные тяжелыми думами, друзья долго молчали,
- Ну и что Ибрагим-хан. - с выражением гадливости на лице спросил Видади, - что он сказал на это.
- Что он может сделать - у него и без того забот полон рот, положение незавидное... А Мамед-бек он ведь как: поднял своих людей и был таков! Никто даже не знает, где он сейчас. А жаль его, не дай бог, к Агамухамед-хану пристанет, тогда совсем беда - он ведь места здешние, как свои пять пальцев знает, и сторонников у него здесь немало...
- А что сейчас в Иране. - поинтересовался Видади. - Все еще дерутся. Все льется мусульманская кровь. - Великая мука была в глазах Видади, когда он произносил эти слова.
- Льется, Молла Вели, льется понапрасну!.. Алимурад-хан умер от болезни, на его трон сел Лютфали-хан. Агамухамед-хан в Тегеране, там его род - Каджары... Изгнал из Астрабада родного своего брата Джафаркулу, теперь тот у Фатали-хана спасается, под покровительство России пойти решил... А англичане, говорят, в Исфаган артиллерию перебросили, много пушек... Одним словом, как сказал бы Молла Насреддин, каша какая-то получилась, ничего разобрать нельзя...
- И ведь подумать только, - Видади с горькой улыбкой взглянул на Вагифа, - конец все равно один - смерть! И стоит ли так изводить себя ради нескольких мгновений земного существования. Ведь и шах, и последний нищий - все умрут, все станут прахом! Так не лучше ли срок, отпущенный тебе в этом тленном мире, провести в молитвах и воздержании.
Вагиф лишь усмехнулся. Видади не раз призывал его к аскетизму.
- Я знаю, - поспешно добавил Видади, заметив эту усмешку. - Тебя не влекут ни молитва, ни воздержание.
Ты все еще молод. Но подойдет старость, почуешь приближение смерти, тогда... Тогда ты поймешь меня. Пока ты еще не настоящий "Вагиф" - всеведущий и посвященный, - ты лишь Панах, суетное существо! Все твои помыслы принадлежат бренному, земному!..
Вагиф усмехнулся.
- Дорогой Молла Вели! Но ведь бог создал для людей не единую только смерть; любовь, красота, наслаждение - все это тоже уготовано для нас всевышним. И разве в час светопреставления, бог не скажет мне так:
"Я дал тебе сердце, Панах, - а ты не любил; дал губы, а ты не целовал, дал глаза, а ты не упивался красотой!"
Что тогда отвечу всеблагому.
- Нет, ты неисправим, Панах! - Видади засмеялся- Таким и оставайся! Послушаешь тебя, и на душе светлеет!..
Но Вагиф уже стал серьезным.
- Я мало бываю дома, ты не скучаешь. - озабоченно спросил он друга. - Читаешь то, что я тебе дал.
- Читаю, конечно, читаю! - успокоил его Видади. - Потому мне и некогда скучать! Но ты удивительно аккуратный человек: не только свои, ты и чужие стихи хранишь. Я тут увидел у тебя послание покойного Мамедгусейна Муштага, так сердце защемило...
- Да, бесценный был человек, - с грустью сказал Вагиф. - Доброта, благородство, щедрость... Помню попросил я у него ружье и шубу, - давно уже это было, он подарил, но как он это сделал, - с какой простотой! - У Вагифа лицо подернулось грустью. - Вот Молла Вели, - сказал он, помолчав, - ты всегда привык видеть меня веселым и беззаботным; но все это больше внешнее: как и всякий поэт, живущий в наше время, я немало мучаюсь и тоскую; бывает, такое вдруг охватит отчаяние!..
- Ну вот! - усмехнулся горько Видади. - Вот ты и пришел к тому, о чем я толкую. Это же неизбежно, Панах; чем дольше живет человек, тем глубже погружается он в пучину отчаяния! Рушатся основы мира, уж не найдешь ни верности, ни чести, ни справедливости! Ага-Месих Ширвани прекрасно сказал:
Души точит вероломство,
чистой благостный нет.
За динар уступит веру
всяк народ, твердыни нет.
В духе мужеского рода
праведной святыни нет,
Благонравья нет у женщин,
благочестья ныне нет.
Добродетель, человечность
в запустении остались.
- Будь добродетель и человечность, разве ж творились такие бесчинства. Послушай, что пишет Нишат
Ширвани:
Вмиг возвел дом - вмиг разрушил
и скитальцем оказался...
От людей в краю родимом
натерпелся зла Нишат,
Потому в краях чужих я
постояльцем оказался...
- Да, Панах, разве мое горе не подобно горю Нишата. И у меня была родина, дом, и вот в один прекрасный день кто-то прискакал, налетел, разграбил... Сколько людей убито!.. А те что остались. Обездоленные, лишенные крова, умирающие от голода!..
Вагиф поднялся, взволнованно заходил по комнате.
- Молла Вели, - сказал он, - а помнишь нашего земляка Абдулрахмана-ага, писавшего под псевдонимом "Шаир". Ираклий приказал выколоть ему глаза. Лишил света божьего. Теперь каждая его строка словно кровью сочится...
- Хватит, Панах! - Видади тоже поднялся с места. - Закрой тетрадь бед и напастей, и без них сердце разрывается!.. Вечер уже, жара спала... Выйдем! Надо хоть немножко развеяться...
Вагиф согласился, друзья вышли, сели на коней. Миновали городские ворота, направились к Дабталебе. Четкая гряда гор, лесистые склоны, речки, нежно воркующие в объятиях ущелий, - все это умиротворяло, веселило душу... Прохладный свежий воздух обвевал лицо, тишина бальзамом ложилась на измученные души. Два престарелых поэта молчали, преисполненные благоговения - они слушали музыку природы...
Заключив союз с Омар-ханом и тем обезопасив Карабах от нападения Фатали-хана, Ибрагим-хан снова отправился в Нахичевань и взял город.
Сразу же по возвращении в Шушу Ибрагим-хан по установившемуся уже обычаю собрал приближенных. Мамедгасан-ага, Вагиф, Мирза Алимамед, Агасы-бек и другие важные лица прибыли во дворец.
Хан загорел под жарким солнцем долины, посвежевшее лицо его отливало бронзой, сейчас не так заметно было, что он уже очень немолод.
Не выпуская изо рта кальяна, хан каждого приветствовал, расспросил о делах, о самочувствии - он казался спокойным и умиротворенным.
- Ну, так какие же у вас здесь новости. - спросил он, обращаясь к высокому собранию.
Присутствующие промолчали. Хан обвел всех требовательным взором, взгляд его задержался на Агасы-беке.
- Да, продлит аллах дни хана! - торопливо заговорил комендант крепости. - Положение в городе прежнее. Один из ратников пытался бежать, захватив ружье. Был схвачен и сброшен со скалы.
Хан перевел взгляд на Мирзу Алимамеда. Тот вздрогнул, поспешно достал из-за пояса какой-то свиток, развернул и сказал, глядя в бумагу:
- Казахец Ахмед-хан с полутора тысячей семей откочевал в Карабах. Весьма обеспокоенный этим обстоятельством Ираклий при поддержке русских солдат напал на Гянджу и потребовал возвращения вышеупомянутых казахцев. Используя этот повод, некоторые армянские мелики, и прежде всего мелики Або и Меджнун, а также монах Гандзасар снова взялись за свои козни, вступили на стезю мятежа и неповиновения. Это все, что я могу сообщить, да пошлет милосердный аллах долголетия хану!
Лицо хана, которому удача нахичеванского похода придала такое спокойствие и благостность, дрогнуло вдруг, словно лес под внезапным порывом ветра; резче обозначились морщины.
- И я этого самого Або выпустил из зиндана! - прохрипел он, покусывая ус.
Подбородок хана дрожал все сильнее, собравшиеся настороженно молчали. Никто не осмеливался поднять головы.
- Агасы-бек, встань! - сказал хан и отбросил в сторону кальян.
Агасы-бек вскочил. Сложив на груди руки, он покорно склонился перед ханом.
- Тотчас же бери пятьсот всадников, отправляйся к этим армянам, и чтоб камня на камне не осталось! Меджнуна и монаха схватишь и привезешь ко мне!
- Слушаюсь!
Хан поправил усы, взял кальян.
- Вы мне больше не нужны, - сказал он, ни на кого не глядя. Совещание было окончено.
Погода стояла чудесная, и, выйдя из дворца, Вагиф, Мирза Алимамед решили пройтись пешком. Слуги вели позади лошадей, а двое государственных мужей неспешно шли по улице, изредка перебрасываясь словечком; они отдыхали... Миновали диванхану, направились к махалле Саатлы. У мечети Мамайы повстречали Охана. Поздоровались. Вагиф, как обычно, начал с шутки:
- Ну, Мирза Охан, как говорится, зачешутся у козла рога, так он о пастушью палку готов башкой тереться! Не сидится вашим меликам!
- Да, ахунд, это так! - с горечью отозвался Охан, шутить он сейчас не был расположен. - Ну что ж, пусть получают по заслугам! Ничего не поделаешь!.. Только бы народ не пострадал из-за этих безумцев.
Вагиф промолчал, но взгляд, который он бросил на священника, был полон грусти. Оба думали сейчас об одном: "Когда сухие поленья горят, и мокрые занимаются..."
Агасы-бек вернулся из армянских селений через две недели. Монах Гандзасар умер со страху - сердце не выдержало. Мелики Або и Меджнун, заслышав о приближении Агасы-бека, бежали в Гянджу.
Агабегим-ага подрастала, ей уже минуло четырнадцать. Как белый тюльпан, раскрылся бутон ее красоты, источая нежный аромат. Слава о красоте дочери Ибрагим-хана гремела по всему Азербайджану, имя ее звучало в песнях ашугов, в стихах поэтов.
Многие сохли по ней: беки и ханские сыновья, доблестные мужи, не знающие себе равных во владении мечом, считали за честь умереть с ее именем на устах. Но Ибрагим-хан знал цену жемчужине Карабаха и пока что отказывал всем; беззаботно и радостно вырос этот прелестный цветок в дворцовом саду.
Назлы - няня девушки - по-прежнему рассказывала воспитаннице сказки и предания, и юная красавица жила ожиданием своего рыцаря любви, смелого, как Кероглу, страстного, как Меджнун, упорного, как Фархад. Ждала, что в один прекрасный день он перемахнет, наконец, через толстые крепостные стены, схватит ее в объятия, прижмет к могучей груди и умчит... И всегда, когда Агабегим мысленно видела своего героя, лицо ее заливалось румянцем, девушку начинала бить дрожь...
Но не только сказки и легенды обогащали душевный мир Агабегим, бесконечно любила она и стихи; девушка прочла всех поэтов Азербайджана, и самые лучшие, самые увлекательные стихи переписывала и заучивала наизусть. Любимыми ее поэтами были Физули и Вагиф. Девушка не раз мельком видела Вагифа, но вот встретиться, поговорить с ним - такой возможности ей пока не представлялось. Каждый раз, когда девушка начинала приставать к матери с просьбой устроить ей встречу с Вагифом, мать дивилась - откуда у нее такая смелость - и объясняла дочери, что она еще ребенок и не о чем ей толковать со взрослым человеком.
Наконец Тутубегим все-таки уступила и пригласила Вагифа к себе.
- Ахунд, - сказала она, прикрывая лицо чадрой, ты, наверное, и не подозреваешь: у тебя во дворце растет почитательница... Уж сколько времени все пристает ко мне, чтоб пригласила тебя в гости - хочет видеть Ахунда Моллу Панаха!
Вагиф улыбнулся, бросил лукавый взгляд на девушку - та стояла, опустив голову, сложив на груди нежные тонкие руки. Глаза ее были прикрыты ресницами, а щеки горели стыдливым румянцем. На левой темнела очаровательная родинка; аккуратно расчесанные каштановые кудри нежно касались подбородка. В вырезе красного чепкеня белела юная шея.
- Молодец, доченька! - воскликнул Вагиф, протягивая девушке обе руки. - Умница!
Агабегим вздрогнула, как вспугнутая птичка, вскинула голову и, метнув на Вагифа быстрый взгляд, кончиками холодных пальцев несмело коснулась его рук. Впервые ощутил Вагиф колдовство ее взгляда. Немало красавиц повидал он на своем веку, немало их прелестей воспел в своих стихах, но такого совершенства Вагиф еще не встречал. Яркость ее губ посрамила бы рубин, блеск зубов - любой жемчуг...
Тутубегим указала Вагифу место и села напротив него. Девушка продолжала стоять.
- А ты что ж не присаживаешься, дочка. - Вагиф вопросительно взглянул на девушку.
- Иди принеси свои записи, - строго сказала Тутубегим, - ахунд взглянет... - И когда дочь направилась к двери, с нескрываемой гордостью поглядела ей вслед.
Вагиф тоже не мог оторвать взгляда от девушки, от расшитых жемчугом и кораллами шальвар, от нарядных бархатных башмаков - он любовался ее движениями, ее стремительной и в то же время плавной походкой.
- Вот, ахунд, - Тутубегим сокрушенно вздохнула, - ночи напролет просиживает, все стихи сочиняет! Стихами только и живет!..
- Что ж, - усмехнулся Вагиф. - Такая у нее теперь пора! Юность и старость - самые лучшие поэты!
- Почему. - спросила Тутубегим.
- Таков уж закон природы. Солнце прекрасно лишь на восходе да при закате. А когда оно в зените, в нем нет особой привлекательности.
- Это, кажется, в мой огород камешек. - ханша обиженно прищурила светлые глаза.
Вагиф понял, что оплошал.
- Ханум! - укоризненно воскликнул он, спеша загладить неловкость, - к тебе это не имеет ни малейшего отношения; ты из тех звезд, что не меркнут с годами, лишая сна ашугов!..
Вошла Агабегим, держа красивую тетрадь в зеленом сафьяновом переплете, исписанную прекрасным почерком "ширази".
- Ну, доченька, давай поглядим! Садись-ка! - Вагиф указал девушке место рядом с собой.
Агабегим протянула ему тетрадь и опустилась на колени возле матери. Поэт надел очки, раскрыл тетрадь. Вагиф, Видади, Муштаг, Наби, Раджи, Рафе, Муштери, Ага-Месих, Нишат, Ариф, Аджиз, Ашик Али, Абдулрахман-ага Шаир и другие современные азербайджанские поэты были представлены здесь лучшими своими стихами.
- Почитай вот это! - Вагиф указал девушке строфу у Госи Тебризского.
Слегка зардевшись, Агабегим начала читать:
Прекрасны роза и нарцисс, но верь, твои цветы - особые,
Лицо твое, глаза твои - истоки красоты особые,
Нет, я в бутоне ни в одном не хаю ни единой черточки,
Но ты прекрасней потому, что все твои черты - особые.
Сама юность звучала в ее голосе. Тутубегим искоса поглядывала на Вагифа и улыбалась, довольная...
- Молодец! Великолепно! - с искренним восхищением воскликнул Вагиф, когда Агабегим кончила.
- Ахунд, - заметила Тутубегим, - она ведь и сама сочиняет. - И обернулась к дочери. - Почитай-ка из своих, дочка, ахунд послушает...
Тут Агабегим стала совсем пунцовая, и сколько ни настаивала мать, сколько ни просил Вагиф, все было бесполезно, - свои стихи девушка читать не стала.
Агабегим была необычайно горда, что встретилась с Вагифом. Подумать только: она беседовала с настоящим поэтом, сидела рядом с ним, читала ему стихи - значит, она теперь совсем, совсем взрослая! Она стала потихоньку собирать те стихи, что писала по ночам при свече; вот наберется смелости и пошлет Вагифу... Но неожиданный поворот судьбы помешал свершиться ее планам, опрокинув чашу надежд, нарушил безмятежное течение Девичьей жизни.
Как-то, гуляя с няней в саду, Агабегим увидела в угловой башне юношу: русого, ясноглазого, широкогрудого... Его шлем и доспехи на широких плечах огнем сияли под лучами утреннего солнца.
- "Это он! Мой Кероглу!" - у девушки подкосились ноги. Впервые в жизни бутон ее сердца ощутил сладостный укол шипа...
- Няня! - воскликнула Агабегим! - Няня! Кто это.
- Как кто. - удивилась Назлы. - Неужто не узнаешь. - Двоюродный братец твой, сынок дяди покойного. Вон он, красавец! - И Назлы кивнула на башню.
- Но, няня... - прячась за дерево, пролепетала Агабегим, - когда я его видела, он был маленький, мальчик еще, а теперь!..
- Так ведь лет-то сколько прошло, доченька!.. Он долго пропадал. Убил мать и не смел хану на глаза показаться. А как порешил Агасы-хана и сына его Ахмед-бека - это он им за отца мстил, - хан и смилостивился. Допустил до себя...
Прячась среди листвы, Агабегим снова бросила взгляд на башню и вдруг... глаза юноши, светлые, ясные, жестокие, двумя кинжалами пронзили девичье сердце.
Больше она уже не отрывала взгляда от башни. Детское самолюбие бесследно покинуло ее душу, предоставив место тоске, мучительному, непонятному томлению...
Прибыв в Кубу, Мирза Алимамед и Сафар сразу направились во дворец Фатали-хана. Во дворце полно было слуг, одетых в самые разнообразные одежды; кроме азербайджанцев, здесь были лезгины, аварцы, кумыки и другие жители Дагестана.
Мирза Алимамед велел сообщить смотрителю двора, что беженцы из Карабаха хотели бы видеть хана. Его пригласили в просторную комнату; окна ее выходили в большой сад. У стены сидел пышноусый человек в сдвинутой набекрень громадной папахе, с кинжалом на боку, он курил трубку: это был смотритель двора.
Мирза Алимамед склонился в поклоне. Пышноусый вельможа, не переставая курить, ответил на его приветствие и пригласил сесть.
- Мне доложили, - неторопливо произнес он, - что ты бежал от Ибрагим-хана.
- Это так, ага. Хан задумал ослепить меня, но благодарение аллаху, мне удалось узнать о его замысле и спастись бегством. Вот почему я прибыл во владения милосердного Фатали-хана.
Смотритель двора ухмыльнулся, польщенный.
- Что ж, ты правильно поступил! С благополучным приездом! - он помедлил немного и спросил:- А тебе не удалось захватить с собой каких-нибудь ценностей. Или...
Алимамед быстрым движением сунул руку в карман.
- Вот - сто золотых... - он протянул кошелек смотрителю двора. - Это тебе, будь моим покровителем!
На небе бог, на земле - ты, да будет во благо!
Смотритель двора взял кошелек, проворно сунул в карман. И сразу заметно повеселел.
- Ну что ж, располагайся!.. Все для тебя сделаем, с превеликим удовольствием! - он широко улыбнулся. - Гости у нас сколько пожелаешь - рады будем служить!
- Да не оскудеет милосердие ваше! - Мирза Алимамед низко поклонился.
- Я отведу тебя к хану, - сообщил смотритель двора:- Пока что он занят. Сестра его - Хуру Пейкар-ханум прибыла из Шеки, с ней и беседует... Ты, наверное, знаешь Мамедгасана - он одно время жил в Карабахе. - Так вот сестра Фатали-хана за ним замужем...
- Знаю, - сказал Мирза Алимамед, - знаю этого предателя. Напал на Фатали-хана возле Агсу!..
Смотритель двора сделал предостерегающий жест.
- Все это верно, он допустил ошибку, понес наказание... Теперь обстоятельства изменились. Видишь, он
Хуру Пейкар-ханум прислал - снисхождения просит... - Смотритель двора помолчал многозначительно и продолжал, приняв гордый вид:- Могущество Фатали-хана растет... В этом году Ардебиль взял, все шахсеванские ханы ему покорились... Благодарение аллаху, земли Фатали-хана простираются от Дербента до Тебриза. Такой герой, как Омар-хан, и тот старается жить в мире с ним, один лишь недоумок Мамедгасан кукиш в кармане кажет...
Смотритель двора не спеша набил трубку, слуга подал огня.
- Просители ждут, ага.
- А что, какие дела. - спросил смотритель, не поворачивая головы.
- Да так, мелочи...
Смотритель усмехнулся.
- Я не о том... Ладно, пусть войдут!
Вошел длиннобородый, носатый мужчина и, упав смотрителю в ноги, стал излагать свою жалобу: старшина без времени требует налог с сада.
- Садовые-то осенью положено собирать, как урожай, а сейчас только зима на исходе! Мыслимое ли дело, ага.!
- Мыслимое, мыслимое! - успокоил его вельможа. - Свежих фруктов нет, сушеными отдай! Осенью-то невесть сколько, небось, собрал!..
Проситель хотел что-то сказать, объяснить, но слуга, взял его за рукав, потянул к выходу. Вошла женщина. Эта жаловалась на мужа:
- А ты пойди к судье, - научил ее смотритель. - Он даст бумагу. Неужели не знаешь.
Торопливыми шагами вошел слуга.
- Ага, тебя хан требует!
Смотритель двора проворно поднялся, опираясь руками об пол, оправил архалук и чуху, передвинул на брюхо съехавший на сторону кинжал.
Через несколько минут вельможа вернулся и повел Мирзу Алимамеда к хану. Они вошли в роскошно убранные покои. Фатали-хан оказался мужчиной лет пятидесяти; суровое лицо его обрамлено было густой черной бородой. Он ответил на приветствия Мирзы Алимамеда и велел ему сесть.
Сначала хан расспросил, что привело к нему гостя, потом заговорил сам:
- Ибрагим-хан дурью мучается. Все ханы со мной считаются, один он нос воротит! Думает, крепостные стены спасут!.. Как ушли русские из Тифлиса, совсем обнаглел. А не понимает того, что сегодня они ушли, а завтра опять придут!.. Русские сейчас турецкой войной заняты. Так... Ну, а почему ж все-таки тебе пришлось бежать из Карабаха. Чем ты провинился перед Ибрагим-ханом.
- А тем, что, когда войска твоей милости вторично пришли в Карабах, я посоветовал Ибрагим-хану подчиниться. "Фатали-хан, - сказал я, - опытный и мудрый повелитель, не следует затевать с ним вражду". За это и пришлось поплатиться... Бросили в зиндан, хотели ослепить... Благодарение аллаху, удалось бежать, спастись от злодея...
Мирза Алимамед сумел войти в доверие к Фатали-хану, добиться его благосклонности. Вскоре хан уже не скрывал от него своих намерений, и Мирзе Алимамеду стало известно, что ближайшей своей целью Фатали-хан считал подчинение себе всего Азербайджана, причем рассчитывал на помощь России. Он переписывался с Ираклием, советовался с ним по поводу своих планов. Покрепче прижать Ибрагим-хана - это Фатали считал самой неотложной своей задачей.
Вызнав все, что нужно, детально изучив планы и намерения Фатали-хана, Мирза Алимамед написал подробное донесение Ибрагим-хану. Донесение это предстояло передать Сафару, скрывавшемуся в одной из близлежащих деревень. Доставив письмо по назначению, Сафар должен был тотчас вернуться в Кубу, отлучка его не должна быть замечена.
Сам Мирза Алимамед, дабы не вызвать подозрений, все это время оставался в доме смотрителя двора, ни на минуту не разлучаясь с хозяином. Они проводили время в беседах - прогуливались по городу и окрестностям, охотились у подножия Шахдага. Погода установилась, чувствовалось приближение весны: на полях появились фиалки, кое-где уже зацветали деревья...
- К хану прибыл гость Мамедгасан-хан из Шеки, - сказал как-то Мирзе Алимамеду хозяин дома. - Дел у меня теперь будет по горло, - смотритель двора гордо приосанился. - Так что поручаю тебя сыну, он будет твоим проводником и спутником.
Вскоре Мирза Алимамед направился с юношей в ханский сад, расположенный на склоне горы у реки. Улицы были полны вооруженными людьми, причем ружья у большинства были русские. В одном месте собралась толпа - двое затеяли драку. Тотчас же посреди дороги расстелен был коврик, и противники, встав на колени на противоположных концах его, обнажили кинжалы. Горожане спокойно наблюдали за происходящим; какой-то старик следил за честным выполнением правил.
Первый же удар заставил противника, находившегося по правую руку от судьи, скорчиться - голова его бессильно упала на плечо...
- Ну что.! - возликовал другой. - Получил.!
Но он поторопился. Поддерживая голову левой рукой, раненый изловчился и правой рукой с силой воткнул противнику в живот свой кинжал. Однако раненный в живот, падая, успел нанести врагу второй удар. Окровавленные тела унесли. Толпа неспешно расходилась, спокойно, словно ничего особенного не случилось... Мирза Алимамед был потрясен - впервые в жизни видел он подобное зрелище.
- Почему их не разняли. - спросил он у какого-то парня.
- А чего вмешиваться... - спокойно отозвался тот. - Обычай такой. Каждый день убивают...
В ханском саду уже зеленела трава. Фиалки усыпали склоны гор, река, по-весеннему маловодная, негромко журча, вилась по широкому полупустому руслу. На противоположном берегу виднелись темные лачуги еврейской махаллы...
Неделю спустя Мирза Алимамед в свите Фатали-хана прибыл в Шеки - в гости к Мамедгасан-хану. Шекинский хан давно уже покорился Фатали, считая сопротивление бесполезным.
Несколько дней провели они в нарядном доме Гусейн-хана Муштага: хозяева не останавливались ни перед чем, чтоб угодить дорогому гостю; одно развлечение сменялось другим. Мирза Алимамед с интересом наблюдал схватку двух самых известных в Шеки борцов, любовался танцовщицами из Ширвана, наслаждался виртуозной игрой сазандаров... Под конец в окрестностях Девичьего родника устроена была большая охота.
Но вот с пирами и развлечениями было покончено, и Фатали-хан двинул свои войска к Куре.
Шатры были разбиты на самом берегу. Правитель Гянджи Джавад-хан со свитой был уже здесь; он ожидал Фатали-хана, чтобы торжественно, с бесчисленными подарками встретить его.
Затрубили трубы, войска построились. Джавад-хан, держа в руках поднос под шелковым покрывалом, приблизился к Фатали-хану, встал на колени, - свита сделала то же самое - и почтительно протянул Фатали-хану поднос. Тот с гордым видом приподнял покрывало, полюбовался серебряными ключами от городских ворот, знаком подозвал смотрителя двора, принял поднос и указал Джавад-хану место подле себя.
- Ну как здоровье. Благополучен ли ты. - милостиво осведомился Фатали-хан.
- Милостью вашего высочества я благополучен. Вполне благополучен! - поспешил заверить Джавад-хан.
- Милостью аллаха! - поправил его Фатали-хан и добавил после паузы:- Русские отвели свои войска, это несколько осложняет положение; теперь за спокойствие и порядок в наших владениях ответственны мы сами. Я написал хану Ираклию, думаю, что он уже в пути. Необходимо посоветоваться и принять решение...
Джавад-хан поклонился, по-прежнему держа руки сложенными на груди, он полностью одобрял действия Фатали-хана. Судьбы кубинского и дербентского ханов настолько потрясли Джавад-хана, что на любое слово Фатали-хана он только кивал головой и покорно повторял: "Справедливо! Совершенно справедливо!"
Заколото было великое множество баранов. На славу угостив и Фатали с его свитой, и всех воинов, Джавад-хан проводил их в дальнейший путь.
Шатер Ираклия возвышался на берегу Шамкира - он поджидал Фатали-хана. Издали завидев повелителя Кубы, грузины дали несколько пушечных залпов, после чего навстречу ему вышли зурначи. Фатали-хана повели к шатру Ираклия.
Правитель Грузии встретил гостя шагах в пятидесяти от шатра. Это был красивый, слегка сутуловатый человек с густой проседью в бороде; Мирзе Алимамеду, видевшему Ираклия впервые, он показался опечаленным чем-то. Когда, разговаривая с Фатали-ханом, Ираклий поднимал на него свои усталые глаза, их взгляд ясно говорил, как трудно приходилось сейчас правителю Грузии. Отход русских и неустойчивость политического положения на Кавказе, раздоры в семье, приведшие к тому, что наследники начали драку за трон уже теперь, при живом правителе, - все эти тяготы прежде времени состарили наместника Грузии.
Ираклий и Фатали-хан удалились в шатер. Секретная, с глазу на глаз, беседа длилась не менее двух часов.
У входа выставлены были часовые, однако сохранить беседу в тайне не удалось. В тот же вечер смотритель двора, ночевавший в одном шатре с Мирзой Алимамедом, во всех подробностях рассказал ему о чем было говорено.
Главной задачей Ираклием и Фатали-ханом было признано сломить упрямство Ибрагим-хана, затем Джавад-хан крупными силами обеспечит взятие Шуши; кроме того, он обязуется привлечь к участию в походе Казах и Шамседдин; в награду за это обе эти области отойдут ему.
На другой день с помощью все того же Сафара Мирза Алимамед отправил все эти сведения Ибрагим-хану. А на третий день произошло событие, прервавшее переговоры: Фатали-хан внезапно занемог и отбыл в Кубу. О болезни хана мгновенно стало известно в войсках, боевой дух упал. Возникло много дополнительных забот, смотритель двора сразу потерял голову; ему было уже не до гостей. Воспользовавшись суматохой, Мирза Алимамед и Сафар ночью, в темноте, покинули лагерь и прямиком поскакали в Карабах.
Вскоре после возвращения Мирзы Алимамеда в Шушу пришла весть о смерти Фатали-хана. Во дворце ликовали. Ибрагим-хан устроил праздник; вся знать города присутствовала на пиршестве, начавшемся в полдень и продолжавшемся до глубокой ночи. Ибрагим-хан торжествовал - самый главный враг устранился с его пути.
Агабегим тоже радовалась в этот день, хотя для ее радости была совсем другая причина: девушка с утра жила надеждой, что сегодня увидит Мамед-бека. Она надела самый красивый свой наряд, вплела в косы фиалки, и, хотя сгорала от нетерпения, это не помешало ей весь день не отходить от зеркала. А он все не появлялся. Садилось солнце, сумерки пеленой затягивали землю. Надежда, сомнения, отчаяние - сердце девушки готово было разорваться...
Агабегим стояла, прислонясь к дереву, и не сводила глаз с башни, обращенной к Аскерану. Башня словно бы растворялась, исчезала, все глубже и глубже погружаясь во тьму...
Назлы только дивилась, глядя на Агабегим, не в силах понять, что творится с девушкой.
- Доченька! - в который раз звала она свою любимицу. - Ночь на дворе, чего тут зря стоять...
Измученная тоской и ожиданием, девушка будто и не слышала ее. Назлы подошла к Агабегим ближе, обняла, приласкала...
- Что с тобой, доченька. Или занедужила.
Словно очнувшись, Агабегим с улыбкой взглянула на няню, но в улыбке ее была мука, и Назлы сразу почувствовала это. Она молча взяла девушку за руку и повела к веранде. Облокотившись на перила, они стояли и смотрели на мерцающие звезды. Задумчива и печальна была Агабегим.
И вдруг в противоположной стороне двора показались два всадника. Передний быстро соскочил с коня и взбежал на веранду, в свете факелов блеснули его доспехи. Девушка вздрогнула, с тоской и надеждой вглядываясь в темный силуэт: "Дай бог, чтоб он!" Это был он - Агабегим узнала любимого.
А Мамед-бек уже исчез - прошел прямо в залу, туда, где Ибрагим-хан принимал гостей. Девушку снова охватило отчаяние. Кто знает, когда он вернется с этого пира. Как она хочет его увидеть! Хоть на минуту! Пусть бы он летучей звездой мелькнул перед ее глазами! "О птицы, счастливые птицы! Вы свободны! Вы летите куда угодно!.. О если б и мне полететь неведомо куда и отыскать путь к его сердцу, и раскрыть перед ним тетрадь своих страданий - пусть и он горит тем же огнем, в котором сгораю я!.. Как хотела бы я, чтоб слезы мои стали жемчужинами, я нанизала б их на волос свой, отдала бы ему в подарок: "На, любимый, храни, не теряй!.."
Голоса, донесшиеся из дворца, прервали ее горестные мечтания. Кто-то вскочил на коня, снова под факелами сверкнули доспехи...
- Нет, я вернусь только через три дня! - донесся до нее мужской голос. - Нужно еще по пути в Кягризли завернуть!
Всадники ускакали.
"Это он!" - снова боль пронзила исстрадавшееся сердце. Понуро Агабегим вошла в комнату. Свечи озаряли девушку печальным призрачным светом. Она легла на шелковый тюфячок, взяла в руки перо.
Любимый ночью приехал, и тут же ночью ушел,
И жизнь моя, лишь начавшись, покинула вдруг меня...
Глаза ее наполнились слезами, перо задрожало в руках, несколько светлых капель упало на бумагу, размазывая строчки...
- Да что ж это с тобой творится. - Назлы бросилась к девушке. - Откройся мне, доченька!
Шелковым платком няня отерла ее слезы, взяла в руки холодные руки девушки, стала гладить их, согревая... Словно стыдясь своих слез, Агабегим попыталась улыбнуться:
- Ох, няня! Как нам с тобой раньше было хорошо! Ты мне каждый вечер сказки рассказывала, я слушала... И горя не ведала!
- А что ж теперь-то. Что случилось, деточка ты моя. - Назлы с состраданием глядела на девушку. - Ну чего тебе печалиться. Слава аллаху, хороша ты, как зоренька ясная, по всему миру слух идет о твоей красоте!
Девушка печально взглянула на простодушную женщину; Назлы была предана ей всем сердцем, но разве она могла понять муки любви.
- Няня! Расскажи что-нибудь... Только не сказку, а что-нибудь такое... что было на самом деле. О себе расскажи!
- Есть о чем толковать! Да что для тебя в моей жизни интересного.
Агабегим улыбнулась.
- Ну, няня! Ты расскажи, как подрастала... Как замуж выходила.
Улыбка чуть тронула губы Назлы.
- Замуж. Да как выходила... Как все выходят. Ходила каждый вечер за водой на родник, один раз пастуха повстречала, сидит себе у воды, на свирели наигрывает... Вижу, уставился он на меня, прямо глаз не сводит. Ну, а мне ни к чему... Пришла, дела домашние справила, спать улеглась. А пастух после того раза как начал к нашему забору ходить, каждый вечер наведывался, все на свирели играл... Я уж, бывало, лягу, а он все заливается... "Вот, думаю, бесстыдник, - и чего ему неймется - до полуночи под забором торчит!.."
- Какая же ты счастливая была, няня! - воскликнула Агабегим. - Как бы я хотела быть на твоем месте!
- Не приведи аллах! Да чего тут хорошего, доченька - чабан бесстыдный повадился!.. А ты сама что стала бы делать на моем месте.
- На твоем месте.! Да я прижалась бы к тому плетню и плакала бы там до утра!..
- Вот уж придумала!.. - Назлы с удивлением поглядела на девушку.
Та печально улыбнулась в ответ.
- Ну, а что ж дальше было, няня.
- Что дальше. Пришли какие-то люди... Сватать меня стали. Я им вроде понравилась. Потом свадьба была. На свадьбе я жениха своего и увидела: так и есть, тот самый чабан!..
- А ты счастлива была, няня. Радовалась... Или плакала.
- А что ж радоваться-то. Пришел мой срок замуж идти, значит надо идти. Понятное дело, плакала... Так уж заведено: девушка всегда плачет, когда с родительским домом расстается.
- Нет, няня, не понимаешь ты меня! Никогда не поймешь. Как пришла ты в этот мир вслепую, так и уйдешь незрячей.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Когда Аллахкулу зашел к соседу, тот вместе с ребятишками сидел возле кюрсю, которое сооружено было из столика на коротких ножках, поставленного посреди комнаты над очагом; в очаге тлели угли; сверху столик накрыт был одеялом, а вокруг него разложены подушки.
Кязым лежал на подушках, до подбородка натянув одеяло; видна была только голова. Телли и Гюльназ сидели поодаль, чесали шерсть. Жена Кязыма пряла. За окном белели сугробы снега.
Аллахкулу подышал на руки, снял возле двери покрытые снегом башмаки, поздоровался и присел к кюрсю. Здесь было жарко, как в бане. Аллахкулу протянул ноги к самому очагу и стал согревать застывшие руки.
- Ну и мороз сегодня - камни трескаются!..
- Если бы только камни... - Кязым печально покачал головой. - Сердце человеческое не выдерживает. Сиди, жди! А до каких пор. До каких пор мне без дела сидеть. Сколько шелка, сколько хлопка погибло - где их теперь взять.!
- Да-а, - протянул Аллахкулу. - Если б все по порядку, землепашец хлопок бы сеял, шелковод разводил бы тутовых шелкопрядов... А сейчас. Все порушено, никто не знает, доживет ли до завтрашнего утра... - Аллахкулу помолчал и сказал с сердцем:- А чего русское войско к нам не идет - в нем только, видно, наше спасение!
Кязым усмехнулся.
- Один раз Молла Насреддин взял да пустил слух, будто за горами арбузы раздают - по мешку на брата. Ну народ похватал мешки и - туда, за горы. А Молла видит, уж больно ретиво все мешки хватают, взяло его сомнение - может и вправду дают. Чего же арбузам пропадать. Хвать сам мешок да вдогонку за односельчанами... Вот и ты, смотрю я, за мешок хватаешься, а ведь арбузов-то никто пока не видал!..
- А, мой арбуз давно сгнил!
Аллахкулу взял с кюрсю щепоть жареной кукурузы, бросил в рот и опять стал греть руки.
Прибежал старший мальчик Кязыма - из школы пришел на перерыв. Взял из стоявшей в углу кадки кусок чурека, подсел к кюрсю.
- Отец, молла плату требует, говорит, мы два месяца уже не давали...
- Твой молла совсем очумел! Знает ведь, что нечем нам платить!..
Мальчик насупился.
- А как я... при ребятах скажу, что платить нечем. - пробормотал он, пережевывая черствый чурек.
- А велик ли долг-то. - полюбопытствовал Аллахкулу.
- Да пять двугривенных, чтоб ему!.. - злобно бросил Кязым.
- Ха, и из-за такой малости парня в краску вгонять!..
Аллахкулу завозился, доставая кошелек. Парнишка оживился, взглянул на монетки, которые сосед положил на кюрсю, кинул вопросительный взгляд на отца, потом схватил деньги и бросился к двери.
- Ты куда это.! - удивился Кязым. - Только что полуденный азан был...
Мальчик словно и не слышал его, натянул на уши башлык и был таков.
- Вот она молодость!.. - усмехнулся Аллахкулу. - И голод ему нипочем, и отдых ни к чему...
- И не говори... - Кязым рассмеялся. - Вот, значит, как-то раз Молла Насреддин перепрыгивал через арык. И не допрыгнул, в воду плюхнулся. Все хихикают, а Молла им: "Это, говорит, теперь я так, потому что постарел, а знали бы вы, как в молодости я сигал!" А сам отошел в сторонку и бормочет про себя: "Ну, если честно сказать, Молла, - ты и смолоду-то был не больно прыткий!" Вот так и мы с тобой...
Приятели от души рассмеялись, женщина и ребятишки тоже захохотали.
- Ну вот что, Баллы-ханум, - пряча усмешку, обратился Кязым к жене, - поторапливайся малость: плов небось уже упрел - неси, попробуем!.. А чихиртму из дичины слишком густо не заправляй - есть за тобой такой грех! И побыстрей шевелись - видишь, проголодались!..
- Сейчас, сейчас! - хихикнув, отозвалась женщина. Вскочила, принесла чурек, горсть сухого сыра и положила все это на столик перед мужем. Аллахкулу, привыкший к тому, что здесь всегда шутят, без удивления, лишь с некоторой грустью взирал на чурек, который должен был означать богатое яство.
Выглянуло солнце. Неяркий свет его чуть сочился сквозь вставленную в рамы промасленную бумагу. Но Кязым повеселел.
- Слава тебе, небесный мастер! - весело воскликнул он. - Не оставляешь нас своей милостью!
- А не боишься, что по хорошей-то погоде шах явится. - Аллахкулу лукаво взглянул на друга.
- Пусть! Чему быть, того не миновать! Мы вот только и слышим: шах, шах!.. А по мне, чем так мучиться лучше уж пусть приходит, разом покончит и все!.. К одному концу! - Это он сказал уже без всякой усмешки. Аллахкулу жевал чурек и глядел на нишу, возвышавшуюся над головой Кязыма. И хотя взгляд его блуждал по стоявшей там цветастой посуде, мысли его были далеко: он думал о том, что угрожает сейчас карабахскому ханству.
- А ведь вроде раньше-то у нас с шахом все ладно было, - начал он размышлять вслух. - Подарки всякие нашему хану слал... Что ж теперь-то не поделили.
- А кто их знает, чтоб им обоим пропасть: и шаху,  и хану!.. - злобно пробормотал Кязым. - И тот, и другой не по-божески поступают. Шах прислал подарки, заложника требует, как положено... Ибрагим-хан Абдулсамед-бека в Тегеран отправляет. Вроде все ладно. Так нет, войска ему безостановочно нужно слать шаху этому, припасы всяческие поставлять! Ведь у шаха то в Исфагане драка, то в Хорасане заваруха... Только и знают затевать потасовки, с жиру беситься, чтоб им пусто было. А нам, простому люду, от этого - одно разорение!
- Эх, хозяин!.. - вмешалась Баллы. - Ну что ворчишь понапрасну. Сказано ведь: "Что с неба идет, то землею приемлется!" Как суждено, так и сбудется!
Кязым так же, как и жена, верил в предначертания судьбы, и потому слова Баллы подействовали на него умиротворяюще. На мгновение только возник в его уме вопрос: а зачем же оно так предписано-то. Но тут сомнение рассеялось, вера оставалась непоколебленной.
Пришел Сафар, и разговор сразу переменился, в присутствии, зятя даже Кязым был заметно сдержаннее. Сафар поздоровался, подсел к кюрсю и, взяв горсть жареной кукурузы, принялся грызть ее молодыми крепкими зубами.
- Как здоровье, сынок. - почтительно осведомился Аллахкулу.
- Хорошо, отец, благодарствуй! Вот только к морозу рана мучить начинает.
- Это которая - что в ноге.
- Да. Ноет - спасу нет!..
- А лекарь что ж.
- Да вот мазь дал, прикладываю.
- Нет... - Кязым с понимающим видом покачал головой. - Хуже нет, когда в ране осколок кости застрял: снаружи-то оно вроде и затянуло, а чуть что, сразу прикидывается...
Сафар не ответил, он с удовольствием грыз кукурузу и о чем-то сосредоточенно думал.
- Скорей бы весна! - мечтательно улыбнувшись сказал он. - Оседлать бы коня да в степь!.. Дома без конца сидеть - вовсе сгнить можно!..
- Это конечно, - согласился Кязым. - Твое дело молодое, самая пора на коне скакать!
- А что еще остается. - Сафар усмехнулся. - Крестьянином был, хлеб сеял, а теперь что ж... Теперь я от всего отстал.
- А со скотиной как.
- Да тогда ведь все у меня пропало... Теперь вот снова обзаводимся - коровенку из Агдама привел. Мы люди деревенские, без молока не можем. - Он опять помолчал и добавил повеселев:- Вот травка покажется, пару ягнят во двор пущу!.. Попасутся до осени, а там и на говурму - запас на зиму!..
- А у меня опять незадача, - хихикнул Аллахкулу, - пропал мой труд: растил, растил я своего барашка, а он возьми да свались со скалы Хазна.
- С той скалы стольким людям упасть довелось, что уж бог с ним, с барашком! - Кязым усмехнулся. - Считай, что это жертва, чтоб беда твой дом миновала!
У Аллахкулу от такой шутки мурашки по спине забегали, он смешался, не зная, что ответить. А Кязым как назло не оставлял его в покое.
- Ну, чего оробел.!
- И то правда, - решил Сафар подбодрить соседа. - Я пока, слава богу, жив-здоров, в случае чего всегда выручу.
Аллахкулу вскинул голову, вздохнул:
- Да сохранит тебя аллах, сыночек!
Вагиф сидел перед камином и писал Видади, в Гюлюстан. Он был преисполнен вдохновения. Ярко горели дрова, услаждая душу теплом и веселым потрескиванием. Свет, проникавший сквозь цветные витражи, смягчал краски на коврах и шелковых подушках. Но Вагиф не видел их, увлеченный лишь феями поэзии, резвившимися в пламени камина перед мысленным его взором.
Голос муэдзина оторвал поэта от этого волшебства. Вагиф положил перо, взглянул на часы - обе стрелки стояли на двенадцати. Дверь отворилась, вошел старый слуга, улыбнулся и вопросительно взглянул на хозяина.
Вагиф понял его без слов.
- Подавай! - сказал он и, собрав принадлежности для письма, убрал их под подушку.
Было время полуденного азана. На скатерти, исходя вкусным парком, стояли яства. Пришел Касум-ага, подсел к отцу, следом за ним появилась Кызханум. По случаю мухаррама она облачилась в черную траурную одежду, но как шло это черное платье к ее белому округлому лицу, к темным большим глазам!.. Вагиф жадно оглядел жену, словно очень давно не видел. Промолчал, боясь неосторожного слова. Кызханум протянула руки, принимая еду, и на белых руках ее звякнули янтарные браслеты; щеки женщины нежно розовели... И пери поэзии, только что резвившиеся в огне камина, теперь устремились сюда: к этим благоухающим ланитам, к этим глазам серны, которым сам бог повелел гореть весельем...
Обед проходил в молчании. Вагиф украдкой любовался Кызханум, ее лицо пьянило, околдовывало поэта. Его неудержимо влекли губы женщины, нежные и свежие, как лепестки розы, окропленные росой...
И Вагиф не удержался, не смолчал.
- Да продлит аллах твои дни, Кызханум, прекрасный обед! - сказал он и нежно глянул в лицо жене. Но лучше б ему не глядеть, женщина поджала губы, нахмурила брови - его замечание не доставило ей удовольствия.
Сколько раз уже убеждался Вагиф, что любое его приветливое слово докучно ей, и причины этой докуки были ему прекрасно известны: старость и молодость, цветущую красоту и увядание - это невозможно примирить, и это всегда отравляло и будет отравлять их жизнь. Ах, зачем он не молод.! Зачем так случилось, что собственная его жена столь желанна и столь запретна для него.! Мучиться безответной страстью, тосковать по женщине, которая живет с тобой в одном доме, спит в одной комнате.! Даже когда они совсем рядом, непреодолимая пропасть разделяет их! А ведь они муж и жена и ближе всех должны бы быть друг к другу!
Сколько лет он снова и снова задает себе этот вопрос! И ответ, который он знает заранее, каждый раз приводит его в отчаяние. Вот и теперь. Есть уже не хочется, кусок стоит в горле... Вагиф огляделся - тюрьмой показалась ему нарядная уютная комната.
Громкие удары бубна, цимбалы, истошные крики: "Хейдар! Хейдар!" - послышались с улицы. Вагиф поднялся, оставив недоеденный плов...
Медленно, с камнем на душе, Вагиф шел по улице; тяжелая шуба давила плечи. На перекрестке кварталов Саатлы и Ходжи Эмирджанлы стояла толпа: две махаллы вышли одна против другой - "стенка на стенку". Крики, вопли - настоящее сражение. Верх взяла махалла Саатлы; одолевая соседей, саатлинцы загнали их в узкий переулок.
Вагиф пошел дальше. Миновал баню, перешел по деревянному мосту... Теперь на душе было уже спокойнее. И не так холодно. А может, это от шубы - пройтись пешком в этакой дохе - любой согреется...
Медина была нездорова. Она сидела в постели, читала. Пожилая служанка приняла у Вагифа шубу. Поэт вошел, поздоровался и, присев у постели Медины, пощупал пульс.
- У тебя жар, - сказал он и улыбнулся, глядя в бледное осунувшееся лицо.
- Пусть хоть у меня!.. - с укоризной промолвила Медина.
- Медина! - воскликнул Вагиф, многое прочитав в ее взгляде. - Ты же понимаешь, что такое государственные дела - им конца нет!.. То русские войска в Тифлисе, теперь этот шах... Здесь починешь, там рвется!..
- И ради этих починок забывать друзей.! - Медина сокрушенно покачала головой. - Уж сколько дней я лежу. Лежу и жду: вот-вот явишься!..
Что мог он ответить. Медина была права.
- Столько горя кругом... - сказал Вагиф и замолк. Тоска захлестнула душу. Подумал о том, как тяжело ему в семье.
- Поэт, - сказала Медина, не отрывавшая от него ласковых глаз. - Лицо твое в тумане печали, брови нахмурены, как грозовые тучи... Тяжело на сердце у моего милого... Не грусти, родной, все будет хорошо! И снова солнышко проглянет в любимых моих глазах!..
- Медина! - растроганно прошептал Вагиф. - Вот уж поистине - сердце сердцу весть подает! Забудем это! Что нам до гроз и туманов - да здравствует солнце и свет!.. Стоит мне увидеть тебя, я как бы снова рождаюсь! Ведь ты же Медина! Ты обитель веры! Ты - Мекка поэта!
Глаза ее, исполненные страстного желания, смотрели в его глаза, опаленные жаром губы приоткрылись... Вагиф обнял ее. И все исчезло: семейные неприятности, трудности государственной службы, заботы - все ушло, сгинуло, растворилось в сладостном небытии...
Марсие, представления, траурные процессии и ставшие уже традицией побоища между враждующими махаллами - вся эта поминальная суматоха и кутерьма, продолжавшаяся первые десять дней месяца магеррама, закончилась великолепием ашуры.
Народы, населявшие Карабах, издавна вели кочевой образ жизни; ислам и иранская культура не оказывали на них особого влияния, они жили по своим древним традициям, по своим неписаным законам. Однако после сооружения шушинской крепости и создания ханства связи с Ираном стали теснее, и сюда, в Карабах, пришли чужеземные обычаи. Одним из этих заимствованных обычаев был показ мистерий во время магеррама. Вначале разыгрывались лишь представления на исторические сюжеты, связанные с событиями, действительно имевшими место. Участники действа, изображая различных исторических лиц, читали соответственные стихи, разыгрывали сцены, изображавшие убийство имама Гусейна, и муки, доставшиеся на долю его близких. Артисты всеми силами старались разжалобить зрителей, заставить их плакать.
Позднее ко всему этому прибавился "шахсей-вахсей" - обычай истязать себя в память святых имамов. В свое время с помощью такого самоистязания Вагифу удалось спасти невинных людей от гнева Ибрагим-хана. Ханский гнев не имел причины, которую можно было бы устранить, конец его тоже нельзя было предугадать - у Вагифа тогда не оставалось иного средства, чтобы освободить узников...
И в этом году близкие тех людей, что томились в ханских темницах, одетые в белые саваны, с утра толпились в дворцовом дворе. Хан снова вышел к народу и снова, как тогда, пообещав выпустить узников, успокоил просителей. С пением зикиров толпа тронулась в махаллу Чухур, ко дворцу Мамедгасан-аги.
Огромную площадь, с одной стороны которой высилась крепостная стена, а другая была застроена низенькими жалкими домишками, заполнял народ. Еще не совсем рассвело, но видно было, что, несмотря на мороз, представление состоится: одетые в яркие костюмы участники мистерии толпились в сторонке, разучивая роли, хоругви с железными руками на конце древка колыхались над головами; набожные женщины привязывали к ним пестрые тряпочки - давали обеты...
Но вот толпа людей в белом, прибывшая со стороны ханского двора, вступила на площадь. Она образовала круг - и с пением зикиров начала истязать себя... Рыдали все: и те, кто сидел в специальном шатре, устроенном для хана и его приближенных, и простой люд, заполнивший крыши домов. Среди участников представления и среди тех, кто давал обеты и рыдал на площади, было немало армян. Аллахкулу тоже пришел сюда со своей семьей. Он купил ребятишкам свечи - зажечь вечером дома и устроить "шами-герибан" - сожжение свечи в память о покойном. Гюльназ и Телли стояли рядышком и навзрыд плакали...
Но вот посреди площади вспыхнул огромный костер. "Арабы", одетые в черное, осыпая головы соломой, с пением зикиров начали кружиться вокруг него. Противники их - в белом - разгоряченные пением зикиров, все сильнее размахивали мечами и кинжалами; площадь рыдала...
Вторая турецко-русская война продолжалась; и России и Турции было сейчас не до Кавказа. Не прекращались и внутренние распри в Иране - это тоже было на руку Ибрагим-хану, давало ему свободу действий. Никто из правителей Азербайджана не осмеливался теперь выступать против карабахского хана: повсюду, от Ширвана до Тебриза, прислушивались к его слову.
Бесконечные пиры, празднества, скачки, охота только тем и занимался теперь ханский двор.
Был погожий осенний день. Багрянец и охра едва только тронули сады. Ибрагим-хан в сопровождении пышной свиты и сотни нукеров выехал на охоту к Овлагу. Вагиф тоже сопровождал хана; он ехал оживленный, бодрый, весело понукая коня; с седла свешивалось отделанное золотом охотничье ружье - подарок шекинского хана. Сокольничьи в больших кожаных рукавицах несли двадцать соколов. Лягавых с охотниками не было, в соколиной охоте они ни к чему, за собак будут нукеры...
Стали попадаться турачи и фазаны. Протрубил рог, охотники спешились. Вооруженные луками нукеры, широко рассыпавшись, начали смыкать круг. Сафар вскочил на коня - проверить, правильно ли расставлена цепь. Вскоре он вернулся.
- Все готово, да будет благополучен хан!
Ибрагим-хан отдал приказ начинать. Пропел рог, вдалеке протрубили ответ, хан и его приближенные с соколами в руках устремились в середину круга. Нукеры поднимали дичь, стреляя из луков по кустам, птицы суматошно метались. Охотники все сильнее сжимали кольцо. Завидев взлетевшего турача или перепелку, соколы бились, пытаясь сорваться с привязи, колокольцы позвякивали на их лапках.
Вагиф, забыв о своих годах, шел быстрым, упругим шагом, легко перепрыгивая через каналы и арыки. Вдруг прямо перед ним из травы взметнулись три фазана. Не теряя ни секунды, Вагиф рванул ремешок и подбросил им вслед сокола. Хан и его приближенные тоже спустили соколов. Стрелой взмывая в небо, хищные птицы хватали в воздухе дичь и стремительно опускались с нею на землю. К ним подбегали нукеры, забирали добычу и относили ее охотникам.
Дичи становилось все больше, она поднималась в небо целыми стаями, но соколы уже устали. Да и у охотников поубавилось азарта. И вдруг - мелькнул джейран, он проскочил как раз между ханом и Вагифом.
- Джейран! - воскликнул Вагиф. Но кто может попасть в мелькнувшего джейрана...
- Эх, поэт! - со смехом обернулся к нему хан. - Вон как припустилась от тебя газель, которой ты уподобляешь красавиц в стихах!
- Что ж, это неудивительно, - грустно заметил Вагиф. - Старость... Газель уже не направит к нам свой бег...
- А надо ли ждать этого. - усмехнулся хан. - Прикажи!
- О, сердце не подчиняется приказам! Поверь мне, хан, в этой области я более сведущ.
- Как это понять. - высокомерно осведомился хан.
- Понять это надо так, - с усмешкой сказал Вагиф. - Сокол рвется к перепелке, сгорает от страсти. Но значит ли это, что и перепелка должна стремиться к нему в когти.
Хан нахмурился и, не ответив Вагифу, обернулся к стоявшему позади него нукеру.
- Ладно, разговорами сыт не будешь! Пусть разведут костры. Попробуем шашлык из перепелок!..
Снова затрубили рога, возвещая об окончании охоты. На очаровательной лесной лужайке нукеры начали стелить ковры.
- Что ты говоришь, да простит тебе аллах такие слова.! Быть не может!
Вагиф не в состоянии был поверить в сообщенную новость. Значит, и Шахмамед смертен! Подумать только - весь город трепетал при одном его имени!.. Открой дверь, ложись спать, ничто не исчезнет из дому. Среди ночи с подносом червонцев иди - никто и близко не подойдет - так боялись его расправы!..
- Как же это получилось. Какая змея его укусила. - спросил Вагиф нукера, присланного к нему с печальным известием.
- Ты ведь знаешь, ага, - ответил тот, почтительно сложив руки на груди, - у Шахмамеда во дворе змеиный оджак есть, змеи туда па поклонение приползают десятками. И трогать их нельзя, они злые, одну убьешь, другие непременно отомстят. А Шахмамед-ага грушу сажал, только копнул - змея! Покойный пришибить ее хотел, а она вывернулась да в палец его...
Вагиф промолчал - до смешного нелепа показалась ему эта история...
- Ладно, ты иди, - сказал он слуге, - я скоро буду!
Он отпустил нукера, подошел к дверям, ведущим в женскую половину.
- Кызханум, мне нужен чистый платок!
Вышла седая женщина, живущая у них в доме, подала Вагифу платок. Он рассеянно взглянул на старушку.
- А где госпожа.
- Да она только хну намочила - на волосы класть, а тут как раз этот с дурной вестью! Теперь уж не знаю, как и быть: хна пропадет - жалко...
- Да, - сдержанно заметил Вагиф. - Смотри, чтоб только пальцы хной не окрасила, - на похороны ведь идти!
- Нет, нет, не запачкает!
Дом Шахмамеда возвышался неподалеку от башни Мехралы-бека, у северной стороны широкой площади, издавна называвшейся "бекским двором". Когда Вагиф подъехал, площадь эта уже заполнена была народом; Вагиф спешился, прошел во двор. Каменистый склон, ведущий к дому, покрывала свежая, только что пробившаяся травка, слева был разбит садик. Под цветными окнами, выходившими в этот сад, тоже собрались люди; готовили паланкин, украшая его цветными шалями, поодаль, в шатре, обмывали покойного. Там же, в садике, стояли на земле семь покрытых кисеей подносов с поминальной халвой - раздавать на кладбище.
Мирза Алимамед, издали увидев Вагифа, поспешил ему навстречу. Поздоровались.
- Что делать. - сочувственно произнес Вагиф, - таков уж он, этот тленный мир!.. Да пребудет дух покойного в детях его!
Мирза Алимамед поблагодарил Вагифа, пригласил зайти в дом. Однако поэт, не желая беспокоить вдову и детей, решил остаться во дворе. Они подошли ближе к дому. Изнутри слышался красивый голос плакальщицы, полные муки слова хватали за сердце:
Сердце ноет столько лет,
Сколько горя, сколько бед!
Загляни поглубже в сердце -
В нем живого места нет!
Горе, ты - гора моя,
А печаль - сестра моя.
Онемел мой соловей -
Сад увял без соловья.
Вагиф глядел на плачущего Мирзу Алимамеда и думал о том, как в сущности бренен человек. И все-таки в свою собственную смерть он никак не мог поверить. Жизнь виделась ему длинной нитью жемчуга, где каждая бусинка - мир. Много ли ему еще осталось, их, этих миров-жемчужин. Едва ли... Ну что ж, пусть она оборвется, эта жемчужная нить, но пусть это будет не раньше, чем он насладится каждой! Пусть все смертно в этом смертном мире, пусть призрачно и непрочно, но ведь смертному даны дух, сердце, разум...
Внезапно раздавшиеся вопли прервали мысли Вагифа. Вместе с Мирзой Алимамедом он прошел в дом. Покойник, завернутый в шаль, лежал на ковре. В соседней комнате истошно голосили женщины. Взявшись с четырех концов за шаль, тело трижды подняли и опустили на ковер, потом понесли вниз, к паланкину...
На похоронах присутствовал ханский сын Мамедгасан-ага. Вагиф поздоровался с наследником, вместе они совершили поминальный намаз. Некоторое время они шли за гробом, который несли на плечах шедшие впереди люди, и негромко беседовали. Мамедгасан-ага по нездоровью своему редко покидал дворец, проводил время среди певцов и музыкантов, его мало интересовало и положение ханства, и отношения с соседними государствами, однако последнее время об Агамухамед-хане столько повсюду говорили, что наследник Ибрагим-хана начал не на шутку беспокоиться.
- Что слышно о шахе. - Мамедгасан-ага с волнением взглянул поэту в лицо.
- Думаю, что он сумеет справиться со всеми своими противниками. Недавно Тебриз захватил. Посадил туда ханом некоего Сулейман-хана, от остальных же ханов взял заложников. У Сулейман-хана двадцать тысяч сабель.
Мамедгасан о чем-то задумался, но было видно, что он желал продолжить разговор. Он снова взглянул на Вагифа, но тот был во власти своих раздумий и тревог, они унесли его в совсем другой мир.
Наконец Вагиф отвлекся от своих мыслей и взглянул на ханского сына; мрачная сосредоточенность была в его взгляде.
- Ахунд! - снова обратился к нему Мамедгасан. - Не нравится мне все это, да хранит нас аллах!.. К тому же русские отвели свои войска. Их присутствие было очень важно для поддержания мира и спокойствия. Но интересно, каковы все-таки намерения Агамухамед-хапа.
- Видимо, он решил идти по стопам Надира. Собрать воедино разрозненные иранские племена, объявить себя шахом...
Вагиф умолк. Мамедгасан заметно побледнел, ему тяжело было идти пешком.
- Вы утомились, ага, - заметил Вагиф. - Я велю привести коней.
- Да, я сам только что подумал об этом...
Они остановились, пропустив вперед процессию. Им подвели коней, Вагиф и ханский наследник поехали рядом.
Похолодало, плотный туман наплывал на город. Грустно звучали протяжные возгласы моллы и его учеников, славивших всемогущего аллаха...
- Когда шах восходит на престол, - невесело продолжал Вагиф, - в церемонии коронования должны принимать участие все четыре наместника Ирана. По традиции двое из них располагаются одесную, двое других - ошуюю от властелина. Наместник Аравии держит корону, наместник Грузии - меч, наместник Лористана хирку, наместник Курдистана - украшенную бриллиантами перевязь. Таков обычай. - Вагиф помолчал, усмехнулся. - Хан-скопец из кожи вон лезет, чтоб захватить эти земли - вот что самое страшное! Чтобы оградить от грядущих бед наше ханство, мы должны решить: к какому берегу пристать. - Вагиф подумал минуту и сказал твердо:- Что касается меня, я не из тех, кто видит спасение в сближении с Ираном.
Стемнело, туман застилал все вокруг. Люди, идущие за гробом, казались темными тенями. Вагиф задумчиво молчал, уткнувшись в воротник шубы.
Мамедгасан-ага тоже ехал молча, погруженный в невеселые думы.
Сулейман-хан, посланный Агамухамед-ханом в Тебриз, упорно призывал ханов Эривани и Нахичевани к союзу с Ираном, но успеха пока что не добился. Тогда Агамухамед-хан разослал по всему Кавказу послов, требуя заложников. Правители Карабаха, Эривани, Талыша, Аварии и Грузии ответили послам отказом, зато ханы Шеки, Ширвана, Дербента и Баку с почетом приняли послов и выразили свое согласие и преданность. Правитель Гянджи Джавад-хан колебался. Он был в разрыве с Ираклием, и тот явно намеревался сместить Джавад-хана с трона, поставив вместо него Рагим-хана. Это обстоятельство и могло заставить Джавад-хана искать поддержки и покровительства у Ирана.
Дворец карабахского хана был охвачен тревогой; после нескольких спокойных лет мир опять находится под угрозой. Спешно восстанавливались отношения между Грузией и Карабахом, оказавшиеся натянутыми в связи с приходом в Тифлис русских, заключались союзы с другими ханами, коменданту Шуши Агасы-беку отпускались огромные суммы - на усовершенствование крепости...
Вагиф уже два дня не выходил из дому, занятый составлением официальных писем. Он их писал, а Мирза Джамал переписывал начисто. Оба были так увлечены своим делом, что не заметили, как вошел Мирза Алимамед.
- Здравствуйте!
Вагиф поверх очков взглянул на друга и стал подниматься. Мирза Алимамед быстро подошел, положил ему руку на плечо.
- Не утруждай себя! - попросил он. - Я на минуту - пришел попрощаться.
- Уже. - удивленно воскликнул Вагиф, кладя возле себя очки. - Значит, завтра уезжаешь.
- Нет, - ответил Мирза Алимамед. - Сегодня. Нельзя терять время.
- Ну что ж, смотри... - подумав, сказал Вагиф. - И попросил Мирзу Джамала:- Дай-ка сюда наше любовное послание султану!
Мирза Джамал достал из кучи бумаг желтоватый свиток и подал Вагифу. Тот развернул письмо, пробежал глазами начало.
- Пожалуйста, Мирза Алимамед! - сказал он, подавая, и, подумав немного, добавил:- Ты знаешь наше положение. Постарайся как можно скорее добраться до Стамбула и втолковать султану, как обстоят дела. Выясни, можем ли мы рассчитывать на них, или они до сих пор все еще не бросили думать о Крыме.
Вагиф помолчал, но по тому, как дрожало в его руке камышовое перо, видно было, что он взволнован: не по душе было Вагифу писать османскому паше, делал он это только по настоянию Ибрагим-хана.
Мирза Алимамед сунул письмо за кушак.
- Все будет в порядке, ахунд! - сказал он.
И вдруг озорная улыбка осветила лицо Вагифа. "А что в самом деле, - подумал он, - твердят все одно и то же: "Шах пришел, шах пришел!" Не иначе как завтра услышим: "Шах соломки наберет, да вселенную сожжет!" - Он невесело усмехнулся своим мыслям.
- Что делать, друг мой, - таковы они, государственные дела: то взлет, то падение; то избыток радостей, то бездна мучений!.. Не стоит печалиться, все равно ничего не поделаешь. Как сказал поэт:
Будь стоек в страданье
вином кровь и муки становятся,
И утром свиданья
потом ночь разлуки становится!..
То ли стихи подействовали на Мирзу Алимамеда, то ли трудно ему было расставаться с испытанным другом, но к горлу подступили слезы. Они обнялись. Вагиф проводил друга до лестницы. Потом подозвал слугу.
- Ну-ка, у тебя рука легкая, плесни ему вслед водички - в дальний путь едет...
Когда гость тронул коня, слуга выплеснул ему вслед целый таз воды.
- Да хранит вас аллах! Да пошлет удачи в делах!
Всадники выехали со двора. Вагиф вытер набежавшую слезу, вернулся к себе. Мирза Джамал усердно писал, положив на колено дощечку с бумагой.
- Да, сын мой, - сказал Вагиф, подходя к юноше. - Играем мы судьбой страны как в кости: чет-нечет...
И все же мы должны выполнить свой долг. Если есть хоть малейшая надежда на мир...
В городе чувствовалось, что готовятся к большой войне: от вооруженных людей по улицам ни пройти пи проехать; в юго-восточной части крепости установили пушки, привезенные с севера по горным дорогам. Наемные солдаты из лезгин, кумыков и других народов Аварии расквартированы были по всему городу. Из Кягризли вызвали Мамед-бека, во главе одного из отрядов он должен был отправиться к берегам Аракса.
Кончался последний месяц весны. Прошли дожди, отгремели грозы, все вокруг зеленело. Узнав, что любимый ее приехал, Агабегим только и искала случая увидеть его. Не находя покоя, девушка весь день бродила по саду...
И вот однажды она стояла против башни, обращенной в сторону Аскерана.
- Няня! - Агабегим поднесла к лицу белый тюльпан. - Завидую я тебе - до чего же ты крепко спишь!..
Счастливый человек!..
Назлы улыбнулась.
- А чего ж мне не спать-то, доченька. Совесть моя чиста...
Агабегим грустно взглянула на нее.
- Ах, - сказала она, - я раньше тоже спала... А теперь до утра глаз сомкнуть не могу. Лежу, грущу, разговариваю со звездами... Сама не знаю, что со мной творится!
- Доченька, - встревожилась Назлы, услышав слезы в ее голосе. - Что ж это с тобой приключилось. Не иначе сглазили тебя!..
Она обняла девушку, стала утешать:
- Ты уж как-нибудь поспокойней... Не все близко к сердцу принимай... Ума не приложу, что с тобой такое! Может, вечером кипятку на землю плеснула, крылышки ангелу обожгла, вот он и рассердился, наказывает тебя...
- Нет, няня. Это в сердце у меня ангел поселился, крылья у него обгорели в пламени чувств, и от стонов его нет мне покоя ни днем ни ночью...
Назлы недоуменно глядела в залитые слезами глаза девушки, не в силах понять, о каком это ангеле она толкует.
- Не пойму что-то, хорошая ты моя... Не слышала я, чтоб ангел в сердце человеческом поселялся. Вот на плече у каждого человека сидит по ангелу, все его добрые и злые дела записывает, а в судный день по записям этим наказание определять будут. А вот чтоб в сердце... Это как же выходит.
Агабегим не могла не улыбнуться ее простодушию.
- Няня! - сказала она. - Ты счастлива, что не знаешь о нем, что он не погубил твоего сердца! Но если бы ты могла понять, как он прекрасен, тот ангел, что терзает меня!.. И как сладостны, как чудесны эти муки!..
Назлы слушала странные ее речи, не в силах ничего понять. И вдруг послышались шаги. Агабегим встрепенулась, как вспугнутая птица:
- Ты, Мамед.! - воскликнула она и замерла.
Мамед-бек остановился в недоумении, потом вгляделся и обрадованно воскликнул:
- Амикызы! Боже, как ты повзрослела! А похорошела-то как!.. - он протянул ей руку. Девушка молчала, не смея поднять глаза, вся пунцовая от смущения; юная, только что расцветшая грудь вздрагивала под белой шелковой кофточкой, выдавая внутренний трепет.
- Ну как ты тут, все хорошо.
Девушка подняла глаза и, встретясь с его восторженным взглядом, тотчас вновь опустила их.
- Спасибо, - потупившись, сказала она. - У меня все хорошо. Только вот ты редко вспоминаешь!
Откровенность девушки и горечь ее слов тронули Мамед-бека. Он молча оглядел Агабегим: она была нежна и прекрасна, как цветок, что держала в руках...
- Ты права, амикызы... - Мамед-бек вздохнул. Слова упрека, произнесенные нежными девичьими устами, проникли ему в самое сердце. - Но если бы ты знала, нескладно все у меня получилось в жизни!..
- А почему, Мамед. - несколько осмелев, спросила она. Улыбнулась и, лаская его взглядом, заглянула прямо в глаза. - Кто в этом виноват.
- Только я. Если б знать, где упадешь...
- А как там у вас в Кягризли. Как чувствуют себя Хуру-ханум, Айшабегим.
Мамед-бек понял намек, порозовел...
- Они молятся за тебя. Целуют твои руки...
Назлы, в сторонке наблюдавшая за Агабегим, только дивилась, с чего это так повеселела ее доченька.
- Няня! - Агабегим вдруг обернулась к ней. - Принеси мне воды, пить хочется...
Назлы заторопилась к дому.
Кокетливо потупившись, Агабегим оторвала губами лепесток и сказала, не глядя на Мамед-бека:
- Скажи, тебе никогда не приходит в голову, что у тебя есть амикызы и что она, словно пойманная птица, с утра до ночи тоскует здесь, под этими деревьями.!
- Ах, Бегим, знала бы ты, что творится сейчас на свете!.. Не сегодня-завтра шах перейдет Аракс!..
- Да пропади они пропадом: и шах и Аракс! - гневно воскликнула девушка. - Знать ничего не хочу! Просто ты забыл меня и все!
Мамед-бек засмеялся. Что он мог ответить на это...
Агабегим подошла совсем близко, протянула руку к его кинжалу.
- Тебе смешно... - сказала она, трогая позолоченную рукоятку. - А я!.. А каково мне!..
Девушка закрыла руками глаза и горько заплакала. Слезы лились по щекам.
Мамед-бек обнял ее, осторожно привлек к себе. Девушка рыдала, прижавшись к его широкой груди.
Сейчас она чувствовала себя, как рыбак, что, прорвавшись сквозь бурю, достиг, наконец, берега. Здесь все безмятежно, спокойно, буря и опасности позади. Но даст ли ей счастье это пристанище, в котором ищет она прибежища и защиты. Тревога подступила к ее сердцу.
- Я слышала, ты завтра уезжаешь. Это правда. - Девушка подняла на Мамед-бека полные слез глаза.
- Правда!
- Не уезжай! Останься! Если ты уедешь... Я не хочу накликать беду, но...
- Как я могу не ехать - это приказ хана!
Девушка, обидевшись, отошла от Мамед-бека, прислонилась спиной к дереву. Опять стала срывать губами лепестки тюльпана и бессознательно сбрасывать на траву.
Вагиф сидел в постели, со всех сторон обложенный подушками. Комендант крепости Агасы-бек уже около часа находился у него, - больше, чем болезнью, Вагиф удручен был тяжестью создавшегося положения.
- Если б не слабость проклятая! Я бы тотчас встал! Так надоело лежать! Не люблю я этого, ты ведь знаешь...
- Ничего не поделаешь, ахунд. Вставать вам пока нельзя. Лежите.
- Вот и лекарь твердит - лежать, лежать! - сокрушенно проговорил Вагиф. - После этого лекарства два дня, говорит, с постели вставать не положено! Да разве улежишь - что творится! Если шах перешел Аракс, хорошего ждать не приходится...
- Ахунд, у меня надежные сведения: Мамед-бек разрушил Худаферинский мост, но шах снова его отстраивает. Он разделил свою армию на три части: первая сейчас на подступах к Нахичевани, захваченных там женщин и детей погнали в Тебриз, посевы пожгли, деревни уничтожили. Второй отряд взял Сальяны, женщин и детей угнали, мужчинам поотрубали головы и нанизали на пики - шаху в подарок... Сам шах с третьим отрядом намерен перейти Худаферин и направиться прямо к Шуше.
- А что талышский хан Мир-Мустафа. Он как.
- Самому ему удалось в горы бежать, а семья его - дети и жены попали в плен...
- Бедняга! Подумай, Агасы-бек, как судьба расправляется с людьми! Где предел мукам человеческим...
- Это еще не все, - Агасы-бек тяжело вздохнул. - Нас ждут тяжкие испытания. Люди побросали посевы, бегут в горы... Селенья разрушены, повсюду развалины, пожарища... Голод будет.
Вагиф, опустив голову, задумчиво крутил на пальце агатовый перстень. Лицо его, всегда такое приветливое и оживленное, сейчас было исполнено печали. Агасы-бек молчал. Наконец, Вагиф поднял голову, взглянул на гостя.
- А хан куда уехал. - спросил он.
- В сторону Туга. Он должен соединиться с войсками Ираклия и вместе идти к Араксу. Если Мамед-бек не сможет помешать восстановлению моста Худаферина, сражения не миновать. Самое главное - удержать берег Аракса. Если и это не удастся, придется отступать к Шуше. Другого выхода нет...
Вагиф снова впал в задумчивость. И вдруг весело улыбнулся:
- А ведь опозорится шах - крепости ему не взять!
- Я тоже так полагаю, - заметил Агасы-бек. - Город прекрасно укреплен да и пушек у нас не меньше, чем у него.
Они проговорили еще около часа. Наконец Агасы-бек ушел.
Солнце уже садилось, в комнате постепенно темнело. Но Вагиф не замечал этого: события последних дней повергли его в отчаяние, он даже потерял представление о времени.
Дома тоже не было ему утешения. Кызханум раз за весь день наведалась к нему, справилась о самочувствии... До сих пор Вагиф как-то не придавал особого значения ее бессердечности, вернее - стал привыкать к этому, но теперь, заболев, остро почувствовал вдруг глубокую обиду. Горечь переполняла душу. Было такое чувство, словно он только что явился в этот мир и, взвесив на весах справедливости добро и зло, счастье и горе, пришел в отчаяние. Ни капли света, ни частицы радости не было сейчас в его душе. Вагиф позвал слугу, попросил перо и бумагу. И стал писать:
Я правду искал, но правды снова и снова нет,
Все подло, лживо и криво - на свете прямого нет,
Друзья говорят - в их речи правдивого слова нет,
Ни верного, ни родного, ни дорогого нет.
Брось на людей надежду - решенья иного нет.
Все чаще опускаясь в чернила, перо проворно скользило по бумаге; строка рождалась за строкой, и на сердце у поэта становилось легче, светлее. Наконец, он дошел до последней строфы, глубоко вздохнул...
Потухли глаза, старею, жизнь черней и черней.
Сколько красавиц мимо прошло за тысячи дней!
Дурною была подруга, погублено счастье с ней!
Аллах, одари Вагифа милостию своей,
Ведь, кроме тебя, на свете друзей у больного нет.
Стихотворение было закончено, Вагиф снял очки. Душевные муки не терзали его. Лишь где-то в глубине существа жила неизбывная тоска - по Медине.
Нескончаемые толпы прибывших с равнины беженцев заполнили все вокруг, забили дороги, тропы. От Топханы до Дабтелебе расставлены были шатры и кибитки, кишмя кишели стада баранов и ягнят. Лошадиное ржание, блеяние овец и коз, мычание коров и буйволов, смешиваясь с тревожными криками людей, рождали зловещий гул. Казалось, небеса должны были разверзнуться от этих звуков. Народ, охваченный черной тревогой, бросив неубранный урожай, тронулся с насиженных мест. Горожане, остававшиеся пока в своих домах, тоже не знали, что ждет их завтра. Все понимали, что война - это угнанные в рабство дети и женщины, нанизанные на копья головы, реки человеческой крови...
Вагиф все еще болел, но ему регулярно сообщали о новостях, просили совета. Вести, которые приносили в Шушу гонцы, часто оказывались неверными. До сих пор не было точно известно положение на Араксе, одни говорили, что одержана победа, другие твердили о поражении. Насмерть перепуганные беглецы уверяли, что видели шаха недалеко от Агдама.
Приход ханского сына Абульфат-аги помог Вагифу уяснить истинное положение дел. Прежде всего он узнал, что хан вернулся в город и послал сына справиться о здоровье Вагифа.
Вагиф поблагодарил и тотчас же принялся расспрашивать.
- Ну, так как же обстоят дела.
Гость помрачнел.
- Шах перешел Аракс. Было сражение, наши не устояли, что могут сделать пять тысяч против сорока.!
Больше Вагиф ничего не стал спрашивать - все было ясно: положение создалось угрожающее.
- Отца удручает не то, что делает хан-скопец - он наш враг, и мы это знаем. Больше всего его гневит Джавад-хан. Этот негодяй, взяв с собой Мелик-Меджнуна, отправился на поклон к шаху. Мало того, именно его войска теснят на одном из участков отряды отца. Не могу передать, как велик его гнев. Если бы вы не были так больны, надо было бы придумать что-нибудь. Вы его знаете, как никто, и только вы можете на него повлиять.
- Что делать, - сказал Вагиф. - Эта проклятая болезнь приковала меня к постели...
Вагиф прекрасно знал, что такое гнев Ибрагим-хана, и потому, даже проводив Абульфат-агу, не переставал думать об этом. И тут появился священник Охан, он был в полном смятении.
- Ну, милый, нашел время болеть! - начал он. - Дела-то никуда не годятся! Этот собачий сын Меджнун полез к шаху за заступничеством! Хан рвет и мечет: снова польется кровь, снова простые люди будут расплачиваться за все! Найди средство, ахунд! Спаси людей от ханского гнева.
Охан был вне себя, он метался по комнате, не в силах усидеть на месте, то и дело ударял себя по коленям и бормотал: "Так вот, значит, как ты поступаешь, Меджнун.! Повоевать захотелось. Дурак! Хан с шахом воюют, а ты-то чего башку в петлю суешь.!"
Не переставая гневно бормотать, Охан достал нюхательный табак, набил им ноздри и малость поостыл.
- Ахунд! - сказал он умоляюще. - Заставь вечно бога молить - придумай что-нибудь!.. Знаешь ведь, когда гнев бушует, ум молчит!
- Знаю, мирза Охан, - Вагиф вздохнул. - Я ведь и до твоего прихода об этом думал. Знаю, что в гневе хан вешает, рубит головы, и от этого не только народу, ему самому огромный вред: можно ли уничтожать людей, когда враг стоит у ворот.! Это как в пословице: с ишаком не справился, давай седло пинать!.. Да... утихомирить хана есть только одно средство.
- Какое же. - священник бросился к Вагифу. - Говори, ради бога!
Поэт усмехнулся.
- Нам не обойтись без позументщика Кязыма!
- Как это. - опешил Охан.
- А так. Он острослов и весельчак... Наплетет что-нибудь забавное, глядишь, хан и успокоится...
- Так чего же ты медлишь.! - воскликнул Охан. - Зови его!
За Кязымом послали слугу. Пока тот ходил, во двор Вагифова дома набилось полно народу - люди снова пришли за помощью - нужно было выручать невинных людей, брошенных в темницы. Рыдания и скорбные голоса, доносившиеся снаружи, болью отзывались в сердце поэта.
Явился Кязым. Рукава у него были засучены, руки в грязи.
- Ты что это больно загордился. - с улыбкой спросил Вагиф. - Не зайдешь, не проведаешь. Или важный стал, сильных мира сего за подол уцепил.
- Нет, ахунд. - Кязым рассмеялся. - Сильные мира сего сами цепляются за меня! Заставили ямы рыть и меня, и Аллахкулу. Теперь вместо шелков изготовляю окопы!
Он засмеялся. Вагиф и Охан тоже не удержались от смеха. Вагиф достал из-под подушки платок, вытер заслезившиеся глаза. Потом начал рассказывать Кязыму, зачем позвал его.
- Пощади меня, ахунд! - Кязым даже вскочил с места. - Не отправляй вслед за Ханмамедом! Я бедный человек, у меня дети малые! Пожалей!
Вагиф долго уговаривал его, объяснял, что, если не утихомирить хана, погибнут люди, прольется невинная кровь.
- Положись на меня, - сказал он Кязыму. - Если, не дай аллах, что случится, я не оставлю твоих близких!
Волоску не дам упасть с их головы!
Кязым долго сидел, опершись на руку подбородком, - думал.
- Ну смотри, ахунд, в случае чего тебе поручаю детей!.. - Он вздохнул и вышел из комнаты.
Кязыму не доводилось бывать при дворце; дверцы внушали ему такой ужас, что он всегда старался обходить их стороной. И вот теперь сам вынужден идти в ханский дворец. Выхода не было, оставалось лишь положиться на судьбу: "Будь что будет!"
И все же, войдя в комнату совещаний и увидев безмолвных, недвижимых, словно куклы, царедворцев, Кязым растерялся, оробел. В передней части комнаты сидел хан, а возле него - палачи в красной одежде. Кязым весь затрясся, в ужасе отвел глаза, увидел сводчатый потолок, узоры из кусочков зеркала... Он не помнил, как поклонился.
- Кому это ты кланяешься.! - прогремел гневный голос хана. Мрачный взгляд его уперся в Кязыма. И странное дело - Кязым вдруг перестал бояться.
Он улыбнулся, словно очнувшись от сна, и взглянул хану прямо в лицо.
- Хан, да пошлет тебе долголетия аллах, дозволь рассказать тебе одну присказку. Как-то раз смастерил себе Бахлул Даненде коня из тростинки и давай скакать по дороге. Навстречу ему трое молл. Поздоровался Бахлул с ними, поскакал дальше. Первый молла говорит, это, мол, он меня приветствовал, второй говорит - нет меня, а третий - кричит, что его. Одним словом, повздорили моллы. А потом и решили, чего, мол, нам спорить, кликнем лучше Бахлула, он сам скажет. Догнали они Бахлула, спросили, кому он поклонился. А тот и говорит: "Да самому глупому из вас". Опять заспорили моллы и каждый твердит, что он и есть самый глупый. Опять без Бахлула не разобраться. А тот им и говорит: "Вы мне расскажите про свою глупость, тогда я решу, кому мой поклон предназначался". Стал первый молла рассказывать:
"Я учил в мектебе детей. И так они меня допекали, так донимали - сил моих нет! Лучше, думаю, болезнь, лучше смерть, лишь бы от них избавиться. Вот как-то пришел я домой и вижу: жена поставила в нишу тарелку с кюфтой. Я взял, сунул за щеку одну штуку, а сам - кричать. Прибежала жена, что такое, вот, говорю, щека распухла, умираю. Она посмотреть хочет, а я не даю, ору пуще прежнего. Уложила она меня в постель, лекаря позвала. Тот пришел, достал свой нож, разрезал щеку и вытащил кюфту всю до последней рисинки. "Да, - говорит, - сильно у тебя щека нагноилась, не выпустить гной, так и умер бы к вечеру". После того я и впрямь заболел, две недели в постели провалялся".
- Ну, молла, - Бахлул повернулся ко второму, - его глупость нам известна, теперь ты про свою расскажи!
Стал этот молла рассказывать:
"Я тогда в школе детей учил. И стоял у нас там в углу большой глиняный кувшин для воды. Смотрю, собрались вокруг него ребятишки и кричат: "Молла, молла! В кувшине человек сидит!" - а сами бежать от кувшина. Дал я каждому розгой по спине, подхожу к кувшину, наклонил голову, а оттуда и впрямь молла какой-то глядит... Позвал я ребят. "Дети, - говорю, - этот человек не зря в кувшин забрался, у него что-нибудь дурное на уме!.. Я сейчас влезу, выпихну его из кувшина, а вы, как только голову покажет, лупите его розгами!.." Залез я в кувшин, гляжу - нет никого. "А, - думаю, - значит, это я свое отражение видел". Хочу вылезти, а они как только голову высуну, розгами меня, розгами!.. Потом уж соседи на крик прибежали, вытащили меня из кувшина. Долго я после этого хворал..."
- Ну, теперь ты давай! - говорит Бахлул третьему молле:
"Я тоже учителем был, - начал тот. - У нас в мектебе был установлен такой порядок - чихнешь, у кого что бы в руке не было, тотчас на землю бросай и в ладоши хлопай. Вот раз собрал я учеников и повел их за город на прогулку. Жарко было очень. Ребята пить захотели, ищем, ищем - никак воду не найдем. Наконец попался нам заброшенный колодец. Решили мы связать кушаки, спустить кого-нибудь, пусть воды достанет. Решить-то решили, а как лезть - охотников нет, боятся. Делать нечего, обвязался я сам, велел ученикам держать. Долез я до половины, да вдруг как защекочет у меня в носу! Чихнул, а ученики-то сразу кушаки и выпустили - в ладоши хлопать надо. Свалился я в колодец, дней десять там просидел без пищи, пока караван на колодец не набрел. Спустили они мне ведро, я за него и уцепился. Такой я весь был искалеченный - два месяца плашмя пролежал".
"Ну вот что, молла, - сказал Бахлул третьему рассказчику, - поклон мой предназначался тебе!"
Ибрагим-хан хохотал от души, лица присутствующих просветлели. Кязыма богато одарили и проводили с почетом. В тот же день узники были выпущены из тюрьмы.
Мамед-беку не сразу стало известно о том, что иранцы перешли Худаферин. С трехтысячным отрядом он поджидал Агамухамед-шаха в верховьях Аракса, когда гонец принес весть, что шах уже на этом берегу и одну за другой сжигает деревни в Карабахе.
- Сжигает.! - вскричал Мамед-бек, сразу помрачнев.
- Да, ага. Туг горит, головы армян он приказал нанизать на копья. Кого не нашел, у тех спалил дома. Ваш дом в Кягризли тоже сожжен, ага!
- Сафар! - крикнул Мамед-бек, вне себя от ярости.
- Слушаю!
- Сейчас же бери триста всадников - едем!
В лагере поднялась суматоха. Седлали коней, проверяли оружие, опоясывались саблями. Все были подняты на ноги, раньше всех готов был к выезду сам Мамед-бек, он уже сидел на своем коне Лачине. Подскакал Сафар, доложил, что отряд готов.
- Сафар! - сказал Мамед-бек. - Пусть каждый положит на круп коня по копне сена.
- Зачем. - не понял Сафар.
- Так нужно, после поймешь...
Отряд немедля тронулся в путь, к вечеру они подошли к Хиндарху, сделали короткий привал. Вдалеке, на равнине, виднелся лагерь иранцев: один к другому теснились шатры, дымились сотни костров, муравьями копошились люди... В поле, неподалеку от лагеря, паслись кони, ослы, верблюды... Горными тропками к лагерю спускались всадники, на крупах лошадей они везли сено.
- Видишь, Сафар. - Мамед-бек мстительно улыбнулся. - Теперь понял зачем сено. Сейчас мы тоже въедем в лагерь будто свои - за сеном ездили. Как только достигнем середины, - а к этому времени уже стемнеет - тотчас сбрасываем копны и - крошить!.. Ты растолкуй своим: подам сигнал, пусть тотчас начинают... А до тех пор ни-ни!..
- Слушаюсь, ага! - Сафар ускакал.
Прошло немного времени, и всадники Мамед-бека с разных сторон стали спускаться к лагерю иранцев. Виднее становились люди, слышнее многоголосый гул... Кого только не было в стане врага: персы, турки, курды, лорийцы, арабы... Рядом со стариками юноши, почти мальчики - всех, кто способен был носить оружие, согнал на войну иранский шах...
Мамед-бек придержал коня возле одного из сарбазов - с длинными волосами, с большими висячими усами. Полулежа на земле, опершись спиной о палан, он пел грустную песню, подыгрывая себе на сазе. Возле него собрались сарбазы, одетые в длинные архалуки, они слушали певца, думая о чем-то своем...
Солнце уже скрылось за горой, но небо еще багровело, горизонт был мутный, пыльный; смрадные запахи витали над лагерем; они были так сильны, что нового человека сразу начинало мутить.
Мамед-бек придержал коня, огляделся, сбросил на землю сено. Его конники уже рассеялись по всему лагерю, ждали сигнала.
- Эгей! - выкрикнул вдруг Мамед-бек.
Мгновенно обнажились сабли. Застигнутые врасплох, иранские сарбазы переполошились, заметались, как вспугнутые воробьи. Сумерки мешали иранцам различить, где свои, где чужие, и они в панике рубили своих. "Бей его, бей!" - кричал Мамед-бек, натравливая сарбазов друг на друга.
Через полчаса после начала схватки отряд Мамед-бека уже скакал вон из лагеря, потеряв пятнадцать человек убитыми и ранеными. Их преследовали сотни две сарбазов. Но Мамед-бек, прекрасно зная эти места, увлек преследователей в ущелье и приказал своим конникам спешиться и укрыться в кустах. Иранцы, попав под обстрел, побоялись углубиться в ущелье и повернули назад.
Заметно похолодало. Прохладный ветерок, долетавший с гор, освежал разгоряченные лица.
Мамед-бек весь в поту и в крови. Сафар ехал бок о бок с ним, усталый, опустошенный. Перед глазами у него все еще стояли картины побоища...
- Эх, Сафар, - сказал Мамед-бек, - воды бы сейчас, - помыться! Я весь в крови - у этого сарбаза из-шеи прямо фонтан брызнул!..
- Вода скоро будет, - коротко ответил Сафар; говорить ему не хотелось - ему всегда было не по себе после таких вот кровавых схваток.
- А чего это у тебя голос невеселый! - полюбопытствовал Мамед-бек. - Вроде, все хорошо. Ты не ранен.
- Нет, ничего... Просто не по душе мне убивать людей. У них ведь тоже и дети, и матери, и жены. Пускай он враг, а все же...
- Ну вот! - усмехнулся Мамед-бек, - а я - то считал тебя отчаянным смельчаком!..
- Смел-то я смел... А не по нраву мне кровь проливать.
- Чего ж ты тогда разбойником стал.
- Да так пришлось... Податься некуда было.
Мамед-бек отвернулся, задумался...
Они долго ехали молча.
Летом  года Агамухамед-шах решительно двинулся к Шуше. Мустафа-хан, следовавший в его авангарде с десятитысячной армией, дотла сжигал попадавшиеся на пути деревни, грабил и истязал народ...
Иранцы не делали различия между азербайджанцами и армянами, резали всех поголовно. Объединившись, оба эти народа единой силой встали на защиту родной земли. Много веков мирно соседствуя, жили они - армяне и азербайджанцы. Рыба тухнет с головы, - и рознь между этими народами возникла не сама собой. Мелики, ханы, духовенство сеяли семена вражды среди простого народа. Но какие бы козни ни строили представители правящей верхушки, им не удавалось порвать давнюю дружбу армян и азербайджанцев. Дружба простых людей выдержала все испытания. Вот и теперь они вместе выступили против Агамухамед-шаха. Народное ополчение Дызака, Варенда, Хандокина и Туга, соединившись с отрядом Сафара и с частями, во главе которых стоял брат Мамед-бека Асад-бек, обосновались в горах и стали регулярно нападать на войска иранского шаха, расположенные на правобережье реки Каркар.
Шушинская крепость ждала врага, готовая к отпору. Пятнадцать тысяч воинов размещены были в крепости и в горах к западу от города. Всюду чувствовалось воодушевление, подъем. Крепость была настолько надежна, что взять ее казалось совершенно немыслимым.
Светало. Кровавым пятном лепилось к горизонту солнце. Кязым закончил утренний намаз и, поев хлеба с кислым молоком, вышел на улицу. Народ торопился к базару. С кувшинами на плечах возвращались от колодцев девушки и женщины. Мальчишка пас у забора ягненка. Казалось, жизнь шла своим чередом, а ведь война была уже близко, совсем рядом.
Перед калиткой Кязыма устроен был каменный выступ; каждый вечер они с Аллахкулу подолгу сидели тут, ведя неторопливую беседу. Кязым и теперь уселся на камень, поджидая, когда появится друг. Скоро его лицо с торчащими рыжеватыми усами и впрямь показалось из-за калитки.
- Чего это ты рано сегодня. - полюбопытствовал Аллахкулу.
- Да так... Дай, думаю, выйду, может, новенького чего узнаем...
- Тогда пошли!
Топая подкованными башмаками, друзья направились к площади. Они не спеша шли по узким пыльным улицам, изредка перебрасываясь словечком, как ходят досужие люди, привыкшие каждый день прохаживаться этим путем. Внешне друзья мало отличались друг от друга: круглые шапочки на бритых головах, длинные архалуки, подпоясанные ситцевыми кушаками, разношенные башмаки на босу ногу.
Кязым и Аллахкулу вышли к площади. Народу было полно, иголку брось - не упадет. Все толкались, стараясь пролезть в середину, - видимо, там было что посмотреть. Кязым приподнялся на цыпочки.
- Что там такое, отец. - спросил он у стоявшего впереди него старика в высокой островерхой папахе.
Старик усмехнулся, показав единственный зуб.
- Да вот, Мамед-бек с Малик-Аббасом целый хурджун ушей сарбазов отрезанных прислали. Народ на них и любуется, на уши-то!..
Старик снова начал было смеяться, но тут же зашелся кашлем.
А на площади царило оживление: люди шумно радовались, рассказывая друг другу о поражении, нанесенном врагу.
На базаре шла бойкая торговля, причем большинство покупателей были беженцы. Перекочевав из долины в город, люди так или иначе устроились на новом месте, успокоились, прижились и, казалось, забыли про сожженные дома и брошенные, вытоптанные посевы...
Площадь перед диванханой имела необычный вид: ни виселиц, ни страшных орудий пытки; палачи мирно беседовали, расхаживая среди горожан...
Вдруг у крепостных ворот раздались громкие возгласы. Толпа повалила туда.
Кязым и Аллахкулу поднялись на пригорок перед дворцом, решили смотреть отсюда. Пригнали огромный табун: лошадей, ослов, мулов. Радостными криками встретил народ стадо. Ведь это были трофеи, добытые в схватке с врагом.
Уже более трех дней шли бои в окрестностях Шуши. Медленно, но неуклонно продвигался Агамухамед-шах к крепости левым берегом Каркара. Правый берег был в руках у Мамед-бека; его отряды наносили иранцам большой урон. Гористая местность не позволяла захватчикам навязать карабахцам большое сражение, и те действовали небольшими подвижными группами, нападали на вражеские караваны, мешая доставке фуража, продовольствия.
Чтобы избавиться от них, шах послал на Аскеран Мустафа-хана с пятью тысячами солдат, а хану Пиркулу поручил расправиться с отрядом Мамед-бека. Узнав об этом, Мамед-бек подтянул свои части и перерезал дорогу отряду Пиркулу.
Стояла середина августа, и, несмотря на облачность, погода была прекрасная. Мамед-бек, похожий в своих доспехах на сказочного богатыря, наблюдал с высокой скалы за правым берегом - там проходила дорога к реке. Вдруг взгляд его стал острым и жестоким, как у орла, завидевшего добычу. Вдалеке в облаках пыли быстро двигались иранские конники.
- Предупреди людей! - бросил он Сафару. - Пусть выжидают. Когда я ринусь из засады, отрежите им путь к отступлению.
Сафар отправился выполнять приказ. Мамед-бек спустился со скалы, подошел к воинам, укрытым в ущелье, и сел на коня. Засаду устроили с двух сторон - врагу была уготовлена ловушка. Однако иранцы не торопились, и люди Мамед-бека томились в ожидании; больше всех нетерпение мучило самого Мамед-бека. Наконец, с места пустив коня вскачь, Мамед-бек рванулся к дороге. Шагах в тридцати от него, мирно беседуя, ехали два иранца, остальные тянулись далеко позади. Увидев Мамед-бека, всадники растерялись; один повернул, но другой, выхватив из-под седла дротик, двинулся навстречу Мамед-беку. По одежде видно было, что это охотник. Зная, как великолепно владеют охотники дротиками. Мамед-бек выхватил саблю, не сводя глаз с дротика, стал осторожно продвигаться вперед. Иранец метнул дротик, и в тот же миг ударом сабли Мамед-бек надвое разрубил его в воздухе. Вторым ударом Мамед-бек сшиб врага с коня.
Криком и гиканьем наполнилось все вокруг. Пыль стояла столбом, в воздухе мелькали камешки, отброшенные копытами бешено скачущих коней. Люди Пиркулу-хана в смятении скакали кто куда. Отряд Сафара, вырвавшийся из засады, завершил разгром врага.
Иранцев гнали почти до самого шахского лагеря. Страшную картину довелось увидеть карабахцам. На земле лежали связанные пленники, а иранцы гоняли коней по живым людям, словно это были снопы на току и шла молотьба. Стоны и крики несчастных раздирали душу. Мамед-бек, сразу же отказавшись от преследования Пиркулу-хана, бросился на палачей. В минуту было изрублено не меньше полсотни иранцев. Снова хурджуны наполнились отрезанными ушами.
Хотя карабахцы, прочно окопавшиеся на правом берегу Каркара, наносили шахским войскам чувствительные удары, Агамухамед-шах медленно, но верно приближался к Шуше, двигаясь левым берегом.
Установив пушки в Топхане, шах начал артиллерийский обстрел Шуши. Крепостные пушки повели ответный огонь. Ядра, разрываясь то тут, то там, сеяли панику среди горожан. Но прошло несколько дней, и люди притерпелись, как-то привыкли к обстрелу. Теперь горожане толпами собирались на плоскогорье Джидыр и наблюдали за шахским лагерем, расположенным в Топхане. Отсюда ясно видны были шатры иранцев.
Время от времени наступало затишье - это осажденные и их враги отдыхали или обедали. Потом снова раздавались залпы, и пороховой дым заволакивал все вокруг. Артиллерийская дуэль не давала результатов - перейти ущелье, отделявшее крепость от Топханы, было почти немыслимо: в глубине его неслась стремительная Дашалтычай.
Впрочем, даже если бы осаждающим удалось преодолеть эту преграду, то взять крепостные стены с их мощными башнями, охранявшимися пятнадцатью тысячами карабахцев, было просто невозможно.
Кратчайшее расстояние между крепостью и Топханой было против скалы Хазна. Агамухамед-шах сначала рассчитывал совершить прорыв здесь, но потом понял, что его постигнет неудача, и отказался от своего намерения. Тогда, разъяренный, он послал в крепость гонца с письмом. Гонца с завязанными глазами привели к Ибрагим-хану. В письме было написано:
- Безумец! Град камней летит с небес,
А ты в стеклянных стенах ждешь чудес.
Хан довольно спокойно принял это оскорбительное послание.
- Ахунд, - сказал он сидевшему подле него Вагифу, - напиши-ка скопцу достойный ответ!
Вагиф взял письмо, снова пробежал его глазами и тотчас же написал на обороте:
Меня стеклом создатель кружил,
Но в крепкий камень он стекло вложил.
Хан одобрил этот ответ. Письмо свернули, передали гонцу, завязав ему глаза, отправили обратно.
Прошло немного времени, и пушки с новой силой ударили по крепости - это означало, что ответ получен. Ибрагим-хан со свитой верхом прискакал на плоскогорье. Топхана окутана была пороховым дымом. Потом пушки затихли, и дым стал оседать на дно ущелья. Шах и его приближенные стояли и смотрели на крепость. Завидев Ибрагим-хана, гордо возвышавшегося на скале, шах разразился проклятьями. Ибрагим-хан приказал своим нукерам хором выкрикнуть только два слова:- Хан-скопец!..
Вне себя от ярости шах долго кричал что-то, потом заговорили пушки, и шахская ставка окуталась пороховым дымом, скрыв разгневанного повелителя.
Через тридцать три дня после начала войны, так и не сумев взять Шушу, Агамухамед-шах отступил к Каратепе, в сторону Агдама. Наступила осень, плохо стало с подвозом фуража и продовольствия, начался падеж скота - все это ставило шаха в тяжелое положение. Решив выяснить настроение в армии, он приказал провести совет, причем молодых воинов собрали отдельно от ветеранов. И тем, и другим объяснили трудность положения, попросили совета. Молодые сказали, что они солдаты и готовы выполнить любой приказ шаха, ветераны же посоветовали отойти за Аракс и перезимовать в Тегеране или в Ардебиле. Выслушав их, шах отдал приказ готовиться к выступлению - и удалился к себе в шатер. А на утро, вопреки всем советам, повел свои войска в Грузию. Гянджинский хан Джавад сопровождал его в качестве переводчика.
Как только лазутчики Ибрагим-хана доставили ему это известие, хан, передав Сафару значительную часть войска и большое количество золота, послал его на помощь Ираклию. Через месяц Сафар вернулся с остатками своего отряда. Он был свидетелем разрушения Тифлиса. Церкви и дома были сожжены, население большей частью перебито. Забрав двадцать тысяч пленников, шах отошел на Гянджу и далее на Мугань - зимовать.
Весть эта повергла в уныние весь Карабах. Положение становилось все тяжелее. Страшась расправы иранцев, крестьяне не решались спускаться в долину, наступила зима, скот замерзал в горах, начался падеж. Хлеба в этом году никто не сеял, запасы подходили к концу; все заметнее было приближение голода.
Несмотря на свой преклонный возраст, Вагиф обычно был весел и бодр, однако последние события и особенно трагедия Тифлиса сломили поэта. Он заболел и несколько дней не мог подняться с постели.
С каждым днем положение в Карабахе становилось все сложнее. Ханский двор осаждали просители; голодным людям нужен был хлеб. Взять же его было негде. Надежды на помощь извне, в частности на помощь турецкого султана, не оправдались.
С недобрыми вестями вернулся из Стамбула Мирза Алимамед. Столковавшись с Агамухамед-шахом, султан посоветовал тому выступить в Карабахе против России.
Ибрагим-хан собрал приближенных - обсудить создавшееся положение. Когда сказано было уже много, произнес свое слово Вагиф:
- Только сближение с Россией может спасти нас от шаха, - коротко сказал он.
Многие из придворных Ибрагим-хана были весьма недовольны подобным заявлением, тем не менее хан принял решение - отправить письмо Екатерине. Составить это послание поручено было Вагифу.
Написанное Вагифом письмо при посредстве главнокомандующего генерала Гудовича в конце января  года доставлено было в Петербург. Результатом этого шага было то, что русские войска получили приказ собираться в крепости Кызлар; начинался новый поход на Кавказ под командованием генерала Зубова.
Обычно Вагифу удавалось видеться с Мирзой Алимамедом лишь во дворце, в официальной обстановке. На этот раз он приехал к нему домой вместе с Кызханум, поздравить с возвращением, потолковать. Мирза Алимамед принимал Вагифа в уютной, красиво убранной комнате. Часть ее заставлена была кадками с диковинными растениями и цветами. Причудливо переплетаясь, поднимался к самому потолку плющ. Среди зелени и цветов развешаны были птичьи клетки: на разные голоса резвились соловьи.
Близилась весна. День был пасмурный, и цветные витражи окон казались блеклыми, тусклыми. В камине пылал огонь.
- Я так благодарен за подарки, что ты привез мне из Стамбула, - растроганно сказал Вагиф сидевшему рядом другу. - Я день и ночь читаю эти стихи! Истинное наслаждение!.. Ты, видимо, неплохо съездил.
- В каком-то отношении - да...
- Я думаю, после этого путешествия тебе у нас покажется скучновато. - Вагиф усмехнулся.
- Видишь ли, ахунд, - подумав, сказал Мирза Алимамед, - будет ли мне скучно, не знаю, но повидал я действительно немало. Там есть, что посмотреть, но прямо тебе скажу: многое не лучше, чем у нас. Голодных там во всяком случае больше, чем сытых. Султан и его приближенные купаются в золоте, а простой народ бедствует невероятно...
Разговор пришлось прервать - вошел слуга, неся на подносе кофе, фрукты и сладости. Среди поданных угощений были измирский инжир и черная хурма. Мирза Алимамед привез их из Стамбула.
Вагиф взял с тарелки сушеный инжир.
- Жалко, что не по зубам мне твое угощение. Так расскажи мне: кто тебя там принимал.
- У них есть такое правительственное учреждение, - начал Мирза Алимамед, - называется "Баби-али". Вот туда я и отправился. Принял меня какой-то чиновник. Поговорили, он вышел в другую комнату, видимо, посовещался с кем-то, потом выходит и говорит, что намерения мои неосуществимы. Так что ни с султаном, ни даже с визирями его мне поговорить не удалось. Султана я видел только раз - на морской прогулке по проливу. Мы, говорят, сейчас в дружбе с шахом и рисковать этой связью не можем. Я так понял, что две войны с Екатериной изнурили страну, людей турки потеряли много, казна пуста. Сейчас у них нет сил один на один бороться с Россией, вот они и решили поддержать шаха - может быть, хоть он закроет России доступ на Кавказ. А того не понимают, что сейчас для народов Кавказа близость с Россией - благо.
Вагиф, напряженно слушая, кивал головой - он был целиком согласен с Мирзой Алимамедом.
- Шах на Мугань отошел, - сказал Мирза Алимамед после некоторого молчания. - Как полагаешь, вернется.
- А как же, непременно! Правда в Иране снова мятеж, но если его не сбросят с престола и не убьют, весной надо ждать гостя.
- Ну, а хан что. - осторожно спросил Алимамед. - Какие у него намерения.
Вагиф понял, что в данном случае собеседника интересует его личное мнение.
- Я-то считаю, что нам во что бы то ни стало необходимо договориться с Россией, но хан...
Вошел Мирза Мамедкулу. Он давно уже обосновался в Карабахе, одно время служил при дворце. Вагиф, давно не видавший земляка, обрадовался его приходу.
- Что-то ты зазнался! - с укоризной сказал он. - Только во дворце и увидишь тебя, нет того, чтобы зайти, проведать!..
Мирза Мамедкулу начал извиняться, посетовал на то, что большую часть времени приходится проводить в деревне.
- Пока шах ушел, надо скорее хозяйством заняться, а то совсем пропадем...
- Это ты молодец! - Вагиф одобрительно усмехнулся. - Я среди вас, видимо, самый нерасторопный: ничего-то у меня нет за душой, кроме этого дома...
Ираклий послал в Гянджу войска под командованием своего сына Александра. Предпринимая этот поход, Ираклий надеялся захватить Гянджу, наложить дань на Джавад-хана и таким образом поправить свои дела. Три месяца грузины продержали город в осаде, но потом обнаружился недостаток припасов, не хватало оружия, воины были раздеты и разуты. По-настоящему снарядить армию Ираклий был не в состоянии, казна его опустела. Когда Ибрагим-хан с Омар-ханом подошли к Гяндже, на подступах к ней оставалось не более сотни грузин.
Приход карабахцев и аварцев сразу изменил положение: гянджинцы, окопавшиеся в окрестных садах, стали теперь поспешно отходить к крепости. Крепость эта была обнесена четырехугольной стеной и имела двое ворот: карабахские и тифлисские, а на западной стороне - укрепленную башню. В центре крепости расположены были построенный из кирпича ханский дворец, цитадель и мечеть. Неподалеку от карабахских ворот находился колодец, снабжавший город питьевой водой.
Ибрагим-хану было прекрасно известно устройство гянджинской крепости; он перешел речку Гянджачай и, установив артиллерию, направил пушки на город. После нескольких залпов войска начали штурм крепости. Вскоре крепостная степа во многих местах оказалась пробитой. Изнутри слышались громкие крики - гянджинцы просили пощады. Когда над карабахскими воротами поднялся белый стяг, хан отдал приказ приостановить штурм. Крепостные ворота открылись, навстречу хану с хлебом-солью и кораном в руках вышли почтенные старцы.
- Да продлит аллах жизнь хана! - сказал один из них, тот, что держал коран. - Разве ты хочешь, чтоб понапрасну лилась кровь.! Смилуйся над нами, и мы выполним любое твое приказание.
- Где Джавад-хан. - спросил Ибрагим-хан коротко и грозно. - Пусть явится.
Старики сообщили, что хан не смеет предстать пред его очи, ибо чувствует сколь виноват перед ним. Однако Ибрагим-хан настаивал, и Джавад-хану пришлось явиться. Отвесив земной поклон победителю, Джавад-хан стал виниться, признал, что совершил великую ошибку, оказав помощь шаху, и сообщил, что готов понести любую кару, лишь бы загладить свою вину.
Ибрагим-хан и Омар-хан удалились в шатер для совета. Немного погодя Джавад-хану тоже предложили войти. Назвав первоначально огромную сумму контрибуции, победители вынуждены были уступить, так как Джавад-хан клятвенно заверял, что не в состоянии выплатить столько. После долгих переговоров сошлись на том, что Джавад-хан дает пятнадцать тысяч золотых, сына - заложником и сестру - в гарем Ибрагим-хана. Ибрагим-хан остался удовлетворен. Омар-хан, получив по сорок золотых за каждого своего воина, сообщил, что тоже согласен оставить Гянджу.
Примирение совершилось, горожане высыпали из крепости и направились к шатру Ибрагим-хана, не решаясь однако подойти близко.
Вдруг из толпы вышли несколько крестьян и бросились хану в ноги.
- Да продлит аллах твою жизнь, хан! Не оставь нас своею милостью!
- Что еще такое. - удивился хан.
- Жены наши уже несколько месяцев томятся, запертые в крепости! Дети наши осиротели, дома без присмотра!..
Ибрагим-хан стал выяснять, в чем дело. Оказалось, что, опасаясь крестьянских волнений, Джавад-хан велел захватить женщин в окрестных селениях и запереть их в крепости - заложницами.
Ибрагим-хан мало кому уступал в жестокости, народ стоном стонал под его ярмом, но брать заложницами женщин - это ему не могло прийти в голову. Желая показать народу свое благородство, он приказал Джавад-хану немедленно освободить пленниц.
Джавад-хан послал человека с приказом выпустить женщин. Огромной толпой - их было около полутора тысяч - высыпали пленницы из крепостных ворот. Они рыдали, стонали, охали, некоторые падали без чувств...
Ибрагим-хан намеревался уже возвратиться в Карабах, когда к Гяндже подошел Ираклий с вновь собранным войском. Узнав, что заключено перемирие, Ираклий поинтересовался его условиями.
- Они заплатили контрибуцию.
- Заплатили, - ответил Ибрагим-хан. - Кроме того, Джавад-хан вынужден был дать заложника. Если он снова переметнется к шаху, сын его будет казнен.
- Все это хорошо, но как же со мной. - спросил Ираклий. Ясно было, что он тоже намерен попользоваться казной Джавад-хана.
- Видишь ли, Ираклий, два кулака на одну голову многовато будет. Дела у Джавад-хана не больно-то хороши, доходов в этом году никаких...
- Но я потерял столько людей! - с негодованием воскликнул Ираклий. - Мой город разрушен дотла!
Посоветовавшись с Ибрагим-ханом, Джавад-хан, чтобы ублаготворить Ираклия, передал ему четыреста пленных грузин, еще раньше подаренных ему Агамухамед-шахом. Тем не менее Ираклий почел себя оскорбленным и затаил гнев против Ибрагим-хана.
Сегодня Агабегим не желала даже вставать с постели. Назлы суетилась вокруг нее, пыталась развеселить доставала ларец с украшениями, с восторгом расписывала ее наряды; девушка ничего не хотела слушать. Ее интересовало только одно - как чувствует себя Мамед-бек; его, раненого, привезли из Гянджи.
- Ну, скажи правду: рана его не опасна. - то и дело спрашивала она няню. - Рука не будет кривая.
- Да нет, моя деточка, нет. Не тревожься ты понапрасну! Что ему сделается, такому-то богатырю.
Агабегим закрыла ларец с драгоценностями, задумалась на минуту и снова спросила:
- Скажи, когда ты пришла, он сидел или лежал.
- Сидел, деточка, сидел в постели. Как дала я ему твое письмецо, он так и просветлел, заулыбался... "Благодарствуй, говорит, жаль вот ответа я написать не могу". Рука-то правая у него к шее подвязана. Не велел лекарь тревожить. Да если б, не дай бог, что-нибудь опасное, разве сидел бы он.!
Агабегим слушала, улыбалась счастливой улыбкой, и все же тревога не оставляла ее. Пришла мать.
- Ну, что это опять с тобой.
- Так, ничего... Неможится что-то...
Тутубегим встревожилась, положила ей руку на лоб, заглянула в глаза...
- Капризничаешь, доченька, ничего у тебя не болит! - и она поцеловала девушку в щеку.
Агабегим вздрогнула от этого неожиданного поцелуя, зарделась... Потом глянула матери в лицо, и ее грустные глаза наполнились слезами. Тутубегим обняла дочку, прижала к груди.
- Эх, доченька, доченька! - вздохнула она. - Какие у тебя печали!.. Я вот и впрямь, за каждую из вас болею! Выдали твою старшую сестру Тубу, думали, ну, слава богу, все у них хорошо, а муж возьми да привези себе из Гянджи новую жену. В доме-то теперь каждый день война. А она беременная, больная, почернела вся от горя... А у тебя что за беда! Не о чем тебе горевать!
Девушка молча плакала, прижавшись к матери...
Тутубегим хорошо знала, что мучает ее младшенькую, но никогда не заговаривала об этом - не верила она, что Агабегим будет счастлива, став одной из жен Мамед-бека.
- И как бы тебе растолковать, глупенькая, чтоб поняла... Думаешь, такое уж великое счастье замуж выйти. Живешь ты сейчас - забот не ведаешь. А потом... Нет, доченька, уж если у девушки горе, у замужней вдвое! Знаешь, как в песне поется:
Девицей была - царицей слыла,
Невестой стала - княгиней стала,
Как замуж вышла, рабыней стала
И под ногами попоной стала.
- Вот я и есть эта попонка! У твоего отца под ногами. Ему ведь и дела нет, жива я или умерла давно. То с дочерью Хаджи Керима тешился, теперь из Гянджи привез - новую. А мне - страдания. В постели-то словно угли горячие насыпаны, до утра заснуть не могу...
И Тутубегим зарыдала.
Выступив из Дербента, русская армия под командованием Зубова достигла Ширвана. Ханы Ширвана, Шеки, Гянджи, Эривани, Хоя, Карадага, Нахичевани, Талыша, Тебриза, Шахсевана и Шагаги направили к графу Зубову своих представителей, выразив желание принять покровительство России. Ибрагим-хан колебался, он был напуган угрозами Ираклия, с которыми тот обрушился на него тогда, под Гянджой. Ему не давала покоя мысль, что русские упразднят его ханство, сбросят его с престола. Для выяснения истинных намерений русского командования Ибрагим-хан направил в Ширван доверенное лицо. Тот, прибыв в Ширван, застал Мустафа-хана в великом смятении - русские ведут себя совсем не так, как ожидалось.
Недовольный действиями русского командования, Мустафа-хан постарался склонить на свою сторону карабахского посла и немало преуспел в этом. Было решено посоветоваться с ханом Шеки Селим-ханом и занять решительную позицию по отношению к "Золотой ноге" (так Зубова, у которого был протез, прозвали на Кавказе); Ибрагим-хану было отправлено донесение, в котором подробно описывались обстоятельства дела. Через две недели Сафар привез ответ хана. Посол Карабаха поразился тому, что сказано было в этом письме, однако немедленно сообщил его содержание Мустафа-хану. После этого в Шемаху был приглашен Селим-хан.
- Теперь, - сказал собравшимся Мустафа-хан, - нет никакого сомнения: русские идут в Азербайджан, чтобы свергнуть всех ханов. Они решили посрамить нашу честь, предать поруганию нашу веру...
Не о чести, не о вере думали эти ханы, жадные и недалекие, привыкшие жить за счет народа. Они зеленели от мысли, что могут лишиться трона. Ради собственного спасения они готовы были на все, на предательство, на преступление. Они долго судили и рядили, прикидывая и так и этак, и, наконец, нашли "верное" средство - убить "Золотую ногу".
- Сделать это может только один человек - Нурали-хан, - сказал Мустафа-хан.
- А кто это такой. - поинтересовался посол Карабаха.
- Нурали-хан - племянник Керим-хана. Он бежал от скопца, пристал к русским, вошел у них в доверие.
Когда дербентский хан Шейхали бежал, русские передали Нурали-хану его владения. Словом, он у них свой человек. Живет в ставке Зубова, при нем сотня нукеров. Нам необходимо перетянуть Нурали-хана на свою сторону, и немедленно.
На том и порешили. Стали искать путей к Нурали-хану. Наконец надумали подослать к нему старуху-гадалку.
Нурали-хан был большим любителем скачек и джигитовки. Как-то раз, когда он проезжал верхом неподалеку от ставки, из лесу вышла старуха.
- А ну, сынок, - сказала она, подойдя к Нурали-хану, - слезай с коня, поворожить тебе хочу! Мнится мне, красотка тебе на роду написана! И какая красотка!..
Нурали-хана забрало за живое, он спешился, подошел к старухе.
- Ну-ка, дай мне руку! - старуха стала ему гадать. - Вот, видишь, и смерть тебя миновала, уцелел... Но есть на тебе вражий глаз, висит над тобой гроза... Ты сделай одно доброе дело, и аллах вызволит тебя из беды. Агабегим-ага, дочь Ибрагим-хана, красавица из красавиц, будет твоей, и золота ты много получишь, и ханом тебя посадят! Все твои желания исполнятся...
Суеверный Нурали-хан сразу поверил словам ворожеи и обрадовался несказанно. О красоте Агабегим он был наслышан давно, однако сватов засылать не осмеливался. А теперь вдруг старуха разгадала его тайное желание, да еще обещает, что оно сбудется! Какое счастье!..
- Так что же я должен сделать-то, бабушка, - спросил он, одарив старуху золотым, - чтобы все исполнилось.
- А ты будь, милый, завтра на этом самом месте, я тебя с одним человеком сведу, с карабахским визирем. Он тебе все и растолкует.
Нурали-хан протянул старухе еще один золотой и пообещал прийти на это самое место.
Как только посол вернулся из Ширвана, Ибрагим-хан немедленно вызвал его и Вагифа во дворец.
- Да будет благополучен хан! - начал посол. - Мы все подготовили, как нельзя лучше. Нурали-хан получил триста золотых и обещание отдать за него Агабегим. Людям Нурали-хана тоже были переданы подарки. Как я уже сказал, все было подготовлено. Но не повезло нам, случай погубил наше начинание. Выходя из шатра, Нурали-хан задел головой за стойку и уронил папаху. А в ней было письмо Мустафа-хана. Папаху-то он поднял, а что письмо на земле - не заметил. Какой-то русский солдат нашел его. Сразу все и открылось. Нурали-хана схватили, вместе с его людьми отправили в Астрахань. Опозорились мы перед русскими...
Вагиф поднял голову, взглянул сначала на посла, потом - на хана, тот изменился в лице.
Вагифу ничего не было известно ни про письма, которыми обменивался Ибрагим-хан с Мустафа-ханом, ни про интриги, которые затевались против русских. Зная упорное стремление Вагифа к сближению с Россией, хан счел за лучшее ничего ему пока не сообщать: вот устранят Зубова, тогда он все объяснит своему визирю и убедит его раз и навсегда отказаться от надежды на русских. Но игра проиграна, положение почти безнадежно, и Вагифу, в который раз, предстояло исправлять допущенную ханом ошибку.
- Что будем делать. - Ибрагим-хан вопросительно поглядел на Вагифа.
- Надо спешно направить к Зубову посольство во главе с Абульфат-агой. С ним надо послать самых почтенных, уважаемых людей, отправить драгоценные подарки - мы должны убедить Зубова в самых добрых наших намерениях. Еще надо - посла в Петербург... Прямо к Екатерине. И делать это необходимо немедленно.
На этот раз Ибрагим-хан без колебаний принял советы Вагифа; несколько именитых беков во главе с ханским сыном Абульфат-агой отправились к Зубову, а Мирза Мамедкулу повез в Петербург роскошные подарки и письмо Ибрагим-хана.
Тем временем Агамухамед-шах снова дал о себе знать. Усмирив восстание в Иране, он посетил Астрабад и обратился к народам Кавказа с призывом выступить против России.
Однако люди, разоренные, обездоленные войнами, которые, не прекращая, вел Иран, не откликнулись на этот призыв. Народы Кавказа хорошо знали цену лживым обещаниям ханов и шахов, они уже начинали понимать, откуда им можно ждать мира и спасения.
Кязым постучал в дверь.
- Аллахкулу! Аллахкулу! - слабым голосом позвал он.
Тот вышел, бормоча что-то под нос. На плече у него висел пустой мешок.
- Вот он я! - Аллахкулу вздохнул. - Нет, видно, для нас у бога легкой смерти, обрек на мучения!.. Дети со вчерашнего дня плачут, хлеба просят...
По лицам друзей видно было, что они давно голодают. Глаза ввалились, голоса звучали чуть слышно. Друзья молча плелись рядом, говорить не было сил.
Народу на улицах было мало, спасаясь от голодной смерти, горожане разбрелись кто куда. В Шуше остались лишь слабые, беспомощные люди. По улицам бродили нищие, кое-где прямо на земле лежали обессиленные голодом люди. Не осталось ни собак, ни кошек - их давно уже поели.
Кязым и Аллахкулу направлялись в лес - поискать желудей, съедобной травки.
Два года, с тех пор как иранцы напали на Аран, крестьяне не могли сеять хлеб, привезти зерно из других мест тоже было невозможно - Карабах жестоко голодал.
Друзья миновали несколько улиц, Кязым остановился, Аллахкулу замедлил шаг, посмотрел на друга. Тот был весь в поту от слабости.
- Посиди-ка малость, - сказал Аллахкулу, - передохни! - Он огляделся, отыскивая хоть что-нибудь съедобное и вдруг увидел свежий навоз - здесь только что прошел конь. Аллахкулу настороженно посмотрел вокруг - не заметил ли еще кто. - бросился к навозу и стал разрывать его, выбирая из теплой кучки зернышки ячменя.
Кязым не отрывал от него тревожных глаз: "А вдруг все сам съест, ничего не оставит.!" Но все равно - пошевельнуться не было сил. Аллахкулу набрал полгорсти зернышек, потолок их на камне и половину отдал Кязыму.
Тот с жадностью проглотил ячмень, слабая улыбка тронула его губы.
- Эх, Аллахкулу! Выходит, от бекского коня навоз голодному радость! Подкрепиться бы травкой да пойти по лошадиному следу! А то как бы другой охотник нашу добычу не выследил!..
Возле городских ворот друзья повстречали Сафара. Тот придержал коня, молча достал из хурджуна кусок хлеба, разломил его, половину отдал Кязыму, другую протянул Аллахкулу. Аллахкулу жадно схватил хлеб, а Кязым покачал головой и сказал слабым голосом:
- Нет, Сафар, лучше ребятишкам отнеси, голодные они...
- Ничего, отец, бери! - весело отозвался Сафар. - У них есть - я целых два хлеба домой доставил! Знал бы ты, из какой дали я их вез, хлебы эти!..
Кязым взял протянутый ему ломоть. Друзья медленно брели по улице, крепко сжимая в руках хлеб; время от времени откусывали понемножку и с наслаждением" не спеша, жевали...
Посольства, отправленные Ибрагим-ханом к Зубову и в Петербург, вернулись, успешно выполнив поручения. Им был оказан прекрасный прием, обещаны помощь и покровительство, преподнесено много подарков. Вагифу Екатерина прислала в дар золотую трость, украшенную драгоценными камнями.
Обстоятельства эти породили во дворце Ибрагим-хана большие надежды. Но голод продолжался, и эта омрачало радость. Скоро в поисках еды стали разбегаться по деревням защитники крепости, и она с каждым днем становилась все более уязвимой. К, тому же ликование, порожденное обещаниями Екатерины, продолжалось недолго. Вскоре стало известно, что Зубов оставил Ширван и отвел свои части в Россию. Вызвано это было тем, что Екатерина скончалась, а наследник ее Павел I счел Кавказский поход нецелесообразным. Положение стало безнадежным; сопротивляться в случае нападения уже не было сил, а о мире с Агамухамед-шахом нечего было и думать - слишком далеко зашла вражда.
Что касается Вагифа, то он все еще не терял надежды на помощь с севера.
- Ираклий ближе нас всех к России, - сказал он Ибрагим-хану. - Нужно съездить, посоветоваться с ним.
Хан согласился, терять было нечего. В Тифлис решено было направить Вагифа и Джамиль-агу Муганлинского.
- Поезжайте, узнайте, как обстоят дела, - напоследок сказал им хан. - Если помощи ждать неоткуда, остается только одно средство!
Приближенные хана переглянулись.
- Какое же это средство. - спросил один.
- Какое, какое!.. - раздраженно передразнил хан. - Забирать семьи и спасаться пока не поздно! Бежать к аварскому хану! Скопец захватил Мугань, к Шуше подходит, того и гляди на голову свалится! А у нас ни войска, ни припасов!
Воцарилось тяжкое молчание, никогда еще приближенные карабахского хана не видели своего повелителя таким жалким, беспомощным. Даже громовой голос его звучал теперь по-другому.
Подавленные, удрученные, расходились вельможи по домам; никто уже не сомневался в том, что ожидает карабахцев.
Вагиф и Джамиль-ага, сразу же выехавшие в Тифлис, застали по возвращении большие перемены. Ибрагим-хана в Шуше не оказалось. Однажды утром по городу разнесся слух, что хан с семьей покинул город. Горожане, измученные голодом, давно потеряли интерес ко всему и не придали этой новости особого значения. Некоторые даже обрадовались, надеясь, что так будет лучше. Тысячи слухов носились по голодному городу. Прихода иранцев ждали с минуты на минуту - Агамухамед-шах с десятью тысячами всадников устремился к Шуше тотчас же, как только узнал о бегстве Ибрагим-хана.
Когда гонец принес известие, что шах подходит к городу, ужас объял людей. Но делать нечего - нового повелителя положено было встречать хлебом-солью. От каждой махаллы выделили по нескольку стариков - встречать шаха. Кязым и Аллахкулу тоже оказались в составе депутации. Вытащили из старинных сундуков одежду понаряднее, взяли хлеб-соль, тронулись.
Аллахкулу все спотыкался от страха, а Кязым невесело посмеивался, пытаясь утешить друга:
- Ничего, Аллахкулу, где наша не пропадала!.. Ты только держись крепче, еще поглядим, как оно получится!
- Да чего уж глядеть... Он ведь падишах, не кто-нибудь... Покажется ему что-нибудь не так, он тебе башку и оттяпает!..
- А пусть!.. Двум смертям не бывать, а одной не миновать!.. - Тем более вместе помирать станем!..
- Иди ты со своими шуточками!.. - Аллахкулу сердито покосился на друга.
Когда толпа аксакалов выходила из эриванских ворот, в ней уже насчитывалось несколько сот человек. Стоял жаркий летний день. Все были в поту: и от жары и от страха. Еле переставляя ноги, старики начали спускаться к деревне Шушикенд.
Внизу, между скалами, вздымалась пыль, это приближался шах. Он был еще шагах в ста, когда старики повалились на колени, протягивая вперед прикрытые салфетками подносы с хлебом-солью; поднять глаз никто не осмеливался. Кязым все же время от времени осторожно поглядывал вперед. Окутанные пылью, приближались всадники. Впереди всех ехал человек, похожий на пятнадцатилетнего подростка: тощее, хилое тело, гладкое, без единого волоска, лицо... Острые, рыскавшие по сторонам глаза непрестанно слезились, он то и дело вытирал их сухощавой, неестественно маленькой рукой. Больше всего Кязыму почему-то запомнились его тонкие губы. Кязым опустил голову и лишь немного погодя, оправившись от страха, решился поднять ее. Только сейчас он понял: этот тщедушный низкорослый человек с телом подростка и есть шах - на голове у него была корона, на груди драгоценные каменья, они ослепительно сверкали на солнце. Кязым сразу успокоился, почему-то ему казалось, что этот хилый, похожий на мальчика человек не может никому особенно навредить.
Придержав коня, шах гордым взглядом окинул коленопреклоненных карабахцев, маленькие злые его глазки щурились в чуть заметной улыбке.
Часть людей из шахской свиты спешилась, они шли вперед, выкрикивая: "Мы пришли, мы пришли, мы дракона привели!"
Кязым дернул Аллахкулу за рукав. "Мы лисицу прогнали, мы трусливую изгнали!.." - затянули они. Несколько карабахцев начали подпевать им. Зрелище, видимо, пришлось по вкусу шаху. Он смеялся, и маленькие глаза его слезились от смеха.
Умитротворенный встречей, под крики "Аллах! Аллах!" - шах въехал в Шушу.
Агамухамед-шах избрал своей резиденцией дворец Мамедгасан-аги; площадь перед дворцом уставлена была палатками его воинов. Сторонников своих шах щедро одарил, враги тоже не были им забыты: люди, преданные Ибрагим-хану, один за другим были схвачены и брошены в темницу. В первую неделю казней еще не было, и палачи начинали томиться без дела, однако горожане догадывались, чем кончится это затишье.
Прошло еще несколько дней. И вот наступил четверг, знаменитый в истории Карабаха четверг. Был приемный день, и государственные мужи собрались под окнами дворца, ожидая появления шаха. Однако шах не показывался.
Из уст в уста передавалась весть, что повелитель гневен; все трепетали, боясь, что известие это подтвердится.
Вдруг на лестнице показался приближенный шаха Сафарали-бек.
- Садык-хан, ты где. - закричал он, беспокойно оглядываясь по сторонам. - Повелитель мира, Гибля вселенной требует тебя!
Садык-хан только что показался в воротах. Сафарали-бек подскочил к нему, шепнул что-то. Садык-хан побледнел и поспешно взбежал по лестнице.
Шах расположился в одном из небольших покоев в глубине дворца. Каменный пол застлан был богатым ковром. В углу стоял походный трон, застланный бархатным сюзане, расшитым жемчугами, изукрашенным драгоценными каменьями. Садык-хан застал шаха на троне. Тот сидел, обхватив руками тощие колени. Слезящиеся глаза его горели ненавистью, губы кривились в зловещей усмешке, резче обозначались морщины.
- Садык-хан! - выкрикнул шах. - Целую неделю живешь ты в доме Мамед-бека Джаваншира. Не скажешь ли нам, почему до сих пор этот бек не явился пред наши очи.
Садык-хан преклонил колена.
- Помилосердствуй, шах! - дрожащим голосом произнес он. - Мамед-бека нет в крепости. Я приказал разыскать его, но...
Шах свесил ноги с трона и, размахивая руками, закричал тонким визгливым голосом:
- Ты лжешь, проклятая собака!.. Ну ничего, завтра я покажу тебе, как пренебрегать повелением шаха!.. Минарет построю из черепов, твою башку - на самый верх! - Глаза шаха, казалось, вылезут из орбит, жиденький голосок прерывался от злости. - Объяви сестрам Мамед-бека: если их брат до вечера не предстанет передо мной, я отдам их моим сарбазам!.. Пусть парни развлекутся! Иди!
Не переставая дрожать, Садык-хан поднялся с колен, пятясь задом, добрался до выхода и исчез за шелковыми гардинами. Через несколько минут во всех концах города уже кричали глашатаи:
- Эй, Мамед-бек! Слушай!.. Если ты до вечера не явишься к Гибле мира, твоих сестер отдадут солдатам!..
А под окнами шаха продолжалось томительное ожидание. Рядом с тем местом, где замерли в ожидании полководцы, стояли шестеро пленных со связанными за спиной руками. Среди них был и Мирза Алимамед. Лицо было бледно. Он еле держался на ногах, взгляд был устремлен в землю, от гордой его осанки не осталось и следа.
Визирь шаха Мирза Шафи не отрывал взора от цветных стекол окна - он был в смятении. Вдруг гардина дрогнула. Мирза Шафи тотчас упал ниц. Остальные немедленно последовали его примеру. Гардина приподнялась, послышался резкий голос шаха. Мирзе Шафи приказано было доложить, кто такие эти пленные. Тот доложил.
- Пятерых - на кол! А Мирзу Алимамеда, - шах помедлил, криво усмехнулся, - поскольку он все-таки сеид - на виселицу!
Палачи тотчас принялись за дело.
Крики, вопли, рыдания наполнили двор. Мирзе Алимамеду набросили на шею намыленную веревку. "Злодеи, - прохрипел он, задыхаясь, - аллах накажет вас!..", - и испустил дух.
Посаженные на кол молили о смерти, но палачи продолжали умело орудовать молотками, и крики несчастных становились все громче, все пронзительнее.
Шах Ирана, криво усмехаясь, с видимым удовольствием наблюдал из окна эту картину.
Отворились ворота, и вошел нарядно одетый, светлоглазый, широкоплечий человек с коротко остриженной рыжеватой бородкой. Он смело приблизился к окну и поклонился, лишь слегка кивнув головой. Все в изумлении глядели на него - не упал ниц перед шахом!..
- Гибля вселенной, это Мамед-бек Джаваншир! - опустившись на колени, сказал Садык-хан.
- А! - Шах с усмешкой оглядел Мамед-бека. - Явился. Да это же прямо мясник, а не бек! Во всей моей армии нет такого громилы! - И добавил, обратившись к Мирзе Шафи:- У него красивые глаза, ты не находишь.
Визирь понял: шах намерен ослепить Мамед-бека.
- Справедливо изволили заметить, да буду я жертвой вашей!..
- У нас говорят: лучше слушать об удальце, чем видеть его в лицо! - насмешливо заметил Мамед-бек.
- Нет, клянусь прахом отца! - продолжал шах, не обращая внимания на его слова. - За всю свою жизнь я видел еще лишь одного такого же могучего мужчину - Зенд Лютфали-хана. Ну да ладно!
Лицо Агамухамед-шаха вдруг резко изменилось, зловещая усмешка мелькнула на тонких губах.
- Садык-хан! - выкрикнул он. - Мамед-бека я поручаю тебе! Береги как зеницу ока! А теперь убирайтесь! Все убирайтесь!
Гардина опустилась, шах исчез. Одни мученики уже лишились сознания, другие, в агонии, еще продолжали кричать...
Солнце садилось. Вечерняя прохлада принесла измученным страхом, голодом и зноем людям некоторое облегчение. Привели еще нескольких пленников - приближенных Ибрагим-хана, их теперь хватали повсюду. Сарбазы подвели арестованных к воротам, сообщили о них караулу. Вышел один из военачальников Мамедгусейн-хан Каджар.
- Это что за старик. - спросил он, тыльной стороной ладони приглаживая пышные усы, и указал на пожилого человека со связанными за спиной руками.
- Это тот самый Молла Панах Вагиф, слышали наверно.
У Мамедгусейн-хана сразу перекосилось лицо.
- А это ты, старая собака!.. Попался.!
- Хан, - с присущей ему мягкостью заметил Ва-гиф. - Не пристало вам при вашем высоком положении бранить арестованного, поносить его дурными словами!
Вежливое замечание Вагифа не произвело на Мамедгусейна ни малейшего впечатления, он продолжал сыпать ругательствами.
- Невежда! - потеряв терпение, презрительно бросил Вагиф. - Пусть я пленник, но я пленник шаха, а кто ты.! Может статься, что завтра шах отпустит меня на свободу, может колесо судьбы повернется как-нибудь иначе. "Беременна ночь и лишь ведает бог, чем она разрешится к утру!.."
- По велению Гибли веселенной, - не слушая Вагифа, выкрикнул Мамедгусейн, - бросьте этого негодяя в тюрьму! Завтра он получит по заслугам!..
Сарбазы увели Вагифа.
На город медленно опускалась ночь, тишиной окутывая землю. Лишь стрекотали кузнечики да глубоко в ущелье негромко журчала Дашалтычай. Окна в шахских покоях были открыты. Долетавший с гор прохладный ветерок приносил свежесть, навевая покой и мечтательность. Но томительны, как меркнущая свеча, были думы и мечтания Агамухамед-шаха. Он только что окончил намаз и сидел, перебирая четки, однако молитва, как и ничто другое, не приносила ему облегчения. В детстве изуродованный врагами, шах не знал любви, не ведал личного счастья; им владела только одна страсть - ненасытная жажда власти. И ненависть ко всему миру, которая росла и ширилась по мере того, как множились его успехи и победы. В жестокой борьбе за трон он не пощадил и своих братьев: одного ослепил, другого - вероломно убил.
Сколько пролито крови! Шах перебирал четки и они, скользя меж его пальцев, казались ему мертвыми головами, возбуждали его, рождали новые зловещие планы...
Шелковая гардина приподнялась. Вошел Садык-хан. Шах, погруженный в какие-то горькие воспоминания, не замечал его. Злая усмешка кривила его губы.
- Чего тебе.! - вскричал он, вдруг увидев Садык-хана.
- Да буду я жертвой вашей, - испуганно пробормотал Садык-хан. - Сафарали-бек сказал, что Гибля вселенной приказал мне явиться.
- Сафарали! - вне себя от гнева вскричал шах. Тот немедленно явился.
- Кто велел тебе звать Садык-хана.
- Полчаса назад вы изволили приказать.
- Врешь, собака! - крикнул шах и, схватив лежащее рядом ружье, приставил дуло к груди Сафарали.
Сафарали задрожал, но тронуться с места не осмелился.
- Может, уши меня подвели... - пробормотал он.
- Уши!.. - проворчал шах и, вспомнив, что сегодня канун пятницы и не стоит обагрять руки кровью, отбросил в сторону ружье. - Если уши тебе так плохо служат, выброси хотя бы одно! Пусть тебе его отрубят!
Садык-хан и Сафарали удалились. Оставшись один, шах снова погрузился в черные безрадостные мысли, неотрывно глядя в пламя свечи. Становилось прохладно. Гнетущая тишина наполняла покои дворца. Вдруг в соседней комнате послышался короткий стон. Шах натянул на колени хирку, прислушался - это стонал Сафарали; гневным визгливым голосом шах позвал царедворцев.
Сафарали и Аббас-бек вошли в комнату. У Сафарали была завязана голова, сквозь ткань проступала кровь.
- Чего ты ревеш.! Баба! - гневно сказал шах. - Радоваться должен что легко отделался, что я не пристрелил тебя как собаку!.. А ты, Аббас-бек, чего расшумелся. Спать не даете, проклятые! Ну, ничего, завтра я покажу такое, чего еще никто не видывал!.. Минарет построю из черепов, а ваши головы - клянусь прахом отца! - на самом верху будут. Идите и скажите кузнецам, чтобы скобы ковали для минарета!
Большая часть ночи была уже позади, но ни Садык-хан, ни Мамед-бек не спали: они молча сидели друг против друга, погруженные в тяжелое раздумье. Вошел нукер и сказал, что прибыл человек от шаха. Оба испуганно вздрогнули - шах среди ночи присылает человека - что бы это могло означать...
- Что случилось. - в тревоге спросил Садык-хан. Сафарали стал рассказывать. Шах в великом гневе и завтра повелит строить минарет из голов. Он убьет всех: и Садык-хана, и Мамед-бека, и его - Сафарали...
Садык-хан слушал молча - уж не проверяет ли шах их преданность, но Мамед-бек не сомневался в искренности Сафарали и напряженно обдумывал, как им уйти от расправы.
- Сафарали! - сказал он наконец. - Если все это правда, надо решаться! Говори, что у тебя на уме, не страшись!
- Мы с Аббас-беком все уже обдумали! Клянитесь, что не предадите нас!
Садых-хан молчал, он все еще не до конца поверил.
- Садык-хан! - решительно сказал Мамед-бек. - Терять нечего, мы обречены. Если ты не решаешься, я пойду сам! Я избавлю мир от злодея!
- Нельзя, Мамед-бек, - если ты явишься во дворец, поднимется переполох. Пусть лучше они. Они сделают это!
- Хорошо! Иди, Сафарали-бек! - решительно сказал Мамед-бек. - Иди и ничего не бойся! Я соберу своих людей, буду наготове!
Сафарали-бек тотчас отправился во дворец. Аббас-бек ждал его возле шахских покоев.
- Они согласны, - коротко сказал Сафарали.
Обнажив кинжалы, два царедворца тихонько отворили дверь в покои шаха. Из глубины комнаты послышалось злобное рычание. Сафарали испуганно отпрянул.
- Не бойся! - прошептал Аббас-бек. - Это он во сне! Бредит... Всегда так, когда разозлится.
Прислушавшись, они на цыпочках вошли к шаху. Комнату освещала тусклая свеча. Агамухамед-шах метался во сне, словно раненый зверь. Преодолев ужас, Сафарали бросился к нему к вонзил кинжал в тощую грудь повелителя. Шах вскочил, схватил лежащую рядом булаву...
- Проклятье! Вы погубили Иран!.. - прохрипел он, и, забившись в судорогах, упал на ковер. Сафарали-бек и Аббас-бек отрубили шаху голову, сняли с мертвых рук бесценные браслеты. Все это они отнесли Садык-хану.
Сидя в темнице, Вагиф пытался думать, размышлять о превратностях судьбы, о бренности всего земного, но никак не мог собраться с мыслями, они путались, мешались...
А на другом конце города в жарком поту трудились кузнецы, торопясь исполнить приказ шаха, - они знали, что если не управятся в срок, если не откуют до рассвета тысячу скоб, их тоже ждет смерть.
Тотчас же после убийства Садык-хан собрал своих людей и, сказав, что шах приказал им двигаться на Тегеран, покинул Шушу. Мамед-бек со своими людьми немедленно захватил всех сторонников шаха: одни были убиты, другие брошены в темницу.
На рассвете в городе стало известно о смерти шаха. Кузнецам, торопившимся закончить последние скобы, сообщили, что они не понадобятся, нужно лишь несколько гвоздей для гроба.
Старший кузнец обратил лицо к небу.
- Слава тебе, всевышний, превративший скобы в гвозди!.. - сказал он, вытирая со лба пот.
А узники еще не знали о смерти шаха. Вагиф то и дело спрашивал у караульщиков, нет ли каких новостей, И вдруг тюремные двери распахнулись. На улице Ваги-фа ждала Медина; она всю ночь провела у тюремных ворот...
После убийства Агамухамед-шаха власть в Карабахе захватил Мамед-бек. Именно в этот период и дал ему народ произвище "Батман-кылындж" - "Пудовый меч".
Садык-хану не удалось овладеть иранским престолом. Племянник покойного Агамухамед-шаха Баба-хан казнил его и стал править Ираном под именем Фатали-шаха. Он потребовал, чтобы ему отдали тело покойного шаха и выдали его убийц. Мало того, чтобы надежней закрепиться в Карабахе, Фатали-шах требовал отдать ему в жены Агабегим, а одного из сыновей Ибрагим-хана - в заложники.
Все это рождало неуверенность, не давало Мамед-беку спокойно управлять ханством. Он оказался жадным до власти, делал все, чтобы удержать ее, казнил, вешал и все-таки знал, что не сможет усидеть на троне.
Вагиф снова был при дворе. Внимательно следя за событиями, он регулярно сообщал Ибрагим-хану о том, что происходит в Карабахе. А Ибрагим-хану не сладко пришлось в Дагестане. Сын его Талыбхан-бек был убит, подготовлялось убийство самого Ибрагим-хана. Обо всем этом Джавад-хан вел тайные переговоры с Мамед-беком, и об этих переговорах стало известно Вагифу. Он немедленно написал Ибрагим-хану письмо и попросил Сафара срочно доставить его.
Когда Сафар, спрятав письмо в чарык, возвращался домой, ему встретился Мамед-бек. Он еще издали приметил, что Сафар слишком часто поглядывает на свой чарык. Сафара задержали, отобрали письмо, Мамед-бек тотчас узнал почерк Вагифа. Кроме всего прочего из письма явствовало, что Вагиф снова пытается склонить хана к союзу с Россией.
С первого дня прихода своего к власти Мамед-бек видел в Вагифе самого опасного противника. Теперь он решил избавиться от него. Сафара заточили в тюрьму, а Вагиф и сын его Касум-ага были приговорены к смертной казни.
Палачи вели Вагифа и Касум-агу на плоскогорье, к скале Хазна. Дорога шла в гору. Старый поэт задыхался, во рту у него пересохло. Он остановился, перевел дух и слабым голосом попросил:
- Хоть бы глоточек воды!..
- А чего ее зря переводить.! - усмехнулся один из палачей. - В твоем брюхе все равно в могилу попадет! Потерпи малость, ты у меня сейчас кубарем покатишься - и ахнуть не успеешь!..
Насмешка не тронула, не оскорбила Вагифа, - сейчас ему было не до этого. Пить уже не хотелось. Словно впервые оказавшись в горах, словно родившись заново, он жадно озирался по сторонам, впитывая в себя окружающую красоту. Так нежно, так сладостно пахла трава - никогда прежде не вдыхал он подобного аромата. Вдалеке чуть виден был дом Медины... Почему так случилось. Почему он не простой, безвестный человек.! Всю свою жизнь провел бы он у этих дверей, служа ей, как слуга, как раб...
Вагиф остановился. Взглянул на бледное лицо сына.
- Куда они нас ведут.
- Туда, куда ты отправил многих... - негромко сказал Касум-ага; в голосе был упрек.
Страдание исказило лицо Вагифа. Огромным усилием воли заставил он себя идти вперед. Мучительная, неотступная мысль сверлила мозг - пусть это конец, жизнь
его уже никому не нужна, но сын!.. Почему сын должен разделить его участь. Он молод, он должен жить!..
На тропинке, неподалеку от плоскогорья, Вагиф упал, идти он не мог. Палач разок-другой дернул его за руку, Вагиф не поднимался.
- Делайте здесь свое дело! - сказал он тихим, полным достоинства голосом. - Дальше я не пойду!
Палачи переглянулись, пошептались о чем-то. Один из них достал кинжал, направился к Касум-аге. Тот обмер.
- Пощадите! - крикнул Вагиф, увидев, что сына его, словно жертвенного барана, повалили на землю. - Убейте сперва меня! Меня!..
Палачи не вняли его мольбе. Услышав предсмертный хрип сына, Вагиф потерял сознание. Больше он уже ничего не видел, не чувствовал...
Узнав о казни земляка, Кязым, захватив с собой заступ и кирку, вместе с сыном поднялся на плоскогорье. Там они увидели Медину. Она привела муллу и, разбив шатер, велела обмыть тела...
Вместе с Мединой Кязым выбрал место для могил. Их вырыли рядом. Предав земле тела Вагифа и Касум-аги, совершив заупокойную молитву, все разошлись. Осталась только Медина, она рыдала, упав на дорогую могилу...
А трава вокруг пахла так нежно, так сладостно...
Эпилог
Через два месяца после казни Вагифа вернулся из Дагестана Ибрагим-хан. Сторонников Мамед-бека он казнил, ему самому приказал покинуть Шушу. Мамед-бек забрал вдову Вагифа Кызханум, на которой успел жениться, погрузил на коней сокровища, взятые из шахской казны, и уехал. Некоторое время он оставался в Калантарли - на берегу Тертера, потом получил письмо от ширванского хана Мустафы; тот звал его к себе предлагал в жены собственную дочь, обещал сделать наследником.
Как только Мамед-бек прибыл в Ширван, Мустафа-хан отобрал у него все сокровища, а самого заковал в цепи. После мучительных пыток Мамед-бек был убит, Мустафа-хан отомстил за отца и за братьев.
Вновь овдовев, Кызханум вышла замуж за некоего Гусейн-бека из Сарыджи. Но тот вскоре был убит во время одного из набегов. На этот раз вдову взял в свой гарем Мустафа-хан. Кызханум родила хану двух сыновей, потом он развелся с ней. Кызханум вернулась в Карабах и здесь снова вышла замуж. Теперь мужем ее оказался майор Аббаскулу-ага.
Ибрагим-хан отправил останки Агамухамед-шаха в Тегеран. Пытаясь упрочить отношения с Ираном, он отправил туда также дочь Агабегим и сына Абульфат-агу.
Став женой Фатали-шаха, Агабегим сразу покорила супруга, он даже присвоил ей титул старшей жены и подарил бесценный наряд, снизу до верху затканный жемчугом. Но Агабегим тосковала, грустила по родине и частенько напевала стихи, которые сама сочинила:
Я люблю мой Карабах, Шеки, Ширван, Карабах.
Тегеран хоть раем стань, Не забуду Карабах.
Фатали-шах услышал ее пение и разобиделся. Тогда Агабегим решила схитрить:
"У меня не так написано, - уверяла она. - Я написала "Тегеран - это рай, я забыла совсем Карабах!.."
Пока Ибрагим-хан предпринимал меры, связавшие судьбу Карабаха с Ираном, на севере положение резко изменилось: русские опять продвинулись вперед. Цицианов взял Гянджу, и Ибрагим-хану предложено было принять русский протекторат. После переговоров, которые вел прибывший в Шушу майор Лисаневич, на берегу Куракчая, неподалеку от Гянджи, состоялась встреча Ибрагим-хана с Цициановым; они заключили договор о принятии Карабахом покровительства России. Согласно этому договору от  мая  года хан Карабаха лишен был права вести самостоятельную внешнюю политику, обязывался поставлять русскому гарнизону в Шуше провиант и фураж и, кроме того, - ежегодно выплачивать восемь тысяч золотом - дань. Он обязался также отремонтировать дорогу между Гянджой и Шушой, а внука своего отправить в Тифлис заложником.
Признав наследственными владения карабахского хана, русское правительство сохранило их и за его семьей. Поскольку хан Карабаха не вел теперь самостоятельной внешней политики, для его защиты в Шуше был размещен гарнизон: пятьсот солдат и артиллерия. Ибрагим-хану присвоено звание генерал-лейтенанта русской армии, а наследнику его Мамедгасан-аге - звание генерал-майора.
Вскоре между майором Лисаневичем, командовавшим гарнизоном Шуши, и Ибрагим-ханом возникли разногласия, превратившиеся в открытую вражду. Кончилась она тем, что Лисаневич убил Ибрагим-хана неподалеку от Шуши.
Сафар еще до казни Вагифа бежал из тюрьмы, он снова стал гачагом. И хотя Ибрагим-хан вскоре вернулся в Шушу, Сафар туда возвратиться не захотел.
Кязым по-прежнему занимался своим ремеслом, а друг его Аллахкулу переехал в Тифлис.
 Нукер - слуга.
 Ферман - указ.
 Чуха - верхняя длинная мужская одежда.
 Махалла - квартал, округ, район.
 Перевод В. Кафарова.
 Перевод В. Кафарова
 Перевод Т. Спендиаровой.
 Техаллюс-псевдоним.
 Селлеби - прохладительный напиток из молока.
 Касида - стихотворная форма.
 Архалук - короткая верхняя одежда.
 Айван - подобие веранды.
 Кибла - местонахождение Мекки, в сторону которой магометане обращаются при молитве.
 Гатыг - простокваша.
 Дестерхан - дорожная скатерть.
 Оймак - община, хутор.
 Дабтелеб - название местности в Шуше.
 Халфали - село близ Шуши.
 Бейлербей - бек беков, самый знатный среди беков.
 Амикызы - дочь дяди (по отцу).
 Перевод К. Кафарова.
 Перевод В. Кафарова.
 Перевод В. Кафарова.
 Перване ганады - крылья мотылька.
 Енге - сваха.
 Перевод В. Кафарова.
 Перевод В. Кафарова.
 Перевод В. Кафарова.
 Сюзане - тонкое покрывало.
 Обычай бросать вуаль невест на ветку плодоносного дерева означает пожелания новой семье быть богатой многочисленными детьми (сыновьями и дочерьми).
 Ней - музыкальный инструмент, подобие флейты.
 Зиндан - темница.
 Дарга - начальник базарной охраны.
 Фалагга - деревянные колодки, к которым привязывают ноги провинившегося и бьют по ним палкой.
 Диванхана - суд, судилище.
 Килим - палас.
 Зорхана - спортплощадка.
 Азан - призыв мусульман к молитве.
 Садж - круглый выпуклый железный лист.
 Кягриз - подземный водопровод.
 Хатамтаи - миф щедрости, легендарный богач, раздавший людям все свое состояние.
 Мелик - владыка.
 Перевод В. Кафарова.
 "Череке" - начальный учебник грамотности у арабов, наподобие букваря.
 Гамчы - кнут, плеть, хлыст.
 Демиркапы. (старинное название Дербента) - означает "железные ворота".
 Игра слов: "гоч" - баран; а второе значение - гочаг, храбрец, смельчак.
 Багрыган - дословно "кровь сердца".
 Эфенди - господин (турецк.).
 Перевод В. Потаповой.
 Вали - наместник.
 Перевод М. Замаховской.
 Зикир - у религиозных мусульман памятное словосочетание, наподобие заклятия.
 Дарга - начальник охраны.
 Тоггуш - оклик, которым останавливают ослов.
 Непереводимая игра слов: гар - снег; гара - черный.
 Перевод Т. Спендиаровой.
 Перевод В. Кафарова.
 Религиозное поминальное изречение (арабск.).
 Джавахир - драгоценный камень.
 Перевод В. Кафарова.
 Перевод В. Кафарова.
 Перевод С. Мамедзаде.
 Чепкень - верхняя одежда на Кавказе, полукафтан, со сборками сзади.
 Перевод В. Кафарова.
 Говурма - жареное мясо.
 Медина - город в Аравии, где похоронен пророк Магомет.
 Ашура - десятое число месяца магеррама - первого месяца магометанского летосчисления.
 Оджак - здесь в смысле жилья.
 Перевод В. Кафарова.
 Хирка - шелковая ткань.
 Перевод В. Кафарова.
 Перевод К. Симонова.
 Герой азербайджанского фольклора.
 Сарбаз - солдат, вояка (иранск.).
 Диванхана - суд, судилище.
 Непереводимая игра слов: "шуша" - по-азербайджански стекло.
 Перевод В. Кафарова.
 Перевод В. Кафарова.