Темная топь. Глава 7

А я оставляю себе право на страшные сны.
«Сны»
гр. Агата Кристи


Последний раз прикоснувшись к рыжим волосам Анны, которая была беспомощна, как новорожденный ребенок, Стаббинс бережно положил её на кровать и печально посмотрел на горничную: в одной сорочке, лежащая на спине и бессмысленно смотрящая в потолок, Анна казалась почти что покойницей. Калеб укрыл ее одеялом, а она сжала его пальцы и удивительно безжизненно сказала:

— Никогда бы не подумала, что умру так скоро… — Калеб и Стаббинс не нашлись, что сказать. Стоя у кровати Анны, они ждали, когда она заснет тяжелым, но живым сном. И в этот самый момент Калеб почувствовал, что валится с ног, у него едва хватило сил выйти из комнаты и зайти в свою, чтобы без чувств упасть на постель. Последнее, что он почувствовал прежде чем крепко уснуть — холодное дыхание на своей щеке.


***

Сесиллия механически расчесывала свои чудные локоны, не переставая думать обо всём происходящем. Калеб был обидно безразличен к ней, в его глазах затаились тоска и страх, он почти не улыбался на неуклюжие шутки Ариса. Сесиллия списала это на напряженную атмосферу в поместье.
Вдруг она услышала рев, к которому примешивались истошные визги, после чего кто-то крепко схватил ее за виски и сказал:

— Выбери свою добродетель, выбери свои пороки… — и девушка кучей упала на пол. Деревянная расческа стукнула по полу, а Сесиллия почувствовала холодное дыхание на щеке.

***


Лорель почувствовала всем сердцем, что Анна сильно пострадала: заглянувший Стаббинс отвечал уклончиво и старался не смотреть ей в глаза.
Губы обычно сдержанного дворецкого дрожали, и он, то и дело, касался пальцами век и качал головой. Но первой мыслью женщины было: «Он сошел с ума. Свихнулся со всеми этими событиями…» Стоило же, однако, Лорель об этом подумать, как холодный ветер дунул ей в лицо и только теперь она поняла, как сильно устала. Собрав остатки сил, Лорель залезла под одеяло, закрыла глаза и уснула, напоследок почувствовав холодное дыхание на щеке.

***


Мишель ворочался в кровати и никак не мог заснуть. Он уже записал в дневник произошедшее; записал все, что рассказали ему Калеб, Арис и его обслуга. Мишель боялся закрыть глаза и заснуть: он будто чувствовал, что может не проснуться. Но и не спать было нельзя.
Вскочив с кровати, он распахнул саквояж. Порывшись в его недрах, Мишель извлек оттуда небольшой пузырек из темного стекла. В такой ситуации, объяснил сам себе молодой человек, просто необходимо принять небольшое количество. Он вообще здорово умел оправдывать свое отвратительное пристрастие в собственных глазах.
Взгляд нащупал знакомые буквы, складывающиеся в привычное и приятное слово «Лауданум». Достав собственную чайную ложку, Мишель отсчитал тридцать капель, а затем влил наркотик в рот. Голова заболела, тело, будто прошибло током, кровь горячим потоком сначала хлынула к кончикам пальцев, а потом опять разлилась по всему телу. На наркомана нахлынуло чувство удовлетворения и сонливости; в тело будто впились тысячи мелких иголок. Чувствуя, как его бьет озноб, Мишель поспешно лег в кровать и провалился в сон, с недоумением почувствовав, как кто-то дохнул холодом ему на щеку.

***


Арису не спалось. Сначала заглянул дворецкий, оповестив его о случившемся с Анной. А потом он услышал жуткий скрежет на чердаке. Наверное, Арису стоило быть мужчиной, взять мушкет, доставшийся по наследству от отца, и пойти разобраться со всей этой чертовщиной. Это стало его окончательным решением, и Арис уже отдернул полог, чтобы встать, как его захлестнула волна ледяного воздуха, и он лег обратно с невероятно благостным ощущением, что он засыпает. Чья-то заботливая рука поправила полог, а затем кто-то запечатлел на его щеке свое холодное дыхание.

И только Стаббинс не спал. Он бродил по дому, натыкаясь, как слепой, на все углы и предметы. Осматривая коридоры, дворецкий обнаружил царапины на полу, оставленные каким-то ужасным созданием, а гобелен с изображением Венеры в его комнате оказался заляпан той самой маслянистой дрянью, что ранее испортила все спальни.
И тут с чердака донесся жуткий скрежет, а потом тихий скрип досок. Стаббинс достал из кладовой двуствольное ружье, проверил, не отсырел ли порох и, крадучись, отправился на чердак. Уже рядом с дверью он услышал, как внутри кто-то всхлипнул, а потом раздался дрожащий женский голос:

— Мартин? Это ты? — дворецкий покачнулся, узнав в этом голосе Анну, а голос продолжал:

— Мартин, я поняла, что это ты. Пожалуйста, помоги мне. Умоляю, спаси меня. Обещаю, я никому не причиню вреда. Только бы еще раз увидеть звезды… — Стаббинс не выдержал: ведь Анна, которую он любит уже восемь лет, страдает там, на чердаке, совсем одна! Ей страшно, она ослепла и сама не понимает, как туда попала! Решение пришло само: Мартин набрал воздуха в грудь и сильным ударом плеча выбил старую дверь. Он ворвался на чердак с ружьем наперевес, но там было темно.

— Анна? — нерешительно позвал дворецкий и внезапно увидел синий мерцающий свет, тускло освещавший тонкий стан у окна. Стаббинс сделал несколько осторожных шагов по направлению к окну, как вдруг что-то, покрытое скользкой чешуёй, схватило его за горло и потащило вверх. Вслед за этим он услышал утробное урчание, кто-то потянул носом, обнюхивая его… В попытках кричать, звать на помощь, дворецкий захлебнулся собственной кровью. Он чувствовал, как ломаются его ребра и впиваются в мягкие легкие… Последнее, что он увидел, — глаза. Большие, ядовито-желтые глаза в окружении глаз поменьше всех цветов радуги.

***


Калеб, лежа на кровати, неотрывно глядел на повернувшуюся к нему спиной Сесиллию. Внизу грохотал бал, гости пили лучшие вина, танцевали вальс и незамысловатую кадриль. Но они уже после двух туров вальса решили уединиться. И сейчас молодой красавец, все еще чувствуя жаркие поцелуи мисс Фредерикс, ожидал, когда она снимет роскошное платье изумрудного цвета; ожидал, когда Сесиллия вытащит из прически поддерживающие ее булавки, и волосы каскадом рассыплются по ее плечам, гладким, как слоновая кость.
И вот, расстегнут последний крючок. Платье бесформенной кучей падает на пол. Но Калеб смотрит не на него. Он с ужасом, печалью и горечью смотрит на гладкую, как бархат, спину девушки. На спину, которая испещрена кровавыми полосами, — свежими настолько, что несколько капель стекают дальше, оставляя бледную дорожку.
Грохот грома, вспышка молнии, добавляющая света в комнату, — и Калеб видит, что его пальцы, ладони в крови. Сесиллия подходит к нему, залезает на кровать, вытаскивает из прически шпильки и говорит хрипловатым голосом, поднося шпильку к виску возлюбленного:

— Но при свете молний становится ясно — у каждого руки в крови… — после чего шпилька мучительно больно пронизывает голову Калеба.

Со стороны он видит, как истекает кровью, а Сесиллия, потирая плечи, бормочет какие-то фразы:

— Я буду надежно твой сон охранять… Я спою тебе сказку о несчастной любви, о глухой королеве, о слепом короле… Спи, мой ангел…

***


Сесиллия стояла на мосту. Ночнушка липла к телу от холодного воздуха, по воде плыли белые цветы, испускающие великолепный аромат, вода была расцвечена странными радужными разводами.
Миг — и девушка стоит на перилах моста, обжигающе холодных, слегка покачиваясь. А из воды доносится голос:

— Избавь меня от ржавых целей. Сделай шаг вперед, не бойся того, что уже неизбежно… Я силу из рук твоих буду вкушать… Я вечен, как вечно ваше тщеславие. Я никогда не умру! — в воде что-то шевельнулось, мелькнула черная тень. Сесиллия чувствовала, как к горлу подкатывает ком. Она попыталась закрыть глаза ладонями, но ее руки кто-то держал и не давал этого сделать. Девушка что-то прошептала и шагнула с моста в радужную воду…

***


Лорель, умело скрывая равнодушие, наблюдала за тем, как ее мужа опускают в могилу. Чего греха таить, не слишком-то они и любили друг друга. Просто родители и с той, и с другой стороны надоели вопросами, когда же они обзаведутся семьями. Ребенка они не произвели, жили спокойно, не привлекая внимания к истинному положению вещей.
И вот сейчас Лорель стоит у могилы, а в разные стороны от нее уходят знакомые, родственники и друзья. Оглянувшись по сторонам, женщина коснулась седой пряди, выбившейся из-под вуалетки. Погладила крест, стряхнула с него нападавший снег. А потом опустилась на колени перед свежей могилой и три раза плюнула на нее. Лорель поднялась, отряхнула подол платья от снега и прошептала:

— Глубоко тебя зарыли, до свидания, милый, — повторяя эти слова, женщина пошла прочь, не видя, как снег на могиле шевельнулся… Раздался грохот разбиваемых досок, и из могилы восстал синюшный мужчина. Восставший пошел за Лорель, которая, увидев его, завопила от злобы и отчаяния, смешанных со страхом. А ее покойный муж шел прямо к ней и бормотал:

— Лишь рассветет, и белые кости вырастут в поле под музыку вьюги, их не разыщут ни волки, ни люди…

***


Анна бежала по лесу Темной топи. Она знала, что еще не ослепла, потому что четко видела окружающие ее деревья. Она не знала, от чего бежит, но оно нагоняло ее — хриплый вой приближался, а топот по меньшей мере восьми лап становился все громче, так что вскоре дрожала все вокруг.
Налетев на старую избу, внезапно возникшую перед ней, Анна рванула на себя трухлявую дверь и спряталась внутри. Топот стих, как и вой. Но зато раздались звуки в самой избе — по старым доскам кто-то ходил, потом послышалось шуршание, словно бы этот кто-то начал ползать. В темноте женщине было мало что ясно, и она крикнула:

— Что это за дом? — ответом ей был истошный крик — обыкновенный, человеческий крик:

— Проклятый старый дом! Мне больно видеть белый свет, мне лучше в полной темноте… Об одном я мечтаю: скорей свободу обрести… — Анна присмотрелась и едва сдержала рвущийся из груди вопль ужаса: в свет, пробивавшийся сквозь забитые ставни, вошел старик. Он был сед от старости и пыли, бос и одет в какое-то рубище. Пальцы у него были содраны в кровь, от ногтей остались только намеки. Старик шел прямо к женщине, которая словно окаменела. Наконец он приблизился к ней и глубоко втянул воздух полуразвалившимися ноздрями, а затем, облизнув потрескавшиеся губы, произнес:

— Не стали меня тогда хоронить… Так и заколотили в этом доме… Что возиться? А я очень-очень много лет мечтаю только о еде… — и ладонь, покрытая запекшейся кровью, потянулась к лицу Анны, а та начала кричать.

***

Арис, крепко держа перед собой мушкет, шел по деревне. Было страшно, все как будто вымерли — такая стояла тишина. И вдруг позади какой-то завалюхи раздался напевный женский голос. Арис перехватил мушкет поудобнее и осторожно пошел к дому. От страха по спине молодого человека бегали мурашки, но он все-таки на самую йоту смог себя преодолеть. Осторожно выглянув из-за стены, он увидел костер, то и дело выбрасывающий искры, рядом с ним — высокий камень с какими-то странными письменами, а напротив костра сидела полностью нагая девушка с такими рыжими волосами, что, казалось, она взяла частицу огня для своих волос. Рядом с девушкой лежала обыкновенная крестьянская коса, и стояла деревянная бадья, чем-то наполненная. Арис прислушался к тому, что говорила девушка. А она читала странное стихотворение:

— Пишет алой кровью Дарья на прощанье весть,
Шепчет тихо заклинание, заплетая месть.
Зверь полночный лижет руки,
Лихо у ворот.
Не жива душою Дарья,
Сердце словно лед.
Пей же, пей же ты отраву,
Ненавидя свет,
Ты на все имеешь право
Сотни тысяч лет.
Вы умрете, все умрете,
Обернетесь в прах!
Полоснув себя по горлу острою косой,
Унесет с собою Дарья злобу в мир иной.
Нет тоски, забыты слезы, теплая река,
Только волны, только грезы, только облака…


Девушка окончила, взяла бадью и опрокинула на себя. Арис едва сдерживая возглас удивления: по телу ведьмы струились белые потоки молока. Она постояла так с минуту, а следом взяла косу и резко ударила себя в шею. На камень с письменами ударила кровь вперемешку с молоком.
Насмерть испуганный Арис бросился прочь, но перед ним стоял зверь. Похожий на ньюфаундленда, у него было шесть лап, ярко-красная шерсть и пасть с клыками, похожими на сабли. Глаз у твари было четыре. Тварь жадно потянула носом воздух и грозно зарычала, глядя на Ариса, а у того дрожали руки.

***


Мишель, держа свою возлюбленную за руку, шел по цветущему вишневому саду. Шел снег, и крупные снежинки опускались на темные ягоды. Мишель взглянул на девушку: в белой меховой накидке, прекрасно сочетавшейся с платьем, она казалась принцессой. На выбеленном лице огнем полыхали накрашенные помадой цвета вишни губы.
Пара опустилась на скамейку. Девушка, окинув взглядом сад, с удивлением произнесла:

— Так странно, Мишель. Идет снег, а вишня цветет. Разве это не странно?

— Да, дорогая Мари. Это очень странно. Странные праздники… Меня знобит от этого веселья, — поколебавшись, признался Мишель. Он коснулся губами губ девушки, похищая ее поцелуй. А когда оторвался, то не смог сдержать крика ужаса: лицо Мари ссохлось и почернело, глаза запали и покраснели. Руки, трогательные, с родинкой на сгибе правого локтя, превратились в черные мослы с длинными когтями.
Мишель отодвинулся к самому краю скамейки, а девушка шипела сквозь частокол острейших зубов:

— Люби меня, как я тебя, как любит ангела змея, как любит ангела змея, как я тебя, как я тебя…

***


Из всех комнат разом раздались крики.




В данной главе использованы песни:
Seether — Roses
Настя Полева — Снежные волки
Otto Dix — Дай мне воды
Наутилус Помпилиус — К Элоизе
Наутилус Помпилиус — Крылья
Наутилус Помпилиус — Титаник
Агата Кристи — Трансильвания
Агата Кристи — Альрауне
Невидь — Дарья
Король и Шут — Проклятый старый дом