Глава 9. Осколки нас... Квитка польова

Вечно меня ветер заносит в философские дебри! Помечтать-то охота! Это во мне скучное качество бунтует – желание навести во всём порядок. Чтоб и удобно было, и глазу приятно. У этих, наших, видимо такого желания не имеется. Да и что они в красоте понимают? Верх креатива – золотой унитаз. Надо же, как фантазия бушует? Всё, надоели!

Зато, за мыслями всякими глупыми, куча дел переделана. Стараюсь, чтоб в моём личном, маленьком, государстве, в моей семье порядок был. Чтоб не было вокруг меня помойки. А на это больших денег не нужно, только желание, да руки.

Просто, когда заходит о детстве, то многое вспоминается. Потом, когда взрослеем, то и мечты взрослеют. О любви мечтается – такой, чтоб на всю жизнь! Чтоб только подумаешь – голова закружилась!

Миця
Голова закружилась, сердце забилось, не унять! Шёпот из сада: "Миця, Миценька, квитка моя польова, иди ко мне..." Миколуца! Говорила же, не приходить под хату, мамо заругаются. А ноги уже сами пошли в ту сторону. Стоит парень под цветущей яблоней, лепестки на плечи ему падают. В белой рубахе домотканой, штаны подкатаны, босой. Он почти всегда ходил босой. Только в церковь, да зимой, обувался. Говорит, мол, горячий, земля жар вытягивает. Высокий, стройный, глаза насмешливые. Она всегда себя с ним воробушком маленьким, сереньким, чувствовала.

Обнял, руки тёплые, родные. Скоро свадьба у них. Как это – быть женой? Страшно! Но после свадьбы всегда будет рядом тот, без которого жизни своей не представляла. Её Миколуца. "Миця, Миценька, квитка моя польова!"

Сколько лет прошло, целая жизнь, а чаще всего вспоминала Мария Васильевна своего мужа, пропавшего без вести на той страшной войне, молодым, стоящим под цветущей яблоней и ждущей её, свою любимую Мицю.

А жизнь прожита долгая. Была она самой старшей из восемнадцати детей. Только двое умерли маленькими. Остальных всех вырастили, подняли на ноги мамо с татом. И она тоже, как старшая. Мама-то всегда была с маленьким на руках, да ожидающая следующего маленького. Так что все заботы домашние с детства на ней – Мице, Маричке.

Тато с весны до осени на поле. А как начинали летать белые мухи, то топор за пояс – и в горы, на заработки. Девочкам обязательно приданое собрать, по куску поля. Да и жить нужно. Руки у тата разбиты работой, вены бугрятся. Но глядел на маму, на деток своих и светился весь. Любил он их так, что в селе завистливо головами качали.

Буковина их родная тогда была румынской. А до этого – австро-венгерской. Но тогда легче жилось. Школы украинские были, народ не притесняли. А вот как пришли румуны, тут и заплакали все. За разговор на украинском – палки. За малейшую провинность – палки. Но порядок держали строгий. Везде он должен был быть: на поле, во дворе, в хате, в отношениях. Непочтительную к родителям молодёжь – палками. За праздное шатание, беспорядок в одежде, за замурзанных сопливых детей наказание было неотвратимо.

В сороковом году два радостных события: поженились они с Миколуцей и наши пришли, украинцы, русские. Только вздохнули, распрямились, а тут и война. Теперь пришли немцы. Эти людей особо не трогали, ещё считали почти своими, после Австро-Венгрии. Почти все язык немецкий знают, к порядку приучены, детишками сопливыми чувства не оскорбляют. А в сорок втором и доченька родилась, Орыся.

Тревожно на душе было в то время. Собирались молодые мужчины и парни вечером, завешивали окно одеялом и только и разговоров: "Когда наши вернутся? Бьют немцев!" Боялась! За политику и расстрелять могли. Смотрела на своего Миколуцу, насмотреться не могла.

А потом начали немцы молодых мужчин и парней забирать в свою армию, "до войска". Вырыли Миколуца с другом яму в стодоле, сверху сеном закидали. Так и жили в той яме больше года. Выходили только ночами, немного ноги размять. Вшами обросли, грязью, но в немецкое войско идти категорически отказывались. Никто не знал, куда они делись, куда пропали. Почернела Миця от страха за них, но даже маме с татом не сказала, куда муж подевался. Кормить их нужно было так, чтоб никто не заподозрил, что еда куда-то в сторону уходит.

Прошло и это лихолетье. Погнали немцев, пришли наши. Вышли Миколуца с другом из ямы, глаза от света слезятся, на скелеты похожи. Дочка увидела, в крик. Страшный дядька перед ней стоит, руки тянет. "Тихо, тихо... це твий тато..."

Отмыла, покормила, а он на следующий день к военным пошёл, объявиться, что есть он, хочет в армию идти, землю свою защищать, чтоб никто больше чужой не пришёл. И друг с ним. Неделю только побыл дома. Собрались мужчины и парни, которых призвали, на горке возле их села, откуда дорога спускалась к речке и шла дальше, в будущее. Попрощались, обняли родителей, жён, детей. Стали на колени, поцеловали землю свою. И ушли. Двадцать их было. Вернулось двое.

Со временем люди на том месте памятник поставили. Сами собрали деньги, сами построили мемориал небольшой. Оградку сделали, чтоб никакая живность цветников не порушила, кустами самшита обсадили. Крест поставили, рядом стела с именами. Каждый год, весной, на девятое мая – митинг возле памятника, море цветов. Да и постоянно он ухожен, ни веточки, ни соринки.  Там память о родных, навеки ушедших.

Ни одного раза за всю жизнь не пропустила этот день Мария Васильевна. Ходила, как на свидание, к своему Миколуце. Его имя в самой верхней строчке. А сердце всё равно ждало. Никто его мёртвым не видел. Дошёл он до самого Кенигсберга. А оттуда отправили их через всю страну в Японию. Во Владивостоке первый раз разделились они с другом. Друг на один корабль попал, а муж Марии Васильевны – на другой. С трапа крикнул: "Будешь раньше дома, поклон передай моей Мице!"

Он передал поклон. Друг. Один из двоих вернувшихся. Рассказал, что плыли они чуть позже. Видели обломки корабля и несколько тел, ещё держащихся на серых осенних волнах Тихого океана. Вот и всё. Числился Николай в погибших без вести. Но все знали, где его могила. Тихий океан. Но она всё равно ждала. Ждала десять лет, ждала двадцать лет, ждала тридцать...

В больнице, после операции аппендицита, лежала в одной палате с цыганкой. Та посмотрела ей в глаза и сказала: "Тот, кого ждёшь, вернётся. Уже когда старой станешь и ждать перестанешь. А он неожиданно вернётся".

Жизнь прожила длинную. Всю жизнь работала. Руки стали, как у тата – натруженные работой, узловатые, вены буграми проступили. Дочку вырастила, внука вырастила. Дождалась правнуков. И правнуки выросли, стали взрослыми. Вдова ветерана Великой Отечественной войны. Почётный донор СССР. Не одну жизнь спасла своей кровью. Ездила и на прямые переливания.

Вспоминала страшные послевоенные годы, когда появились люди лесные. Бандерами их называли. Сожгли дом учительницы. Её саму, мужа и ребёнка в том доме заперли. Потом на том месте люди крест поставили. За ними другие гонялись. Яструбками себя называли. А кто из них кто, люди так и не знали. Назвать себя можно по-всякому. На всякий случай молчали, молодых парней, девушек, еду и скот прятали. Старая крестьянская привычка в лихолетье. И это прошло.

Пролетали годы, десятилетия – она ждала. Она была живой историей. Она жила в Румынии, в Советском Союзе, в Украине, жила, не покидала своей хатки и ждала Миколуцу. Не мог он затеряться в Тихом океане. Обещал вернуться. Даже съездила к внукам, живущим и работающим на Камчатке. Какой он, тот Тихий океан? Походила по берегу, потрогала рукой воду. "Жди, - шепнул океан. - Он вернётся..." Тяжёлые волны шумно вздыхали, пронзительно кричали чайки: "Жди!"

Вернулась домой и ждала. К ней не раз сватались. Быстрая, весёлая, работящая, певунья. Только она вдовой себя не считала. А как замужней женщине думать о замужестве? Ещё кого-то впускать в своё сердце? Что для любви страны, расстояния, года, десятилетия? Она ждала. Миця. Квитка польова.

***  ***  ***

Вспомнилась мне бабушка мужа моего, Мария Васильевна. Много от неё услышала и узнала. Узнала такого, что в книжках не пишут. Жизнь, она совсем не такая, как в учебниках. Была бабушка в большом почёте в селе. Сама маленькая, худенькая, юмористка жуткая. Не дай Бог ей на язык попасться! Обсмеёт так, что долго вспоминается. И всё время в работе. Ни минутки не сидела. Почти семьдесят лет ждала своего мужа, без вести пропавшего на войне. Говорила, что только после смерти встретятся. Не в этой жизни. Рассказывала, как нагадала ей цыганка, что вернётся муж, когда она станет старой и уже ждать не будет. Смеялась. Старой стала, но чтоб забыла? Это невозможно.

Умерла она в девяносто один год. В мае. Просто устала жить. Угасла за неделю. Всё, как она любила. В постели не лежала долго, всего несколько дней. Не болела. На похороны пришло много людей. Семь сестёр и брат. Дочка, внук и правнуки. Никто не плакал. Она не умерла, она легла отдохнуть, сложив на груди натруженные руки. День был тихий, тёплый, деревья шелестели молодой листвой.

А мне всё чудился тот сад. Под цветущей яблоней босой парень и бегущая к нему девушка. Глаза их сияют. Миця, квитка польова... Верю, что там, за радугой, они встретились и больше не расстанутся. Теперь вместе будут ждать нас.