Иосиф и его сестры

Мария Жиглова (О. Биченкова)
Иосиф и его сестры
Котя пришла из школы домой как обычно, в час дня. Дом, в котором жила ее семья – то есть мама, папа и она – был четырехэтажный и находился в получасе пешего хода от школы. До второго класса до школы ее провожала мама, потому что нужно было перейти через Осенний проспект, по которому проезжали грозные грузовики и легковушки, а потом – через лесок, минут десять. Дальше путь лежал уже через безопасные места, через двор, где стояла Профсоюзная библиотека, и через небольшую, почти не проезжую улицу Пионеров, на которой и была ее английская школа. Теперь Котя закончила начальную школу и ходила на уроки самостоятельно, одна. Только мама ее очень просила смотреть перед переходом проспекта вначале налево, потом направо.
Девочку звали Катерина, но обычно ее называли Котей – даже в школе, за особливо ласковый нрав. Она была кареглазой, темноволосой, имела лишнего весу килограммов пять и носила очки.
Когда Котя вернулась из школы, дома была только мать. Ее мать звали Валентиной Петровной, ей было 35 лет. Коте было десять и она училась в четвертом классе.
Мама служила секретаршей в отделе отца в институте, носила перманент и была крашеной блондинкой. Роста она была высокого и гордилась своей стройностью. Особенно хороши были у нее ноги. Если бы не внешность, она могла бы работать в любом месте. Но за внешность, а не за внутренний мир ее и любил отец.
Отец ее был заурядным инженером из научного городка, доцентом. Прагматичный и скользковатый человек, он приспособился к брежневским временам: семья достаточно безбедно жила на свои 320 рублей в месяц. Двести шестьдесят рублей он зарабатывал на двух работах, работая в институте и ведя в городском вузе семинары по физике. Как его звали, неважно, а прозвище у него было Гордей Иванович. Фамилия, допустим, у него была Петухов.
Котя любила читать. Она отличалась по истории и русскому языку, а по английскому, поведению и по математике у нее были тройки и четверки. Коте никак не давалась английская грамматика, а во втором классе никак не могла выучить даже английский алфавит. В школе английский язык и преподавали с начальных классов.
На самом деле, их отпустили раньше с уроков – классная дама, которая была математичкой, заболела, и классного часа не было. Зная, что ее дома еще не ждут, девочка зашла в библиотеку. Там отчаянно ругались две библиотекарши, одна – из взрослого отделения, а другая – из детской библиотеки. Еще в принципе, как знала Котя, в читальном зале работал библиотекарь, но его в коридоре не было.
- Там процесс судебный, про-цесс! Его посадили за тунеядство. На поселение, слышь! – говорила полноватая женщина из детского отдела другой, маленькой и изящной, работавшей во взрослом отделении.
- И Аксенова посадят. Вольно пишет весьма.
- И пусть пишет, книги для детей какие!
- А я уж думала, ты скажешь: «Пусть посадят»!
Котя в свои десять лет не знала слова «поселение», но поняла, что какого-то писателя приговорили в суде. Только она не поняла, кого. И произнесла, повинуясь какому-то непонятному побуждению:
- А Аксенова у вас что-нибудь есть? Почитать? Я быстро верну.
Женщины, не заметившие ее поначалу, как-то осеклись.
- Послушай, ты давно тут стоишь?
- Минут пять. Ну дайте пожалуйста Аксенова!
- Ладно. Только быстро верни.
И полная женщина в черной длинной юбке пошла искать книгу.
Итак, дома Котя села за уроки. Закончив ненавистную математику, она пошла на кухню, перехватила бутерброд с сыром – дома это называется «кусочничать» перед едой, и открыла книгу Василия Аксенова «Мой дедушка – памятник». Тогда он еще не эмигрировал и его книжки не изъяли еще из библиотек. В предисловии были стихи о испанском ученом Мигеле Сервете, сожженном инквизицией. Текст впечатался в нее, врезался с ознобом в позвоночник. Было сказано, что это стихи Иосифа Бродского.
Девочка первый раз услышала это имя, первый раз прочла его стихи. Она пошла к матери и спросила ее о Бродском. «Ой, какой-то скандал был. Спроси у отца, когда он вернется с работы», - ответила мать.
Вечером Котя пошла к отцу и спросила его о Бродском. Она смущенно добавила, что хочет научиться писать стихи как он. «Только я не уверена, смогу ли я?» - сказала она.
Отец, чернявый и светлоглазый, как-то странно и неприятно поморщился:
- Не лезь не в свое дело. Кто тебе сказал? Кто посмел?
- Так, слышала, - проронила дочь. Она шестым чувством поняла, что про библиотеку говорить нельзя.
- Его по-са-ди-ли! В ла-герь! За ту-не-яд-ство! За то, что он – лодырь – не работал нигде, в комсомоле не был, стишки, знаешь ли, пописывал. Антисоветчиной занимался!
Потом он смолк и добавил: «Не твое собачье дело, поняла! За дело его взяли.»
- Точнее, за безделье, - сказала Валентина, пытаясь пошутитью
Котя промолчала, потом вдруг спросила: «Он что, как Пушкин и Лермонтов? Гоним властями? Разве у нас Николай Палкин?»
Тут Гордей Иванович взбесился:
- Я твою семью знаю. Ты такая же отщепенка, как они. Я отдам тебя обратно в детдом. Ты еврейка, Валька любит тебя больше, чем меня.
- Почему?
«Ты свинья и падчерица. Твои родители – такие же, как этот тунеядец. Они сидят по лагерям, а мы пожалели тебя и взяли от них из дома малютки».
Котя была в глубочайшем шоке, как говорят наши современники. Она с криком понеслась к маме: «Я отрекусь от Бродского, только вы возьмите меня обратно в семью, не отдавайте меня в детдом!»
- Будешь еще стихи сочинять?
- Я не сочиняла! Я только хотела! Я не хочу быть, как этот тунеядец Оська!
Но в ее душе осталось ощущение совершенной ошибки, страшного предательства. Через месяц ее приняли в пионеры. А через тридцать лет она стала известной поэтессой нашего времени и говорит, что продолжает линию Бродского.
7 декабря 2016 года