Идеальная боль

И он ушел.
Запросто забрав вещи, наспех покидав их в два стареньких чемодана. И один новый. Купленный недавно для командировок.
Рефлекторно в новенький чемодан он положил бритвенный набор, аптечку и запасной набор одежды. Джемпер, сорочку, галстук, нижнее белье.

Он молча подошел к двери и открыл ее.
Перед глазами стояла пелена. Неудач, поражений, позора. Любви, от которой ничего не оставалось. Будущего, которого было еще меньше. Женщин, к которым он собирался. Мужчин, которым хотел поплакаться. Работы, которой отвратительно не хотелось.
Всех и всего ему было мало.
Он уставился в открытую дверь и понял, что нужно неимоверное усилие, чтобы шагнуть за порог.
Он шагнул.
Потому что, главное, что оставил позади, была скука.

Любил ли он когда-то по-настоящему? Или это были самообман и болезненные иллюзии слабака? Зачем он в этой системе координат? Кто с ним? Что он смог и сможет? Что важно, почему она не кричала вслед? Не рыдала и не плакала?
Три первых дня искусственного одиночества он провел попеременно задавая себе эти вопросы.
Он не ел. Пил. Хотя есть хотелось. А пить – нет вовсе.
Через неделю он вышел на работу. Дивясь сам себе, провел чудесное время. Ему было нужно работать. И работа нуждалась в нем. Этот роман длился тоже дня три. Не больше.
Что он делает? Пользу ли приносит? Если да, кому?
Он устал. Очевидно. Но от чего? Что, он грузит мешки на складе? Или круглосуточно решает сложные математические задачи?

На четвертый день он рефлекторно вернулся с работы домой. Это напугало его. Но еще больше – ее безразличие при виде его на пороге.
Угрюмо, он ушел.
Три дня не появлялся.
Жизнь сломана. Кем? Им? Он слишком долго уходил? Ей? Она слишком долго сдерживала его? Или потому что слишком быстро согласилась с его уходом?
Тут он понял, что один уже почти месяц.
Истощал, осунулся щеками, взглядом, походкой.
Работа не звала уже, как сначала. Была противна, по-королевски надменна. Словно, должна сделать ему одолжение, если примет его со всеми заботами. С болью на душе. Женщины, на которых рассчитывал, в жизни не появлялись. Они предпочли, пусть простых, пустых, но надежных. Он в их глазах олицетворял предательство. Никогда он не слышал от женщин, с которыми изменял, столько комплиментов его верности, сколько пока был в семье. С женой.
И никогда на него не смотрели с презрением эти же женщины, да и друзья-мужчины, большим, чем сейчас. Когда он совершил, казалось, ПОСТУПОК. Ушел.
Боль пронизывала сердце каждый новый день. Раздражали звуки. Внезапные, которые издавал не он.

Пугали телефонные звонки. Ненужные звонки. Бесполезные люди. Бесполезный он.
Со временем он начал злиться любым событиям, инициированным не им. Шум за стеной, шелест колес машин за окном, звук телевизора.
Спать удавалось мало.
Целую неделю он читал. Простояв как-то полдня у книжного шкафа, он набросился на первую попавшуюся книгу. Это были «Три мушкетера». Потом пятый том Чехова. Достоевский. Стихи, знакомые строчками страданий. Его страданий, переживаний, боли.

Начались тревоги. За здоровье, за нее. За друзей. Он отчаянно нуждался в заботе о ком-то. Жалеть себя надоело быстро. Он переключился на знакомых. Им надоел еще быстрее. Казалось, у них все было идеально, прекрасно. Они здоровы и счастливы. Это бесило его сначала неимоверно. Потом стало попросту постоянно раздражать.
Раньше он мог обрадоваться чьему-то счастью. Теперь изнутри его съедали тоска, тревога, усталость.
Если бы вокруг все не были так бессмысленно счастливы, ему не было бы так тяжело. Всему виной академическая упорядоченность их жизни. Их правильность. Здоровье идиотов…

Он поехал к ней. Прошло уже три месяца, и она должна была хотя бы выслушать его. Иначе можно сойти с ума. Иначе его мозг начнет сходить с ума. А боль в сердце разорвет грудь. Словно вырвет само сердце.
В квартире было тихо. Он прошел по коридору к дальней комнате, где она обычно проводила время. За столом, в центре сидел человек и пил чай. По-хозяйски, прихлебывая, читая параллельно газету.
Его охватило отчаяние. Он медленно развернулся и побрел к себе. В маленькую съемную квартирку, куда съехал. По  дороге он перестал чувствовать. Если еще недавно его хоть что-то раздражало, то теперь ему было все безразлично. Звуки, голоса, звонки. Все  ушло на второй план.
На первом был он сам. Пронизанный обидами, страхами, нежеланием жить, неумением взять все под свой контроль.
Ему стало упрямо жаль себя. До слез.

Поплакав от души, он с удивлением обнаружил, что вокруг и внутри наступила пустота. Абсолютное нежелание чувствовать, любить, жить. Но при этом дьявольском нежелании, он болел душой и телом, физически ощущая свое отчаяние, безраздельно любил ее, и жил. Жил со страхом умереть.
И идеальной болью испорченной самим собой души.