Коломенская трилогия 3 Чёрные корабли

Дмитрий ОЗЕРОВ
(1930-1954)

ЧЁРНЫЕ КОРАБЛИ

В 2007 г. истёк срок запрета на публикацию стихов одного из самых талантливых поэтов Коломны. Такое решение его семьи имеет под собой некоторое основание...
Дмитрий Васильевич ОЗЕРОВ родился в учительской семье; его отец, Василий Сергеевич, потомственный коломенец, преподавал историю, мать, Люция Ивановна, уроженка Минска, была филологом-русистом, занималась литературным переводом. Очарование Старого города во многом определило становление личности Дмитрия. Покровская слобода, в которой прошло детство, памятники Коломенского кремля и Посада значили для него больше, чем школьная рутина. Самообразование, чтение обширной семейной библиотеки стали источниками творчества. Озеров рано начал писать стихи. Стилистически он был близок школе неоклассицистов, хотя в его поэзии встречаются также мотивы позднего символизма и акмеизма. Православное воспитание и нравственные убеждения привели поэта к отрицанию советской эстетики и действительности. Это отразилось в его творчестве и, в сущности, оказались причиной катастрофы. Стихи Озерова стали известны не только любителям поэзии. Дмитрий был арестован, осуждён и умер в заключении, совсем немного не дожив до «оттепели» и освобождения.  И только сегодня поэт возвращается в родной город...


ИЛИАДА

Тепло в ночи от печки раскалённой.
Поленья прогорели... Тлеет жар.
А дом заснул, медлителен и стар;
Лишь я читаю повесть Илиона.

Троянский лагерь дремлет, полусонный,
В тиши горит Селены белый шар...
Зазубрен меч: ужасен был удар;
Темнеет шлем – безглазая икона;

Пробитый щит нуждается в починке...
...И чай ночной кипит на керосинке
И от настольной лампы жмётся тьма.

Шуршат и шепчут старые страницы...
Акрополь тих. И древней Трое снится:
Гиперборея, полночь и зима.



ЧЁРНЫЕ КОРАБЛИ

Тёмным тяжёлым строем
В белый песок легли
На побережье Трои
Чёрные корабли.

Так из нависшей тучи
Молний клинки видны.
Долго скрипит тягучий
Бронзовый рог войны...

Срублен надгробный тополь!
Даже в победный час
Старый святой акрополь
Рухнув, погубит вас.

Что вы сюда приплыли?
Крепок ли ваш союз?
Канет в морской могиле
Краденой славы груз.

Спят корабли и ропщут
Стонами вдоль бортов.
Зреет жестокой мощью
Тягостный гнев богов...



ОСЕНЬ В САДУ

Садовые работы… Дым костров,
Душистый, лёгкий, призрачный и пряный…
Шипя, жуёт листву огонь багряный,
Палить и жечь без удержу готов.

Горят обрезки с ягодных кустов,
Смолой вскипают рубленые раны
Вишнёвого ствола… Темно и странно
Пылает, словно Троя, груда дров.

…Цари, народы, храмы, города,
Куда вы унеслись, ушли куда?
Бесплотный мир, – какой измерить меркой?

И прежнего величия пора
Прошла, как дым садового костра,
Как сладкий ладан – медленный и терпкий…



ДЫХАНИЕ НОЧИ

Над помертвелою землёй,
Уныло-скорбной и печальной
Я вижу туч неровный строй
И слышу ветер погребальный.

К чему он так волнует ум
Своею песнию надрывной,
Как будто леса дальный шум,
Как будто моря гул призывный?

Быть может – сердцу моему
Сквозь ветра мрачные стенанья,
Пронзив холодной ночи тьму
Душа родная шлёт рыданье?

Быть может – Кто-то мне помог
Тревожною ночной порою
Услышать тот заветный вздох,
Изведать слово роковое?..



ДОРОГА

Ты помнишь ли? Мы ночью шли из сада,
Дышала хладной гарью тишина;
Во тьме венчала красная луна
И сеть ветвей, и ржавую ограду…

И думал я, не отрывая взгляда:
Планете роком гибель суждена,
И в час последний, может быть, она
Осветится таким же светом ада.

И, может быть, в последние мгновенья
Несчастное больное поколенье
Увидит этот красный жуткий луч…

Зловещие, таинственные знаки!
Мерцающей луны кровавый факел
И мёртвый отблеск сине-сизых туч.



КАМНИ

Не кручинься, сердце, неживою
Грудою белеющих камней –
Замкнутой безмолвною красою.
Что грустить, что сетовать о ней?

Разве тут, среди листвы весенней,
Раненые чувства оживят –
Каменные призраки растений,
Каменных кораллов мёртвый ряд?

Будем пить, канцоны распевая,
И хмелея, ласково смотреть,
Как вечерних крон цветная стая
Развернёт узорчатую сеть.

И на стол, на камни вековые –
Стылую усмешку прошлых лет –
Лепестки просыплются простые –
Хрупкий и прозрачный снежный цвет!



ОСЕНЬ

Красивы осени предсмертные мгновенья:
Возвышенный покой морозных сонных нив,
И улиц полотно, лишённое движенья,
Похоже на песок, где царствует отлив.

За Городом – поля, коснеющие воды,
А в Городе – трава и смёрзшаяся пыль,
Дома – как старый риф коралловой породы,
И редко, словно краб, пройдёт автомобиль.

И пошлость летняя, и дней тугие жилы –
За миг изменены – как бы стеклом застылым.

Прекрасны осени предсмертные мгновенья!
Всё обретает смысл, свеченье и распев,
И рвётся ввысь душа в раскидистом стремленье,
Высоком, как стволы безлиственных дерев.



НАСТУПЛЕНИЕ ЗИМЫ

Осенние лохмотья сметены,
И ветер лижет голые дороги,
И жгут поля родимой стороны
Предзимние мертвящие ожоги.

Но, ветреный, заветный – будет день:
Промчится туча тёмным льдистым бегом
И горестные земли деревень
Засыплет благодатным лёгким снегом.

Людская память – хмурые поля!
О, как бы полыхали наши раны,
Когда бы снег забвения, пыля,
Не веял к ним свои витые станы.

И то, что нынче мучает меня,
Исчезнет в этом снежном лёгком рое,
И белая целебная броня
Нагую память бережно укроет.



МОЛЧАНИЕ

Внизу – Собора тяжкий трон,
Вверху – небесная корона;
И Город смертью напоён,
Как тиной – зеркало затона.

Беззвучно скалится амвон,
И в горлах звонниц бредит сонно –
Не колокольный перезвон,
Не звон, – но только призрак звона.

Нездешним сном, который год
Обедня отзвуков идёт,
Как перестук свинцовой дроби.

И в мареве безмолвных дней
Не люди – призраки людей
Проходят средь немых надгробий.



САЛАМАНДРА

Мир зашифрован. Разгадка неблизко.
Тлеет в ночи потаённый костёр.
Это заветные звери Франциска:
Черни и золота пёстрый узор.
Бред, существо, что веками, незримо,
В память и плоть человека вошло –
Древний кошмар горделивого Рима,
Призрак Флоренции и Фонтенбло.
Сказки зловещие вспомни прикрасы:
В пламени Зверь невредимо живёт;
Страшно его ядовитое мясо,
Страшен касаньем отравленный плод!
Миф. Шифрограмма, Разгадка неблизко.
Черни и золота пёстрый узор –
Вьются заветные звери Франциска:
Старых алхимиков вечный позор.
О иероглиф загадочной ночи,
Мира подземного древний привет,
О Саламандра! Бездонные очи,
Чёрного жемчуга призрачный свет…



ИРЛАНДСКИЙ МОНАХ

Прибоя молот!.. Гулы моря слыша,
Стоит у края бухты чёрный дом
И глухо отдают удары в нём,
И ветхая скрыпит и стонет крыша.

То Время реет, тучами колыша,
И бьёт, и бьёт волны повторный гром!
А в доме, за слепой слюдой и льдом,
Над хартией сидит старик... И пишет.

И что ему до шторма – там, вдали,
Когда он судит все дела земли
И вяжет их в узоры чёрных строчек?

Его писанье – чёлн; и, может быть,
Ему придётся Вечность переплыть.
А этот путь – суровей бурной ночи.



СОН О РАВЕННЕ

Где старый Данте ветхою стопой
Бессонницу вверял церковным плитам,
И стрелы взоров, полные тоской,
Стремил на лес и дол, луной облитый,

Где древний император долгим сном
В молчанье спит под куполом тяжёлым,
Где свод мозаик золотом весёлым
Венчает саркофагов тёмный дом,

Там властвует над холодом и зноем
Равенна! И, внимая смутный зов,
Волнующий меня своей тоскою,

Я чую воздух моря и лугов....
Пусть это – сны, заклятие ночное!
Я не хочу опомниться от снов!



ВЕТЕР

Осенний день... И вот, в строках своих,
Невольно узнаю его приметы.
Осенний день... Всё выразилось в этом:
Прохлада утра, мой неровный стих,

И листьев шум... Как ветер гонит их,
Стремясь смести, закинуть в сумрак Леты!
Но лес ещё живёт, прошитый светом,
И даже клич совы ещё не стих.

Все птицы – на крыле, и в путь готовы;
Кто собирает впрок, кто ищет крова;
Так, суеты извечной длится ход.

Когда умру, ничто не дрогнет, внемля.
И, словно лист, слетающий на землю,
Борей моё дыханье унесёт.



ХАФИЗ

Розы отцветают над Ширазом, –
Огненные розы в облаках.
Путаница-ночь единым разом
Жадно их сомнёт в своих руках.
Месяца серебряная рана
Ярко озарят всё кругом;
Видите? – поэт выходит пьяный,
Покидает он питейный дом.
Эти стены ведали немало:
Как, среди блистательных проказ,
Пост – вином багряным отмечал он,
И любовной ласкою – намаз.
Но теперь настал черёд разлуке,
Гурий и друзей оставлен круг
Ради стихотворной звонкой муки –
Самой сладкой из подлунных мук.
Что ему обеты и здоровье,
Что ему безумие святош,
Если истекает сердце кровью,
Если месяц блещет, будто нож?
Если жизни жаждущее русло
Застонало трелью соловья
И сады вскипают, будто сусло,
Пеной лепесткового виться?
Полон жара, пламени и стонов,
Длит поэт газели тонкий ков
Звукописью птичьих перезвонов,
Шитым шёлком алых лепестков.
И до утра он под лунным глазом
Будет бредить в улочках пустых…
Розы вспыхнут в небе над Ширазом,
Зазвучит над миром вечный стих.



* * *

Стройное пламя стен –
Красная роза!
Проза – позор и тлен,
Что нам до прозы?
Волны и дол тихи;
Башен молчанье…
Пусть зазвучат стихи
Вольным дыханьем!



ЯСОН

Золото огнями тускло тлеет –
Вьётся Шкура в неводе ветвей.
Чёрной грудой лёг дракон под ней,
Клиньями клыков во мгле белея.

Смуглою рукой кропит Медея
Злую влагу маковых полей...
Тише!.. Тонкий морок не рассей!..
Вот оно – Руно! Бери скорей, и

К берегу, где Арго снаряжён,
Прочь беги, в обратный путь, Ясон,
Следом в след волшебнице влюблённой.

Ждёт тебя Судьба твоя! Она
Как волна морская, солона,
И тяжка – свинцовою короной.



БАЛЛАДА О ЛОЖНОЙ ПАМЯТИ

Как на страницах книги
Жаркой золой нагретой
Сок проступает бурый
Рукописью секретной –
Так на листках сознанья
Что-то творится с нами –
Это сквозит меж строчек
Ложная память.

Как на большое поле
Флагманом наплывая
Злато посевов гасит
Туч косматая стая,
Так на полях сознанья
Красок мутится пламя –
Это волной проходит
Ложная память.

И никому не ясно,
Что же с тобой творится;
Словно ты видел эту
Жизни своей страницу,
Будто бы в прошлой жизни
Трогал её руками.
Всё это бред и призрак –
Ложная память.

Но для души поэта
Станут ключом бесценным
Древних видений чётки,
Тёмных столетий смена!
Я за черту ступаю
Зеркала в пышной раме.
Здравствуй! И царствуй вечно –
Ложная память!



АЛХИМИЯ ВРЕМЕНИ

Тот Город непростой, где я живу.
Опутали протяжной сетью – годы:
Они дробят и застят синеву
Дубров огромных мускулистым сводом,
Они буграми скрученных корней,
Узлистой плотью крепкого ореха
Ползут на свет; и в неводе теней
Звучат вдали упругим горным эхом.

Есть годы-листья, годы – перья птиц,
Летящие на годы трав и мрака,
Где годы-змеи зёрнами зениц
Сверкают и струятся чёрным лаком.
Есть годы-клады в гулких сундуках,
Где бронза – зеленит, а злато – ярко,
И годы-воск: нагара чёрный прах
И сталагмит зубчатого огарка.

Мне выпало в лесах несчётных лет
Бродить и собирать в мешок холщовый
Куски корней и золото монет,
Забытый сот и брошенное слово,
Плеск родника и трав шуршащих яд,
Таинственный нарост в пещере горной,
Песок реки, оленя влажный взгляд…

И всё это я сплавлю в тайных горнах
В текучую и жаркую кору!
Плавильня лет! Огня угарный ропот!
…И, может быть, я даже не умру,
Когда, в конце концов, закончу опыт.



ТОМАС МОР

Ларец моей судьбы не знал растраты,
Недаром мне завидовала знать:
Хранил страны Уставы и Печать
И плавил звонкий стих – легко и сжато.

Но совесть – высший суд. И вот расплата
За то, что не хотел холопом стать.
Постой, палач! Дай бороду принять:
Она-то уж ни в чём не виновата?

О горечь заключительных минут!
Свернувшуюся кровь потом сотрут
Холодною водой и жёсткой пемзой.

Погибла жизни гибкая лоза.
И тщетно будут мёртвые глаза
Глядеть с Моста в седые волны Темзы.



ПЬЯНЫЙ ПЭАН

Багряного болгарского вина
Налейте мне! И пусть оно смешает
Минувшие и наши времена
В единую и спутанную стаю!

Тогда разымет сердце алый хмель,
И маки вспыхнут пряно и лукаво;
И выльется на жадный прах земель
Балканская священная отрава,

И обовьёт кремля седой потир
Кровавой розой, полной аромата,
И красный плащ накроет мозг и мир,
Смешав огонь вина с огнём заката!

Прошу, мои друзья, – когда умру,
В акрополе, на брошенном погосте,
Вином на нескончаемом пиру
Омыть мои обугленные кости.

И пусть загробный мак или вьюнок
Пробьётся сквозь истлевшие глазницы,
Чтоб даже в царстве смерти снова мог
Мой грешный прах – плащом богов укрыться.



ПАСЕКА

Кремль похож на пасеку… Что толку,
Что по кровлям – золотом одет?
Сад заброшен. Помер древний дед –
Сторож с точной тульскою двустволкой.

Соты стен распались на осколки;
Башни-ульи – пасеки скелет…
Вьются, вьются пчёлы прошлых лет
Грозно дыбя жал своих иголки.

Вьются у пустых медовых рамок:
Это храмы, брошенные храмы,
Это – в листьях мёда аромат,

Мхи и травы… Лета луч весёлый.
Слышу, как вокруг летают пчёлы,
Слышу, как вокруг шмели гудят.



РЕМБО

Мальчишки пал пускают по обрыву.
И вечера сиреневый хрусталь
Дымится пряно… Трав сухая шаль
Огнистой бахромой струит извивы.

Коломна – клетка призраков ретивых,
Столетья сквозняком струятся вдаль.
И дух Рембо тряхнул, презрев мораль,
Своих стихов нечёсаною гривой.

Вы спросите – откуда тут француз?
Смешной вопрос! Акрополь – сложный груз
Тревожных снов; веков густая брага.

И в нём – стиха французского парча
Блеснёт подчас, как тайная свеча,
Мерцающим огнём на дне оврага.



МОСТОВАЯ

Здесь, у подножия стен соборных,
Где, кажется, не ветер гудит, а само Время,
Больше всего поражает меня
Не величие храма,
А плиты мостовой у его основания.
Как истёрты!..
...Видимо, люди похожи на реку,
Которая, стремясь вдаль,
Стачивает гальку и камни на берегах;
На реку, состоящую из несчётных волн,
И никто не спросит у волны:
«Как твоё имя?».
Люди, люди, минувшие и живые!
Ведь и я тоже прошёл тут вслед за вами,
Я тоже коснулся этих плит
И сдвинул какие-то атомы!
Но что ж это значит?
Выходит – я тоже часть
Единой людской реки?
Да.
Но я постиг сейчас и что-то иное.
Понял я,
Что не только сам изменил мир
(пусть неощутимо),
Но и вот этот мир в единую секунду
Изменил меня.
О, я уже не тот, что был прежде!
И душа моя
Хранит это неповторимое мгновение,
Как оттиснутый стальной печатью
Мягкий воск,
Точно алмаз, в котором резец запечатлел
Золотую надпись.



ФОРУМ

Это – моя родина.
Тысячу раз
Я разговаривал здесь
С каждым камнем,
И они отвечали мне шёпотом,
Тихим, как шуршание осенних листьев.
Я знаю этот монастырь –
Его тяжёлую ограду
И стройную готику храма
С мягкими подушками мха
У изъеденного временем подножия!
О, как я помню эти стены
В жарком блеске солнца
И бледном свете луны!
Как пылко горят рядом с ними
Алые сердца роз,
Кровоточащие каплями лепестков!
Мне ведом здесь каждый дом,
Каждый цветок.
Смотрите:
Вот – струна моей лиры
Веткой дикого винограда обвилась
Вокруг ствола.
Она тихо покачивается меж листьями,
Словно паутина,
И проходящий рядом, невидимый,
Эол
Играет на ней.



МЕНЕЛАЙ

И воли нет уйти от ласкового плена,
И верного пути – от Участи своей.
Сухую горечь губ измучит суховей,
А губы прошепнут: «Иди ко мне, Елена!»

Колдует Илион. Свивается Лиэй.
Слоится на полу отброшенная хлена.
Я гладил перламутр горячего колена.
Она была моя. И я – молился ей.

Я тихо говорил: «Коль ты – одна из нас,
То будь со мной всегда! Теперь – весь мир погас.
Ты – мир, и плоть, и дух, и жизнь моя, и сила!»

Но только тишина звучала мне в ответ.
И уголками рта смущая лунный свет
Улыбку зыбкую во тьме она таила.



ЭНЕЙ

     ...нет мне в Европу пути, и в Азию нет мне возврата!
                Энеида

Лишь чайки одичалые кричат
И крутится под вёслами пучина,
И флот ползёт, как плуг среди долины:
Который год, который год подряд!..

А время за кормой разносит чад,
И память стонет горестной былиной...
О Илиона стройные вершины!..
Ужель они – в развалинах лежат?

А мы – плывём, скитаясь в беспорядке,
Как рой без улья – жалкие остатки!
Вздохнём едва – и боги гонят вновь.

О, дайте же нам знак дневного бриза:
Ты – вещий призрак старого Анхиза,
Ты – Мать моя, Бессмертная Любовь!



ГОМЕР

     Муза его при рождении злом и добром одарила:
     Очи затмила его, даровала за то сладкопенье.
                Одиссея.

В плаще походном, с посохом в руках –
Истёртым, длинным, лёгким, узловатым,
И с лирой за плечом – в мешке измятом,
Идёт – и вечный мрак в его очах.

И там, где крутизна ссыпает прах,
Ему Гермес – надёжным провожатым.
И Ветер гонит облачные латы,
И вторит Посейдон в литых речах.

И Муза мощным голосом аэда
Поёт, полна божественного бреда,
В теснинах городов, просторах нив.

И всё молчит! И всё вокруг застыло!..
И где-то рядом с нами – тень Ахилла
Идёт, безмолвно голову склонив.



ВЕНЕРА И АДОНИС

Планеты глядят суровей,
Недвижен озёрный клад:
Багряная чаша крови
Распахнута на закат.

Смотрите! Седые пчёлы
Пролили священный мёд!
Взлетает венерин голубь
Над лоном спокойных вод.

Патэры вина хмельного
Робея, рукой коснись.
Пронзён и разорван снова
Таинственный Адонис.



ОДА КРОВИ

Столицу баюкает злой закат,
Вливаясь потоками крови дымной
На Красную площадь и тьму палат;
И волны плещут слепые гимны.
И кровь заливает багровый мост,
Откос, брусчатку, дома и стены,
И вот уже у кровавых звёзд
Играет пеплом пурпурной пены.

Уже затоплен кровавый стяг,
Уже в коросте – построек рама,
Алеют брызгами красных влаг
Иван Великий, дворцы и храмы.
А там, в глубине, где слоится ил,
На мраморном капище, за порогом,
В хрустальной раке навек застыл
Раскосый череп земного бога.

Легко ли дремлется, мёртвый вождь?
И красный склеп – велика ли радость,
Когда сквозь гроб проникает дрожь
От грома страшных глухих парадов?
Как будто воском твой прах заклят –
Личиной бессмысленного спектакля;
И над зиккуратом твоим горят
Венцом обугленным – пять пентаклей.

Где было торжище – там погост,
И рвутся трубы в надгробном зове,
И льются капли с кровавых звёзд,
И вся страна запеклась от крови.
Вздымайся выше, слепящий серп,
Сверкай над капищем раскалённым!..
Нам некогда числить размеры жертв:
Мы строим Лестницу Вавилона!



* * *

Цвет моей юности облетел –
Неповторимый цвет!
Так осыпается ломкий мел
Трепетных школьных лет.

Жить и властвовать не дано
Наперекор судьбам;
Пролил я дорогое вино,
Не донеся к губам.

Время – быстрый поток песка –
Как ты прошло легко!
Будто кошка исподтишка
Выпила молоко.

Эхом пустым отзвучала речь,
Та, что ветрам сложил.
О, для кого я ковал свой меч,
В колокол медный бил?!

Светлой кольчуге кладут предел
Рыжею ржой – года.
Сад моей юности облетел;
Горького жди плода...