Когда меня освободят

Кресло противно скрипело, раскачиваясь взад-вперед. Неприятный монотонный звук сводил с ума.

***
Помню, когда был маленьким, очень любил шелковицу. Во дворе росло старое раскидистое дерево, и я частенько влезал на самую верхушку. Вечером потихоньку пробирался домой, перепачканный чернильно-фиолетовым соком и безумно довольный собой. Конечно, влетало от родителей по первое число: за испорченные вещи, потраченные нервы… да мало ли за что? Ночью лежал в кровати, прислушиваясь к дому. Он стенал и жаловался на «недомогания»: протекла крыша, мыши прогрызли проводку, треснуло оконное стекло. Я зачаровано внимал рассказу, узнавал историю предков, постепенно уплывая в сон. Пожалуй, то было самое счастливое время. Мы переехали, когда мне исполнилось шесть, до того снимали квартиру. Потом, заболел мамин дядя, требовался постоянный уход.  Родители решили поселиться в старом доме, рядом с одиноким родственником.
- Так будет лучше, - говорил папа. – Подумай, сколько денег мы выкидываем на съемное жилье! А в школу и в селе ходить можно. Человек он старый, долго ли протянет? Можно и потерпеть.
- Так будет лучше, - соглашалась мама.
А меня никто не спрашивал.
Я рос воспитанным ребенком, поэтому первым делом поздоровался:
- Здравствуй, наш новый домик!
- Кар! – прокричала ворона с блестящими черными перьями. Просто дома не умеют разговаривать по-человечески и никогда не отвечают маленьким мальчикам.
Двухэтажное деревянное жилище, с всхлипывающими при каждом шаге ступенями, старыми портретами на стенах и лоскутными одеялами, казалось очень таинственным. Думалось, что уж здесь точно обитают приведения. К счастью, встретиться с ними тогда не довелось. Я любил быть один, предпочитая играм с ребятами придумки. Облазив всевозможные углы в помещении и в окрестностях, забравшись туда, где найти не смогут, представлял, что стану капитаном корабля, отважным пиратом, мушкетером или разведчиком.
Дяде становилось хуже, но лечь в больницу он отказывался наотрез.
- Дома и стены помогают, - повторял он. – А больница… А что больница? Кто там будет возиться с древним дедом?
 Но чем дальше, тем несноснее становился характер родственника. Память тоже стала сдавать позиции. Папа так и говорил: «Характер несносным стал у вашего дядюшки, да и память позиции сдала!» Бывало, забыв, куда положил ту или иную вещь, начинал доставать родителей. Мама расстраивалась, частенько плакала, отец срывался, возмущенный человеческой неблагодарностью. И только мы с ним жили дружно. Чувствуя свою ненужность другим. Я прибегал к старику после очередного кошмара, забирался с ногами на кровать. Укутавшись пуховым одеялом до самого носа, слушал удивительные пиратские сказки.
 - Дед! Тебе не надоело болеть?– спросил как-то я.
- Эх, дружочек, еще как надоело! Но пожить-то хочется. Очень я жизнь люблю, понимаешь? И извести меня никому не удастся, пусть не надеются! Родные пенаты всегда защитят. А коли уж что, так и с того света достану. Сумасшедшим меня кличут? Как бы сами рассудка не лишились.
Тогда мне стало действительно жутко, захотелось немедленно сбежать в свою комнату. Дядя видимо почувствовал страх ребенка и поспешил успокоить:
- Извини, не хотел напугать тебя! Давай, вернемся к пиратам.
Больше тему жизни и смерти мы никогда не затрагивали.
Так пролетело пять лет. Естественно, став старше, я прекратил ночные набеги в комнату престарелого больного. Более того, даже стал стыдиться нашей душевной близости. Появились товарищи, с которыми было намного интереснее проводить время. Мы пинали мяч на футбольном поле, катались с ледяных горок, играли в квача и вышибалу. Я замечал, что в доме нарастало напряжение. И я не мог не понимать, что рано или поздно прогремит взрыв. Но даже не предполагал, во что все выльется.
Однажды, вернувшись вечером с прогулки, застал очередной безобразный скандал: дядя хрипло кричал, что родители спрятали его очки, чтобы лишить возможности читать новости. Слюна пузырилась в уголках старческого рта, глаза округлились, он топал ногами и размахивал руками, напоминая умалишенного с картинки в учебнике. Мне стало противно. Взбежав по ступеням и захлопнув дверь в свою комнату, засунул голову под подушку, отгораживаясь от шума. Понятия не имею, сколько прошло времени, но когда решил выбраться наружу, крики уже стихли. Я решил спуститься на первый этаж, проведать старика. В коридоре столкнулся нос к носу с папой, узнав, куда направляюсь, он попросил подождать до завтра: мол, больной плохо себя чувствует, не стоит его беспокоить. Честно говоря, тогда вздохнул с облегчением: идти не очень-то хотелось, просто считал это своим долгом. Наскоро перекусив, собирался вернуться к себе, и тут услышал разговор родителей в кладовой:
- Не знаю, как мы могли решиться на такое! – всхлипывала мама. – Это самое настоящие убийство, а мы с тобой – убийцы. Как бы то ни было, но он был родным человеком.
- Прекрати немедленно! Мы никого не убивали, - осадил ее папа.
- Не дать лекарство во время приступа – это ли не преступление? Мало того, ты даже запер дверь, чтобы он сам не смог сходить за таблетками.
- А что ты хотела? Сколько нам надо было еще ждать, пока Господь приберет деда? Я на такое точно не подписывался! Он же всю душу из нас вынул. Замотал совсем со своим брюзжанием. И еще кресло его жуткое скрипит и скрипит, точно никакого сладу: ни днем, ни ночью не прекращает раскачиваться.
- Ну, теперь уже прекратил, - вновь шмыгнула носом мама.
- Да, теперь точно прекратил.
«Не хочу ничего этого знать! Не хочу слушать!» - в панике подумал я, закрывая уши руками и убегая в комнату.
Меня била крупная дрожь. Зачем было подслушивать? Что теперь делать с этим знанием? Может, дед еще жив и стоит попробовать отпереть дверь, спасти его? Нет-нет-нет! Я не могу, просто не могу войти в комнату, вдруг он лежит страшный, мертвый на полу? Ох, от родителей опять же влетит, что лезу, куда не надо. В конце концов, я – просто ребенок, может неправильно понял? Лучше притвориться, что ничего не произошло. Да, так и сделаю. С этими мыслями, умылся, переоделся и лег спать. Ночью приснился дядя. Старик печально смотрел на меня, качая головой:
- Значит, и ты, дружочек, предал меня? Ну, что же, да будет каждому дано по делам его.
Я проснулся с сильно бьющимся сердцем, в насквозь пропитанной липким потом футболке и до утра боялся сомкнуть глаза. Плакал, жалея то ли деда, то ли себя.
 Мама очень удивилась, когда войдя утром в комнату, обнаружила уже собирающегося в школу сына. А я раздумывал над тем, что приготовил сегодняшний день, одновременно понимая: рассчитывать на то, что все обошлось – глупо. Спустившись вниз, застал родителей у комнаты родственника. Замок уже был открыт, и они стучали, поочередно громко окликая дядю. Естественно, ответа не было. Тогда мама демонстративно широко отворила дверь. Я хотел отвернуться, не смотреть туда, но не мог. Дед лежал ничком, головой в сторону входа, с раскиданными руками-ногами. Мама с папой усиленно изображали ужас, скорбь, панику – все те эмоции, которые были бы естественными в подобной ситуации, если бы не одна деталь: над умершим склонились его убийцы.
 Я смутно помню, как отец вызывал скорую помощь, медики констатировали смерть, дом наполнили «оханья» соседей. В голове сменяли друг друга картинки: вот дядя рассказывает пиратские истории, качает головой, предрекая расплату, лежит, посиневший, на полу комнаты. Меня тошнило от пережитого ужаса. Да, старик «пилил» родителей, но убивать за такое... Он же никому не сделал плохо.
- Неужели даже на помощь не позвал? – визгливо поинтересовалась соседка. Я вздрогнул, услышав «неудобный» вопрос.
 - Нет, представьте себе! – удручено покачала головой мать. – Я даже несколько раз стучала, спрашивала, не нужно ли чего, но ответа не последовало, а он очень не любил, когда беспокоили. Решила, что уснул. Ах, если бы я только знала! Никогда себе не прощу!
- Что ты, что ты, голубушка, не вини себя! – замахала руками собеседница.
Я выбежал на улицу, не в силах смотреть на разворачивающийся спектакль.
Дядю похоронили на следующий день, и мы зажили обычной жизнью, будто его не было вовсе. Родители все чаще ссорились, дело шло к разводу. Пожалуй, расставанием бы и закончилось, если бы не…
Впервые кресло заскрипело на девятый день после смерти хозяина. Мы собрались за столом для поминального обеда, когда услышали мерзкое «и-и-и-и» из комнаты усопшего. Выпучив глаза, мама рванула на звук. Через пару минут она вылетела из дядиной спальни, трясущимися руками указываявглубь помещения.
- Т-т-там, - заикаясь, пролепетала мама.
- Ну, и что же «т-т-там» любопытного? – с явной издевкой поинтересовался отец.
За столом находилась только наша семья, притворяться смысла не было.
- Кресло раскачивается. Само, - словно испугавшись собственных слов, мама тут же закрыла рот руками.
 - Эка невидаль, точно ветер небось расшатал.
Отец встал и вразвалочку направился посмотреть на «расшатанный ветром» предмет мебели. Мне тоже стало интересно. Любимое старое кресло-качалка старика стояло возле окна и действительно раскачивалось изо всех сил, поскрипывая полозьями. Папа подошел и передвинул кресло подальше, придержав руками, чтобы стояло ровно.
- Вуаля, точно? – рассмеялся папа.
Кресло простояло спокойно ровно минуту и вновь закачалось пуще прежнего, чуть не подпрыгивая на месте от усердия.
- Ааа… - заголосила мама, прижав руки к груди.
Папа повторил попытку переставить кресло, но оно, где бы не находилось, продолжало скрипеть, действуя на нервы.
- Тьфу! Чертовщина какая-то, - в сердцах сплюнул отец и потащил кресло на улицу.
Подбежав к окну, я увидел, как злостного нарушителя спокойствия изрубили топором в щепки. Честно говоря, мы с мамой вздохнули с облегчением, в надежде на завершение истории. А утром, за завтраком вновь услышали скрип: кресло стояло возле окна целехонько, словно не было уничтожено накануне. Папа целый день демонстрировал дурное настроение, был более дерганным.
- Давай, уедем? – предложила вечером супругу мама.
- С ума сошла, точно! Куда мы поедем? Может, у тебя еще есть родственники с жилплощадью? Работа здесь, дом, ехать нам некуда.
 Мы остались. Папа «таял» на глазах, за две недели он буквально высох, превратившись из молодого здорового мужчины в мрачного старика. Стал замкнутым, молчаливым, временами с безумным видом начинал хохотать, выкрикивая что-то вроде: «Врешь, не возьмешь! Мы еще поживем, точно!» Взял отпуск на работе. От маминых расспросов отмахивался, как от надоедливых комаров. Одно лишь радовало мою неокрепшую душу: родительские скандалы прекратились. Спать было совершенно невозможно: кресло не прекращало стенать ни днем, ни ночью. Иногда удавалось забыться тревожным сном, но и там донимали кошмары. Как-то ночью услышал крики снизу, из дядиной комнаты. Я сбежал по ступеням и обнаружил отца подле кресла.
- Что тебе от меня надо? Давай, скажи мне! – орал он. – Крови захотел, точно? Ну же, не бойся. Хотя, тебе-то чего уж бояться? Нееет, это ты нас с ума сводишь. Что, думаешь, меня в психушку упрятать, точно? Ха, хрен тебе с редькой, не выйдет! Сейчас я мигом твои домики порушу.
Мама стояла, сжавшись подле стены. И тут я заметил блеснувший в руке безумца нож. Мой язык, казалось, присох к небу. Хотелось накричать на папу, заставить прекратить так себя вести, но не удалось произнести ни слова.
- Пожалуйста, Денис, не надо! – всхлипывала мама, только отец на нас не реагировал. Он перехватил поудобнее страшный инструмент и вонзил прямо в сердце. Захрипел, падая, но еще до соприкосновения тела с полом, стало видно, как из замершего кресла встает призрачная фигура дяди, а от папы отделяется такой же прозрачный силуэт и занимает освободившееся место.
Крик застрял в горле, я зажмурился, мама лишилась чувств. Свидетелями чего мы только что стали? Что делать одиннадцатилетнему мальчишке? Звать на помощь? Кого? Как объяснить произошедшее? Рассказать правду? Нет, тогда уж точно за свихнувшегося примут. Я сбегал на кухню, набрал полный стакан воды и, вернувшись, побрызгал на маму. Придя, наконец, в себя, она взглянула на меня, перевела взгляд на дядину комнату и завыла. Кое-как удалось уговорить родительницу позвонить в неотложку. Вновь дом напоминал человеческий улей: сбежались соседи, приехали милиция и скорая. Почему люди смакуют чужое горе, слетаясь в такие моменты, подобно насекомым? С жадным любопытством внимали все маминому рассказу, выпытывали малейшие подробности. Сталкиваясь позднее с такой бесцеремонностью, пришел к выводу: большинству согревает душу осознание, что у ближнего жизнь сложилась еще хуже, кого-то судьба бьет больнее, а значит собственное бытие не столь ужасно.
Похороны отца прошли как в тумане. Мало что помню относительно того времени. Разве что скрип раскачивающегося кресла, разговаривающую неизвестно с кем маму и отвратительную плаксивую погоду. Я жил с постоянным ощущением непрекращающегося кошмара. Словно чудовищу стало тесно во сне, оно выбралось наружу, а назад не заталкивается, как ни старайся. Стал сторониться приятелей, вновь скрываясь в потайных местах, и ждал новой беды.
 Мама покончила с собой через месяц, наглоталась таблеток. Я обнаружил ее утром возле отвратительного кресла. Никогда не был особо близок с матерью или отцом, но это не умаляло чувство утраты. Я горевал за ними так, как может лишь ребенок, оставшийся один на всем белом свете. Все же любовь и привязанность к родителям рождаются вместе с нами, эти чувства изначальны и совершенно не зависят от поступков взрослых или взаимности. И только подслушав разговор маминых подруг, задумался о перспективе попасть в детский дом. Как оказалось, зря, подобное мне не грозило: на похороны приехала папина двоюродная сестра, которая сразу после траурных мероприятий, увезла племянника в другой город. Тетка попалась верующая, большую часть времени проводила в молитвах, а ее забота об осиротевшем мальчишке заключалась в том, чтобы накормить, одеть, обуть, ну и предоставить возможность обучения. Меня такое отношение нисколько не смущало, давно к такому привык. Более того, даже чурался излишнего внимания.
 
Прошло пятнадцать лет. Постепенно память о пережитом ужасе не то чтобы стерлась, скорее притупилась острота восприятия. Но иногда, во сне, чудовище высовывало омерзительную морду, нашептывая, что история не окончена. Потом я встретил Марину. Стали строить планы на будущее, но о чем можно мечтать, не имея за душой ни гроша? Тетка все чаще заговаривала о завещании в пользу церкви. Постойте, а как же дядин дом? Ведь я являюсь единственным наследником! Любимой о желании посетить родное гнездо не сказал, иначе пришлось бы озвучить всю неприглядную семейную историю. Просто сообщил о неожиданной командировке.
Как бы то ни было, я вновь оказался на месте трагедии. Так уж случилось, что добрался сюда в пятницу, а заняться бумагами думал с понедельника. Сейчас же осматривал стены, в которых пережил самые страшные моменты детства. Вот и кресло-качалка, словно не было стольких лет, продолжает скрипеть, как прежде. Ничего, надо перекантоваться всего-то неделю. Выйдя, запер дверь в дядину комнату. Правда, от визгливого «ииии…» отгородиться не удалось.
Дорога в детство вышла изматывающей, и я решил лечь пораньше. Конечно, не успев сомкнуть глаза, окунулся в ужас: ожившие во сне родственники протягивали руки, умоляя присоединиться к ним «там». Дед грозил пальцем, хитро щурился и говорил: «Что же ты, дружочек, землю-то еще топчешь? Пора уж, пришло время, заждалось кресло!» Мама уговаривала освободить ее, накидывая на мою шею удавку. Пробуждение было не из приятных. Мокрая майка липла к телу, во рту пересохло, а сердце грозило проломить грудную клетку. Это просто кошмар, не по-настоящему! Уф, вернулся на свою голову! Скрип кресла отдавался болью в голове. Повернулся на бок, в этот момент снизу послышался окрик:
 - Сынок! Замени, пришла твоя очередь!
По телу мурашки забегали табунами. Ох, твою же… Да ну его нахрен такое имущество! Бежать, бежать как можно скорее! Я вскочил с кровати и, натягивая на ходу брюки, рванул вниз. Краем глаза успел заметить открытую дядину комнату с беснующимся креслом. Схватился за ручку входной двери. Ключ, где ключ? Хорошо помню, он торчал в замке. Надо собраться с мыслями! Посмотреть на полу. И здесь нет. Ну-ка, внимательнее, приподнять коврик: может, зацепился. Да блин, где этот злосчастный ключ? Попробовать разбить окно…
- Сыночек, куда же ты собрался? Мы не можем опять тебя отпустить, - ласково увещевала матушка. – Раскачивать кресло так утомительно, вконец измучилась. Не бойся, умирать совсем не больно. Ну же, будь хорошим мальчиком!
Я почувствовал, как сильные руки ухватили под локотки и потащили к креслу. Из последних сил упирался в пол пятками, старался вырваться, надо же только добежать до окна, но удача была не на моей стороне. Повернув влево голову, увидел призрак отца, справа – радостно улыбался дядюшка.
- Давай, сын, точно уже пришла твоя очередь, - протягивая веревку, сообщил папа.
- Я не хочу! Дайте мне просто уйти, - ни на что не надеясь, прошептал я. Из глаз полились слезы. Не хочу умирать! Я никого не убивал, за что? Спасибо, мамочке с папочкой! Пусть бы сами и расплачивались, почему еще и меня тянуть в яму?
- У тебя теперь есть только один выход, дружочек, - подмигнул дед.
Да, иного выхода и впрямь не наблюдалось. Эти не отпустят. Какая там жалость! Им было пофиг на меня как при жизни, так и после смерти. С тех пор ничего не изменилось. Надо покончить со всем поскорее. Тяжело вздохнув, я взял веревку, обмотал вокруг шеи, подтянул поближе кресло, и, встав на него, набросил второй конец удавки на торчавший с потолка крюк. Вот и все. Возможно, когда-то освободят и меня. Бросил последний взгляд в окно, где занимался рассвет. За окном бушевала весна. Разве есть природе дело до человеческих трагедий? Пока распускается хоть один цветок – жизнь продолжается. Оттолкнувшись ногами, закачался, поскрипывая полозьями.
 
КОНЕЦ