Случай из судебной практики

    Просторное помещение городского суда было заполнено до отказа. С большим запасом времени люди приходили и занимали места, а когда свободных мест не осталось, принесли ещё стулья и лавочки. Если бы видел всё это начальник местной пожарной охраны, то он непременно отменил заседание, поскольку, приключись, не дай Бог конечно, пожар или какая другая неприятность, людям пришлось бы пробираться по головам друг друга. Не занятыми оставались лишь места судей, истца и ответчика, но всем им предстояло войти через другие двери. Вскоре вошла потерпевшая сторона в лице почтенной и благороднейшей пани Ковальской. Зал оживился и приветствовал её аплодисментами.  Всё это были её друзья и знакомые, такие же почтенные и благороднейшие люди – во фраках и платьях, с кружевами, запонками, галстуками и шляпами – всё как полагается. Пани Ковальская держалась с достоинством, как и подобало её фамилии, возрасту и счёту в банке. На её уже довольно не молодом лице на секунду промелькнула улыбка – то не многое, чем ответила она собравшейся публике, но этого оказалось достаточно для нового взрыва приветственных криков и аплодисментов.
    В начале осени пани Ковальская была обворована. В результате преступного злодеяния она лишилась четырёх гусей, двух золотых колец, цепочки, и ещё кое какой мелочи, что некогда украшали ей жизнь. Часть из украденного теперь лежала на столе в качестве вещественного доказательства и была доступна взору каждого. Чуть ниже, на стуле в клетке сидел гусь, являющийся с одной стороны вещественным доказательством и уликой, а с другой свидетелем преступления и надо сказать отнюдь не молчаливым.
    Пани Ковальская была настоящей христианкой и, будучи вдовой, честно блюла все десять заповедей, но не то чтобы все десять заповедей вместе, за раз и одновременно, а по очереди – сегодня одну, завтра другую, потом остальные. Но в целом не оставалось не одной заповеди, которую бы она не соблюдала ни разу. Давалось ей это не просто. Особенно не легко ей было устоять перед восьмой заповедью (*не укради. прим. авт.) в те годы, когда она работала в магазине кассиром – соблазн обсчитать доверчивых покупателей был велик и до конца рабочего дня она находилась во власти искушения, но всё же и в те времена она находила в себе силы соблюдать и её – по воскресеньям, когда магазин не работал. Кроме этих десяти заповедей, данных нам Богом через Моисея, она соблюдала ещё около тридцати других, которые придумала сама. Часть из них повторяла предыдущие десять, но только другими словами. Другая же часть шла с ними в разрез, а то и просто их отменяла. К примеру, восьмая ветхозаветная заповедь с кратким и лаконичным назиданием «Не укради!» смягчалась в семнадцатой заповеди собственного сочинения. В ней она была более приближённой к земной жизни и выглядела примерно так:
«Не бери больше той суммы, которая может вызвать подозрение!»
Но она же усиливалась и ужесточалась в двадцать четвёртой заповеди того же монументального труда и представлялась уже по-другому:
«Лови вора, держи вора и бей вора, если речь не идёт о тебе!».
Но в целом и общем пани Ковальская была на той не достигаемой высоте духовного совершенства, о которой многие из нас лишь не оправданно мечтают. Заповеди помогали ей жить, и подсказывали, что нужно делать в разных ситуациях, но иногда даже ей было трудно прийти к нужному решению сразу. Так было и теперь. Одни заповеди от неё требовали «возлюбить ближнего своего, как саму себя», другие же настаивали «Ловить, держать и бить вора!». И следует сказать вот ещё что - пани Ковальская, кроме всего прочего, была ещё стеснительным, застенчивым, робким и не решительным человеком, всецело зависящим от влияния других. Под их влиянием она и была теперь здесь. Сама бы она предпочла обойтись без суда, но её друзья и знакомые настаивали.
   Для вора Ирбы Мачека, который к этому времени  вошёл в присутствии конвоя и занял своё место, это, как сам он говорил,  была уже «восьмая серия». Семь предыдущих были тоже за кражи. Он окинул взглядом присутствующих, но не найдя среди них ни одного сочувствующего, не удивился, ибо ни чего другого и не ожидал. Говоря футбольным языком, для Ирбы Мачека «игра предстояла на выезде», поскольку ни кто из сидящих в зале «за его команду не болел». Но, тем не менее, он улыбнулся судье во весь рот, как если бы встретил друга, и низко ей поклонился. Потом проделал то же самое по отношению к залу и сел на край лавочки, да так не ловко, что сразу упал с неё под чей-то хохот. Он встал, отряхнулся и, улыбаясь ещё шире, извинился. Смотря на него, казалось, что нет счастливее человека, чем он - так он был всем доволен, так ему всё нравилось! Ирба Мачек был опытным подсудимым и знал что делает, к тому же дружки по камере ему кое-что подсказали, и он уже начал выполнять их советы.
   Аудитория же ждала праздника. И в самом деле, погода стояла отличная, одежда на всех была ей подстать и, что самое главное, судили-то не их! К тому же и вход был бесплатный. В общем, были все предпосылки к хорошему настроению. Да тут ещё какой-то остряк перед самым началом заседания привёл к присяге гуся, просунув в клетку маленький экземпляр библии, и тот гоготал на ней минут пять вместе с залом. Но мало-помалу все успокоились, и заседание началось.
Встал государственный обвинитель. Поприветствовав судью и собравшихся в зале, он изложил суть дела. Он был краток и не многословен и попросил для подсудимого так же «не много» – шесть лет! В аудитории послышались «ахи» и «охи», смотря по тому, кто на какую цифру поставил. Адвокат Мачека к тому времени уснул, а когда его растолкали, проявив видимое безразличие, промямлил что-то, больше относящиеся ко сну, чем к сути дела, и вскоре снова сел на своё место.
Тут слово взяла судья и, в наступившей тишине зала, раздалось:
- Ирба Мачек, вы признаёте себя виновным в том, что украли вещи у пани Ковальской?
- Не могу быть уверенным в том!
- Как? В чём?
- В том, что это действительно пани Ковальская!
- Подсудимый, раз это говорим мы, значит это действительно так!
- Я признаю.
- Вот и молодец! Повтори теперь полностью, что ты признаёшь?
-Я признаю целиком и полностью, что это пани Ковальская!
В зале раздался смех.
- Подсудимый, вы не идиот?
- Нет, госпожа судья, я Ирба Мачек!
Новая волна смеха.
- Подсудимый, вы признаёте себя виновным в том, что украли эти вещи у пани Ковальской?
- Нет.
- То есть?
- Это не её вещи. Я видел их прежде у госпожи Вондрочковой!
Пани Ковальская подпрыгивала, как будто стул под ней был электрическим. Все остальные смеялись.
- Важным является лишь то, кому они принадлежали в последний раз, перед тем как были украдены. Вы признаётесь?
- Признаюсь. Эти вещи принадлежали пани Ковальской, перед тем как были украдены.
- Не вами?
- Не мной, госпожа судья.
- Напрасно вы упорствуете, Ирба Мачек, вам грозит большой срок и лучше бы вам признаться!
- Я признаюсь, госпожа судья, что украл эти вещи у пани Ковальской, хоть и ни чего не помню из этого и впервые слышу об этом сейчас из ваших уст!
- Как же вы признаётесь, что украли, если ни чего не помните?
- Мне достаточно того, что это говорите вы, вельможная пани!
- Прекратите называть меня так! Обращайтесь ко мне “Госпожа судья”
- Хорошо, вельможная пани, как вам будет угодно!
- Послушайте, это ни куда не годиться. Вы только подумайте, вам прибавят срок, а он и без того грозит вам не малый. Признайтесь, вы украли …
- Украсть-то украл, госпожа судья, что тут говорить, но …
- Но?
- Но только…
- Только?
- Только не в этом году, вельможная пани!
- Как? Что такое? Уж не думаете ли вы водить нас за нос? В заявлении потерпевшей указано, что её вещи украли семнадцатого сентября этого года и не в ваших интересах вводить представителей суда в заблуждение и чинить препятствия в благороднейшем деле установления истины и торжества правосудия.
- Верно.
- Что?
- Не в моих интересах вводить представителей суда в заб… заб…, запамятовал я, госпожа судья, куда именно вводить представителей суда не в моих интересах, но, если вельможная пани повторит ещё раз, то я запомню, обязательно запомню!
- В заблуждение!
- Благодарю вас, вельможная пани, я уже много раз был судим, и мне часто доводилось сиживать на этой лавочке, но такой внимательной и заботливой судьи мне ещё ни разу не приходилось встречать! Другой бы влепил срок, а после спросил только:
   «Вам достаточно или ещё добавить?». А с вами совсем другое дело, вы всё спрашиваете, всем интересуетесь, потому что, сразу видно, сами не верите, что это сделал я!
- Подсудимый! – судья спустила очки на кончик носа и глянула поверх очков, - Вы пришли сюда мешать? Смотрите же, и не думайте этим заниматься, не то кончиться моё терпение! В заявлении потерпевшей указано, что её вещи украли семнадцатого сентября этого года
- Это точно, семнадцатого сентября, но только…
- Только…
- Только три года назад!
- Вы что-то путаете, ведь в заявлении пани утверждает, что знает точно, когда были украдены вещи.
- Но ведь украл-то их я и кому как не мне, госпожа вельможная пани, лучше знать, когда это я сделал. Воровать – моя профессия! Ничего другого лучше делать я не научился. И только это приносит мне хлеб. Я отношусь к этому делу серьёзно и точно знаю где, сколько и чего упёр. А с этими потерпевшими, пани судья, всегда такая неразбериха, особенно если потерпевшая – женщина! Не следят за своими вещами, потеряют не известно, как и когда, а после кричат на всю улицу «Караул! Караул!». Вот, помню, был случай, по недогляду или как там ещё получилось, но потеряла одна пани свою девственность, да и обвинила в этом дружка моего, приятеля. Его в участок, как водится, а её ко врачу – на обследование, но только вот выяснилось, что на месте всё было и ни куда не девалось! Вот оно как бывает! Вот и я утверждаю, что украл я их три года назад и дело, пани судья, можно закрыть за давностью срока!
- У потерпевшей три года назад не было этих вещей в доме.
- Вот как? Три года назад я был в её доме, но вещей не было. Год назад вещи появились, но меня там уже не было, очевидно, что на этом месте не я должен сидеть! Позвольте вопрос, госпожа судья?
- Говорите.
- В заявлении не указано, что их украл именно я?
- Нет.
- То есть, это мог сделать и не я, а любой другой, будь у него побольше времени и желания, вот, к примеру, хотя бы вы, вы могли бы, если захотели бы, взять эти вещи, госпожа судья?
- Нет!
- И я не брал! Может, потерпевшая взяла да и отдала кому, а теперь забыла?
  На пани Ковальскую было жалко смотреть. Все внутренние переживания отражались на её лице. Его цвет менялся как огни светофора. Оно то бледнело, то краснело, то покрывалось пятнами. Все в зале смеялись, и ей казалось, что смеются над ней. Она была рада провалиться сквозь землю и дошла уже до того, что с радостью умерла бы, лишь бы не слышать всего этого.
«Зачем, зачем я согласилась?» – спрашивала она себя и не находила ответа. Она пыталась подобрать в голове нужную заповедь, которая помогла бы ей в эту трудную минуту и подсказала, как держать себя и вести. Как сбившийся с дороги путник, с фонарём в руках посреди леса, шарахалась она от одной заповеди к другой, пробовала их переиначить на скорую руку или придумать новую. Но тщетно. В смятении чувств обрывки заповедей  ложились в таком порядке, в каком связать их воедино не было ни какой возможности:
«Возлюби ближнего своего.…Держи…Бей.…Прелюбодействуй.…Нет, не так.…Не прелюбодействуй.…Как хочешь, чтобы и с тобой так поступали.…Не укради… не…         не могу я больше слышать этого!».
   Но Ирба Мачек не унимался. Он изворачивался, хитрил и выскальзывал из рук правосудия. А судья, как боксёр на ринге, загоняла его в новый угол и всё спрашивала «Ирба Мачек, вы украли у пани Ковальской? Признайтесь!». Гусь в клетке, приведённый к присяге, смотрел то на Мачека, то на пани Ковальскую, то на судью и истошно вопил. Аудитория похохатывала. Люди заглядывали в окна и ни чего не понимали. У пани Ковальской кружилась голова. Наконец, часа через два непрерывного боя, Мачек был загнан в угол, с обеих сторон его подпёрли уликами, и меч правосудия почти коснулся его груди. Все замерли в ожидании, и Ирба Мачек сказал:
- Я не хотел вам этого говорить, и предпочёл бы, чтобы это осталось в тайне, но уж видно придётся всё вывернуть наизнанку, со всеми патрохами и, Бог мне свидетель, я этого и теперь не хочу. Но вы меня прижали к стене, и я уже почти не могу дышать. Я готов!
- Вы хотите сделать признание?
- Да.
- Пожалуйста.
- В этом деле есть нечто личное.
- Вы хотите сказать, что с потерпевшей были знакомы раньше?
- Не я.
- Но кто же?
- Мой папаша.
- Объяснитесь!
- Чего тут обьяснять? Мой папаша и она вместе меня и состряпали!
  Половина зала попадала с кресел. Ноги кое у кого оказались за плечами у соседей, но те не жаловались, а вместе смеялись, хохотали, катались по полу, держались за животы. Как выяснилось позже, одному джентльмену даже сломали руку, но тогда этого ни кто не заметил, даже он сам! Когда все успокоились и снова уселись на полусломанные кресла, судья продолжила:
- Но ведь у пани Ковальской не было детей!
- Ещё скажите, что у неё не было мужчин и беременностей!
Глаза всех присутствующих обратились к пани Ковальской, и она сказала дрожащим от волнения голосом:
- Была одна и та закончилась абортом…
- Да, но я-то выжил! Маманя, прости, что здесь довелось свидеться!

  О том, что происходило в зале, каждый может догадаться сам. Скажу лишь, что пани Ковальскую унесли на носилках, а заседание прервали. Возобновилось оно лишь через год, который пани Ковальская провела в больнице под внимательным наблюдением психиатров. Она причиняла им не много беспокойства, лишь только пела колыбельные песенки и говорила время от времени: «Мачек мой, сынок!» и смотрела по сторонам. Суд признал её умалишённой, а потому и не дееспособной, а Мачек, как и следовало ожидать, был отпущен на свободу и эту историю он рассказал мне сам.



                Виталий Ашаев