Похороненные в снегах. семь часов в забытом поезде

Ледяной дождь – это прекрасно и страшно. Теплые капли дождя просачиваются сквозь тучи и обволакивают льдом все – пуговицы на одежде, шнурки ботинок, плиты тротуара. А главное – ветви деревьев, которые клонятся к земле, напоминая хрустальнее подвески старинной люстры.

На электронном табло вокзала над головами пассажиров мерцает, повторяясь, одно-единственное слово: «Задерживается…».
Метеосводка по Подмосковью уверяет, что все в порядке: небольшой снег, гололед, незначительные пробки на дорогах, кратковременные задержки электропоездов. Приятных выходных.
Пока синоптики уверяют нас, что мы управляем нашей жизнью, вокзальное табло уже сошло с ума. Что-то  сломалось в этом мире, в котором приятно проводить субботу и воскресенье, катаясь на лыжах, готовя домашний пунш и опьяняясь снегом вдали от мегаполиса.
- Мы не продаем билеты дальше Дмитрова; нам запретили, - напористой скороговоркой повторяет сотрудница вокзала. Она говорит это много часов подряд. Нет больше расписания прибытия и убытия поездов. Распались связи между метеосводкой и реальностью. Причины отныне совершенно бесполезны для следствий. На подступах к Москве тысячи ветвей, запаянных в лед, тянут вниз обледеневшие кроны. Деревья падают, как человек, потерявший равновесие на скользкой горке.
- …Если движение откроют, - вы уедете, -  твердит билетная кассирша.
Этот прекрасный вокзал, где все так уютно устроено, где за высокими окнами растут ели, а пассажиры пьют кофе эспрессо, бросая на зеркальный пол свои рюкзаки, едят картошку фри и мороженое с клубникой и читают в айфоне свою новостную ленту,  – этот вокзал оказывается ярко освещенной прихожей ночного мира. 
На бредящем вокзальном табло продолжают мигать одни и те же слова: «Задерживается… задерживается… задерживается…».
Туристы, которые уезжают с этого вокзала кататься на лыжах с гор или развлекаться в аквапарке, давно все поняли: они сдали билеты и исчезли через противоположную дверь, ведущую в город.   
На вокзале остались только те, кому надо во что бы то ни стало добраться до дому.  Те, кто привык целовать ребенка перед сном. Кто должен привезти родителям-пенсионеркам зарплату за неделю. 
Можно подойти к автомату, нажать на кнопку и купить билет до любой станции. Автомату все равно. Но кому нужен билет, если неизвестно, куда делся сам поезд?
Он приходит.
Девять вечера.
В этот момент все думают только о том, чтобы поскорее закутаться в шарфы, поднять воротники и бежать на перрон.
Начинается метель.
На вопрос: «А он дойдет?» - перронные службы нелогично пожимают плечами: «Вам решать!».
Между вокзалом и их домом – только он, этот единственный поезд.
Если он сможет пройти всю дорогу.
Первый раз поезд встает через сорок минут.
Что-то с грохотом катится по крыше вагона.
Гаснет свет.
Возможно, на соседний вагон упало дерево, а канонаду устроили  его обледеневшие ветви. 
В устье разверзшейся тишины втекает страшный шепот обледеневших ветвей за окном. Он похож одновременно на шелест бумаги и глухой перезвон простуженных колокольчиков: это запаянные в лед ветки деревьев бьются одна о другую.   
Кто-то  добирается в темноте до точки громкой  связи.
- Слышь, машинист, мы долго будем стоять? Когда свет будет? 
Мы впервые слышим голос из кабины поезда.
- Я не знаю.
Следует короткая пауза. Затем он повторяет, отвечая на вопрос из другого вагона.
- Я знаю не больше вашего.
Мы стоим в кромешной тьме  и видим в окна по обе стороны вагона лес, который засыпает неистовым  снегом. От него нас отделяют только две железные стены, которые, остывая, будут обдавать нс холодом.
- Не повезло нашему машинисту. Завтра его точно будут бить!
Голос оптимиста из темноты возражает:
- Это кому как. Может, даже сегодня….
Кто-то у самых дверей с наслаждением вытягивается на пустой лавке.
- Ну спасибо, отличный сервис, даже свет самому тушить не надо! Хоть высплюсь сегодня.
В вагоне смеются. Впервые.
Одиннадцать часов вечера.
Кто-то настойчиво выспрашивает социальную группу, поддерживающую пассажиров пригородных поездов. Администратор предупредителен,  обращается к клиенту по имени и охотно делится с нами информацией. Вот, например, вам, Василий, будет интересно, что час или полтора назад по телефону от  диспетчера одной из станций поступило известие, что мимо - с пятичасовым опозданием - прошел пригородный поезд из Москвы.
Василию это уже не интересно. 
Самый маленький школьный автобус оснащен системой Глонасс.
У диспетчера железнодорожной станции – только служебный телефон. Ей не помешало бы и новейшее достижение цивилизации – телеграф. Мы чувствуем, что катимся с обледеневшей горки прямо в девятнадцатый век.
Но все равно: спасибо за внимание.
- Попроси его по-человечески: «Админ, будь другом,  узнай, где мы находимся?»
- А админ что, ради меня и тебя с подзорной трубой на Останкинскую башню полезет?
Снег падает крупными хлопьями. 
Сотрудница колл-центра, с которым только что связались пассажиры, громко, почти на весь вагон, отчитывают позвонившего. Вы что, дети? Не впадайте в панику,  визуализуйте ситуацию. Короче, посмотрите в окно.
А за окном – что? Мрак, еловые лапы и снег - древний, как цивилизиация острова Фера. Когда синяя вспышка от потревоженного провода озаряет лес, в этом мигающем свете, напоминающем фильм ужасов, снятый в психоделических цветах, видно, как колеблются на весу тяжелые ветви елей, запаянные в лед, как в стекло.
Да, связь превосходная! Можно отследить из  космоса по всей длине проселочную дорогу, на которую свернул одинокий автомобиль, а можно – потерять пригородный поезд, засыпанный снегом в еловом лесу, словно окоченевший детеныш желтопузика.   
На что нам наши айфоны и интернеты?
Пассажиры тем временем укладывают детей спать по телефону. 
- Целую тебя. Мама сидит в электричке. У нас тут тепло, и мама не скучает: у меня с собой есть журнальчик. И еще у мамы есть ты. Спи крепко!
Одиннадцать вечера. 
- Да нет же, не вздумай меня встречать и стоять на перроне. Неизвестно, когда мы приедем! А тебе завтра на смену… Ложись спать и больше не звони. Да-да, я не буду брать трубку. Не буду!      
Полночь.   
- Я здесь не одна. Повторяю, для непонятливых: НЕ ОДНА! Да…да.. Со мной рядом сидит Марьяна!... Марьяна, по-твоему, – это мужское имя?.. Что-о?.. Марш спать!   
А в это время странное движение вдруг приковывает взгляды пассажиров.
- Смотрите, на соседний путь заходит поезд. Да ведь это встречный! Как он сюда попал? Эй, машинист, а мы почему стоим?
Кажется, что состав плывет в снежном воздухе. Он ярко освещен и пуст. Скользят перед глазами тройные ряды синих кресел, желтые и белые поручни и багажные полки. Ни души! Как призрак парусника, встреченный в океане. Есть что-то ужасное в его появлении. Те, кто не спит, провожают его глазами, переходя от окна к окну, пока стекла не забеливаются снежными хлопьями. 
Этот поезд перегоняют с запасного пути.
Оказывается, мы стоим в лесу рядом с занесенной снегом станцией.
И вот от этого почему-то становится не по себе.
Час ночи.
В полумраке, под тревожно мигающими лампами потолка (три лампы на весь вагон) горят экранов айфонов, бросают блики на потолок. 
Благословен тот, кто придумал первый айфон. В минуту опасности или часы томительного ожидания нет ничего лучше, чем погрузиться в далекий мир.
Из какой-то социальной сети расписным челном выплывает известие, что  пригородный поезд, вышедший из Москвы в четыре часа дня, в полночь дошел до станции назначения.
Появляется надежда, что к утру и мы доедем.
Хоть куда-нибудь.
Два часа ночи. Поезд тихо вибрирует и снимается с места. Тихо-тихо, как будто на цыпочках. Хитрость не удалась: с проводов рушится лед, с грохотом канонады по крышам вагонов к хвосту поезда проносятся, кувыркаясь, глыбы льда -  оторванные еловые лапы, запаянные в лед, тяжелый, точно свинец.   
И мы встаем.
Теперь ясно: надолго.
- Вот теперь, - говорят в вагоне, - точно приехали.
И вдруг – зажигается свет!
- Неужели контролеры! – изумляются в вагоне.
И точно!   
Контролеры проносятся по вагону в своих фирменных красных куртках и пальто, как сполох пламени.
- Удираете, заразы? – спрашивают пассажиры. – Хотите, билеты вам покажем?   
Контролеры парируют уже из тамбура.   
Похоже, они сами ищут место побезопаснее, где можно было бы спокойно, без подначек, поспать.
Потому что они поняли лучше всех: раз мы встали здесь, это – до утра.
Третий час ночи. 
В вагоне рассовали по карманам айфоны и принялись читать журналы. В сетях уже все спят. А журналы…как приятно перелистывать их в тишине! Утешительно слышать, как шуршит бумага.  Кажется, что ты наконец дома, и дети спят, и горит газ в конфорке на кухонной плите, завтра будет совершенно обычный день, такой же, как все.   
Кого-то в вагоне наконец озарила светлая мысль.   
-Слушай, запиши номер этой электрички. 
- Зачем?
- Давай жалобу на них подадим. 
- Да ну их!...Лучше поспи. Или вот почитай.
Это простая мысль: писать жалобу – значит, доносить. А доносить на товарища – нехорошо. Машинист вместе с нами попал в эту переделку, и теперь он – товарищ по несчастью. Поэтому мужики при встрече бить его не будут. Они с ним выпьют и добрым словом вспомнят эти семь часов под снегом.
Кто-то пошел обменяться журналами в соседний вагон.
Половина четвертого утра. 
Поезд тихо завибрировал и вдруг сдвинулся с места. Он продолжает свое путешествие по ночному лесу крадучись,  словно кошка на охоте. 
- А мы не можем побыстрее ехать? – спрашивает у машиниста один из пассажиров. - Домой хочется. Очень!. 
- У меня осветительные приборы разбиты, - объясняет по громкой связи  машинист. – Мы в темноте едем.
- Хочешь, фонарик принесу?  – предлагает работяга.
Четыре часа утра.
Ближайшая платформа, до которой мы добираемся, летом  служит для  четырех дачников в резиновых  сапогах, трех сумок на колесиках и двух кошек с желтыми глазами, которые в своих кошачьих переносках шипят и выгибают друг перед другом спины. 
Зимой по ней гоняются за мышами лисы, разметая сказочный снег своими  былинными хвостами. Теперь у платформы два цвета: черное на белом, белое на черном. Люди застыли в напряженном молчании, словно ожидая вестей с фронта. Ледяные фары такси, сгрудившихся у каждой станции, дымятся сквозь снег топазовым светом. Эти желтые глаза следят за ныряющем в метели  поездом с  любопытством, словно семья    драконов, метя снег хвостами, приползла к станции вслед за людьми.
Пассажиры электрички тем временем прощаются друг с другом, обнимаясь и целуясь.
- До скорого! Созвонимся завтра вечером! Хорошо, что   познакомились. В следующее воскресенье сделаем шашлык у меня на даче. 
А в ночи на перронах, все проходит просто и тихо, как падающий с неба снег: «Привет, мы ждали всю ночь, ты проголодался в дороге?». Или: «Привет, дай я тебя поцелую, пошли».   
В пятом часу утра поезд добирается до конечной станции. Он вышел из Москвы семь часов назад.
Он  почти вприпрыжку пробегает стрелку – так, словно до сих пор он только притворялся, и у него прибавилось сил перед домом. И вдруг мы проскальзываем в тишину, белую и бесконечно длинную, как занесенный снегом перрон. Клубы снега тихо дымятся под фонарями. Снег падает так тихо, как будто небо впитывается в землю.
- Всем вам благополучно добраться до дому, - прощается  машинист.
- И тебе того же!- отвечает хор пассажиров из тамбура. 
И вот уже створки дверей зашипели, отталкиваясь друг от друга, чтобы разбежаться направо и налево.
Миг - и мы упадем в объятья наших близких.