Закрытые пейзажи. Глава 8. О длинных языках

            
  Многие великие умы прошлого и настоящего не единожды отмечали, да и продолжают это делать поныне, насколько относительными и абстрактными бывают понятия времени: эпоха, период, возраст, срок (в частности и особенно – тюремный). Чаще всего это абстрагируется при измерении или сравнении вышеуказанных понятий, которые в таких случаях обретают некую условно-эфемерную прикладную форму. Так, выделенный и закованный в математические рамки отрезок времени, именуемый «годом» и, в свою очередь, разбитый на равномерные составные также арифметического характера, может иметь у любезно осуществившего сие великодейство человечества не менее многочисленные оценочные трактовки, реально конфликтующие с понятиями точности и определённости. Всё зависит от того, к какому определяющему фактору прилепить математическую составляющую данного отрезка времени. Исходя с позиций дуалистического восприятия мира, можно несколько упростить, к примеру, формулировку одного из вечных и риторических вопросов, задаваемых человечеством самому себе: много это или мало?
  Любой более или менее здравый головой исповедник разума никогда не ответил на него определенно, а сведет решение в применении к обстоятельствам. То есть к тому, что является главным фактором, направляющим все созидательные и разрушительные (нередко с точки зрения того же дуализма), взаимообусловленные процессы человеческой жизнедеятельности. Солдат, тянувший лямку государственной воинской принудиловки, вырвавшей из его жизни этот и еще один год, непременно схватится за голову, если задать этот вопрос ему: для него год службы – необозримая вечность. Арендатор-должник, получивший на тот же период отсрочку платежа, ужаснется столь малому количеству времени, предоставленному арендодателем. Таким образом, оценка времени – сугубо индивидуальное понятие, не имеющее под собой твердой основы и потому скользкое и расплывчатое, как разжиженный студень на маслянистой тарелке.
  ...Артур Балашов не принадлежал к тому бесшабашно-кавалерийскому типу людей, способных единым махом поменять на скаку лошадей. Радикальные перемены в жизни всегда вносили ему в душу сумятицу, пока не проходило некоторое время для адаптации к новой среде. Так происходило с ним в первые месяцы армейской службы, чрезмерно тяготившей его в качестве новобранца. Уход из института, пускай и намеренно обдуманный, также поначалу терзал его страхом перед неизвестностью впереди, пока не растворился в потоке новых проблем, подобно эфирным парам в свежих потоках циклона. Так же обстояло дело и при заселении в захолустной Жуковке: первые дни его настолько угнетала непривычная атмосфера поселкового запустения и патриархального убожества, что приходилось утешиться водчонкой, дабы залить вакуум, вызванный ностальгией по старым местам. И это несмотря на то, что до той поры всё кругом настолько опостылело и возненавиделось, что он готов был скулить от ярости и безысходности такой жизни. Артур неожиданно для себя затосковал по старой квартире, привычным родным стенам, в которых вырос и познавал жизнь. Лишь спустя некоторое время обвыкся с новой обстановкой и перестал «нагнетать в себе слюнявую депрессию», вызванную переменой жилья.
  С тех пор, а прошло уже почти три года, Артур старался придерживаться того правила, чтобы не осуществлять слишком резких и потому кажущихся опрометчивыми действий. Приступая к реализации чего-либо, требующего определенных усилий и затрат, он прежде всего сознавал, что ему необходима некоторая раскачка, чтобы предварительно настроить себя для последующих постепенных внедрений в процесс работы. Это вовсе не означало, что в ожидании прилива неких творческих сил можно было бездеятельно сибаритствовать, валяясь на диване и подзаряжаться духовно. Этот условно-подготовительный период Артур старался использовать с толком и как можно эффективнее, хотя при этом не особо зарываться и себя не поторапливать. Постепенное вхождение в новую ипостась шло ему впрок с гораздо большей пользой, нежели внезапное сбрасывание старой шкуры и ныряние в пучину обновленной среды. Ему просто физически необходимо было некоторое время, чтобы мобилизоваться, собраться, и переадаптироваться, чтобы мягко стартовать и, потихоньку наращивая скорость, подключиться к общему потоку внутренних сил, уже начавших вовлекать его, пока что незаметно для посторонних, но ощутимо для себя в творческую колею.
  В эти дни Артура чаще всего как раз и беспокоил один из тех самых вопросов о понятии времени. Точнее сказать, не беспокоил, а ненавязчиво посещал, когда приходилось оставаться наедине с собственными мыслями. Суть его заключалась в следующем: как долго будет продолжаться этот своего рода «карантинный» срок и что из себя будет представлять самое начало работы как таковой. Обе составляющие вопроса как бы исходили одна из другой, в общем симбиозе являя некое единое целое.
  Отлично понимая, что ответ может дать только он сам, Артур и не собирался ждать, когда в его просветленные мозги само собой заявится решение проблемы. Как уже упоминалось, он всегда предпочитал вести поиски решений, иногда отвлекаясь на другие мысли и желания, - так ему было легче докапываться к истине. Примерно так же легче найти на небе плохо заметную звезду: сконцентрировав зрительную фокусировку где-то рядом, общим кругозором можно вполне отчетливо ее заметить в нужном месте.
  Однако в данном случае можно было считать, что решение столь существенной для впечатлительного Артура проблемы двигалось попутно с нужными ему действиями. Находясь в заводских стенах, он не часто возвращался к этой теме, зато, оказавшись вечером в своем «чертоге-аполлинарии» (так он иногда называл теперь свою квартирку), не мог не думать об этом. В течение нескольких таких вечеров он рылся в запыленной антресоли, неторопливо изыскивая старые подписные издания и брошюры, посвященные живописи – они сохранились еще с детских и отроческих времен, когда мать Артура всячески приобщала его к палитре и краскам. Это помогало ему как и отвлекаться от настоящего, так и вспомнить и брать на заметку кое-что из давно забытого. Альбомы, вкладыши, открытки, календарные плакаты с репродукциями работ мастеров прошлого, - всё это когда-то не было свалено в приемный пункт макулатуры по многим причинам и теперь извлечено на свет божий для переознакомления, переосмысления и перерождения в соответствии с нынешним перевосприятием окружающего. Ему казалось, что эти по-своему трогательные и несправедливо преданные забвению вещи должны ему помочь в теперешней ситуации, а также в связи с возникшим к ним академическим интересом воскресить некогда угасшее желание следовать непроторенными дорогами, как это делали создатели изображенных на их потемневших от времени глянцах полотен. Что и говорить, любой человек, хоть в какой-то степени связанный с искусством, время от времени оказывается во власти определенных мистических порывов. И это правильно: иррациональное часто способствует развитию фантазии, без которой любой творец легко превращается в ремесленника...
  Разгребание и последующее классифицирование антресольной свалки (выражаясь помягче – домашнего архива) заняло примерно с неделю, после чего Артур, бережно сложив в общую стопку всё, что так или иначе связано с живописью (стопка оказалась высотой с полметра), принялся неторопливо и по мере финансовых возможностей подбирать оборудование и материалы для предстоящих трудов. Прежде всего разыскал в той же антресоли расхлябанный и колченогий этюдник чехословацкого производства, совместно подаренный к своему 18-летию матерью и тетушкой Тамарой (господи, неужто когда-то ему делали подарки!) В течение двух вечеров он подбил, сколотил, отдраил наждачкой на нем всё, что можно, и подобрал недостающие крепежные детали и шарниры; после капремонта этюдник стал казаться только что вынесенным со складов мебельной фабрики г. Пардубице и напоминал четвероногого гуманоида из уэллсовской «Войны миров». Затем разжился у Вадима парочкой планшетов и выклянчил у безотказной Галки Никитиной сосновый двухрамный стиратор для закрепления полотен. Кисти, обнаруженные в старом обшарпанном дипломате, ввиду абсолютной непригодности (успели за годы бездействия облинять и закостенеть) пришлось полностью заменить, на что были потрачены два выходных дня; разузнав у тех же Вадима и Галки, где можно теперь недорого раздобыть их попутно с акварелью, темперными красителями, растворителями и эмульсиями, Артур не спеша и самостоятельно объездил ненавистные барахолки, на которых почти повсеместно сбывалось за полцены халявно добытое имущество вплоть до канцелярских кнопок, а также все крытые городские павильончики, чудом сохранившиеся в условиях нынешней специфической экономики. Само собой, полного ассортимента необходимого ему товара он не обнаружил, однако кое-что все-таки приобрести удалось. Компенсировать недостаток более дефицитных средств он намеревался со временем за счет опять-таки Вадима и Галки (а кого же еще!), имевших хоть какие-то связи в этом непростом мире постмодернизма и «фитнесс-арта» (Галкино выражение). Что же касалось оснований для будущих полотен, то для начала Артур ограничился пока полуватманом и тонким изотропным картоном, случайно выброшенным на прилавок хозяйственного магазинчика недалеко от оптико-механического завода – Артур забрел туда в надежде наткнуться на казеиномасляный грунт, а выбор пал на совсем другое, как это часто бывает в торговой госсети. Старую дюралевую палитру, которую он использовал дома в качестве сковородной подставки, пришлось отскрести и покрыть эмалью; зная, что её одной будет впоследствии недоставать, Артур запасся еще тремя пластмассовыми. «На случай вдохновительного наплыва», - пояснил он Вадиму, унося их в своем клюве из его рабочей мастерской ДК профсоюзов.
  — А ты, брат, нахал, — с уважением пробормотал тот, ухмыляясь в бороду.
  — Нет, Вадик. Я всего лишь бедный и практичный трудяга, регулярно обкрадываемый инфраструктурой. А эти ванночки для бритья вышлю бандеролью по первому твоему зову, ежели вздумаешь снять с себя обет божией матери дель Пье де ла Гротта.
  — Это кто ж такая?
  — Читай классику, Андреич. «Граф Монте-Кристо» Дюма-старшего, том первый, страница двести не помню какая. Эпизод спасения тонущего Дантеса контрабандистами. 
  Хуже всего обстояли дела с домашним рабочим мольбертом. Битую неделю Артур сколачивал некое подобие стоячего пюпитра, при виде которого любой хоть как-то связанный с рисованием человек рухнул бы на пол от хохота. Но выхода не было: при отсутствии материала, не говоря уже о готовой конструкции, приходилось пока довольствоваться сооружением «на курьих ножках». Зато устойчивость сооружения сполна компенсировала внешнее уродство андеграундного  working place.
  Этот своеобразный раскачечно-подготовительный период растянулся чуть ли не на месяц, и когда Артур с удивлением обнаружил, что, в сущности, всё необходимое для начального этапа самостоятельных творческих дерзновений собрано почти в избытке, то, в отличие от материально-технической базы, духовно психологический фактор отнюдь не выказывал готовности приступить к активным действиям. Заставить Артура подойти к «станку» и взять в руки инструмент оказалось труднее, чем остаться на заводе сверхурочно. Снова он с досадой убедился, до чего все-таки придавило его бессознательное приобщение к общему потоку инертной людской массы, тупо следовавшей в неизвестном ей направлении, подпитываемой стереотипами и посулами возможного исцеления и перерождения. А ведь подобное вероятно лишь при наличии внутренних сил и убеждений, а уж никак не благодаря вмешательству добрых сил извне.
  Как губительно сказываются на человеке неверие в собственные силы и скептическое отношение к самореализации! Артур еще с детских лет привык прислушиваться к собственному мнению и внутреннему голосу. Это в какой-то степени обусловило его личный статус человека на крепких ногах, способного не только контролировать свои мысли и поступки, но и направлять, если понадобится, чаяния и действия кого-нибудь менее устойчивого (пример тому – работа с «лицеистами» на заводе, что многим оказалось не по зубам). Его умение объективно разобраться в той или иной обстановке, а также доводить любую работу до конца, снискали ему определенное уважение и некоторый вес еще в годы послестуденческих «домостроев» и «челно-траффиков». Теперь, несмотря на нагнетание конфликта во взаимоотношениях с Князевым, его пусть и не крепкий авторитет среди заводчан более или менее продолжал удерживаться благодаря опыту и интуиции в общении с различными людьми – от директора завода до цеховой уборщицы. Он давно подметил, как неуверенность в себе и подчинение эмоциям могут губительно сказываться на взаимоотношениях, и потому всегда старался при любых обстоятельствах контролировать слова и действия в соответствии с хладнокровным реагированием на эти обстоятельства аналитическим складом своего ума. Именно данный фактор позволял Артуру держаться на плаву и не скатиться на дно котлована, в котором булькают страсти и амбиции тех, кто пытался свариться себе во благо, прибегая в критические моменты к помощи неуправляемых эмоций.
  Всё это вовсе не значило, что ему были чужды робость и сомнения в принятии того или иного решения. Неудачи, ошибки и срывы происходили нередко, и все они, как правило, были следствиями проявленной неуверенности и душевной слабости. И вот теперь, когда окончательно были отброшены в сторону раздумья по поводу целесообразности столь важной перемены в жизни, откуда-то всплыла непонятная, но всеми порами ощутимая преграда, которая мягко и настойчиво удерживала в объятиях и не отпускала, словно бы нашептывая: куда ты полез, дескать, не искушай судьбу второй раз, она не простит тебе, если опять разочаруешься, погляди лучше, как хорошо и без того – дом, работа, спокойствие, тепло и сыро; обзаводись семьёй и живи, как все... Живопись манила Артура сияниями красок, как ночной город неоновыми огнями; он жаждал творчества, как отсидевший в окопах солдат – бани, однако непонятное противодействие, непонятно откуда выползшее из глубин его подсознания, всякий раз отталкивало его от «камнеметалки», выставленной у окна, чтобы естественное дневное освещение как можно эффективнее падало на полотно. Нередко его посещала мысль: а уж не тот ли это инстинктивный страх перед Неизвестностью, хорошо многим знакомый, что порой интуитивно охватывает даже самых храбрых и безудержных авантюристов на пороге бурных перемен. Не то ли это неосознанное противодействие нарушенного душевного покоя с возможным роковым предначертанием всё той же судьбы?
  «Какого черта! – пытался он раздраженно себя вразумить в те дни. – Не впадай в мистику, всё очень легко можно объяснить: тебе просто-напросто лень перешагивать этот барьер и браться за работу. Ты ведь ищешь предлог любого характера – психологического, социального, духовного – чтоб оттянуть начало всего процесса. Тем более, что начинать-то придется на голом месте – за столько лет почти всё творческое в тебе полностью атрофировалось...»
  Он знал, с чего и как ему следует начинать, и, тем не менее, с каждым днем всячески откладывал это начало. Уже давно растаял снег, отплакались березы, со дня на день ожидалось появление свежей лиственной дымки, что каждый раз по-новому заставляло Артура изумляться, насколько неутомима природа в своих притязаниях на бессмертие. Теплый апрельский ветерок, наполненный целым букетом необъяснимых запахов, тех самых, которые безошибочно определяют окончательную победу долгожданной Весны, волнующе пьянил, вызывая исходящие непонятно из каких глубин плохо осознаваемые желания и ассоциации, способные, казалось, воскресить в душе и вне её только чудесное и увлекательное. Каждая весна в своей развивающейся стадии не только взбадривала и омолаживала природную сущность, но и окунала Артура в давно забытую ауру детских лет, ностальгически пробуждая всеми пятью чувствами очень многое ощущаемое и испытываемое тогда, а теперь вновь переживаемое первичное восприятие окружающего мира, носившее в детстве познавательный и, следовательно, наиболее интересный и радостный отпечаток в душе. Подобное ассоциативное погружение в иллюзорное облако безвозвратно ушедшего прошлого изредка происходило с ним и в другие поры года; но именно весна наиболее ярко и прочувствовано исцеляла Артура от беспричинной хандры и дурного настроения при соприкосновениях с нынешней действительностью. Просыпалась еще какая-то наивная вера в улучшение этой самой действительности и инфантильный оптимизм (точь-в-точь как в детстве) в отношении будущего. Привыкший находить всему конкретное объяснение, Артур находил здесь тождественность природных и человеческих устремлений к периодическому обновлению как внутри себя, так и снаружи. Разве что человеку это с каждым разом удается всё труднее и слабее.
  Он склонял себя к самообману, полагая, что навеваемые весенние радости не отпускают его к кистям и бумагам; утешался достаточно объективным доводом, что, якобы еще недостаточный свет в окне, выходившем наружу к югу, а не к западу (по вечерам, когда приходишь с работы и в квартире уже темновато); задерживался, на улице, высматривая возможные будущие пейзажи для написания... Постепенно придумывание отмазок едва не сделалось каждодневной привычкой, если бы очередная случайность, из тех, которые называют «ожидаемым сюрпризом», не подтолкнула его к полотнам окончательно и со всей возможной решимостью.
  Это произошло в середине апреля, когда после мягких весенних дней неожиданно похолодало, и даже иногда похлестывала снежная крупа, приносимая по-зимнему колючим северо-западным циклоном. Рано возрадовавшаяся природа опять съежилась, а начавшие было распускаться древесные почки словно застыли в робком ожидании временно отошедшего тепла. Артур, естественно, прекратил вечерние «академические пленэры», что не мешало ему с облегчением в душе досадовать на отсутствие столь необходимых для работы весенних солнечных лучей, особенно светлых и чистых, еще не тронутых губительным ультрафиолетовым маревом летних потоков.
  ...Электричка набирала ход, уползая гигантской гусеницей с вокзала. Пассажиры, нахохлившись, сокрушенно и недовольно бормотали о возможных последствиях этого злобного плевка со стороны, казалось бы, сгинувшей в неведомое зимы; пригородным жителям чаще, чем кому-либо другому чудится во внезапных погодных виражах реальная угроза собственному огороду и соответственное безурожайное прозябание под стрехой раздолбанного осадками трухлявого сарая. Артур, незаметно подсмеиваясь над воздыхающими соседями по скамье, рассеянно поглядывал в окошко на проплывающие в ненастной полумгле домики, антенны и слегка подёрнутые салатной пеленой ветви деревьев, качавшиеся на порывистом ветру. Постукивание вагонных колес заглушало все другие звуки.
  Внезапно тамбурные дверки шумно раздвинулись в стороны, и оттуда возник молодцеватый путейный газетчик – всклокоченный бриолином парень лет двадцати, в порыжелой кожаной куртке, с плеча которой свисала котомка, набитая печатными изданиями. Отточенной скороговорочкой доморощенный дистрибьютор седьмой части света принялся воздавать оды своему товару:
  — Добрый вечер, уважаемые пассажиры! Вашему вниманию предлагаются на выбор всевозможные издания, которые скрасят ваш досуг в пути. Кроссворды, анекдоты, комиксы, экономические, политические, культурные и спортивные обозрения не только развлекут вас в дороге, но и разносторонне обогатят ваш кругозор. Особое внимание хочу обратить на вышедшую буквально только что из-под станка свежую еженедельную газету «Окно в мир». В ней вы найдете ответы на вопросы, прикрытые завесой молчания. Во сколько обойдется мэрии предвыборная кампания в органы исполнительной власти?.. Куда ведут следы в ходе расследования убийства начальника ГУВД полковника Зырянова?.. Что включает в себя потребительская корзина на сегодняшний день и в чём ее отличие от аналога в других странах ближнего зарубежья?.. Эти и другие вопросы вы сможете изучить на страницах газеты «Окно в мир». Кроме того, в ней же содержатся рубрики на темы медицины, спорта, охраны окружающей среды, программа ТВ на будущую неделю, советы садоводам и рыболовам, гороскоп и прогноз погоды. Здесь же напечатано продолжение увлекательной детективной повести известного мастера жанра Платона Обухова «Сердце упыря». Стоимость газеты, обратите внимание – в два раза меньше, чем в киосках печати!.. Приобретайте еженедельное обозрение «Окно в мир»!..
  Парень двинулся по вагону, сбывая с рук будущую макулатуру. Где-то за спиной у Артура женский голос поинтересовался:
  — Скажите, а журнала «Арт-коктейль» у вас нет?
  Артур недоуменно поднял брови. Подобная наивность могла исходить разве что от случайной пассажирки в этой пригородной дрезине. Областной ежемесячник «Арт-коктейль» издавался столь малыми тиражами и пользовался спросом столь неопределенным, что приходилось удивляться, как это он еще существует в природе. В свое время Артур иногда приобретал этот журнал. Там освещалась культурная жизнь города и не только его. Это был некоторого рода путеводитель по театрам, музеям, выставкам, творческим тусовкам, — словом, всему или почти всему, что было причастно к жизни искусства. Вероятно, издание хорошо финансировалось свалившимся с небес толстосумом (а то и несколькими), и потому не растворилось в небытии, как это произошло со многими его аналогами в недалеком прошлом, да и продолжает иметь место теперь. О том, чтобы продавать его в электричках, не могло быть и речи.
  Ему захотелось взглянуть на поклонницу отмирающего печатного жанра. Тем более что и голос ее показался до странности знакомым. Артур как бы случайно, со скуки и краем глаза стрельнул назад. На соседней скамье у прохода сидела давнишняя знакомая незнакомка, которой он месяц назад поднес наряду с тяжелой кладью собственное благородство и альтруизм души.
  Она не сразу заметила его. С вежливой улыбкой отвергнув подсовываемые ей услужливым газетчиком суррогатные альтернативы испрашиваемого и, наконец, избавившись от мелкооптовых услуг областной прессы, она переключила внимание на пробегающие за окнами ландшафты, задумчиво прищурив глаза. Затем неожиданно, как от толчка, взглянула на Артура в упор.
  Артур к тому времени успел пересесть на скамью напротив, дабы попасть в ее поле зрения. Несколько секунд ее взгляд выражал хорошо скрытое недоумение, после чего смягчился, и так хорошо запомнившаяся лукавая улыбка заблуждала на лице. Артур был узнан и принят.
  Он едва уловимыми жестами показал на место рядом с собой: здесь, мол, будет удобнее, нежели в обществе с подвыпившими пенсионерами, дебатирующими о переустройстве мира. Она так же малозаметно махнула ладошкой, что означало: всё равно скоро выходить. И как бы в насмешку над ее хрупким доводом, электричка затормозила и остановилась. Очевидно, пропускала какой-то встречный состав.
  Все недовольно заворочались, устраиваясь поудобнее. Артур сконфуженно поджал губы и сострил грустно-комическое выражение лица: видите, мол, как неблагодарно полагаться наперёд. Жрица турбизнеса, как и полагалось женщине раскрепощенной и независимой, порывисто встала и с легкостью газели пересела напротив Артура. Две бабуси, устроившиеся здесь же, враждебно уставились на нее: уж очень контрастировал их убогий облик с элегантностью и непринужденностью пришелицы.
  — Здравствуйте, — произнесли оба одновременно, и, видимо, это заставило их с некоторым облегчением коротко рассмеяться, будто существовало нечто, дающее более значительный повод для снятия, казалось бы, неизбежно возникающей в таких ситуациях неловкости.
  — Как видите, во мне заложены способности оракула-аналитика, — сказал Артур первое, что попало ему в голову, лишь бы не стопорить начало беседы.
  — Это вы о чём? – с улыбкой полюбопытствовала она.
  — Помните, прошлый раз я говорил, что не исключаю возможности вторичного свидания под развесистыми кронами жуковских акаций?
  — У вас хорошая память.
  — Да, чтобы уметь предсказывать будущее, надо крепко держать в узде прошлое, ибо мировые процессы цикличны и не несут в себе принципиально ничего нового... Как здоровье занедужившей родственницы?
  — Надеюсь, что помимо дара ясновидца, в вас отсутствует тяга к насыланию порчи. И что вы не воспользовались ею как средством, оправданным целью – нашей, смею надеяться, случайной встречей. – Знакомые ироничные нотки в ее голосе не казались ехидными; радужная лазурь в глазах, как и в прошлый раз, излучала приветливое лукавство. Видно было, что молодую женщину забавляли выпускание коготков и словесные ремизы  в этом поединке изящного пустомелья.
  — Вы хотите заподозрить меня в злых чарах по отношению к хворой, дабы подкараулить вас, ослепленную благородным порывом милосердия и спешащую исполнить свой долг племянницы или кузины? Помилуйте-с, не так уж плачевно обстоят дела с благородством мужеских душ, несмотря на тотальную деградацию разуверившегося во всём общества непроизводительных потребителей... И все-таки, судя по отсутствию увесистого багажа рядом с вами, смею предположить, что дела родственницы, по меньшей мере, близки к стабилизации.
  — Вы правы. Я пробираюсь в ваши края уже по другой причине... А насчет «свидания под развесистыми кронами» — то здесь не обязательно быть провидцем. Ваша цепкая память должна держать в узде мою визитную карточку, которая с лихвой могла бы разрешить проблему вашей обеспокоенности здоровьем кузины. Один звонок – и я бы охотно проинформировала вас о его состоянии. – Она заулыбалась чересчур приветливо, а глазная лазурь заискрилась нефритом, как месяц назад при расставании у калитки.
  Артур почувствовал, что сдает позиции. «Ничего, — успокоил он себя. – Главное, что не я к ней пересел, а наоборот. К тому же ей, как видно, не скучно со мной. Почему бы и не сыграть в поддавки?»
  — Вы могли бы объективно предположить, почему я по некоторым причинам не воспользовался представившейся возможностью, — заговорил он после короткого перерыва (вагонный состав, который пропускала их электричка, напористо прошумел за окошком). – Во-первых, узнать о здоровье вашей кузины я мог бы и самолично – живу неподалеку. Во-вторых, рабочий телефон – это не совсем то, что вручают в благодарность за пускай даже и такую хилую услугу, как моя. А в-третьих, удача время от времени может отвернуться даже от ясновидящих. Вашей карточке была уготована печальная, но благородная участь.
  — Неужели сгорела при пожаре, где вы спасали недостойных членов общества непроизводительных потребителей? – быстро перебила она.
  Оба не выдержали темпа и опять рассмеялись. Бабки по соседству пялились на них, как на витрину с нижним бельем. В их представлении молодые люди были явно не от мира сего.
  Поезд снова ритмично застучал по полотну. Артур продолжил:
  — Вы можете гордиться – у вашего средства дальнего общения конец оказался романтичнее. Буквально на следующий после нашей с вами дивной встречи день я был подвергнут вероломному нападению со стороны жуковско-тарутинской якудзы...
  — Какой ужас! И вам удалось спастись? Кто вы? Джеймс Бонд? Бэтмен? Дункан Маклеод?
  — Я всего лишь скромный пахарь и сеятель на ниве прикладного творчества, закупоренного в заводских стенах. Продолжаю. Главарь банды настолько был разочарован содержимым моих дырявых карманов, что не мог выдержать своего позора и выхватил кривой самурайский меч, решив захаракирить сначала меня, опозорившего его, а затем продублировать эту операцию на себе...
  — Неужели вам удалось его образумить и тем самым вернуть непозволительно потребительному обществу двух его полноценных граждан?
  — Что вы! Ведь мы с ним оба – полные отморозки, на общество нам чихать... Значит, нацелился самурай-сан мне в брюхо своим ятаганом и с воем кинулся меня протыкать. У меня со страху подкосились коленки, и я рухнул на них. Алебарда предводителя...
  — Стойте, стойте! Я, конечно, всего лишь глупая и неучёная девица, в военных тонкостях не разбираюсь, но всё же позвольте уточнить: что же находилось в руках главаря? По-моему, самурайский меч, ятаган и алебарда – не синонимы.
  — Честно говоря, я и сам не помню. Кажется, палаш каледонских горцев. Это не имеет значения. Важно, что мне грозила участь гугенота в Варфоломеевскую ночь... Итак, я рухнул на колени, и это меня спасло. Кривая буденовская по инерции ткнулась мне в грудь и обломалась...
  — Как?! Значит, вы из железа, как и главный чекист всех времен и народов?
Бабуси поспешили убраться в другой конец вагона.
  — Не угадали. Я такой же простой смертный из плоти и крови, можете в этом убедиться. – Артур торжественно протянул ей руку, которую она с напускной осторожностью тронула пальцем, словно горячий утюг (он успел подметить, что никаких следов колец на пальцах не было). – Всё дело в том, что стилет встретил роковое для себя препятствие в виде вашей визитной карточки, которую я носил у сердца...
  — Бедняжка!.. Я имею в виду карточку. Да и кинжал батыра отчаянно жаль...
  — Вы пожалеете «коза ностру» еще больше, когда узнаете, что с ними стало после такого фиаско. Они превратились в каменных идолов... Успокойтесь, в переносном смысле, но всё равно жалко парней: они узрели во мне пришельца из сопредельных миров. Что же касается вашего покорного слуги, то он громоподобно расхохотался и гордо прошествовал своей дорогой, величественный и неприступный... Триумф был омрачен гибелью вашей пластиковой страдалицы – она разлетелась на бесчисленное количество осколков, над которыми я безудержно рыдал все последующие дни вплоть до сегодняшнего.
  — Значит, — с ласковой грустью добавила попутчица, продолжая искрить бирюзой, — мой прощальный сувенирчик сыграл двойную роль – ангела-хранителя и одновременно жертвы печальных обстоятельств.
  — Увы, — вздохнул Артур. – Это и оказалось самым печальным во всей истории: то, что ему не удалось выполнить свою изначальную функцию – стать связующим звеном в цепочке зарождающихся надежд... Мне посчастливилось запомнить лишь позолоченные имена, отчеканенные там – Ассоль и Ирина. Которое же из них ваше? Оба, как будто, подходят.
  — Неужели в наши дни люди еще способны одаривать навеянными романтикой именами своих дочерей?
  — Почему же нет? Одна моя... знакомая, работающая в детском садике, как-то говорила, что именно в последние годы девочкам дают приторно-феерические имена: у нее в группе есть Каролина, Изольда, Виола...
  — Благодарю вас, — засмеялась она. – И не предполагала, что могу выглядеть настолько молодо. К сожалению, в годы моего появления на свет подобное казалось чересчур вызывающим и... диссидентским, что ли... Боже, нам с вами пора выходить, бежим скорее!
  Заболтавшись, они и не заметили, как состав подошел к Жуковке и запустил в вагон новых пассажиров. Не успели они выскочить в тамбур, как дверцы затворились, и поезд медленно тронулся дальше.
  — Ну, вот... – растерянно проговорила Ирина. – И как теперь быть?
  К Артуру вернулось хладнокровие.
  — Если очень торопитесь – вот стоп-кран. – Он указал на рычажок в боковой стенке. – Только придется раскошелиться на штраф: сейчас подобное не прощают, особенно когда можно урвать хоть какой-то капитал.
  — Ну уж нет, я не мадам Тюссо, отдельного счета в банке на штрафы не имею... Какая станция следующая?
  — Тарутино. Пару минут электричкой, полчаса энергичной ходьбы пешком. Это если долго ждать обратного поезда и при наличии в душе романтики.
  — Придется рискнуть, — вздохнула Ирина. – Авось повезет с расписанием. Погодка-то все-таки не для романтических прогулок... Что с вами? Опаздываете куда-то?
  — Да нет... – Артур конфузливо поджал губы. – Просто неудобно как-то всё вышло: наболтал я вам всякую чушь, вот и проморгали остановку.
  — Ну что вы! Разве я меньше вас виновата?
  — Меньше. Я все-таки как-никак здешний житель, а вы...
  — Да не убивайтесь вы зря! Подумаешь, трагедия! Если хотите, я в какой-то степени даже благодарна вам за красивую былину, не говоря уже о том, что вы пополнили мои познания в области холодного оружия. Честное слово, я нисколечко не сержусь на вас. Как и на себя.
  Поезд остановился в Тарутино и распахнул дверцы над платформой. Артур соскочил на нее и протянул вверх руку; Ирина, не побрезговав такой опорой, медленно сошла с крутых ступенек, осторожно переступая полусапожками на высоких каблучках. Потом медленно отняла свою ладонь и поправила на плече кашне. Артур заметил:
  — В любом случае нам с вами придется ждать здесь электричку. Ваш наряд явно не для прогулок по разжиженным деревенским трактам.
  — Что поделаешь, — вздохнула Ирина. – Нет времени после работы заезжать домой, чтобы переодеться для визита к родственнице.
  Поезд отчалил, и они перешли на другую сторону путей, где уже с десяток людей поджидали обратный состав.
  — Нам повезло, - сообщил Артур, поглядев на расписание. – Через пятнадцать минут, если всё обойдется, будем в нужном месте. Кузине не придется долго страдать.
  Ирина внимательно на него посмотрела.
  — А почему вы решили, что я недостаточно вас отблагодарила в прошлый раз? Или вы считаете рабочий телефон плохим средством сообщения?
  Он смутился и пожал плечами:
  — Может быть... Все-таки казенный, могут на вашем конце провода неправильно понять. Вернее, слишком правильно понять.
  — Допустим. А что, если я совсем недавно получила новую квартиру, куда еще не провели телефон?
  — Тогда вы правы, — согласился Артур. – Значит, мы с вами товарищи по несчастью – у меня дома тоже коммуникационный вакуум. Разве что я из мизантропии не желаю ничего в этом плане менять.
  — Так вот вы какой, Артур Балашов! – с улыбкой покачала головой Ирина.
  Его будто прошило электричеством. «Что всё это значит? Уж не сплю ли я?.. Откуда и как она могла узнать?» Остолбенело уставившись на собеседницу, он снова увидел, как та прикусила нижнюю губу и, готовая в любой момент залиться смехом, излучала веселые искорки из глаз.
  — Как видите, дар ясновидения присущ не только сильному полу, — сдерживаясь, чтобы не прыснуть, добавила она.
  «Да что тут гадать! – осенило его. – Это же дважды два!.. Ну, «Сорокин», берегись! Обкорнаю я в один прекрасный день твою бородёнку, а попутно и твоё помело, это уж как пить дать...»
  — Выходит, мы с вами знакомы заочно и не так давно, — наконец выдавил он из себя. – Свет белый настолько тесен и болтлив, что пора бы уже привыкнуть к зигзагам меняющихся событий... Что он еще обо мне говорил?
  — О ком вы? – Ирина сделала непонимающие глаза, сквозь которые проскользнуло озорство.
  - О нашем с вами общем знакомом, разумеется – мэтре и корифее холста и палитры, избравшем в качестве музы для написаний замдиректора некой загадочной турфирмы с романтическим названием. – Артур понимал, что не вполне сейчас политкорректен, но замаскировать легкую досаду от длинного языка Вадима ему не показалось излишним.
  Ирина опять внимательно посмотрела на него.
  — Знаете что, — тихо и уже серьезно проговорила она. – Я всё чаще убеждаюсь в том, что почти все мужчины по своей сути одинаковы. По крайней мере, одно качество многих из вас объединяет. Это легко уязвимое самолюбие. Только не обижайтесь.
  — Ну что вы! – отозвался Артур. – Мы и сами это признаём. Зато женщины разные, и за это хвала Всевышнему. Иначе можно было бы просто свихнуться.
  — Лучшего комплимента вы и не могли сказать, — снова заулыбалась Ирина. – Это надо запомнить, чтобы увековечить на стене в нашем офисе. Ваш друг, без сомнения, охотно возьмется за оформление крылатого афоризма, если кое-кто его об этом попросит.
  — Можно не сомневаться, - поддакнул Артур. – Неплохо бы еще и фамилию автора внизу отчеканить. Из самолюбия.
  Вдали послышался бодрый стук колес приближающегося вагонного состава...


  Проводив Ирину на Герцена, 15, где, как оказалось, кузинами и не пахло, а проживала давняя подруга ее матери Анастасия Викторовна Круглова, действительно приболевшая не на шутку и нуждающаяся в некотором уходе, Артур отправился к себе домой. Нетрудно догадаться, что творилось в душе молодого человека, вторично и уже не случайно (он был в этом теперь почти уверен) встретившегося не просто с красивой женщиной. С женщиной, которую принято считать близкой к Идеалу (ибо художники, как никто другой, могут по праву утверждать, что идеала как такового, т.е. абсолютной и незыблемой цельной единицы просто не существует в природе).
  Это вовсе не значило, что до той поры Артуру не приходилось видеть подобных ей. На свете много, даже больше, чем можно себе представить, женщин красивых, ярких, оригинальных, неповторимых и непредсказуемых как внешне, так и духовно. Вот только большинство этих и других достоинств, в каждой по-своему выраженных, сразу бросались в глаза и как бы обособляли их, тем самым воздвигая рядом невидимую, но ощутимую преграду для тех, кто как раз склонен к идеализации женских образов. Нахрапистые и уверенные в себе мужланы, особенно расплодившиеся за последние годы, считали, разумеется, проявления лучших женских достоинств откровенной приманкой для себя, и потому чихали на все идеалы и близкое им. Артуру, с его скромными притязаниями и запросами, такие дамы казались далекими и неприступными, даже несмотря на то, что с некоторыми ему доводилось не только иногда пообщаться, но и заводить контакты потеснее. Он исходил из той теории, что такие женщины должны заслуживать соответствующих благ – свободы, богатства и поклонения. Хорошо понимая, что подобное сочетание нереально, он со временем пришел к выводу: стремление женщин(ы) идеализировать себя в глазах мужчин(ы) есть не что иное, как одна из форм природного самосовершенствования, естественного развития, и посему заключать данное прогрессивное явление в рамки преходящих человеческих ценностей – значит, попросту тормозить преобразование глобальных процессов: кесарево – кесарю, женственное – прекрасной половине. Сие, однако, нисколько не означало, что прелестные дщери человеческие и есть центр мироздания, вокруг которого и для которого эти процессы осуществляются.
  В Ирине Злотниковой Артур обнаружил многое из того, что отсутствовало у большинства знакомых ему женщин, и что когда-то было утеряно им самим: открытость, доброжелательность, живость восприятия, тактичность, уважение к другим, — словом, всё то, что вместе и по отдельности создает понятие личного обаяния. И это не считая того, что эффектная и привлекательная внешность и безукоризненный вкус могли сделать ее неотразимой даже среди толпы заправских красавиц. Большинство людей стараются в плане внешней красоты приблизиться к некоему условному стандарту, и редко кто пытается в каких-нибудь деталях от него уклониться, чтобы придать себе или кому-то другому черты индивидуальности и нешаблонности, а значит, в некоторой степени и свободы самовыражения, духовной независимости. По крайней мере, Артуру хотелось думать, что Ирина как раз из тех, кто несет в себе и невольно исповедует миру хотя бы частичку свободы и независимости – самого ценного, что изначально заложено в человеческой природе. Именно это, как правило, и располагает к таким людям; еще в поезде он заметил, как многие поглядывали в ее сторону, и это было не только естественным стремлением полюбоваться красивой женщиной, — во взглядах проскальзывало любопытство. Примерно такое же чувство вызывает недавно расклеенная красочная афиша, анонсирующая гастроли известной актерской труппы.
  Артур понимал, что первые впечатления могут оказаться превратными, что под внешним обликом самобытной женской натуры вполне могло скрываться заурядное стервозное существо или же мещанствующая укротительница чужих умов. И всё же благодаря ей он наконец-то переступил барьер закомплексованного и анемичного бездействия, и в тот же вечер в течение целого часа делал первые наброски с натуры – классической цветочной вазы, чудом сохранившейся в квартире и кочующей вместе с Балашовыми еще до появления Артура на свет, — так сказать, забытой и обесцененной семейной реликвии.
  Объяснить сей вдохновительный порыв было не сложно: встреча с Ириной и забавные обстоятельства, сопровождавшие их вынужденную загородную прогулку, взаимные симпатия и интерес друг к другу, почти не скрываемые обоими, радость общения, наконец, — всё это не могло не навеять импульсивно бьющего через край стремления поскорее засесть у полотна и оживить его штрихами и мазками. Последняя брешь пробита; муза в лице теперь уже такой узнаваемой сотрудницы туристического агентства с феерическим названием «Ассоль» запалила вставленный кое-куда бикфордов шнур и нежным шлепком послала застоявшегося гения в звездное пространство, дабы тот обогатил его как минимум еще одним светилом.