Коляска для бабушки

            Врач Валерий Фёдорович положил руку на горячий лоб старика и, склонившись над больным, прислушался.

            – О чём-то рассказывает. Наверно, воюет во сне, – продавил он слова сквозь ком в горле. – Светик, будь, пожалуйста, внимательнее к нему. Он попал сюда ещё до твоего рождения. Уникальный случай. Столько лет…

            Медсестра приготовила капельницу для беспамятного старого высохшего без движений фронтовика. Она аккуратно сняла ваткой капельку крови, застывшую под иглой, заботливо поправила одеяло.

            У двери с ведром и шваброй в руках замерла санитарка Петровна. Она наблюдала за движениями медсестры и, время от времени поминая Матерь Божию, что-то бормотала под нос.

            – Не беспокойся, Петровна, всё будет хорошо. Придёт день, когда наш сокол вернётся в своё гнездо, – приласкал санитарку взглядом Валерий Федорович. – Назначения все выполняешь? – спросил он у Светланы.

            – Да, выполняю, но с трудом. Катетер срывает, а в вены… попадаю через раз… Всего исколола, жалко старого… – всхлипнула медсестра.

            – А это что? – заинтересовался врач, увидев на сжатых в кулак пальцах больного синие буквы, а на внешней стороне ладони – солнце, заходящее за линию горизонта. – На каждом  пальце - по букве... А вместе – ЖИГАН. Странный ас… 

            Врач продолжил обход, а Петровна, приблизившись к больному,  прислушалась к бормотанию.

            – Коляску проклинает, – сказала санитарка, не глядя на Светлану. – Щетина пробилась, побрить позже приду, – её пальцы дотронулись до пергаментной кожи лица беспамятного старика. – Всё тебе будет, всё… Вот только приди в себя…

            – Да, лётчик коляску проклинает и какого-то Федьку безногого, – согласилась с Петровной Светлана.

            – Лётчик-налётчик, – засучив рукава застиранного халата,  проворчала старушка и  наклонилась над ведром с водой.

      
                *                *                *

             Старший лейтенант Николай Кантобоец, «ведомый», следил за манёврами истребителя «ведущего», командира звена капитана Ивана Столешникова.  Их задача – помешать атаке самолётов противника на поле наземного боя. Эфир был заполнен треском рации, свистом и речью пилотов «Люфтваффе».

             С пяти тысяч метров самолёт «ведущего» «Як-7Т» вошёл в пике. Командир положил самолёт на правое крыло и, нырнув в облако, стал отдаляться. «Як-3» «ведомого» Николая Кантобойца повторил манёвр. Лётчик толкнул ручку управления от себя и правой ногой отжал педаль. Расстояние между самолетами быстро сокращалось. Внизу, скрываясь в клубах чёрного дыма, в атаку шли советские танки. Над их строем кружили  штурмовики «Focke-WulF». «Ведущий», не засоряя эфир приказами, шёл им в «хвост». Немецкие асы были увлечены атакой. Прикрытия танкам не было ни с земли, ни с воздуха: зенитные орудия остались в тылу, а имеющиеся в резерве истребители прикрывали «бомбардировщиков», «караван» которых отправился на Берлин. Решение капитана Столешникова было понятным. Он шёл на помощь беззащитным танкистам. А задача «ведомого» – прикрыть «ведущего» и видеть небо. Николай сквозь купол посмотрел в небо и задержал взгляд на зеркале задней полусферы. Две корявые запятые «Мессершмиттов» шли на боевой разворот вслед за четверкой штурмовиков. А это значит, они скоро зайдут в «хвост» нашим самолётам.

            – Двадцать первый! Тут «карусель», сзади пара «Мессеров»! – взволнованно доложил командиру Николай.

            Рация сначала отозвалась свистом, но вскоре зазвучал голос командира:

            – Вижу их! Молодец! Поздно идти на манёвр - нас обнаружат. Есть несколько секунд на отстрел пушек по штурмовикам. Потом уходим из «карусели» на восток. Получится, зайдём на «Мессеров». А нет… Как понял?

            – Понял! Прикрываю! – ответил Николай командиру звена и потянул ручку управления на себя. Выровняв машину педалями поворота, он сблизился с командирским «Яком».

            От скорострельных пушек LUBAK «двадцать первого» потянулись трассы огня.

            – «Двадцать второй», атака от солнца. Уводи машину! Дальше я сам! – прозвучал в шлемофоне голос командира в ту секунду, когда рядом с истребителем Николая провела черту пулемётная очередь преследующего его «Мессершмитта». – Похоже, всё! Из клещей не выйти… Расскажешь отцу, как воевали, и пожми…

            Связь прервалась. Николай увидел трассу от «ведущего». Она облизала правое крыло последнего в звене «Focke-WulF». Самолёт врага, вспыхнув, устремился к земле. Новая трасса от пушек потянулась к следующему штурмовику. И снова – в цель! Но в ту же секунду две вражеские трассы прошили истребитель командира. «Як-7Т» клюнул носом, задымил. От него отделились хвостовые подкрылки. Самолет развернуло по оси, и он стал разваливаться на глазах. Николай заметил чёрный комок, отделившийся от истребителя. Успел командир!

            Неожиданно обломок «хвоста» самолёта командира ударил в рамку сферы, точно в крепление заднего обзора полусферы. Сверкнув молнией, кусок зеркала вошёл в мякоть левой щеки Николая и, изранив язык, застрял между  зубами. Липкая кровь из раны стекала по шее, пропитывая неприятным теплом гимнастерку. Выплюнув осколки, усилием воли Николай заложил вираж влево. Трасса немца прошла под фюзеляжем. Теперь пол-оборота вправо. Потянув ручку управления на себя, Николай заставил «Яка» взмыть вверх, направив его в чёрный столб дыма, поднимавшийся над полосой железной дороги. Горел состав с нефтью. Николай мог закрыть командирский, своим самолётом, успеть отстреляться по второй паре «Focke-WulF». Но "Мессершмитты" его-бы порвали в клочья. И в этом случае, он бы таранил советские танки. Николай выровнял ручку и, помогая педалями управления, стал кругом уходить на восток.
 
           Впереди по курсу показался боковой силуэт немецкого штурмовика, вышедшего из боя. Николай, не целясь, выпустил из пушки весь оставшийся боевой запас. Попал. Задымил ас! Что-то толкнуло в левое плечо, а в голове зазвенело. Левая рука перестала слушаться. Краем глаза Николай увидел в сфере сетку из трещин и дыру. Дошло не сразу, что шальная пуля пробила купол и вошла в плечо по касательной.

           Штурмовики противника уходили от наземного боя, заложив вираж на юг.

           – Задача решена. Теперь, домой… – прошептал Николай.



                *                *                *



           – Уважь земляка! Передай сестрёнке, – попросил Володя, снимая с головы пыльную фуражку с лётными крылышками над кокардой.

           Он достал из фуражки пухлую пачку денег и передал Николаю.

           – Надюша писала, что видела в кинотеатре ялтинскую встречу Рузвельта, Черчилля и Сталина. Рузвельт был в инвалидной коляске. Вот она и … – капитан покосился на пачку денег, – попросила купить бабушке такую же. А где её взять такую? Инвалидов – тьма, колясок – нет. Пусть закажет на приборостроительном заводе. Там умельцев много, сварганят нашей бабушке «новые ноги».

           – И моей жене передай, – вмешался в разговор молодой лейтенант. – За сбитого немца позавчера премиальные получил. Плюс три зарплаты тут. Держи! Пусть приоденется голубушка. А это пудра немецкая, выменял у пехоты за тушёнку. Передай Настёнышу, пусть она под ней веснушки спрячет. Скоро закончится война…. И пойдём мы с Настенькой в парк… - необыкновенное тепло заструилось из его огромных голубых глаз. - Скажи, пусть она для этого случая платье «в горошек» купит. Настя  такое хотела. Не забудешь?

           Поморщившись от боли в плече, Николай потер свежий, не совсем заживший шрам на щеке. Раскрыв вещмешок, на свои деньги, лежащие сверху чистых портянок, положил деньги лётчиков и пудреницу. Туда же он отправил пайковую тушёнку и завёрнутый в газету кусок сала.

          – Почти мешок денег… Куда исподнее с полотенцем положить? – растерялся Николай, пытаясь затолкнуть бельё в мешок.

          Володя, наблюдая, как Николай затягивает узел на вещмешке, дружески похлопал товарища по здоровому плечу:

         – Везёт тебе, Коля. В госпитале повалялся, теперь в Питер на побывку. А нам до Победы шагать и шагать… Комполка поблагодарил?

          Николай кивнул, закинул вещмешок на здоровое плечо и просунул левую руку в перевязь. Он молча пожал сослуживцам руки и вышел из палатки.

         – А что, Володя? – спросил лейтенант командира, когда полог за Николаем опустился и они остались вдвоем. – По приказу он из боя вышел, или…

          Капитан тяжело вздохнул:

         – Не суди Петя. Молод еще. Технари сказали, что его «Як» как сито был. Вытаскивали Николая из кабины в бессознательном состоянии. Весь в крови, с осколком стекла в щеке и с пулей в плече. Герой он, Петя. Как ему удалось самолёт посадить, удивляюсь. Не верю я в трусость Николая. Столешникова жалко. Говорят, что он выпрыгнул из горящего истребителя, но зацепил парашютом оторванный взрывом горящий хвостовой подкрылок. Парашют спалил, понятное дело. Упал на танки.

          Сжав губы, лейтенант отвернулся. Капитан Столешников был ему «крёстным». Он инструктировал Петра перед боем, сопровождал в первых полётах.

          – Нас там не было, – продолжил Владимир, – Судить не будем. Николай и так вне себя от случившегося. От пехоты пришло сообщение, что он в крутом развороте в одной трассе из пушки завалил «Focke-WulF» с пиковым тузом на фюзеляже. А ты? Сколько штурмовиков сбил ты? Молчишь?  Может, из тузов сбил кого? Николай - герой! Комполка его понял, вошёл в положение, домой отправил. А за Ивана Столешникова будем мстить.

         В разговор однополчан ворвался стон стартовой сирены. В небе распустились две красные ракеты, а это значит, что в воздухе враг. Лётчики бежали к своим истребителям.




                *                *                *




         Жиган с надеждой смотрел на угол дома. «Скоро появится пигалица», – подумал он, потянув за петлю серебряной цепи. Из кармана, блеснув золотом, показалась «луковица» часов. Ловкие пальцы карманника нажали на скрытый замок, и крышка «луковицы» под звон колокольчиков вальса Шуберта открылась, показав под треснувшим стеклом циферблата изящные золотые стрелки.

         – Без пятнадцати шесть. Через пять минут появится, – сказал тихо Жиган и, сдвинув ладонью кепку, поднёс часы к уху.

         Вот уже месяц он на свободе. Казалось, и не было лагерей, но две метки, которые он получил за «колючкой», возвращали память. Первая – его гордость, металлическая фикса на правом верхнем клыке, сработанная за пачку чая заключенным. Жиган улыбнулся, вспомнив крючковатый нос картавого еврея-стоматолога. Способный мужик.

         А вот вторая метка… Вор сомкнул пальцы в кулак. Слово «Жиган», его погоняло, лежало по букве на каждой фаланге. На наружной части ладони нечёткий рисунок – синий полукруг солнца, заходящего за горизонт. Эту наколку он сделал сам. Рисунок расплылся, поблек, но он есть, и это главное. А погонялку на пальцах сможет прочитать всякий, кто будет выплевывать собственные зубы. На этот случай во внутреннем кармане его ватника лежал свинцовый кастет. Здесь же в помощь ему - «финка» с наборной ручкой.
         Вчера на «малине» карманнику повезло. На «стирах» пришёл фарт в трёх семёрках. И вот теперь «котлы» его, Жигана! Он с любовью провёл пальцем по крышке часов и захлопнул её. Вот только не продать часы. Обидно. На обратной стороне буковки палёные, мол, «котлы» подарены лично комбригу Панину С.В. за боевые заслуги на Халхин-Голе. «НКВДэшники за эти «котлы» могут снять с него шкуру. «Надо узнать, как вывести гравировочку - с ней, никак не продать», – подумал Жиган и положил часы в карман.

         Сейчас его наполняли думы о том, как он подойдёт к самой красивой девушке двора и пригласит в кино. «Пойдёт как милая», – подумалось ему, и он мастерски сплюнул сквозь щербину верхних зубов. За углом послышалась дробь каблучков. Жиган сдвинул кепку на затылок, расправил плечи и блатной походкой, засунув  руки в карманы, пошёл навстречу девушке.

         – А я в магазин шёл! – весело сказал Жиган, сверкнув фиксой. – Сегодня в клубе Железнодорожников «Веселых ребят» будут показывать, пойдём?

         – Ага, обязательно сходим! – согласилась Надежда. – Поторопись. У магазина тебя Федька безногий ждёт с бутылкой хлеба. Сейчас употребите батон и станете «весёлыми ребятами». Обхохочешься. Дай, пройду!

          Едва прикоснувшись пальцами, Жиган вежливо взял девушку под локоток.

          – Не ерепенься, милая, идём! У меня и билеты есть, – Жиган с удовольствием вдохнул аромат её волос. – На последний ряд взял.

          – Хватит, ходили уже. Ты лапать начинаешь! Отвали! – громко сказала Надя и, сделав шаг назад, посмотрела вверх на окна своего этажа.

          Как по команде, в открытом окне её квартиры появилась голова красивой, ещё не старой, но уже поседевшей женщины. Это Лидия Николаевна, мать Нади, услышав голос дочери, выглянула во двор. Оценив обстановку, Лидия Николаевна крикнула:

           – Надюша, поднимайся! Ужин стынет!

           – О-о, ужин в кругу семьи! А можно и я с тобой? Познакомишь с бабушкой. Говорят, она была оперной певицей, правда? – спросил Жиган, но,  увидев в глазах зазнобы стальной блеск, сменил тему. – Я помню, как ты сказала после фильма, вот бы бабушке такую коляску… Всё помню!

           Надя отдёрнула руку и, усмехнувшись, сказала:

           – Хочешь сказать, что готов к серьёзному благородному поступку? Что же ты, такой добрый, Федьке, другу своему, коляску не добыл? Вот Федьку калечного и пригласи в кино. Он, кроме водки, ничего не видит.

           Жиган улыбнулся.

           – Будет твоей бабушке коляска, не пыхти. А Федьке коляска не нужна, ему потом в пивноре подносить не будут, – прошептал Жиган девушке в самое ухо.

           – Глянь, что у меня есть. Продам и куплю коляску… - он вытащил из кармана золотые часы.

           – Такие часы я видела у соседки Риты Паниной. Её квартиру кто-то ограбил. Твоих рук дело?

           Жиган, смутившись, сунул «котлы» в карман.

           – К Паниным я не лазил. Не дурак - своих «чистить». В карты выиграл. Слово вора!

          Надя с грустью посмотрела на симпатичного парня. Во дворе его боятся, стороной обходят, но Наде он нравился. Вот был бы Лёша студентом или курсантом, другое дело, а он – вор… Прервав разговор, девушка пошла к подъезду.

          Жиган проводил её взглядом. «Подумаешь, пигалица! Вечером пойду к твоей подружке  Варьке Самойловой. Она безотказная, как винтовка Мосина, и тоже, между прочим, студентка медучилища!»  – размышлял он по дороге в пивнушку.



                *                *                *



          Николай сидел на развалинах старого дома. День выдался солнечным, но холодный весенний ветер заставил офицера поднять воротник шинели. Он оглянулся и увидел прислонённые к стене соседского дома  дворовые ворота. Рядом - вал из мешков с песком. Полгода, как снята блокада,  мешки с мостовой убрали, но так и не вывезли из города. Горожан по пальцам можно считать. Встречались, в основном, военные. Ленинград, серый, сумрачный, разрушенный. Тут прошло его детство. Старик из соседней трёхэтажки сказал, что дом был разрушен прямым попаданием фугасной бомбы. На тот момент жильцов в коммуналке было мало: кто-то эвакуировался, кто-то от голода умер, кто-то в это время работал или прятался в бомбоубежище. А те, кто остались, погибли под развалинами. Мать Николая умерла от голода. Думал увидеть свой угол, да не сбылось. Нет теперь дома. «Что делать? Раздаст он людям  гостинцы с фронта, сходит на кладбище к отцу. Потом на фронт. Война вот-вот закончится. Что потом? Кому он, израненный, нужен? Володя перед отъездом Николая сказал об этом с улыбкой, но взгляд его был серьёзным, не смог скрыть. Ла-адно… О будущем потом, а сейчас…»  Невесёлые думы окончательно испортили настроение молодого офицера. Куда ни кинь - всюду  клин. Найти могилку мамы невозможно. Сказали, что замерзших и умерших от голода, похоронили в нескольких могилах, общих, братских… Вешки с фамилиями погребённых кто-то стащил на растопку. И кто где похоронен, теперь, попробуй разбери.

          Погоревал Николай, с людьми пообщался, пора и наказы товарищей выполнять.

          Первым делом он решил посетить жену Петра. Она рядом, через квартал, живёт. Очень лейтенант за неё переживает. А потом к Наде -  передать деньги на коляску бабушке. Ему не терпелось познакомиться с Надеждой, чью фотографию он держал в руках три дня назад. А вдруг? Вдруг он понравится девушке, и они вместе сходят в кино? Почему нет?

          Николай прошёл квартал и занялся поиском нужного дома. Посмотрев на обёртку, в которой были деньги лейтенанта, он нашёл адрес, написанный химическим карандашом. Подъезд - без двери, а вот и квартира 17. Николай постучал, но никто не открыл. Из-за соседней, выглянула пожилая соседка и, увидев Николая, злорадно улыбнулась.

           – Ещё один ухажёр выискался. Вот придёт Петька с фронта, задаст шалаве, – прокаркала она неприятным голосом.

           – Я Насте весточку от Петра привёз. Как мне её увидеть?

           Бабка смутилась и прошипела какое-то ругательство.

           – Петра жаль, – сказала она теперь уже внятно, поправив старенький пуховый платок, накинутый на худые плечи. – Заходи, у меня подождёшь. Как же я опростоволосилась-то? Зря правду сказала. Заходи без церемоний, сынок.
Бабка посторонилась и пропустила гостя в квартиру.

           – Ты Николаевной меня зови. Не разувайся, так заходи. И на кухню, давай. Я не богата, но сухари к чаю есть, – сказала старушка и поставила чайник на примус. – Самого звать-то как? Тоже, поди, лётчик?

           – А я, Николаевна, Коля, и тоже лётчик. Служу с Петром. По ранению на побывку приехал, а дома – нет, –  ответил Николай и открыл вещмешок. – Принимайте харчи, Николаевна.

           На маленький кухонный столик он положил кулёк с рафинадом, кусок сала и три банки тушёнки. Старушка всплеснула руками. При виде сахара у неё на глазах появились слезы.

           – А можно я позже детворе по кусочку раздам? – спросила она дрогнувшим голосом.

           Николай улыбнулся и вскрыл трофейным ножом банку тушёнки.

           – Свиная? – спросила удивлённо Николаевна и посмотрела на этикетку. – Союзники такую делают? Нашу говяжью один раз пробовала до войны, так то когда было, а тут – свиная, надо же…

           Николай потёр вдруг занывшее болью плечо и вложил руку в повязку.

           – Таки ранен, сынок! Ой, прости старую, могла и сама банку открыть, – запричитала старушка и стала усаживать гостя на единственный стул. – А шрам-то, какой страшонный! Немцы пытали, нет?  Можно потрогаю? А?

           Она подошла к комоду,  достала флакон с белой, похожей на молоко, жидкостью. Смочив палец, провела им по шраму на щеке Николая.

           – Кожа молодая, будет рваться-трескаться. А это смягчит. Через пару дней будешь, как новый рубль.

          – Спасибо, маму вспомнил. Похожи вы… – Николай поцеловал ладонь старушки.

          – Давно померла? – Николаевна вытерла рукавом набежавшую слезу.

          – Через полгода блокады, наверно. Вот и дом разнесло бомбой. Можно я у Вас переночую?

          – Можно, Коля. Дорогой мой защитник, тебе можно, – ответила она и пошла в комнату за табуретом.

          На лестничной клетке послышались шаги и женский смех.

          – А вот и Настька-шалава, прости меня, Господь, с хахалем пришла. Ты ешь. Успеешь ей в лицо плюнуть. Он старый. Подполковник. Не трогай его, шибко подлючий. Интендант. На военных пищевых складах командует. Приходит к сучке с кульками. Кормит, холит, а сам женатый. Я-то знаю. И жену его тоже знаю. Заводская она, в трудах гнётся, а этот… Тот ещё кобелина.

           Николаевна присела за стол и стала выгребать ложкой содержимое банки, укладывая мясо в фарфоровую тарелку. Из общей она положила в свою кусочек мяса и опустила на него сухарик.

           – Надо же, свиная… – повторила она и поднесла сухарик к крючковатому носу. – А пахнет как!

           Последний раз Николай ел в теплушке вчера вечером. Но сейчас еда в рот не лезла. Представив супругу Петра с этим псом-интендантом, он сжал кулаки.

           – Ты вот что, Николаевна, ешь… А я поговорю с Настей и вернусь. Хорошо?

           Старушка лишь тяжело вздохнула.

           Взяв из вещмешка пудреницу, Николай вышел на лестничную площадку и постучал в 17-ую квартиру. Дверь открыл интендант. Он был без кителя, с полотенцем на плече.

           – Чего тебе, лётчик? – недовольно спросил он Николая. – Дверь перепутал?

           За плечами мужчины появилась Настя. Розовощёкая. С налитой грудью. Такая вся, довоенная, без печали в глазах. Прячась за спиной интенданта, она,  торопливо застегивая халат, вглядывалась в лицо незнакомца.

           – Здравствуй, Настя. Муж тебе передал, – сказал Николай нарочито вежливо и вложил в руки подполковника пудреницу. – Мне передать Петру твоё «спасибо» или то, что видел?

           Настя испуганно вытаращила глаза, но быстро взяла себя в руки.

           – Деньги где? – спросила она вместо «здравствуй». – Он обещал мне на платье. Давай их сюда.

           Николай с изумлением смотрел в её наглые глаза.

           – Пётр велел пудру отдать. О деньгах, разговора не было.

           В беседу вступил подполковник.

           – Значит, так, старший лейтенант, забери свою пудру и вали отсюда, пока я тебя на гауптвахту не определил.

           – Не с тобой я разговариваю, Кащей! Это тебе кажется, что ты бессмертный. Пудра ей дана вместо денег, чтобы стыд прятать, – озлобился Николай и пальцем показал на свёрток с едой, лежавший на тумбочке в прихожей.
           – Колбасой расплачиваешься за тело молодое? Люди от голода мрут, мразь!

           Интендант, не ожидавший такой наглости от младшего по званию, открыл рот. Николай резко захлопнул перед ним дверь.

           – Крыса тыловая! – крикнул он на весь подъезд и стал растирать занывшее плечо.

           Кто-то ласково потрепал его за рукав. Он повернулся и увидел улыбающуюся Николаевну.

           – Истинно, Кащей! Теперь во дворе его так и будут звать, поверь мне, старой! А шалаву называть будут – Василисой Припудренной.

           – Пётр деньги жене передал. Это правда, – сказал Николай. – Но сердце подсказывает, что не для мужа «Василиса» платье «в горошек» купит. Пусть деньги у тебя полежат. Придёт с фронта Пётр – отдашь, хорошо?

           – За деньги не переживай. – сказала Николаевна, улыбнувшись. –  Петру скажешь, у кого они, он только одобрит, потому что меня с детства знает.

           – Мне нужно ещё кое-кому гостинцы передать. Я пойду, Николаевна. Вернусь к вечеру с бутылкой водки, может, селёдочку разыщу… Выпьем, поговорим... Может, из тушёнки что-нибудь  приготовите, а? Сала порежьте…  Я ненадолго. Стемнеет, и я у Вас. Тут недалеко, до развода мостов успею.

           – Иди, – старушка весело кивнула и, убрав пальцем белый след от мази с лица Николая, перекрестила.



                *                *                *



            Поправил ремень на шинели, Николай смахнул с погона пылинку и, выдохнув, шагнул внутрь тёмного помещения. Его обдало тяжёлыми запахами табака, алкоголя, оглушило громкими пьяными разговорами. На секунду всё стихло. Завсегдатаи пивнушки смотрели на старшего лейтенанта в лётной форме. Его выправка, светлые волосы и веснушки, шрам на щеке и рука на повязке привлекли внимание хозяйки заведения. Дородная Мила, в чистом переднике и в светлом поварском кокошнике, с интересом разглядывала незнакомца.

            Вошедший снял с плеча вещмешок и, перехватив его ремни кистью здоровой руки, встал в очередь из трёх человек. Из дальнего угла, объезжая столы, отталкиваясь от пола кулаками,  забинтованными марлей, к летчику подкатил безногий. Его коляска на скрипучих подшипниках, несвежий вид и тлеющая папироска, прилипшая к губе, говорили о многом. Но  Орден Красной Звезды, пришпиленный к грязному ватнику, заставлял смотреть на него с уважением.

            – Давай, Федя, я угощу тебя пивом, – предложил лётчик и протянул калеке руку.

            – Лучше на лечение дай, Коля! Я тебя сразу узнал, – ответил безногий и сплюнул окурок на грязный пол.

             Николай ослабил ремни вещмешка и достал пачку банкнот. Неожиданно чужая рука остановила его. Высокий мужик из очереди, похожий по описанию на Дуремара из сказки о «Буратино», выпучив близко посаженные глаза, затоптал тлеющий бычок яловым сапогом.

            – Не давай ему ничего. Не его это орден. Спер у пьяного солдата, – сказал хриплым голосом «Дуремар» и, сопя, отвернулся.

            – Ты видел?  – прошипел калека.

            – А откуда он у тебя, если ты всю войну на Колыме провёл? – спросил в ответ «Дуремар» и положил на стойку бумажную пятёрку.

            – Язык придержи! – раздался злобный голос Жигана из-за углового столика. – Не меньше твоего он в сапогах отходил. И орден – его!

            «Дуремар» взял наполненную пивом трехлитровую банку и пошёл к выходу. У двери он остановился и бросил  резкие слова:

            – Удивительно. Вор защищает НКВД-шника. Лучше спроси Федьку, скольким честным бродягам он сапогами, что вместе с ногами потерял, рёбер пересчитал?

            Жиган вынул из кармана золотую луковицу и открыл крышку. Часы включили колокольчики вальса Шуберта, и все присутствующие, услышав дивную музыку, замолчали. Жиган посмотрел на часы и громко сказал:

            – Слышь, долгонос! Ещё раз тебя увижу здесь в это время, будешь рядом с Федькой на такой же коляске гроши на лечение клянчить, понял?

            – Не бил я никого, – оправдывался калека. – На вышке стоял…

            – Ага, – перебил его «Дуремар», приоткрыв дверь. – Долго стоял, за это орден дали и ноги отрубили за бдительность.

            «Дуремар» вышел, хлопнув дверью.

            – Так дашь? – вновь обратился к лётчику калечный.

            – Катись отсюда! Не приставай к людям! – вступилась за молодого офицера продавщица. – Что тебе дать? Есть пиво, хлеб, селёдка, себе оставляла, но тебе отдам, папиросы. Может, борща дать? Из дома принесла к обеду, да шут с ним. Будешь?

            Николай отделил от пачки две банкноты и отдал безногому.

            – И всё? – зло прошипел безногий. – Тут только на флакон водки, а на лечение?

            Лётчик оставил вопрос без ответа. Он повернулся к продавщице и пояснил:

            – Когда-то Фёдор был защитником в «Динамо». Любимчик двора, гордость. Ла-адно, Бог - ему судья. Мне нужна бутылка водки, обещал к столу, и селёдка, если можно.

            – Федька, сюда катись! – крикнул Жиган щёлкнув крышкой, закрывая часы. – Концерт по заявкам трудящихся, закончен! Не хрен на честного блатаря пялиться!

            Федька подкатил к столику и потянулся за своей кружкой пива.

            – Слышь, Жиган, сходи до Милки, возьми водки бутылку, угощаю,  –  попросил калечный, протягивая деньги.

            – На лечение оставь. Утром похмелишься. А водка… Будет у нас вечером что выпить, чем закусить и …на колясочку для бабушки, тоже хватит. Сиди здесь, а я гляну, куда хлыщ порулит.

            Сдвинув кепку на брови, Жиган следил за лётчиком. Когда тот положил деньги, бутылку и свёрток с рыбой в вещмешок, он криво усмехнулся:

            – Ну, прямо всё для нас взял. Удобный хлыщ, правильный.


            … Следуя за лётчиком, Жиган был очень удивлен, когда увидел, что он вошёл в подъезд дома, где жила Надежда. Мелькнула догадка. Она подтвердилась, когда  он услышал на верхнем этаже скрип открывающейся двери и голос любимой девушки...



                *                *                *



             Хлопнув дверью, Надя сбросила боты, повесила на вешалку пальтишко. Из кухни тянуло запахом жареной картошки.

            – Сюда иди, Надюша! – из гостиной послышался голос бабушки. – Помоги мне найти очки. Не вспомню, куда положила…

            Варвара Яковлевна сидела в кресле, сложив руки на укрывавшем колени пледе. Рядом - журнальный столик, на нём – пепельница, «пирамидка» из папирос и коробка спичек. Чуть в стороне – колода гадальных карт. Когда-то давно, бабушка была  красивой женщиной и пела в Театре оперы и балета. Однажды во время репетиции с колосников  на сцену, оборвав фиксирующий трос, упала тяжёлая декорация. Деревянный настил не выдержал и провалился вместе с актёрами в глубокий цокольный этаж. Варвару Яковлевну отвезли в больницу. Было сделано множество операций, но восстановить сломанные хрящи таза не смогли. Скоро десять лет, как она прикована к креслу.

            Бабушка с улыбкой смотрела на любимицу.

            – Про сон твой думала… Подвинь ко мне карты, сейчас всё узнаем,  – сказала она, потянувшись за папиросой.

            В дверях гостиной показалась мать Нади Лидия Николаевна. В её руках дымящаяся тарелка с жареной картошкой и блюдце с кусочком чёрного хлеба.
– Воробышек со сломанным крылом, чёрствый хлеб и чёрный пруд… Думала над этим, пока ты была на занятиях. Тебя ждала, чтобы карты раскинуть, – с тревогой в голосе сказала бабушка. – Сними карту и садись есть.

            Надя была комсомолкой и мечтала о медицинском институте. Она хотела стать хирургом с того дня, как бабушка получила травму. В гадания девушка не верила, но говорить об этом с бабушкой опасно. Не потому, что бабушка никогда не была членом партии и не состояла в комсомоле, а потому что спорить с умной женщиной бесполезно. Её аргументы были всегда непоколебимы, монументальны.

            Подойдя к журнальному столику, Надя сняла часть карт с колоды и передала их бабушке. Оставшиеся карты Варвара Яковлевна положила на те, что передала внучка, и сжала колоду в ладонях.

            – Ешь, – коротко обронила она.

            Лидия Николаевна вновь вернулась из кухни с подносом. На нём три маленьких чашки чая на фарфоровых блюдцах.

            – Через час мне на смену, – сказала она.

            Свекровь, Варвару Яковлевну, мамой она никогда не называла. Это было принято обеими женщинами без обид. Надя не видела их ссорящимися, а вот брат Нади  Володя иногда оказывался на острие нечастых споров близких женщин. Теперь споры стихли. Володя на фронте, он – лётчик-истребитель! Воюет, как когда-то воевал их отец, пропавший без вести на войне в Испании. Самолёт отца был сбит – это всё, что о нём знали на Родине, поэтому в смерть отца никто не верил. Варвара Яковлевна видела страдания невестки, успокаивала, как могла. Лидия Николаевна работала микробиологом в лаборатории на военном заводе. Секретное производство. Тайна, покрытая мраком, оплачивалась хорошим пайком и денежным довольствием. И чай, и сахар, и хлеб  в доме не переводились. Лидия Николаевна не курила, но Варвару Яковлевну не корила за дым в гостиной и  открывала форточку для проветривания без слов. Она сочувствовала матери любимого мужа, жалела. 

             Бабушка, потушив папиросу в пепельнице, взялась за карты. В изголовье отложенной ранее червонной дамы легли три карты: король бубновый, валет и девятка той же масти.

             – Слышала, что ты встречаешься с Лёшкой-Жиганом, правда? – задала бабушка неудобный вопрос.

             Надя удивленно подняла брови.

             – Кто тебе это сказал? – вопросом на вопрос ответила девушка и укоризненно посмотрела на мать. – Нет, мама, нет. Прилип, как банный лист... На всё готов ради меня, да не нужно мне от него ничего. Что ты так смотришь? Да, была с ним один раз в кино, вот и всё! Мне другой принц нужен.

             – Вот он, соколик! – желая отвлечь от неприятного разговора, бабушка показала рукой на карты. – На пороге он. При нём любовь большая, деньги, известия. Странно видеть это. Может, не про то сон твой?

             Три карты легли справа от дамы.

             – Красив, статен, и …ранен, – продолжала гадание бабушка, показывая на десятку пик и червонного туза. – В сон ложится воробушек. А третья – пиковый валет. К чему он? Уж не омут ли чёрный?

             Надя перестала жевать.

             – А на сердце твоём – любовь до гроба, – бабушка и указала на две девятки, червонную и пиковую, которые легли от дамы слева. – Третья карта…

             – Иди, Надюша, встречай своего воробышка, – услышав стук в дверь, подмигнула бабушка внучке.

             Ответив старушке недоверчивым взглядом, улыбаясь, девушка отправилась в прихожую. Поставив чашку с недопитым чаем на стол, вслед за дочерью вышла Лидия Николаевна.

             На пороге стоял военный лётчик.

             – Здравствуйте. Я Николай, сослуживец Володи. Вы Надя? – первым нарушил молчание военный. – У меня весточка для Вас и просьба.

             – Иди сюда, соколик! Не подумай плохо, так получилось. А ну, пропустите ко мне Николая! – послышался голос Варвары Яковлевны.

             Смущённая  Надя показала взглядом на вешалку.

             – Снимайте шинель, проходите! – пригласила девушка гостя.

             – Добрый день, дорогой! – весело сказала Лидия Николаевна и рассмеялась так, что на её глазах появились слёзы.

             Не ожидая, когда гость появится в гостиной, она исчезла на кухне.


             …Николай сидел за столом напротив Нади. Болело плечо, видимо, натёр шинелью, огнём полыхал шрам на лице. Николай представил, что шрам сейчас красного цвета. Смутившись, он провёл по нему пальцами здоровой руки и повернул голову так, чтобы он не был заметен Наде. Всё, что Николай знал о Володе, рассказал. Особое место уделил его геройским поступкам, человечности, храбрости. Рассказал и том, сколько самолётов противника сбил их сын и брат, о наградах Родины, как его уважают в лётном полку. На столе – недопитый чай и блюдце с колотым сахаром. Чуть дальше две пачки денег, которые Володя передал маме. Еще одна пачка премиальных за сбитые вражеские самолёты  лежала во внутреннем кармане шинели. Николай должен её передать Наде так, чтобы никто из родных не увидел. За пачками денег  – плитка шоколада, которую Николай по случаю предстоящей встречи с красавицей выменял в Кракове на тушёнку. На краю стола – треугольник фронтового письма. Надя скромно опустила глаза и только иногда, украдкой, посматривала на лётчика. Стараясь скрыть волнение, она перебирала бахрому скатерти руками, которые прятала под столом, и …молчала. Лётчик был прекрасен! Два ордена и три медали на его груди говорили о многом. А шрам! Какой дивный шрам! Вопросов к нему было много. Хотелось спросить о коляске, но как? Надя искала повод проводить лётчика.

            Поведение внучки не укрылось от бабушки. Она смотрела на молодых и улыбалась. По всему видно, что лётчику Надя приглянулась. Ей хотелось сказать Николаю, что шрам красит его как мужчину! Но пусть будет так, как есть. Его стеснительность была такой детской и наивной, что Варвара Яковлевна, забыв про папиросы, смотрела на гостя приветливо и открыто.

             – Мне пора на смену, а вы, молодой человек, пока не выпьете чаю и не ответите на все вопросы, никуда не пойдёте, – сказала Лидия Николаевна и встала из-за стола. – Письмо от сына после прочту, нельзя отрываться на работе, график…

            Лётчик улыбнулся и сказал:

             – Мне тоже пора. Стемнело, а мне через «подъёмный» идти к месту ночлега. Завтра вечером на фронт. Комендант, место в почтовом грузовичке выделил. До Польши без перекладных - это удача. Если хотите передать весточку сыну, буду рад помочь.

            – Вы зайдёте перед отъездом? – поинтересовалась бабушка и обратилась к внучке. – Надюша, с просьбой к тебе. Будь добра, проводи гостя. Во дворе темно, а фонари не горят с начала войны.

            Надя помогла Николаю надеть шинель, потом  осторожно уложила его руку на поддерживающую повязку. Мама, включив карманный фонарик, вышла вместе с молодыми. Попрощавшись, она прибавила шаг и первой вышла из подъезда.

            Варвара Яковлевна прикурила папиросу и вернулась к раскладу. Последняя карта не выходила из головы.

            – Чем дело закончится, сейчас узнаем…

            Положив следующие три карты ниже червонной дамы, она увидела пикового короля, пиковую шестёрку и пикового туза. Острый конец пик указывал вниз. Пиковый валет – хлопоты чёрного короля, дальше – ночное свидание и …смерть. Сердце бабушки сжалось в предчувствии беды. Она прислушалась к удалявшимся шагам, грохоту подъездной двери и крикнула:

            – Вернитесь! Надя!!! Идите в дом! Господи, спаси и сохрани...




                *                *                *



             – Володя передал деньги на коляску для бабушки. Сказал, что ты знаешь мастера с завода. Он где-то рядом живёт. Нужно будет купить велосипедные колёса, – сказал он Наде, когда они вышли из подъезда.

             Он достал здоровой рукой из внутреннего кармана шинели пачку денег и вложил её в руки девушки.

             – Спасибо, – тихо поблагодарила Надя и, замерев, посмотрела вверх на окно своей квартиры. – Мне послышался голос бабушки…

             Лётчик пожал плечами.

            – Не провожай, я найду дорогу. Может, бабушке что-то понадобилось. Иди!

            Девушка посмотрела на лётчика долгим нежным взглядом. Её рука непроизвольно потянулась к лицу Николая и коснулась шрама.

            – Больно? – спросила она.

             Лётчик остановил её ладонь своей и прижал к губам. Он поцеловал её пальцы и покраснел. Надя торопливо спрятала ладонь в карман. Её душа пела! Нежность молодого мужчины разбудила чувства девушки. Она встала на цыпочки, поцеловала Николая в шрам и, словно испугавшись, сделала шаг к дверям подъезда. Что-то удерживало её, не позволяло уйти. Она смущённо сказала первое, что пришло на ум:

            – «Весёлых ребят» в Клубе железнодорожников показывают. Пригласишь завтра?

            – А можно днём? Есть сеанс? – спросил лётчик дрогнувшим голосом.– Завтра я приду за тобой к двум часам. Машина вечером, успеем.

            – Успеем… – эхом отозвалась девушка.

            Проводив Надю взглядом до подъезда, Николай увидел закрывшуюся за ней дверь, услышал стук каблучков по лестнице и вздохнул полной грудью. Он достал папиросы,  зажигалку и  медленно пошёл со двора.


 
                *                *                *



             Увидев счастливое лицо внучки, бабушка вздохнула с облегчением.

             – Попрощались? – спросила Варвара Яковлевна.

             Девушка закрыла лицо ладошками.

             – Завтра в три мы идём в клуб. Бабушка, я его поцеловала. Прямо в шрам, веришь? – дрогнувшим от счастья голосом сказала она.

             – Слава тебе, Господи, пронесло, – подумав о своём, сказала бабушка и принялась тушить в пепельнице папиросу.

             – Что пронесло? Ты о чём? – спросила Надя с тревогой в голосе.

             – Карты чушь несут всякую. Забудь.

             Девушка внимательно посмотрела на нижние три карты и спросила:

             – Что тут не так?

             Лицо бабушки стало серьёзным.

             – Хлопоты чёрного короля. Поздние они и страшные.

             Девушка задумалась, а потом вышла в коридор.

             – Куда собралась? – крикнула ей вслед Варвара Яковлевна.
Сердце старушки сжалось в предчувствии страшного события. Она поняла, кто был тем «чёрным королём», и стала молиться.

             «Жиган видел его!» – стучало в мозгу девушки. Слёзы текли ручьём, а сердце сжалось в испуге. Надя бежала к арке – выходу со двора на улицу.




          *                *                *




            – Дверь хлопнула. Вот они… Вместе… Та-ак, идёт. Ты всё понял? – спросил Жиган Федьку и ткнул в его коляску ботинком.

            Видел Жиган прощальный поцелуй, затаил дыхание в злобе чёрной. Он ждал лётчика за углом арки, сжав в кулаке кастет.
            Федька выплюнул бычок. Оттолкнувшись руками от бетонной тротуарной дорожки, он загрохотал подшипниками в проём арки. Свернув за угол, Федька столкнулся с Николаем.

             – Почему под ноги не смотришь, Коля? Гордый? – спросил пьяным голосом калечный.

             – Извини, Фёдор. Действительно, не очень хорошо получилось,  – ответил лётчик и,  сделав шаг в сторону, хотел продолжить путь.

             – Денег дай. Я прощу, – зло прошипел Федька, ухватив полу шинели Николая, другой рукой он вытащил из кармана нож.

             – Ты ночной грабитель? Робин Гуд? – спросил Николай, освободив полу шинели. – А где твой верный друг -  монах? Если бы не шипел гусем, я бы и так денег дал.

             – Тут он, заупокойную тебе читает. По-другому, значит, не дашь? – послышался голос из темноты.

             Оглянувшись, Николай, не ожидавший предательского удара кастетом в лицо, перелетел через Федьку. Калечный вновь ухватил его за шинель и крабом подкатился к упавшему лётчику.

             – Кажись, вырубил. – сказал он Жигану и полез грязными руками в карман шинели.

             Жиган снял с плеча лётчика вещмешок и положил себе под ноги. Потом он взял в руку припасённый заранее обрезок водопроводной трубы и склонился над лётчиком. Николай пришёл в себя. Пытаясь встать, он отталкивал грязные руки калеки.

             – Мрази… – только и успел сказать лётчик.

              На его голову опустилась металлическая труба.

             – Отлетался, гадёныш. Вот только зачем насмерть? Дал бы еще раз свинчаткой, и харэ, – удивленный событиями, сказал Федька и полез во внутренний карман. Нащупав пачку денег, он вытащил её и кинул Жигану. – Тут ещё должны быть. Надо поискать…

             Федька вытащил из кармана галифе лётчика сложенные вдвое банкноты.

             – Шестьдесят рубликов, больше нет. Остальные в вещмешке. Что делать будем? – спросил он подельника, подняв голову.

             – Снимай с него одежду, – тихо сказал  Жиган и стал раздеваться сам.

             Увидев, что калека медлит, он пнул его в спину.

             – Живее!

             Оставшись в исподнем, Жиган стянул с лётчика сапоги и галифе. Прикинув брюки на себя, он довольно хмыкнул.

             – Мы одного роста, правда, он крупнее, но это не беда, – скороговоркой выдал Жиган, примеряя китель.

             Увидев, что Федька сидит без дела, коротко бросил:

             – Теперь, мои шмотки на него напяливай.

             Федька надел на мёртвого летчика телогрейку,  приладил на босые ноги ботинки Жигана, сложил портянки Николая вчетверо и затолкал себе в карман. Жиган с отвращением посмотрел на калечного, сплюнув сквозь зубы. В глубине  тихого ночного пустого двора он не заметил ничего подозрительного: ни людей, ни шагов, ни других звуков.

             – Ты это, не шарь в моих шмотках. Нет там ничего, кроме справки об освобождении и палёных котлов. Испачкай лицо летуна кровью и пылью присыпь, – приказал он.

            Федька молча опустил ладонь в лужицу крови и провел по лицу мёртвого.

            – Да что ты его как индейца разрисовываешь? – прорычал Жиган. – Махры из кармана достань, разомни в пыль и присыпь его рожу. Шевелись…

            Так и поступил калека, обсыпав испачканное лицо лётчика махоркой из облезлого кисета. В хмельной голове Федьки неожиданно прозвучал сигнал опасности. Осенило! Переодевшись в одежду летчика, Жиган захочет избавиться от свидетеля.

            – Отдай мою долю. Я уже понял, что ты хочешь слинять из города, – сказал Федька, оглядываясь по сторонам. – На котлах спалился, макруха…

            Труба со звоном врезалась в голову калеки.

            – Делить, говоришь, вертухай поганый! Денег мало, и делить их с тобой я не буду, – сказал Жиган и отбросил трубу к стене дома.

            Он посмотрел на скрюченного болью калеку, заметил под его пальцами рассечённую кожу и треснувший череп.

            – Пару минут тебе дышать. Ещё спасибо на том свете скажешь.

            Рука Жигана запуталась в марлевой повязке для раненой руки Николая, оставшейся висеть на шинели. Сдёрнув её рывком, он скомкал лоскут и бросил на тело лётчика.

            – Линять надо из города, это точно, – сказал сам себе Жиган, вспомнив, что в кармане своих брюк он оставил кастет и финку. – В таком прикиде я и до Ташкента доберусь без проблем.

            Скрипя сапогами, Жиган присел на корточки, запустил руку в карман и вдруг услышал за спиной шаги. Повернувшись, он увидел Надю.

            – Что ты наделал, скотина?

            – Сейчас поймёшь. Деньги на коляску сработал, – сказал он нарочито весело. – Как обещал. Всё в ажуре.

            Жиган встал на колени и стал рыться в своих вещах. Нащупав финку, он достал её, щёлкнул замком, выставил лезвие вперёд и стал подниматься с колен. Он не заметил, как девушка подняла с бетонки трубу.

            Увидев нож, Надежда изо всех сил ударила Жигана по голове обрезком трубы. Услышав хруст костей, она в ужасе широко раскрыла глаза и захотела позвать на помощь, но голоса не было.
            Схватившись за голову, Жиган упал рядом с лётчиком. Нож выпал из его ладони, а тело вора забилось в конвульсиях. Не обращая внимания на умирающего Жигана, Надя склонилась над Николаем и провела ладошкой по его грязному лицу. В темноте ей показалось, что веки Николая дрогнули. Можно спасти!

            Надежда поспешила за помощью.

            На другой стороне улицы у дверей аптеки показался мужчина в форме милиционера. Девушка перебежала дорогу, схватила его за рукав и зарыдала. Ноги её перестали слушаться, голос пропал. С грохотом упала на тротуар труба, выпавшая из её ослабевшей ладони. Показывая пальцем на арку, из-под которой она только что выбежала, Надя шептала:

            – Там… Там!! Напали на лётчика. Я бандита трубой ударила…

            Милиционер подхватил обмякшее тело девушки и занёс в аптеку.

            – Сделайте звонок в милицию. Вызовите дежурных оперативников и «Скорую». Быстрее!! Девушке помогите! – распорядился он.




                *                *                *



            За окном бушевал Первомай! От здания больницы вот-вот уйдёт колонна демонстрантов. Дежурство медсестры Светланы и санитарки Петровны заканчивалось. Женщинам нужно дождаться демонстрантов, сдать дежурство и можно идти домой.

            Сегодняшний день особый! Петровне подписали заявление. Уходит на отдых пенсионерка. Медсестра Света только начинает свой трудовой путь после медучилища.

            Другое яркое событие – пришёл в себя старик-лётчик. Он, правда, ничего не помнит, смотрит на всех испуганно, сил у него нет. За сорок лет, что пролежал в кровати, он совсем высох, еле пальцами шевелит и  молчит.

            Валерий Федорович дал женщинам мерную баночку со спиртом. Это своеобразная благодарность за выздоровление героя-лётчика. На столе ординаторской комнаты две металлические кружки, больничные котлеты, разносолы из помидоров и огурцов. Сейчас Петровна считает минуты, когда Света, опьянев, уснёт после трудного дежурства. Она не забывает подливать  в её кружку спирт и рассказывает о своей жизни.

           – И что было дальше? – спросила Светлана.

           – На последнем курсе грех совершила тяжкий. Лагеря. Десять лет - срок немалый. Сначала - семь, потом добавили ещё три. Думала, что не выйду никогда. Родила за колючкой. От офицера понесла, сейчас и не помню, как и зовут его. Машенька, девочка моя, добрая выросла. Закончила пединститут. Потом вышла замуж за латыша. Он моряк. Сейчас капитан дальнего плавания. Живут они в Клайпеде. Вот хочу ехать к ним – давно зовут. Буду внуков нянчить. Хватит работать, долго звонка ждала …пенсионного.

            О чём-то вспомнив, Петровна нахмурилась.

            – Ты запила спирт водой, и закусывай. Иначе со следующей свалишься, а мне придётся одной в отделении рулить, – поучала Петровна.

            – Так вы после лагерей вернулись сюда? – спросила Света, икнув.

            Петровна улыбнулась, когда увидела зардевшиеся от стыда щеки медсестры.

            – Да. Была во всех госпиталях, больницах, а приглянулось тут... О, да тебя мутит, дорогая!

             Петровна подхватила Свету под руку и повела в душевую. Прикрывая дверь в санузел, Петровна спросила:

            – Справишься? Если нет, помогу.

            – Оставьте меня на пару минут. Вот только с кушетки уберите бельё, я на неё прилягу, можно?

            – Не торопись, а я тут, рядом. – сказала Петровна и посмотрела в окно, на уходящую к Сенатской Площади, колонну медиков.

            Смахнув грязные халаты и бельё на пол, она прислушалась. У медсестры еще долгий путь к "выздоровлению". А ей, надо идти. Закрыв ординаторскую на ключ, она оглянулась. Коридор пуст, пора. Лётчик пришёл в себя и рядом никого. Слава Первомаю! Никто! Никто не помешает их общению…



            Он лежал, закрыв глаза, перебирая край одеяла пальцами правой руки, в вену которой был введён катетер. Петровна тихо подошла к кровати. Оглядев пустую палату она подошла к соседней койке. Поправив на ней одеяло, она взяла в руки подушку и вернулась к лётчику.

            Присев на край кровати, она посмотрела старику в лицо. Пергаментная, почти прозрачная кожа стягивала скулы и тонкую шею, где в правой её части пульсировала синяя нить. Санитарка посмотрела на его шею и улыбнулась: «Как у цыплёночка», – пришла в голову смешная мысль. Осталось немногое. Отдать долг.

            Она почувствовала на себе взгляд. Старик очнулся. Он с удивлением вглядывался в лицо санитарки, которая сидела на краю кровати, и тщательно искал в памяти похожее лицо. Было видно, как он боролся с собой, пытаясь что-то сказать. Наконец, шумно вздохнув, старик положил свою ладонь на ладонь Петровны.

            – Узнал? – спросила его санитарка.

            Старик моргнул в ответ и снова вздохнул.

            – Тридцать лет ждала, когда ты придёшь в себя. Богу молилась…

            Старик смотрел на санитарку с непониманием.

            – Отсидела я за твоё убийство, дорогой Лёшенька. А ты живой! Как-то несправедливо получилось. Согласен, Жиган?

            В глазах старика мелькнула искорка, и Петровна увидела как старик, услышав свою кличку, улыбнулся.

            – Пережил ты Николая на сорок долгих лет... Полной жизнь твоя была, насыщенной. Добрых дел за плечами не мало. Верно? – тихо прошептала Петровна и опустила на его лицо подушку.

            Задыхаясь, старик прошептал:

            – Давай, Надюша, дави…