Стигматы и галоши
Александр Васильев, петушиный чепушила из личного садка еврейско - патриотической направленности, ориентированной строго по ветру, сидел и курил, воплощая тайную мечту всякого распятого мальчика о жизни после жизни : сидеть и курить, иногда лежать и пить, жадно всасываясь в брызжущие млеком соски ослиц, приколоченных рождественскими костылями к дубовым стойлам ближневосточных конюшен, время от времени идти и есть, суетливо прожевывая на ходу огрызки закордонных чизбургеров, подобранные из покосившихся жестяных урн, заклейменных расплывчатым тавром Акселя и Векселя фон Штирнеров, трех братьев - мудрецов, запротоколировавших застывшее время на клочках душистой розовой бумаги, спрыснутой дустом и дихлофосом в монастыре святой Варвары, отставшей от нашествия в гостеприимных стенах дисциплинарного санатория Рудольфа Гесса, среди портретов далеких предков, перекосившихся от повышенной влажности пианин, ротастых гадов, вьющихся у корявых ног Примадонны ( не путать с Луизой - Вероникой и не рассказывать оной во избежание внеочередных падений в негритянские руки скачущих рядом ), сисястой Катерины Бирд, осыпавшей великолепной грудью усы заслуженного мушкетера республики на гнусную парховитую голову хрустальнокоронарного Хазанова, и прочих забавных животных, пресмыкающихся в скромном отдалении от маломерных ботиночек скудоумного кормчего, ведущего плот с непреклонностью чутарик коррумпированного фюрера мордовской нации крымского разлива в пластиковые стакашки и мутнобутолочного стекла фуфырики, емко укладываемые штабелями в карманы и пазухи, забитые гайморитной слизью навсегда простуженных умом человеков.
- Ты зачем ?
Курящийся серными испарениями мордатый мужик ткнул валенком задумавшегося модельера.
- Здорово, - сипло приветствовал красноштанный коллегу, выворачивая лицо набок. - Вот, сижу, курю и думаю.
- Ты ? Думаешь ? - Презрительно скривился мордач, посматривая на часы. - И о чем же ?
Васильев оглянулся, обводя помещение острыми глазами, не обнаружив присутствия потенциальных конкурентов, облегченно выдохнул кислый запах вчерашних колбасок, пожранных на банкете Билана и Лепса, наконец - то обвенчавшихся в домовой церкви отеля " Карета и кони веселых крикетистов ", поманил артритно - кокетливым пальцем мордатого и жарко зашептал в оттопыренное ухо :
- О жопе Бабкиной, если честно.
Мордатый вскрикнул и упал. Вошел третий.
- Вы чего тут ?
Не дождавшись ответа, третий так же стремительно вышел. Васильев хмыкнул, качая головой и доставая нож из наспех расстегнутой ширинки. Склонился к павшему и осклабился плотоядной улыбкой победителя.
- Резать будешь ?
Гнусный и щетинистый Ургант ворвался вихрем в прокуренное помещение, пришпоривая задышливо хватающую ротом и жабрами студеный воздух зимней осени бабушку, гитаристую десантницу нового мира, скоропоспешно отстроенного на руинах дамбасского аэропорта ополченцами, шахтерами, рыбаками, раками, кальмарами, не рифмующимися, сука, вот ни с чем ( плагиат, из жвачного и парнокопытного Жванецкого ) ; играя в лошадки они настолько увлеклись затейливой картиной калейдоскопически проносящихся мимо глаз и иных органов обоняния студий, экспертов, софитов, коридоров, помещений, что мчались уже третий день, наматывая бесконечные предновогодние круги корпоративных километров, снося попадающихся на тяжелом пути под откос провинциальных Домов Культуры, пропахших тяжким селедочным духом, сивушным амбре настоящего коньяка и тонко - поджаристым ароматом подсолнухов одноухого Гогена, переводя дыхание лишь на время вечерней кормежки, когда горбатые тени рассыпали соль на первых проталинках и плывущих вдаль полянках, ждущих своего деда Лимонова, ибо Мазаи кончились.
- Не, - засмеялся модельер, щуря ласковые глаза Ленина, - пужну мальца гниду. Ургант, - ласково позвал он, снимая штаны, - а давай в паровозики играть, а не в лошадки ? Баушка у тебя старая, а я стильный.
- Давай, - охотно согласился подуставший Ургант, спрыгивая с бабушки. - А ее куда ?
Он наступил старушке на горло и с интересом всмотрелся в пугающее довоенной решительностью лицо десантницы.
- На третий.
- Павелецкий, стал быть, - мотнул кудрявой щетиной Ургант, оттаскивая мордача за ноги.
- По х...й, - вельможно разрешил Васильев, сдергивая с бабушки пожелтевшие кальсоны. Потрогал опытной рукой материю, добротную, такой сейчас не делают, куда там, разучились, а вот раньше : и эшелоны, бля, и пулеметы, и кальсоны, заржал конской привычкой самоуверенного типажа закулисных интриг и подиумов, сплевывая на пол. - Она все одно мертвая. Бросим на любой из вокзалов, пусть лежит. А лучше : закопаем ее по пояс, пусть врастает.
- Два раза пусть, - согласился Ургант, оттирая руки от ног мордатого.
На утро, хмурое утро нового трудного и бросающего неожиданные вызовы устоявшемуся мировоззрению дня, транспортная проблема столицы была разрешена раз и навсегда : вросшая в землю привокзальной площади - под асфальтом - то земля, оказывается - бабушка, бурно разросшимися корнями, обретшими почву и кровь, втрое увеличила тоннаж и общую протяженность подземных коммуникаций, служа родине и в подземном мире метрополитена проводницей новых смыслов и направлений инновационного развития.
Свидетельство о публикации №216120301031