Чайки

     Красивые белые птицы с серым рисунком на крыльях прилетали к реке Карповке и кружились над ней. Кружились над стаей толстых рябых, серых уток и зеленоголовых желторотых селезней, над мостовой и мостом, деревьями  и проводами. Усаживались на электрические столбы и со своих гаупт-вахт наблюдали за неширокими просторами узенькой, рябой от ветра реки и возней перепончато-лапчатых, слушал их крикливые крякания, похожие на причитания. Чайки прилетали сюда почти ежедневно, а потом куда-то девались,  иногда пару дней их было не видно. Словно, кто-то на эти дни переманивал их в другое место, где было светлее и веселее, где было больше людей и приносимого ими хлеба, который можно так шустро приноровившись выхватывать у уток, из-под их разинутых клювов, готовых поживиться кусочком. Перед этим моментом быстро раскрыв крылья, белая птица лавирует со своего места к куску и редко когда случается так, что ей не удается опередить прожорливую утку или селезня. Опешивший толстяк или его родственница округляет свои черные утиные глаза, произносит свое возмущенное «кря-кря» и отплывает. Гордая птица красиво взмывает на ограду моста или столб, в ожидании следующего момента захвата пищи.
      Каждый день он приходил на этот  мост. Покупал четыре батона белого хлеба с хрустящей желтой корочкой. Приходил во второй половине дня после продолжительного сна, начинавшегося под утро. Часто сам не позавтракав, спешил накормить их. На глазок определял примерное количество птиц, уровень воды в реке и ждал, когда на столб усядется загадочная белая птица. Утки ему нравились тоже. Нравилось наблюдать за их драками, их сердитостью и настойчивостью, когда речь заходила о дележе. Иногда он нарочно провоцировал утиные драки и забавлялся ими. Ему это напоминало жизнь. Обычную человеческую жизнь, в которой кусочки хлеба  кидает кто-то, кто стоит выше, кто стоит на мосту, а не проводит целый день в воде, лишь изредка, к сезону холодов, вспоминая о своих крыльях. Он думал о них, о тех, кто внизу и о других, которые зорко смотрели сверху, наблюдая одновременно, за ним и беспрестанной возней в воде. Он понимал, что он где-то посередине, что он ни одни и не другие, но все же больше симпатизировал им, белым и сноровистым, таинственно исчезавшим, иногда не являвшимся на свидание с ним чайкам. Он думал о них и возникал ветер, возникали волны на воде, солнце перпендикуляром ложащееся на нее, а иногда и ватные клубы снега, или оснеженные гранитные выступы, под которыми был обрыв, о который внизу, как голова изможденного путника, клонимая к своей груди, инертно ударялись волны. Тогда он представлял себя там, наверху, созерцающим большую воду и небо, в рассветной синей мгле слитые воедино, безграничные. Он слышал бой воды о камень и смотрел в глубину горизонта. Он вставал на самый край, не опуская головы, не смотря под ноги, разводил крылья. Подвижные удары воды уже так близки, их звук теперь еще громче бьет каменную глыбу в грудь, пытаясь пробить ее для дальнейшего пути, тщетно. И резко вверх, отраженное до того в воде небо впереди, все ближе. Набрав нужную высоту, крылья, как парашют распускаются и проседают, натянутые на максимум, и он наслаждался полетом вместе с ними.

   Он открывал глаза и понимал, что забыл бросить очередной кусочек хлеба, задравшим голову уткам. Он бросал хлеб, слышал почти человеческие вскрики и  смотрел на быстрый полет белых птиц, и на нерасторопное скольжение уток и плавающую в воде пластмассу, словно бы тоже что-то просящую у него. Он оборачивался и шел домой. Проходящие мимо подростки нередко швыряли за ограду сигаретные окурки и бутылки. Тогда он думал, отчего им кажется это разрешенным, лишь потому, что они не такие же утки и Карповка не их дом? Он старался уговорить себя не думать об этом, подавлял злость и успокаивал себя тем, что белые птицы по-прежнему сидят на своих гауптвахтах, и надеялся, что завтра не наступит тот день, когда они исчезнут.

 

               

      На краю обрыва стояли двое. Молча. Смотрели друг на друга. В её глазах блестели слёзы, в его - спокойная уверенность. Её глаза словно молили: "Бежим, они уже близко, пожалуйста, пойдём, иначе может случиться что-то плохое". Он ласково смотрел на неё, в его глазах читалось "Всё хорошо, детка, некуда спешить, нам с тобой никто не страшен". Он поднял руку и медленно провёл пальцами по её щеке, ловя слезинку, не давая ей докатиться до губ, ободряюще улыбнулся и мягким, но уверенным движением толкнул её с обрыва. Смотрел, как она летит вниз, раскинув руки, любовался линиями её прекрасного тела, которое он так любил. Смотрел, как в полёте она перекувыркнулась, её тело обволокло золотистым сиянием, что-то ослепительно сверкнуло - и вместо женщины, летящей в пропасть, он увидел птицу, широко раскинувшую крылья, свободную, парящую над всем, чего так боялись большинство живущих.
     Он видел это превращение тысячу раз, но этот момент не приелся ему, он каждый раз чувствовал прилив гордости за свою девочку, чувствовал тёплую волну, поднимающуюся откуда-то из живота, и накрывающую его с головой. он знал, что ничего плохого никогда с ними не случится, сам бог ведёт их, прикрыв от напастей ладонями.
    Оглянулся. Преследователи приближались. Он уже мог разглядеть их лица, на которых читалась ненависть. Или зависть? "За что они ненавидят меня?" - думал он, - "За то, что у меня выросли крылья, и я могу летать, а они нет? Или просто за то, что я не такой, как они?"
     Он усмехнулся. Слишком сильный, чтобы убегать, слишком уверенный в себе, чтобы чего-то бояться. Ему доставляло удовольствие вот так покрасоваться, чтобы потом, в последний момент уйти у них прямо из-под носа. Вместо того, чтобы прыгнуть вниз, он пошёл по краю пропасти, всё ускоряя шаг. Быстрей, ещё быстрей - он уже бежал. "Теперь подпрыгнуть, перевернуться, взлететь - и прощайте, глупые люди, мы снова ушли от вас," - билось в его голове.
      Он подпрыгнул, перекувыркнулся через себя, его тело словно застыло в воздухе, окутанное золотой дымкой. Ещё мгновение - и он широко взмахнёт крыльями, улетая туда, где она ждёт его.
     Что-то промелькнуло в воздухе и с чудовищной силой ударило его в спину, швырнув на землю, оборвав превращение. В этот раз, он всё-таки не смог уйти от погони, переоценил свои силы - и проиграл. Его широко распахнутые глаза, полные слёз, смотрели в небо, в них плескалось безграничное удивление - "Как же так? Как такое могло случиться?" - словно говорили они. Он услышал пронзительный птичий крик, полный боли, горя и отчаяния, хотел прошептать напоследок: "Прости", - но не смог, захлебнувшись собственной кровью.
    А ещё он верил (несмотря на то, что это может показаться глупым), что однажды и он станет чайкой, широко расправит крылья, удерживаемый невидимыми воздушными потоками, пролетит над набережной, увидит, как на его месте стоит новый человек, бросая хлеб в воду.
И он ждёт этого дня, надеясь, что он наступит поскорее...