Праздников праздников

ПРАЗДНИК ПРАЗДНИКОВ

- Вот в 12 ночи закончится святой вечер, и начинается самое главное, когда Христос, которого евреи (конечно не наши, не ремонтненские, а те, давнишние, они так далеко жили от сюда, что и доехать туда незнамо как) убили, на кресте распяли за ручки и ножки. Он ожил, называется – «воскрес», через два дня, как раз ночью на третий.
- А где Он живёт, бабушка?
- А знамо где, на небе. А вот, на Пасху, ночью, Он с неба сходит на землю и идёт посмотреть, ждут ли его, чтут ли его? Он заглядывает в каждое окошко и если видит там лампадочку, и иконы, и куличи, и нас, ожидающих его, невидимо благословляет всех, его ждущих. А коли подходит к дому, а там ни лампадочки, ни иконочки, и никто его не ждёт-встречает, Он тихо уходит и слёзы катятся по его ланитам. По щекам, значит. Он плачет о всех отсутупниках, неверах, даже о тех, кто во всю глотку кричит, что Его нет.
- А почему Он так о них плачет? – вглядываюсь в строгий иконный лик на божнице.
- А от того плачет, что знает, их ждут Страшный суд и страшная мука за их неверие. Они ещё не знают, а Он всё про всех, кто родился, кто женился, как рос, слушался родителей, а потом как умер, всё знает. И всё видит – Он Бог.
. . .
Рядом с диваном -  табуретка, покрытая узорно вырезанной газетой, а на ней два блюдечка, а на них  (сон вмиг слетает с меня!) куличики. Маленькие, с белыми головками, обсыпанные крашеной пшеничкой, и возле  каждого – по три крашенных яичка. В землянке никого нет. Куда подевались?
А, вот и они, все разом входят в землянку, и папа с ними. Мама чинно приветствует нас, в этот день так положено: «Христос Воскресе!» Мы кидаемся навстречу, целуем маму, папу, братьев. На мои поцелуи и счастливое: «Христос Воскресе!», Вова шутливо, вместо «Воистину Воскресе!» выдаёт: «Воистину во смятку!», за что немедленно получает от папы чувствительный щелчок костяшкой указательного пальца в лоб:
- Шуткуй, а край знай.
Горит самоделка-лампадка, царицей на блюде стоит кулич-пасочка, вся вокруг обложенная крашенками. Это мама с женщинами ночью христовались, яичками обменивались и разговлялись. Мама шёпотом читает молитвы, велит нам креститься и кланяться.
Все садимся разговляться. Мама ставит и ставит на стол: и холодец, и молоко цельное в трёхлитровой банке, и свежий хлеб, и всем по яичку. С него и начинается застолье. Мы перестукали крашенки друг у друга, искали у кого «биток». Разговляемся чинно, молча. Пьём молоко с хлебом, жирное, вкусное, не снятое.
Мама вошла и держит что-то яркое и нарядное, перекинув через руку. Это два чудесных, ярко-оранжевых, в редкий мелкий голубой цветочек, детских платьица. Да когда же она их пошила? Мы с сестричкой надеваем платья, вертимся перед папой и братьями. Папе очень нравятся  наши наряды, он достает из пиджака маленький пакетик:
- Это, - говорит, - от лисички.
Мы смеёмся, потому что давно уже знаем всё про лисичек и заек и их подарки, но всё же любопытно, что там в пакетике? Оказалось, это ленты атласные, синие. Мама заплетает нам косички и завязывает их в «корзиночку» над ушами. Мы бежим глядеться в зеркальце на окошке. Красиво, глаз не оторвать! Надеваем сандалии, потёртости на которых мама закрасила акварельной краской и бежим на улицу. Братья и папа тоже приоделись. Братья в новых рубашках, голубых в полоску, на папе выходной серый картуз. Ждём маму. Наконец двери в сенцах распахнулись, и в проёме, как в раме, стоит наша мама, такая красивая, что даже не верится, что это она. На ней чёрная юбка из штапеля, ярко-голубая блузка с белым кружевным воротником. Роскошные волосы, чёрные и блестящие, уложены в аккуратный валик. Мама с какими-то тревожными синими глазами, спрашивает:
- Как, ничего кофточка вышла?
А сама на папу глядит.
- Как яблонька! – отвечает папа, и мы все радостно поддерживаем, - точно, как яблонька!
Сегодня, после завтрака, мы всей семьёй идем на кладбище, более некуда. Там и могилы дорогие, и кресты, куда ни глянь. Только  на могиле старика Ведьмина стоит крылатый скорбящий Ангел с чашей в руке, а в другой руке крест у него. Больше о небесном мире не напоминает теперь в селе ничего – церковь давно порушена, и даже места не сохранилось, всё стёрто с лица земли.
Радость плещется в наших сердечках – это Пасха, это Праздник! У ворот кладбища толпы народа, все заходят через низенькую, узкую калитку, ворота почему-то на замке.
На старом сельском кладбище нет оградок. Здесь всё покрыла молодая, зелёная трава. Цветут жёлтыми полянками на солнышке одуванчики, на кустах сирени щебечут воробьи и дзинькают синички. Перелетают быстро-быстро шустрыми стайками серо-серебристые голуби. Сегодня их всех накормят вдоволь. Подходят похристосоваться знакомые и родственники. Только и слышно: «Христос Воскресе!» и ответное: «Воистину Воскресе!». Целуются троекратно, со щеки на щеку. Пока взрослые принимают поздравления, обмениваются крашеными яичками, мы с Шурой бегаем вокруг могилок, разглядываем, у кого какие цветы на крестах. У иных, как и у нас, розаны из гофрированной бумаги. Мама с бабушкой их готовили на Страстной седмице: розовые, алые, голубые… Кладбище расцвело, как волшебный сад.
Бабушка велит всем рассаживаться, время «похристосоваться» добрыми воспоминаниями о лежащих зде и не зде родных наших и ближних. Всем раздаётся по куску праздничного кулича, по крашеному яичку. Стоим тихо, бабушка вполголоса поминает всех, всех: список длинный, как она всех упомнит только. Все крестятся, кланяются могилкам. Течёт тихий светлый разговор о усопших. Поминают только добрые дела, хорошие поступки, нравоучительные истории.
. . .
Праздник длится целую неделю, до следующего выходного. В эти дни ни шьют, не кроят и не вяжут. Ходят по-соседски в гости, ведут неторопливые беседы о том, о сём, готовятся к тяжёлому, земляному труду.