Выродок 7

Предыдущая страница http://proza.ru/2016/11/30/361

Я не буду говорить, с какого возраста я пристрастился к курению, - чтобы никого не шокировать. Достать сигареты было проще простого. Когда я был маленький, их нам продавали из всех ларьков поштучно, без оглядки на наш возраст. Мне кажется, что закон о продаже табачных изделий несовершеннолетним тогда ещё не был принят, и нам, хотя мы еле доставали макушкой до окна, в котором мелькало сальное лицо "тетеньки продавщицы", их щедро раздавали по несколько штук в одни руки.

Мы их прятали в своих тайниках и покуривали, довольные, что никто нас не застукал. Хотя я до сих пор не понимаю одной вещи: заподозрить нас было проще простого, потому что, когда человек курит, от него будет, что бы он ни предпринимал, пахнуть табаком. Но, что правда то правда, ни одна воспитательница ни разу не сделала нам замечания по этому поводу.

Когда я стал постарше, - как Егор сейчас, - в моем поведении появились некоторые извращённые "взрослые" черты: я демонстрировал всем свою независимость, гонор, наплевательское отношение. Под такое отношение подпадали не только другие люди, но и я сам для себя. Мне стало все равно, что со мною будет, вырасту ли я, будет ли у меня семья. О, семьи я не хотел ни в коем случае! Хотел быть один, перекати-поле. Иногда я совершал поступки, от которых обычному человеку было бы очень стыдно. А мне не было, и я очень гордился этим!

Одежда нам доставалась хорошая, почти новая, тряпьё в приют не брали. У меня всегда были новые джинсы, приличные хлопчатобумажные рубашки; я всегда был хорошо подстрижен и обихожен. Одна наша воспитательница выучилась на парикмахера и параллельно работала в каком-то салоне, потому что, по её словам, там платили вдвое больше нашего. А мы были запасным вариантом, чтобы "стаж не прерывался". Так вот, она нас стригла и брила, и мы выпрашивали у неё сделать нам какую-нибудь модную стрижку.

Эта парикмахерша, каждый раз, когда моя стрижка была закончена, долго крутила меня в сломанном кресле перед зеркалом и все вздыхала: "Ты только посмотри на себя, какой хорошенький!!!" Я не знаю, восхищалась ли она мной или своей работой. Наверное, все-таки работой, потому что, если представить, что я действительно был такой хорошенький, как она описывала, почему тогда меня до сих пор никто не забрал отсюда?

Я никого уже не ждал, ждут года в три-четыре; к школьному возрасту слабый источник надежды иссякает. Я не нравился сам себе, и до сих пор я смотрю на своё отражение в зеркале с мучительным чувством тревоги, что все во мне как-то не так, нескладно и несуразно. И тогда я не понимал, для кого нужны все эти стрижечки, красивые шмотки, вся эта опрятность? Детям она не нужна, - она нужна их мамам. Так для кого стараться?

Кроме того, на каждого воспитанника полагались неплохие деньги, - мы почему-то называли их "приданым". На руки нам, конечно, ничего не перепадало, но зато у нас всегда была куча техники по последнему слову прогресса. Я думаю даже, что у наших сверстников "там" не было ничего подобного: у нас, наверное, у первых во всем городе появлялись магнитофоны и плееры, а затем и компьютерная комната с компьютерами, и сотовые телефоны. Мы нередко щёголями ими, становясь предметом лютой зависти. Везде, где бы мы ни появлялись, обсуждались последние видео игры и звучала музыка. Да, большинство из нас учились на "двойки", но зато во всем остальном мы были крайне продвинутыми.

Честно сказать, я не понимал назначение всех этих приборов в моей жизни. Телефон предназначается для того, чтобы звонить своим близким людям, делиться новостями. Зачем он был нужен мне? Мне некому было звонить, а игрушки быстро надоедали. Убиваешь, убиваешь, - потом поднимаешь от экрана усталый взгляд и понимаешь, что тебе ничего не стоит убить в реальности. Даже интересно, а будет ли что-то за это? Игру можно начать сначала, и не будет ни трупов, ни крови на твоей совести, а что будет, если убить соседа по койке или воспитательницу? Всякий раз, когда я думал об этом, я вздрагивал, и неприятная тревога рождалась в моей душе. Я и так никому не доверял, а теперь к этому чувству примешивался страх, чего ожидать от моих одуревших от игр однокашников, - ведь я тоже был чьим-то соседом по койке...

Одним словом, нас закидывали тем, о чем дети в семьях могли только мечтать. И они мечтали: вот наступит такой-то праздник или особый повод, или вот я буду стараться хорошо учиться, - и получу заветную вещь. В каком-то смысле, для них это служило мощным толчком к развитию, учило терпеть, сдерживаться, ценить, в конце концов, вещи, которые стоят, надо вам сказать, недёшево.

У нас же ничего такого не было, эти дорогие вещи попадали к нам в руки без каких бы то ни было усилий с нашей стороны. У нас не было ни малейшего понимания, каким трудом они достаются некоторым людям и оттого становятся ещё ценнее в их глазах. Мы относились ко всей этой технике как к безделушкам, расставались с легким сердцем, когда она ломалась или когда нужно было её загнать.

Загоняли для того, чтобы были карманные деньги. Вот тут уже начинались вещи поинтереснее: взрослые журналы, сигареты, да и просто чтобы было, что на кон положить. Мы делали ставки, от нечего делать, - и для того, чтобы, как мне всегда казалось, лишний раз потерзать себе душу. Ставки делались на себя или на кого-то другого, заберут ли в этом месяце из детского дома? Вот так мы и гадали, заберут-не заберут, из чистого азарта, без особых надежд. Веселились, когда кому-нибудь удавалось угадать и его прогноз сбывался.

Были те, кто ставил на себя из чистого упрямства, - кто остервенело верил, что обязан, в конце концов, вырваться отсюда и оказаться в семье. А потом были слезы, слезы, драки, оскорбления и истерики. Я на себя никогда не ставил. Честно сказать, я перегорел и больше не думал о семье. Мне казалось, что я не смогу адаптироваться, не говоря уже о том, чтобы полюбить кого-то. Никому не хотел усложнять жизнь своим характером и своими заскоками.

Следующая страница http://proza.ru/2016/12/09/310