Синим по жёлтому

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.


я решил написать книгу. в очередной раз, уже не помню какой по счёту. снова сел за компьютер, открыл новый документ microsoft word – и начал набирать то, что сейчас набираю.

о чём я хочу написать, не знаю: нет ни плана, ни мыслей никаких на этот счёт. есть только желание написать книгу. хорошую книгу, которую захотят напечатать издатели – и я стану знаменит. и богат. и мне не придётся больше работать. потому что глупо работать, когда у тебя есть деньги на то, чтобы этого не делать.

но получится всё, как в «матрице», чувствую. придёт новый избранный, выберет «каждой твари по паре», скомкает прошлое и начнёт всё с нуля. в смысле, я напишу немного, отложу, через время перечитаю и удалю этот документ microsoft word к чёртовой матери.

или всё будет как в «матрице» - новый избранный окажется киану ривзом и жизнь, пусть и с пробуксовкой, но не остановится, и всё же выйдет из-под «моего пера» что-то стоящее. или хоть что-то законченное, наконец.

на последнем абзаце я надолго задумался: что дальше?

написал ещё один, в одну строчку, потом начал следующий. буквы текли из-под пальцев на виртуальный лист, но смыслом эти, сложенные в слова, значки кириллицы были  не отягощены.

получалась очередная бредотень.

писать о себе было бы глупо. что может быть интересного в моей жизни для других? самая обычная и непримечательная жизнь, каких на третьем нашем шарике от солнца - только самую малость меньше, чем все. с другой стороны, что интересного такого было в жизни того же холдена колфилда или, спускаясь на бездорожье любимой родины, клима самгина, скажем?

да ничего экстраординарного. а книги про них читали и читают и, думаю, будут читать, пока чтение, как человеческое хобби, не вымрет само по себе. так почему я не могу написать про себя?

правильно, потому что это глупо. и не потому что про меня, а потому что автор не тот. в книге же не сюжет важен, а автор. как написано важно. потому что всё, что написано, исключая может быть фантастику и узконаучную макулатуру, мы видим вокруг себя. но описать окружающее нас так, чтобы это хотелось кому-нибудь прочитать кроме тебя самого, да ещё и оставить после прочтения хорошее впечатление – нужен талант. а из восьмисот родившихся талантов до признания доходят от сорока до двадцати шести, да и то в довольно разной степени этого самого признания.

и это, брат, статистика, а статистика не врёт! лукавит иногда, бывает, но не врёт. говорит честно, так, как заказывали. ни слова в сторону.

конечно, можно и без таланта. но на это нужно бабло. много бабла. или быть на гребне теленовостей. не важно сколько ты на этом гребне продержишься, главное успеть тут же что-то выпустить. и тебя раскупят. потом может и поплюются, но раскупят.

но я - морда не медийная и бабла у меня тоже нет. да и хочется написать что-то такое, чтобы не для туалета было использовано, а нашло своё место на книжной полке людей думающих – вот как хочется. хочется, а не можется. уже какой раз не можется, что постепенно начинаю терять веру в свой талант и я.

"и я" – это потому, что остальные, кто в это верил или делал вид, что верит – уже перестали верить. и делать вид перестали. остался я один такой в себя верящий. но яркость лампочки моей веры постепенно начала терять накал. она ещё горит и светит, и видно мне куда идти, но как-то более убедительными мне начали казаться голоса тех, кто кричал мне вслед о том, что дорога эта не та. по крайней мере, глядеть на них через плечо со снисходительной улыбкой на лице я перестал. вообще перестал смотреть на них, чтобы не натыкаться на их сочувственные взгляды.
 
так наверное смотрят на человека, которому не могут помочь, в то время как тот, по пояс уже в болоте, но почему-то никак об этом не хочет догадаться и как-то помочь себе, пока это ещё возможно, пока поезд ещё на перроне.

как в детстве, когда смотришь какой-то фильм или мульт уже не в первый раз, и знаешь, что впереди, и кричишь в экран: не ходи туда! а он идёт. и ты зажимаешь рот ладошкой и молча смотришь, как он заходит туда, куда не стоило...

так, телефон звонит. прервусь.

серёга звонил. дверь напротив моей в подъезде, а дойти лень ему. жена у него уехала с дочкой. жена к маме, дочка к бабушке, а он к тёще не поехал. они с коньяком дом сторожить остались. вот он меня и позвал в сотоварищи по охранному делу. не умеет он в одного. не такой человек. ему зеркала мало - компания нужна. и не абы какая. я - подходящая компания. и рядом. и не против.

я против халявы редко когда несогласным быть могу. но понаписанную мною тут чешую решил не делейтить. не отстоялась ещё. пусть и сейчас понятно, что чушь, но озаглавлю, как «глава первая» и пусть себе лежит в папочке «моё» - кому она тут помешает? не раз в истории были запротоколированы случаи, когда из ничего что-то да выходило. чем чёрт не шутит, может и мой гадкий утёнок возьмёт и превратиться в прекрасного лебедя?

поживём – увидим. подожду малость. ждать же не догонять.

так, в дверь звонят. сто пудов - сосед. невтерпёж бедному. да и у меня иголки седалище чешут. ладно, пошёл я.



- ганс, смени меня! жара жуткая! – сказал шильке, входя в землянку, и упал на топчан. от него разило шнапсом.

ганс нехотя поднялся и вышел на улицу. действительно, было чертовски жарко. и душно. взгляд скользнул по куче лопат, сваленных слева у входа, и поднялся к небу. следом за глазами, вверх потянулись руки. сладко зевнув, потянувшись, ганс пошёл к «станку».

«станком» они называли пулемёт, установленный на бруствере небольшого окопчика. в окопчике было оборудовано место для задницы, чтобы было, куда её положить, если устанут ноги. а устать было от чего!

и шильке, и он, и ещё несколько их товарищей, под командирствованием обер-лейтенанта краузе, были расстрельной командой. последние две недели они «утилизировали» исключительно евреев.

против евреев ганс, лично, ничего не имел. но и отправляться, если не в концентрационный лагерь, то на восточный фронт точно, из-за сочувствия к ним ему тоже не улыбалось. поэтому и стрелял он их, по очереди с шильке, с утра до заката, так как остальных отправили на подавление какого-то выступления. какого и где, ганс не знал. да и не хотел знать. и даже радовался, что его оставили, ведь там могли и убить!

сейчас же он был раздосадован тем, что шильке опять надрался. значит всю оставшуюся работу придётся выполнять ему. а до заката было ещё далеко и, значит, приведут ещё не меньше пяти партий приговорённых. хорошо, что ров был свежий, утренний. дня на два хватит. а там, очередная партия обречённых, присыпет этот ров и выкопает новый, для себя и последующих. в подобные партии отбирали народ посвежее, чтобы не выбиться из графика. графика умерщвления.

из леса показалась колонна арестантов, под конвоем нескольких человек из охраны лагеря. солдаты шли, сонно жмурясь то на дорогу, то на конвоируемых, которые за всё это расстрельное время, ни разу, даже не попытались не то, что напасть, а хотя бы попытаться бежать. охранники даже автоматы не брали на изготовку – не зачем было. они так и болтались ненужной тяжестью на плечах.

лагерь располагался в поле за лесом. ежедневно из него уводили по дороге к яме больше сотни человек, но не меньше и привозили. и казалось, что этому не будет конца. сколько было выкопано, завалено трупами, а потом закопано таких рвов, ганс уже не помнил. сначала считал, а потом сбился и бросил это занятие.

люди, которых он посылал на тот свет, направляя ствол пулемёта, изрыгающего свинец, слева направо и возвращая в исходную точку, нашпиговывая разновозрастные тела смертью, слились для него в одну разноцветную массу, которая выползая из-за деревьев, покорно выстраивалась вдоль кромки рва и пропадала в нём, покончив счёты со своим земным существованием.

ганс поражался их покорности. они же знали куда их ведут, что их ждёт. и шли. и вели с собой своих жён, стариков, детей. и копали себе сами могилу, зная, что ничего их от неё не спасёт. да кинься ты на охреневших от безделья, потерявших чувство осторожности, солдат, перестреляй их! пойди в лагерь и освободи остальных своих соплеменников!

не считая тех, кто конвоировал, в лагере оставалось не больше десятка человек охраны. и пусть много из тех, кто сбежит из освобождённого лагеря, потом будут отловлены или погибнут, но… но будут и те, кто спасётся! и немало. пусть не много, но и немало.

нет. они идут, как стадо скота на бойню. но если они сами уподобляют себя скоту, почему он, ганс, должен их жалеть? пусть подыхают, раз им так хочется!

конвоиры уже распределили вдоль рва очередную партию «без трёх минут трупов». ганс уже собирался окатить их очередью, как заметил старика, который держал на руках девочку лет трёх. дед указывал ей вытянутой рукой на что-то, невидимое палачу, а она смеялась, обнимая его за шею. рядом сними стояла молодая пара. мужчина обнимал женщину за талию, а она касалась рукой плеча малышки.

ганс решил, что они родственники и ещё раз подивился их спокойствию на краю жизни. сделав последнюю затяжку и откинув окурок в сторону, он нажал на гашетку. люди, превращаясь в трупы, падали как подрубленные, и катились по косой стене ямы, на самое дно. конвоиры, заглянув в ров и удостоверившись, что всё кончено, махнув гансу, пошли в лагерь.

пошарив под сиденьем рукой, он нашёл то, что искал – бутылку шнапса. она была наполовину полной. ганс сделал несколько глотков, занюхал рукавом, и сдвинув пилотку на глаза, откинулся на спину. он решил, что успеет неплохо вздремнуть, до очередного захода…



а фамилия моя была не менделеев. гриневский – была моя фамилия. была, есть и будет ею, даже когда меня уже и не будет. поэтому неудивительно, что приснилась не таблица элементов мне, а рассказ. прямо так, в рукописном варианте, написанный моим крючковатым, даже для меня малопонятным почерком, и приснился. мне ничего не оставалось, как проснуться, перенести сон на бумагу, и только после этого пойти за пивом.

гад серёга! какой человек так делает: напоить до соплей, а как опохмеляться время приходит, так нет его, дела у него? а спросить, как у меня с деньгами – не судьба? спросить, узнать и завернуть немного опохмела  с собой, когда мы расползались по шконкам, цепляясь за всё, что не давало терять равновесие, чтобы не считать мне поутру последние копейки по карманам, чтобы не идти в магазин с неглаженным лицом.

поправив здоровье и приняв душ, я уже более серьёзно, вдумчиво и неторопливо начал изучать вкус оставшегося содержимого баклажки. так себе было пиво. но другого не было. пришлось давиться тем, что есть в наличии. и ждать соседа.

серёга пришёл к обеду и опохмелил меня уже более основательно. но неправильно, потому что утро было опять тяжёлым, но пиво уже не лезло. ничего не лезло. поэтому и серёге я открывать не стал. он позвонил, позвонил мне в дверь и ушёл. я слышал, как хлопнула дверь его квартиры.

день я провёл в горизонтальном положении, размышляя, иногда отрываясь от сна, о жизни своей непутёвой.

до недавнего времени всё у меня было хорошо, даже лучше, чем просто хорошо. а когда мне очень хорошо, когда мне счастливо на душе, я не могу просто так наслаждаться этим чувством. мне сразу становится тревожно за то, что есть, я сразу начинаю думать о том, что такое счастье мне не по размеру, что оно с чужого плеча, и скоро его у меня отнимут, и отдадут тому у кого оно взято или тому, кому оно более заслужено.

в итоге - так оно и получается. и последнее счастье было не исключением.

котофеич появился в моём доме вместе лерой. это был старый, толстый, шерстлявый британец, которому моя личность явно не понравилась с самого начала, с самого первого взгляда, о чём он не преминул сообщить не далее, как на следующее утро после переезда, напрудив в мой башмак, чем вызвал естественную взаимную неприязнь.

но я очень, очень любил леру, а лера – и меня, и кота. и нам, мужикам, пришлось учится терпеть друг друга. но научится не получалось. неспособными мы оказались к толерантности. и продолжали делать друг другу пакости. но прятали свою вражду от любимой женщины за милыми улыбками. и при ней были даже почти друзьзями: я поглаживал, иногда, котофеича за ушком, а тот, в ответ, типа с удовольствием, терся боком о мою ногу.

если не брать в расчёт кота, то я был абсолютно счастлив. сначала умерла двоюродная бабка, которую я практически не знал. но стал наследником её квартиры. многие родственники удивились и не поверили, но против завещания не попрёшь, если «в своём уме и твёрдой памяти…» или как там не важно.

 так как бабку эту я видел в жизни лишь несколько раз, то не очень опечалился её кончине, но от души попросил господа простить ей все её грехи, если они у той имелись.

почти сразу за получением документов, подтверждающих моё законное право на жилплощадь в сто квадратных метров, на работе, видимо, наконец-то правильно взвесив, недооценённые ранее, имевшиеся у меня таланты, меня повысили в должности, что добавило мне солидности и денег в кошелёк.

но главное, что со мной была моя лера, моё счастье!

ради неё я готов был терпеть не только кота, но всё, что угодно. я боялся проснуться однажды и узнать, что никакой леры не было, что это был только сон. но сон не прекращался и я понемногу успокаивался, начиная верить в реальность происходящего.

почему-то особенно остро я чувствовал свою любовь к ней – этот непонятный набор различных мыслей, ощущений и ещё чего-то такого не понять какого, - когда она, засыпая, обнимала меня, утыкаясь мне носом между лопаток. она, почему-то, любила так засыпать.

мы встретились случайно, на улице, и с тех пор не расставались ни одного дня. ни одного дня до того дня, когда расстались. тогда лера сказала, что полюбила другого человека, что не имеет права обманывать меня, притворяясь любящей женщиной, изменяя мне за моей спиной, и поэтому она уходит. уходит к тому человеку.

монолог был взвешенным, выдержанным и до боли логичным.

"сцука, - нелогично подумалось мне, - лучше бы обманывала. пока я не знал, я был бы счастлив. а вдруг бы и вообще не узнал ничего. а она успела разлюбить того".

самый прикол был в том, что лера оставила мне котофеича, потому что у того, нового которого, была, видите ли, аллергия на кошачью шерсть, а у мамы собака, которая тоже не переносила кошек. короче, как ей видится, котофеичу лучше всего остаться со мной, ведь мы так дружны.

всё это было высказано по телефону, когда я набрал её номер, увидев пустые вешалки в шкафу.

ёпс! вселенское счастье превратилось в прах! я не пил. мог, конечно, по праздникам и перебрать когда малость, но редко. а так – не пил. но тут почувствовал, что такой повод обойти стороной просто невозможно. поэтому, я пошёл прямо.

возвращаясь с очередной вылазки в вино-водочный, я встретил гусей. гуси были друзьями. неразлучная парочка нашакуров. одного звали серый, у другого фамилия была - белый. они и неразлучны были с детства, поэтому и кличка у них была одна двоих – гуси.

- привет! - сказал белый.

- привет! - сказал серый.

- привет! – сказал я.

- чёта вид у тебя не того! – весело стрельнув на меня стеклянным взглядом, сказал белый, а серый подтвердил: – ага!..

- и чё? – икнул на них я.

- да ничё, - сказал серый, а белый добавил: – лерка, что ли ушла?

я кивнул. гуси переглянулись и белый спросил:

- валерьяныч, у тебя пожрать ничего нет? – и заглянул в пакет, который был у меня в руках: - ха, пельмешки, колбаска, консерва, хлеб! всё, валерьяныч, никакие отмазки не принимаются. раз нас у вас нет, тогда мы идём к вам!

и гуси заржали, хлопнувшись крыльями.

а я пожал плечами. и мы пошли ко мне. в коридоре нас встречал кошачий дух и его производитель – котофеич.

- ни хрена тут у тебя воняет! – зажав нос воскликнул серый, белый тоже заткнул нос, но молча.

- это всё он, паскуда. срёт, ссыт, где хочет. вообще страх потерял. весь ковер загадил уже. а ещё орёт постоянно. я лерке звонил, чтобы забрала, так она номер, видно, поменяла. «телефон абонента...» и всё такое.

кот, подтверждая всё сказанное, напрудил прямо посреди коридора и задрав хвост, мяурланя чего-то на своём французском, ушел в кухню. пацаны прошли в зал. пока готовились пельмешки, была нарезана колбаска и хлеб, открыта консерва - и всё съедено. на гусей напал жор. я успел урвать только один бутерброд на закусь. гуси пить отказались, но в ответной любезности, предложили мне накурится.

а я возьми и не откажись. но гуси – люди не жадные и с удовольствием забили по косяку. накуриваясь сами, они по очереди пускали мне паровозов. винные пары, перекрытые травяным туманом, совсем снесли крышу. жизнь стала фрагментарной, да ещё с задержкой выдержки. тушите свет, сливайте воду. впрочем, сливать оказалось нечего, пельмени сгорели.

и тут появился кот. это было его ошибкой. последней ошибкой в его глупой, но долгой жизни. белый поймал его за шиворот, и поднял мордой к лицу. посмотрев в его зелёные глаза, он обернулся к нам:

- слышь, пацаны, эта скотина ведёт себя как скотина и должен за это ответить! валера, ты будешь прокурором, серый - адвокатом, а я - судьёй... а, бля!.. – котофеичу надоело висеть и он, изогнувшись, оцарапал белого и свалил из комнаты. белый бросился за ним. серый следом.

когда я, шатаясь, вышел на кухню, то чуть не протрезвел. кот, с перемотанными скотчем, за спиной, передними лапами, стоял на растяжке, носом в стену. белый держал его за шею, а серый, изобразив руками пистолет, зачитывал котофеичу его права. но так как он был не американец и не умел говорить, то в соблюдении его прав, ему было отказано.

после этого серый сменил белого и тот зачитал приговор:

- за всё то зло, что вы принесли в этот дом, вы приговариваетесь к смертной казне через... через что? – обратился он ко мне. я, качнувшись, пожал плечами. мне было всё равно на этот театр.

- да повесить его на фок-рее и вся недолга, – крикнул серый. – хули с ним канителиться!


- да, расстрелять всё равно не получится, - задумчиво почесал голову белый. гуси загоготали.

- а давай его четвертуем?! – вдруг осенился серый.

- не, муторно. давай просто бошку отрубим? и так... за всё то зло, что вы причинили этому дому, мы приговариваем вас к смертной казни, через отрубание головы! – гуси снова заржали, а я сполз по стене, завалился на бок и заснул.

я уже не видел, как отрубленная башка котофеича, отлетела под батарею, а из обезглавленного тела запульсировала кровь, как обкуренные гуси, которых прибило на чистоту, драили мою квартиру, как орала маленькая девочка света, нашедшая на прогулке, с детсадовской группой, расчленённое тело старого британца...

я спал и видел сон: в том сне был я, в том сне была моя лера. мы были вместе и  счастливы! и было одно желание, всего одно - не просыпаться, не просыпаться никогда.


когда же это всё было? год назад, полтора, полгода или в прошлый понедельник? в том болоте полудремотного забытья, в котором я болтался с правого бока на левый, мне было трудно вспомнить это.

нет, конечно не в прошлый понедельник. это можно утверждать категорично. потому что, потом ещё было увольнение, сдача хаты внаём и переезд к маме, у которой я встретил один новый год, и один день рождения. а так как между встречей нового года и моим днём рождения проходит одиннадцать месяцев, то это случилось не меньше года назад.

нет, больше. я не стал искать новой работы, а закрылся с ноутом в комнате, нашёл в «vk» друзей по он-лайн пьянке, и – понеслось. иногда пьянки переносились куда-то ещё и я пропадал из дома на несколько дней. в итоге «мои родители устали, им был нужен покой. и я ушёл жить как ветер: то с этой, то с той».

и первой была наташа. она была учительницей и жила за полярным кругом. мы долго переписывались с ней в нэте, а потом мама позвала меня на кухню, где уже сидел отец, и сказала:

- валера, мы с отцом устали. от тебя. мы хотим дожить свою жизнь спокойно. уходи. – отец молчаливым кивком подтвердил свою сопричастность к её словам.

я чувствовал их нелюбовь. или любовь была. но любовь по их меркам. каждый понимает любовь по-своему. я - не исключение. для меня любовь – чувство безусловное. я хочу, чтобы меня любили именно так - безусловно. но и были снисходительны ко мне. не требовали подобного от меня.  родители меня так любить не могли. и я этим тяготился. пока мне не стало на это всё равно.

родителей можно любить или не любить - это мне понятно. обоих сразу или одного кого: отца ли, мать - кому как. а можно ли разлюбить? ну там, как женщину, например. любил, может даже сильно, потом глянул внутрь, а там,
там где было то, чего словами не передать, - ничего. словно прибрался кто-то и дверь закрыл, и нет никого. как и не жил никто. чисто так стало, холодно, пусто...

и я ушёл. сел на поезд, и уехал за полярный круг. на время почти что бросил пить, но жизнь в оленьих краях у меня не склеилась. не сложилось что-то, не срослось. и не сказать что. и она сказать не смогла. так молча и расстались. и я уехал. в киев.

я приехал в киев с утра. не с раннего утра, но и до обеда ещё было далеко. первым делом я позвонил одной своей знакомой, которую хотел увидеть даже больше чем крещатик, потому что знал её уже давно, как мне казалось, а не видел ни разу.

- приветики, - сказал я, - это я!

- приветики, - обрадовалась она, потому что тоже никогда меня не видела.

мы встретились у метро, на котором и поехали, с пересадкой, до какой-то другой станции. там дождались автобус и снова поехали.

когда мы вышли на нужной остановке, я втянул в себя полные легкие слегка загаженного различными выбросами воздуха, и с наслаждением протянул на выдохе:

- кре-ща-ти-и-и-ик!..

- нет, - сказала она. - это не крещатик.

- почему? - удивился я.

- а мне набережная больше нравится.

логика была железная и я не стал спорить. вряд ли кто будет спорить, что днепр хуже крещатика. мы спустились на набережную, а с неё к воде. к самой-самой воде. на камешки.

там, расстелив пакеты и приземлившись на них пятыми точками, мы принялись за знакомство и шампанское, которое я приобрёл по его поводу. разговор оказался занимательным, а бутылка, на удивление, маленькая.

мы вернулись на остановку, где я взял исчо пару объёмов газированного полусладкого удовольствия, а она - две пиццы. мне казалось, что хватит и одной, но вторая была халявная, а посему отказываться от неё было, по меньшей мере, глупо.

дозаправившись этими весомыми поводами к продолжению общения, мы вернулись на уже излюбленное место, где до нас и во время нас, и после нас, лёгкая волна выбрасывала, на берег всякую всячину. но если не смотреть себе под нос, а блаженно улыбаясь вглядываться куда-то в район другого берега, то картинка смотрелась вполне себе ничего.

мы снова болтали обо всём сразу и ни о чём конкретном; шампанское с пиццей, наперегонки с симпатичным сентябрьским днём, подошли к концу и надо было определяться на ночь. однако ночь, как девушка порядочная, на первом свидании давать наотрез отказалась, но зато вызвалась проводить меня.

по пути, моя теперь уже нормально знакомая, прихватила на ужин ещё пару пицц и мы двинулись обратным маршрутом, пообещав друг другу, как-нибудь, но обязательно, если получится, когда-нибудь, встретиться ещё.

а ещё она, в каком-то широкожестовом порыве, пообещала поделиться со мной пиццей, но в самый последний момент, вдруг передумала, в категорическом, надо сказать, порядке. в предистеричном, я бы даже  сказал. но - не скажу, хоть и остался без ужина. зато с отпечатком её губ на своей щеке.

сев на автобус, уткнув подбородок в кулак, и глядя в темень окна невидящими глазами, я думал о том, что вернуться придётся обязательно, ведь я не видел крещатика, а кто не видел крещатика, тот не может сказать, что был в киеве.

и я знал, что вернусь. ведь в киеве я был проездом в маленький городок козелецк, где не ждала меня лена. я свалился к ней нежданно. сказать, что она была удивлена – не сказать ничего. с ней я тоже познакомился по переписке, между делом узнал адрес, и – встречайте меня!

через время и тут ничего не получилось и я, походив по крещатику, сел на поезд и поехал дальше. дальше была москва.

на этот раз мне досталась нижняя полка. я и забыл когда последний раз занимал низ; забыл, как это здорово, как удобность нижнего койко-места отличается от дискомфорта верхних полатей.

в детстве мне и самому улыбалось ездить на верхней полке, залазить-слазить, вытирать пыль третьих полок; в молодости-юности всегда находилась какая-нибудь бабушка, которой надо было уступить; с приходом же эры нумерных билетов я тупо не успевал на покупку нижних ярусов, потому что покупал билеты не столько в день отправления, сколько в последние минуты стоянки состава.

я разложил вещи, достал книжку и удобно устроившись погрузился в москву гиляровского. в дорогу я беру проверенные книги. лучше перечитывать свой "де бест", чем взять чего-нибудь, что тебе надоест ещё на первых двадцати страницах, но из-за отсутствия другого, будешь давиться тем, что есть. книжка была вкусной, а последние перед отъездом дни - длинными и нервными; я и не заметил, как заснул.

проснулся уже через ночь. две товарки, за столиком на боковушке, весело трескотали между собой на повышенной громкости, не особенно задаваясь вопросом интересен ли их разговор окружающим. тарифы жкх, цены, желтые подробности жзл, крым - ничего не смогло скрыться от их глубокомысленных оценок.

- не, ну путин-то, вот молодец, смог-таки! может потом и нашу павлодарскую область вернёт россии? - говорила одна.

- а это де?

-казахстан. северный. там ещё петропавловская, костанайская, и эта, как её, ну, бывшая акмолинская. раньше были тоже россией, а потом как-то стали казахстаном. и тоже, как с украиной, в союзе же жили, казалось не важным, а потом - вонано, как получилось.

- а я тут в интернете фотку видела. там кабаева, путинская-то, ручки к груди прижала и говорит подруге что-то, оправдываясь. и моська честная такая. а внизу подпись: "да я у вовки на восьмое марта крем просила, а не крым!" прикинь, да? - и она залилась трубным, грудным смехом. подружка подхватила. её смех был веселее, звонче. просмеявшись, она сказала:

- а мне путину жаль. видела, какие у неё глаза на фото были в газете, когда они объявили о разводе?.. как у побитой собаки. сволочь он, всё-таки.

за стеночкой, спиной к ним сидел благообразный старичок в очёчечках на носу и с куском куриной ножки в руках:

- да чтобы вы понимали? бабы, а туда же, царей обсуждать! да он сам и пустил эту утку с татаркой, чтобы народ поверил, что из-за неё он с женой разводится. ничего подобного. он же указ выпустил, чтобы чиновники не могли иметь счетов за границей. и сам должен ему соответствовать, сталбыть. а теперь он чист перед законом, гол, как сокол. и ничегошеньки у него, родимого, нет. всё жена миллиардерша заработала, пока он на благо государства горбатился, не жалея сил. всё у ней, после развода и осталось.

бабы замолкли и с удивлением воззрились на старичка. мне стало скучно. читать под разговор не получалось. тут я вспомнил, что я-то человек курящий, но с прошлого дня чегой-то как-то позабыл об этом. я выпотрошил пару сигареток, забил трубочку и пошёл в тамбур. надо сказать, забегая вперёд, что за всё время, что я был в гостях, я так и не достал её ни разу.

может потому, что на трубку я перехожу, когда вообще хочу бросить курить. кажется хэмингуэй говорил: «бросить курить легко. я сам это делал не раз. гораздо сложнее не начать снова.» не уверен в точности цитаты, но мысль - та.

не начать снова для меня не сложно. просто невозможно. после неоднократных попыток я это понял, принял и успокоился на этом вопросе.

курю я много и часто. вышел из дома - закурил, жду автобуса - курю, вышел из автобуса - закурил. всё на бегу, по-быстрому, надо не надо - не важно. сигарета в зубах, как соска у младенца. без неё беспокойно. а трубка не требует суеты. поэтому, когда возникает желание бросить курить, я перехожу на неё, чтобы не мучить себя очередной бессмысленной попыткой.

сколько раз я не бросал курить, столько раз у меня и фиг, что получалось. а зазря переводить нервы - себе дороже кончится, к хеменгуэю не ходи.

итак, чтобы выкурить трубочку нужно, в первую очередь, время. потом нужно место. в силу различных причин, не каждое подойдёт. ну и сама трубка, соответственно. как можно курить трубку не имея её? но таскать с собой трубку со всеми причиндлами, не всегда есть возможность. или желание. а то и сразу всё.

совпадение всех этих условий случается не чаще двух-трёх раз за день. в трубку входит две сигареты. путём нехитрых арифметический действий выходит, что выкуриваешь не более шести сигарет, а это намного меньше пачки, которых я курю две!

и чё бы так не курить всегда, спросите вы? а чтобы вам не быть счастливыми? - спрошу я. а фиг его знает, - ответим мы.

и каждый раз, накурившись трубки, я возвращаюсь к сигаретам. а через время опять вспоминаю о том, что у меня есть трубка. а потом опять. и снова. и так с начала без конца.

всё, я на перекур. вы со мной? тогда, никакой политики, договорились?

я прошёл в конец вагона, открыл дверь тамбура и обалдел: в тамбуре была зима. "снег кружится, летает, летает и позёмкою кружа, заметает зима заметает"... все четыре угла. было довольно морозно, с потолка шёл снег, по углам намело сугробов, лишь площадка в центре была уже утрамбована несколькими парами башмаков, обалдевших от увиденного ещё до меня. конечно, причина была банальней некуда - в дверях были щели. но эффект от увиденного был от этого, тем не менее - челюсть под ноги.

ещё ночь и утром - я в москве. казанский-ярославский-электричка- вот и я! но меня никто не ждал. любаша опаздывала. я примерился было к букетику цветов в околоплатформенном павильоне, как кто-то дёрнул меня за рукав. это была она. блин, её фото безобразно врали самым подлым образом. она оказалась на порядок интересней, чем её цифровые отпечатки. ну и что вы хотели? я влюбился!

ведя меня дворами к своему дому, любаша в очередной раз предупредила, чтобы я ничему не удивлялся. квартира была на первом этаже. с жалюзями на окнах, но без балкона. от десятилетием недоделанного саморучного ремонта сквозило безалаберностью и раздолбайством, так милых моему сердцу - повеяло родным.

старшая дочь, ещё довольно молодая женщина уже была матерью, женой. и жила хоть и недалеко, но отдельно. средняя, которой угораздило родиться первого апреля, была на самом подъёме подросткового максимализма и, соответственно, в жесткой оппозиции к существующему мироустройству. младший же, ваньша, уже на следующее утро огорошил нас вопросом:

- а почему вы спите не вместе? - я не нашёлся, что ему ответить. застав нас на кухне, за чаем, он задал следующий вопрос:

- вы целоваться-то будете? - не найдя у нас ответа и на это, он обратился уже прямо ко мне:

- дядя, а моя мама тебе кто: баба или друг? - ну откуда в пятилетней головёнке берутся подобные мысли?

помимо детей, в доме жил старый, пятнадцатилетний пёс по кличке зейдар. сокращенно - зая. почему зая, я так и не понял, но если александр может сокращаться до саши, георгий до гоши, то почему зейдар не может быть заей?

ещё был кот по кличке кот и блондинистая вертлявая болонка - ляля. ляля встречала тебя уже у порога, вертясь на задних лапках, выпрашивая ласку. пёс и кот, в силу своего воспитания, не могли себе позволить подобного поведения, но то, что они тоже не прочь получить свою порцию почёсываний, читалось в их глазах без переводчика.

ещё была крыса. но она жила в клетке и по собственному желанию ко мне не приставала.

несмотря на то, что я почти сразу понял, что моей влюблённости взаимность если и светит, то совсем уж скупо и тускло, мы очень неплохо провели отведённое нам судьбой время. были прогулки с зейдаром, были прогулки и без него, был, наконец, театр. по дороге к нему любаша и расставила все точки над "i":

- ты хороший, - сказала она. - ты умный. - и замолчала.

- после этого должна быть запятая, а потом "но".

- извини...

мне вспомнилась моя же цитата из ненаписанного:

"с удовольствием бы женился на симпатичной паракомнатной квартирке с московской пропиской, но боюсь, что мой немолодой потасканный, провинциальный б/у диван, перед телевизором, её мало заинтересует".

напророчил, блин. не заинтересовал. увы, увы, увы. ушибленное самолюбие тихо заскулило где-то на задворках души. глубоко затянувшись, чтобы из груди не вырвался стон, я, выпуская дым, ответил, как по писанному:

- бывает. не всё коту масленица. всё проходит, пройдёт и это. мы не в силах
управлять своими чувствами.

в воскресенье, утренней лошадью, чуть не забыв проститься, я отправился обратным маршрутом: вокзал - электричка - ярославский. сделав, уже ставший традиционным для меня при посещении столицы, пеший круг по старой москве, я пришёл на казанский, где сел в поезд и отправился туда, откуда припёрся.

стучат колёса, покачивает бёдрами вагон, позвякивает в стакане ложка; за окном показывается убогая, убитая временем деревенька, с покосившимися чёрными избами, с дорогами никогда не знавшими асфальта, забытая властями, и, кажется, даже богом, как тысячи других таких же деревень нашей страны, вдруг забеременевшей имперскими амбициями.

- сколько смотрю, всё думаю, чем тут люди живут, на что? и не поверите, не нахожу ответа. - у окна сидел прошлоразовый старичок-профессор, как и не расставались, и говорил вслух то, что я думал про себя. он вышел в казани.

на его место села баба валя:

- я простая, - сказала она, - мне уже всё можно. я уже на пенсии и дважды прабабушка. похоронила мужа и двух сыновей. как-то на свадьбе нашего директора (я работала на ликеро-водке) прошлась на спор, на руках. знай наших! невеста-то была из немчуры. кассету туда отправили. мне потом подружка это рассказала. мне было так стыдно: я же была в платье! вот такие у нас бабы: когда ноги не держат, так на руках ходят. а кто что против имеет, пусть сначала повторит. слабо? в моём-то возрасте.

она вышла в ёбурге. её место заняла женщина с ребёнком. ребёнка она сразу определила на верхнюю полку. я сел и забил трубочку. она посмотрела на меня и спросила:

- вы курить? - я, в ответ, пожал плечами. никогда не знаю, что отвечать на глупые вопросы. - можно я с вами?

я вышел в тамбур, она следом:

- меня люба зовут. - я чуть не подавился затяжкой:

- о, как!

- а что вас так удивило? мне, кстати, имя моё не нравится. а мой отец тоже трубку курил и тоже её в руки почти не брал, всё в зубах держал, как вы.

- слушай, солнышко, не надо мне выкать, а то я себя начинаю стариком чувствовать.

разговорились. оказалось, что нам по пути. я спросил её, что она делает в свободное от воспитания ребёнка время? она ответила:

- когда как.

- а не хочешь ли ты отложить на время это "когда как", и встретиться вечером со мной?

договорились, что съездим покататься с илюшкой на коньках, потом свезём его до бабушки, и поедем ко мне.

- тока мне тридцать первого надо в деревню будет съездить, но третьего я уже вернусь. холодно тут. ты ещё долго?

- иди, не мёрзни зазря. я сейчас подойду.

она ушла. зазвонил телефон. звонила иришка, баба замужняя, но когда из своей тьмутаракани выбиралась в город, то обязательно звонила и мы весело кувыркались, доставляя друг другу удовольствия. а потом она уезжала и до следующей встречи мог пройти год. это были мои самые долгие отношения. если бы в начале их народили дитя, то он бы уже мог бы уже учить историю комсомола, во все его пять орденов.

- привет, любимый!

- иришка?

- ага. я первого-второго буду в городе, может встретимся?

- о, как!

- что - как? не хочешь?

- да ты что, именно в эти дни я свободен, как ветер. буду караулить у двери прямо с  утра.

- ну, до встречи? я тебя люблю...

жизнь потихоньку вставала на знакомые рельсы. илюшке почему-то не спалось, несмотря на его беспечные одиннадцать. и мы проиграли с ним в карты почти до самого катапультирования.

ещё до отъезда, складывая в дорожную сумку свои потасканные мечты и надежды, мне, вдруг, пришло на ум стихотворение. я его даже не сочинял. как будто кто-то давал мне его под запись:

москва, опять к тебе беру начало.
попытки были, толку - ноль.
я у тебя не находил себе причала,
лишь безразличия тупую боль.

и вот я снова сяду в поезд скорый,
надежду мятую засунув в чемодан.
и простится с перроном в 12:40,
навьюченный мечтами караван.

а как там встретят, а что там будет,
и вообще на хрена я это затеял?
проводник рано утром меня разбудит.
и я скажу тебе: здравствуй,
вот я и приехал!

а теперь уехал. и приехал. но надолго не остался. с новой моей знакомой не сложилось. к ней муж приехал мириться. помирились ли нет, не знаю, не буду врать чего не знаю. а я опять собрался в дорогу. оставалось решить - куда?

я болтался бездельником по улице и никуда не торопясь прикидывал сложившуюся ситуёвину так и этак, и что да как дальше делать. а чё спешить, если никуда не торопишься. тем более, что погода - мяу: весна, солнышко. иду себе, дышу. город улыбается, природа наряжается, девушки оголяются - ляпота!

шарю глазами по их прелестям, по витринам, вывескам разным. смотрю на одну и удивляюсь: «полюбашки» - гласит она розовым по белому - «секс-туры. горящие путёвки. узнай свою страну, через...» - дальше неразборчиво.

захожу. знакомлюсь. и - еду.

бескрайний размах предложенных вариантов меня вдохновил. я надеялся, что где-нибудь, не тут, дак там, брошу свой якорь не в песок, зацеплюсь крепко и больше меня никуда не унесёт.

питер, минск, калининград, поволжье, урал, сибирь родная, байкал, дальний восток, приморье - может что и забыл, но и так география ничего себе вышла. однако, кроме географии ничего не вышло. секс да и только.

живу недельку, другую, месяц. и - домой. что-то, да не срастается, не склеивается, рассыпается. то то не так, то это, то то и это сразу и вместе. и женщины красавицы, да умницы, и я - ничего себе. ан, извини, следующий!

и чего нам, людям, надо? всё выбираем, выбираем чего-то; щупаем, думаем, прицениваемся. а тем временем тупые пингвины тупо сходятся, тупа любятся, тупо плодятся и радуются жизни!

ну да ладно, зато страну посмотрел. редки случай - реклама не соврала. какие места видел, какие блюда кушал, каких женщин пробовал!

когда бы так куда собрался, выбрался? да не в жизнь!

что ещё?

страна у нас большая. и люди хорошие. хамла и быдла много, но хороших больше. проверено. кому надо - дам показания под присягой.

что ещё?

женщины у нас - лучше некуда! им бы ещё мужиков под стать, да куда там, нормальных-то на всех не хватает. вот и влюбляются во что придётся, вот и любят кого попало!

что ещё?

лет двадцать назад думал, что знаю о женщинах всё. лет десять назад начал сомневаться. теперь понимаю, что ничего в них не понимаю. одно и верно - у всех по вдоль, ни у одной поперёк!

что ещё?

спрОсите, а что дома не сидится, чем свои, доморощенные не приглянулись, не понравились? угодили, приглянулись, понравились. таких как у нас ещё поискать, да не найти, может! выйдешь на улицу - красавица на красавице, одна другой краше! друг друга слепят блеском, и оттого много дтп в небе. часто они падают с мётел своих. идёшь, никого не трогаешь, а тебе на руки раз - и счастье свалилось. вот так вот, но...

да не знаю я! - одним словом, шило в жопе, ветер в парусах, мечты на горизонте!

- путёвки, путёвки, горящие путёвки! кому путёвки? вы не были гаити?

- где?

- в караганде!

- а давайте!

но караганда оказалась последней в списке моих тренинг-гастролей, которые учат женщин, каким не должен быть её мужчина. я бы может ещё куда рванул, намётки были, но квартиранты мои съехали, и деньги кончились. в кассе сидела миловидная девушка с длинными ресницами, я состряпал скорбную мину и сказал, чуть не плача:

- девушка, на уходящий. пожалуйста, прэсто! на одного. плацкарт. до лета. что? боковушка, верхняя, у туалета? да я и не надеялся на другое место!

я спросил у неё номер телефона, она не дала. и мы весело расстались, чтобы уже никогда не встретиться.


я проспал два дня к ряду. иногда просыпаясь, включая телевизор и засыпая под него сном гнетущим, неровным, зыбким. то снились сны цветные, то чёрно-белые, то никакие. через два дня на третий, к вечеру, я встал, сполоснулся и понял, что хочу есть. сильно хочу есть. холодильник мне в этом моём желании ответил отказом. нагло так, с ухмылкой.

я посмотрел на часы – на часах была суббота. за окном - вечер. времени было у меня много, а денег – фиг! поэтому, делать было нечего. и жрать было нечего. бессмысленно перебирая кнопки пульта, я бегал по каналам, ни на чём подолгу не останавливаясь, и тут... тут обязательно это - «и тут...» - потому что, не было бы его, не было бы и продолжения: и тут зазвонил телефон.

- алле. – сказал я в трубку. думал, что это серёга, но это был степан – мой хороший знакомец. вообще-то его зовут лёша, но для друзей он был степан. прозвище было производным от фамилии.

- привет! – сказал он. – куда пропал? сто лет тебя не видел. как дела?

- приветики! – ответил я. и ответил на его вопросы. избранно: – как сажа бела!

- чё делаешь?

- а тебе это интересно?

- да делать чё-то нечего, мож в кабак рванём?

я был не против, но почему-то поинтересовался:

- куда?

- сам догадайся, - усмехнулся степан. глупый был вопрос. ездили мы неизменно в одно и тоже заведение.

- у меня с баблом напряг.

- ну и хай с ним, - беспечно отпарировал степан, - зато у меня хватит на всех!

- в смысле?

- ну на нас и на баб, что мы снимем. они же за так давать не будут.

- ты где сейчас?

- да недалеко от тебя.

- ну, заезжай.

- тогда давай на остановке. минут через десять. я на подъезде.

- добро! – сказал я и отключился.

я оделся, после чего вышел в прихожую, где завершил свой наряд туфлями и кожаным пинжаком. не успел я дойти до остановки, как из подошедшего автобуса вышел степан. мы дождались нужной маршрутки и загрузились в неё, с прикупленным в киоске пивом.

в кабаке было людно. дым стоял коромыслом. народ уже был в танцевальном настроении и весело толкался на танцполе, которым служило пространство между столиками. оглядевшись, мы заметили столик, за которым сидели две девушки, а два соседних с ними стула были пусты.

- у вас свободно? – поинтересовался у дамочек степан.

- да, пожалуйста, - сказала одна из них, и забрала со стула сумочку, освобождая место. подружка повторила за ней. мы приземлились за столик и позвали официантку.

- два шашлыка, лепёшку, два стаканчика и два чая, - сделал заказ степан.

официантка записала заказ в блокнотик и удалилась, покачивая мощным задом. от нечего делать мы познакомились с девушками и попытались завести светскую беседу, но девушки были, видимо, не настроены на общение. наверное, мы им не понравились. а так как и они были нам не совсем очень, то разговор быстро сошёл на нет. а тут и заказ принесли. лёха разлил водку, которую вытащил из внутреннего кармана куртки. в кабаке крепкое спиртное не подавали, но разрешали пить своё.

- будем! – сказал он.

- что бы все! – подтвердил я.

мы выпили, закусили. повторили. степан оглядел зал.

- есть на что посмотреть, - констатировал он, заканчивая осмотр. – давай ещё по одной и пора кого-нить снять.

леха приехал ко мне уже порядком подзаправившийся, и сейчас уже смотрел на меня слегка осоловевшим взглядом. мы выпили и он встал, но чуть не упал:

- штормит что-то, - улыбнулся он. выпрямившись, и поймав равновесие, он подошёл к соседнему столику и пригласил сидящую там даму на танец. она не отказала и они стали медленно топтаться, прижимаясь друг к другу, чуть больше приличного. леха что-то говорил ей на ухо, она внимательно слушала, потом что-то отвечала.

я, от нечего делать, решил выпить. но в одного не хотелось. я повернулся к девчонкам и приподнимая стопку спросил:

- выпьем?

надя, сидевшая рядом со мной, подняла свою свой бокал с вином и спросила:

- а как вы смотрите на то, что мы похитим вас у вашего друга?

я, от неожиданности вопроса, даже поставил стопку на стол:

- в смысле?

- ну, он уже порядочно набрался, да и у моей подруги есть муж. а у меня нет. и мне хочется мужчину. мы хотим пригласить вас в гости. но без вашего друга.

- стыдно признаться, но он, - я показал взглядом на степана, - спонсор сегодняшнего вечера. а у меня не то, что на шампанское с такси, на автобус денег нет.

- это не проблема. лена на машине. а дома всё есть: и выпить и закусить. ну как, вы не против?

я замахнул стопку, занюхал её кулаком и встал. подойдя к лёхе, который уже уютно устроился за столиком своей напарницы по танцу и её подруг. я тронул его за плечо. он оглянулся. я махнул ему, показывая, что надо поговорить. он встал и первым зашептал мне на ухо:

- это наша тема. девки не против... - я перебил и вкратце, без подробностей, озвучил ему предложенное мне. он почесал репу и сказал:

- мля, а куда я эту повезу?

вопрос был серьёзным, так как он жил с мамой, и с девушками мы зависали обычно у меня. я достал ключи и дал их ему:

- тока утром дождись меня!

- вот это дело! без проблем, дождусь. а ты когда приедешь?

- к новому году, думаю, - усмехнулся я.

ленкиного мужа, как оказалось, дома нет. девчонки быстренько накрыли стол и водрузили посередине ноль-семь беленькой в запотевшей бутылке. за час мы её приговорили, натанцевались, обглодали, под салатики, курицу, и лена сказала:

- всё, я иду спать. – встала из-за стола и пошла в другую комнату, а надя, взяв меня за руку, повела в третью. там уже был разложен и заправлен постельным бельём диванчик. она погасила свет и обняв меня за шею, притянула к себе...

утром она разбудила меня, когда ещё на улице было темно, а в голове шумело:

- вставай, нам надо ехать, а то сейчас игорёк уже придёт с суток.

игорёк, как я понял, был мужем лены. может это было и не так, но было понятно, что нам нужно было убраться из этой квартиры ещё до его прихода. я встал и оделся. лена проводила нас до дверей. дальше мы пошли одни. на улице, около подъезда стояло такси. я вопросительно глянул на надю.
 
- сейчас тебя заброшу, а потом на работу, - ответила она. мы сели в авто и я назвал свой адрес.

- ты мне номер-то дашь? – спросил я её.

- это ни к чему, - ответила она.

- не понравился что ли? или не удовлетворительно справился с ночью?

- да, нет, - она погладила меня по руке, - всё было нормально. просто завтра возвращается муж.

- ты же говорила...

- ну, он есть, но как бы его и нет. короче, это длинная и неинтересная история. просто было и было. хорошо? - перебила она меня.

- понятно, - пожал я плечами, хотя, понятное дело, ни черта не понял. выйдя около своего подъезда, я наклонился к открытой двери:

- прощай тогда, что ли? – она молча улыбнулась и кивнула.

машина уехала. я закурил. казалось, что вечер удался: посидели хорошо, покувыркались неплохо, но меня почему-то не оставляло чувство, что не я, а меня поимели. поимели и выбросили, как использованный презерватив. поганое было чувство. или это просто сказывалось уже начинавшее просыпаться похмелье. я щелчком отбросил окурок в придорожные кусты и набрал степана:

- ты дома?.. а выпить есть?.. ну, одевайтесь, я поднимаюсь.


- света, - представилась света. вчера мы с ней как-то не успели познакомиться. она мило улыбнулась и протянула мне руку, второй придерживая простынь, обмотанную вокруг её ладной фигурки. она была ещё пьяна. видно было, что поспать, просто поспать, леха ей не дал. а выпить, из того, что "да", оказалось на два тоста. этого было мало даже на опохмел, а для вытравления поганости настроения и совсем не годилось.

- степан, выпить у нас есть ещё?

- не-а, - грустно ответил тот. - может сходишь?

- я уже находился, а тебе проветриться не помешает.

лёха на этом уговорился и одевшись, вышел. я закрыл за ним дверь и повернулся к свете. она улыбалась. интересно, чему? впрочем, нет – не интересно. я подошёл к ней и обнял за талию. она не дёрнулась, продолжая молча улыбаться.

когда она снова завернулась в простынь, а я натянул штаны, в дверь позвонили.

- быстро он, - усмехнулся я.

- или ты, - рассмеялась света.

я открыл дверь. на пороге был не степан. на том месте, где я думал увидеть его, был серёга.

- выпьем? – спросил он.

- что глупости спрашивать? - ответила за меня, из-за моей спины, света. я посторонился, серёга зашёл. только мы выпили по одной, как в комнату вошёл степан.

- а что у вас дверь нарастапашку?

- а нам скрывать нечего, - снова вперёд всех ответила света.

хорошая она была баба – мягкая и горячая. и ненасытная. даже серёга не смог перед ней устоять. а я почитал его за образец супружеской верности. но всякому памятнику в нашей стране, рано или поздно, приходит пора сноса.

презервативы у лёхи за ночь закончились, у меня даже и не начинались, а серёга про них вообще знал лишь понаслышке, на кой ляд они честному женатику? оставалось надеяться на то, что света не была натурщицей для картины «девушка с букетом».

- тебя где мотало-то? – это степан.

- во, я тоже спросить всё хотел, - добавил серёга

- а ты куда-то ездил? расскажи, – захлопала в ладоши света.

я пожал плечами и рассказал. света была в восторге. мужики немного, но всё же в шоке.

- и что теперь собираешься делать?

- а не знаю. честно, не знаю. надоело всё. и ничего не хочется.

- а можно я у тебя поживу, пока ты квартиру не продал? – света прильнула головой к моему плечу и потёрлась, как котёнок.

- ты с чего решила, что я квартиру продавать буду?

- не знаю. самый выход, наверное, - пожала она плечами.
- а чё, тема, - поднял стопку степан. я не понял, про что он. про то, чтобы квартиру мне продать или про светкино житьё тут. я повернулся к свете:

- с тебя секс, уборка и жратва, согласна? – светка просияла:

- договорились! – она наклонилась и поцеловала меня в коленку джинс.

- а может тогда и я? – рассмеялся степан.

- в коленку поцелуешь? на, - я подвинул к нему ногу.

- не, серьёзно. может я тоже к тебе перееду?

- ну, если с тебя будет выпить и квартплата, то я не против.

- тогда давай выпьем и поговорим по трезвому! – он качнул стопкой, и запрокинув голову, вылил водку себе в горло. мы дружно последовали за его тостом. в первой его части.


в дверь позвонили. ирина открыла. на пороге стоял толя – её муж.

- здравствуй.

- здравствуй, толя. ты как тут? ты же умер.

- и что? мы же не развелись. у меня и ключи остались. но я решил позвонить, вдруг ты не одна.

- одна.

- тогда, может быть я войду? – ирина посторонилась, пропуская его в маленькую прихожую, которая служила одновременно и кухней. толя сел на подоконник. это было его излюбленное место, когда он был ещё жив и они жили вместе.

засвистел чайник.

- будешь? – спросила ирина.

- давай.

толя вынул из кармана сигареты, спички. чиркнув спичкой, хотел уже прикурить, но остановился и спросил у неё:

- можно?

- да кури.

он прикурил и огляделся в поисках пепельницы. пепельница стояла на том же месте, где и всегда. толя улыбнулся. отхлебнув из кружки обжигающего чая, спросил:

- а дети где?

- у мамы. садик опять на ремонт закрыли.

- жаль, хотел повидать. как сама?

- работаю.

- а на личном фронте?

- я бы не хотела с тобой это обсуждать.

на личном фронте наметились, кажется, положительные сдвиги. мужчины, конечно, были и до этого, да всё какие-то изначально временные. один вообще с первого свидания стал звать замуж, а как узнал про двух детей, так испарился в мгновение ока. она его больше вообще никогда не видела, хотя ни к чему и не принуждала.

а этот, последний, был другой. от него веяло серьёзностью. и он казался по-настоящему влюблённым в неё. это было приятно. ирина устала быть одна. но она боялась завести серьёзные отношения. скажут, не успела похоронить, уже снова замуж выскочила. да и витя был ещё не свободен.

хотя там, где-то далеко там, уже ничего и не было, но штамп - был. а жить с женатым, хоть и только де-юре, мужчиной ей не хотелось.

- но я же, всё-таки тебе не чужой. мне хотелось бы, чтобы у тебя было всё хорошо.

- тогда не фиг было пьяным купаться лезть! тогда бы и я была при муже, и дети не были сиротами! – ирина почувствовала как скрипнули у толи челюсти. камень попал в цель. вспыхнувшая злость в груди тут же погасла. она тихо сказала: – извини.

- тебе не за что извиняться. ты абсолютно права. и если бы можно было что-то изменить, я бы больше ни глотка пива не сделал, не говоря о чём-то более крепком. но что сделано, то сделано - не изменить.

- я не хотела. – ирине было стыдно за боль, что она причинила ему своими словами.

- я что заходил-то, - сказал толя вставая, - чтобы ты знала, чтобы детям сказала, когда подрастут, что я вас всех очень сильно люблю и хочу, чтобы вы были счастливы. чтобы тебе встретился приличный человек, которого бы ты смогла полюбить и быть с ним счастлива. чтобы он смог, вместе с тобой воспитать из наших пацанов настоящих людей, раз уж я не успел. не сумел.

он понурил голову и взялся за ручку двери. ирина рванулась к нему и обняв, уткнулась носом в его грудь, вдыхая такой знакомый запах. его запах. а говорят, что запахи не снятся. он гладил её по волосам, она плакала.

- да и это. – толя чуть отстранился. ирина посмотрела на него снизу вверх. он, немного смущаясь, посмотрел ей в глаза: - я там это... типа жениться собрался. встретил женщину... ну, нормальная... одному-то плохо... ты меня, думаю, понимаешь... вот меня и отпустили, чтобы мы... как бы это... развелись, что ли... ты не против? ты здесь, я там...

- хорошо толя, я тебя прощаю. тебе надо идти?

- да время на исходе. жаль, пацанов не увидел. – в уголках его глаз наметились слезы. он наклонился и поцеловал её в губы. – прощай. и не поминай лихом.

дверь захлопнулась. ирина осталась одна. она отхлебнула остывшего чая и посмотрела в окно. по тропинке, от подъезда к калитке, шёл толя. он оглянулся, посмотрел на неё, и, махнув рукой, вышел на улицу.

в комнате зазвенел будильник. начался новый день. надо было просыпаться.

и она проснулась. проснулась где-то у себя, неизвестно где и в каком времени, а я остался здесь, в её сне, но через время понял, что тоже выспался и проснулся.


мы уже месяц, как жили в троих. я ужасно удачно устроился. лёха работал сутки - трое, света два через два, а я лежал дома, в доме убранном и сытом, и наслаждался бездельем. безделье никогда меня не тяготило. я что-то читал, благо книжек в доме, а тем более в интернете, было на любой вкус и настроение, куда-то ходил.

я люблю бесцельные прогулки. выйти из дома и идти куда дорога приведёт. мне не скучно было в одного, а вечерами и позже, без света когда, но со светой – тем более. ну и сети социальные, конечно же. сети невидимые, невесомые, но бетон, как прочные, – мечта любого рыболова. куда современному человеку без них – что рыбам, что рыбакам?

света оказалась, скажем так, большой любительницей мужской части населения нашей планеты, но сумела ограничить себя тремя нашими достоинствами. степановым и моим – на постоянной основе, серёгиным – периодически, вахтово, для разбавления нашего постоянства и некоторого отдыха от него.

ей очень нравилось (теребило что-то в её душе, какие-то струнки нам, мужикам, непонятные) то, что серёга после каждого раза с ней проклинал себя на чём свет стоит самыми грязными словами. проклинал, материл, зарекался, но через время приходил снова.

он приходил днём, когда света была дома, лёха на работе, а я болтался по улицам. вернее, я уходил болтаться, когда он приходил. чтобы не смущать. как ни низко он пал, но до групповухи опуститься так и не смог. попробовал раз, но позеленел от злости и покраснел от стыда одновременно, оказавшись несостоятельным в таком пошлом и развращенном обществе, как наше.

ни степану, ни мне, а свете и вообще, наше существование не казалось чем-то из ряда вон: если всем хорошо, то почему это плохо?

один серёга рефлексировал, но и он потихоньку привыкал. привычка, как говорится, дело наживное. привычка, если верить где-то кем-то зачем-то для кого-то  написанному, появляется на восемнадцатый день. с отвычкой же дело обстоит гораздо сложнее. но про это можно и не говорить, и не писать. это и без написанного каждому понятно, как корень квадратный из три икс пи в кубе.

а ещё я, кажется, научился-таки пить. всю жизнь учился, учился, да было без толку ученье. по сергею - нашему всё - ибанаматовичу получалось. если кто помнит, тот помнит, а кому и нечего помнить зацитирую классика недавней современности, в той его части, о которой говорю тут:

«несколько раз митрофанов с потоцким звали выпить. я отказывался. это не стоило мне больших усилий. от первой рюмки я легко воздерживаюсь. а вот останавливаться не умею. мотор хороший, да тормоза подводят… останавливаюсь я только в кювете…»

если проснулся я с утра, а вечер не помню, значит, всё в говне: или морда в синяках, или телефона нет, или денег пропил-прогулял всё что было, или всё перечисленное вместе. да с плюсами и бонусами разными безрадостными в придачу. и это не считая жесточайшего похмелья.

а тут – пьём каждый божий вечер, но культурно, не по многу. с утра я, к обеду, малость подзаправляю баки, и до следующего злоупотребления вполне себе спокойно, без рывков, дотелепатываюсь. и в сознании всегда, без косяков и проблем, и на душе – пьяненько, а потому – покойно.

по этому поводу вспоминается мне всегда акулыч. не помню, рассказывал про него нет, поэтому повторюсь, если рассказывал, а если нет, то и вот:

акулыч был начальником столовой в нашей части. часть была небольшая, столовая тоже, поэтому воровали немного и кормили вполне себе сносно. и акулыч в этом гастрономическом царстве был царь и бог. и никогда трезв, и никогда пьян. утро у него начиналось с зарядки: десять приседаний, десять наклонов, - которая заканчивалась стопочкой беленькой.

в стопке грамм пятьдесят было, а то и меньше. мы замеряли тогда, но не вчера это случилось, забылось как-то за временем. это был колпачок от снаряда сау – самоходной артиллерийской установки. конец его был закруглён и рюмку эту недопитой на стол было не положить. да и не было дураков недопивать.

привет артиллеристам и смежным войскам!

вторую рюмку он хлопал за завтраком, - для пищеварения, третью, чуть позже. выпивал за день он с бутылку. когда и больше случалось, но меньше себе не позволял. не позволял и сверху больше, чем на ещё одну бутылку, да и то по большим праздникам. скажем, в пятницу.

даже начальство на него рукой махнуло. а потому что, «всегда в своём виде», без бурогозов. не то, что другие какие непьющие, которые, если запьют с чего, с той же пятницы, так «тушите свет, сливайте воду», а на утренней поверке нет, на разводе нет, а потом глаза долу и молчаливая скорбная просьба понуренной головы: «понять и простить».

моя доза была даже меньше, чем у акулыча. литр «блэйзера» с утра, к обеду которое, пол-литра вечером, ну и там чего ещё за компанию с народом. но тоже без разгону, с пониманием.

«блэйзер» - это такой напиток, смесь спирта с газировкой. у нас считался, кстати, вполне себе приличным напитком, который не стыдно было и на стол поставить в приличном доме. а когда, потом, я в москву опять попал, так там такие напитки иначе, как бомж-коктейль, и не называли. и редкий приличный забулдыга соглашался его выпить, даже если ничего другого в стакан налить было нечего. уж если только совсем-совсем все поиски впустую, - то и то не всегда.

но это там. а здесь мы не гнушаемся. сидим, значит, пьём этот «блэйзер», не подозревая, что это бомж-коктейль, телевизор смотрим, да разговоры разговариваем.

- а что, - говорит светка, - может взять нам, подкопить немного, да в москву рвануть? мне уже тоже начало казаться, что застоялась я. нового чего-то хочется. а то так и помрёшь тут, как родилась, и не узнаешь, что есть другой мир.

- хорошо там, где нас нет, - не соглашался с ней лёха, - пока нас там, в москве этой нет, так и кажется, что там рай. а съездил вон, валерка, так и не в шоколаде вернулся.

- ну, он за любовь ездил. это другое. ему, что москва в этом вопросе, что салехард. да и не говорила я, что в столице лучше. я сказала – новое. денег подкопим на поездку, съездим, присмотримся. если уцепимся, если понравится, то продадим тогда валеркину хату, купим там. на однушку должно хватить, я смотрела, сравнивала по ценам. и всё - мы в центре мира, и не с голой жопой. честно, нового хочется.

- что, наших троих тебе уже мало? – усмехнулся степан.

- этого – хватает, - не поддержала шутку света, - пока, по крайней мере. – она отхлебнула из стакана и закурила. - жаль, что дура была, родить уже не могу. дитё для бабы – это всё. жаль, что не сразу это понимаешь, что врач тебя поганой метлой не гонит с аборта, пока мозги не просветлеют. аборты можно разрешать только тогда, когда дети у бабы уже есть. есть дитё – абортируйся сколько влезет, а нет – досвидос! потому что баба без дитя – пустоцвет. зазря она мир топчет, воздух переводит.

- ничего ты загнула! – удивился я её категоричности, но в целом был с ней согласный. с одной поправкой. не только про баб разговор это, а и про баб, и про людей – одинаково верен. человек без продолжения – пустой человек.

- знаешь, а мне нравится твоя идея. правда, когда последний я раз ездил в столицу, то ничего путного не вышло у меня там. так первый блин зачастую комом со сковородки падает. и я не против ещё раз попробовать.

- так ты ездил не работу же искать. тема-то не про то была, - начала света, но я перебил: - нет, до этого ещё. года четыре-пять назад это было. поехал именно, как ты говоришь – за новым. у меня там братья двоюродные живут. думал, у них поживу мальца, присмотрюсь, что почём, работу найду, а там уже и хату рядом сниму.

- и чё?

- да ничо. брат через неделю уже попросил очистить помещение.

- так вот прямо?

- нет. не совсем прямо. с узорами, экивоками, но вполне понятно, чтобы почувствовать себя не в своей тарелке. – я замолчал, закурил.

- ну? – не удержалась света

- ну и нашёл работу с проживанием. в лобне. это подмосковье ближнее. там завод был. делали очистительные сооружения для загородных домов и дачных участков. автономные. там пластик к пластику пластиком приходилось припаивать. через месяц я какой-то чернотой стал отхаркивать. уволился. нашёл другую работу. поддоны ремонтировать. это уже под люберцами. работа нормальная, в принципе, да и с деньгами не обманывали. сами ремонтировали, сами грузили-разгружали, ещё и левак небольшой был. но жили в вагончиках, к зиме практически не приспособленных, с душем и туалетом на улице. и без регистрации. до первого мента, одним словом. три месяца у меня кончились когда, три месяца можно по билету, на котором приехал, и без регистрации было, я домой решил смотаться. типа, в отпуск. рассчитали нормально. не много, но съедобно, чтобы уехать приехать и дома не с челюстью на полке…

- а братья что? ты больше у них не был?

- раз позвонил, хотел заехать. так сказали, что едут с друзьями за город, что как-нибудь в другой может раз. но я больше не звонил, они тоже.

- правильно, - пожал плечами степан, - чего звонить, если за город тебя им неудобно позвать было. перед друзьями, наверное, за тебя постыдились?

- аха, типа «куда с таким рылом, да в калашный ряд».

мы допили и легли спать. время было, если только чуть-чуть, как за детское, но завтра обоим моим постояльцам надо было на работу, а хотелось ещё покувыркаться. засыпать без этого дела у нас было не принято. светкины руки мне казались вездесущими. она ласкала ими твоё тело от макушки до пяток, казалось, не меняя положения тела. и это только руки. а у неё было ещё много чего интересного и вкусного, мягкого и похотливого, страстного и желанного, горячего и нежного.

в нашей постели установление порядка было прерогативой женщины. мы-то своего всё равно, при любом раскладе, не упустим. не важно, кто первый, кто второй, или вместе. как ей хотелось, так и было. главное, что ей хотелось всегда.  даже «в эти дни». положит нас рядом, встанет на коленочках, так что по одной нашей ноге у неё между ног, и делает нам приятно: одному рукой, другому – ротом.

- свет, - как-то спросил я у неё, - а зачем тебе так? никакого же оргазма.

- дураки, вы, мужики, - усмехнулась она. – оргазм, конечно, дело не последнее, но женщине хорошо может быть и без него. вот тебе когда массаж делаю на спине, хорошо?

- хорошо.

- и без оргазма. и тут примерно тоже, только ещё на душе хорошо. потому что нам всем хорошо. и потому что вам хорошо, тоже хорошо.

но иногда не удерживалось её желание в трусах, она заводилась и дёргала кого-нибудь за руку, показывая себе на зад. и хрен, что от этого «эти дни» чуть длиннее становились, просто хотелось ей и всё. и ты пристраивался сзади. или не ты. потому что слово женщины – закон! хоть где-то должно же быть так. и постель для этого, мне кажется, – самое подходящее место.


с любаней я переписываться не перестал. вернее, она не перестала, а я не стал ей в этом отказывать. зачем? и ещё с парочкой другой женщин поддерживал приватную переписку. но эти переписки перестали носить сексуальный характер. они искали во мне мужского совета, моего взгляда, как самца, на ту или иную ситуацию в их жизни, искали товарища, друга. и находили. находили то, чего не могли найти в своём офлайне. и со мной бы не нашли, будь я рядом, будь у меня возможность протянуть руки к их прелестям.

когда можно дотянуться, тогда дотянуться надо. но тут другие слова, и разговоры другие. а так, я открыл, что с женщинами можно просто разговаривать. без заглядываний в разрез её декольте, особенно когда это сделать невозможно, и беседы становятся иными.

но чем больше я с ними беседовал, чем дальше проникал за запретные флажки, чем глубже они пускали меня в свои души, тем больше мне надо была света. факел мужского разума способен был выхватить лишь какие-то уголки, но никак не осветить всё в целом.

«если в разговоре с женщиной ты вооружён лишь логикой и здравым смыслом – хана тебе мужик!» - вернее не скажешь. в двадцать лет я думал, что знаю о женщинах всё, в тридцать - начал в этом сомневаться, сейчас же я понимаю, что ничего в них не понимаю. и верно можно сказать про них всех, скопом взятых, лишь одно: у всех по вдоль, ни у одной поперёк. в остальном же, каждая женщина не похожа на других своих товарок. у каждой свои тараканы, и бабочки тоже свои.

была теорема ферма. доказали. будут и есть ещё недоказанные теоремы, неоткрытые глубины океана, ненайденные виды животных, не пойманные нло, недостигнутые дали космоса. но когда всё это многообразие «не» людям будет открыто, то и тогда останется одна загадка – женщина!

потому что она загадка даже для самой себя, не говоря уж про нас, самых обыкновенных хомосапиенсов, каких бы вершин в науках не достигших. самая нелогичная, непоследовательная, самая любимая и желанная загадка прошлого, настоящего и будущего.

и так будет всегда, пока существует этот мир. а мир – это бог, а бог – это любовь, а любовь – это женщина, без которой всё бессмысленно на этом свете. и на том. потому что «женщина создана для того, чтобы сделать человека счастливым, где бы этот несчастный не находился» - да будет так!



проснулся я от желания. не весь проснулся, частично. и этой частью упирался свете в ногу. я уже собрался было пристроиться на неё, как услышал её голос где-то сверху:

- смотрю, мальчики, вам и без меня хорошо? – остатки сна как ветром сдуло, глаза раскрылись во всю свою мочь. обнимал я не свету и упирался не в неё. да, есть ещё некоторые шероховатости в нашем тройственном союзе. света улыбалась, я был красен, как маков цвет на щеках девицы, под руками ухажера, а степан спал самым безмятежным образом.

я сходил в душ, где света нежно успокоила мои сомнения в собственной ориентации, после чего покормил её завтраком и спровадил на работу. разбудил степана. тот, правда, долго упирался, не желая расставаться с морфеем, но потом сдался, умылся, оделся, поел и тоже свалил на заработок, так не хватающих нам всем денег.

я уселся поудобнее в кресло и взялся за хемингуэя. давался он мне с трудом. «праздник, который всегда с тобой» мне дался легко, понравился, но ряд рассказов после и этот - «старик и море» - нудный и тягомотный для меня, но образчик «великой литературы», обязательный к прочтению любому, кто хочет считать себя хотя бы околокультурным человеком, никак не мог мной вычитаться.

вот и сейчас, прочитав несколько страниц, я отложил книгу и включил телевизор. вещание включилось на негативе. там шёл фильм «чистилище», с ростом и нагиевым. отвратительный для меня фильм. не знаю, я там, в том новогоднем грозном не был. и не могу сказать насколько фильм реалистичен, но тяжел для просмотра - однозначно.

сколько фильмов снято про войну. и реки крови в них текут, и трупов проплывает сотня за сотней, а смотришь - и бутерброд жуёшь, и в носу ковыряешься. а после этого, когда первый раз посмотрел, напился. моя война была позже, и в артиллерии, и ближе к кухне. но и мне, в страшном сне не могло присниться, что кадыров, например, станет героем россии.

раньше, со звездой героя давали орден ленина, а завтра будут давать орден путина, к гадалке не ходи. я выключил телевизор, экран погас, но мысль осталась там, в горах.

вспомнилось, как ехал, получив гору продуктов, с ханкалы к себе, под аргун. и тут в одном из аулов, дорогу нам преградила верёвочка. одним концом она была привязана к дереву, другим была в руках и бородатого «ополченца». он-то и дёрнул её вверх. водочка, употреблённая с акулычем, ещё не выветрилась из меня, и настроение было леопольдовским.

- ребята, давайте жить дружно, - сказал я, высунувшись из кабины автоматом вперёд и любезно щёлкнув затвором. улыбка у меня добрая, я знаю. и сейчас ещё добрая, и тогда была такой. даже ярче. добро всегда побеждает, говорила мне моя бабушка, читая на ночь сказки. теперь, я убедился в этом сам. верёвочка опустилась. и мы без происшествий добрались до своих позиций.

это было самое тяжёлое боестолкновение с моим участием, в той моей почти туристической поездке к живительному горному кавказскому воздуху. ну так и правильно. я же был не спецназ, а старшина батареи. моё дело было накормить, одеть, обуть.

на следующий день меня вызвали обратно в группировку и отправили в командировку. я искренне недоумевал тогда, зачем были нужны такие телодвижения, когда на базе слонялось куча народу, наперебой желавших выполнить такое поручение руководства. но вызвали и отправили меня.

а на позиции к нам приехала целая делегация из нашего руководства в погонах и ихнего «местного самоуправления». искали какого-то не то контрактника, не то офицера, молодого, но наглого и бородатого, который в пьяном виде, учинил беспорядки на одном из постов «дружественных нам сил самообороны».

я же, ничего о том не зная, в погонах прапорщика на новом камуфляже, побритый и довольный, ехал через краснодар в ростов. к мирному небу и улыбкам девушек. поездка началась просто замечательно, но закончилась не совсем так.

всё из-за письма, которое дал мне дима, соб из первой батареи.

- ты в ростов едешь? - он подошёл ко мне, держа в полусогнутой руке, конверт.

- ага.

- я, тут... это...

- письмо передать?

- да, ты знаешь, что-то почта косячит. я пишу, пишу, но не доходят, наверное. тут адрес на конверте, если тебе будет не трудно там, если время будет...

- дим, конечно, какие вопросы! жене?

- ну, да.

вертушкой до моздока, дальше - мирным транспортом. можно расслабиться, выпить, но пить нельзя. добрые люди предупредили: участились случаи "кидалова". в форме едет много народу. и многие с деньгами, с хорошими деньгами.

только садится такой товарищ выпить пивка-водочки, как к нему подсаживается пассажир, горящий «патриотическими» чувствами, слово за слово - предлагает тост за дружбу, за победу, за пацанов, которые уже никогда не вернуться домой. ну, как тут не выпить?

выпивает. потом ещё, потом опять – а как иначе? потом просыпается где-то на окраине города, с треском в голове и полном отсутствии карманной наличности. в ужасе хватается за мошонку, где был спрятан основной капитал, но и там - пусто!

так что, пить нельзя! да и хватит, - сколько можно?! пусть печёнка отдохнёт. водки много, водка везде и всюду, но бутылками уже не меряется - как минимум, литрами, а максимум - как позволит здоровье! и, ведь, сколько ни пей, но всю, всё равно не перепьёшь. я себе зарок дал – раньше часу дня не пить. но я же старшина, а без выпить какие дела сделаешь? поэтому иногда и собственный зарок нарушить приходилось, но это, если дела никак нельзя было перенести на после обеда.

впереди - неделя без войны, впереди - неделя летнего настроения: бульвары, девушки, прогулки по красивым городам, памятными своей историей. я ещё не был в краснодаре, и в ростове не был. я вообще ещё много где не был. а много где и не буду никогда.

нужно было завезти в штаб округа две какие-то бумажки, заклеенные в конверты и, по дороге, пацана из второй батареи, к новому месту службы. его мать исписалась по воинским инстанциям, что она инвалид с малолетней дочерью на содержании, и просьбой вернуть сына - единственную надежду на старость.

как ни удивительно, но её услышали. услышали и направили в часть, где  служил сын, в нашу часть, предписание, с требованием направить его, для дальнейшего прохождения службы, в город, откуда он призывался. и его сопровождение, в качестве довеска к основной миссии, препоручили мне.

когда я с этим пацаном приехал к нему, то был насмерть зацелован, закормлен, запоен! мама его стелилась передо мной, как перед большим человеком, в руках которого была судьба её сына. и как я не уговаривал, не стыдить пытался, но исправить ничего не смог.

я прожил у них три дня, из семи отпущенных мне, наслаждаясь тишиной, предупредительным отношением и домашним вином, которое, в графине, стоящем на столе в комнате, никогда не кончалось.

через три дня отвёл я рядового малько в его новую часть, где попросил командира его новой роты, дать парню увольнительную, дня на три, умолчав, что мы не только как приехали. капитан, нормальный мужик, ничего против не имел и выписал "увольняшку" без лишних разговоров.

до автобуса меня провожали всем семейством, с требованием их не забывать и обязательно, когда получится, к ним приехать. мою сумку, набитую, под завязку, всякой снедью, тащил, конечно, самый молодой. хосподи, как эта женщина не могла на него насмотреться, всё время поглаживая его, прижимаясь, пытаясь помочь тащить сумку, чем он был крайне недоволен, всё время от неё отбрыкиваясь.

по приезду в ростов и сдав пакеты по адресатам, я вытащил из кармана, уже слегка помятый конверт. прочитав адрес и уточнив у дежурного офицера на кпп направление, я двинулся в путь.

молодой, статный военный, в новом камуфляже, к тому же со звёздочками на погонах, привлекал внимание. девчонки, проходящие малыми стайками мне навстречу, кидали игривые взгляды и смайлики, таинственно перешёптываясь друг с другом о чём-то.

дом, указанный на письме, оказался серой панельной пятиэтажкой. выяснив нужный подъезд, я поднялся на второй этаж и встал перед нужной дверью, обитой дерматином и заклёпанной, наискось, гвоздиками с декоративными шляпками.

я уже собирался нажать на кнопку звонка, как заметил, что дверь приоткрыта. толкнув её, я вошёл.

- здравствуйте! - сказал я предупредительно. но в ответ услышал лишь тишину. Заглянув в кухню и пройдя через зал, я толкнул дверь в спальню.

на двуспальной кровати спала женщина. обняв её за талию и уткнувшись носом в её шикарные, цвета меди, волосы, спал мужик. они даже не пошевелились, не дёрнулись. сон их был глубок и картиночно-хорош. женщина улыбалась чему-то тому, что видела во сне, причмокивая губами. мне подумалось, почему-то, что видела она в своих сновидениях не диму.

бросив письмо на журнальный столик, стоявший в зале, между двух кресел, я вышел из квартиры, прикрыв за собою дверь, до щелчка.

я шёл на остановку, хмуро думая о том, что скажу диме, а что не скажу. мысли путались. где правда? и нужна ли она парню, который безумно любит жену и верит ей, как себе, прыгающему со своими четырьмя БМ-ками, по горам, с одной мечтою - уткнутся носом в её курчавые, цвета меди, волосы.


мне и не заметилось, как полторашка допила себя до донышка. но пьяным я не был. и всё же решил проветриться. а заодно взять ещё одну. пятница, как никак. а по большим праздникам не грех и набраться. денег у меня своих не было. но света оставляла на утреннем столе, в кухне, «на хлеб». если бы я покупал на все оставленные деньги хлеб, то хлеба бы хватило на неделю. поэтому, вместе с хлебом насущным я брал и его жидкие вариации. и подобная форма альфонства не прожигала стыдом мою душу.

я прошёл по первомайской до цирка и свернув налево, дошёл до монастыря. думал пойти к марине, но недодумал, и по республике вернулся к фигурам клоунов, а оттуда, прогулявшись туда-обратно по бульвару, бывшему когда-то городским садом, пошёл домой. по пути я не забыл зайти в магазин и взять градусов. случается со мной, что и забываю. тогда приходится, через не хочу, а иногда и через не могу, идти обратно. дурная голова ногам покою не даёт.

марина была нынче дома, звала меня ещё накануне, но я не пошёл. почему? мало того, вернувшись домой, открыв на компе порнушку, я занялся рукоблудством. интересно, я один такой, кто имея двух женщин удовлетворяет себя онанизмом, лучшим другом пубертатного периода, но никак не начинающих уже седеть висков?

марина была парикмахером и я у неё стригся. пару раз объяснил, что я хочу видеть на своей голове, а потом она уже вопросов не задавала, что мне очень нравилось.

голова у меня была какой-то неправильной формы и каждый раз, каждая новая парикмахерша, мучилась с ней. мучился и я. только найдёшь ту, которая подходит к моей голове, как она увольняется. марина не уволилась. и была одинока. и я даже не удивился, оказавшись однажды утром в её постели.

случилось это как-то буднично, просто, без каких-либо поползновений с моей стороны. я приходил к ней со своими волосами под обед, и после того, как она части их меня лишала, приглашал её в соседнее кафе на поесть. а иногда мы гуляли, болтали о пустяках, а потом, однажды, гуляя так, мы дошли до её дома, и зашли на кружку чая не в кафе, а к ней – и всё. вышел я от неё уже её любовником.

она ничего не просила, ни к чему не принуждала. просто звонила, предупреждала когда будет дома, я приходил, мы, через спальню, выходили на кухню, где чего-нибудь съедали, и я уходил домой. я даже не ночевал у неё ни разу. и не сразу понял почему. мы встречались с ней  раз-другой в неделю, и всё время в первой половине дня. а во второй половине приходила дочка, а вечером – муж. нормальная такая одинокая женщина.

но не мне её судить. уж если кому, то уж точно не мне. если вообще есть кому. и я не сужу. да не судим буду, надеюсь. и под кожу к ней не полезу. захочет – сама расскажет. но сдаётся мне, что не захочет она. а если и захочет, то не скоро. и скорее всего, не мне.


утром, за кофе, света со степаном сказали мне, что им кажется, что они любят друг друга. и им вдвоём хорошее, чем втроём. и они хотят съехать и пожить, как настоящая семья. я благословил.

- как камень с плеч, - сказала света.

- ага, - подтвердил лёха, и ушёл а сутки. а через час пришёл серёга. теперь мы вдвоём со светой объясняли ему, почему я никуда не пойду гулять.

- и слава богу, - сказал сосед. – как гора с плеч.

- гора, говоришь, - посмотрел я на него, - гора, да, потяжелее камня будет. света посмотрела на меня задумчиво. я ответил ей тем же.

серёга ушёл. света, к обеду, достала из сумочки прокладки и ушла в ванну. а вечером сделала мне минет.

- хорошее у тебя начало семейной жизни.

- просто у тебя был такой вид…

- какой такой?

- как у потерявшегося котёнка. и молчал весь день. мне стало тебя жалко. но это ничего не значит.

- ничего, так ничего, - пожал я плечами.

она посмотрела на тумбочку, где лежали мои книжки, которые я читал сейчас, как всегда - несколько сразу. я всегда читаю по несколько. смотря, что на сейчас за настроение. что-то перечитываю, что-то открываю новое.

- интересно, - сказала света, проводя пальцем по обложке, - что творится в голове у человека, на прикроватной тумбочке которого лежат друг на друге буратино, анна каренина, харуки мураками, есенин, маленький принц и ленин для учащихся средних школ? – я пожал плечами:

- бардак.

- я так и думала.

а вечером света сама рассказала обо всём степану. и тот, как мне показалось, вздохнул с некоторым облегчением, а когда мы курили на балконе сказал:

- я особо-то и не хотел. это светка сама за нас решила. а теперь перерешила. как её понимать?

- даже пытаться не стоит, - ответил я.

- правильно, - подтвердила наша жена из-за наших спин, - нечего меня понимать. я баба, мне можно.

- чего можно? - обернулся к ней степан.

- а всё можно.

- серёге говорить будем? – повернулся к ней и я.

- не, ему не будем. надоел.

И пошло-развратная наша жизнь потекла в привычном для себя русле.


ближе к новому году, но ещё в ноябре, муж маринки узнал про меня. то ли соседи подсказали, то ли сердце, но застал он нас в такое время, когда чего не скажи – всё глупо. я гадал: убивать будет или просто по стенке размажет. маринка не говорила, что он у неё два-десять роста и с поясом каким-то, по чему-то там восточному. а он ничего делать не стал. молча посмотрел на нас, пристыжено сидящих в голом виде на диване, и ушёл на кухню. я оделся и тихо свалил. а через два дня марина позвонила и сказала, что завтра свободна. неисповедимы пути твои, господи.

в середине февраля я узнал, что муж марины – импотент. большой, сильный импотент. а в январе меня позвала любаша. писала, что неожиданно поняла, что скучает по мне, что за время нашей переписки как-то по-новому увидела меня, и хочет попробовать ещё раз. 

это сообщение она написала ещё вечером, но я прочитал его только утром. утро было серым, пасмурным, скучным и неинтересным. да что там говорить, отвратительным оно было, отвратительным и хреновым в своём похмелье. похмелье было несильным. так, лёгкий перебор. но было.

я стоял на балконе и курил. дым сигареты нехотя забирался в мои лёгкие и на недолго задержавшись там, с одышкой выбирался обратно. совсем был не спортсмен.

двор был почти пуст: пара девчушек качалась на качелях, весело о чём-то болтая между собой и ногами; по дорожке, вдоль соседнего дома, с сумкой наперевес, шёл куда-то по своим делам мужичок в спортивном костюме.

"время есть, а денег нет и в гости некуда пойти" - шепелявила в комнате за спиной пластинка. прямо в точку.

жизнь вообще мне, в последнее время, улыбалась редко. и то через зубы. да ещё и обижалась, что поводов я не даю ей. мол, живу вяло, безинициативно, ни рыба. ни мясо. но ведь улыбалась. а зачем мне инициатива, зачем менять на неизвестность, то, что и так сойдёт. вполне себе даже сойдёт. многие бы позавидовали. а значит, "всё не так уж плохо на сегодняшний день".

неплохо, да. но почему-то, непонятно почему, а хотелось перемен. хотелось в москву. правда и хотелось как-то вяло, тупо, бездеятельно. по-емелински как-то, чтобы раз - и было. а может или не хотелось.

болото какое-то в голове. и в душе. мысли, чувства - все в тине, в застое.

я погасил в пепельнице окурок и сплюнул сквозь прутья решетки, на цветочки, рассаженные рядочками в кружочках весело размалёванных автомобильных покрышек.

"мы ждали завтрашний день. каждый день ждали завтрашний день".

из-за туч, на секундочку, проездом, показалось солнышко. часы пробили одиннадцать. наступил новый день. десять утра, но одиннадцать дня, - так же? а наступление нового дня, это самое то время, чтобы начинать ждать завтра.

я подумал, взял из «московской» заначки денег на билет и немного ещё, оставил ключи с запиской на столике в прихожей, и уехал в москву. в первый день весны. за деньги стесняться не стал – на то же и собирались, на что взял. а там устроюсь, и их покличу. если захотят, приедут. теперь-то они могли ничего и никого не опасаясь попробовать пожить настоящей семьёй. и понять – то ли это, чего они искали, чего душа просила.


вокзал. кассы. перрон. поезд. вагон. вагон номер пять. почти в начале состава?

не тут-то было. нумерация с хвоста поезда и первых четырёх вагонов нет. вернее, последних. ну, это как кому нравится. мне не понравилось совсем. мой вагон - последний. мало того, полка хоть и не боковая, но у туалета.

соседи по купе - вахтовики. в соседнем - дембеля. и те и другие начали пить сразу, как сели, даже не расправившись. выпили, закусили, перекурили, поговорили, выпили. получалось:

- бу-бу-бу?
- бу-бу-бу.

- выпьем?
- выпьем.

- покурим?
- покурим.

копытами топ-топ-топ, дверями хлоп-хлоп-хлоп.

думаешь - можно отдохнуть пять минут. а дембеля на что?

- бу-бу-бу?
- бу-бу-бу.

- выпьем?
- выпьем.

- покурим?
- покурим.

копытами топ-топ-топ, дверями хлоп-хлоп-хлоп.

ушли дембеля - правильно - вернулись вахтовики.

смена составов.

в какое-то время график их перекуров совпадает и они идут в тамбур набиваясь там, как сельди в бочке. ну, в тесноте, да не в обиде. их нет, но:

- орешки, кириешки, чипсы, пиво, пирожки горячие!.. мужчина, пива не хотите? свежее. нет? может, пирожков? нет? - дверью хлоп-хлоп: - мужчины, дайте пройти. пива не желаете?..

воздух сер и тяжёл, наполнен запахом перегара, табачного дыма с легкими нотками туалета. хочется есть, но как в таком воздухе можно есть? в нём можно только пить. а пить не хочется. не то, чтобы компания неподходящая, просто именно сегодня и не хочется.

надо выпить чаю. иду к проводнице. прошу чаю. она даёт стакан, пакетик и торопится на выход. поезд останавливается:

- девушка долго стоим? можно составить вам компанию? - спрашиваю я её спину.

- я замужем! - отвечает спина.

- железная логика.

- женская! - улыбается мне проходящий мимо парень, в накинутой на плечи куртке.

- иди давай, - толкает его идущая за ним, судя по бесцеремонности обращения, уже жена. - у нас хоть женская есть, у вас и такой нет!

- но есть же формальная.

- так она же формальная, а не мужская!..

наливаю чай и выхожу на перрон. курить не хочется. за мной на прогулку выходят дембеля:

- а вы не знаете, где тут магазин? - обращается один из них к проводнице. она объясняет. дембеля уходят.

- за добавкой намылились, - комментирует давешний парень.

- а тебе и завидно! - тыкает его кулачком жена.

дембеля - не вахта. вахтовики уже точно знают сколько им надо взять в дорогу, чтобы хватило без дозаправок. лучше больше, чем недобор. здесь правило "сколько водки не бери, всё равно второй раз идти" - выходит дороговато. в поездах всё дороговато. но дешевле, чем в аэропортах.

к проводнице неспешным, грузным шагом подходит пёс непонятной породы и какой-то нестандартной фигуры, словно бочонок на ножках. он не виляет хвостом. его взгляд ничего не просит. он останавливается, поднимает морду и проводница, хлопнув в ладоши, восклицает:

- беляш! я сейчас, - она взлетает по ступенькам, теряется на пару минут в вагоне, и вот она снова с нами. в руках у неё пакет. в пакете колбаса, порезанная на куски. на одном из кусков этикетка: "краковская".

поймав мой несколько удивлённый взгляд, девушка говорит:

- это же беляш! он пропавшее или дешевое есть не будет. закормленный. его тут все знают, кто часто ездит.

- визитная карточка перрона?

- ну да, что-то типа.

- я бы и сам от такой колбасы, да из таких ручек - не отказался.

проводница слегка зарделась. я очень этому удивился. мне кажется, что современные девушки отказались от такой формы реакции, как смущение, ещё в прошлом веке, как от чего-то чуждого, несоответствующему целям, задачам и способам их достижения в современном феминизированном обществе.

беляш посмотрел на меня, потом на неё. встретившись с ней глазами, кивнул
своей лохматой физиономией в мою сторону - ему отдай - и пошёл. пошёл к следующему вагону, следующей проводнице, следующему подношению. он был сыт, он мог позволить себе отказаться от "краковской", полукопчёной. ему было не жаль. он мог поделиться. и он делился.

а я не постыдился и взял предложенный мне кусок колбасы. взял у проводницы, не беляша. и с удовольствием, под чаёк, его слопал. и ещё один. и ещё. после третьего я понял, что червячка я заморил. и тут же застеснялся того, что сделал. ведь я ел собачью еду. не важно, что это "краковская", полукопчёная, важно, что она предназначалась собаке. а съел я.

я смылся в вагон. мне показалось, что все смотрят на меня не... не знаю как.
кто осуждающе, кто брезгливо, кто с усмешкой. мне так показалось. думаю, что этого не было, и что я сам себе понапридумывал эти взгляды, но уши у меня стали горячими. я подошёл к своей плацкарте.

- выпьешь? - спросил меня пожилой усатый дядька, с огнедышаше-красным лицом и протянул мне стакан, наполненный до половины водкой.
"ничего у них доза приёма, - подумал я, - по соточке за раз. не слабо"! но вслух сказал старо-кино-комедийно-поповскую фразу:

- к полумерам не привык! - дядька обрадовался, засуетился, как будто встретил старого корешка с которым сто лет не виделся. он долил стакан до краёв. я взял. выпил. он подал мне кусок колбасы. "краковской", полукопчёной. я, жестом, отказался от закуски, улыбнулся, наклонился к нему и занюхал выпитое его рыжей короткостриженной макушкой.

под одобрительный смех и аплодисменты собравшихся, под возгласы, типа:
"молодца", "о, даёт" и "после первой не закусываю", я забрался к себе и через минуту спал богатырским сном. мне было наплевать на так и не прекратившиеся ни вечером, ни даже ночью:

- бу-бу-бу?
- бу-бу-бу.

- выпьем?
- выпьем.

- покурим?
- покурим.

топ-топ-топ, хлоп-хлоп-хлоп...

я не слышал, как были вызваны милиционэры-полицейские, как только за клятвенные уверения в том, что они прямо сейчас "лягут и умрут", и не слабую благодарность в купюрах нехилого достоинства, вахта не была снята с поезда. но что улыбнулось вахте - не повезло дембелям. кто-то же должен был стать крайним.

беляш, дружище ты мой не жадный, если прочитает тебе кто эти мои про тебя строки, если вспомнишь меня, то – держи привет!


с любаней у нас так ничего и не получилось. она оказалась совсем непьющей. а я, если пил редко, то до соплей. и со скандалом, естественно. а когда я пьян в уматень, то я становлюсь уже не собой, а кем-то другим, скотом смердящим, который спит себе тихо где-то на самом дне моей души, но разбуженный непомерным количеством алкоголя, вылитым ему на голову, вылазит рыча на белый свет, с остекленевшим взглядом и слюной, свисающей с губы под клыком – мерзкое зрелище.

и главное, что не мои мысли он выплевывает через свою поганую пасть. говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. не могу не согласиться, но только до того момента, когда я помню. тогда да, у меня аж всё тело зудит, как хочется правду матку порезать, покрошить в салат, мелко-мелко, много-много. и иногда я себе не запрещаю это делать. а могу заткнуть себе фонтан и перетерпеть.

но когда я перепиваю до непомнящего себя состояния, то несу уже не правду, а вообще что-то невообразимое, такое, чего и в трезвой памяти на моём уме никогда на балансе не числилось.

есть такой анекдот: приходит женщина к психотерапевту и говорит, что муж, когда приходит домой, через время, обязательно начинает её бить. через время, говорите? – да, доктор! – тогда вот вам порошок. когда муж придёт в следующий раз пьяным, идите на кухню, разведите один пакетик в стакане воды и десять минут полощите горло. – доктор, а вы уверены, что это поможет? – уверен, - отвечает доктор. прибегает она через месяц: - доктор, это работает! приходит, умывается, кушает и ложится спать, даже пальцем меня не тронул, даже голоса не поднял! – вот видите, милая моя, как полезно иногда не пи*деть!
любаня не пи*деть не могла. учуяв даже слабый запах алкоголя, она заводила свою пилу и начинался лесоруб. когда я был выпимши или даже пьян, то это было ничего, я молчал. но когда я приходил себя не помня, то получался скандал.

нет, я себя не оправдываю. с чего бы. понятно, не фиг пить. но тут-то и загвоздка. как показало время – не пить я не могу. поэту весь вопрос заключается не в гамлетовском: пить или не пить, а в том – как это делать.

до этого приезда в москву, я ни разу не нажрался даже до соплей, не то что в дрыбадан. потому что всегда было что выпить, если хочется. и можно было выпить столько, сколько можется, а потому, по закону от обратного, много не хотелось. а когда дорываешься до градусов, как голодный до колбасы, то при слабости или, вернее, полного отсутствия у меня силы воли, результат понятен без слов.

и даже не то, что дорываешься, не так немного. тут опять можно вспомнить сергея – наше всё – ибанаматовича, про митрофанова с потоцким. который говорил, что если понемногу, но в любое время, то срывов нет. может, и не так прямо говорил, но где-то рядом. это дело уже было проверено опытным путём,и может быть подтверждено мной под каким угодно присягом.

но любаня не хотела жить в таком варианте семейных отношений. она совсем и категорично не хотела жить с пьющим. и её можно понять. к тому же дочки её, на одну мамину случку которые совсем не против были, когда я в тот раз приезжал, на постоянное моё проживание ответили взаимным громким – не фиг ему тут делать! а после пары пьянок моих, так и подавно разлаялись. если бы не на цепях приличий были, так мясо бы из меня кусками повырывали с разных мест. эти желания читались в их глазах без переводчика. сучки.

к тому времени, как мы, поцеловавшись и оставшись друзьями, расстались с любаней, деньги мои три раза как кончились. но я второй месяц, как работал уже. и со дня на день должен был получить какие-то первые копейки за свой труд. почему я взялся работать - понятно, любаня спонсором быть не собиралась, а вот почему я не поехал от неё прямо домой? - я, как затруднялся ответить тогда, так не найду ответа и сейчас. К тому же работа была ещё та, газпромменеджер обзавидуется!

труд был тяжёлый и совсем мне не к лицу, но это было всё, что я смог найти. я заполнил тонны анкет в сотнях разных организаций, по профилю прошлого моего трудового опыта, но как не обещали мне перезвонить, перезвонили только три раза и то лишь затем, чтобы сказать, что я им не подхожу. другие же даже на подобные звонки не заморчаивались. а в «горзеленхозстрой» меня взяли в этот же день и без всяких анкет.

работа была простой – убирать мусор. убирать мусор с дорог, газонов, из мусорок, вскапывать клумбы, а позже – косить траву. к концу дня я вонял так, что дышать навозной кучей было приятней, чем мной. как-то раз я пришёл домой и ожидая, когда освободится ванная комната, уснул. любаня чуть не задохнулась, когда пришла. час проветривали комнату.

зато была бесплатная кормёжка в обед. и автобус был, который собирал нас с утра, в условленных точках, но по вечерам не развозил.

когда я ушёл от любани на улице уже было вовсю тепло. ушёл я не весь. вещи и документы остались у неё. потому что поругаться-то мы поругались, повод был приличный, но не разосрались, остались людьми. и симпатия осталась. а может, даже любовь. у неё. выгнать смогла, а разлюбить по приказу ни у кого ещё не получалось.

потом я подумал, и забрал всё. складировал их в шкафчик на работе. а в понедельник бригады перетусовали. несколько человек ушло, несколько пришло. сумма, в итоге, осталась прежней – шестеро. но суть изменилась. появился петя.

мужику было под пятьдесят, и день он начинал с чекушки. женя, киргиз, как оказалось, тоже не против замахнуть был. но до пети не афишировался в этом. и слава. ну а про меня и говорить было нечего. пока не пили в бригаде, и я как-то об этом не думал, а как начали – я с радостью присоединился.

всё вернулось на круги своя. я перестал напиваться. утречком замахнули по маленькой и давай работать. через время добавили, потом ещё, а после обеда уже не пили, если только после когда, перед разбегом по своим берлогам, в комитетском лесу. но тоже без фанатизма, для настроения.


- лёха, давай на наше место. – сказал водиле петрович. лёха махнул головой. машина остановилась за поворотом. лёха выключил двигатель. петя продолжил фразой повторяемой почти каждое утро: - ну, кто что добавит?

на сегодня добавилось прилично. петя ушёл. вернулся минут черед десять. с собой он принёс две бутылки «стужи», настойки, и пару сырков. не пили леха и дима. оба за рулём: леха за рабочим, дима ездил на своей. остальные были в теме. и женя, киргиз, и слава со мной.

пока пети не было – молчали. кроме димы. но тот был родственником радио, говорил почти постоянно, за исключением того, что радио можно было выключить. его почти не слушали. молод, глуп и разговоры пустоголовые, типа того: «весь мир бардак, все бабы дуры, один я д'артаньян»!

меня с его существованием мирило то, что он любил свою жену и маленькое свое продолжение, недавно народившееся. и это было искренне. а я всегда был немного сентиментален. не во всем, конечно, но в целом. в остальном же – хотелось дать ему по его тупой макушке чем-нить тяжёлым, чтобы перестал метелить языком, как ветер по закоулкам.

пришёл петрович. разговелись. помолчали. закурили.

- ну что, со своей не помирился? – обратился петя ко мне.

- нет.

- а чё?

- не хочу. одному проще оказалось мне.

- а ночуешь где?

- пока у знакомого одного. но там жена уже все зубы на меня заточила.

- слушай, может мне со сторожами поговорить, спи в машине. лето, не замёрзнешь.

- говорил я. отказали.

- так это тебе. – и правда, петя умел договариваться, и быть человеком, когда ему в этом был смысл.

- а у меня палатка ест, если что, - добавил женя, разливая по второй.

- а давайте, - ответил я сразу обоим.

так я стал обладателем палатки, в которой ночевал по выходным на клязьме, где меня, нет-нет, да навещали мои знакомцы. то толпой собирались, то по одному, кого жена из дома на время выставит. а в будни спал на базе, в машине. «газель» была шестиместная, и на заднем сидении вполне себе хватало места растянуться в полный рост. и не надо было идти на работу. проснулся – уже там.


впереди, если без крайностей и не запланированной сосульки с крыши прямо в темечко, была целая жизнь. ну, или половина её, по крайней мере. а - не хотелось. ничего не хотелось. даже полюбить снова не улыбалось. ведь, любовь, рано или поздно, закончится. а когда она закончится, будет ещё хуже, чем сейчас. так зачем она?

но она пришла. она всегда приходит без спросу, без звонка. как к себе домой. приходит и садится в кресло напротив. и тебе от её компании уже не отделаться. впрочем, может быть, это была и не она. или близняшка её, или какая другая родня. но представилась этим чувством. а я поверил. что ж не поверить, когда врут, не правда, чай. это в неё верится с трудом. хотя, могла быть и правдой. в правдах я тоже не спеиалист был.

я уже не работал в "горзеленхозстрое", я работал в кафе. поваром. вот, где мне пригодилось моё настроение готовить. а она работала на кассе. маленькая такая, светловолосая. с ямочкой на щеке, когда улыбалась.

я влюбился. несколько дней не знал, что делать, а потом взял и подошёл. и спросил, не хочет ли она пойти со мной прогуляться после работы. она не отказалась. и даже согласилась. а когда, полгодом позже, перебегала ко мне через улицу, то была сбита машиной, взявшейся словно ниоткуда. тупо так, глупо так. пролетев уже трупом несколько метров, она упала на тротуар и была через несколько дней, без меня, похоронена где-то на родине своей. где и как это произошло я не узнал. да и не сильно того хотелось мне. зачем?

мне совсем заскучалось на этом свете. может быть был смысл позвонить степану со светкой, но я не стал. вдруг, у них там всё хорошо? мне подумалось, что если бы было иначе, то кто-нибудь из них сам взял да набрал меня. не набрали. значит, я им не нужен. был. да и они мне, если честно.


лиза шла по дорожке. на дворе стоял февраль, но дорожка была без снега. погода в этой зиме была чуть ли не плюсовая, а нынче днём и без чуть ли. снег и то так, для вида больше лежал. по старой памяти. да и выглядел не ахти - почерневший, слипшийся.

аргус то рядом бегал, то убегал за деревья, выбегая на пару десятков метров впереди движения. он был собакой крупной, сильной, но воспитанной. на прохожих не лаял, обниматься к ним не лез, поэтому и выгуливала его лиза без поводка. чтобы ноги размял.

с таким псом гулять можно было в любое время. хоть в два часа ночи в самом злачном районе. достаточно было одного его предупредительного взгляда, чтобы целая компания почтительно уступила дорогу. но лиза по городу аргуса не выгуливала. шла в парк. тем более, что парк был под боком: плюнь - попал.

время было к десяти. обычно лиза гуляла раньше, но сегодня, с этим отчётом, подзадержалась. пес встретил её с укоризной. она извинилась, взяла поводок, прицепила его к ошейнику - и вот они уже в парке.

аргус, в очередной раз, длинным прыжком с дорожки, скрылся за деревьями. прошло всего ничего времени, как она услышала его рык. он выскочил к ней и снова скрылся за деревьями. лиза остановилась. аргус повторил манёвр. так он звал её за собой. идти не хотелось. какой бы не был снег никчёмный, но асфальт был однозначно лучше. однако, аргус настаивал. 

- ладно, - сказала лиза, - посмотрим, что там у тебя. но если ерунда какая, будешь у меня три дня на поводке гулять.

пройдя метров пять, она увидела сваленное дерево. около дерева, привалившись на него спиной, сидел человек. голова его, в чёрной вязанной шапочке, подбородком упиралась на грудь. грудь была одета в тёмную куртку, а ноги, торчавшие из куртки, были в джинсах и зимних кроссовках.

аргус стоял рядом и рычал на него. человек не реагировал. рядом с ним, на земле, лежала пустая бутылка водки. вторая, недопитая, стояла. сверху, на горлышке у неё, висел одноразовый стаканчик. а рядом лежало несколько кусков нарезанного хлеба, открытая, почти доеденная, банка шпрот, нарезанная луковица и двухлитровая  пластиковая бутылка. этикетка говорила, что в бутылке было пиво.

лиза струсила. а кто бы не струсил ночью в парке с таким вот натюрмортом встретившись? может и нашлись такие, почему бы и нет. но лиза не нашлась. она была всего лишь молодой девушкой. и не удивительно, что ей стало страшно.

рядом с ней был аргус. но даже аргус не подходил к незнакомцу, оставаясь от него на расстоянии. и всё же лиза взяла себя в руки и окликнула мужчину. тот не ответил. лиза сделала несколько шагов и увидела, что у человека, под левым рукавом куртки, из которого рука не торчала, была спрятана внутрь, снег был тёмный.

а ещё ей показалось, что мужчина не дышит. она никогда раньше не видела покойников, да и освещение оставляло желать лучшего, - так что, он мог и не дышать. а могло и показаться. лиза ещё раз окликнула его и сделала ещё несколько шагов вперёд. теперь она стояла рядом. набравшись смелости, она пнула мужчину по ботинку.

несильно пнула. но этого оказалось достаточно. человек поднял голову, посмотрел на неё, поймав за взгляд, улыбнулся и сказал:

- так вот ты какая. - голова упала обратно на грудь, и больше он на лизу не реагировал. когда он посмотрел на неё, лиза отмерила ему лет сорок, с чутком. она была неплохим физиогномистом и обычно оказывалась права, в определении не только возраста, но и характера человека. с поправками на ветер: плюс-минус, туда-сюда.

этот показался ей бесхарактерным. она посмотрела ещё раз на чёрное пятно снега, под рукой мужчины и вдруг поняла, что это. надо было совсем ей испугаться, наверное, но страх, наоборот, вдруг прошёл. ушёл и больше не возвращался. она подошла к мужчине, присела на корточки и взяла его правую руку за запястье. пульса не было. лиза встала и набрала номер скорой.

объяснив в трубку - что, почему и как, - она осталась ждать на тропинке. аргус сидел рядом. ему расхотелось почему-то бегать на сегодня. вскоре пришли полицейские. трое. подъехать-то нельзя было. они попросили её рассказать и показать. она показала, и рассказала. пока то, да сё, один из полицейских ушёл к дороге. скоро он вернулся с бригадой скорой.

пока он ходил. один из оставшихся, закурив, стал рассказывать:

- недавно тоже на суициде были. девка повесилась. на кладбище. и как здесь, не подъехать. пока на дорогу вытащили - вспотели. с виду тощая, а нести умаялись. ещё пока все могилки обогнули, глубоко от тропинок забралась. дура.
- сколько ей было? - спросила у него напарница, девушка примерно одного возраста с лизой, но раза в полтора помощнее.
- подросток.
- неразделённая любовь, видать. интересно, а этот с чего?
- а кто его знает? с виду не бомж. может тоже - любовь? - полицейский сплюнул себе под ноги, пожал плечами и рассмеялся: - а вот ещё случай у нас был, - вернулся он, видимо, к прерванному с напарницей разговору, - умора одна...

лиза встрепенулась. до этого она почти не слушала. просто стояла и смотрела на луну. луна висела низко и была месяцем. таким, что мишки на него не хватало только: "в сказке можно покататься на луне..."

- а он меня со смертью перепутал, - перебила его лиза.
- вы говорили, - и её перебил, в свою очередь, полицейский. но лиза его как и не услышала:
- родился человек на свет божий, рос себе помаленьку, мечтал о чём-то о своём, и не думал, что смерть свою встретит вот так. сказал: "так вот ты какая!" - и умер. а вы стоите тут и плюётесь.

запас прочности у неё кончился. не каждый может рядом с трупом байки травить. и слушать не каждая. и так жизнь не сахар, а тут ещё покойник этот. в общем, навалилось: глаза у девушки закрылись, ножки подогнулись, и она мягко так, как в замедленной съёмке, опустилась вниз.

аргус понюхал хозяйку и недовольно посмотрел полицейскому на лычки. и зарычал. если бы в этот момент на дорожке не показались врачи, сержанту могло быть очень не весело. аргус знал, нюхом чуял, что врачи помогут. нашатырный спирт привёл лизу в чувства.

домой она вернулась к часу, а в шесть уже вставать, а на завтра ещё конь не валялся. покойник её лежит сейчас в морге и радуется покою своему, а ей ещё жить и жить. прямо с утра, резвой лошадью, на электричку, в москву и - жить, жить, жить - писать отчёт, сдавать отчёт...


вот, в принципе, и всё.


хотя, нет. есть ещё немного стихов, которые он всё собирался, собирался, собирался, но так и не собрался как-то записать. всё времени не было. всё чем-то другим, более важным, был занят. поэтому, хорошая девушка лиза эту тетрадку и не нашла. и не посмотрела на него немного по-другому. живее, что ли.



* * *

вся жизнь моя - путь, чередою пьянки
среди дождей - детей свинцовых туч
и трезвых дней не набранные гранки
в кладовке пыльной заперты на ключ

и там же детство: первые шаги
и мамой на ночь мне рассказанные сказки
когда не знал, что люди все - враги
когда не знал продажность женской ласки

стакан мой пуст. налью себе ещё
портвейн дешёвый мне прочистит душу
пусть говорят: так жить не хорошо
но жить иначе мне намного хуже

двойных стандартов жизнь мне
                много горше пьянства
фасад приличный где, а в комнатах тошнит
где раб ты даже в платине богатства
а крест нательный пропит и забыт

и я такой же - мелочный и склочный
амбиций и претензий через край
но все получат то, чего достойны
и редкий кто найдет дорогу в рай


***

я ничего не имею против
ни пьяных бокалов звона
ни запаха свежей плоти
в объятьях дурного тона

угарных, хмельных запоев
я не ставлю в позорный угол
и ведер, полных вонючих помоев
не выливаю на вошедших в ступор

я далёк от христа, как многие
но как немногие, не лицемерю
а то стоят у креста – лица строгие
в их раскаяние я не верю

что по полу-то лбом стучать
а потом, прямиком, по бабам
в кабаке, на пост, с ними водку жрать
такой веры мне, задарма не надо

посмотри, до смешного, ведь
царь кровавый святым вдруг стал
что за сон такой, что за бред
отпустите меня, я устал

и опять в запой, с перепою
на ночь снял себе, @лядь дебелую
а утром проснулся в притоне
повертел головою
о-па-на, и тут уже веруют

чёрте что, прости меня господи
это, уж, ни в какие ворота
да пропади оно всё пропадом
официант, где моя водка


* * *

моя галактика - безбрежна
а путь - извилист и тернист
ноги босы, а одежды
лохмотьями свисают вниз

но я не нищ! мои богатства
в мешках, под взглядом мутных глаз
беспутства хмель и похоть @лядства
души уродство - напоказ

чудны дела твои, всевышний
мои ж просты, как дважды два
стакан с утра не будет лишним
больна похмельем голова

а та, что рядом, верит в чудо
что я когда-то брошу пить
наивно, несерьезно, глупо
ведь, с трезвых глаз труднее жить

а эта ночь на водку знатная
от души и до зари
пей-гуляй, голь перекатная
пока светят фонари


 * * *

 давайте будем откровенны
 перед людьми, перед собой
 хотя бы здесь, у края бездны
 куда скатились за судьбой

 с той горы, где мы когда-то
 читая приговор суда
 по приказанию пилата
 распяли на кресте христа

 прошли века и, вот, скатилились
 туда, куда, так долго шли
 куда запоями стремились
 на самый крайний край земли

 и здесь, цепляясь друг за друга
 пытаемся свалить того
 кто тянет нам, навстречу, руку
 того, кто делает добро

 ни за чины, ни за награды
 ни за большой, солидный куш
 без лишних слов, без буффонады
 печётся о спасенье душ

 клеймённых чванством и развратом
 давно забывших слово «честь»
 давно присмотренные адом
 гордыней падкие на лесть

 за наши же грехи распятый
 перезаложенный не раз
 он нас прощает, боже правый
 и снова молится за нас

 а мы всё так же спим и видим
 как нас возводят на престол
 где воздух золотом пропитан
 и ломится от жрачки стол

 нам в жизни суждено, наверно
 его не встретить на пути
 дороги наши параллельны
 и перекрёстков не найти


 * * *

 я вернулся к отцовской могиле
 в город, где кроме него
 под вековыми покровами пыли
 нет роднее его никого

 вот, кажется, эта аллея
 значит справа, в третьем ряду
 я иду, ногами немея
 а, вдруг, как сейчас не найду

 нет. нашел. за чугунной оградкой
 гранитный камень, по кругу - сорняк
 с фотографии, в траурной рамке
 он с улыбкой смотрел на меня

 зачем нынче к нему пришел я
 что услышать хотел, что сказать
 сидя на корточках у изголовья
 не нашел я о чем помолчать

 встал. размял затекшие ноги
 и угрюмо на выход пошел
 у меня еще будут дороги
 он своею уже прошел


 ***

 листаю прошлое я дневниковых записей
 беглым шагом памяти, за годом год
 переживаю вновь, я тех печалей-радостей
 сумбурных мыслей хаотичный ход

 жизнь в перелист, как кадры из кино
 читаю о себе, как будто о другом
 о том, которому не всё равно
 и думаю о нём, как о живом

 вчерашний правдоруб, идеалист, мечтатель
 он нынче - обескровлен, обезличен
 уравновешен, безразличен и циничен
 дневника сегодняшний читатель

 когда и как случилось так, что предал я себя
 стал сам себе ненужный, лишний
 смотрю я с горечью на день отживший
 я нынешний, на прошлого себя


 * * *

 читали «поединок» куприна?  мне страшно
 повести уже сто с лишним лет,
 но чище мир не стал. ужасно
 вокруг всё та же грязь, всё тот же бред

 всё тоже пьянство, муть, разврат
 любовь под сапогом, в блевотной луже
 и запах ладана перебивает смрад
 от разложения, уже затронувшего наши души

 вот, ромашов, назанский, офицерское собрание
 вот, александра яковлевна, николаев с ней
 прошло сто лет, но суть повествования
 его герои - суть - герои наших дней

 что изменилось? лист календаря
 век новый нам свои права качает
 но также тускл свет ночного фонаря
 и хлеба, так чтоб всем, как прежде, не хватает


 * * *

 железная дорога, телеграфные столбы
 жмется вороньё на струнах проводов
 двигаясь по кругу не избежать судьбы
 я не готов был потерять любовь

 потерять, найти и снова потерять
 осколки счастья, в глянце фотографий
 на могильном камне слов не разобрать
 съело время строки эпитафии

 но я могу не открывая глаз
 стёртый смысл сердцем прочитать
 я помню ещё свежесть этих фраз
 когда не мог ни плакать, ни кричать

 та позолота, в два ряда, гласила
 желтым светом на конце зимы
 наше прошлое не то, что в самом деле было
 наше прошлое лишь то, что помним мы


«чужое»

чужие пули в моём теле
чужая боль в моей груди
чужая женщина в постели
чужое счастье впереди

всю жизнь я сам себе служил помехой
как ни крути
и смерть моя не станет даже вехой
в твоём пути

и я иду не той дорогой
к той цели, что мне не нужна
ленивый, праздный и далёкий
от мира звёзд, покоя дна
я весь, как есть, клубок сомнений
и в равной мере удалён
я и от взлётов и падений
любим не той в кого влюблён

и жизнь, что прожил – прожил по шаблонам
чужих лекал
и даже смерть, дарованную богом
я проморгал

чужое тело в твоём теле
чужой и я уж для тебя
чужая мысль, чужое время
а где же я


 * * *

 я брёл сквозь ночь луною полный
 дворами снов многоэтажных
 ни трезв, ни пьян, всему аморфный
 гонимый смехом чувств продажных

 жизнь кувырком, пинком, да в дышло
 с размаху, болью об асфальт
 меня учила, так уж вышло
 никто ни в чём не виноват

 и я не встал, и в бой не рвался
 я правды не искал в ногах
 в сырой земле лежать остался
 поставив камень в головах

 и написал на нём неровно
 дрожащей, слабнущей рукой
 я здесь лежу, за то, что поздно
 я осознал, кто я такой


 ***

 на дне зеленого стекла
 недопитый вчерашний день
 я не просил, ты не звала
 а нынче, что-то делать лень

 а нынче кругом голова
 от крепких рюмок разговоров
 где на закуску шли слова
 от струн гитарных переборов

 мы под селедку пели рок
 а мысли были о тебе
 я набирался спиртом впрок
 назло насмешнице-судьбе

 куда уже, зачем опять
 мне так удобно было жить
 я разучился, в снах, летать
 я больше не хочу любить


 ***
 
 опять загуляла с весельем неделя
 повесив на память дырявый туман
 время, крестившее пошлостью хмеля
 в похоти старый диван

 все эти дни, полные пива
 мы в распутство вплетали тела
 пока было пиво - была ты красива
 а кончилось - сразу ушла

 вслед за последней пропитой сотней
 с первым трезвеющим взглядом в рассвет
 ещё стоек твой запах в моей преисподней
 но тебя, в моём будущем - уже нет
 

 ***

 осень скучала дождём у порога
 а к вечеру снег потихоньку пошёл
 я с телевизором выпил немного
 потом пораздумал... и выпил ещё

 нет, я не пьяница, не алкоголик
 то ли романтик, а то ли философ
 и давит на сердце, порою, до боли
 груз безответных вопросов

 зачем мы живём
 куда мы идём
 и - что будет, когда нас не станет
 наши дети взрослеют
 наши мамы стареют
 а сердце, как прежде, мечтает
 мечтает

 мечтает о ком-то, мечтает о чём-то
 до наивности веря в любовь
 в любовь неземную - святую, такую
 какая лишь в сказках бывает

 
 * * *

 закрутило меня, завертело
 сам не понял, как вышло так
 что от знакомого сделал я смело
 в неизвестность решительный шаг

 пусть знакомое вязко и скучно
 и затянуто ряской болота
 а тело стало, со временем, тучно
 и тоскливо, порой, от чего-то

 но зато, здесь тепло и неспешно
 жизнь идёт порядком своим
 пересчитывая небрежно
 пережитые мною дни

 а теперь… что теперь? вот загадка
 и вопрос на засыпку - зачем
 где утро я встречу завтра
 если будет оно, и с кем

 да, вопросы пока без ответа
 камнем в спину я слышу: дурак
 но по дороге от сонного лета
 я иду, ускоряя шаг


* * *

я - сын порока и лени
серая посредственность
рожденный в духе сомнений
с жалобами на наследственность

обычный такой болван
хоть кол на голове теши
предпочитающий креслу диван

но чувства мои от души
от сердца. и все эти строчки
зарифмованный смысл слов
запятые, кавычки, дефисы, точки
всё это - про любовь

да, я просто хочу любить
просто жить и любить кого-то
и для любимой любимым быть
ни вопреки, ни во имя
ни в честь чего-то

но наше прошлое – в ярлыках
а будущее не для всех
пошлость - в овациях и цветах
и девственность в восемнадцать
грех

вот такая она – наша жизнь
и её место в ряду поколений
где в проститутках видят богинь
а в бездарности – гений


* * *

чёрт возьми, а жизнь-то  - красота
вдыхать,
        от вольного,
                туманы городского смога
не страдать, не сомневаться ни черта
когда не манит в даль тебя дорога

когда известно, что и как
что будет завтра, что через полгода
кто друг, кто враг, кто просто так
и ясна, до мелочей, вещей природа

когда сменяясь чередою дней
отмерен путь степенным шагом
и с каждой вехой видно всё ясней
что верен путь, что так и надо


 «пьяница»

 качает головой седою пьяница
 такого раньше не случалось никогда
 вчера был вторник, нынче - пятница
 а где тогда четверг и где среда

 пропали, в воду канули, в безвременье
 в какой теперь искать их стороне
 зачем же врали нам,
                своим потомкам,
                древние
 говоря, что истина в вине

 и не находит себе места, мается
 в бесплодных поисках его душа
 но ничего, как ни крути, не вспоминается
 и за душой, на опохмелку, ни гроша

 вот, если выпить бы, хотя б стакан
 тогда, быть может, вспомнилось чего
 а, если нет, то был бы просто пьян
 и было бы совсем не до того

 и мысли плавно потекли в другое русло
 забыты были два пропитых дня
 пропавших без вести и, как не грустно
 всё чаще он, день ото дня, терял себя


***

я шёл сквозь жизнь, как через мрак
скорей на ощупь,
                чем уверенной походкой
часто путая с дорогою овраг
зализывая неудачи водкой

пороками, грехами и соблазном
себе я душу изломал не мало
и вот, завяз в болоте непролазном
где выход тут и где начало

вокруг меня – ни фонаря
одни коряги, всполохи, да тени
мне кажется – я прожил жизнь зазря
в безветренном застое лени

и больше я не ставлю на звезду
мне ни к чему излишние затраты
я просто безучастно жду
через дефис –
                клейма конечной даты


* * *

я хотел бы тогда, в двадцать пятом
тысяча восьмисотом году,
на  сенатской площади рядом,
встать с восставшими,
                в первом ряду

с непокрытою встать головою
с обнажённым для битвы мечом
примкнуть к обречённому строю
визави со своим палачом

и знать – не простят тебе воли
неизбежности чувствуя смердь
через боль, через муки юдоли
стойкости выковать твердь

чтоб душа в суете не металась
с искажённым от страха лицом
чтобы жизнь миражом не казалась
и венчалась достойным концом


* * *

мы все вольны в своих поступках
мыслях
чувствах
вольны любить, мечтать и презирать
ползти червём, лететь на крыльях
жить как хотим и умирать

но как зажаты мы в тисках приличий
где взгляд косой всему мерило
жизнь – маскарад, калейдоскоп обличий
и не способно паруса поднять ветрило

мы подневольны, но по доброй воле
и милосердны, лишь когда бедны
и, конечно, мы достойны лучшей доли
жаль силой духа сильно не сильны

но иногда идут на слом преграды
когда любимы мы и влюблены
тогда всему мы вновь, как дети рады
мы снова счастливы,
                свободны
                и вольны



вот теперь - всё.
18:02
11.04.2017



ЧАСТЬ ВТОРАЯ, серёдная.


взгляд смотрит с облаков на космос, в глубь чужих, неизведанных нами миров. там красиво, но холодно. далёкая и неприступная красота вечной ночи. а здесь, куда задом вниз пятится этот взгляд, лето.

взгляд пытается запомнить каждую мелочь, самую тёмную чёрную дыру, самую незаметную звёздочку, никому не говоря, зачем ему это надо. а никто и не спрашивает. потому что он один. он, небо и тишина. даже птицы сюда не долетают.

припятился. вокруг раннее утро. и солнце. под солнцем облака, а под облаками – город. отсюда, сверху, он выглядит как на карте: линии дорог, многоугольники домов, зелень парковых зон, вены рек.

в звенящем, дрожащем от нетерпения воздухе появляется песня. она звучит приглушённо, будто из-под одеяла. сначала заигрывает музыка, потом на неё начинают ложиться слова:

белый снег, серый лед, на растрескавшейся земле. одеялом лоскутным на ней - город в дорожной петле. а над городом плывут облака…

ещё три месяца назад всё выглядело бы именно так, как поётся, но сейчас лето. хреновое, холодное, но лето. и нет снега, и льда нет. а в остальном – всё так.

взгляд опускается ниже, ниже, ниже. город на глазах крупнеет, прорисовывается. он только просыпается. поэтому голос его пока тих. редкие прохожие на улицах, редкие машины на дорогах.

взгляд уходит от центра и опускается в один из сотен похожих между собой серых панельных дворов спальных районов. от крыши с антеннами и прочими проводами, заглядывая через окна в чужую жизнь, он добирается почти до асфальта. но только почти. потому что, через забранный решёткой балкон, забирается в форточку на первом этаже.

комната большая, но неряшливая, неухоженная. без особого бардака, но с нестёртой пылью и давно нестиранными занавесками. если их вообще кто-то когда-то стирал. мебель потасканная, побитая жизнью. пол без ковра, устлан уставшим линолеумом. и много книг.

за столом, почти уткнувшись носом в монитор компьютера, сидит мужик с наушниками на голове. он такой же небритый и не убранный, как его дом. он докуривает, тушит бычок в пепельнице, полной через край, снимает наушники и выдёргивает их штекер из гнезда.

песня становится слышней. теперь понятно, почему она звучала глухо. последние аккорды. стало тихо. на пару секунд, пока не зазвучал новый трек. он и заглушил то, как звучит золотой дождь, разбиваясь о голубой фаянс.

дождь звонкой пеленой наполнил небо. майский дождь…

волосы всклочены, глаза красные, морда опухшая – таким он, вскользь, увидел себя в зеркале, когда возвращался из туалета. по пути обратно, заглянул на кухню. открыл холодильник, постоял, посмотрел, закрыл. что он там искал? холодильник был пуст уже давно. даже отключён от сети. и он знал об этом. забыл, наверное, что это так.

вернувшись в комнату, сразу взял курс на диван. даже не выпил на посошок, даже не вышел из игры. хреновый внешний вид, последние сутки без сна, литр хорошего настроения, от которого осталось на дне бутылки не больше трёх стопок и реальное опустошение внутри himself – хороший перечень приличных поводов лечь поспать. кажется, он заснул раньше, чем его пузо вдавилось в диван.

глупый мотылёк догорал на свечке…


в таком забое не то, что собственная смерть приснится, а и случится - не заметишь. он прямо отчётливо помнил, как аргус его обнюхивал, как сам пах, страхом. а всё-таки хорошо, что там был не я. если вообще это было. и читается, вот, о себе в третьем лице, как будто и не про тебя тобой самим писано. а и правда что, не про себя. вернее, про себя, но то, чего не было. как про себя, но в роли. там был я, и умер я, по-настоящему, но только потому, что настоящий актёр всё делает по-настоящему, поэтому ему и вера есть

может, сталин поэтому так и говорил о себе, как и не он делал того, что он делал: страну поднимал, войну выигрывал, народ убивал, - а он просто зрителем был. да, согласным, но не со всем и не всегда, и - зрителем, а не участником и тем более не автором всего, что творилось тогда. и памятники, и песни и неумолкающие овации народа - всё не ему, не про него, простого человека йосю джугашвили, простого свидетеля великих дел великого кормчего, отца народов - товарища сталина.

так, в сторону унесло. перечитал ещё раз. не про сталина, про взгляд, ещё раз улыбнулся. а чё, хорошо, на мой взгляд, получилось. прямо даже какая-то художественность проглядывает из этой обычной, ничем не примечательной обыденности. не чётко, так, вполглаза, но всё же, всё же, что-то тут есть интересное. правда, не знаю что, и не совсем уверен, что есть. просто хочется так думать. вот и думаю. а что, думать-то ещё никто не запрещал.

на что-то большое, чем миниатюра, у меня не хватает пятой точки и мотка мыслей. это же надо несколько дней сидеть, писать, перечитывать, переписывать. и при этом не терять нить повествования, его настроение. и эти несколько дней, месяцев, недель, а то и лет, думать одни и те же мысли, ловить одни и те же ветра настроений.

если мысли ещё, матами да батогами, можно повернуть в нужную сторону, связать, так сказать, разорванную нить, то что делать с настроением? оно - птица вольная. оно - дитё сердца и души, мозгам, с их приказами, логикой, причинно-следственными связями, выводами и необходимостями не подчиняется. не в армии.

ну и как можно войти в то настроение, которое у тебя было вчера, но категорически нет сегодня? полный штиль. заставлять? сказано же - бесполезно. а и было бы возможно, скажем, так это уже не совсем и творчество получается, это уже на работу смахивает. а работа, в русском языке, имеет своим началом слово "раб" и, поэтому, совсем редким счастливчикам приносит удовольствие. тем, кто работой сделал хобби и мазохистам. хобби у меня нет, ко вторым я не отношусь и рабом быть не хочу. тем более самому себе. это уже совсем мазохизм-мазохизм какой-то получается.

я же пишу только когда приспичит, когда так зачешется, что легче почесать, смазать и забыть, чем терпеть. вытерпишь, нет - ещё бабка надвое сказала, а настроение себе испоганишь. поэтому лучше смазать, слюной там, кремом, но перед этим обязательно почесать. в медицинских целях этой обязательности нет, но кайф-то зачем упускать. это ж серебряный призер по удовольствиям!

на первом месте, понятно дело, оргазм. думаю, со мной согласны все, кроме обжор, наркош и фригид. а немного уступило чесотке, заняв почётное третье место, закрыв мою тройку призёров, финишная ленточка на дистанции долгого поиска туалета, когда через несколько секунд уже и не надо никуда будет, но ты успел.

соединив творчество и туалет, продолжу: с миниатюрами проще, приспичило, сел, отписался. это потом ты можешь сотню раз исправлять, дополнять, да удалять по частям или целиком, вывесить над кроватью в рамочке или смыть в унитаз, но на сейчас, ты почесался и смазал. всё, можно успокоиться, удовлетворённо откинуться на спинку табуретки и довольно перекурить, если не свалишься, не найдя спинки. А потому что, нефиг было на ней вымещать своё плохое настроение, а потом лениться да откладывать приобретение нового седалищевместителя.

дело моё, конечно графоманское. но как любому порядочному графоману, оно мне нравится. и труды мои, и результаты их. и стоит на полочке, над столом письменным, ни где-нибудь с уголка-краю, бедным родственником, а держится, товарищем, коллегой, молодым другом, младшим братом и грину с ремарком, и булгакову с моруа, и прочим соседям по большому литературному дому, по улице чехова, в тургеневском районе достоевского округа города толстого.

с маронье, минаевым, максой фраем, коэльо, палаником, веллером, так вообще за соседними партами до третьего класса. правда они в пятый потом пошли, а я в четвёртый; они в институт, а я на курсы по лепке коровьих какашек, они к славе, я тележки за ними в аэропорту убирать.

а потому что их стали читать миллионы, а меня, кроме меня, и никто почти. разница получилась огромной, как пропасть. в пять-шесть порядков. это в нэте. а книг я и не выпустил ни одной, кто бы меня печатать стал, кому я сдался? так что, дели на ноль. почему нельзя, кто сказал? можешь облить его презрительным взглядом, окати сверху до низу, пусть отфыркивается. нельзя ему, можно. если абстрагироваться от формальной логики и эвклидовых аксиом-догматов, то можно всё. лети, икар, лети!

просто нужно объяснять, а не запрещать. а то развелось запрещальщиков, что мама не горюй, плюнуть приличному человеку некуда. делить на ноль можно. да, можно. только не получится ничего. потому что когда ты делишь на три, то раскладываешь на три кучки, на два - куркулишь на двоих, а когда делишь на один, то всё оставляешь себе, любимому. разделить же на ноль не получится, так как не с кем делиться. и себе не оставить, потому что тебя там тоже нет. но то, что отрицательный результат заведом,ещё не говорит о запрете его достижения собственным опытным путём. так-то.

вот такая занимательная математика, для начинающих литераторов, которые начинают-начинают, начинают-начинают, да никак не начнут. а что начали, бросят, а что закончили - сдали в макулатуру, потому что только испортили бумагу, на которой могли бы быть напечатаны рекламные объявления. реклама - двигатель прогресса. она деньги помогает делать, а плохая литература, хуже тухлого мяса - то, хоть червям интересно.

класс у нас был не маленький, и параллель и школа, а память моя небольших гигобайтов, поэтому я перечислил тут лишь тех, кто сразу на ум пришёл. а много и тех, кого вспомню попозже, но уже не добавлю сюда, и этих для примера достаточно. много тех, кого совсем забыл, и тех, кого только на лица помню, и тех, кого и так не знал, а теперь ещё и забыл.

главное, что я хотел сказать: старт был равен, по свистку, дорожка, кроссовки, погодные условия - всё для всех одинаково. и если тебе не повезло, то не потому, что кто-то, что-то, где-то, зачем-то, почему-то, но обязательно против тебя. против тебя был только ты сам. выбрав эту беговую дорожку, вместо шахмат, а выбрав не отдал делу всего себя, прогуливая и прослушивая, когда надо была впитывать в себя всё, как губка от каждого, кто полон тех знаний, которых у тебя нет. даже посредственность, работая сутками над собой, паганини не станет, но аккомпанировать растроповичу может быть позван.

если тебе прям не можется без этого. а так, надо всё-таки заняться тем, что тебе по зубам, по плечам - кому родину защищать, кому космические корабли строить, кому людей лечить, кому большегрузы водить, дороги строить, сельское хозяйство поднимать, пожары тушить, а кому и мусор убирать - это тоже должен кто-то делать.

а вот на досуге занимайся чем хочешь: рисуй, танцуй, пиши, читай, вышивай крестиком, лепи фигурки или вырезай макраме. а вот убивать, воровать - не стоит. можно, но не стоит. высока вероятность, что найдут и посадят. оставь это профессионалам. им за это и деньги платят и награды дают. или стань в их число. но во вторые тебя вряд ли возьмут. чиновником без протекции не стать. а военным - пожалуйста, если здоровье позволяет. и рапорт на войну. а не позволяет, на донбас. туда и без здоровья возьмут, и рапорта не надо. хошь на эту сторону, хошь на ту.

впрочем, можно и ничем не заниматься, тогда у тебя вся жизнь - досуг. делай, что хочешь и получай удовольствие, если есть у тя на это средства. хочешь пей, хочешь  - нет, всё в твоих, гамлет, руках. я пью, когда хочу, когда хочу, как говорил раньше пишу что-то, когда хочу, выбираюсь в город, по музеям, консерваториям прошвырнуться, или просто по улицам кривым московским, ныряя в переулки кольца, то садового, то бульварного, когда барабан кручу, если зовут. с него и живу, кстати, но об этом позже.

а чаще всего - ничего не хочу. ладно, раз начал про творчество, закончу. надо же хоть что-то закончить. эту книгу я пишу лоскутами, складывая её из разных рассказов и миниатюр, что написал раньше и замазывая стыки наскоро придуманными переходами, что пишу наскоком, не думая. потому что, как только начинаю думать, что-то проверять в википедии, что-то вспоминать, перечитывать, так сразу запутываюсь, как та сороконожка, что вдруг задалась поиском ответа на вопрос, почему она всегда знает какую ногу когда ей поднимать, и шлёпнулась.

миниатюры я выкладываю в нэте на соответствующих площадках, где кучкуются по интересам такие же как я. и знаем, что ничего не выйдет путного, но по другому не можем, да и надежда - вещь неубиваемая. как её ни склоняй, она как лапа еловая под снегом, опустившись до земли, стряхивает его с себя, и вновь на коне несётся к своей мечте.

однажды, в начале лета это было, прямо вот с самого его начала календарного по понедельник новой недели, случился у меня на странице бум читабельности одной моей вещи. к слову, первой части того, вторую часть чего я сейчас набираю. бум был прямо бум-бум, по меркам моего аккаунта. и чесалось мне, прям по не могу, один вопрос - что это было?

в первый день - за триста читателей неизвестных, а прочиток, так вообще к полтысячи. и это при обычных пяти-шести, до десяти, не забывая про ноль, заглядываний на меня в сутки. потом поток резко пошёл на спад. сегодня всё вернулось на круги своя.

приятно было, чёрт побери, не скрою как. не то, что вернулось, а то, что было. да что там приятно, здорово это было. три дня похожих на счастье. но - непонятно. немного. впрочем, когда это счастье было понятным мне? никогда. всегда редко и непонятно.

и этот червячок непонятности довольно несущественно, но подпортил мне настроение: от мамба-чёки, до просто хорошего. танцевать на потолке я перестал далеко не сразу, и на землю не вернулся скоро. так и болтался подвешенной прелюдией между небом и креслом, на котором сидел обалдевший и непонимающий.

узнать, что же случилось - хотелось. и хочется до сих пор. и то, как прочиталось теми, кем читалось: кто до конца прочитал, а кто только макнулся за чужим интересом следом, кому принялось, кому как «два пальца в рот» - тоже хочется узнать. узнать хочется, но меньше, чем повториться - вернуться туда, в начало лета:

"сегодня 386 новых читателей и 495 прочтений всех произведений" - ну, или типа того.

мамба, чёки!

но такие всплески редкость в моих настроениях. обычно всё плавно, тихо и неторопливо, как на болоте: пахнет застойно, но привычно, квакают лягушки, булькает жижа, люди редки, солнце, если есть, то за решёткой. и ветви деревьев мешают ему улыбнуться мне во весь свой круг, до слёз на глазах. и чтобы увидеть его, надо взлететь.

но куда нам, курицам до орлов? и так к полётам природа не так чтобы приспособила, так ещё крылья сами себе поподрезали, модно было быть на пингвинов похожими. но мода переменчива. и теперь хандрим, что взлететь можем, но если только очень преочень захотев, собрав все силы, и на недолго, лишь на миг увидеть небо во всей его красе, прежде чем упасть обратно, к своим куликам.

такое ощущение, что по молодости моя жизнь неслась галопом через кочки, кавычки, недоразумения, подозрения; бурлила - чем там бурлят? – била родником. она была такая вкусная, что я ел её и ел, ел и ел, не в силах остановиться и никак не можа насытиться. Я рвал её клыками, ел кусками и глотал не прожёвывая. вот и сожрал всю раньше смерти. впереди ещё, если смотреть на  усреднённые статистические выкладки, с полжизни, как минимум, а ничего не хочется. даже умирать.

прибрал бы ты меня, Господи, что ли? ну чё я болтаюсь ленью по белу свету? кому ещё не успел причинить я боли на этой, третьей планете от нашего солнца? нет, сам я не могу. сам я трус, сам я не смогу ни повесится, ни утопиться, ни с крыши шагнуть, ни застрелиться. и чтобы я понял, что смерть моя – вот она, тоже не хочется. прямо сильно как не хочется. тихо хочется. хлоп и готово. и нет тебя, будто и не было. стёрли ластиком, подмели.

вот, если бы вышел я из дома, за сигами, скажем, а на бошку мне сосуль прилетела, та, что в прошлом году отправила к тебе девочку из школы, напротив моих окон фасадом ко мне стоящую. хорошая была девочка, улыбчивая. я её фото с косичками по тv видел. потом за неё бабу какую-то из конторы по уборке посадили. нашли крайнюю. это не трудно, когда надо.

и тебе не трудно. ты же всё можешь. а то давай, «камаз» мне в зад на полной скорости. а что, водиле только  решётку радиатора потом протереть и всё. по моей же вине, так и в гаи скажут: сам, мол, дурак, под колёса, в своих наушниках ничего не слыша, как домой зашёл.

да что я за тебя вымучивую тут? тебе там это проще простого, если ты не против, нажал кнопку, или пальцами щёлкнул, не знаю как там у вас, и тебе вывалилась вся история несчастных случаев с летальным исходом от рождества христова или от сотворения мира, или когда ты там замутил с этим большим взрывом. впрочем нет, так далеко не надо наверное. вот с тараканов – самый раз.

знаешь, как-то неудобно жить мне стало. давно стало. и понял я это уже не вчера. а что с понятием этим делать, не знаю. тебе молюсь, надёжа моя, но в ответ вижу только шевелящиеся твои губы, а что говоришь – не слышно. за веру мою в тебя не совсем верную, почти совсем неверную, такой богоприёмник мне подсунули, что ли?

да с кого теперь спросишь, кому счёт предъявишь, у кого замены попросить? телефона твоего у меня нет, а попы глаза по полтиннику делают, руками разводят, да головами кивают, типа, не при делах они, и ни о каких богоприёмниках и слыхом не слыхивали. мол, не они провайдеры. и что, хоть они и официальные представители тебя на земле, но за чьи-то сломанные антенны и другую бытовую технику, не у них приобретённую, а тем паче не освященную, и особливо китайского производства, ответа не несут.

к будде отправили. а что мне будда, мне ты нужен. твоё слово отеческое, содействие твоё. понимаешь, как иголка в жопе у меня ощущение это, будто не своей жизнью живу, будто за кого-то, за ту девочку, например, или за кота, что давеча свора собак на британский флаг порвала. будто украл, или просто по тихому прихватизировал ничьё плохо лежащее, пока никто не видит, и пользуюсь. а она с чужого плеча, маленькая такая, что ужасно большая во всех мне местах. неудобная, одним словом, не по мне шита.

ладно, Боже не буду тебе докучать, просыпаться пора, мутит меня чё-та и похмелье, того, долбится уже в двери. ты не пропадай. е-мейлом что ли, или «вконтакте», «инстаграмме» каком, а то и по старинке, не на пергаменте, так на листочке в клеточку, из серединки тетрадки вырватого, но отпишись мне. есть у тя тетрадки-то, нет? хочется, всё же, знать, что ты думаешь про всю эту канитель. целую твои ноги. отбой.


проснулся я зимой, под вечер. окна были не запечатаны, из щелей сквозило, но дым, что накануне коромыслом повис в комнате, когда я изображал из себя паровоз ИС-20, дымя колечками, почти без остановок, прикуривая одну от другой, переборол себя из видимых кустистых облаков в вонь, настоянную на добрых выхлопах перегара.

сходив в туалет, проблевавшись как следует, до желчи, я вернулся обратно, выпил остатки вчерашнего и сел с сигаретой за комп. сигарета была последняя. смятая пачка пролетев по дуге, приземлилась аккурат рядом с бутылкой. куда и метилась. но пустая бутылка на столе не к месту. нехотя встав, я забрал её, пачку из-под сигарет и отнёс это дело в мусорку на кухне. мусорка была полной, сигарет и бухла не было – самое время сходить подышать свежим воздухом. и квартиру от вчерашних пустопорожних мыслей проветрить не мешало.

сделав круг через холодильник, ещё раз убедившись, что там ничего нет, даже света, я вернулся в комнату, снова сел за комп и достал зажигалку. любое большое дело надо начинать с большого перекура. известная истина. а поход за пределы квартиры – дело, однозначно, большое.

чирк-чирк. не горит. чирк-чирк, чирк-чирк. опять нет. чир-чирк, чирк-чирк. потряс зажигалку, глядя на неё внимательным, осуждающим взглядом. чирк-чирк. потряс около уха. чирк-чирк, чирк-чирк. добавил газку. чирк. язычок пламени взметнулся вверх и поцеловал меня в лоб.

- чёрт! – а что тут ещё сказать, если без мата?

бросив сигарету с зажигалкой туда, где потом долго не мог их найти, я пошёл в ванну. посмотрел в зеркало. там был я. а где была бровь, левая бровь, в широкой её части, было красно и щипало. нужно масло. это в холодильнике ничего не было. а в буфете масло было. специи, масло и горка разнокалиберной посуды. посуда мне сейчас была не нужна, специи тоже, а масло было в самый раз.

я смазал себе обожжённое место. пошёл в ванну и снова глянул в зеркало. ничего не изменилось. блин, а я так надеялся, что боль пройдёт и волосы вырастут. «фигвам – индейское жилище!» - подумалось мне по-простоквашински. а кто виноват? так руки трясущиеся, что же ещё. а почему они трясутся? а потому что похмелье у меня. а почему у меня похмелье? а потому что я разучился пить.

а почему я разучился пить? научился же. и думал, что это уже навсегда. как с велосипедом, если уж научился крутить педали, то хоть через сколько сядь попой на сидушку, оттолкнись ногой от земли, и поехал себе.

ан нет, батенька. это вам не велосипед. это наука. прогулял три-пять вечностей и всё, ты уже не в теме. время ушло вперёд, а ты остался щи лаптем хлебать. и пока тебя не было, наука на месте не стояла, открыла, закрепила и проверила опытным путём массу новых, теперь уже фундаментальных, знаний и ты со своим вчерашним багажом отстал от её поезда, как полустанок в казахской степи.

водка мне оказалась, на теперь, категорически противопоказанной. с пива, вина, блейзера-алко какого, я ещё кое как торможу на поворотах, хоть и не без заносов. с водки тормозная система приходит в негодность почти сразу - да, сергей как ты был прав, да - но часто хочется именно её. а зачем тебе книга о северной ирландии, её истории, культуре, причинах войны за независимость и танцах, когда тебе просто хочется слетать в питер? вот где вопрос, вот где собака порылась.

мне хватает бокала вина, двух, чтобы понять, прочувствовать вкус, момент, настроение, а чекушка просит, да так, что трудно ей отказать, вторую, а вторая - пару баклажек спирта с газировкой?

потом ещё кто-то, внутри меня, начинает просить пива.

а с утра - вопрос: что же было после пива?

хорошо, если просыпаюсь дома. и без потерь. редко, но бывает. плохо, когда по-другому. однако, чаще.

я - алкаш? скорее всего - да. ведь, сколько ни зарекался - ничего путёвого из этого не вышло: вино - местами, чаще – чекушка, пиво в догонку.

и никогда она последняя. но почему-то каждый раз верю, что на этот раз ею, чекушкой, всё и ограничится, когда никогда такого не случается.

бывало, по полгода не пью. но каждый день думаю, что не пью, а поэтому день, когда выпью только съезжает, по календарю, на очередную дату дальше, но никак не растворяется в небытие. и пока настоящая моя жизнь остаётся пресной, скучной, бытовой, не интересной мне и моему взгляду на неё - будет так.

есть что-нибудь в этой жизни, что мне будет интересней того, чтобы не отпраздновать это, хотя бы бутылочкой хорошего красного сухого? что такого может случится в моей жизни, что интересно будет мне, без возможности это обмыть?

ничего. на сегодняшний день, по крайней мере, точно.

и что это значит? значит, что я - алкоголик? или нет? или тут другое? алкоголик - что это? это человек, который ни дня не может без выпить. я - могу. значит, нужно искать в другой стороне.

но я решил, всё же, прочитать в википедии, что такое алкоголизм:

алкоголизм — хроническое психическое прогредиентное заболевание, разновидность токсикомании, характеризующееся пристрастием к алкоголю (этиловому спирту), с психической и физической зависимостью от него. алкоголизм характеризуется потерей контроля над количеством выпиваемого алкоголя, ростом толерантности к алкоголю (нарастание доз спиртного, требующихся для достижения удовлетворения), абстинентным синдромом, токсическим поражением органов, а также провалами памяти на отдельные события, происходившие в период опьянения.

ёпс! - что ещё тут сказать?

пристрастие и провалы в памяти - тут не отвертеться. и, если не физической, то психической зависимостью от него точно.

я попал. алкоголь растворяет личность. меня уже на три четверти, стало быть, нет. что делать, как жить? мозг решил взорваться прямо тут, с места не сходя. а может чекушку? без бутылки, чую, не разобраться. или винишка? in vino viritas, как никак.

ладно, в магазине определюсь.  и ноги пошли обуваться. потом, обутый, я искал куртку, шарф, перчатки, открывал форточку.

а как же иначе, не наоборот же. потом долго искал ключи, зажигалку и сигарету. умаялся, как марафон пробежал. пропотел, как в парную сходил. вымок до трусов. ну а чё, без куртки тёплой, без шеи, обмотанной шарфом, без зимних бот на шерстяных носках по поддиванам лазить? так не интересно.

создавать самим себе трудности, а потом героически их преодолевать - национальная черта советского народа. и я – он. и все мы – он, великий и могучий глиняноногий колосс, который умрёт лишь тогда, когда уйдёт на два метра под землю последний из родившихся там, в серпасто-молоткастых эсэсэсэрах, под утреннюю зорьку, в неразрывном единении партии и народа.

умрёт во плоти, но в памяти поколений будет жить вечно. потому что всегда найдётся тот, кто будет думать, что тогда было лучше, чем потом, минуя настоящее, потому что оно есть, и этим самым своим боком совсем не интересно, и говорить о нём – впустую тратить время. а время – деньги. а деньги – это всё, что можно на них купить. а это очень даже приличное всё, можете мне поверить. я знаю. я читал. про кащёя, крёза, ротшильдов и других коллекционеров богатств несметных.


начался у меня на компьютере новый лист. а я всё о том же – ни о чём. и как вылезти с этого болота, как на другие рельсы встать, я не знаю. и ящик мой почтовый пуст от Бога. но – вдруг?  именно сегодня и ждёт меня тама тот заветный белый конверт с голубой каёмочкой, пухлый, как соседская девочка тося, обожравшаяся фаст-фуда ещё на первых днях маминого залёта.

проверил. так, на всякий случай. но там, в ящике почтовом, как и всегда до, как и столько же раз после, были тока счета да рекламные газеты с буклетами. первое скучно, второе неинтересно. хорошо, что мусоропроводный люк прямо рядом с вывеской почтовых ячеек, повернись и вот. вытащил я всю это глупость скопом и – привет маме! а от Бога ничего не было. не было, но

письма от Бога и не могло тут быть. оно же, если будет, будет заказным. и доставит его, если не ангел, то настоящий почтальон, а не разносчик никомуненужной макулатуры. а может дед мороз. или снегурка. такая, со стройной фигурой, с косой до приятных размеров грудей, с большими синими бездонными глазами, с длинными ногами из аккуратной, упругой попки и абязательным румянцем смущения за такую красоту свою неписаную. но и ломалась чтобы не долго. сразу дала мне. письмо. без танцев и стишков, я имею ввиду. а вы что подумали?

ах, паскудники! впрочем, я тоже об этом облизнулся. не совсем, чтобы напрямую, вскользь, скорее, но всё же, всё же… а кто бы не облизнулся? я даже больше скажу, редкий кто бы жене не изменил с такой, если бы попросила она у тебя тепла и ласки, такая трепетная, беззащитная вся, с чувственными губами, тихо шепчущими твоё имя, с надеждой и глубоким декольте. если бы была жена, если бы место было и время, и если бы это был не твой пошлый, потный, вульгарный порносон с одышкой и слюной на подушке.

надвинув шапку по самое не хочу на очки моего лица, я не был уличён в столь глупой попытке суицида, как сожжение собственного лица на газовой горелке одноразовой китайской зажигалки.

- бросал бы ты пить, валера, - сказала со вздохом надюха, продавщица ближайшего ко моему дому магазина, где продавали спиртное. и он был не так, чтобы близко, потому что вокруг меня, по прихоти архитектора этого района, стояла школа на детском саде, вкупе со спортшколой и парой каких-то клубов по интересам для детей. а рядом со всей этой радостью для подрастающего поколения спиртное продавать нельзя. поэтому детей под окнами, с их криками и беготнёй было до фига, а если хочется культурно выпить, то топать тебе и топать.

- и тебе здравствуй, радость моя!

- эх, какой мужик пропадает, аж жалко на такое смотреть.

- а ты не глядя.

- «не губи ты себя, ясный молодец!» - пропела она строчку из неизвестной мне песни.

- даже и не думал. совсем наоборот, я уже с утра пришёл за краской, чтобы сделать этот мир краше, раскрасить его новыми красками. за этим стаканом живой и мёртвой воды в одном флаконе в форме бутылки. вот только не могу определиться с ёмкостью и цветом.

- на свою краску. - о прилавок стукнулась задом бутылка. чекушка. гамлетовский вопрос был снят с повестки этого дня.

- а фимиам? какое же волшебство без благовоний?

- было бы благо, а то вонь одна, - и рядом с бутылкой легла пачка сигарет.

с надюхой у нас было пару раз. сначала. и, в общем, неплохо было. но потом она в хлам разругалась с моим образом жизни и теперь они приходят исключительно по очереди. если есть хандра и алкоголь, то нет надюхи, если есть надюха, то хандра и алкоголь тоже есть, но прячутся под ванной или в стенном шкафу, и не вылазят оттуда пока женщина не уйдёт.

а она уйдёт, они это знают. и я это знаю. и она это знает. да все это знают. кто же без неё её работу работать будет? а ещё дети, мама, дача и желание выйти замуж.

тут у нас с ней было то самое единство и та самая борьба тех самых противоположностей. она хотела мужа, я - любви, но ничего ни у кого не выходило. ни порознь, ни вместе. вот такая диалектика, в отдельно взятой неслучившейся ячейке общества.

причём, надюха хотела и искала именно мужа, потому что любовь у неё была. какая-то во всю её душу неземная и запретная, о которой она порывалась пару раз было рассказать, но так и не решилась. для секса у неё был я. пару другую раз за месяц, но что вполне её устраивало. редко, но метко, со стоном и закрытыми глазками, уткнувшимися носом мне в плечо. а потому что стыдно ей. стыдно за то, что ей хорошо. «стыдно-то как, хорошо-то как!» - дуры бабы.

отец у детей её тоже от алиментов не прятался, и забирал их частенько в кино, на катки, аттракционы и просто по хорошей погоде погулять по бульварам. но мужем он ей был гражданским, да и то – давно и неправда. детей заделал и ушёл от неё в бизнес.

так что мужа у надюхи не было. а значит коллекция выходила неполная. кого любить – есть, с кем спать – есть, кому детей кормить – есть, а мужа – нет. и не замыкала гармония круг. а без гармонии бабе некомфортно. мужик худо–бедно, но обходится без неё, не его это, а бабе без гармонии и мёд не сладок. не мои слова. её.

так как я по этому поводу какого-то конкретного своего мнения не имею, то поверил ей на слово. хотя женщине, и на слово – глупо, конечно. но, во-первых, не принципиально, а, во-вторых, чего-чего, а глупостев в моей жизни и так навалом. одной больше, как говорится, одной меньше.

- пожрать возьми! – остановила она меня у входа, - а то пока любви своей дождёшься, совсем оскелетишься. придёт любовь, а тебя нет, тень одна по дому ходит, так и разминётесь.

- а и правда, про хавчик я что-то забыл. тока дома бы и вспомнил, када в холодильник заглянул. хорошо, что напомнила, умница ты моя.

- а ты не забываешь в него заглядывать? молодец! а то кто, как не ты, мышей там из петли вытаскивать будет. скучно им там, мёртвым, в темноте-то.

я лишь улыбнулся в ответ. набрав пакет всякой съестной съедобности, я расплатился и вышел.

по небу медленно и низко, я бы даже сказал, подло – ползли косматые тучи, полные свинца и безразличия к тем, кто мелкими точками, создавал броуновское движение, где-то глубоко под ними. главная туча была похожа на медведя. медведь, как и заказывала ему природа, спал. а вот ветер был сучий. то ничего-ничего, то как выпрыгнет из-за угла и в спину тебе хлесь, по самую рукоять, да мурашек за воротник насыпет, поганец.

и, конечно же, я упал. прямо за двадцать метров до железа, за которым начинались номера квартир, перечислявшие друг друга до самого последнего этажа. только и слышалось с утра, на побудке, если тебя поднимала к этому времени какая-нибудь необходимость: первый, второй, - звучало где-то рядом; семнадцатый, восемнадцатый, - пересчёт уходил выше; -сят четвёртый, расчёт окончен! – звучало под самой крышей и возвращалось эхом ко входной двери.

пятая моя точка материлась во всю ивановскую, я тихо скулил, а похмелье радовалось, что чекушка, в которую оно уже успело по уши втрескаться, не пострадала в этом катаклизме местного разлива.



я устал от чужих городов, я устал колоть этот мир, я хотел бы уснуть...

цой - фореве!

или форева? а, вспомнил - forever. ха, не зря я всё же учил английский когда-то в школе. хотя и не доучил. проверился в яндексе. правильно, не зря.

когда он умер, я только-только бриться как начал. мне ещё только хотелось быть взрослее. потом начал взрослеть. потом зреслеть. теперь, вот, кажется, покатился, пока тихонечко, без сильных толчков, к старости. а из песен его так и не вырос. продолжаю находить в них отражения своих настроений.

вчерашняя чекушка была нестандартной, она сгоняла меня в магазин после себя только раз. допив вторую я, себе на удивление, никуда больше не пошёл, а лёг и заснул.

проснулся я от сигнала о сообщении. вернее, уже не спал, но и не вставал. я посмотрел, что там мне пришло. это был ответ от "барабана". вызов на ближайшее кручение. обычно я попадал в список ожиданий, но нынче кризис. и желающих попробовать себе умереть стало меньше.

парадокс?

а может я попал наконец-то в ред-лист. тридцать три барабана как-никак. юбилей памяти дядьки черномора. но если это так, то меня должны были об этом оповестить. а, стоп, вот ещё непрочитанное сообщение. так и есть, ред-лист.

ред-лист. нет. red-list. yes.

не зря же я учил английский когда-то в школе.

в этот топ попадают те, у кого, из претендентной среды, больше всего барабанов накопилось на то момент, когда кто-то из элиты, выходит из игры, кто деньги забрав, кто вперёд ногами: пускает себе пулю в лоб, или травится - как кому что на "барабане" судьба уготовила. за его же деньги.

и те, кто ушёл не по идейным соображениям, переменив свои взгляды на жизнь, и те кто в игре, полностью согласны со слоганом группы: "играть, так до смерти. иначе игра теряет смысл".

смерть в игре не редкость, а закон. если игра началась, значит кто-то умрёт. it is live - чего только в памяти почём зря не валяется. но смерть персон из элитного списка случается не часто. не часто, но случается. се ля ви.

это не такая уж и редкость. но максимальное количество баллов, для прохода в элиту, со мной случились впервые. и не сказать, что я к этому стремился. просто так получилось. а раз получилось, пусть так и будет. не отдавать же. элита как никак.

"барабан" - это группа в вк. никак не пойму, почему её до сих пор не прикрыли. где спец.службы, за что им платят деньги на шаньгу с молоком? я думаю, потому что все силы их брошены на экстремизм. на борьбу с ним. и совсем не остаётся никого на взрослых, совершеннолетних дяденек, которые собираются для того, чтобы посмотреть как один из них покончит с собой.

интересно, сил не хватает, средств или желания? или это комплекс?

или не интересно - ?/.

за всё время наших встреч, ни одну из них не накрыл омон. нас не связывали, не пинали, не тащили в каталажки, где не выбивали показания на того, кто это создал.

спасибо ему!

я бы не выдал его, даже если бы знал чуть больше, чем погоняло в сети, для связи - тайлер дерден.

Tyler Durden - да, не зря я учил английский когда-то в школе.

но легче бы не выдал, когда, как сейчас, не знаю. и он это понимает. и не определяется. а зачем? тут каждый получает, то что он хочет. и никто ни на кого не в обиде. даже в спасибе. я - так точно.

подписчиков - уйма. помимо своего законного процента от каждого "барабана" он получает процент с банка, в котором лежат деньги тех, кто в игре, пока они в игре. ещё от рекламы. «копеечка к копеечке», как говорится. ну да не про наш карман, так чего чужие деньги считать? только расстраиваться.

участников на порядок, а то и на два, было бы больше, если бы не вступительный взнос. он равен лимону. и не в цитрусовом пересчёте. в зелёном. в зелени северной америки, родине ряда индейских племен, остатки которых все никак не сопьются, не сколются в своих гетто, под постоянной заботой правительства.

стоп. отвлёкся. перечисляешь, значит, их, бабки, на известный счёт, крутишь барабан и, если не ты пораскидываешь мозгами, то ставка того, кто задумался, распределяется на оставшихся.

денег, даже с раза, хватает за глаза, чтобы долго жить хорошо. если не до краёв. разумно, умеренно. правда, я не видел ни одного, кто бы не пришёл во второй раз. затягивает, зараза.

а если ты крутишь барабан, то и жить хочется «от и до», по полной - а вдруг в следующий раз именно тебя поцелует смерть? играя в барабан, начинаешь ценить всё, что может тебе дать жизнь. за деньги дать. а это, поверьте на слово те, кто не имеет возможности меня проверить, очень даже много. ну да об этом я уже говорил, если мне не изменяет память -

если мне изменяет память? а она мне изменяет? с кем? убью, суку! что значит «выражение такое»? не изменяет, значит? ладно, пусть живёт тогда. пока. а то как с совестью поговорю. ныла всё ныла, это ей не то, да то не так. а потом с чувством, - этого, как его? – долга спуталась. шалава! рассчитаю за раз, слышь. кликнем герца и забирайте девку с морга -

и я ценил. и ценю. но уже отстранённо. без участия. сначала, как все, кидался деньгами, сорил направо и налево, а потом и это надоело. закрылся в своей берлоге, вернулся к забытой мною группе по он-лайн пьянкам, да рублюсь в танчики под музыку, настроенную на моё сейчашнее отношение к жизни.

всё я попробовал, всё, что хотел и мог. и на курорты летал, и в шикарных отелях на перинах спал, и на золоте поел. ел я и лягушачьи копыта, и сёдла разные заморские, и икорку родимую в шикарных ресторанах, под вина по ценам именных золотых самородков, и баб поимел на любой вкус, цвет и социальный статус, но вернулся к шаурме под пиво с пельменями, да под водочку с селёдочкой из надюхиного магаза, и самой "надюхи" в койку. не эстет, видать. кровь крестьянская моя приняла из забав господских только классическую музыку.

скрябиных с бахами, шостаковичей с моцартами, прокофьевых с безе, хачатурянов с бетховенами и бахов с разными другими мусоргскими, шопенами, рахманиновыми, тартини с паганини, в старых залах консерватории, бережно хранящих историю настоящей музыки - душа моя приняла и с радостью поставила рядом с тоже не молодым уже, на этот день, советским роком. так они вперемежку у меня на плейлистах и тусуются, слегка разбавленные попсой, вплоть до "часиков" валерии и "старшей сестры" тани булановой - вот такой коктейль радует мои уши и дома, и в наушниках, по дороге куда придётся.

нынче, вот, на барабан покрутить, нервы пощекотать, денежек срубить.

у тя нет друзей, любви, дела, но есть желание если не жить, то существовать не задумываясь о деньгах - тогда тебе к нам!
 
не прими за рекламу. потому что реклама группе не нужна. желающих валом. даже не думал, что в нашей стране столько людей, имеющих лям, но не знающих как его более правильно использовать, чем поставить на кон, рядом со своей жизнью.

тех, кто сам за себя способен заплатить взнос, по началу проекта, было большинство. даже больше не столько тех, кто сам себя обогатил, но их мажористых детёнышей. потом их число начало редеть. наступил кризис, продажи упали, бакс подорожал. лишних денег почти не осталось. пришло время бизнес спасать, а не в игры играть.

потому что, им барабан - это нервы пощекотать. а их брату из простых человеков, навроде меня, и одна несмерть - возможность нехило заработать. пособерут со всей семьи копейки, наберут по сусекам нужный цитрус зелени, отберут из своего числа самого безбашенного, безземельного, неженатого и - вперёд, за удачей.

но именно таких удача, почему-то, зачастую, и обходит стороной. мозги на обоях съёмной хаты, недолгие слёзы по нему, ручьи по вложенному, и на два метра под уровень земли. а если нет, то ещё раз, ещё, ещё, ещё - и всё семейство в шоколаде: прикупили, что хотели на будущее, рассчитались с прошлым - можно жить дальше.

такие уходят. в основном. родня-то своё выдернет. и ты, если даже и не против продолжить, но если на твою голову не найдётся спонсора, то тебе не на что крутить будет дальше.

мне есть на чо. и не надо спрашивать откуда. так вышло. а спрашивать не надо, потому что я и так скажу. мне скрывать нечего. да и не за чем. у меня спонсор появился сразу. он мне и рассказал про этот сайт. предложил - деньги, если что, пополам. смерть, если что, - мне одному.

я подумал. потом. а согласился, конечно, сразу.

мне нечего было терять, кроме своих цепей. и я ничего не потерял: ни любви, не дружбы. ничего не было и так. я знал какое я говно, поэтому на симпатии не надеялся.

не, раньше потуги были. мне казалось, что я - вселенная, в которую будет интересно заглянуть многим. но потом мне объяснили её местоположение в звёздном небе ночного горшка под кроватью несварения желудка, что случилось накануне. я не поверил. дурак. оказалось, так оно и было.

убедился. успокоился. согласился.

и вот теперь я в ред-листе.

жаль, что за это не доплачивают. единственный бонус - выход в любой барабан, когда ты хочешь. если сразу не захотят сесть в круг больше шести редов. тогда по рейтингу. но такого ещё не случалось как-то.

несмотря на то, что можно было за неделю заработать больше, чем за всю предыдущую жизнь, я не торопился. чаще, чем раз в одну двенадцатую года я в этом веселии не участвовал. мне казалось, что удача - птица тревожная, не надо её приучать к выстрелам. может привыкнуть.

- где? - спросил я, когда зазвонил мой телефон и я снял трубку. от шеи к коленкам проскакало стадо мурашек. мне назвали адрес.


Временами я как будто просыпаюсь. В одном своём Я. В одном из, не во всем своём многоцветии. Просыпаюсь, оглядываюсь вокруг и не понимаю: неужели это я, неужели это моя жизнь? Что это за болото, в котором даже небо за решёткой, в ветвях больших деревьев, заслоняющих от меня воль небес, толстые стволы которых стоят один к одному, неперелазным забором?

Как я дошёл до этого, как так получилось? Я пытаюсь взлететь, чтобы глотнуть дали, но падаю вниз, обатно к своим куликам. Когда крылья подрезаны, ты не Икар. И хуже всего, что они подрезаны тобой самим. Какого чёрта?

Но вопросы не находят себе пары в ответах.

Я начинаю судорожно вспоминать прошлое: своё, чужое, общее, близкое и далёкое, знакомое лично и опосредованно, их разницу и совокупность. Вспоминаю и вспоминаю. Я только и делаю, что вспоминаю. Я набрасываюсь на это прошлое, как бродячая собака на нежданную подачку, я прыгаю в него с обрыва.

Набираю побольше воздуха и прыгаю. С сегодняшнего дня в омут прошлого, с головой, по самое не хочу, не могу, не надо, пытаясь донырнуть до самого дна, отодвинуть в сторону поводы, разгрести ил и докопаться до причин.

Но лёгкие не небо, туда мало помещается, и мне не хватает времени. Кто бы посоветовал подводную лодку, или акваланг, на худой конец, если на первое я не ив кусто, чтобы позволить себе купить или арендовать субмарину.

Но никого нет. Я один. Даже меньше, чем один. Одно моё Я. Мне холодно, пусто и одиноко. Где мои друзья, родня, где все те, кому я хоть немного нужен, кто скучает по мне, где я сам?

Где тот я, что мечтал сделать счастливым весь мир? Куда делся тот задор, максимализм, чувство, что ты можешь всё? Повзрослел, созрел, стал старше и мудрее? Так где тогда эта мудрость, адекватность, присущие возрасту разума(,) опыта, взвешенность поступков и решений? Где все это?

Я все просрал! Я думал: вот завтра, вот с понедельника, вот закончатся дожди... А ничего не заканчивалось, кроме самой жизни, грузно уже перевалившей через вершину и покатившуюся вниз, к кресту, или канаве - как Бог даст.

Потому что, жить надо начинать, не с новой жизни, года, месяца, понедельника, а прямо сейчас, с того места, где ты стоишь, сидишь, лежишь, спишь. Ты заблудился, потерялся, остановился и вертишь головой не зная, что делать? Видишь солнце? Иди на него, оно укажет дорогу. На трон или к стенке, не знаю. Но это будет всяко лучше, чем барахтаться в это трясине, куда тебя засосало уже по самое достоинство. Выбирайся и - вперёд!

Но секунды идут, проходят минуты, а мы все так же чего-то ждём. И я и мои кулики. Мне хочется, но наверное, а им и совсем нет. И они отшепчивают меня от этой глупости: "Пусть застойно и чё? Зато спокойно. И ты знаешь, что будет завтра, послезавтра, всегда. Это не стагнация, это стабильность. Но если тебе прямо сильно хочется, то давай уж завтра, с утра. Утро вечера мудренее".

И вот уже у  нас за плечами часы превращаются в дни, недели, месяцы и поездами лет, на  самолётах веков, ракетами тысячелетий, межгалактичскими кораблями бесконечности исчезают в неизвестности, непостижимой нашим маленьким жидким мозгам. Мозгам, умишкам - мозгамишкам.

Тебя ещё нет, а они идут, идут, идут; летят, летят, летят; тебя уже нет, а они все идут, идут, идут; летят, летят, летят.  Куда, зачем? - а кто их знает. Они и сами не в курсе.  Я спрашивал.

Они идут и я иду. Мы идём навстречу друг другу не замечая друг друга. Не видя друг друга, ненужные друг другу.

Задевая друг друга локтями, извиняется или молчим...

Даже тут, непонятно где, я, вдруг, начинаю чувствовать, как в меня, вором в форточку, заползает леденящий душу холод, заполняя все коридоры и закоулки, каждую клеточку меня, а снизу подбираются, улыбаясь, извиваясь клубком змей, вечно голодные и жадные до всего нового языки незнакомого пламени и начинают лизать мне пятки - бежать, бежать сломя голову, не помня себя! Я срываю с себя оцепенение, как последнюю рубаху, и ныряю. Ныряю и плыву насколько хватает моих хилых силёнок и слабых умений. Когда грудь, толчками, начинает уже не просить, а требовать воздуха, я выныриваю.

Я выныриваю и просыпаюсь в новом сне, но всё с тем же острым желанием бежать. Куда? В Москву, конечно. В старую, в центр. Я всегда убегаю от себя туда. Пока другие сотоварищи по голове ещё сопят в две дырки, бегу. Тихо, на цыпочках, впотьмах я сбегаю от себя. Не навсегда, на время, но пусть хоть так. Я брожу по улицам, переулкам, тупикам, бульварам и проспектам, без ориентиров и целей, путая следы, петляя зайцем сиюминутных, вотсечашных настроений.

Потому что те, кто проснулся, обнаружил мою пропажу, уже идут за мной. Но не спешат. Эти мои вторые и третьи, четвёртые и -дцатые Я знают где меня искать. Бульвары, Арбат, Хитровка, Пятницкая – я где-то там, реже редкого выбираясь за Садовое кольцо. Мне вполне хватает его нутря. Трезвому ли пьяному – не важно. И там уже выставлены посты. Там меня ждут. И я это знаю. Но иду в этот капкан. Почему? Да потому что! Хочу я так. Не в капкан, а в Москву. А кто против, тот идёт на хкуда он хочет.

"Жизнь это то, что проходит мимо, пока мы ждём светлого будущего". 

И она проходит. Идёт и идёт,  все дальше и дальше, оглядываясь грустными глазами, поджав уши, надеясь, что ты её окликнешь, позовешь,  и она подбежит, виляя хвостом, поставит лапы свои грязные тебе на белоснежную рубашку, обмуслякаяет всего, пописывая и повизгивая от радости, что это всё же случилось.

Тик-так, тик-так, тик-так - тихо шепчет время; движутся стрелки, сыпется песок. Секунда, вторая, ещё секунда, ещё одна, ещё. Они идут, бросая на тебя заинтересованные взгляды, а ты тупо сидишь на лавочке, куришь, сплёвывая себе под ноги и жалуешься трём своим подфонарным теням, как тебе херово.

Голову подними, мудак! Жопу оторви и начни жить: каждой секундой, с каждой секундой, как заправский альфа-самец, лезь под юбку каждой единице времени, с самой своей невинной улыбкой и открытым для неё сердцем. Будь настойчив, но не груб, будь смешлив, но не смешон, не строй из себя умника, но и дураком не будь. И все у тебя получится. Не может не получиться.

"Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь!"

Вот и пользуйся. От всей души. Не тушуйся. Жить - твоё право от рождения.

А когда ты почувствуешь себя в своём праве танцевать с каждой смазливой секундочкой, трогая её за всякие мягкие интимности, шепча что-то на ухо, тогда и вечность обратит на тебя внимание. Увидит, захочет узнать, что же ты там шепчешь такое, отчего твои подружки смеются, закидывая голову или утыкаясь в твоё плечо. Если и не влюбится, то приревнует точно, и назло тебе выйдет за тебя замуж. И будет тебе счастье отмеряно полной ложкой.

Вечно молодой, вечно пьяный...

Потому что счастье - это приданное вечности. Без счастья вечность никому не нужна. Вечное несчастье кому надо?

"Ты возьми меня с собой, буду я тебе женой. - Что, тебя? - Да,  меня. - Да лучше в омут головой!"

В прошлой жизни у меня всё так и было, поэтому я знаю,  что говорю.

А в этой сам не знаю, что творю. Как и не я. Как будто я уселся, после буфета, на мягкий стул с высокой спинкой, и смотрю второй акт моей жизни, в которой я, почему-то, оказался зрителем, пусть и в правительственной ложе.

Это даже хуже. Потому что публика смотрит на сцену и видит меня, оглядывается на ложу и снова видит меня, трясёт головой,  повторяет маневр - сцена,  ложа -  протирает глаза,  но ничего не меняется. Там и там - я. И не я. Очень похожие и ужасно разные: во всём,  ко всем. Что происходит?

И она не понимает, недоумевает, и нервничает от этого. И я не понимаю. Или понимаю, но объяснить всё равно не могу.

"Я могу предвидеть, но не могу предсказать..."


Перекрёсток на Каланчёвской встречает меня цифрой сорок три на на красном циферблате светофора. Я как-то заметил, что когда бы я, с какой бы стороны к нему не подошёл, время ожидания будет вертеться где-то в районе моего возраста. И с тех пор каждый раз мне оставалось только  констатировать это. Каждый раз убеждаясь в правильности заметки. Каждый раз,без исключений. Наваждение какое-то.

Я вышел из дома не похмелившись, но похмелье было лёгким, и на прохладе невеселого солнца я быстро развеялся. Проходя с другой стороны от "Красных ворот", я увидел на доме мемориальную табличку.

Я проходил здесь десятки раз, и видел что угодно, кроме этой тёмной прямоугольной метки прошлого. На этом месте, раньше, стоял другой дом, в одной из спален которого, из красных ворот жизни на свет божий вылез мальчик, и сделал свой первый вздох, и закричал, не то радуясь рождению, не то возмущаясь этому факту.

Я прямо вживую увидел этот дом, эту спальню, эту измученную женщину, рубаха которой была в крови. И простыни под ней. И ребёнок на руках повитухи. Картина рождения новой жизни показалась мне грязной, отталкивающей. Никогда не пойду на роды. Сомневаюсь, что снова смогу захотеть женщину, когда видел как из неё, заставляя её извиваться и кричать нечеловечеким голосом, выбиралось что-то волосатое.

Мальчик вырос и умер, дом снесли, а на новый прибили табличку. И всё потому, что когда-то у одного Юры родился сын. Поводом к гвоздям стало может и другое что/ я даже подозреваю, что так и есть/, но причина - эта. Не родись он и таблички бы не было, однозначно. Как там,

"Белеет парус одинокий..."

А в мой парус попался попутный ветер и понес меня дальше, на Покровку.

Москва - порт пяти морей. И на Покровке,  на торце одного из домов, я увидел берег одного из них. А в ушах, между Моцартом и Цоем, заиграл трек Веры Брежневой "Я знаю пароль, я вижу ориентир..." - мне живо вспомнился клип. Там тоже было не то море, не то океан, но, кажется, берег был менее каменист и погода более солнечной. Но это не точно. За Верой, глядя на её... гм, улыбку, другого я мало что успел рассмотреть.

Е*ёт же кто-то, - грустно вздохнул я, и облизнувшись, засунув руки в карманы, прикрыть слегка встрепенувшееся настроение, пошёл дальше.

Я шёл ни куда, а откуда. Меня вели ноги. Они идут и я иду, они стоят и я сижу. Походим, таким макаром, побродим и придём туда, где нам сегодня быть. Потом ещё поводят, и опять приведут. И снова.

"Умрёшь - начнёшь опять с начала и повторится все как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь."

До ночи далеко, как до Питера, смерть вообще кто бы знал где шляется и когда, из-за какого закоулка, тебе "привет " крикнет.  А в остальном, все так. Ну не канал, так река - не большая разница, если ты не символист или перфекционист. Я - нет.

Дойдя до Покровского бульвара я сунул /т-9 напечатал - разные. Тоже не поспоришь, но я настоял на задуманном варианте -/ разутые ноги в воду пруда. Кайф. От удовольствия я закрыл глаза и блаженная улыбка чеширского кота расползлась по лицу, рукам, груди и через уши и соски - лёгких путей не ищет - забралась в душу. Она  заполнила всего меня. Я был одной его сплошной улыбкой.  Это было хорошо, но недолго. Не май месяц. Ноги замёрзли и кот свалил. Я обулся и закурил.



рядом со мной, постелив пакет под попу, присела девушка. спросила:

- вода теплая? я видела, как вы аппетитно бултыхали в ней ногами, что самой захотелось, - она принялась снимать туфли, глянув на меня сквозь чёлку. и всё бы ничего, захотела девушка ноги прополоскать, с кем не бывает, если бы это была не света.

хорошо, что я ещё не встал и уже докурил. представляю, чтобы было, если бы я с бычком во рту стал подниматься в этот момент, сел бы обратно на задницу всем весом, как пить дать, отбив копчик. вес-то у меня не хилый. с полуметра ослабевших ног, и руки сломать можно. а сигу, так вообще проглотил бы.

а та, как ни в чём не бывало лыбится на меня такая, да ещё и спрашивает:

- что вы так смотрите на меня, будто приведение увидели?

- ты так шутишь или реально меня не узнаёшь? - обалдело спросил я.

во-от. теперь пришла пора обалдеть ей, а мне насладиться зрелищем, как её глаза, расширяясь вселенной, выползали из своих орбит, заполняя неописуемым удивлением черные дыры зрачков. здрасьте вам!

- ты как тут?

- вот тем же вопросом тебе по тому же месту, - ответил я.

света подскочила, будто её подбросила вверх, вдруг разжавшаяся пружина хорошего сжатия. её попа подлетела настолько, что ноги, выпрямившись, сантиметров на пять не касались земли. приземлившись - или это мне только показалось - она метнулась ко мне, упала, завалив меня, обхватила за шею и впилась в меня долгим поцелуем, дёсна в дёсна. когда её губы оторвались от моих, у меня хватало воздуха не больше, чем на миг. ещё чуть и я бы запросто задохнулся. её улыбка, кончиками, подвязалась к мочкам ушей и не слазила с лица, даже когда она заговорила:

- глазам не верю! это ты. а мы так часто тебя вспоминали с лёхой.

- аха, так, что ни разу не позвонили.

- мы думали, что если чё, если мы понадобимся, ты сам нас наберёшь, а нет, так чего навязываться.

я прикусил язык. нормально, да? они думали, я думал, а надо было тупо взять трубку и набрать номер. и всё.

слишком много мы думаем там, где не надо, где всё должно быть просто и ясно. но - как так можно? так нельзя. надо всё до чёртиков запутать, замутить, перемудрить, чтобы самый главный рогатый в этих дебрях копыта попереломал, и только потом героически начинать переправу через реки недопонимания, с трудом преодолевая нами же нагромождённые горы проблем. а там, где подумать стоит, и не раз, мы поплевав на ладошку, берём в неё шашку и айда рубить с плеча почём зря. стадо дебилов, что тут ещё скажешь. если только - стада.

- рассказывай давай, как ты тут устроился? - захлопала она в ладоши.

- да нечего особо рассказывать, - пожал я плечами, не имея особого желания делиться подробностями моего существования, и перевёл стрелки: - а судя по тебе, по твоему виду, по тому, что ты здесь - у вас новостей хоть отбавляй, нет?

- у меня? - она как споткнулась и стала крутить головой, но чего или кого ища, не нашла. - да, новостей и правда много. не пересказать за раз, если в лицах. а коротко так, - улыбка сбежала с её лица, оставив вместо себя лёгкую тень: - со степаном мы поженились. он с лариской какой-то. я с серёгой...

- как в "том самом мюнхаузене", - перебил я её. и процитировал, как помнил: - "на вопрос священника мы дружно ответили: нет, - и нас тут же обвенчали. мы уехали в брачное путешествие. она в европу, я в турцию, где счастливо прожили три года".

- трёх ещё нет. у серёги умерла жена. рак. и я стала помогать ему с детьми...

- с детьми? - опять перебил я, - у него же дочка.

- потом они второго родили, пацана. а мамку через полгода схоронили. он совсем тогда потерялся. мы даже не спали сначала. а потом как-то всё само собой получилось. я начала у него ночевать, лёшка  у лариски своей. ревнивая особа. даже на свадьбу не позвали. всё она. лёха приезжал потом, украдкой, извинялся.

я не переставал удивляться:

- украдкой?

- ты чё, знаешь, как она его пасла? а какие скандалы закатывала? гестапо нервно курит в сторонке.

- весело у вас.

- не то слово. так и разбежались.

- а здесь ты как? тут-то уже могла позвонить?

- здесь-то и не могла. здесь я с серёгиной сестрой. та ещё стерва. блюдёт за мной хуже цербера. серёга там, по пьяни, наболтал чего не следует. так она меня за bлядь считает. может, так оно и есть, но неприятно.

- так пошли их куда подальше, и вся недолга.

- а дети? мамку потеряли, теперь я уйду. старшая-то ладно бы, как ни цинично бы это звучало, девочка уже взросленькая, а и то... а малому-то я мать.

- повязала себя?

- и не говори. как мошка в паутине. и чем больше дёргаюсь, только сильнее запутываюсь. а эта паучиха скоро меня до дна высосет.

- эта не та бульдожья морда, что смотрит на тебя, как белый пулемёт на чапая? - светка опять завертела головой и уткнулась взглядом в мощную грудь подплывающей к нам баржи, несущей на своих розовых лодочках с бантиками пудов до десяти жира.

- угу, - успела сказать она, когда этот скотобаз, со вздохом пришвартовался у нашего причала.

- а я тебя смотрю, смотрю, - запела она так ожидаемым мной высоким противным нервотрёпным голосочком; мёд да и только, чистый яд, - а ты тут на мужике лежишь, облизываешь его как эскимо. не стыдно? а вы, наверное, валера. так удачно устроившийся в москве, что про друга с любовницей и не вспомнил ни разу?

- а не пойти ли тебе на hуй? - поинтересовался я, вставая. у меня к её племяшкам никаких обязательств не было. а желание сделать ей что-нибудь нецензурное, возрастало в геометрической прогрессии от секунде к секунде.
пока я её не убью ни одному менту ко мне не было повода докопаться. трезв, адекватен, прилично одет, не мусорю и не ругаюсь громко матом. а когда удавлю, то ей пользы от того, что меня посадят будет никакого. она это поняла скорее меня и быстро отскочив, ретировалась. на удивление шустро. и лишь отойдя на приличное расстояние разразилась звонким лаем. я толком и не расслышал, что она кричала, когда ей откозырялась парочка лычников, с дубинками и резиновыми палками, свисающими на их жопы. она что-то торопливо начала объяснять им, тыкая в нас пальцем, а я взял за руку свету и потащил на покровку.

Но у "дикси" она вырвалась руку и остановилась.

- я не могу. извини.

- чего ты не можешь? пойдём посидим, поговорим. успеешь ты ещё к этому мюллеру своему.

- Ты не понимаешь. Мне нужно идти. Я не могу. Прости. - она маленькими шагами начала пятиться назад,с твердой убежденностью в правильности своих действий и еще большим желанием остаться.

Так она и уходила из моей жизни: со взглядом побитой собаки, помирающей за выгребной ямой; а на лице, под мелко закрученной обесцвеченной челкой, улыбка, которую только что освободили из "Бухенвальда". Даже не тень, напоминание.

"Ты не понимаешь", - и была права. Я не понимал ничего. Уже пошли слёзы, она отвернулась. Потом развернулась ко мне в последний раз:

- Извини. Прощай.

Глупейшая сцена. Чего не придумали себе эти глаза, что смотрели с интересом на нас из зрительно зала. Уверен, все было согласовано с их мечтами и жизненным опытом, и ничего общего не имело с реальностью.

Прости, извини, сопли, слёзы, её уход, моё обалдевшее стояние посреди улицы - трагедия шекспира, не иначе. Тут она вновь появилась на сцене. Подбежала, обняла, прижавшись ко мне всем своим не телом, существом, и убежала. теперь уже навсегда.

Где занавес? Опять эта каналья заснула там за колесом. Что ж,  ретируемся сами. Но так, чтобы зритель ни о чем не догадался. Идём в магазин. Мужчина расстался с женщиной и идёт в магазин. Все понятно, естественно и не вызывает вопросов.

Антракт, господа. Сегодня в буфете превосходные пирожные завезли, по парижском рецепту. Ваши дамы пальчики оближут, пока вы коньяк из-под полы хлещете. Очень рекомендую.




Перебрав глазами - зачем?  - полку за полкой, стеллаж за стеллажом не очень приличного, но и не маленького вино-водочного отдела, я взял то, что, собственно, и собирался взять изначально - чекушку. Вдруг, сегодня да хватит. По пути на кассу прихватил сиську "Пепси" и достал кредитку. Но рассчитался наличными.  Потому что я всегда расплачиваюсь за спиртное наличными. Пунктик такой у меня. С чего так, откуда взялось и почему - не спрашивайте,  сам не знаю. На то он и пунктик. Как любовь - необъяснимо.

Я так и так собирался выпить. Сначала - просто. Так, для настроения. Немного. Все же консерватория не кино, пьяным туда ходить не комильфо. А немного под шафе  - даже плюсом пахнет. Несколько улучшает восприятие прекрасного. Если не у всех - кто может поручиться за весь мир? - то у моей частности это так.

Потом, когда встретил Светку, появился повод. Что интересно, радостный. Радостью меня повода редко улыбают. И мои планы на вечер разлетелись по вселенной веером неопределенности.

Но когда магнитное поле этой дурномассы в ситцевой обертке кремового цвета, утащила от меня подругу моих прошлых дней, как Электроника в чемодан Караченцева, повод резко поменял полярность. Но в целом себе не изменил.
29.04

Отхлебав треть газировки, я заполнил её нехватку водкой. Теперь иди и пей - и никаких к тебе вопросов, приличия соблюдены. Будь свободен, но в рамках. Рамки приличий - тиски морали. Фарисейской. На показ. Не важно, что в этих тисках тяжело дышать, главное, чтобы смотрелось комильфо. А что там у тебя внутри - проблемы твоих тараканов. Они шерифа не еволнуют.

В этой жизни всё так, пусть у тебя будут простыни чернее ночи, в дырках от бычков, прорехах времени, засохших пятнах спермы и соплей, но если сверху постелено приличное покрывало, пусть даже с аляповатыми цветочками узоров,  простительно, - то всё чики-пуки. Все в порядке. Ты - приличный человек.

Или заклюют, как ту же Каренину,  к примеру. И останется тебе или под поезд, или в небо. Потому что, свободным можно стать только там, высоко над обществом, где оно тебя уже не волнует. И не достанет.  А то и начнётся восхищаться, поклоняться, обезьяничать, глядя снизу вверх.

Потому что,  по-настоящему свободным может быть только человек-птица. Свободный от законов и границ. Ненормальный. Но если норма - это общество, его мнение и его мораль, то все мы немного ненормальные. 

Ненормальные именно немного. С куриными крыльями, на которых не взлететь. Так, подпрыгнуть. Да и то, за зашторенными окнами, офлайн от мира. Потому что общество - это мы сами, сгусток нашего лицемерия, ханжества, чистоплюйства, желания прилично выглядеть в других глазах, пусть и наступив на горло собственной песне.

И это тоже не нормально. Если норма - это истина. И понимание этого яростно вколачивает очередной гвоздь тебе в душу, распиная её на кресте. Вот и перевираем все и вся, делаем из истины правду, что поудобнее,  поприличней. И нагибаем её всем стадом, в угоду своим рогам и копытам, чтобы выглядеть не хуже других. Ненормальные...

За пережевыванием этой жвачки,  я дошёл до туалета на Красной площади. И организм тут же захотел внутрь. Уже ритуалом стало его посещение у меня.

Хорошо, что на дворе был вторник. Или четверг. Впрочем, это мог быть и понедельник и среда, и даже пятница, не помню. Но что точно - не выходные.

Не люблю центр в выходные. Народу тьма, что кажется дышать нечем, что людей больше, чем воздуха. Броуновское движение, фотосессии, маленькие армии китайцев, пропуская которые можешь не то, что перекурить, а преспокойно выспаться.

Через ещё какое-то время я добрался-таки до консерватории, приятно утомлённый прогулкой и потреблением водочки. Выпил я не всё. Как раз, чтобы, если не продолжать, то и вечер был бы хорош и утро не хмурое. Но это вряд ли. Однако, "продолжение смотрите после рекламы". На часах было без четверти семь, самое время принять культурную ванну.

Случается у меня, нет-нет, такая блажь. Люблю посидеть в старинном здании, богатом своей архитектурой и историей, среди культурных людей и послушать хорошую музыку, за бесплатно или чуть больше - отличный компромисс между желанием прилично провести время и моей скаредностью. 

Симфонический оркестр, в тот раз, мне  был больше по душе камерных вариаций, поэтому я пошёл в большой зал, аж за триста рублей, на вечер памяти Кара Караева. Кто это такой я не знал, но, думал, что это не важно. А зря.

До этого вечера у меня с классической музыкой, в целом, были вполне дружественные отношения. Что-то нравилось больше, что-то очень, что-то меньше, а так, чтобы совсем не нравилось, такого не было. Но все случается когда-то в первый раз.

Фарадж Караев написал "Trustessa 1", с посвящением "отцу, наставнику, другу". Интересно, чего плохого ему сделал родитель? 

Если бы меня вздумали хоронить под такую музыку, вдруг, то я бы непременно воскрес,  с единственной целью - набить морду устроителю похорон. Тошнотворнее музыки не слыхал. Причем, что самое интересное, в прямом смысле. 

Есть такие картинки, квадраты да спирали в основном, смотришь на них, а они как немного двигаются и голову начинают вертолётить. Как оказалось, и музыка такая тоже есть.

Я вытерпел двадцать минут, но музыка, если эту вещь можно так назвать, всё  не кончалась, и программка не смогла мне ничем, в этом смысле, помочь. Даже она не знала, когда кончится это неровтрепание моей души.

Оказавшись в фойе, я не знал, что делать. Желание подождать и послушать,  что будет дальше, ведь до этого было все путем, что давало надежду на лучшее и после, боролось во мне с желанием больше не возвращаться.

Но тут я услышал аплодисменты и понял, что Мюллер вышел из подвала, раскатал рукава, надел китель и поднялся к себе в кабинет. Значит, пыток на сегодня больше не будет. Или будут? Я, пересилив себя, всё же решил вернуться. И был вознагражден. Остаток вечера выровнялся по началу и был хорош.

Рядом с консерваторией дом, где жила Бениславская и дом, где была лавка имажинистов. Куда ни плюнь, везде история. В данном случае, история лишь одного человека. Простого человека, каких миллионы и великого поэта, каких один на миллион.

Пой гармоника, скука, скука...

А что ты хочешь, это же центр. Центр столицы,  истории, мира. Да что уж там, я уверен, что если и есть у Вселенной центр, то повернув из консерватории направо, ты очень скоро его увидишь.

Там, где я справлял нужду  малую, за пару часов до; там где мумия самого главного мирового вурдалака лежит; там, откуда правит великой державой великий император её, великий ВВПервый - вот где Центр всего сущего.

И это так, потому что это так, и не иначе, а не потому что там ещё.  Если есть он вообще, центр у Вселенной. И не надо даже начинать спорить со мной тут. Все равно я буду прав. Это моя книга, и как захочу, так тут и будет.

Вот захотел я выпить и сразу вспомнил, что у меня есть выпить. И выпил. И пошёл на Хитровку. Не ближний свет ноги топтать, но что поделать, если хочется. Хочется? Хочется. Тогда, пошли.

Где-то тут была "Каторга". Жаль что только была. Я бы там выпил. А так, пришлось на лавочке вспоминать Гиляровского:

Темь. Слякоть. Только окна «Каторги» светятся красными огнями сквозь закоптелые стекла да пар выходит из отворяющейся то и дело двери...

Пройдя мимо торговок, мы очутились перед низкой дверью трактира-низка в доме Ярошенко...

– Позвольте пройти, – вежливо обратился Глеб Иванович к стоящей на тротуаре против двери на четвереньках мокрой от дождя и грязи бабе.

– Пошел в… Вишь, полон полусапожек…

И пояснила дальше хриплая и гнусавая баба историю с полусапожком, приправив крепким словом. Пыталась встать, но, не выдержав равновесия, шлепнулась в лужу...

А я как будто рядом стоял. Вот буквально где сижу, там и стоял. Такое явственное получилось соприкосновение с прошлым,  что по мне пробежалось стадо мурашек, смгрировавшее, в большинстве своём, от шеи к заднице, но частью разбежавшееся по рукам и ногам.

Есенин тут конечно не бухал, но воров и проституток было предостаточно. В то время здесь было то еще дно. Так что вполне было кому и стихи почитать, и с кем спирту бахнуть. А может и бухал, кто его знает сейчас, спросить-то не у кого.

Водка давно кончилась, ещё где-то в начале Варваки. Её место занял пакет с двумя сиськами не помню чего. Кажется, это было "Алко" или ещё что-то. Да и какая, "Утюг" тебе в задницу,  разница? А никакой. Вот и я говорю.

Сидел я на лавочке, никого не трогал, курил себе, выпивал, время от времени, по глоточку, да беседовал с тенями своими. А с кем ещё разговаривать, когда есть только ты, да фонарь. Не с фонарём же.

Можно конечно и помолчать. Но это как-то глупо, молчать, когда хочется поговорить. Так и лопнуть можно. Словно презик с водой, что с крыши под ноги прохожим кто-то бросил, и заржал весёлым многоголосьем детства.

Голова на лавке в кругу своих потрохов и конечностей - глупая смерть. И всё потому,  что пыжился помолчать, считая себя выше разговора с собственной тенью. С фонарем,  я понимаю, совсем уж ниже плинтуса, но общество теней...

Додумать мысль мне не дал один мужчина. Он мне не мешал, не перебивал меня.  Даже не был рядом. Он шёл метрах в двадцати от меня, но ко мне. Не в моем направлении, а именно ко мне. Так мне сказала тень, что отбрасывалась от меня вправо.

В объектив моей памяти этот субъект попался несколько раз за несколько часов. Чуть не по разу в час. Первый раз на Чистых прудах. Я увидел его, мельком, за женщиной-бульдогом, что охраняла светкину целомудренность.

Второй, в "Дикси". Он присматривался к самогону промышленного изготовления заграничного производства. Тупо дорогой выпендрёж. Стоит как пол ящика водки, не факт, что оригинал, а если и так, то против настоящего сэма, из тёти Клавы,  скажем, хотя бы, погреба, он как "777" против своего португальского собрата по названию. Ну, и где резон такое пойло брать, а уж тем более пить?

Взял, нет - не знаю. Я не ставил себе целью это выяснять и ушёл раньше. Потом я его видел на Большой Никитской, он шёл по противоложной стороне улицы, и вот вам снова здравствуйте, дорогой товарищ Маузер.

Замечал я его не случайно. Было от чего галочки ставить, зарубки делать. Колоритный персонаж. Если бы я не был так серьёзно и глубоко занят околачиванием груш, как идиомой родного языка, то обязательно не преминул понаблюдать за ним ещё при первом моем взгляде в его сторону.

Лет пятидесяти с хвостиком, так мне показалось, в белом костюме-тройке...
Сами не хотите продолжить? Скажем, интуицию проверить на профпригодность. Так и есть, суховат,  бородка,  тросточка. Всё выглядело интеллигентно и дорого. Прошлый век, в хорошем смысле. Чехов. Только не пенсне, очки. А часы,  как тогда, на цепочке в кармашке.

Интеллигентно и дорого - странное сочетание, не находите? Или это только у нас интеллигент не может быть дорого и модно одет? Наверное, так. Где, кроме как у нас и можно встретить интеллигента,  у которого даже определения нет, одни признаки. Как сейчас помню, сомнение - третий признак интеллигентности. Однозначно,  чисто русское изобретение.

Чистые, "Дикси", Большая Никитская, Хитровка - четыре раза я его видел. А мог ещё столько же раз и не увидеть. Если один раз не считается, два раза - случайность, три - совпадение,  то четыре - это перебор. Значит, что-то тут не так. Это уже не просто. Просто только кошки родятся да и то слепыми. И что ему от меня надо? Вот и поинтересуемся сейчас, вот и узнаем.

Я уронил несколько глотков шипучки в пищевод,  убрал бутылку в пакет, сделал две последние, у фильтра, затяжки и метнул бычок в урну. Попал. Два очка в копилку любимой команды "Горзеленхозстрой".

Сделать мир чище - просто, просто не надо мусорить!


А тут и незнакомец мой подошёл. Подошёл, прихватился двумя пальцами за край шляпы над своим носом, изобразил на лице подобие улыбки и слегка подавшись наклоном вперед, ко мне, поинтересовался:

- Вы не против, если я присяду? - Я был не против, он присел, сложил ногу на ногу, достал из кармана трубку, кисет,  причиндалы - и начал неспешно и сосредоточенно набивать трубку.

Кажется,  он хотел умереть. Я чувствовал, как во мне просыпалось и крепло желание ему в этом помочь. Пришёл - говори, чего театральные паузы разводить, человека до греха доводить, не на сцене, чай. Компот ему в рот!

Чтобы не познакомить свой ботинок с его зубами,  я обратился к успокоительному. Выпил и закурил. К этому времени и он раскурил свою трубку.

- И так, - начал я, глядя на него, - если вы не гей,  то мне интересно будет послушать, что вы имеете мне сказать.

- Нет, я не гей.  И мне действительно есть, что вам сказать. Когда я увидел вас сейчас, седьмой раз за несколько часов,  я понял, что это судьба. Первый раз я увидел вас на Ярославском, где провожал товариша, потом у "Красных ворот", в магазине на Покровке, на Красной площади, потом у консерватории и на Варварке. И вот - снова вы.

- Я тоже обратил на вас внимание, Но только четыре раза, и лишь один из них был, как я понимаю, если можно так сказать, совместный - в супермаркете. Взяли вы ту самогонку?

- Виски? Нет, не стал. Я не любитель этого напитка. Вы правильно сказали,  самогонка. Не моё, при всем моем уважении к модным течениям.

- Да, в слежкой за модой вас трудно обвинить.

- Вы правы, у меня, как вы заметили, своя мода. Вы ещё мою квартиру не видели. Люблю то время. Выражаясь современным жаргоном, я от него тащусь. - У него в галстуке была булавка. Я даже не сомневался, что металл её благороден, а камень настоящий. Интересно, насколько мне хватит денег с ее продажи, на год? Его глаза перехватили мой взгляд: - Надеюсь, вы не опуститесь до банального грабежа? Я бы  сказал, что на вас это непохоже.

- Вы правы. Чисто теоретически, если только, - улыбнулся я. - а вы хорошо разбираетесь в людях?

- Надеюсь на это. Рад, когда моё мнение совпадает с реальностью. Но не обольщаюсь. Отношу себя,  скорее, к любителям. Так вот, я ищу себе компаньона в одном дельце. У меня было несколько кандидатур, из которых, в последнюю неделю, я пытался выбрать одного. И тут я встретил вас. Число семь мне показалось судьбоносным.

- Дельце? Так говорят герои криминальных саг. Причём, крашенных под историю.

- Ничего криминального,  смею вас уверить. Но рискованное. Можно вполне себе умереть. Легко. Вероятность - шестнадцать процентов, приблизительно. Если хотите точнее, тот сами поделите сто на шесть. Если вас это не пугает, я продолжу, - я продолжал его молча слушать, слегка кивнув. - Это русская рулетка. Условия и прочая информация на профиле "Вконтакте". Я дам вам ссылку и визитку. Посмотрите. Если идея вас заинтересует, звоните. Но не затягивайте.  Взнос с меня, деньги в долях, смерть - вам одному. Но я очень рассчитываю, что этого не случится. Если вы проиграете, я потеряю деньги. А я не люблю терять. Но я верю в судьбу. А она сегодня больше, чем настойчива.

- Если это судьба, то вы правы  - она настойчива. Надеюсь, что это она, а не рок.

- Хм, слова-синонимы, кажется, но в ваших устах, они стали разноплюсовыми близнецами. И в качестве жеста доброй воли, не сочтите за подачку, позвольте дать вам денег - посидите в кабаке. Прохладно на улице.

Пока я думал обидеться мне или нет, и какими словами выложить отповедь его благотворительности , он исчез. Наверное,  я просто немного завис, по-наркомански, но когда я посмотрел на него, то увидел пустое место. И две бумажки по пятёрке, под углом пакета. Кио, мать его, Коперфильд Гуддиньевич.

Даже имея деньги, мне всегда было жалко их тратить, особливо по московским кабакам - жаба душила. Цены там - псы цепные, подошёл на неосмотрительное расстояние - твои проблемы: карман порван, бабок нет. Набраться толком не успел, а уже пустой.

Но эти деньги были целевые. И я решил их потратить на что даны. Я же не чиновник. Прошёлся честно, без откатов, по десятку заведений, где, правда, иногда и из-под стола себе наливал. Зато закуси заказывал поприличней тогда.

В оконцове я устал. Бар, на котором я почувствовал в себе стойкое нежелание продолжения банкета, был почти пуст. У меня еще оставалось в колбе некоторое количество прозрачного настроения, но настроения на его потребление,  угасло, как прогоревшая до блюдца свеча. Таких случаев в истории моего винопитья можно было по пальцами одной руки пересчитать.

Итак, что у нас в наличии?

полночь. бар. я.
   
я пьян, но больше и не хочется. мне скучно, но дома еще тоскливее. там - пусто.
   
за соседним столиком сидит женщина. положив подбородок на основание ладони, она смотрит на меня. или сквозь меня: в никуда, в себя. Забытый осколок весёлого вечера, компания ушла - она осталась.
 
Почему я раньше её не заметил? Может не тут сидела? Ничего так себе дамочка: симпатичное лицо, среднегрудая фигура, белые волосы, чёрное платье, красная сумочка в тон туфлям. Немного перебор с косметикой и парфюмом,  ну да не велика беда.
   
Поймав мой взгляд, она встала, пошатнулась, поймала равновесие, сунула сумочку под мышку и взяла курс на меня.
   
молча подошла. молча, без спросу, села. так же молча, так же без спросу, налила себе моей водки, выпила, закусила и будто продолжая начатый разговор, заговорила:
   
- мой сексуальный опыт начался с изнасилования. но замуж я вышла девочкой. мне было семнадцать - пора любви. а он был болгарин. высокий, стройный, чернявый. мы ходили под ручку и даже не целовались. да я и не умела и очень этого стеснялась.
   
я с ним по-новой узнавала знакомый мир. он так интересно рассказывал о самых простых вещах, что я слушала его развесив уши. с ним я в первый раз (и надо сказать - в последний) была в "большом". а ещё мы ходили в консерваторию, в ботанический сад, были в цирке на "цветном" и, конечно, в кино...
   
она посмотрела на бутылку, на меня:

- выпьем?

- выпьем.

я налил. мы выпили. она продолжила:

- а потом пошёл дождь. ливень. сильный, но короткий.  было безумно легко и весело. мы промокли до нитки. а у него отвалилась подошва. на ботинке. левом, кажется. он сказал: "у меня тут недалеко друг живёт с мамой. пойдём. он должен помочь."
   
пошли. пришли. у него был свой ключ. я удивилась, но и только. он закрыл дверь, снял обувь, мокрый носок и мне: "иди первая." - "куда?" - спрашиваю я, а он, удивлённо так: " в ванну. ты разве не пойдёшь?"

я испугалась так, что захотела писить. попятилась в комнату. дверь на балкон была открыта. шестой этаж. я не думала разбиваться, но прыгнуть, тем не менее, собиралась. он схватил меня в последний момент, занёс в комнату, бросил на диван, а сам лёг сверху.

что он там делал я не поняла, но скоро всё кончилось и трусы были на мне. я попросилась домой. он проводил меня до улицы и словил машину. заплатил. я села и уехала от него навсегда.

она замолчала. я налил. мы выпили. она продолжила:

- кажется, мы не поняли друг друга. он мне потом звонил, хотел встретиться. я ему рассказала про уголовный кодекс. он отстал. потом прислал мне открытку из болгарии. а гинеколог мне сказала, что я ещё девушка.

она вообще сначала не поняла зачем я пришла. а девчонки сказали: "иди. если полезет в тебя с инструментами, значит, поздравляем: ты - баба!" обошлось  без инструментов. "чего пришла-то?" - спросила врачиха. я, блея, краснея, кое-как, с горем пополам, поделилась с ней сокровенным. она хмыкнула и махнула рукой на выход. я поняла, что всё нормально. да и без инструментов же.
вот так и получилось: не целована, не до*ё*ба*на; ни девка, ни баба.

-выпьем?

-выпьем.

- с чего я тебе тут - сама не знаю. а потом я вышла замуж. двадцать четыре года общезамужеского... - она с трудом, но не споткнувшись, выговорила это слово: - стажа. это тебе не хухры мухры. а теперь развелись. надоел до чёртиков. поняла, что не могу с ним никак - и всё. финита-ля-комедия.... да и жили... "спали врозь, а дети были"... муж был, а мужика не было... "я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик!" это последний, который. а второй сам сбежал, года не продержался, а первого машина сбила насмерть. вот. теперь мужа нет, дети выросли, дома - пусто. на душе - тоска. Забери меня с собой, а?

- а поехали...

- о-о-у-о, но это не любовь! - надрывалась в такси, знакомым голосом, незнакомая радиоволна. и она, закрыв глаза, подвывала ей:

- о-о-у-о, но это не любовь!..

Утром я проснулся от того, что не один. И эта "не один" ласкала меня ротом. И там, где она меня обхватила губами и бодрила руками, я проснулся раньше, чем в голове. Моя гостья не стала ждать полного стояка и забралась сверху. Я стал конём, пегасом, на котором она быстро ускакала на седьмое небо. Или не туда, я не спрашивал. А после опала как осенний лист. Дальнейший секс, до своего финала, вызвал у меня некоторые ассоциации с некрофилией.

Потом был душ, пара чашек крепкого кофе, обмен номерами телефонов, скорее всего низачем, и - разбег. Ей было к девяти, но ехать ближе. Мне к десяти. Расстались на Ярославском. Она нырнул а в метро, я пошёл на Ленинградский. Шёл быстро, но не успел.


Всего в пол шага не успел. Всего в пол шага. Электричка,  звякнув железными своими суставами,  вздохнув,  тронулась. Она ещё была тут, на персоне - вот она - я мог коснуться её рукой, но запрыгнуть, как на подножку трамвая не мог. И трамваи давно не те, и поезда.

Время ушло, вместе с электричкой,  оставляя меня ждать следующую, и материть судьбу,  себя, расписание вокзалов, несостыкованных между собой и правительство.

Конечно,  правительство. А кто не материт у нас правительство и воров-министров? На какой кухне, курилке, в купе дальнего следования их не поносят на чём свет стоит? Мы материм,  они богатеют.  Прямая пропорциональность. Но если мы перестанем их материть, они богатеть не перестанут. Лишь пропорциональность изменится. Так уж лучше материть.

Материть - душу отводить.

Вот и матерят все. А я чем хуже? У меня что, отводить нечего? Или тем хуже, что один? Так я себе лучшая компания, очень даже во многом с собой согласный. Бывает, где и нет, конечно, чего под луной не бывает. Бывает, где и категорично нет.  А бывает, где согласный, но с некоторыми оговорочками. Но по поводу правительства я солидарен с народом и между собой.  Без вопросов. Однозначно!

Следующая электричка только через пятнадцать минут. А значит я не успеваю на нужный автобус. Тот, который следом за ним придёт - на работу опоздает.  Немного,  но опоздает.  А опозданий у нас не любят. Как и везде. Где штрафуют вплоть до увольнения, где не обращают внимания, где, как у нас, вполглаза на это смотрят, но не любят везде. Это я как бывший начальник знаю. Да, были и в моей жизни лучшие дни, не всю мою жизнь я за другими говно убирал, но водочка,  мать её, водочка...

Если одна электричка приходит вовремя, как задумывалось,  то у меня всё складывается, и я успеваю перейти на другой вокзал, на другую электричку.

А если нет, на пару всего минуток нет, то и стою как дурак какой, как сейчас, и смотрю на хвост поезда, который ждать меня не  захотел. В последний раз, вот, на минут пять позже ушёл, а сегодня решил быть примерным. Нет бы наоборот.
У нас плюс-минус пару минут кто считает? Мы немцы какие, что ли? Жалко что ли? Души и у нас широкие, необъятные, радушные.  А поэтому и не жалко. Особливо,  когда не своё.

Начальство говорит: выходи раньше. Ага. А они за меня поспят подольше. Поспят подольше, помягче; пожрут побольше, повкуснее; отдохнут получше, подальше - а ты встань пораньше, поработай побольше, получи поменьше и не гунди.  А потому что сам виноват во всём. А кто ещё?

У сильного всегда ты будешь виноват. Яркий представитель серости, гений посредственности, талантливая бездарность. Ты для этого и родился, чтобы тобой рулили,  как зашоренной лошадью. А попробуешь брыкаться,  получишь шпорой в бок - и вся недолга. Расходный статистический материал, кому с тобой церемония на ум придёт.

Если у тебя нет номера телефона Путина, то сиди тихо и сопи в две дырочки. И читай себе сборник фэнтэзи под названием Конституция. Трудовой кодекс полистай,  тоже сказка интересная.

Отвлёкся.

В будни между этими двумя электричками есть ещё одна. В будни ни на этой, что ушла, так я на другой всё равно успеваю. Но с утра, на дисплее моего лучшего друга "Самсунга", была суббота. А в субботы электрички ходят по расписанию выходного дня.

Значит,  нового знакомца,  профинансировавшего мой вчерашний заплыв по питейным заведениям Покровки и окрестных переулков, я встретил в пятницу.

Логика рулит.

В выходные я от дома еду сидя. Большинство народа отдыхает. На то и выходные. Они спят, а ты на работу едешь, потому что у тебя график такой  - два через два.  Кто бы ещё доплачивал за работу в эти дни, не критические, но красные, в календаре, так меньше обиднее было. Раньше, в другой стране, старики говорят,  так и было. Врут,  наверное.

У стариков всегда раньше лучше было. У меня самого это "раньше" появилось уже.  И там тоже лучше было. А потому что раньше молодость была. А молодость мелочей не замечает,  потому и лучше. У молодости за другое душа болит.

Потому молча выслушал начальство, кивнул, - оно умнее, ему виднее, - да пошёл своими делами заниматься.

Дождавшись электропоезда я сел в вагон. Под Бамса с Шубертом, да прочими скрябиными с прокофьевыми, рахманиновыми, бетховенами,  моцартами, безе и бахами на радио "Шансон", тьфу ты, "Орфей" в ушах, я смотрел как за окном время отсчитывает полустанки.

Рижская, Останкино, Петровско -Разумовская, НАТИ... Зашёл парень с гитарой,  спел. Я послушал, оторвавшись от арии. Всё равно я эти арии не очень. Хорошо спел. В кармане была какая-то мелочь, дал. Получил на сдачу "спасибо" и засунул наушники обратно.

Ещё платформа,  ещё, ещё одна. Прошли по вагону "сами мы не местные". На этих разорияться не стал. Не Станиславский я, но - не верю. Хотя игра актёров была на высоте, но видно, что только игра. Да и репертуар...

Прибыли. Перекурив, я поехал дальше. В автобусе народу было немного, выходной, однако. Впрочем и в другие дни полным он в это время не набирался.  Мне ж к десяти.

Наискосок сидела полная тётка с наглым размалеваным лицом торгашки из вино-водочного, повидал я их,  с кучей золота на пальцах и жирным крестом на толстой цепочке, теряющейся в складках шеи.

Она, не обращая ни на кого внимания, делала нас невольными участниками своей беседы с невидимой товаркой. Громко так делала, что и водитель соучаствовал.

Ничего не стесняясь,  обильно сдабривая винегрет калдобин своей личной жизни крупным матом, она спрашивала совета и не дожидаясь, пока ей его дадут, перебивая собеседницу,  давала себе его сама. И ещё  парочку. Как варианты.

-Ты согласна?.. во-во, пиzдец. Бля, подожди, - она отвела трубку в сторону, троекратно размашисто перекрестилась и троекратно положила свой третий подбородок на мощные, крупнокалиберные орудия груди.

Я глянул в окно, на куда она поклоны свои била. Недалеко от дороги стояла церковь. Или часовня. Вонаночё. Я не воцерковленный и не знаток церковной архитектуры, поэтому,  что точно это было за здание сказать не могу. Но крест сверху был. Крест православный.  И на тётке такой.

- Так, - продолжила она, - о чём я, сука...

- Как вы верно про себя, - вдруг сказала молоденькая девушка, сидевшая напротив неё. У меня аж челюсть выпала. Никогда бы не подумал про неё, что на такое способна. Тихая с виду, не конфликтная. - Я атеистка, - продолжила она, - но, что-то глядя на вас так за Него обидно стало, даже если его и нет. А если есть - и подавно. С такими последователями и прокуратора не надо. Сами обгадят,  размажут, по новой разопнут, мумифицируют и будут показывать за деньги.  А крест распилят на сувениры. Мне ваши гнустости слушать и так тошно было. Но молчала.  Так вам мало, креститься давай матом.

Я заапладировал. Мне понравилась эта мезансцена. Тетка надулась. Вот-вот, и этот гнойник рванёт,  разбрызгивая своё зловонное содержимое вокруг. И это милое личико будет первым в очереди на раздачу. И она это знала,  но продолжала сидеть, с ладошками на коленках, и ждать наказания. Поступок и правда был не христианским. Нутк она и не говорила, что христианка.

У меня крест есть. Но дома.  В комоде почему-то лежит.  И  в Бога я верю, как большинство, когда прижмёт. Побольше бы таких атеистов и мир стал бы лучше, к патриарху не ходи.

Рука у тётка задвигалась, готовая дать ответку не одними словами, но тут к ним встала и подошла другая тётка, что сидела передо мной. Тоже крупная, лицо бульдожье, глазки маленькие:

- Только попробуй! - сказала она.

- А чё ты мне сделаешь? Убьёшь? А ну, давай, рискни зубами! - и наша христианка, как ужаленная, резво подскочила, разом забыв про на двое лишние килограммы, больные ноги и девушку, встретив более опасного противника.

Драться они не стали, но помоев друг дружке на душу вылили по несколько вёдер.

Я проехал несколько лишних бы островок,  чтобы досмотреть этот спектакль до конца. Но мы все ехали до конечной. Так что не пришлось. Там вышли все.


На остановке бабы  разошлись в разные стороны, не забывая стрелять, через плечо, в спину друг другу зарядами ненависти, злобы, мата, но - довольные. Удивительно, кому-то, чтобы расслабиться нужна женщина, кому-то салон красоты, кому-то банька, кому-то стопочка, кому-то ещё что-то, а этим нужно посраться. Да так, чтобы пух и перья в разные стороны. И причина тут не важна, главное, чтобы повод был. Причины вообще может и не быть, как таковой. За него выступит само желание разрядиться. И первая попавшаяся закавыка становится гонгом.

- Поедешь в бэшку,  - сказала мне начальница смены, нервная женщина, недовольная быстро пришедшей старостью,  с её климаксом,  морщинами и погасшим интересом в глазах мужчин,  несоответствием амбиций и реальным положением её фамилии на социальной лесинице, и мной.

Мной она была недовольна не по делам, а просто фактом самого существования. Не нравился я ей, и всё тут. А мне её было жалко. Такие люди желчью превращают свою жизнь в ад. Одним завидовать,  о других ноги вытереть, ещё себя пожалеть не забыть, за судьбу-подлюку,  не оценившую имеющийся потенциал - на радость времени совсем не остаётся.

- Хорошо, ответил я, - на чем едем, когда, с кем?

- На маршрутке. За свой счёт.

- У меня денег нет.

- И что вы предлагаете? Может вам персональную машину подать к подъезду?

- Можете и персональную, если хотите...

- Хватит паясничать! Всё, задача поставлена, можете быть свободны! - подняла она голос. К концу фразы, взлетевший до крика. Спокойно она редко когда общалась. Если не кричала, то говорила с надрывом,  на нерве.

- Не надо на меня кричать, я не глухой. Если вам нужно, чтобы мы работали в "бэшке",  вы должны были озадачиться, как нас туда доставить. Сделать заявку там на транспорт или ещё что, мне это не интересно, это ваши проблемы. Если вы не подумали про это, я не виноват. Решайте вопрос, а я пойду перекурю.

Она что-то кричала мне вслед, но мне было фиолетово. Однако, не успел я и докурить,  как увидел Ольгу Ивановну,  выходящую с Акимовым,  начальником службы. Ольга Ивановна тыкала пальцем в мою сторону, он кивал.

- Эй, - крикнул он мне, фиукнув и сделал пальчиками знак - к ноге: - Сюда иди!

Гопота на районе. "Сиги есть? а если найду?" Ничё себе так, нормальные трудовые отношения. А ещё в галстуке. Я подошёл.

- Вы где собаку увидели?

- Какую собаку, - не понял он.

- Которую вы свистом подзывали?  - Я повторил за ним его приглашение подойти.

- А что, по фамилии тебя кричать?

- Во-первых, зачем вообще кричать?  Во-вторых, не поверите, я своей фамилии не стесняюсь. А в-третьих, простите, я что-то не запомнил,  когда мы пили на брудершафт?

- Ты не охерел? - Что-то лопнуло у меня в душе. Струна какая-то. Я наяву услышал её дзыыыыынь. похмелье, наверное. никакой его жвачкой не зажуёшь. пришёл с будуна, так не выёживайся. сказали что. махнул головой и дыша в сторону. растворился в пространстве. ага, щаз! дыханье мы заели антиполицаем, закрыли запах внутрях, а вот лопнувшее что-то в этих нутрях, я удержать там не смог. Чиряк лопнул и белая рубашка вбыла безнадёжна испорчена:

- Ты чё мне тыкаешь, а? Ты кто такой? Ты мне отец, брат, сват? Или я на пацан тебе малолетний? Я пятый десяток разменял. ..

- А я шестой...

- Так и веди себя подобающе. А не быдлом с подворотни.

Громкость диалога была высокой, и на нас стали обращать внимание. Акимов вдруг повернулся к начальнице смены и сказал:

- Ольга Ивановна, а вы не могли их отвезти сами? Не трудно вам будет? - та кивнула головой. Он повернулся снова ко мне: - Думаю, вопрос исчерпан? - Я обалдело кивнул. Думал, мы договоримся до мордобоя. Я только и ждал, чтобы он дёрнулся. А он вон куда повернул.

- Ну вот и ладно. Идите работать, Валерий, - он даже имя вспомнил. - Куда ему, Ольга Ивановна?

- Пусть в "дэшку" идёт,  видеть его не хочу. Мы с ним ещё посчитаемся, - ответила она, не глядя на меня.

- Я в вас нисколько не сомневался! - рассмеялся я. - Михаил Владимирович, а если я напишу заявление задним числом...

- Тогда я вас не задерживаю. Пишите, отдайте Ольге Ивановне, и можете быть свободны.

Сволочь  вы, батенька! Ну да в начальниках других и не держат. или сами соскальзывают. раньше он был ещё большим начальником, повыше от земли, подальше от народа, и не у нас, но его департамент обнулили и он попал сюда. Переводом, когда других уволили.

Помог родственник, по протекции которого он и поднимался по служебной лестнице, не имея к этому ни ума, ни способностей, обходя на поворотах более достойных его людей. Но он-то считал своё восхождение заслуженным, а перевод - падением. Посчитал его за катастрофу, что его незаслуженно оскорбили, унизили, втоптав в грязь. То есть в нас.

А мы ещё смеем не то, что глаза на него поднимать свои наглые, так ещё вякать что-то правдорубивое. Скоты! А ещё с утра ему за что-то вставили торпеду. Да ещё те, кто раньше, при встрече с ним, только хвостиком могли приветливо махать, а рот открывать исключительно для выражения почтения - ку! Не задался день у него.

Написав заявление, я не стал отдавать его этой фурии с обострённым климаксом, а пошёл прямо к нему, к Акимову. Захотелось ещё раз. напоследок, заглянуть ему в глаза, послушать, что он скажет один на один, когда вокруг никого. А он совсем страх потерял. разорался  как на митинге. Или наоборот, перенапугался. И криком хотел отпугнуть меня и привлечь свидетелей?

Я разбираться не стал. дал ему в морду, насладился видом его разбитого носа и поросячьего визга по этому поводу, а когда он попытался выбежать из кабинета, встретил его кулаком в солнышко и коленкой в кокушки.

С чувством выполненного долга и какого-то облегчения, словно мешок с цементом сбросил с плеч, я переступил через кучку этого дерьма,  катающегося по полу, и неспешной походкой пошёл в будущее.


Сеегодня я снова был в Химках. Сегодня барабан будет здесь. Экскурс в историю на пока отложен в сторону. Он и так вышел длиннее настоящего. Но настоящее всегда короче прошлого. Прошлое тянется своими корнями вглубь времени, настоящее - миг. Не успел набрать в лёгкие воздуха, как на выдохе вдох уже засосало в прошлое. Чвак,  и нет его, чвак, и второй туда же, чвак, и дня нет, чвак, и год пропал, чвак  - вот уже и ты  - прошлое.

Может я уже сегодня стану прошлым, кто знает. Судьба - штука непредсказуемая. Особенно, если у тя в руке револьвер, револьвер настоящий, и патрон в нём настоящий. Но один. Повезёт, заберёшь свою задницу и поедешь домой, снова разбогатев на ещё одну сумму уже некудадевательных  денег.

Раньше мне казалось,  что сколько мне не дай, будет мало. Куплю квартиру, машину, дачу, буду ездить по миру и делать добрые дела. А фиг там. Все очень быстро наскучило. И мир с его дорогами, и развлечения с их пустотой. А особенно благотворительность.

Родителям хотел отправить, сказали не надо. Да я так и думал. Другой близкой родни у меня не было, а далёкая если и была, то я про них или нихчего не знал, или давно ничего не слышал. Никаких контактов.

Стал тогда детям на операции давать разные. Вникал в каждый случай, но быстро устал. И в глаза их благодарные смотреть сил не было. Я и не думал, что это так тяжело будет. Оставил это дело профессионалам. Перечисляю с каждого барабана, и на этом моя работа в качестве Дед Мороза заканчивается.

Хотел потом одно сделать, затем про другое думал, на третье пыжился,  да всё так и осталось в проектах и прожектах. Наскучило раньше, чем началось. А всё потому, что я человек цели. Есть цель - есть жизнь, нет цели - нет жизни.

И цель должна быть не поставленная. Ставил я. Толку не было. Цель должна родиться сама, во мне. Раньше была. А потом её не стало. И жизни не стало. Что за цель была не помню, но помню, что была. Банальная какая-нибудь. Любить и быть любимым, любимой, родить с ней детей и жить счастливо до самой смерти. Какая-нибудь такая ламбада. Долбанный Т9. Лабуда.

А за вычетом того, что неинтересно, остались бабы и бухло. И вот эта парочка никак мне не надоест. Который год, как говорится, который век. А потому что без страстей, без нервов. Набрал номер - приехала красавица, сделала тебе хорошо,  получила своё хорошо - и отбыла к следующему клиенту. Хочешь под водочку,  хочешь после, хочешь перед, хочешь вместо, хочешь - двух. Любой каприз за ваши деньги.

Девки молодые все, симпотные и на все согласные. А водка... она и в Африке водка. И говорить про неё нечего. Чё про неё говорить, её пить надо. Или не надо? Лучше конечно "не", но каких показывает практика - не лучше. Так что эта "не" так и осталась в кавычках. Все, круг замкнулся. А я приехал.

Расплатился с таксистом и вышел. Так, первый подъезд, квартира 77,  пароль 10.

Набрал домофон, услышал:

- Семь. - ответил:

- Три. - сработал домофон, я открыл дверь и вошёл.


народу в комнате было минимум. те, кому крутить. и всё. так было всегда. так было и сегодня. народу мало, зато камер - пипец. если только в анус тебе не подглядывают. впрочем, в этом меня берут сомнения. 

больше камер - интересней картинка. в целом. в целом же нельзя исключить части, которая не против посмотреть как реально сжимается очко перед выстрелом, и разжимается после. а кто платит, тот и заказывает похоронный марш. клиент всегда прав!

двух из пришедших я знал. встречались. 

- привет, джек, - сказал мне один.

- привет, джек, - сказал мне второй.

- привет, ребята, - ответил я им, сел на свой стул и налил себе водки. - надеюсь, что и сегодня до яда не дойдём, правда, серый?

- тебе он тоже не нравится? - отозвался он.

- а кому он может нравится? яд для баб! - высказался второй. я бы написал как его зовут, но забыл. а может и не знал. не помню, если честно.

яд не лишен интриги, но он имел свой конкретный конец. скорый, но не поезд. ампулы закончились - кто-то умер. яд, согласно правилам, мог был быть предложен одним из участников через час с начала барабана, если никто ещё не захотел умереть.

но через час с ним должны были согласится все. ещё через час – больше половины. а через три часа после начала барабана пистолет должен был быть отложен. начиналось время ведёрка из бургер-кингс, полного ампул с бесцветной жидкостью: в которых вода, в которых притаилась вечность.

всё это было сделано ради шоу, ради зрителей, подписчиков. не каждый может просидеть за компьютером несколько часов подряд, а смотреть смерть в записи, согласитесь, волнительно, но не то. ты не соучаствуешь процессу. ты в теме, но проспал. смотри всё в прошлом, 

записанец!

говорят, до третьего часа записи пару раз доходило, но не на моей памяти. ведёрка же не было не разу. а когда оно всё же случится, то отказаться будет нельзя. как бы ты на это не смотрел. правила чётко регламентировали этот процесс. отказ от него лишал тебя взноса и награждал игнором на всю оставшуюся жизнь.

но именно в этот раз фортуна лыбилась всем, без разбора, как накуренная продажная полудура, от радости, что её снял на целую неделю заезжий миллионер. или у чертей, что должны были тащить одну из наших грешных душ в ад, случилась забастовка. или так и нужно было, но

три часа, без каких-то там минут, пролетели, а никто не умер. подошла моя очередь. я искренне попросил бога, чтобы он даровал мне смерть. пробовать на вкус содержимое ампул я не хотел категорически, пусть даже и не с ядом.

но я остался жив. а скорость стрельбы по собственной голове возросла настолько, что я ещё раз успел стрельнуть в себя. видимо, никто, как и я, в нынешнем барабане не хотел умирать от яда. время было на исходе, когда один из нас всё же убил себя. один из пяти не я.

апгрейд. upgrade - не зря же я всё же учил английский когда-то в школе. но этот перевод ни к чему. это из параллельной мысли. проехали. дальше.

мы были грустны за него, но рады за себя. и подписчиков. и с удовольствием разошлись по домам. кто как. кто на такси, кто на своих тачках, один на велосипеде, а я пошёл пешком.

I went on foot.

1
translate.yandex.ru
английский - русский

I went on foot.
я пошёл пешком.

да.

не зря я всё же учил английский когда-то в школе.

А умер я через неделю. Знал же, чувствовал, что не надо ускоряться в барабанах, но ред-лист же - и как всегда не послушался здравого смысла. Ну не нравится он мне. Записался, ответил на пригласительный звонок, поехал,  выстрелил себе в голову первый раз, и игра закончилась. Я умер

БЫ.

Рай бы в ад, да "бы" мешает. Не сойтись им не слюбится. Разные они.

А всё  из-за неё. Из-за прекрасной незнакомки. Я вышел из электрички, с вокзала, и увидел её. Она шла противоположным курсом. Не женщина - мечта. Моя мечта.

Если что-то выглядит как мечта, пахнет как мечта, улыбается как мечта, то это скорее всего мечта. И это была она - моя мечта.

Но моя мечта на знала, что она мне мечта, и прошла мимо, бросив на меня рассеянный взгляд. Этот взгляд пригвоздил центнер моего веса к асфальту за один удар и я встал как вкопанный. Пуп земли! Хех, вкопанный пуп: "бросив на меня" - нужен ты ей был сто лет. Она тебя и не увидела, и даже не в сторону твою посмотрела. Это ты просто оказался на линии её огня.

Какие глаза - океаны! Я видел их миг, но этого мига было достаточно, чтобы утопнуть в них навсегда.

Задраить люки, срочное погружение!

Я обернулся посмотреть, не обернулась ли она, чтоб посмотреть не обернулся ли я.

Не обернулась. Да и я не оглядывался. Потому что и не отворачивался. Стоял и смотрел, как она уходила. И потом стоял и смотрел туда, где её уже не было. Пригвоздённо-вкопанный. Дурак. Кажется, только что упустивший своё счастье.

Она ушла из моей жизни даже не войдя в неё, даже не зная о существовании этой жизни. Но стала её светом. Как небо для романтика, как золото для алчущего, как доза для наркомана, как Бог для верующего.

Вот и цель нашлась.

Цель нашлась, а я потерялся. Совсем. Что делать,  у кого спросить, куда бежать? Мамадарагая, мне снова четырнадцать! Я натурально почувствовал, как на лицо вернулись прыщи, а в сердце неуверенность. Зато как билось: сильно-сильно,  громко-громко. Это было не чувство, это было цунами. Космического масштаба.

Я никогда,  скорее всего её больше не увижу. Это прекрасное, неповторимое, единственное во вселенной и за её пределами мгновение. Да, прекрасное, как все прекрасное на свете, но и мимолётное, как все мгновения. Так вляпаться, влюбиться в миг, лишь скользнувший по тебе взглядом - как это в моём духе, топор мне в голову!

А я радовался ему, как дети первому летнему дождю, ему, безвозвратно ушедшему,  словно оно остановилось, и стало моей вечностью. Вечностью счастья, Вечностью блаженства, Вечностью любви. А может так оно? А может только показалось. Мне же часто кажется то, чего нет.

Вот ещё мне кажется,  что между мгновением и вечностью нет разницы, что это два имени одного и того же. Что круги Эйлера на них не действуют, потому что на них никто не действует. Потому что они даже не время, они вечность и мгновение, они - жизнь.

Жизнь, что я потерял, и обрёл сейчас, здесь, на этой заплёванной дождём и окурками,  затоптанной тысячами тысяч ног площади, провожающей и встречающей поезда, привозящих и увозящих людей,  для встреч и разлук - эта жизнь снова начала прощупывать пульс.

Но не мираж ли она? Реально то, что осознаешь? Кто может ответить? Конечно, утро. Поэтому надо напиться, заснуть и проснуться. И всё станет ясно. Похмелье знает всё.

Одна была проблема, пить не хотелось. Хотелось скакать козлом, бегать, кружится,  обнимать случайных прохожих, совершать массу других недостойных возраста глупостей, но не пить.

Словно неизвестный лекарь, пришедший из другого мира с той стороны дождя, пошептал мне что-то на ухо, хлопнул в ладоши - и я перестал дышать смогом своей прошлой пошлой нЕжизни,  смеси семи грехов, выдохнул из себя эту гадость и набрал полные лёгкие Эдема.

А может в водку на барабане добавили какой-то наркоты, которая начала действовать только сейчас. И Мечта моя была лишь точкой, с которой начались глюки?

Тогда я прокопаю землю насквозь, но найду устроителей нашего шоу, и вытрясу из них всю душу. Узнаю, что за таблетки они растолкли в моё пойло, подсяду на него, а их убью. Те, кто дарует рай, что оказывается лишь прихожей бесконечного кошмара, достойны того, чтобы найти свой ад, разорванными на британский флаг.

Всё может быть, утро покажет.

А я с удивлением обнаружил, что не пьян. Хотя день был тяжёл и выпил я много. Но это было не то субъективное ощущение пьяного, что он как будто твёрдо стоит на ногах, не имеющего с реальностью точек соприкосновения. Это действительно было так.

Что ж, придётся набираться по-новой. Да, через не могу, не хочу, не надо. Надо. Эта пьянка будет даже не лекарством, а лакмусовой бумажкой. Похмелье - мой компас в подземном мире. Если покажет на выход, значит сегодняшний день можно будет отмечать, как новый день рождения.

- Девушка, шампанского! - сказал я официантке, с улыбкой и гусарским щелчком пальцев, приземлившись за столиком уютного ресторана, который нашел по наитию. Шёл, шёл и нашёл.

От водки я отказался категорически. Шампанское, а потом вино. Хорошее шампанское, хорошее вино. Хороший вечер за хорошим столом. Похмелье будет один хер дерьмовым, зато вечер - сладким. Будем гусарить, легко и весело. Будем улыбаться, будем наслаждаться, будем танцевать. Под наркотой ли, под любовью - не важно. Важно, что хочется именно так. Крепким напитками сегодня не место во мне. Якоря не нужны.

Отдать швартовые!


мы шли втроём. втроём, но не вместе. Месяц шёл по календарю, снег хлопьями, а я - засунув руки в карманы.

я шёл по улице и никого не трогал. да и не было никого. никого, пока не появился этот. он был большим и пьяным. на голову выше, в полтора раза шире и как минимум на литр пьянее.

с одной стороны у меня был канал, с другой, за редкой сеткой ветвей, пара многоэтажек, в неправильном рисунке оконного разноцветья. за ними, за окнами, было тепло, за ними было уютно, там были люди, а тут был я и прямо посередине моего пути - он.

встретившись с ним глазами я понял, что пропускать меня он не собирается. не такое у него было настроение, ночь была скучна и просто в крик требовала обострения. а чё ему, с таким-то ростом, весом и кулаками - один, как три моих - не пойти на обострение?

а у меня в кармане была бабочка. не та, что с крылышками, я же не лепидоптерофил какой-нибудь, а нож-бабочка. она у меня не для самообороны была, а потому что я её нашёл. вот уже полтора часа назад тому, как она мне под ноги попалась.

а ещё я был трезвей. так что шансы у меня, мне казалось, были даже предпочтительнее. отступление, бегство, как варианты возможного развития событий, не рассматривались мной совсем. алкоголя и во мне было не в стакан пива.

мужик остановился, покачнулся, икнул и развёл руки в стороны, чем совсем наглухо перегородил мне проход. аллея и так была не широка, а благодаря халтурной работе дворников, так  стала как раз в размах рук человеческих.
- дай закурить! - а у меня не было. Вот как минут тридцать не было. Кстати, напомнил, надо не забыть купить. интересно, а если бы у меня были сигареты, могла бы наша встреча по-другому закончиться?

- нету у меня, дружище, - ответил я как можно дружелюбнее, почувствовав, что ладошки вспотели и адреналин запульсировал по венам. не люблю я этого ощущения.

- а если я проверю? - его ладонь легла на моё плечо, слегка прогнув мне колени. я сделал два шага назад:

- мил человек, давай без "если", разойдёмся по своим делам, а? - мужик как будто даже задумался. или просто равновесие выдерживал. потом засунул руки в карманы и усмехнулся:
- не-а.

я достал нож. эффектно прокрутив, обнажил лезвие: небольшое, не широкое, но шкуру порезать вполне себе подходящее. мужика нож не напугал. он вытащил опять на свет фонарный свои лапища и пошёл на меня. я на него.

кулак просвистел над вовремя пригнутой головой. выпрямляясь, я выкинул вперёд руку. удар достиг цели. мужик охнул, согнулся, качнулся и упал. куда я ему попал я не заметил, но наклонившись и потрогав артерию на шее, понял, что стал убийцей.

мне стало страшно. не от того, что я убил, что от моей руки принял смерть живой человек, что я стал душегубом, хотя и мог же преспокойно убежать, чтобы не брать грех на душу, а потому, что теперь меня могут посадить.

сидеть не хотелось. я оглянулся по сторонам. никого. но было ощущение, что на меня смотрят тысячи глаз. из темноты. притихли в ночи, затаив там дыхание, чтобы потом описать, приехавшим на труп погонам, мои приметы, которые сейчас они запоминают поточнее.

я переступил через поверженную мной груду ещё тёплого мяса, и пошёл по аллее. удивительно, но за всю дорогу до дома я не встретил ни одного человека. нож я выбросил по пути, а ботинки, боясь, что вдруг наследил около трупа, вынес назавтра до гаражей и сжег.

мужик мне в страшных снах не являлся, совесть, на удивление, не мучила, и за месяц после никто не пришёл арестовывать меня. я успокоился. единственно, что нет-нет, да вставал во мне, свербящим беспокойством, вопрос к самому себе: чтобы было, если бы не нашлась мне эта бабочка, на моём нетрезвом пути домой?

вариантов ответа был не один. и не два. и окончательно-бесповоротно они между собой так никого и не выбрали. поэтому, ещё через месяц где-то, я взял да и перестал задавать этот вопрос себе.

и чего раскольников на целую книжку толстую распереживался, как сумел? тут, вон, на страничку а-четыре, если не крупным шрифтом, то и не наскрёбывается. наверное, это от того, что моя фамилия не достоевский.

а жизнь вышла из зигзага обратно на прямую и пошла себе дальше по трассе. туда, где напротив - восход.

И так бы и было. на самом деле было бы так, если бы всё случилось на день пораньше, чем случилось. А вчера уже так быть не могло. И не было.

Видимо, моё это Бы, по одиночке не ходит, боится, вот и нашло себе пару. Вдвоём-то веселее. И им, и мне.

Когда наши неприятности пошли стенка на стенку, я понял, что если я пущу в дело нож, то меня никто не найдёт, да, но в моей душе такая дыра образуется, что никакими нитками и скрепами я её не зашью, не застеплерю, никакой синькой не залью,  никакими кирпичами не заложу. А что хуже, Мечта от меня отвернётся. Посмотрит на меня горько, с сожалением, и уйдёт. Навсегда. В никогда. И я вернусь в своё обычное ничто.

Я сделал несколько быстрых шагов спиной вперёд, крутанул бабочку назад, пряча лезвие, выбросил её на тёмную сторону, и засунул руки в карманы.

- Бей. - Мой визави остановился, мотнулся телом, выбирая равновесие, посмотрел на меня, сплюнул и, вдруг, обиженно, как ребенок, которому конфетку показали, но не дали, сказал:

- Не буду. Я так не играю. Чё значит, бей? Ты же не груша. Это уже не драка, а избиение младенцев какое-то. Я же не чмо. - А я считал его неандертальцем. Отказывал в праве иметь человеческое лицо.

- Джек, - я протянул ему руку.

- Валера, - утопил он мою ладонь в своей.

- Тёзка, а не выпить ли нам?

- говно вопрос! - оживился он, - только у меня денег нет. И это, а почему тёзка, если ты Джек?

- А патамушта. Ты давай, определись, куда копыта двинем, - не стал и я изображать из себя интеллигента, - банкуй.

- тут кафешка есть одна. Ну как кафешка, стопочная. Отстойник, одним словом. Но вблизи больше ничего не работает. Или ко мне.

Мы пошли к нему. И пили, и говорили, и пели, и собирались ещё куда-то не помню поехать. Но не поехали. Хрен его знает почему. Потом проводились через ларек, попили пивка и разошлись. Обещались сегодня встретиться, но я под пытками не найду дорогу к его дому. Да и дом не вспомню. И вообще я больше ничего не помню. Домой меня привёл автопилот.

Хорошим парнем оказался тёзка,  а мог умереть. Неисповедимы пути твои, Господи.

Утром, или что там было вместо него, меня разбудил стук в дверь. Звонка у меня отродясь не было. Даже не знаю почему я встал, чтобы открыть дверь. Обычно,  с похмелья, меня на такой подвиг не хватало. Ни на что не хватало, кроме туалета и воды попить.

Это была Марина.

- Я тебе пива принесла, - сказала она, выставив на стол три баночки.

- Спасибо, - хмуро поблагодарил я её, понимая, что пить не буду. Компас даже не дёргался,  прилип, как приклеенный, категорически указывая на дверь с табличкой "exit".

Хм. Ладно. Верить ли нет, голова была решить не в состоянии. Скрипела несмазанными шестеренками, дымила остатками разума, плеваться разрозненными мыслями, не способная на что-то целое.

Марина подошла и положила руки мне на плечи:

- Может поцелуешь? - Я услышал, как сам за себя ответил: - Нет. Извини, но целоваться мы больше не будем.

Она убрала с меня руки и посмотрела глаза в глаза. Я не отвел взгляда, но прочесть в в глубине моего похмелья она ничего не смогла.

- И что случилось?

- Я влюбился.

- В кого? - и я ей всё рассказал, ничего не скрывая. Откуда слова брались, из каких глубин, что связывало их в предложения мне было глубоко по. Мне надо было выговориться больше чем проблеваться. Я этот не знал,  не понимал, но ощущал. И не я, а кто-то за меня. Более вменяемый, более трезвый. 

Минут десять я говорил, говорил, говорил, обгоняя сам себя, спеша выговориться, боясь, что она меня перебьёт, тараторил как пулемёт, торопясь поставить на звуковую дорожку мысли и ощущения вчерашней встречи.

Она слушала и не перебивала. На её лице застыло выражение лёгкого удивления. Выговорившись, я зашёл на второй круг: а вдруг она не поняла с первого раза, вдруг я не всё рассказал,  не всем поделился,  что-то забыл, рассказчик-то из меня ещё тот.

Но Марина подняла руку в останавливающем жесте:

- Можешь остановиться и перевести дух. Суть я уловила. И что, теперь будешь дрочить? Я же к тебе с чувствами не лезу. Полежали, порадовали друг друга и люби кого тебе влезет. Я понимаю, влюбился, тебе ответили, вы встречаетесь. Тогда понятно. А тут? Какая на хер измена, кому? Девочке-видению? Нет, я не чтобы напрашиваюсь. Нет, так нет. Но сам-то ты понимаешь, что несёшь? Мозг-то включи! Не совсем же пропил.

- Извини. С объяснениями у меня всегда были проблемы. Но в принципе, суть ты уловила. А дурак, нет... Чувствую я так. Чувствую, что не смогу. Правильно - не правильно, прилично - не прилично - это категории не для моего свиного рыла. Но... Не знаю как сказать. Прости.

- А ну тебя, - Марина развернулась и вышла. Но дверь не хлопнула, а в ванной заурчала вода. Вернулась она с ведром и шваброй. - Про свинью ты это верно заметил. Срач развёл,  свинарник отдыхает. Иди, спи, а то качает вон. Уберусь пока. А то любовь найдётся вдруг, а привести некуда будет.

Я кивнул головой, сказал, кажется, спасибо, лёг обратно в кровать и провалился в небытие. Хорошая баба Марина. И почему хорошим бабам везёт на меня? Или не на меня, на других, но таких же, а то и хуже. За что? Может в  прошлой жизни перегрешили? Не бывает же наказания без преступления. Не у людей, у этих чего только не бывает, у судьбы.

Она хоть и баба, но в логике ей отказать сложно. И не в женской. В настоящей, пусть и формальной. Всегда причинно-следственная связь улавливается, чего про других её товарок по peaseдоцеху не скажешь.

И не в укор это, отнюдь. Просто другие они. С другими ориентирами за главное. Это как удивляться, что стрелок бегает хуже спринтера, а, скажем, дирижер симфонического оркестра не знает сопромат. И чё? А сколько нам, хомосапиенсам, не подвластно,  что для них само собой разумеющееся? И ничего, живём. И мы, и они. И друг без друга нет у нас будущего.

Говорят, что в процессе эволюции, женщины обретут способность к самооплодотворению, как эти... ну... блин... Короче, понятно,  думаю, кто. А нам, сталбыть, вымирать скоро. За ненадобностью. Оплодотворяторы - последники динозавров, на вылет за скобки прогресса. Наша функция на земле станет рудиментом жизнепроизводства.

Ну и тоскливая же бабы жизнь вас ждёт! Как я вам не завидую. Вы же без нас, как мы без вас. Вы только представьте: вокруг одни вы. Мне однополости в армии хватило на всю оставшуюся. Не в отношениях, понятно, а в окружении.

Любая баба чуть симпатичней крокодила - чудилась королевой. И крокодил, если давал, неёbанным не оставался. У всех поперёк. Поэтому, страшным бабам мой дружеский совет - идите в армию. Не мужа, так секса молодого будет - вагонами вывози. Чем плохо? Вот и я про то же.

Следующим, кто поймал меня на крючок сознания был телефон. Ну как сознания, расплывчатого такого, расфокусированного. Но я сообразил нажать на кнопочку и поднести аппарат к уху.

- Аллё?

- Валерий Викторович, это Надя.

- Здравствуй, Надя. А ты кто?

- Я Надя. Из фонда "Каждый имеет право жить". Помните.

- Помню, - сказал я, чтобы она уже продолжила. Ни фонда, ни её я даже не пытался вспомнить, а сами они не вспоминались,  хотя очень, видимо этого хотели, раз звонили.

- Мне позвонила мама Ксюша,  Кнопки, как вы её называли. У них ваших контактов не осталось, а девочка очень хотела увидеть вас на своём дне рождения. В пятницу. Что ей сказать?

- Можно я вам перезвоню?

- Да, конечно. Я буду ждать. Звоните в любое время. - Я отключился. В обоих смыслах.


Ко скольки я ожил, не помню. Но ожив, первым делом отправился в душ. Вода смывала с меня грязь. Грязь расползалась змеями,  шипя и норовя воткнуть в мою душу свой яд. А я лежал, отмокал и плевать хотел на её норови. Пусть шипит гадюк клубок, я в домике, мне не страшен серый волк.

После душа, созвонившись с Надей - вспомнил я их, -  договорился с ней поехать к Кнопке вместе. Она тоже была в числе приглашенных. Решили, что я заеду за ней по адресу, который она продиктовала.

Кнопка была одна из тех немногих детей в чьей судьбе я участвовал сам, и единственной, кому я не сочувствовал,  а что-то вроде как подружился. Потом они уехали оперироваться, а я не уехал.

И вот вернулись, и вот скучают, встретиться хотят. Я не хотел ехать. Думал, что зовут в благодарность, по моральной необходимости. А я не был уверен, что хочу так. Увижу фальшь, и станет грустно. Хотя увидеть малышку хотелось. Но потом, без официоза. На коротке. С этой маленькой феей, с глубоким мудрым взглядом больших недетских глаз. По своей душе она мне в мамы годилась. В маму мамы мамы мамы.

Но Надя настаивала и убедила-таки, говорливая. Сказала, что кроме семьи, меня, Нади и Сергея Петровича, врача, что её ведёт, больше не будет никого. Что ж, тада ладно, решил я.

За день до Кнопки, я поехал за деньгами от последнего барабана. Мой компаньон предпочитал наличный расчёт. У него на этот счёт были свои, финансовые соображения. Я не спорил. Подумал, что котлета наличных маме Ксюши аппетит не испортит. А Кнопке - куклу. Ту самую.

Она как-то рассказывала какую куклу она хочет. Куклу-подружку. Она рассказывала про неё так, как будто описывала с натуры. А я взял да и заказал такую у кукольщика. В интернете нашел, встретился и заказал. К отъезду кукла ещё готова не была, а потом я про неё забыл.

Теперь вспомнил, созвонился и после денег собирался не забыть заехать, забрать. На том и пошёл из дома вон, прихватив пиво,что забыла Марина.

Марина работала. Я ещё раз поблагодарил её за приведение моей жилплощади в соответствие с понятием жилая. И оставил пиво. Выкинуть рука не поднялась.

- а ты и правда изменился, - вдруг  сказала она.

- протрезвел, - усмехнулся я.

- да нет, я не про то. В лице, в глазах что-то изменилось. Я завидовать начинаю.

- чему?

- любви. Чему ещё можно завидовать? Я тоже хочу. Ох, как хочу.  Все бы отдала этому мудаку, чтобы ни попросил.

- какому мудаку?

- какому-какому, которого полюбила бы.

- а почему ты должна полюбить обязательно мудака?

- а потому что дура! - аргумент. - Иди уже, не раздражай меня своей рожей счастливой. А то выпросишь кирпича, ей Богу. Лимончику что ли съешь. Искать-то будешь?

- не-а, - ответил я, - зачем? Я с ней не расстаюсь. Она со мной всегда, сидит в кармашке нагрудном и сердце греет...

Я что-то ещё думал сказать, но получил в лицо пакетиком кириешек. 

- сгинь, нечистая! - притворно рассердилась Марина и потянулась за ещё чем-нибудь, что под руку подвернётся.

Электрон Владленович укоризненно посмотрел на меня, когда я приехал к нему с опозданием в полчаса от оговоренного времени. Сын физика и лирика, где победила наука точная, что явствует из имени и внук настоящего, не по партбилету,  а по сердцу, коммуниста, о чём напоминает отчество, он имел фамилию, сочетающуюся с его образом, но несколько опосредованно и с только иронии - Дидериц.

Электрон Владленович Дидериц - я всегда улыбаюсь, когда произношу его имя про себя. Улыбает, не правда ли?

У меня с ним состоялся, за между прочим, такой вот разговор, когда мы уютно устроились в креслах его гостинной:

- У вас глупый вид. Вы не влюблены?

- Нет.

- Странно. Я поставил бы сто к одному, что это так. Сколько раз я видел подобное выражение лица! И те, кто его имел был либо идиотом, любо влюблён. Бараны на их фоне выглядят умнее. Вы точно уверены, что вас не поразила эта падучая? Посмотрите мне в глаза и ещё раз скажите: я не влюблён. Я должен видеть ваши глаза в этот момент.

- Я не влюблён. Я не влюблён. Я не влюблён.

- Тогда я ничего не понимаю.

- Я не влюблён.  Я - люблю!

- А это не одно и тоже?

- Тут такая же разница, как между монпансье и космосом!

- Вы похожи на прыщавого студента, впервые потрогавшего сиську и вдруг решившего, что это и есть любовь.

- Вы знаете, я был этим студентом, и искренне считал, что люблю девушку, на груди которой росла эта сиська. Потом была Лера. Вы помните, я рассказывал. И я снова был уверен, что это любовь. Это чувство было более зрелым, ему уже мало было одного секса. Хотелось и единения душ. И когда она ушла, моя прежняя жизнь перестала существовать.

- А теперь вы снова так не думаете?

- Я думаю, что мне была не интересна моя жизнь, но ответственность не за одного себя, удерживала от глупостей. И у меня не было приличного повода, чтобы  разбомбить её города к черновой матери. Уход Леры стал этим поводом. Я убедил себя, что её уход - это конец света, и в радость расправился со своим уютным, камерный мирком. Зачем он мне в темноте?

- И стали мизантропом умышленно?

- Получается,что так. Наверное, меня влекла чем-то такая жизнь. Ведь, оглядываясь назад, я не могу сказать, что мне было противно жить так, как я жил.  Совсем нет. Если бы это было так, я, пусть, может ничего и не предпринимал бы, а хоть в мыслях, но жил иначе. Но нет, я думал, как жил и жил, как думал.

- А та девушка,что погибла?

- Маленькая? Мне очень жаль её. Очень. Глупая смерть. Но сравнивая моё чувство к ней с настоящим, я понимаю, что принимал за любовь что-то другое.

- Ну а эта ваша, настоящая любовь, кто она?

- Не знаю. Я видел её несколько мгновений. Дурак! Надо было бежать за ней, а я стоял и смотрел, как она-то уходит из моей жизни, и скорее всего навсегда.

- Но как хоть она выглядит?

- Не важно. Серьёзно. Представьте себе вашу мечту. Женщину-мечту. Вот какую девушку я встретил. Так что, её метрические подробности ни к чему.

- Всё с вами понятно. Почему-то я был уверен, что наше сотрудничество закончится именно так. Вы понимаете, что мне придётся забрать свои деньги и разорвать с вами контракт? Русская рулетка и любовь - не совместимы. У смерти нюх на любовь. Она ненавилит счастье. И если из шести надо забрать одного, она заберет того, кто любит. Вы умрёте, а я потеряю деньги, что ставлю за вас. Но я рад, что вы живы, а деньги целы. Мы неплохо заработали на вашем декадентстве. Вы не все расстратили? Или вам судить некоторую сумму на первое время?

- Нет, денег у меня больше, чем достаточно.

- Может вам стоит поискать вашу незнакомку?

- Где, в Москве? Не смешите мне то место, где когда-то был пресс! Это как искать бриллиант в Байкале.

- Да, вы правы. Ну-с, как наверное любил начинать расспросы мой прадед, и чем займетесь?

- Буду жить. Вы не представляет какими красками заиграло все вокруг! Это не передать словами, это надо почувствовать, простите за банальность.

- Ничего. А если в оргазмах,  скажем. Можно оценить это в оргазмах?

- Можно. Но это будет очень однобоко.  Это как небо замерить в кубических километрах. Но для  для рассказа про небо это так ничтожно мало, не правда ли? Вы со мной согласны?

- Вполне. И всё-таки, чем думаете заняться?

- Даже не думал пока, честно. Я как ребёнок сейчас, который только начал познавать мир вокруг себя. И безумно этому рад. Я учусь заново ходить, дышать заново.  Мне кажется, что у меня появился шанс переписать набело всю мою жизнь и больше не пользоваться для неё черновиками.

- Значит, умирать вам расхотелось?

- Абсолютно!  Пока в моей душе звучит такая музыка, я готов жить вечно! Помните, "Кто к жизни относится как художник, тому мозгом служит душа" - это про меня. Я отключил мозг и начал жить сердцем. У меня ощущение, что умерев, я вновь оказался перед своим портретом.

- Вы давно живёте так. И вашему отражению до Дориана Грея далековато, вы не находите?
- Сарказм? Чем я вас задел? Конечно, я никогда не был красавчиком,  но и после смерти мое лицо не вызовет отвращения.

- Что ж, прощайте. Звоните, если что. Очень интересно будет посмотреть на вас, когда это закончится.

- Надеюсь, что не смогу удовлетворить это ваше желание.

- Поживём - увидим!

Живём, смотрим. Паруса полны, курс верен, но земли пока не видать. Но обязательно будет. Никуда не денется, если раньше не потопнем в буре какой. Но мы не потопнем. Пока у тебя есть Мечта, ты просто не способен пропасть.

Когда я подъехал по указанному адресу,  Надя встречала меня на крыльце.  Сюда я умудрился не опозвать. Как? Сам не знаю. Не знаю и сам себе удивляюсь.

- Вы извините, тут небольшая заминка вышла. Но почти всё уже. Ещё пять минут. Снимали девочку для передачи. Собираем деньги и маму ищем. Девочка прехорошенькая, ангелок да и только. Но сирота и болеет сильно. Операция нужна. На таких детей деньги собираются легко, а вот в родители охотников мало находится.
Сейчас с бумагами закончат и можем ехать.
Пойдемте внутрь, Ольга Ивановна сейчас уже подойти должна.

Но вместо директорши с бумагами, вышла девочка. И действительно, ангелочек. Можно было написать, для слова,  "крылышек только не хватает" - но крылышки были. Из какой-то прозрачной ткани и проволочным,  по всей видимости, каркасом, они выглядели как настоящие. А может и не как. И не из ткани и проволоки, а из настоящей райской паутины, из которой и делает Бог крылья ангелам своим. А вы думали, что они вырастают из спины, в потом из желтый их пушок становится перьями? Это не так.

Девочка хотела чо-то сказать Наде,  но увидев меня, застыла с приоткрыть ртом.

- Миля, ты что-то хотела? - присела девушка перед ней на корточки и положила ладони той на то место, где через время начнёт вырисовываться талия.

- Миля? - удивился я.

- Меня зовут Эмилия. Но это длинно и слишком  серьезно, - сказала малышка, вскинул на меня глаза - два лесных озера в опушке длинющих ресниц. - Мне нравится,  когда меня зовут Миля. А как тебя зовут?

- Мама назвала Валерой, и многие так и зовут. Бывает, отчество добавляют. Некоторые меня Джеком зовут, или Тимом, или Максом.  А кто-то Тайлером

- а почему?

- придраться люблю. Скучно же, когда у тебя одно имя

- а как мне тебя звать?

- Не знаю,  как хочешь. Можешь выбрать из того, что есть, можешь придумать своё.

- Тогда я буду звать тебя папой. можно? А то папы у меня нет, и я потому очень скучаю. Ольга Ивановна говорит, что, возможно, у меня скоро будут мама с папой,  тогда пусть папой будешь ты? Ты мне нравишься. И по тебе не надо будет долго скучать. Ты же будешь приходить ко мне?

Ба-бах! Что-то большое и хрупкое, непонятно чем наполненное, упало и разбилось вдребезги. И по мне стало растекаться то, что было содержимым этого чего-то. Что-то горячее, липкое и с непонятным запахом, щекочушим нос.
Надя растерянно посмотрела на меня. А мне теряться было некуда. Куда можно потеряться от таких глаз?

- Конечно, - ответил я. - Тогда уж давай я буду им по-настоящему?

- это как? - а я знаю как? Даже не подозреваю, но уже лечу поносом в унитаз:

- Я буду папой, ты дочей,  и мы будем жить вместе.

Она обхватила мою ногу и сжала,  насколько хватало силёнок. Так мы простояли минут десять, не меньше. Пришла Ольга Ивановна, принесла документы и Надя отпросила Милю с нами.

И мы поехали к Кнопке. Было весело. Хорошо. Душа отдыхала. Но как только кто-то пытался позвать Милю поиграть или что-то посмотреть, как она прижималась ко мне и не опускалась пару-другую минут. Боялась, что её специально выманивают,  чтобы меня украсть у неё. Фиг им! Она девочка умная, её на мякине не проведёшь. Надо просто вцепиться  в папу и всё.

Наде пришлось дать Ольге Ивановне слово, что с Милей будет всё в порядке, что я не маньяк, а мне дать денег "на развитие" - чтобы Миля поехала ко мне.
Потом были куча операций, чтобы ребенок перестал быть больным, куча взяток,  чтобы я смог оформить опекунство.

Я стал большим знатоком в медицинской терминологии, и большим ненавистником людей, притворяюшихся заботниками детей, заседавших в кожаных креслах и фальшиво вам улыбаясь.
 
Бюрократия в этой части нашей жизни, меня бесила до нервотряски. Несколько раз у меня руки чесались открутить кое-кому голову против часовой стрелки, и сказать,  что так и было. Но бросать свою кроху и на день я не хотел, а на года  - просто не имел права. Только поэтому все эти твари остались живы.

Я начал работать в фонде. Получив колоссальный опыт в вырывании детских душ из паутины казённой любви, я возглавил отдел помощи в усыновлении  и получении опеки. Где не справлялись юристы, платились деньги, лишь бы детки могли сказать кому-то мама, папа.

Оказалось, наши люди готовы и хотят брать детей. Но тот кошмар документов,  что нужно собрать, если ещё и получится собрать, если ещё пройдёшь через эталонную прорезь, снижал процент желающих с этим связываться в разы.

Чиновничье держится за деток. На сироток платятся такие деньги, что за них не грех и душу дьяволу продать. И продают,  суки!  И души и детей. Вторых - натурально. Будущим родителям продают. Ну да Господь с ними, он всё видит.

А однажды случилось и совсем из ряда вон событие. Я шёл по бульварам с дочей, мы что-то с ней обсуждали, что-то очень важное. Например, куда поворачиваться избушке задом, если леса рядом нет. Или что-то другое, но не менее важное.

Мы шли уже давно, поэтому устали, купили мороженное и сели на лавочку его съесть. А на соседней лавочке сидела ОНА. Или не она, но очень на неё похожая. Или не очень. Или совсем не похожая. Да это и не важно. Важно, что это была ОНА. Я-то знаю, сердце не обманешь. Ему глаза не нужны. Вот так вот, ходи, ищи её по всему миру, и не найдёшь, присядешь на лавочку передохнуть, а она сидит на соседней, и не знает, что ты её ищешь. И без мороженного.

Не было у неё мороженого. А у нас было. И мы поделились. Вернее, Миля. Это она вернула меня маме. Спросила: а почему у тебя нет мамы и папы? Вот если бы они у тебя были, у меня были бы бабушка и дедушка. И у неё появились бабушка и дедушка. Но бабушка и дедушка и даже папа - это не мама.

Я бы, наверное, и в этот раз тупо просидел свою удачу, как по голове мешком пыльным ударенный,  если бы не малая. Доча глянула на меня, сползла со скамейки, и пошла помогать папе знакомиться с тётей: предложила дружить, и угостила мороженым. Чую, не без своей корысти.

А кто не верит, что так оно и есть, считает сказкой, слащавой небывальщиной, думает, что так в реальности быть не может, тот пусть знает - он прав. Не может. Но быть имеет место. Потому что из каждого правила бывают исключения. Потому что только благодаря таким исключениям,  мы и знаем, что обыденность - это обыденность, серость - это серость, а сказка - сказка. Потому что на сером фоне радуга играет особенно ярко.
3:45/07.05.2018