Жизнь до...

Само появление на свет желанного сына не было таким уж безоблачным и среднестатистическим. Хотя статистику всех неординарных случаев встреч, любовей, беременностей и родов взбалмошного прекрасного пола вряд ли удастся узнать когда либо.

- Я твою карту не буду выкидывать. Ещё вернёшься ко мне рожать. Вот увидишь! У врачей всё, не слава Богу! Вечно что-нибудь случается!

Опытный акушер-гинеколог Евгения Павловна, пряча карту в стол  пред отъездом Алины в Еврейскую АО, улыбнулась знающе.  Она, наблюдавшая будущую мамашу и коллегу в женской консультации с девяти недель до середины беременности, руководствовалась, видимо, каким-то своим, сформированным годами, чутьём.

       Сперва, как это случается в молодом горячем возрасте, была сумасшедшая  испепеляющая любовь, распотрошённая безумными поступками с непредсказуемыми последствиями. Бешенная, неуправляемая, не отпускающая ни на минуту. Два года звонков, обещаний, встреч, разлук, недомолвок. Приступов ревности. А что ревновать, спрашивается, когда он глубоко и сознательно женат? Зачем она в это вляпалась дура наивная? Первая настоящая любовь в двадцать три. А он и не сообщал о несвободном статусе. Отмалчивался. Улыбался: «Всё будет хорошо». Пока  его же друг, присоседившийся, как оказалось в Алькином доме, по собственным соображениям не вмешался. Тоже влюбился. Обещал жениться без Алькиного на то согласия и поползновений. Но отношения с возлюбленным подпортил, оболгал. И с женой развёлся, и квартиру разменял, и угощал по-царски на редких встречах «друзей».  Богат до нельзя… Алька? Издевалась над ним, как могла. Мстила. Словами. Возлюбленный довольно ржал. Что получила? Прозвище «язва» от несостоявшегося супруга - друга. Он? Обещание записи в очередь на… Не женился. В постель не попал. Не смог простить рождение ЕГО ребёнка. Так и сказал: «Зачем ты от него родила? Всё испортила».

Первая настоящая любовь Альки закончилась беременностью в последнюю встречу с возлюбленным. Алька шла на неё, как на плаху. Чувствовала. «End». Как всегда, друга у своего дома встретила. «К нему идёшь?» Вот ведь чёрт! Ни разу не пропустил. Одним местом чувствует что ли? Друг в её доме ещё пожил, пока Алька не родила. Потеряв надежду, съехал.

Правда, тут одна: рожать надо от любимых. Выбор у каждого свой. Алина хотела этого ребёнка. И Бог её услышал. Выполнив единственное условие для дальнейшей жизни.

Это был лучший подарок Альке в честь восьмого марта за всю её жизнь. А больше любимый ничего и не подарил. Так, на словах поздравил. После встречи поехал к жене в загородный дом. Уже не скрывал. Счастливо. У него всё тип-топ: дети от двух браков, верные жёны, любовница.

Состояние было ужасным от нависшего предстоящего... «навсегда». Альке казалось, что она умрёт, точно умрёт без него. Дышать не сможет. Сама намеренно подлила ледяного, обескураживающего, в отместку за предстоящие муки расставанья, за его невнимание, за ложь, за отсутствие подарков и ласки. Кролик она что ли? Несостоявшийся Дон Жуана сразу протрезвел после честного ответа на самодовольный вопрос:
- Тебе хорошо?
- Нет.
- А раньше?
- Никогда.
Расстались молча. Вот така любовь. Как началась с «облития кипятком», столкнув их в отделении больницы, где Алька подрабатывала медсестрой, а ОН лечился, так и закончилась – облитием. Ледяным.

Это была правда: ей никогда не было с ним хорошо в постели. Ей просто было с ним хорошо рядом. Так наверно бывает. Женщине необходимо настоящее чувство. Он позволял себя любить. Всем «избранницам». А она любила по-настоящему впервые. Свою первую любовь. Первого мужчину в свой взрослой жизни. Это не забывается. Никогда. Просто будущего у них нет. Надо резать по живому. Если бы не ребёнок…

Через две недели после их последней встречи случилось на ковре у ректора предварительное распределение на работу акушером – гинекологом.

- Алина Батьковна изъявила желание ехать в Туву.
- Я? Я туда не поеду и не собиралась.
Её отказ, Алины туда ехать, ввёл не то что в замешательство, в бешенство, едва сдерживаемое надувшимися на лбу венами побагравевшего в секунду лица ректора. Дура она, что ли беременной в Туву ехать к чёрту на кулички? Да, она знала, что беременна. Она даже чувствовала движение довольной яйцеклетки по трубе в тот день, пока изливала слёзы о конце любви двоюродной сестре. Смешно? Отнюдь. Она и первое шевеление ребёнка почувствовала не как все в двадцать недель, а в четырнадцать. А верить или не верить вопрос философский. Кому и что ей доказывать? Незачем.

Больную маму бросать одну ради прихотей ректора? Обойдётся! Пусть сам туда и едет. Там вообще русских не очень любят, мягко говоря. Она, сложив руки на груди, уставилась в его округлившиеся выпученные глаза. Обескураженный вид ректора веселил. От неё он такого не ожидал. Нет бы, ординатурой побаловал выпускницу с красным дипломом, а то Тувой.

Долгое молчание комиссии из представителей регионов и… предложение главного врача санатория «Кульдур» пожаловать к ним. Годовая интернатура в областной больнице города Биробиджана Еврейской автономной области.    
      
В женской консультации чужого внедрённого в жизнь распределением Биробиджана, куда Алина отправилась в августе после окончания медицинской академии, сначала ей выставили неправильно срок беременности. Поставив под сомнения компетентность предыдущего, между прочим, заслуженного доктора, ввели новоиспечённого акушера в жуткий стресс. Да уж! У себя в городе Алина наблюдалась с девяти недель беременности, так что срок не напутаешь на месяц минус! И вообще кто кроме ЭКО оплодотворённых знает день зачатия с точностью до часа суток?
- Значит патология!- Тявкнула акушер.

Благо шеф роддома, где Алина интернатурила акушером, сам делал УЗИ – ультразвуковое исследование. Подтвердив срок беременности, выставленный Евгенией Павловной, нормальное развитие ребёнка и необоснованные предположения прыткого псевдоакушера, вернул зыбкое спокойствие будущей мамаше.
      
Следом прилепились жуткие впечатления от неуютного проживания в рабочем общежитии с однокурсницей Ирэн: дочерью непотопляемых наступающей перестройкой коммунистов, закостеневших верой в свою единственную правду.

Алина во времена студенчества и не догадывалась о существовании Ирэн. Курс обучающихся в медицинской академии включал четыреста пятьдесят человек разбитых двумя потоками, пересекающихся на общих собраниях и совместных празднествах курса в актовом зале раза два в год. Кто придёт и попадёт в не совсем вместительный зал на триста поп-мест. Алина училась на втором потоке, Ирэн — на первом. За шесть лет их пути не схлестнулись. В Биробиджан на прохождение интернатуры обе попали, получив приглашение в одно место работы — санаторий «Кульдур». Поселили вылупившихся полуврачиц в одной комнатке - девять квадратов. До окончания интернатуры ты - не врач. Вот закончишь успешно, тогда… Кроме их двоих и однокурсницы – терапевта Светланы в соседней комнатушке, общежитие заселяли рабочие предприятий города. Ирэн штудировала терапию, Алина — акушерство. Светлана – спасала на «Скорой помощи».

Ирка, впервые вырванная из семейного очага, не испробовавшая вкуса самостоятельной жизни, была чужда и невосприимчива к инородным пожеланьям и просьбам Алины. Игнорировала, придерживаясь единственно верной правды – своей.

Отец Ирэн был преподавателем научного коммунизма в медицинской академии с кликухой «Железный Феликс». Что не только характеризовало жёсткие методы опроса, но и внешность, напоминающей Дзержинского: острая бородка, усы, продолговатое лицо, ледяной взгляд. Незначительный рост— метр пятьдесят в кепке, характерный для всей семейки, чуть великоватая голова и коротковатые конечности, светло-русая грива и светло-голубые, почти бесцветные, глаза противились сходству, но не отменяли. Мать Ирэн, преподававшая на кафедре терапии, вполне соответствовала многолетнему студенческому прозвищу «Жесть»: не поставив за свою тридцатилетнюю практику ни одной пятёрки. Толстая, маленькая, с вечной безутешной химией седых волос на круглой крупной голове-тыковке, цепким взглядом выпуклых бесцветных, как у мужа, рыбьих глаз в белёсых ресницах. Оба не имели никакого отношения к преподаванию предметов у Алины. Она их знала заочно, по нелестным отзывам сокурсников. «Радости» выживания за «место под солнцем» в студенческие годы, Ирэн не коснулись. Она была защищена надёжно многолетней прочной кладкой родительской крепости, обеспеченной их статусом. Всю учёбу, безуспешно стараясь, им соответствовать Ирка: зубрила, грызла гранит наук, часами просиживая в библиотеке. В отличники не вырвалась, но твёрдой поступью хорошистки по лабиринтам знаний таки пробилась к окончанию академии. Сюда в «ссылку» предусмотрительно захватила чемодан книг по терапии – родительские запасы. Алька, если б и захотела, такой груз не допёрла. Да и необходимой литературы, остродефицитной в период  восьмидесятых, не накопилось. Ирэн, твёрдо уверенная в своём превосходстве над окружающими отвоёванными знаниями у ограниченного круга источников в вопросах медицины, навязывала своё незрелое мнение всем и вся. Не испытав себя работой ни медсестры, ни санитарки, как большинство студентов курса, по сути имела поверхностное представления о реалиях больничных будней.
      

Метр пятьдесят, коренастая, плотная, с густой шевелюрой длинных пушистых светло-русых волос, стянутых в пучок на макушке, чуть выпуклыми глазами яркой голубизны (видать у родителей голубизну вымыла непрекращающаяся борьба за идеалы коммунизма), нежно - розовыми пухлыми шлёпающими губами, оживающими в период схваток с окружающей действительностью, Альку забавляла. Напоминая толи надменную трактирщицу Гретхен, толи весёлую бабу на чайнике Марфу, усиливая впечатление выбором одежды. Длинные присборенные вкруг отсутствующей талии юбки, узкие коротковатые кофточки с пышными фонариками и глубокими вырезами, демонстрирующими скромную грудь ноль один. Обрастая в лице то напыщенной вседозволенностью и многозначительностью то, перевоплощаясь в хохотушку – веселушку, рассыпаясь обескураживающими «плоскими» шутками, простушкой вовсе не значилась.

Алька ненамного превосходила Ирку ростом: сантиметров на восемь, но части тела у неё гармонично, соразмерно друг другу формировали утончённую фигурку вприкуску с копной русых волос до пояса, зелёными глазищами, длинючими густыми ресницами. Весёлый нрав и неунывающая натура притягивала окружение. Стремительно выросший живот, застрявшие на зиму конопушки, обычно исчезающие в этот период, порыжевшие волосы, её радовали. К тому ж волосы стали здоровей, крепче и покладистей. Вот бы характер тоже. Ещё та занозка.


Авоська, в которой Ирэн держала мир своими лягушачьими лапками, продырявилась в первый день самостоятельной жизни. Она не могла поджарить даже яйца. Разбив его на новую сухую раскалённую сковородку на глазах изумлённой Алины. Явно не понимая, что происходит, Ирка с ужасом наблюдала превращение яйца в чёрную дымящую массу. Зайдясь в кашле, пробираясь сквозь дымовую завесу к двери, Алина поинтересовалась:
— А ты вообще что-нибудь дома готовила?
— Да, варила яйца и картошку. — Промямлила заторможенно Ирка, не выключая одноконфорочной плиты, приобретённой вскладчину в комплекте со сковородкой накануне, опасливо покоящейся на двух стопках из её драгоценных источников по терапии на полу.
— Ну-ну. И сколько надо варить яйцо? — Выдернув вилку провода из розетки, Алина распахнула дверь.
— Десять-двенадцать.
— Понятно. Как раз одного хватит для работы челюстей на полдня.
— Почему?
— А картошку? — Алина, размахивая полотенцем, пыталась быстрей освободить комнату от дыма.
Ирка бездействовала, возмутительно спокойно рассматривая вцепившуюся в дно кляксу. Наконец схватив сковороду голой рукой, уронила её на пол. В коридоре, столпившись в проёме двери, ржали любопытствующие соседи, наблюдая безжалостные эксперименты над собой новой жилички. Вдруг пожар устроит? Плитка на книгах! И вообще, какие эти врачицы наглые! Не успели заселиться, а плиту в комнате завели. Чуть общагу не спалили. А ведь электроприборы в комнатах держать запрещено! Подписывали документик о технике и безопасности, резвые вы наши?
— А-а-а. Чуть дольше. Не помню. Протыкается — готова, — продолжала докладывать Ирка, наконец-то догадавшись обмотать кухонным полотенцем ручку сковороды.
— Эт, верно. Жаль, что с яйцом этот номер не пройдёт, — мило улыбнувшись столпившимся, Алина захлопнула дверь и открыла шире форточку. Уж теперь-то она имеет на это право: не задыхаться же! А то попробуй, открой. Со свету сживёт. Мёрзнет она, видите ли. А Алине вдвоём душно! Задыхается.


На этом пробы планируемых изначально совместных поочерёдно приготовляемых ужинов были завершены. Ирэн не возражала, обрадовалась. И, «О, my God!», уже спустя месяц готовила себе что-то вполне съедобное. Правда, не без участия сердобольной однокурсницы Светланы, виртуозно, быстро, вкусно и бюджетно научившейся готовить за шесть лет пребывания в студенческой общаге. Ну и взаимопомощь коллег по работе никто не отменял: они Ирку поддерживали, несмотря на сложный характер. А у кого он простой?


Алина, любящая яйца всмятку, требующих точности и непоколебимости разума в процессе их приготовления, нетерпящая навязчивого воздействия указующих перстов извне, вряд ли была из простого десятка. Самым удручающим обстоятельством для неё было отсутствие у Ирэн не кулинарных навыков, а чувства юмора. А это надо как-то суметь научиться плавно обходить, не задевая болезненного самолюбия жилички. Учитывая склонность Альки к непроизвольным шуткам по поводу и без, неприятные тупиковые ситуации с Ирэн требовали срочной ампутации во избежание кровопролития. Выкрутиться из нечаянно шутки, оправдаться или объяснить её, не представлялось возможным априори. Это неутолимо горчило: Алине — грустью, Ирке — прогрессирующей обидой. Она свои неуклюже старательные шутки, тщательно продуманные до слова считала непревзойдёнными. Сочинённое ею не подлежало ни осмыслению, ни осквернению, оставаясь витать непонятной абракадаброй.


По приезду в Биробиджан местный комсомольский лидер больницы с просьбой встать на учёт и наконец-то оплатить взносы в комсомольскую кассу, доставал Алину повсюду. Алька единолично постановившая порвать с комсомольским прошлым навсегда, сопротивлялась, как могла. Очередную порцию «угроз», переданную с Иркой, откомандировала непродуманно.
— Да, пошли они в одно место!
— Куда? Тебе, что две копейки жалко? — возразила обиженная за комсомол Ирка.
— Больше делать нечего, как этих дармоедов кормить. Зачем они бы мне понадобились? Вступила в школе по наивному расчёту: коммунизм ждала. А теперь уже ясно, хана всему. Перестройка. Манны не будет. Так ещё эти кровопийцы присосались. Никак не отстанут.
— Как ты можешь! — Ирка распыхтелась, как вскипающий самовар, ловя воздух пухлыми бесформенными губами-варениками.
— А ты, глупенькая, наивно веришь, что светлое будущее, обещанное твоим отцом где-то рядом, за горкой?
— Они тебя от буржуев спасли. Страну строили. А ты их кровопийцами кличешь! Как тебе не стыдно!
— Кто кого от кого спас неизвестно. Надо ли было вообще в это дело ввязываться – ещё вопрос. А пользоваться взносами безнаказанно – преступно! Где от комсомольских вожаков польза теперича, скажи? — Алина рассматривала раскрасневшуюся соседку. А ведь она, Алина, действительно когда-то в четырнадцать лет верила, что коммунизм настанет. Прям, как Ирка. И не понимала, за что утопистов ругают: лично они ей нравились своими сказками будущего. Никому она об этом не рассказывала. Не поймут. Помолчав, спросила:
— Меня не забудешь пригласить, когда достроишь? Я так его ждала.
— Кого? Издеваешься? Так, что не будешь становиться на учёт? — Не поняла Ирка.
— Кого, кого… Коммунизм! Не буду! — На этом и разошлись каждый по своим кроватям.


Не дай Бог, попасть к такому врачу в «светлый» момент его «всемогущей» самоуверенности. Лично Алина — пас. Ведь зараза, извините за ругательное слово, не будет знать, что делать с больным, а у коллег не соизволит спросить! Пока не наломает дров, не остановится. Или, если больному свезёт, коллеги остановят. А, небось, учили необдуманных поступков в отношении больных не совершать. А Алька? Повспоминала светлое пионерское и комсомольское детство, попрощалась с теперешним комсомолом и извлекла его из себя с корнем. Выкорчевала. Столь лет ждала коммунизм. А ждать нечего. Отец - тот давно предупреждал, что не бУдя коммунизму, а до неё неверущей только дошло. Откуль знал? А Ирэн? У ней всё предрешено. «Увсё будет хорошо».

Одна сладкая жвачка в запасе у Ирки имелась для тупиковой ситуации нераспознанного ей диагноза. Если что не знала, ссылалась: «Это у всех бывает. Ничего страшного, пройдёт». Произносила она всё это ласково, улыбчиво, поглаживая больного по руке.  Идите, мол, и ждите авося. Он вылечит.


В общежитии, бесконечно проигрывая Ирэн в борьбе: за свежий глоток воздуха (Ирэн категорически не желала видеть форточку открытой, а Алине катастрофически не хватало кислорода на двоих), в осечках овладения единственной общей плиткой вечерами, Алина старалась больше времени проводить на работе в роддоме. Что думал третий в животе у Алины, тарабаня ногами - неизвестно. Но постепенно продвигал своё желание к изолированному от засилья Ирки существованию.

Задерживаясь допоздна, Алька частенько оставалась на дежурства, несказанно радуя шефа  Анатолия - отпадала необходимость вызывать второго врача для проведения периодически возникающей потребности экстренной операции кесарева сечения. Алина шла на операцию неизменно с желанием. Шеф - высококлассный специалист делал порой невозможное, спасая жизнь детишек и мам. По крайней мере, за все последующие годы работы в роддомах Алина таких «золотых» рук у акушеров, могущих всё, больше не встречала.

После работы частенько ужинала в ресторане, взяв вроде как полезный растущему организму печёночный салат и курочку. Вся её зарплата благополучно исчезала на приобретении еды, фланелевых тканей будущему ребёнку. Страна в перестроечный период не страдала обилием вещей не только для новорожденных, но и для всех человеков вообще. Беспочвенная вера соседки в приближающийся рай на земле, казалась странной, но непоколебимой. Именно такими должны быть истинные современные большевики, побеждая любое поползновение здравого смысла, очевидной истины, добавляя окружающему миру усугубляющего раздрайва.


Ставшее падать по утрам с середины сентября артериальное давление: восемьдесят на пятьдесят миллиметров ртутного и не ртутного столба, доводило состояние Алины до амёбной конфигурации. Расползаясь медузой по кровати, она подолгу собирала мыслями тело в слаженный управляемый организм и тащила его на работу. Неизменно радостная и гиперактивная утрешняя Ирка скакала босиком по холодному полу узкой дорожки меж двух железных кроватей, единственным столом и шкафом, варила утреннее яйцо, не забывая Алину.
- Давай и тебе сварю? Опять голодная пойдёшь на работу?
- Спасибо, не надо.- Алина вежливо отказывалась. Забота соседки умиляла. Ей ещё варёного двенадцать минут яйца не хватало  к общей заторможенности кишечника, предусмотренного беременностью. Если бы не наивность предложения, присущая Ирке, Алина подумала бы, что та ей мстит за несанкционированно открывающуюся еженощно форточку.

Кое-как, договорившись с телом, она выходила на свежий воздух и направлялась в ближайшую кофейню напротив роддома. Заправившись стаканом кофе с сырником, возвернув десять-двадцать единиц давления кровяных телец на пару-тройку часов, являлась на службу вполне работоспособным субъектом. Постепенно  давление снижалось и возвратившаяся медуза, вяло реагируя на вопросы коллег, беременных и рожениц, вновь, пребывая в полудрёме, заполняла тело. На ногах росли багряно-синие отёки, стал побаливать низ живота. Шеф Анатолий, не выдержав ухудшающегося с каждым днём состояния подопечной и отсутствия каких либо назначений в женской консультации, насильно определил Алину в палату роддома на лечении. Не освобождая от осмотра беременных.
- Когда чувствуешь более - менее себя нормально смотри женщин. Я вот тебе ещё капельницы назначил. Должны снять боли в животе. И двойную порцию мяса! Всё ж таки пацан растёт.
- Да я мясо не очь люблю. Только курицу и рыбу.- Отнекивалась Алина.
- Ешь! Не для тебя.


То, что у Алины растёт пацан, а не девчушка, вторили все акушеры в роддоме. По сердцебиению. Алина, чувствуя сына интуитивно, не возражала, встречая улыбкой шуточные приветствия коллег: «Привет, Алин. Ты опять сына на работу принесла?»
       Обходы беременных она совершала ежевечерне. А что делать?  Половина врачей ещё нежилось в отпуске.На обходах случалось всякое. Не найдя как-то сердцебиение плода у повторнородящей поступившей с района на роды на сроке тридцать восемь недель, Алина утром доложила об этом Анатолию.
 
- Шевеление плода есть, а сердцебиение не прослушивается.

- Сейчас глянем! Благо УЗИ с нами.- Успокоил он перепуганную Алину.

УЗИ показало анэнцефалию. Ребёнок лежал спиной к позвоночнику, вот по этой причине и сердцебиение плохо прослушивалось. Как акушеры проглядели патологию? За беременность хоть одно УЗИ, а должно было быть. Первая девочка восьми лет здорова. Родители непьющие, некурящие, не на вредном производстве работают. Причина неизвестна. Ребёнок, появившись на свет ночью, прожил пять минут. Нежизнеспособен. Анатолий заставил беременную Алину присутствовать на родах. Женщине дитя не показали.
 

Капельницы не помогли, вызывая бешеные скачки сердца за сто в минуту. Шеф с явным недоверием сосчитал. Глаза, округлившись до размера юбилейного рубля с изображением Ю.Гагарина в шлеме, беспомощно моргали. Уверяя себя, что такого не может быть, пересчитывал зашкаливающий пульс несколько раз. Не в силах объяснить происхождение тахикардии до ста двадцати в минуту: такого в его практике ещё не было, капельницы были заменены на внутрипопочные уколы. Но первый укол повлёк за собой аллергическую реакцию стыдливо разбухшей раза в два зардевшейся зудящей ягодицы. Укоренившиеся методы лечения потерпели фиаско. Таблетированные аналоги, будучи заграничным дефицитом, доставались через отдел здравоохранения города. За рецептом пришлось топать в городскую управу самой Алине. Шеф выпросил с запасом на будущие три месяца.

Разрешившаяся проблема, свалившись с плеч шефа, издёрганного выкрутасами поведения беременной Алины, облегчила его участь. Все беременные без исключения страдают изменением настроения благодаря гормональным сдвигам и вытекающего из него не всегда адекватного поведения в той или иной степени проявлений. Все беременные немножечко не в себе со своими странными желаниями неизвестно чего в самое неподходящее время, страхами надуманных или услышанных страшных историй о беременности, родах, поведанных такими же «сумасшедшими» обитателями палат в роддомах или подруг-соседок. А эта сыпящаяся, как из рога изобилия, всепоглощающая обидчивость и плаксивость? Но не каждый раз эти сбивки в настройке организма достаются шефам. Что прикажете делать, если ты главный врач роддома и прекрасно знаешь, с чем эти изменения поведения беременных связаны? И изменить в принципе ничего нельзя. «Игра» гормонов. И будет это продолжаться к сожаленью некоторое время ещё и после родов. А если беременная твоя подопечная, интерн? От неё просто невозможно избавиться, сделать вид, что не слышишь и не замечаешь. Хотя иногда и такой вариант прокатывал.

Как ей, например, отказать в навязчивой, и, чаще, немыслимой просьбе? Опыт. Ты сам учишь её помогать таким же, как она. Что ответить, если эта молодая женщина просит у тебя шампанского, принесённого в ординаторскую за успешные роды или операцию? Коллеги, разливая себе, шипят со всех сторон: «Разве можно? Это алкоголь! Вредно для ребёнка! Ты же сама это прекрасно знаешь! Как ты можешь Анатолий? Главный врач называется!» А она смотрит на тебя жалостливым взглядом, как будто в шампанском гарантия её дальнейшего безоблачного протекания беременности. Ну, хотя бы один глоток? «Ничего от глотка шампанского не случится,- отвечал Анатолий, плеснув в стакан Алине шипящей жидкости. Алина с благодарностью глотала и успокаивалась. И, если повезёт, целый день шеф мог отдыхать от навязчивых идей подопечной. То ей, находящейся безвылазно на работе и лечении в роддоме, приспичило менять ежедневно больничные халаты и ночнушки на самые яркие, цветочные, красивые и только новые. Жалобы сестры - хозяйки натыкалась на беспомощно разведённые руки Анатолия - видавшего виды признанного главного акушера области:
- Да, пусть меняет! Тебе жалко, что ли? Ну, и что, что остальные раз в неделю! Она врач. Разрешаю.

Зато запрета на конфеты в ординаторской не существовало. Когда Алина в первый день интернатуры увидела забитый конфетными коробками шкаф, ошарашено поинтересовалась:
- Они с конфетами?
- А то! – отозвались повеселевшие коллеги в предвкушении веселящего допинга.
- А почему домой не берёте?
- Не любим сладкого. Объелись.- Акушеры еле сдерживали смех.
- А можно?
- Сколько хочешь! Без ограничений! Не отказывай себе в количестве.

Алька, не понимая причин «подкола», открыла коробку и воткнулась зубами в шоколадную с виду конфету. Кое-как оторвав кусок и пытаясь его прожевать, она всё поняла: конфеты были соевые. Не частично, а полностью соевые, пластилиновые на вкус. Кто их изобрёл - загадка, но в перестроечные годы наклепали достаточно за неимением нужных шоколадных ингредиентов. А беременным надо ж чем-то врачей благодарить? Вот, пожалуйста.
- Ну как? Вкусно?
- Очь. Не передать словами. Челюсти не могу разлепить.

Все вместе посмеялись. А в КНР или в Японии наверняка такие конфеты употребляют с удовольствием.
 

Алина платила внимательным и ответственным отношением к работе. Добросовестно обходя палаты в накинутом поверх больничной ночнушки белом халате. Не единожды выявляла затаившуюся патологию, пропущенную женской консультацией.

Правда, один случай, произошедший в одно из ночных дежурств, выбил её из колеи душевного спокойствия на долгие годы.

Ночью в роддом поступила женщина тридцати пяти лет с беременность двадцать две недели. С таким сроком обычно в гинекологию отправляют. Дежурил шеф. Ни ребёнка, ни сердцебиения найти не удавалось. Живот шевелился, женщине становилось всё хуже. Нитевидный пульс. УЗИ тоже ничего не проявило. Отправили её на каталке по путанным переходам в отделение гинекологии на срочную операцию с медсестрой и Алиной. Больница со всеми возможными отделениями в то время в Биробиджане существовала одна. Алина в отделении гинекологии ни разу за два месяца практики не бывала. По плану у неё было акушерство и шляться по больнице не в её интересах. Нельзя по санитарным нормам. Да и незачем.

На операции выявился разрыв матки. Беременность до двадцати двух недель развивалась в одном из её углов.  Ребёнок плавал в животе в массе потерянной крови и был ещё жив. Его достали, положили на столик рядом. Необходимо было срочно спасать женщину.
Недоношенный погиб. Неонатологов рядом не было. Не родильное отделение. Оказать ему помощь было некому. Гинекологи были заняты спасением женщины. Спасли.
- А вдруг его можно было спасти?- Ныла Алина.
- Всё одно жить не будет! Крови нахлебался.
- А вдруг?
- Вдруг не бывает. Срок маленький. Лёгкие не справятся. Только мученья продлить, если предположить возможное чудо.

Сама она ни найти дорогу обратно в родильное отделение, ни позвонить не могла. Незнакомое отделение и врачи. Да и возможности спасения новорожденных в те времена оставляли желать лучшего. Суровая правда. Душераздирающая.
Женщине орган удалили. Выбора не было. Вторая неудачная беременность и приговор. Первая - внематочная. Закончилась удалением трубы. 
Считает ли Алина себя виноватой? Да. Если б тогда была сотовая связь! Лихая надежда на чудо. Пусть и неоправданная.

Она за время учёбы один аборт собственноручно сделала на занятиях в отделении гинекологии. На шестом курсе. Больше не смогла и не захотела в состоянии беременности. Тошнота подкатывала. И никто из преподавателей будто не замечал её отсутствия на «занятиях». Греховная специальность. Ничего тут не скажешь. Ходи, замаливай. Зачёт получила. А тут такое…


Только на сроке тридцати пяти недель, лишившись защитного покровительства шефа, внезапно  откомандированного в Москву, Алька, наконец-то, ушла в декретный отпуск и вернулась в родной город.

Случайно встретившаяся до отъезда в магазине Биробиджана ещё одна засланная в ЕАО однокурсница с первого потока, снимающая приличноё жилье, огорошила вопросом.
- Ты что собираешься рожать в Биробиджане? С ума сошла? Он же не еврей?- Она впялила в Алину испытывающий взгляд. Доставшаяся ей фамилия от мужа-сокурсника, однофамильца русского поэта гения, видать обязывала предупредить Алину об опрометчивом решении.
- Да нет. Теперь уже нет. Думала, шеф прооперирует, а он умотал в Москву. Поеду домой к своим гиппократам.

Перед своим отъездом шеф предложил сделать ещё раз УЗИ плода. Алина отказалась:
- И так с вашим аппаратом родиться лысый. Всё равно кесарево будет. Какая разница куда головой?- Ребёнок в 35 лежал попой вниз. Никто кесарева не пророчил.
- Почему кесарево? Откуда ты знаешь?
- Знаю.- Алина пожала плечами. Оказалась права.

Интересно, почему однокурсницы так не любят евреев? Что они им сделали? К Алине в Биробиджан приезжала погостить одногруппница Машка, интернатурившая в Тынде. Они с ней не могли два шага по городу пройти спокойно.
- И этот еврей. И этот. И вот этот.
- Поди ж, еврейская автономная. Не знаю, как ты их определяешь. И какая разница. Главное, чтоб человек хороший был. - Сокрушалась Алина.
Она, явившись в первый день в роддом, поинтересовалась у одной врачицы-акушера о национальности врачей неонатологов:
- А Давид с Самсоном грузины?
- Почему грузины? Евреи. И я еврейка.- Та в ответ расхохоталась.
- Ну, они чёрные, кудрявые. Я думала грузины. Давид же грузинское имя? А вы рыжая и совсем на лицо русская. Ничего не понимаю.
- Так Давид – это чисто еврейское имя! А у меня отец рыжий. Русский. Национальность по матери.
- Да-а-а?- Искренне удивилась Алина.

А тут здасьте - пожалуйста, Машка определяла кто еврей по только ей доступному нюху. Ей бы в гестапо со своими способностями, а не врачом. И, спрашивается, зачем ей это надо?

Как бы однокурсницы не вынюхивали еврейское происхождение с ошеломляющей точностью, Алина влюбилась в Биробиджан навсегда. Ей нравился этот маленький зелёный городок и его население. Да и в роддоме к ней отнеслись с отеческой заботой. Не в происхождении дело, в людях. А к ней они отнеслись лучше, чем некие ближайшие родственники.


Отъевшись дома за две недели на четыре килограмма мамиными домашними пирожками с капустой, Алька привела  в состояние нескрываемого ужаса своего доктора-акушера:
— Ты что творишь! Прекрати жрать! Ты же врач!  Посмотри, какие отёки вырастила! Пей немедленно мочегонные! Всё! Я тебя кладу в роддом. Меня расстреляют за тебя, без следствия.
— Я всего на десять килограмм поправилась за беременность! - Огрызалась Алина.
--- Зато за две недели сразу четыре!
— А можно на двенадцать по нормативам!  Я за первую половину беременности ни грамма не прибавила! Никто не волновался!
— Алина, ты о чём? Ты ж не ела ничего – тошнило. Экзамены сдавала. Вот и не поправлялась. А отёки? Давно они у тебя?
— Отёки не от воды. Токсикоз. Вы прекрасно знаете - мочегонные не помогут. Пить не буду. Они ядовитые. Я уже повышение давления лечила сорокапроцентной глюкозой по вашему назначению. И что? Чуть не сдохла!

Она с ужасом вспомнила результат одного успевшего впиться в её, тогда ещё видимо извивающуюся пухлой змейкой в локтевом сгибе, вену укола глюкозы, назначенного врачом.

Они с подружкой Марго решили готовиться к государственным экзаменам в местном студенческом профилактории медицинской академии вдали от домашних. Алина была лидером профсоюзной студенческой организации и путёвку ей вручили в качестве благодарности за хороший труд бесплатно. Марго путёвку купила. В комнате они поселились вдвоём. Никто не мешал готовиться. Отвлекать было некому. Но по заведённой ими за шесть лет традиции подготовок к экзаменам, вместо десяти отведённых дней, они шерстили конспекты и книги только последних полтора-два. Кто-то очень добросовестный учащийся разбивал весь материал на десять дней и скрупулезно штудировал сначала по частям, потом всё вместе. Не они.

Это были государственные выпускные экзамены. И отнестись к ним наверняка требовалось более серьёзно и ответственно. Они пытались. И вот, как гром средь ясного неба, первый из оставшихся двух дней до экзамена по научному коммунизму наступил. Этот день совпал с началом лечения Алины. Проболтавшись по личным сердечным делам восемь дней, подруги, находясь в некотором шоке от предстоящих гонок по конспектам и учебникам, решили начать с перестроечных материалов «первого» человека страны. Поужинав диетической пищей профилактория,  Алина, завернула на укол в медпункт к подрабатывающему медбратом однокурснику. Обменявшись новостями, уколовшись, поднялась в комнату. И тут началось: весь ужин, остатки полдника, обеда были выведены поочерёдно из организма через доступные им отверстия. Алина зеленела, Марго в судорогах нервного смеха валялась на кровати, поджуживая: «Научный коммунизм тебя не простит! Коровяк тебя не отпустит, пока всё не расскажешь!»

Коровяк – их преподаватель по научному коммунизму, яро защищавший вверенный ему предмет и свою стойкую веру в позитивную победу деяний перестройки. «Смотреть» на заменяющий исподтишка «коммунизм» перестроечные пазлы они ходили сдвоенной группой в количестве двадцати трёх человек. Все знали, если Алина в нужном настроении – занятие пройдёт весело и никого не коснётся суровое око преподавателя, включая опрос, допрос и последующие превалирующие никому ненужные двойки по весьма сомнительно необходимому врачу предмету. Алина спорила с ним эмоционально - артистично до конца семинара, закидывая каждый раз новые зудящие справедливостью приманки сомнений в предстоящих улучшающих жизнь последствиях переделов. Коровяк, заглотив наживку, распылял в ответ живописно-многообещающие речи. Заполучив четвёрку за семестр, после просмотра Коровяком конспекта по предмету, впервые искусно нарисованного по рекомендации однокурсников линией шариковой ручки вдоль зубьев расчёски с добавлением хвостов яко бы «в», «д», «р», «б», она с удивлением услышала: «Думаю, Алина, на четыре сдашь». «И какого чёрта я пыталась разобрать тексты Ленина, Маркса, Энгельса в библиотеке на младших курсах? Когда люди все шесть лет водят ручкой вдоль расчески?»- Выдохнула Алька, выкидывая тетрадь в мусорный бак.


Она была зла на Марго, так как чувствовала себя ужасно. Пробегав весь вечер до секционного кабинета «МЖ», поздно ночью заснула. И только оставшийся единственный день смогла посвятить подготовке к «светлому будущему». Сдала на отлично. Как, оказалось, достаточно было подробно поведать мутное содержимое перестроечных грёз и проявить «нескрываемое» восхищение ими. Остальное уже не слушали. И неважно, что она перепутала в ответе на второй вопрос состав стран Варшавского договора с составом СЭВ,  а ответ на третий вопрос уверенно пропела с другой оперы. Преподавательница, блаженно улыбаясь, спросила, выводя пять в ведомости:
- Вы тоже верите в перестройку? – И не дождавшись ответа…
- ?
- И я!
Алина кивнула в знак согласия с оценкой головой. Не хотелось расстраивать добрую женщину. Коровяк не согласный с пятёркой, увы, помешать не мог, оказавшись за другим столом экзаменационной комиссии. И вскоре неплохо устроился в перестроичных пазлах: стал директором первого городского торгового центра: дань разгула всероссийской предпринимательской спекуляции. А, как же коммунизм, товарищ? Вы ведь боролись за его безусловную победу с нами, несмышлеными неверующими птенцами?

      
Войдя в раж психоза беременной, уже не справляясь с собой,  Алина с удовольствием напомнила наблюдавшему её в женской консультации доктору о пришедшей на приём к ним женщине на сроке 20 недель беременности. Алина, тогда ещё студентка, проходила у этого же доктора практику по акушерству. Беременная женщина набрала за половину беременности двадцать пять килограмм.
— Вы что едите?- Ужаснулась Алька.
— Печенье, пряники, вареники…сушки…
— Вам ещё половина беременности предстоит, а вы в два раза норму перевыполнили по допустимому увеличению веса! Разве можно столько мучного есть? Надо себя сдерживать как-то.
— Я всё время есть хочу!- Слезливо отвечала та.
— В каком количестве и как часто вы едите? Кем работаете?
— Работаю приёмщицей в химчистке. Куплю кулёк печенья и жую. Закончится – иду, следующий покупаю.
— Это же не семечки! Вы в курсе, сколько там калорий? И ничего полезного для будущего ребёнка!
— Понимаю. Постараюсь. А семечки можно?
— Нет. Грязными руками? Там калорий больше, чем в печенье!

Чем закончилась эта история, Алина не знала и не хотела. Ей было не до этого. И чего только не наболтаешь, забредив с беременности!

Удержаться от маминых пирожков с капустой после  ресторанской и больничной еды, не могла. Не мыслила возможным и остро необходимым. Должен же ребёнок хоть что-то вкусное попробовать, домашнее?

— Вот двадцать пять кило за пол беременности действительно перебор!- вспоминала Алина доктору тот случай.- А у меня норма!

Доктор, вся «на нервах» от предстоящей «клизмы» коллег, направила её в срочном порядке в роддом. Там, наконец-то, за весь период «внимательного» наблюдения Алининой беременности коллегами-акушерами вскрылась старая травма копчика, крупный плод, статус первородящей старшего возраста. Уже двадцать пять! И последовавшее за всем этим набором коллегиальное решение шести достопочтенных коллег о родоразрешении путём кесарева сечения.


Ещё бы врождённый порок сердца наконец-то выявили, повлёкший за собой отёки. Хоть и поправилась Алина за беременность всего на десять килограмм, отёки на ногах были сине-багрового цвета. И никто из врачей ни в Биробиджане, ни в родном городе не услышал порок сердца при прослушивание фонендоскопом. Алина слышала шум в области сердца ещё в студенчестве во время курса кардиологии, но по молодости лет и неопытности думала, раз специалисты не слышат, значит, нет.

В роддоме о сломанном копчике заявили ещё в приёмном отделении.
- Я свою дочь после травмы прооперировал. А почему тебя не прооперировали?- Поинтересовался коллега, с которым Алина была знакома со студенчества.
- Видать подходящего специалиста не нашлось. Сказали так заживёт.
- Понятно. Сами бы походили с такой болью. А женщине ещё рожать. Теперь только кесарево светит.
- Я знала.
За беременность ни один из врачей сломанный копчик не определил. Парадокс.


Поступила в пятницу, а в субботу уже прооперировали по показаниям, начались схватки. За полдня пребывания Альке удалось внести свои весомые неоднозначные коррективы. Она с ещё одной страдающей нехваткой кислорода беременной (последствие порока сердца) расклеили морозным вечером декабря огромное окно в палате с девятью будущими мамашами, пребывающими в ожидании радостного события. Ощутившие на себе декабрьские морозы женщины не успели вовремя пожаловаться акушерке. Алина безнаказанно ушла на операцию. Родившийся в одиннадцать пятьдесят по полудню Гришка до двадцати трёх вечера предпочёл оставаться инкогнито. И родился лысым и без ресниц, как предрекла Алька.

Очнулась она одна в двухместной палате. Голоса нет. Соседняя койка пустовала. Медсестра попалась хорошая, внимательная буряточка: укольчики обезболивающие, судно.
      

Алина всю беременность знала, что будет сын, но всё же… Отойдя от наркоза и поинтересовавшись у палатной медсестры: «Кто?» С удивлением услышала: «А в истории родов написано плод 3960,0, рост 58 сантиметров. И всё!» Да, рост хороший для её метр пятидесяти восьми. Понятно теперь почему печень «отваливалась», когда Гришка в утробе делал разминку, упёршись пятками в селезёнку слева и отклячив попу в печень справа. Алина с ужасом ждала неминуемой жировой дистрофии органа, помятуя наиболее частые осложнения беременности. Пронесло.
- Может, ты в детскую сбегаешь? Спросишь? – Прошептала Алина.
Сговорчивая милая медсестра согласно кивнула чернявой головой. Безрезультатно.
- Им некогда. Детей к кормлению готовят. Сказали позже зайти.

Завернувший проведать в десять тридцать вечера анестезиолог, огорчаясь полным отсутствием у Алины голоса, удивлённо заметил:
- Я ж тебе несколько раз после операции сказал, что сын. Ты вроде головой кивала. Видно не отошла ещё от наркоза до конца. Где же голос твой потерялся? Я самую тонкую трубочку подбирал к твоему горлышку!

Потом последовала череда преследующих большинство рожениц испытаний: непонятной природы субфебрильная температура, неприемлемое по фантастическим сверхскоростным нормативам медленное возвращение внутренних органов к нормам добеременного состояния. Спрашивается, а разве возможна инволюция растянутого за девять месяцев органа в короткие сроки? Рос, рос девять месяцев, а уменьшиться обязан за неделю? Роженицам об этом думать некогда: то кормёшка, то сцежка прибывающего с каждым часом молока, то процедуры. Алина была информирована достаточно, но в данный момент этот запас знаний был заложен другим: шарахнувшей после наркоза выборочной амнезией, застревающим в груди молоком с последующими «пугалками» врача: «Не будешь разрабатывать грудь – мастит заработаешь. Резать придётся». Был и визит такого же неопытного, как Алина, интерна. Алька в своей короткой практике такими речами не бросалась даже в очень тяжёлых для роженицы случаях.

- Ну что тебе сказать? Ничего успокаивающего. Надо удалять орган, раз не сокращается по нормативам! А ты что хотела? Придётся отрезать.- Категорически, не слушая возражений обескураженной Алины, Рита Ивановна испарилась в проёме двери.

У врачей всегда так: не нравится что – отрезать. Лучше б потерянное пришивали чаще. Алина через два года, встретив эту прозорливую Ритулю в своей поликлинике, заметила: «Помнишь, заботливая моя, твой прогноз? Жаль, не оправдался, да?» Та, просопев в ответ, улизнула. Работает! Режет на собственное усмотрение! Процветает.

Нехватка резиновых многоразовых со стеклянными колбочками и резиновыми трубочками капельниц – одноразовые только начали появляться, отсутствие по необъяснимым причинам обыкновенных тапок - казалось мелочью в наступившей неразберихе «старородящей» мамаши, занявшей место подопечной своих коллег. Декабрь – месяц не летний. Дальний восток не место тёплых зимовок. И окружение вроде своё, близкое, родное. Вот из любопытства (кто б сомневался!) однокурсница заглянула пару раз в палату. Коллеги – друзья, осмотрев, сочувственно назначали повышенные дозы сокращающих к уже назначенным своим доктором. Но тапок никто не принёс. Нашла сама на одну ногу сорок четвёртого размера, пока мама не передала собственные кожаные из дому, непонятным образом обойдя суровую  таможню бескомпромиссных акушерок роддома. В восьмидесятые ещё нельзя было в роддом приносить свои вещи.

      
Встала с кровати на вторые сутки после операции. Босиком, обмотав простынёй живот, дотопала до ледяного кафеля санузла. Позвать было нечем. Явившаяся на осмотр докторица помахала руками: «Как? Без моего дозволения встала?» И тут же забыла, отменив обезболивающее. «Корми сына. Обезболивающие нельзя. Может, мне отдашь ребёнка? Зачем он тебе?» «Наверное, шутит.- Алька недоумённо вскинула брови.– У самой двое растут травой в поле. Некогда - вся в работе. Зачем ей третий?»

Появившаяся через двое суток в двуместной палате вторая мамаша, разродившаяся третьим, успешно выходила ослабевшее здоровье на харчах Алининой мамы. Не благодарила. Зато Алька радовалась её благополучной поправке после калечащей операции. Удалили женский орган. Следствие вросшей плаценты.

Швы сняли на шестые сутки вместо седьмых.
- Завтра суббота. Я не работаю. Если боишься раньше снимать, завтра студенты снимут.- Улыбнулась опытная операционная сестра.
- Нет уж. Увольте. Снимайте.- Отозвалась Алина. Она имела опыт снятия послеоперационных швов. Надо ещё потренироваться, чтоб снять их безболезненно. Вот и тренируются. А куда деваться? Не Боги горшки обжигают.

Помыкавшись со скачущей температурой, частым отсутствием в детской персонала, влекущего за собой непрекращающиеся душераздирающие крики брошенных насильно отлучённых от матерей младенцев, Алина, скрыв в очередной обход оперировавшей её профессорши, проявления непонятного недомогания, выписалась из роддома. Последней каплей лопнувшего терпения было появление сыпи на теле обоих и глубокая царапина возле правого глаза беззащитного Гришки, оставленная шикарными наманикюренными когтями детской сестры.
- А я знала, что ты привираешь с температурой. Всё у тебя нормально. – съязвила профессорша на прощанье.

      

Не забыв одарить букетами, конфетами оперировавших врачей, «сердобольных» акушерок, выработавших устойчивый иммунитет к бесконечным жалобам рожениц, безжалостно заменявших недостающие капельницы уколами, навсегда изувечившими вены, Алина вырвалась из заточения. Сюрприз родственников позабывших второпях юбку, ждавший на пороге выписки уже не удивил. Благо, на улице свирепствовала зима и шуба, легко скрыв недостающий элемент одежды, не позволила омрачить обретённого счастья долгожданной свободы. Это казалось мелочью в сравнении с затянувшимися многочасовыми изоляциями от ребёнка между кормлениями. Дома и стены, как известно, помогают.
      
Только благодаря маминым передачам с любовью приготовленных великолепных домашних диетических блюд, своей врачебной осведомлённости, Алина смогла выстоять. Она даже не помнит, была ли она хоть раз в столовой роддома. Разве что за кусочком сливочного масла. Тогда – настоящего. Мама, единственная из многочисленной родни навещавшая Алину ежедневно помогла выдюжить. У Алины осталась стопка из тридцати шести записок: ей от мамы и маме – от неё. Удавалось и несколько раз звякнуть домой из ординаторской. Всё ж таки врач.

За все школьные годы Алина ни в одном пионерском лагере, куда родители безотказно брали ей путёвки, до конца так и не пробыла, удирала домой. Оставаясь до мозга костей домашней. Да и повзрослев, очутившись где-то проездом или задержавшись в гостях, вынужденная переночевать вне домашних стен, всю ночь ворочалась и практически не спала. А тут вдвоём с ребёнком, который от мира наверняка ждал тёплого приёма, материнского тепла, а не холодной кроватки с орущими вокруг наперебой голосами, глюкозой вместо молока в пузырьке из-под пенициллина и многочасовых пребываний в мокрой пелёнке восемнадцать дней в казённом доме. Неоправданно. Бывает хуже.


Дома постепенно Алина пришла в себя. Привела в порядок мысли и бесконечно скачущую в роддоме температуру. Причиной оказалась передозировка аспирина, назначенного профессоршей в целях профилактики послеоперационного тромбоза. На который у Алины и всей её родни по материнской линии была накапливающаяся с каждым поколением аллергия в виде сыпи, субфебрильной температуры.

Да, у неё всё будет нормально. Дома.

Каламбур случился: научный коммунизм, конспекты, анализы, выпускные экзамены, токсикоз, уколы, интернатура, температура… Всё за беременность. Кто-то классику будущему ребятёнку включает или читает, а тут учёба, ГОСы, безалкогольный выпускной вечер в ресторане с одногруппниками, поездка, интернатура, общага, лечение, стационар и нескончаемые разговоры с будущим дитём о вечном. Интересно, он помнит? Что? Тесноту? Вечный запах лекарств? Ночные дежурства? Душещипательные беседы?

27 августа 2015 г.(опуб-но в 2014 г)

Что есть любовь?
Её ль обожествляют
люди?
Сонм дум, страданий,
счастий и…
Потерь.
Куда стремимся и
кого мы любим?
Как уберечь любовь и…
себя в ней?

Не повторяется случившееся.
Чудом.
Не возвращается  потерянное.
Шанс
один даруется на
испытанье.
Людям.
А кто не верит -
всё одно горит.
Va-bank.

Вцепиться. И держать.
Не отпуская.
Волшебное зерно.
Оно взрастёт
в совместных муках
исполином, мая.
Умрёт от лжи лукавого.
Сгниёт.

Оберегать от глаз. Участливо
завистных.
Не допускать случайных не
врагов.
Очаг любви лишь для
двоих.
Повинных.
Им и решать что будет с ним.
Дано.

Гореть иль тлеть?
Погаснуть?
Выбираем.
А счастье…  мигом
вспыхнув,
в небеса.
Чтоб всё о'кей?
Неможно… 
Жизнь пытает.
Любовью мир спасая и...
тебя.

6 декабря 2016 г.
опуб-но
© Copyright: Алёку, 2016
Свидетельство о публикации №116120601075