Шизофрения. Глава 13

               

 
     Работа продвигалась неторопливо. Виталий Николаевич во всем любил пунктуальность. Движения его были до абсурда размеренны и монотонны. Скальпель, пинцет, ножницы, изредка струя холодной воды убирала все лишнее. Если бы и в жизни он мог отсечь все то, что отрывало его от любимой работы: домашние заботы, жену, детей. Это все не для него, с его работой, вообще, семья не была нужна. Какой смысл возвращаться в суматоху, когда те, кто находились рядом с тобой, никогда не перечили ему, не перебивали, не заставляли ехать на дачу. «Ты – робот», - заявила ему жена. Ну и пусть, каждый человек для чего-то живет на этой земле. Виталий Николаевич неслучайно выбрал себе специальность патологоанатома. В книгах он читал: «Человек – порождение бога, создан по его подобию». Библия замахнулась на большее, она обещала людям бессмертие, рай на небесах. Неизвестно, как там, на небесах, а на его столе люди представляли из себя кучу внутренностей, в окружении разлагающейся плоти, которую он идентифицировал.
В отчете по результатам вскрытия он записал: «…больной Г-в, 52 года, патологические изменения в печени, увеличена верхняя граница, вздутие в области подвздошной кишки неясной этиологии. Слизистые гиперемированы, отечны. Смерть наступила вследствие обширного инсульта».
Вот так, результатов вскрытия ждал заведующий отделением, доктор Андрей Александрович Рыбаков. Он выступал в роли лица заинтересованного в вынесении оправдательного заключения.
-  Как вы считаете, - в спину Виталия Николаевича дышал заведующий кафедрой судебной медэкспертизы доцент Федыщенко, - Могла ли смерть больного быть результатом врачебной ошибки?
Виталий Николаевич не любил этих вопросов «ребром», они требовали точно таких же прямолинейных ответов. В конце концов, он патологоанатом, а не судья.
-  Я не могу так категорично заявлять, инсульт всегда непредсказуем, не мне вам это говорить. Кроме того, серьезные нарушения в работе органов пищеварительного тракта позволяют предположить, что кровоизлияние было спровоцировано застойными явлениями. К сожалению, не могу добавить ничего нового.
-  Я сделаю это за вас, но только после того, как получу полное ваше заключение, - Федыщенко намеренно не смотрел в сторону Рыбакова. Оставлять его наедине с заинтересованной стороной заведующий кафедрой не желал, как не хотел еще раз встречаться с супругой покойного.
-  Позвольте, уважаемый Семен Данилович, врачебная этика уравнивает всех нас, мы в равной степени несем ответственность за жизнь и здоровье людей. Хотелось бы сказать несколько слов в защиту врача Загороднюка.
- Андрей Александрович, здесь не зал суда, а вы -  не адвокат, поэтому, не сочтите за грубость, оставьте ваши старания на  потом. Загороднюка пока никто из нас не обвиняет.
Федыщенко сделал акцент на обстоятельстве времени. Рыбаков насторожился. Надо будет навести справки о нем. Ранее Андрей Александрович даже не знал о его существовании, а вот Виталия Николаевича Орлова, однофамильца больного  Орлова, периодически проходящего у них в отделении плановое лечение, Рыбаков знал хорошо. По крайней мере, ему хотелось верить в то, что этот преданный своему делу человек, еще не разучился сомневаться, и не станет топить коллегу.
-  Андрей Александрович, я хотел бы побеседовать с вами. Скажем, завтра. Вы свободны? – Федыщенко буравил взглядом Рыбакова.
-  Вполне, Семен Данилович.
- Тогда жду вас у себя после трех, - в препараторской гулко прозвучали его шаги.
Он все-таки ушел, оставив Рыбакова наедине с сомнениями. Орлов исчез перед ним, но далеко он уйти не мог. Рабочий день еще не кончился, к тому же Орлов не из таких, кто только и смотрит на часы, в надежде  уйти с работы пораньше.   
Где-то там, Рыбаков взглянул вперед, за стеллажами, находился рабочий кабинет Орлова.  Ничего страшного не произойдет, если по старой дружбе, Рыбаков к нему обратиться. Про дружбу, это он, конечно, так, невзначай вспомнил, но знакомыми они были хорошими.
На каталках лежало еще два трупа, прикрытых простынями, с бирочками на ногах. Грязная работенка, подумал Рыбаков, зато спокойнее, не то, что у него. Зря считается, что, работая в морге, человек постепенно начинает смотреть на окружающих, как на потенциальных своих клиентов. От смерти, конечно, никто не застрахован, но и торопиться туда никто не собирается.
У двери кабинета Рыбаков остановился и негромко постучал. Ответа не последовало. Рыбаков повторил свои маневры. Странно, куда мог деться Орлов?
-  Виталий Николаевич, простите, вы меня слышите? Это – доктор Рыбаков.
Ему показалось, что в замке повернули ключ, а затем, быстро его вынули. Дверь была заперта изнутри. Скверно, Виталий Николаевич вздумал играть с ним в прятки. Хотя за дверью не раздавалось ни звука, Рыбаков был почти уверен, что Орлов находится там. Неужели, он вступил в сговор с Федыщенко? С этим «железным лбом» не так просто договориться. Делать нечего, придется возвращаться ни с чем. Настроение было ни к черту, впрочем, как и погода. Нынешняя зима отличается капризами, то дождь польет, смывая накопившуюся за осень грязь, то ударит морозец, покрывая огромные лужи ненадежной коркой льда. В их ненадежности Андрей Александрович только что убедился, промочив ноги. В наступивших сумерках он припарковал старенький москвич не на своем привычном месте, его было занято девяткой. Неплохая машина, но уступает его вольво в маневренности, скорости, в дизайне, пожалуй, во всем уступает, жаль, что похвастаться недавно купленным автомобилем Рыбаков на работе не мог. Вокруг слишком много любопытных и завистливых людей, которые тяжело переживают чужие успехи. Чья же эта девятка? Ранее он ее здесь никогда не видел. Может, это уже пациенты стали разъезжать на личных авто?
Тот парень, Орлов Сергей, кажется, говорил как-то, что имеет права. Да, и денежки у него, наверняка, водятся. Последний раз за справочку немало отстегнул, правда, не ему, а лечащему врачу, но Загороднюк нежадный, с начальником всегда поделиться. Рыбаков улыбнулся, вспоминая растерянную физиономию своего коллеги и подчиненного после услышанного обвинения. Пусть немного испугается, страх в их работе лишь на пользу, иногда не мешало бы позабыть о собственной безнаказанности.
В отделении закончилась смена, врачи ушли по домам, остались лишь дежурные, тем лучше, ему не будет никто мешать. Однако, сегодня оживление, с чего бы это? У дверей своего кабинета он столкнулся с Иосифом Давыдовичем.
-  Андрей Александрович, вас ждет доцент Федыщенко.
Поблагодарив коллегу, не испытывая радости, Рыбаков вошел к себе в кабинет.
Что надо этой ищейке в его колонии? Кто позволил ему шастать по палатам, после вечернего обхода? Может, пойти и спросить его в открытую? Но вместо этого, Рыбаков пробежался по полкам шкафа с документами. Рядом в сейфе хранились истории болезни.
Ключ только успел повернуться в замке, как раздался стук в дверь.
-  Андрей Александрович, вы заняты?
Рыбаков широко распахнул дверь, натолкнувшись взглядом на непроницаемую физиономию Федыщенко.
-  Прошу, Семен Данилович.
Приглашенный присел на предложенный тут же стул. Рыбаков сел, напротив, за свой рабочий стол. Он терпеливо ждал, что скажет ему гость, так нежданно нарушивший его планы. Прошло секунд тридцать, в течение которых оба делали вид, что встреча их случайна, как малозначителен повод, побудивший их столкнуться друг с другом вновь. Однако Рыбаков заметил, что гость не только внимательно изучает его самого, но и не прочь ознакомиться с содержимым его шкафа.
-  Обстоятельства побудили меня нанести вам визит, так сказать, незапланированный заранее. Вероятно, вы очень многого не знаете, Андрей Александрович.
Это ты, не в курсе моих дел, хотя очень хотел бы узнать, откуда у заведующего отделением новый японский сейф. Ну, что, же, сейчас ты роешь под меня, а завтра то же самое будет с тобой.
-  Интересно узнать, что это за обстоятельства, Семен Данилович?
-  Оказывается, в текущем квартале печальную участь вместе с больным Г-вым разделили еще трое. Не кажется ли вам, что многовато получается?
-  У меня ничего не получается, любезный Семен Данилович. Те трое, о которых вы говорите, скончались, будучи дома. Вскрытие им, наверняка, проводилось, но не по инициативе судмедэксперта. Причины смерти, скорее всего, бытовые.
-  Я считаю по-другому. В мои полномочия не входит проверка компетентности ваших сотрудников, - Рыбаков при этих словах Федыщенко позволил себе улыбнуться, но добиваться проверки работы вашего отделения я буду.
-  Это ваше право. Но мотивы, побудившие вас прийти к неутешительным выводам, пожалуй, останутся на вашей совести. Дорогой, Семен Данилович, поверьте мне, нам с вами нечего делить. Мы стоим на одном берегу. Скажите
откровенно, за что вы испытываете ко мне неприязнь?
-  Андрей Александрович, я прошелся по вашему отделению. Внешне все выглядит путем, в палатах порядок, но почему при вашей заботе о благополучии сотрудников, вы испытываете в них недостаток? – Федыщенко опять задержал свой взгляд на японском сейфе.
- В отделении имеются свободные ставки медсестры и санитарки, но трудностей в лечении больных это не создает.
Федыщенко залез во внутренний карман пиджака, рука его что-то выудила оттуда, но показать найденное Рыбакову не торопилась. Последний не сводил настороженного взгляда с руки гостя. Почувствовав на себе ответный взгляд, в котором читалось удивление, смешанное со злорадством, Рыбаков опустил глаза.
Он что-то задумал, неспроста Федыщенко испытывает его терпение. Завтра непременно стоит узнать, кто подослал его в отделении. Супруга покойного заинтересована в  установление причин смерти ее мужа, но можно будет попытаться разбудить в ней другой интерес.
-  Хотите коньяку, Семен Данилович? У меня есть настоящий французский, презент от благодарных родственников пациентов.
-  Я за рулем. Но, пожалуй, не откажусь, - Семену Даниловичу во, чтобы-то ни стало, хотелось взглянуть на содержимое японского сейфа. Скорее всего, именно там Рыбаков хранил коньяк. 
Тот повернулся спиной к Федыщенко, тем самым, лишая его возможности что-либо рассмотреть и повернул ключ в замке. Вместе с коньяков на столе появились икра и печень трески, неизвестно откуда выуженные хозяином кабинета.
-  Надеюсь, вы не посчитаете, Семен Данилович, что я вас спаиваю, рабочий день ваш и мой давно закончился, - некое подобие улыбки заиграло на лице Рыбакова.
Федыщенко в ответ улыбнулся. – Нет, Андрей Александрович. Обычное гостеприимство, мне, как и вам, оно близко.
Почему этот паук не торопится ознакомить его со своей находкой, то, что Федыщенко все еще держит в руке, не давало Рыбакову покоя. – Извините, вынужден ненадолго покинуть вас.
Когда Рыбаков вышел, ничего не подозревающий Федыщенко перелил содержимое своей рюмки в бутылку с коньяком. Пожалуй, ничего стоящего он здесь сегодня больше не увидит. Можно уезжать. Вероятно, Рыбаков чем-то связан с подозреваемым, иначе так не выгораживал его. На узком лице доцента Федыщенко появилось выражение глубокой задумчивости. Стоило ли начинать эту бессмысленную борьбу за установление истины. Никогда раньше не слышал он о том, чтобы врача признали виновным. «Мы с вами на одном берегу», Рыбаков отдавал себе отчет, что у судмедэксперта небольшой выбор. Получается, что все будет зависеть от заключения, которое даст Орлов. Не с той стороны Рыбаков копает, ему надо было бы встретиться по душам с супругой покойного Г-ва. Впрочем, все это дело яйца выеденного не стоит. Скончался бывший алкоголик, велика беда. Прокуратуре не все равно ли, кому предъявлять обвинение, получается, что все выиграют от того, что дело о врачебной ошибке прикроют. Придя к подобному выводу, Федыщенко выкинул из головы Рыбакова и его японский сейф.
Когда заведующий отделением вернулся в кабинет, Федыщенко успел завести свою девятку. Так неожиданно окончившийся визит, был в прошлом, и, вряд ли, в ближайшее время Рыбаков будет вспоминать о нем. А вот о пропаже несколько упаковок морфина гидрохлорида ему призадуматься стоит. Как могло получиться, что окончания четвертого квартала запасы наркотика подошли к концу? Вероятно, об этом должно быть осведомлена старшая медсестра. И еще так некстати побег Боровиковой, которая находилась на освидетельствовании. Виноватыми оказались не дежурный врач и медсестры, а он, Рыбаков. Остается лишь надеяться, что Федыщенко ничего об этом досадном происшествии неизвестно. Опрокинув в себя рюмку коньяка, Рыбаков размышлял о превратностях судьбы. Последнее время она слишком к нему несправедлива.
На его докторской поставлен крест, тема, которую он так долго разрабатывал, признана исчерпавшей себя. Человеческий мозг – это, может быть, самая сложная из живых структур во Вселенной. Разве может перестать быть актуальным поиски ответа на вопрос: почему и как люди делают то, что они делают? Многие расстройства мышления отличаются крайним разнообразием форм, их проявления не имеют распознаваемой общей основы. «Ваше определение болезни и расстройства мышления весьма расплывчаты, научный труд должен быть результатом многолетней кропотливой работы, должен привносить в академическую науку нечто совершенно новое». Что новое можно почерпнуть, почти ежедневно сталкиваясь с алкоголиками, лицами, страдающими эпилепсией, шизофренией, психозами и еще черт знает какой мерзостью? Рыбаков давно понял, что его работа с пациентами лишена всякого смысла. В массе своей вполне безобидные, они никогда не оценят его усилий, потому, что, вряд ли, способны адекватно воспринимать окружающую действительность. Но имеются среди них и такие, поведение которых представляет опасность.  Неврозы, навязчивые состояния, помрачения сознания, психопатии проявляются в более или менее повторяющихся формах, для них характерны определенные симптомы или жалобы, отмечаемые больными или членами их семьи. Говоря на языке практики, болезнь – тогда болезнь, когда достаточное число врачей приходят к согласию, что данный комплекс симптомов и признаков составляет воспроизводимое целое независимо от того, известны ли причины болезни.
Все болезни являются расстройствами, но не все расстройства болезнями. «От вывески суть не  меняется», по мнению Рыбакова, ответ недостойный рецензента, имя которого так и осталось тайной для претендента на докторскую степень. Что ж, на науке Рыбаков поставил крест, но не на собственном благополучии. Надо уметь пользоваться тем, что имеешь, так считал его младший брат. Глядя на него, Андрей Александрович, испытывал чувство негодования, которое с годами перешло в тихую неприязнь. Рассудительный брат оказался в тюрьме, осужденный за мошенничество. Рыбаков ничем не помог любителю проворачивать махинации. В его силах было настоять на психиатрическом освидетельствовании и признании брата невменяемым. Но тогда с работой в отделении можно было распроститься. Похоже, что сейчас за аналогичные нарушения можно проститься с Загороднюком. Наверняка, удачный побег Боровиковой, находящейся под следствием, его ума дело. Деньги любят все, но большинство при этом ведут себя, как вполне законопослушные граждане. Пробегая глазами по списку сотрудников отделения, Рыбаков неизменно натыкался на фамилию Загороднюком пришел работать в отделение на три года позже самого Андрея Александровича, и застал то время, когда Рыбаков был обычным врачом. Никогда не получал нареканий, не отличался ни излишним рвением, но работу свою выполнял в полном объеме. Пациенты его уходили и возвращались вновь. Несколько раз жаловалась на него старшая медсестра, замечающая, что Андрей Александрович превышает свои полномочия, заставляя медсестер заполнять истории болезней. Выборочный интерес Загороднюк проявлял и к самим пациентам. Старожилы, те из которых приходили снова, неспроста шли именно к «своему» доктору. Заведующий отделением ничего не имел против получения лечащими врачами определенной мзды с больных, это только на словах у нас медицина бесплатная, все хорошее имеет цену. Но должны существовать определенные границы, переходить которые никому не позволялось. Торговля «липовыми» справками, позволяющими избежать военного призыва, получить водительские права, допуск к работе была поставлена благодаря Загороднюку на широкие рельсы. И дело не в том, что со временем он все чаще стал пренебрегать вниманием к своей деятельности коллег по работе. Поведением доктора заинтересовался главный врач больницы. Как-то в разговоре с ним Загороднюк с полной серьезностью рассуждал о создании в отделении пошивочного цеха и столярной мастерской, с целью использования трудового потенциала пребывающих на излечении. По просьбе главного врача на следующий день Рыбаков сам имел беседу с Загороднюком. И вот, что он услышал.
-  Понимаете, Андрей Александрович несколько десятков лоботрясов сидят на полном иждивении. Исключая лиц пожилого возраста мы могли бы привлечь к рабате в мастерских большинство трудоспособного населения. Научить шить на швейной машинке можно даже пациентов, склонных к аутизму, для людей с депрессией – это весьма полезное занятие. В столярной мастерской можно было бы изготовлять мебель, самую обыкновенную – столы, стулья,  для этого много ума не надо. Труд сделал из животного человека, так может быть, стоит задуматься над восстановительной трудотерапией?
Загороднюк не только сам задумался, он побудил это сделать и других. Иосиф Давыдович был весьма категоричен, - Андрей Александрович со всем рвением пропагандирует идею о превращении отделения в трудовую колонию. Его аргументы необоснованны, а сама идея преступна по своей сути. Это насилие над человеческой личностью, заставлять работать больных людей.
Наталья Станиславовна пошла еще дальше, добавив, что «Андрей Александрович скоро ничем не будет отличаться от своих подопечных, а его идея приобретает статус навязчивой».
Выслушивая коллег, Рыбаков лишь усмехался про себя. Занять пациентов чем-то полезным, самому ни раз приходило ему в голову, но своими соображениями он ни с кем не делился. Сейчас в условиях рыночной экономики открылось широкое поле деятельности. Распространена надомная работа, не требующая особых навыков и квалификации, не представляющая угрозы здоровью. Привлечь к ней скучающих больных было бы неплохо.
Но, черт возьми, кому он мог насолить? Неприятности Загороднюка  - это его собственные, Рыбакова неудачи. Весь обратный путь домой Андрей Александрович не переставал размышлять над этим вопросом.