3. 2. Анна

Анна
Лезть или не лезть — был вопросом её жизни, и ответ на него был всегда одним и тем же. Ей было достаточно только придумать повод, чтобы успокоить саму себя — и вот она уже напевала песню, что играла у таксиста в машине. В дороге у неё возникла мысль сказать, что у неё нет денег, а там будь что будет — в районе достаточно тихих дворов — и она уже начала глядеть на водителя скромным взглядом, покусывая губы и шевеля ногами, но уже ближе к точке назначения она услышала сирену и, отбросив авантюры, начала смотреть в окно.
Возле дома, к которому она подъезжала - у дальнего подъезда - стояла пожарная машина, на детской площадке напротив него - толпа народу, откуда доносились младенческие крики и недовольный гомон. Из окна пятого этажа густо дымило, и эту вуаль разрезали раздуваемые ветром лохмотья пламени, схлёстывавшиеся со змеящимися потоками воды из шлангов. Из подъезда продолжали высыпать люди, обхватив руками разные вещи, и какой-то мужчина — издалека было только видно, что он лысый, а из всей одежды на нём были только футболка и строительные штаны — споткнулся и упал, выронив банку соленьев, разбившуюся на мелкие осколки. По его спине прошлась женщина, почти старуха, не сразу протиснувшаяся в проём — и засеменила на площадку, тяжело дыша и стискивая в руках деревянную коробку.
Таксист припарковался в кармане двора и вместе с Анной вышел из машины. Оба смотрели на дом.
Одно за другим загорались окна в соседних зданиях, высунувшиеся из них люди требовали вызвать полицию, газовую службу и пожарных, игнорируя присутствие последних. Парень в тёмных очках с третьего этажа снимал происходящее на телефон и громко комментировал то, что видит, другой — бывший с ним рядом и мешавший снимать — громко хохотал.
—Ого… — таксистом был парень в олимпийке и брюках: сочетание, вызывавшее непроизвольный смех. — Впервые такое вижу. И вот сюда мы ехали?
—Думаю, да. Я сама точно не уверена, — Анна достала из  кармана бумажку и пыталась что-нибудь на ней разглядеть. Буквы загорались и тухли перед её глазами, освещаемые хилым пламенем, постепенно слабеющим. Адрес горящего дома совпадал с приведённым по памяти перед самым выездом.
Женщина посмотрела на бумажку, потом — на дом, тупо прокручивая в голове вероятный вариант, но отказываясь на него реагировать.
—Так надо было раньше приехать! Прикинь, какая была бы романтика, — парень покачнулся на ногах и попытался присесть на бортик. Та похотливая улыбка, которой он одарил Анну, поселила в женщине мгновенное к нему отвращение, — ещё пять минут назад я была готова с ним переспать, прости господи — но все эти мысли снесло ударной волной от взрыва, раздавшегося на том же этаже, и до неразборчивости засветило новой вспышкой пламени, вырвавшейся через окно слева от балкона.
Дети закричали громче, муравейник на площадке топорно сместился на несколько шагов назад. Среди отдельных выкриков Анна услышала несколько ругательств и причитаний. Вдруг она поняла, что клочья облаков снесло ветром куда-то за крыши, глубоко вдохнула, почувствовала запах дыма и сырого воздуха, и маленькими шагами двинулась вперёд.
Анна оглядывала всё, как человек, которого привели на экскурсию, и ни одна деталь не осталась для неё незамеченной. На морщинистом асфальте перед домом — метрах в дадцати от балкона — лежали обломки стёкол, и их хруст отдавался у неё под каблуками. По тропинкам из образующих двор домов начали одиночно выходить люди, присоединяясь к большой толпе на площадке. Издалека послышалась ещё одна сирена — полицейская машина ехала той же дорогой, какой приехала женщина. Из толпы вдруг выбежала девочка и попыталась вбежать в подъезд, а когда её схватили двое пожарных, пытаясь оттащить от дома, она что-то громко и надрывая голос кричала. Что-то про маму и синицу. За девочкой подтянулось ещё несколько человек, и чтобы преградить для всех путь, мужчина в форме выставил по бокам руки, будто это как-то могло помочь. Отдельные — подчас даже сонные — голоса были слышны из соседних подъездов. В основном это были старухи, которые высовывались из своих жилищ по пояс и переговаривались друг с другом.
Несколько капель дождя упало Анне на лицо, пока она изучала рельеф тающих облаков. Она не стала приближаться к дому на то расстояние, где и перед ней бы начали размахивать требованием освободить место — тем более, что все голоса она слышала как через уши, перемотанные бинтами — поэтому она продолжала смотреть за людьми, даже когда тот парень, что привёз её сюда, подошёл к ней и уселся на мокрую траву.
—Слушай, ты мне, вроде как, денег должна… Я, конечно, всё понимаю, но мне тоже работать надо.
—Чёрт, забыла совсем, извини. Вот, держи, — Анна полезла в карман, вытащила из него всю наличку, какая у неё была, начала её пересчитывать, и именно в этот момент из подъезда — она вдруг подметила, что свет в нём то гаснет, то загорается — вышли двое и отделились от толпы, двигаясь в их а таксистом сторону.
—Позвонил?
—Да, сейчас они приедут. Кроме тридцать девятой, ничего не загорелось.
Услышав эту цифру, Анна выронила деньги, которые держала в руках. О чём говорили дальше — она уже не поняла.
С адресом она не ошиблась.
***
Анна дождалась, пока все разъедутся — до самого утра приезжали машины разных цветов, все ревущие, как резаные — дождалась, пока люди разойдутся по своим квартирам, дождалась, пока закончился проливной дождь, решивший напоследок прибить дым к земле и будто смыть сэтой земли всю грязь сразу, до того он был остервенелым и разрывающим; она дождалась, пока на работу не начнут расходиться боязливые первопроходцы. Женщина сидела на том же месте, где её застала новость, и всё никак не могла заставить себя сделать хотя бы шаг в направлении дома, уцепившись за комок земли, на котором она хотя бы принадлежала сама себе.
Люди в форме приходили и уходили, иные задерживались в подъезде по нескольку часов и проходя мимо Анны, постоянно ругались. Парень в облезлой майке забрался в квартиру и вытащил — было видно по суетным движениям через окно — несколько сумок, неизвестно чем их набив. Несколько старух расселись по своим гнёздам и принялись обсуждать произошедшее, но речь их была настолько шемкающей и приглушённой, что разобрать её Анна не смогла.
Тот парень, с которым она была в машине, несколько минут после того, как они рассчитались, пытался её околачивать, намекая на продолжение поездки, и спустя некоторое время понял, что зря старается, после чего сменил тактику и принялся выспрашивать, почему она не поедет обратно — дескать, я же и подвезти могу. Анна отвечала невпопад, и тогда таксист, потоптавшись на месте, сел в машину и уехал. Деньги, обронённые Анной, он подбирать не стал, хотя к этому было много возможностей, Анна тоже не стала их трогать — всему виной было то же брезгливое отвращение, на этот раз к моменту, когда она их выронила.
Когда солнце вышло из-за крыш, женщина встала и, отряхнувшись, пошла к дому, сразу войдя в открытую подъездную дверь. На пятом этаже — там, куда она изначально направлялась — дежурили двое, и, завидев Анну, начали с ней диалог. Кто вы такая, знаете ли вы, кто здесь проживал, мы неуполномочены делиться деталями, девушка, ну поймите, мы не имеем права, а если вы продолжите упрашивать или попробуете дать деньги, мы привлечём вас как свидетельницу или за дачу взятки, разве вам это нужно, да подождите вы, мы не знали, что это ваш друг, а вы знали, что он в этот момент ночевал не один, мы ждём бригаду для освидетельствования, одна уже приехала…
—Что здесь случилось?
На Анну посмотрели с недоверием.
—Или это тайна? Новостям вы, значит, скажете, а мне — нет?
Иногда полезно включать истеричку. С ними боятся связываться.
—Поджог. Пожар начался из дальней комнаты..
—Умышленный?
—Едва ли. Больше никого не было.
—Что загорелось?
—Стол.
—Что, его бензином облили?
Тупенькой тоже можно притвориться. Так она делала всю жизнь.
—Недокуренная сигарета и бумажная тетрадь. Со стола огонь перешёл на ковролин, далее распространился по полу по всей квартире.
Теперь недоумение изображала Анна.
—Он задохнулся во сне от дыма. Она — от того, что он с ней сделал. Смотреть не советую.
Ясно, он принял её за одну из тех, которых зовут слабонервными. Может, у Анны и правда был измученный вид. 
Она шагнула внутрь — девушка, осторожнее, ничего не трогайте, иначе вас придётся отвезти в другое место, ха-ха — и сразу поморщилась от до сих пор стоящего в ней зловония гари и испражнений.   
—Я же вам говорил, — попытался подбодрить Анну один из них, тот, что был помоложе и, судя по его покровительственной просьбе к старшему коллеге впустить её, мысленно пристраивался к ней уже во второй раз — здесь очень мерзко.
Пока Анна стояла в прихожей, каждый шаг давался ей с ощутимым усилием. То, что этот мент погиб — не беда, этот факт не вызывал ни удивления, ни сострадания — Ленке меньше проблем на её дурную голову — но вот новость о том, что он в это время был не один настораживала, и даже не потому, что Анна переживала за его жену — кто она ей такая, в конце концов, а потому, что…
Выглянув в коридор, Анна охнула, отскочила и выругалась. Голова её закружилась, и она, вопреки запретам, облокотилась на стену, потому что иначе её бы просто вырвало и она упала бы в обморок. Эти двое попытались подхватить её под руки и вывести из квартиры, но Анна отбрыкнулась от них и вышла в коридор целиком, лишь держась за углы, чтобы не упасть.
В коридоре — как раз между дверями, идущими вдоль левой стены — лежали два тела. Оба  полностью без одежды, оба были цвета свежего гноя, что в свете послеполуденных лучей, проникающих через кухню, вызывало мистический ужас, как перед тварями из ночных кошмаров. У одного было довольное, просто срезанное блаженной улыбкой лицо, разукрашенное красными пятнами от лба до самой шеи, правая рука обхватом покоилась на плече, левая — на груди рядом лежащей. Лицо её — потерявшее прижизненную окрулость и ставшее будто в продавлинах — было укрыто слипшимися клочьями длинных чёрных волос, из которых, как из занавеса дулом кверху торчал пистолет.
Вокруг обоих уже успела засохнуть лужа крови, убежавшая на кухню из-за кривого пола.
Женщина на полу была Леной. Анна узнала её по рисунку на ногтях — покрытому бурыми пятнами, но различимому — и по форме ног, под неестественным углом торчащих в разные стороны и чуть ли не упиравшихся в стены своими коленями. 
Анна всегда считала, что её сложно чем-то удивить, но на то, что лежало перед ней — это уже нельзя было назвать людьми — вызвало истерический смешок, перешедший в плач. Плакала она долго, лишь успев перед этим плюнуть в то, что осталось от Влада, после чего её вывели из квартиры и сопроводили к выходу из подъезда, попросив дождаться машины.
***
Возили её долго — сначала пытались допросить, потом, когда она ничего никому не сказала — "как же так, девушка, вы же понимаете, что это важно" — отправили на освидетельствование, где пожилой врач с заискивающим лицом говорил с ней как со старухой, уверенной, что по телевизору ей посылают инструкции по захвату действующей власти. Анна боялась подходить к зеркалу или смотреться в погашенный экран телефона, хотя была уверена, что потрёпанная внешность её нисколько не портит — полный презрения взгляд, натренированный годами, вызывал у неподготовленных желание поскорее от неё избавиться. Если при этом ещё и вырез кофты сполз чуть вправо — так даже лучше.
—А вот что вы о нём знаете? Я вижу, как вы бегаете глазами, дорогуша, от меня этого не спрячешь. — Анна обратила взор в кабинет именно на этих словах старика. — Мне вот тут сказали, что вы, цитирую, "подруга". Чья?
—Жены твоей. На днях обсуждали, что ты можешь, и чего не можешь. Я поражена, Как-тебя-там.
Старик расхохотался.
—Отменное у вас чувства юмора, Анна… Секунду, Валерьевна. Отменное. Но, вы знаете, мне то же самое говорит примерно каждый, кто сюда заходит — буквально через одного. И если первым десятерым я ещё доказывал, что жены у меня нет и никогда не было, то сейчас я уже этого не делаю. Оглянитесь, у меня же в кабинете нет укоризненно глядящего портрета, и не воняет женскими платьями. Вы знаете, от скольких проблем это избавляет? Вы были замужем, к примеру?
—Нет.
Ей нужно было делать свою работу, ему — свою. Пусть узнаёт всё, что хочет, и поскорее уже отпустит её.
—И правильно, и пра-виль-но! Зато, я думаю, ухажёров у вас прилично… Из разных кругов, я полагаю, правильно?
—Бывало.
—…Преподаватели, стажёры, бедные заморыши из библиотеки, любители мотоциклов… О, а вы знаете, нас посетил недавно один, который после травмы черепа воображал, что умеет ходить по воздуху, как Иисус…
—Он ходил по воде.
—Да это не важно, милая, — человек в халате присел на кресло и откинулся в нём. — важно то, что он постоянно пытался выйти в окно. Так сказать, погулять. Бился об решётки головой, уверенный, что может и сквозь стены проходить. А главное — послушайте — он всё время звал какую-то Свету. Обещал ей, что добьётся переименования тоннеля, в котором они разбились, в её честь.
—И как.
—У нас получилось его в этом убедить! Представляете, до чего мы доросли? Вы катались на мотоцикле когда-нибудь?
—Бывало. — Анна нажимала на разные кнопки и крутила разные ручки громкости.
—Так о чём я… А, точно, — он выпрямился, и кресло скрипнуло от сместившегося центра тяжести. — Если до таких вещей доводят лихачи, представляете, до чего могут довести менты, если периодически ложиться с ними в койку?
Анна подняла на мужчину глаза. Если не думать о том, как ты среагируешь, ты не среагируешь никак. Лучший способ обмануть других — начать с себя. О чём он вообще? Заигрался, хрыч.
—Это я о вашей подруге. Очевидно, что она не знала ничего, что знаю, к сожалению, я.
Про себя Анна облегчённо выдохнула, и принялась следить глазами за врачом (впрочем, врач ли это?). По его лицу казалось, будто он выступает в театре. Бедняга, наверное и сам себе в этом не отчитывается. Образ — опасная штука. Особенно, когда становится для тебя рабочей формой.
—Так вот. Чтобы ты не думала, что я тут перед тобой валяю дурака, я спрошу ещё раз: что ты о нём знаешь?
Тон изменился, глаза его сузились, запанибратская улыбка с лица исчезла. Даже здесь он умудрялся переигрывать, как будто он сам был дознавателем, а перед ним сидела подозреваемая.
—Какое это имеет значение?
—Для тех, кто тебя сюда привёз — никакого. Я хоть сейчас могу поставить все подписи под тем, что ты здоровее начальства местного отдела — есть за ними грешки, уж кому знать, как не мне — и ты сможешь идти, куда тебе в голову придёт. Но, если ты мне окажешь небольшую услугу, я подпишу ещё одну бумажку, где сказано, что ты, несмотря на своё железное здоровье, находишься в состоянии помешательства — сумеречного расстройства будет достаточно — и свидетелем являться не можешь. От тебя отстанут на чётко установленное время, а когда оно истечёт, они уже сами поймут, что к чему, и что ловить им за задницу уже просто некого. Буду с тобой честен.
—Где-то я это уже слышала.
—…Так что, давай поиграем, так интереснее: я задаю вопрос, я же тебе даю ответ. Не верю, чтобы тебя не интересовало, что произошло, и как.
"Как же ты, тварь, смеешь так глумиться" — вдруг прозвучало у Анны в голове. "Неужели на моём лице настолько выражено пренебрежение ко всему, что случилось?"
—Я не понимаю, к чему ты разводишь здесь эту галимотью, и откуда ты вдруг всё это знаешь.
—А тебе и не нужно этого понимать, — голос старика радостно задрожал, сам он ладонями вцепился в столешницу до того, что кончики его пальцев побелели. — В их стане я как семейный психолог. Если правильные люди предложат мне правильные деньги, весь штат области придётся переукомплектовывать, поверь на слово. Видишь вон ту папочку? — Он достал из стола какую-то кипу бумаг и рассеянным жестом потряс ею в воздухе. — Здесь много такого, за что главредактор любой газеты готов вползать ко мне в кабинет задницей вперёд вместо того, чтобы идти на обед. Только никто о ней не знает, и знать не будет. Хобби у меня такое, милуша.
Выждав две или три секунды — где-то в отделении успела хлопнуть дверь — он задал свой вопрос ещё раз, и радости в нём стало больше:
—Что ты о нём знаешь?
—Что он был женат. Что он работал в отделении, и что он трахал мою подругу.
В другой ситуации — в любой другой, где предоставлялся бы столь занятный обмен эмоциями — Анна бы откликнулась на предложение с куда большим азартом. Даже через недоумение от задаваемых вопросов и пространных диалогов чувствовался пыл, исходящий от старика, да такой, который не снился ей даже в возрасте влюблённой школьницы, и это в любом случае заслуживало интереса. Но сейчас она видела перед собой только Ленину голову — лицо под волосами было, совершенно очевидно, накрыто фольгой, не могло оно быть настолько смятым и изуродованным. Даже от ударов молотком ничего подобного бы не осталось.
—Ещё как был. — Старик взял со стола фотографию, и протянул женщине. Кажется, его звали Александр. — Вот, полюбуйся. Что скажешь?
Анна взяла фотографию и вгляделась в неё. Губы, которые, похоже, никогда не знали нервного прикуса, настолько были ровные, тонкая кожа, особенно истончавшаяся ближе к перетекавшей в туловище шее — даже вены были видны — жёлтая футболка и улыбка, глядя на которую, становилось ясно, что с нею она и спать ложилась, и садилась на унитаз. Про таких говорят, что они выточены из камня и посланы на Землю, дабы скрасить быт живущих, и прочую подобную чушь, которую рисуют мелом под окнами. Такие даже мимо бомжа без ободряющей улыбки не пройдут. Анна всегда думала, что в столь милых личиках не может прятаться столь же милая натура. Из пейзажа — какой-то куст с красными ягодками — такого же цвета были и её волосы, густой косой уходящие куда-то за спину — да пара облаков. Очевидно, фотографировала себя сама.
—Не удивлюсь, если в понедельник и в пятницу её с работы увозят разные люди.
—Вот именно! — Александр расхохотался и чуть не похлопал Анну по плечу; вовремя успел убрать руку. — Так вот, лет 7 назад она из очередного своего турпохода — назовём это так — не вернулась. Не выдерживают люди такой красоты, слепнут, сама понимаешь, и давятся собственной злобой в попытке хоть немного догнать данное кому-то от природы изящество. Восемь пулевых и ни малейшей оставленной части на теле — вырезали всё, от языка до ножек клитора, человек попался знающий. Кого надо, конечно, посадили, кого надо, нагнули, не обошлось без пары мордобоев и минуты молчания по понедельникам весь последующий месяц, но сам Владик с тех пор надёжно и крепко съехал с катушек — ты бы знала, сколько времени он пролежал здесь, ото всех отмазываясь несуществующими командировками. На тот барыш, что он мне отвалил, можно было бы спокойно жить припеваючи весь остаток жизни, благо, мне осталось не так уж много.
Чем дольше он говорил, тем тяжелее ему было. Дыхание становилось напряжённым, пальцы дёргались, вены на шее вздувались. По паузам, которые он делал между рассказами об отрезанных органах, казалось, что ещё немного, и он схватится за сердце. Лишь взгляд оставался пронизывающим, вот только пронизывал он не Анну, а ту картонку, что она держала в руках.
—Ох, ты бы слышала, какими подробностями он меня награждал, и сколькими фантазиями уселял стены моей скромной гостиницы — признаюсь, многим действительно больным на голову такого не приходило даже на пике! Я слышал во множестве вариаций то, как он с ней расправляется за все её выдуманные им же косяки. Ну, это он думал, что выдуманные, на самом-то деле он и предположить не мог, насколько она превзошла его самые смелые ожидания. Я и с ней много раз разговаривал — ещё до того, как она превратилась в огородное пугало. Мог бы рассказать ему всё, что услышал, но тогда бедная девочка умерла бы гораздо раньше. Да и врачебная тайна, будь она неладна!
Анна отвлеклась от своих мыслей полностью, выключила в голове проектор, и уже с неподдельным, но брезгливым и в какой-то степени опасливым интересом наблюдала за стариком. Поправив волосы — чтобы они не дай бог не коснулись даже его стола — она прищурилась, пытаясь углядеть в этой морщинистой морде хоть какую-то иронию или признак того, что он сейчас снова зальётся хохотом и скажет, что всё это время лишь привлекал её внимание. Нет, лицо его было чуть ли не вдохновенным, сам он не затыкался ни на секунду, а ноги его подёргивались так, будто в этот самый момент он…
—Так что, знаешь, что я тебе скажу? Он убивал не твою подругу. Он убивал свою жену. Именно вот так, проломив ей голову, изнасиловав, вставив в живую и кончив в мёртвую, разукрасив, — Он сделал ударение на этом слове. — всё её тело синяками… Готов поспорить, приведи мы его сейчас сюда, он и не поймёт, что, собственно, не так, и почему передо мной сейчас сидишь именно ты. Слушай, а волосы, что с волосами?
—Лицо было ими полнотью укрыто, — проговорила Анна, стараясь даже не дышать. — Они были слипшимися и спутанными.
—Вот, именно так он и говорил! — старик вдруг замер, ноги его ещё несколько раз почти незаметно дёрнулись, а сам он сильнее прежнего вцепился руками в стол. На секунду он прикрыл глаза и стиснул зубы — кривые пеньки, некоторые из которых отсутствовали. Из такого положения он потянулся за ручкой и что-то написал, почти не глядя, на бумаге, которую держал перед собой и которую уже и правда давно запомнил. — На, отнеси это тому, кто тебя ждёт. Можешь идти. Больше ты мне не нужна. Выслушала, и молодец.
Последние слова он проговорил медленно и без прежнего азарта в глазах и голосе. Анна поняла, что старик кончил, и только эта мысль отрезвила её по-настоящему. Она вскочила, взяла со стола бумаги — ублюдок всё-таки знал, что именно ей нужно — и вышла, не закрывая дверь. Уже сворачивая в коридор она слышала, как от рулона отматывается комок, и как расстёгиваются штаны. Наверняка вытирая свои дряблые яйца, подумала она, спускаясь по лестнице.
***
То, о чём они говорили, преследовало Анну ещё долгое время после того, как она добралась до своего дома, закрылась изнутри и повалилась на двуспалку, которую никогда не занимала в одиночку. Всю фантасмагорию она отсеяла, оставив только самое главное — слова, сказанные дедком ещё во вменяемом состоянии. В конце концов, любой человек способен мыслить адекватно до той поры, пока у него не встанет или не взмокнет. Этот исключением не был, и действительно оказал ей услугу, много чего рассказав — максимум, в чём его можно было упрекнуть, так это в утаивании намерений. Можно было даже не гадать, для чего ему нужна была Анна — увиденное и без того всё ясно обозначало.
Всё-таки, судьба ей иметь дело сплошь с извращенцами. Всем надо, чтобы на них смотрели. В одиночку, небось, себя лапать уже наскучило, потребовался свидетель. Даже сиди на месте Анны его коллега-невролог из соседнего кабинета — никакой разницы. Но — "Врачебная тайна, будь она неладна".
Теперь хотя бы не оставалось вопроса "Зачем?". Ей — как единственной живой из всей плеяды — от этого становилось легче, это следовало признать — меньше неразгаданных вопросов. Как бы ей ни было неловко сознаваться в этом себе, но смерть подруги — вообще, крайне забавное слово — ничуть не менее обыденная ситуация, чем, скажем, смерть её собственная — вполне вероятная в скором будущем, почему бы и нет? — и чем меньше в этой ситуации вопросов, тем легче будет смириться с ней.
Если бы она умерла, ей бы меньше всего хотелось, чтобы над ней кто-то плакал. Хуже мёртвого человека нет ничего, и даже человеком это уже не является. В этом она смогла убедиться несколькими часами ранее.
В конце концов, она её предупреждала.
Как могла,  как умела, и как считала нужным. Не стоит объяснять человеку мотивы того, о чём говоришь — это выходит боком, а лучший совет всегда окутан тайной.
Анна глядела в потолок — где-то в соседней комнате громко, слишком громко щёлкала секундная стрелка — подняла вверх руку, глядя на нарисованных дошадей через растопыренные пальцы, и принялась загибать их один за другим.
Она пыталась отлечь её собой. Раз. Пыталась сводить куда-нибудь, чтобы отвлечь другими. Два. Пыталась напоить и убедить, что снова в ту же степь лезть бессмысленно. Три. Алкоголь и секс — лучшие друзья, правда? Пыталась отвадить, прямо указав на то, что она — с её-то хрупким самолюбием это не могло не сказаться — всего лишь чья-то любовница, и не та, что своим появлением разрушает семьи, а та, которой обстоятельства вечно затыкают рот. Четыре.
Удивительно, сколько их самых разных может быть.
Оставшийся палец она показала люстре. Всех её способностей не хватило даже на одну руку, но чего теперь из-за этого расстраиваться?
Анна перевернулась на другой бок. Она чувствовала себя усталой. Что бы ни случилось, а отдыхать надо.
Что она ещё могла сделать? В конечном счёте, хоть для подруги, хоть для самой себя — она бы не смогла большего, чем сказать правду. И не ей решать, что с этой правдой делать, ведь так?
Конечно.
Анна попыталась ощутить в пространстве собственное тело — от кончиков пальцев до кончиков растрёпанных волос (таких же, как у Ленки, подумала она). Это было действенным способом ощутить себя настоящей, поверить, что всё происходящее — не сон и не фантазия. В подтверждение она произвольно вызвала несколько кадров из минувшего дня. Вспомнила лицо таксиста — только сейчас начало казаться, что он был вмазанным, иначе чего бы он падал, когда садился — имя полицейского, который вёз её в психушку, цвет неба над их машиной, даже собственный адрес — всё это было настоящим.
Лишь смутное сожаление о том, что она живёт не так, как живут другие, и думает не так, как думают другие, мешало уснуть окончательно. Забыть об этом не составит труда, но такие проблески обходятся очень дорого, если их не унесёт с собой волна, в которую погружаешься ночью, и из которой вынириваешь поутру.
Всё-таки, за столько лет, она стала её подругой. Так поему же её смерть не насобирала у неё внутри ни одной слезы, кроме тех, что были как реакция на мерзкую картинку? Считала бы Ленка её подругой после этого?
Дешёвая и пошлая мысль. Какая кому, в конечном счёте, теперь разница. 
Подруга.
Анна вновь задумалась над этим словом, пока взбивала подушку и вертела её в руках — та была неудобной.