Щизофрения. Глава 14

               


- Расскажите мне, что вы помните о своем детстве?
- Я ходил в школу. Я хотел быть, как все. Нравилась математика и физика. Когда решаешь биквадратное уравнение, цифры аккуратно выстраиваются в ряд, получается истина, которую никто не оспаривает. А Раскольников мучился: «тварь ли  я дрожащая или право имею?» Как вы считаете, доктор, имеет ли он право?
-  Что вы не любите?
-  Я не люблю родителей. Они бросили меня, как использованный окурок в урну. Я был на дне, там темно и страшно. Я боюсь темноты, доктор. Кто-то крепко держит, а потом начинает сжимать кольцо. Темнеет в глазах, окружающая темнота сливается, образуя бесконечность Вселенной.
-  Вспомните что-нибудь хорошее из детства, любимые игрушки, друзей, с которыми играли.
-  У меня было много друзей. Мы любили играть в войну. Я всегда был разведчиком, а Катя – радисткой, все, как в фильме о Штирлице. Командир дал задание: выяснить какими путями враг будет наступать? Я и Катька пошли в разведку. Нас окружили и взяли в плен. Мы ничего не сказали, поэтому нас решили расстрелять. Вас когда-нибудь хотели убить?
-  Нет, я, вообще, не любил играть в войну.
-  Это страшно, доктор, очень страшно. Нас поставили лицом к стене и завязали глаза. Бежать было некуда. Раздалась пулеметная очередь. Катя упала. Я ничего не почувствовал и продолжал стоять. В меня стреляли вновь, но я не хотел умирать.  И тогда меня все-таки убили. Мне опали  голову, по щеке поползла тонкая струйка крови. Земля стала уходить у меня из-под ног… Я упал. Дальше ничего не помню.
Андрей Александрович вновь и вновь возвращался к записям в истории болезни Орлова С.Ю. Этот парень резко отличался от остальных его подопечных. Пожалуй, он менее всего был похож на человека, с отклонениями. Суждения его порой несли в себе некий смысл, поначалу понятный лишь ему самому. Но чем больше присматривался к нему Рыбаков, тем яснее осознавал трагедию этого человека. Впервые он попал в отделение три года назад по направлению районного невропатолога. С тех пор возвращался регулярно весной и осенью по собственной инициативе. Это редкое явление, когда больной правильно оценивает тяжесть своего заболевания. Орлов признал себя больным, значит, он на пути к исцелению. Он говорил ему, что слышит голоса, совершает руками бессмысленные движения. Но у большинства людей, наверняка, обнаружатся в характере такие особенности, которые мы, наблюдая их у других людей, отнесем к чудачествам или странностям: капризы, агрессивность, подозрительность, привычка хихикать невпопад, нервные тики. Все эти причуды являются, в некотором смысле, примерами усвоенных форм поведения.
Интересно докопаться до причины, которая спровоцировала неисправную работу мозга. У Орлова все складывалось, как у большинства, страдающих шизофренией. Болезнь дала о себе знать после двадцати лет, к тому времени он успел отслужить в армии и получить образование. Андрей Александрович ничего не обещал ему, прогнозировать лечение столь тяжкого недуга невозможно.  К счастью, у Орлова, согласно его, Рыбакова наблюдениям, была шизофрения первого типа. Почему детские психологи не разглядели определенные отклонения в формировании личности ребенка. Конечно, игры в войну, нравятся многим мальчишкам, но редко кто из них воспринимает игру всерьез. В военкомате понятно, рады забрать кого угодно, лишь бы мог держать ружье, да ногу тянуть. А что у Орлова еще в армии проявлялись склонности к совершению насилия над сослуживцами, об этом Рыбаков тоже узнал от него самого. Орлов даже с какой-то чудовищной гордостью рассказывал, об убийстве старухи, которая имела неосторожность собирать грибы неподалеку от расположения воинской части, в которой проходил службу Орлов. Видимо, в части этой не было никакого порядка, Орлов смог покинуть территорию без особых затруднений, и лишь быстрое обнаружение трупа удержало Орлова от нового преступления.
-  Я убил ее не сразу же. До этого мы беседовали. Старушка рассказала мне о том, что ее внук тоже служит, после он вернется и женится, а на свадьбу она приготовила ему подарок…Я слушал ее, и постепенно во мне просыпалась ненависть к этому незнакомому внуку, о котором заботятся, к старушке, с ее глупой болтовней, к грибам, которые встречались на каждом шагу. Вот сейчас бабка вернется домой, а я буду вспоминать, что где-то служит такой же, как я, но в отличие от меня, его ждет подарок. Спрашивается, почему?
-  Вы не собирались убивать сразу же?
-  Нет, я, вообще, боюсь смерти.
-  Своей или чужой?
-  Пожалуй, любой. Если бы не мой повелитель, я бы ни на что не решился.
-  Он приказал вам убить старушку?
-  Нет, тогда это произошло само собой. Платок с ее головы зацепился за ветки, в которых запутались его концы. Я потянул за них и задушил ее.
-  Вам было ее жаль?
-  Нет. Она умерла от удушья, я здесь ни при чем.
-  Скажите, испытываете ли вы нечто подобное на сочувствие в настоящее время?
-  Мне жаль бездомных детей и животных.
-  Почему именно их?
-  Дети еще не умеют лгать, они постепенно  перенимают это у взрослых, а животные не прикидываются умными. Они естественны.
-  Что вы можете сказать о себе самом?
-  Я очень чувствительный человек…и я выбираю …выбирая много… Я выбираю очень чувствительные вещи. Малейший налет агрессии на лице человека выводит меня из себя. Я боюсь, что меня убьют… как убили Распутина.
Начитанность и образованность сочеталась в Орлове с ограниченностью в мышлении. Иногда немыслимые ассоциации вызывали приступ аутизма, когда он ни с кем не желал общаться. Вид неожиданно встреченного автомобиля напоминал ему лицо толкнувшей его в автобусе женщины. Он ответил ей тем же, она бросила ему в лицо: «идиот», он не мог стерпеть и выследил ее до самого дома. Ее участь была решена. Он караулил подходящий момент, причем в этом случае никакие голоса не раздавались в его голове. Это было обыкновенное чувство мщения. По словам Орлова, он тщательно все спланировал, что позволило ему снова оказаться безнаказанным. Убитая не была государственным деятелем или звездой эстрады, поэтому к раскрытию преступления отнеслись «как всегда».
Вина жертвы была в том, что она покрутила пальцем у виска и произнесла нелицеприятное слово. Он аккуратно вырезал ей язык, теперь никто не услышит того, что она говорит. Сергей преподал урок: никто и никогда не может безнаказанно его обижать. Широко раскрытые, полные ужаса глаза, так и остались устремленными в темнеющую синь.
Все преступления объединяло одно обстоятельство – убитыми все, как одна были женщины. О своем детстве и поре юности он не любил вспоминать, самые памятные его воспоминания приходились на время проявления клинических симптомов болезни, которая превратила его жизнь в рискованное приключение.
Сергей любил женщин и одновременно их ненавидел. Степень его ненависти определялась той долей независимости, на которую претендовала женщина. Единственная женщина, имеющая на него права – это мать. Но она осталась в той детской его жизни. Дальше ее не пускал отец. «Ты разбалуешь мальчишку. Потом, когда жизнь ткнет его мордой в грязь, он не с добром вспомнит тебя. Твое – кастрюльки да плита, а его не тронь», - так твердил его отец. Сергей часто злился на отца, но с годами эта злость перешла в чувство уважения. Его отец – настоящий хозяин и не только над семейным бюджетом, но и над ним с матерью. Слова отца о том, «что прежде всего – порядок», Сергей запомнил на всю жизнь. Порядок – это то, что связывало между собой столь непохожих друг на друга людей: робкую до застенчивости мать, деспотичного отца и своенравного сына. Порядок, возведенный в рамки закона, стал стилем жизни Сергея, пока…пока им не завладела болезнь.
Изучив медицинские справочники, он стал разбираться в своем заболевании и не хуже психиатра. Они подолгу беседовали с его лечащим врачом, которому временами казалось, что его оппонент – специалист в области душевных болезней. Но чего не могли предугадать ни пациент, ни его лечащий врач, когда болезнь вновь даст о себе знать. Сезонность в ее проявлении была нерегулярной. Зато нарушения сна весной и осенью стали повторяться с завидным постоянством.
От длительного чтения устали глаза, он закрыл их, в хаосе точек и черточек стал вырисовываться знакомый образ. Лицо слегка вытянутое, средней величины лоб, опущенные уголки рта, тяжелые брови и взгляд, с помощью которого Сергей всегда что-либо пытался изобразить на своем лице. К истории болезни были приложены несколько фотографий.  На одной из них  восьмилетний мальчуган держал за руку мужчину. Ребенок не улыбался, его взгляд был устремлен на отца. Да, в этом весь Орлов, он всегда брал с кого-нибудь пример. Голоса появились позже, поначалу было подражание. Последние фотографии Орлова были сделаны в детском доме. Молодой симпатичный парень в окружении подростков. И опять то же самое, глаза воспитанников были устремлены на Орлова. Он же с напряжением смотрел в объектив. Он не желал фотографироваться, к такому выводу пришел лечащий врач, он сделал это намеренно, чтобы видели, что он ничем не отличается от остальных людей. Но весь вид последнего кричал об обратном. Болезнь, разрушающая его личность, была написана на лице, она была в его глазах. Когда-то, не будучи выявленный первый тип шизофрении перешел во второй.
Почему Андрей Александрович стал часто вспоминать о своем пациенте? Он доставлял ему не больше беспокойства, чем остальные, и даже не потому, что за возможность продолжать жить среди нормальных людей Орлов платил. Рыбаков удивлялся сам себе, он искренне привязался к умному шизофренику. В отличие от большинства врачей, Андрей Александрович видел в нем личность, которой трудно приказать вынести горшки или поставить в угол. А вот отец его, тот, что на фотографии выглядел подобно окаменевшему монстру, наоборот вызывал у Андрея Александровича отвращение. Он пытался найти Орлову оправдание, всякий раз раскаивающегося в совершенном преступлении.
В это нелегко поверить, но Орлов, освободившись от эмоций, чувствовал себя опустошенным, и начинал жалеть свои жертвы. После рассказа об убийстве женщины, оскорбившей его публично, на глазах у Орлова выступили слезы.
Рыбаков тогда подумал, если тот  играет, то его лицедейству может позавидовать даже народный артист.
-  Я хотел убить ее, это правда, но не желал сделать ей больно. Задушить ее не удалось, тогда пришлось использовать нож.
В объяснениях его было столько много рассудительности, что поверить в непреднамеренности совершенного им, было трудно. В описаниях жертв, в выбранных способах  убийства, во все исключалась случайность. Со временем, Андрей Александрович стал подозревать, что рассказы об услышанных свыше приказах – выдумка. Почему-то голоса молчали и не требовали от Орлова убивать, когда это было опасно ему самому, например, когда рядом было слишком много свидетелей или жертва была способна оказать яростное сопротивление.
- Скажите, за что вы любите математику?
- Не знаю…мне просто нравиться складывать колонки цифр, приводить к единому знаменателю.
-  Между математикой и физикой имеется что-либо общее?
- О то и другое изучают в школе.
-  А между столом и стулом есть что-либо связывающее их?
-  Я сижу на стуле…доктор, у меня болит голова.
-  Как часто вы испытываете боль?
-  Я хочу домой. Когда вы меня отпустите?
-  Вас никто не удерживает. Вы можете уйти в любой момент.
-  Меня удерживает голос. Он говорит мне…
-  Что говорит вам голос?
-  Вы хотите меня убить?
-  Нет, только вылечить. Если я скажу вам, что вы совершенно здоровы, что вы на это ответите?
-  Скоро у детей экзамены. Я хотел бы стать таким же, как они...Зачем вы меня спрашиваете?
Он спрашивал его вновь и вновь, потому, что ни в чем не был уверен. Кто он, Сергей Орлов? Больной или желающий заставить поверить в свою болезнь окружающих? Рыбакову становилось не по себе, он не был уверен, в диагнозе. Он, не первый год  знающий пациента, проводящий одно тестирование за другим, настоявший на компьютерной томограмме, он не знал, кто из них лжет: он ли, выдающий справки: «практически здоров» или Орлов, с увеличенными желудочками мозга? Беспристрастный справочник практического врача утверждал: «увеличенные желудочки свидетельствуют о разрушении коры больших полушарий», этот же справочник утверждал, что у больных шизофренией первого типа не обнаруживается мозговых аномалий, тогда, как при симптомах типа второго часто отмечается уменьшение размеров мозга, при одновременном расширении мозговых желудочков.
Черт с ним, с этим Орловым, ему и без него забот хватает, а вся его, Рыбакова искренняя привязанность напрямую зависит от финансовых возможностей пациента. В двери повернулся ключ, и кабинет дежурного врача стал недоступен для окружающих. В аптечке было все, кроме нужного Андрею Александровичу. Транквилизаторы и наркотические препараты хранились в аптечке, доступ к ним имели лишь дежурный врач и старшая медсестра, а поскольку дежурные врачи сменялись, то отчет за использование «особых препаратов» заведующему отделением давали каждый из лечащих врачей по очереди. Так было единожды заведено. Но последние три месяца данные в отчетах не соответствовали действительности, иными словами из аптечки стал исчезать морфина гидрохлорид. Обычно несколько ампул списывали за истекшим сроком годности, но несколько пачек…на это списание заведующий отделением не пойдет. Рыбаков достаточно предусмотрителен, он требовал разделять с ним ответственность за использование психотропных средств врачей своего отделения. На счету Загороднюка в этом месяце целая пачка. Но в его смены препарат продолжал исчезать снова. Значит, среди младшего медицинского персонала завелись воришки, вот этих несунов и решил выследить Андрей Александрович.
Сегодня он дежурил с Варькой Спицыной и новенькой Шеповаловой. Бессонная ночь для дежурного врача – дело привычное, хотя ночные дежурства вполне можно было отменить, об этом ни раз говорил Иосиф Давыдович. Ночью пациенты не поступают, никакие процедуры им не назначают, так зачем же нужны ночные смены? Началось это нововведение с побега два года назад одного из пациентов. Произошло это именно ночью. Несчастный страдал эпилепсией, и по несчастливой случайности был сбит автомобилем. Родственники пострадавшего обвинили во всем врачей. Теперь история повторяется, только в роли обвиняемого находится он, доктор Рыбаков. Г-ов – алкоголик, который сам себя свел в могилу, но, как удалось узнать Андрею Александровичу, покойный был застрахован на крупную сумму, получения этих денег и добивается супруга покойного. Везде замешаны деньги, весь мир сошел с ума из-за пестрых бумажек. Ради них не спит Спицына, работающая на две смены. Вообще-то, рвением в работе она никогда не отличалась, и даже совсем недавно жаловалась Колыванцевой на то, что собирается уходить.
Скрипнула дверь, и почти сразу же в коридоре кто-то вышел. Андрей Александрович погасил свет в своем кабинете. Неизвестный постоял под его дверью и направился далее по коридору. Вероятно, путь его лежал к туалету, больше по близости ничего не располагалось. Ах, нет, была еще душевая и прачечная комната, но они в ночное время закрыты. Андрей Александрович подождал еще немного и осторожно выглянул в коридор. Он был пуст. Подкравшись к ординаторской, Рыбаков замер, и уже через две секунды раздался его громкий стук.
-  Спицына, Шеповалова.
За дверью упала настольная лампа, и почти сразу же зажегся яркий свет.
-  Что случилось, Андрей Александрович? – в глаза Рыбакова смотрела Рита Шеповалова.
-  Это я вас хочу спросить, что случилось? Где Спицына?
-  Спит.
-  Разбудите ее сейчас же. Кто-то разгуливает ночью по коридору.
-  Сейчас, Андрей Александрович.
- Живо вставайте, и если не в состоянии правильно распорядиться отдыхом, дежурьте сообща.
Рыбаков не стал дожидаться появления медсестер, а кинулся в конец коридора. Необходимо было выяснить, куда направился злоумышленник.
Двери в душевую и прачечную были только прикрыты. Это  было неприятной новостью для Рыбакова. Ключи от них хранились лишь у заведующей хозяйством. Войдя, Андрей Александрович оглянулся, собственно и брать-то здесь было нечего - грязное сменное белье, полотенца, халаты. Окно оказалось открытым. Это тоже упущение, за которое надо спросить с завхоза. С дверьми надо было что-то делать, по привычке рука Рыбакова потянулась в карман халата. Какой же он болван, здесь могут лежать лишь ключи от кабинета дежурного врача. Могут, но их не было. От неожиданной догадки, пришедшей в голову, лоб и ладони Андрея Александровича стали влажными. Эта неприятная особенность часто подводила его, не изменила она ему и на этот раз. Дверь не поддавалась. Она была заперта. Он постучал, никакого ответа. Это уже была не шутка, пациенты, вряд ли, способны на подобное, после лошадиных доз снотворного, выданного на ночь все они должны крепко спать.
-  Спицына! – крик Рыбакова был слышен далеко.
Послышались чьи-то торопливые шаги.
-  Вы меня звали, Андрей Александрович?
-  Я хочу знать, кто меня закрыл?
-  Никто вас не закрывал, - Варька говорила очень громко, будто пыталась перекричать самого Рыбакова. – Дверь лишь прикрыта.
Андрей Александрович толкнул ее плечом. Варька его не обманула. Может …? Он медленно сходит с ума, но всего несколько минут назад дверь была закрыта.
Он огляделся по сторонам, рядом продолжала стоять Варька, по-собачьи заглядывая ему в глаза. 
-  Проверь все палаты, Спицына.
Он не стал говорить ей, как ему все это не нравиться, только подумал, и вновь незадача. Пытаясь разойтись, они с Варькой столкнулись, и оба упали, причем Варька всей тяжестью своего непропорционально сложенного тела навалилась на него. Ему даже показалось, что рука ее скользнула по его бедру, это уже слишком.
Рыбаков, слегка оттолкнув медсестру, поднялся, и быстро  пошел в кабинет дежурного врача. Благодарение Богу, с такой жизнью, станешь верить, в кабинете все было на своих местах. Толстые пальцы скользнули в карман, и Рыбаков обомлел. Ключи, пропавшие несколько минут назад были там, где им положено быть. Это, наверное, сумасшествие. Неслучайно существует мнение, что те, кто работает в психиатрических больницах, сам постепенно сходит с ума. Ему требуется отпуск, пожалуй, он поговорит об этом с Иосифом Давыдовичем.
Через полчаса Рыбаков пошел проверить. Двери в прачечную и душевую была прикрыты. Значит, все-таки надежда есть. Вскоре свет в кабинете дежурного врача погас.