Армейские байки

Я смотрел из окна армейского лазарета на сослуживцев-чухонцев, которые то тут, то там прилежно сметали желтые дубовые (как их головы) листья в кучки по плацу. С аналогичной прилежностью ветер время от времени распылял собранное по территории и, рядовые снова проделывали ту же самую работа. По сути, я любовался метафорой армейской службы - вечным двигателем идиотизма.
В лазарете было скучновато, но мне это подходило. Я был окружен спокойствием и тишиной, имея возможность читать. В казарме мне нравилось меньше, не смотря на то, что страшного там ничего не было.
Скажем так, мне повезло меньше, чем моим бывшим одноклассникам, которых распределили в комнаты друг с другом, я же отправился в комнату к чухне, которая, будучи вполне нормальными отзывчивыми и дружными ребятами, не вызывала во мне особого воодушевления. Не надо соображать ничего в теории вероятности, чтобы просчитать в голове, что подобное положение вещей, мысленно пропущенное через призму всего срока службы, на выходе не могло дать ничего, кроме осознания грядущей тоски.
Две первые недели в виде лекций сомнительного содержания (добро пожаловать назад в школу), строевых походов в столовую (почему-то наш отряд был всегда последним в списке), непонятных построений и простоев (уж лучше ждать автобус на морозе, который никогда не приедет), а над всем этим - осеннее болотное небо с дождем, не могли не отослать мои мысли к лагерной прозе. Помню, что тогда мне захотелось покинуть это бессмысленное место и, наверное, я впервые понял что такое несвобода.
Первый поход в лес, как и многое другое что обычно предлагает (а вернее заставляет) делать армия, я пропустил. После похода, публики в лазарете стало больше, а спокойствия и тишины меньше. Сказались ночи, проведенные на мхах под открытым ливневым небом в объятиях с куском брезента.
Пропуская события, скажу, что два раза и мне пришлось побывать в лесах. Первый раз это произошло когда уже успел выпасть снег, который имел состояние каши. После обеда мы должны были, лежа на животе в этой жиже, отстреливать оружие. Удовольствие мне показалось подозрительным, поэтому весь день я хромал, давая понять, что лежать и вовсе не смогу. К вечеру меня эвакуировали назад в часть (помню сосредоточенное лицо шофера), где я был вновь почти один, что меня вполне устраивало.
Имея, заслуженную славу филона (единственное до чего я дослужился в армии), я был разоблачен без разоблачения. Я не ожидаю, что мне поверят, но для того, чтобы меня уговорить вернуться в лес, ответственные (на всю голову) люди вызвали моих родителей в часть.
Тем вечером я был отправлен в наряд (делать со мной было видимо больше нечего, а фантазии на большее не хватало). Наряды мне нравились, я считаю, что в них было больше свободы, чем в идиотском выполнении основных заданий и команд. По казарме бродили хозяйственные рабочие, все они были мужиками лет сорока пяти, имевшие нулевое отличие относительно друг друга. Краем глаза я заметил одного из них, но когда повернул голову, то увидел отца, следом из коридора появилась мама.
Для драматизма можно соврать, что на маме не было лица, но на самом деле все было спокойно. Отец и вовсе был в приподнятом настроении, с интересом поглядывал на оружие (отец занимается охотой), которое чистили рядовые в коридоре.
И как это часто бывало в моей жизни, так и тогда, воспитательные работы по отношению ко мне не кончились ничем. Итогом стало то, что отцу дали подержать оружие, мама попросила меня продолжать служить нормально, я сказал, что сделаю все что смогу, а вечером следующего дня меня вернули обратно в лес.
Перед поездкой, мне и и каким-то двум другим рядовым показали фильм Кубрика "Full Metal Jacket", видимо для того, чтобы поднять боевой дух. Странно, что организаторы показа, как мне показалось, не брали во внимание тот факт, что данная картина является антивоенной. Это все равно что в духовных семинариях крутить наставникам фильмы о вампирах.
В лесу оказались когда уже стемнело. Надо было разбирать и устанавливать палатки, каждая из которых вмещала в себя по человек семь. Какое-то время я даже собирался было принять во всем этом участие, но когда понял, что было темно как в заднице (где мы, в общем, и находились) и все друг другу только мешали (никогда не любил подобных организаторских методов, когда стадо баранов предоставляется самому себе, подобные ситуации ничем не отличаются от стаи голодных собак, которой бросили кусок мяса), разумно, как мне кажется, решил пойти погулять.
Прогуливаясь, я встретил двух часовых, которые патрулировали периметр лагеря. Они спросили у меня пароль, который я не знал. На этом и разошлись.
Я добрел до поля молодых елок, между которыми лежал, казавшийся в темноте синим, снег. Становилось холодно и я решил вернуться. Мне опять повстречались часовые, интереса у которых я уже не вызывал.
По возвращении я обнаружил, что палатка была установлена совсем в другом месте. Как выяснилось поже, первоначальное место не подходило по причине того, что в кромешной темноте не заметили, что оно было усеяно елками и камнями.
Всю ночь посменно предстояло топить буржуйку. Перспектива быть поднятым среди ночи для кочегарских дел мне показалась безнадобной, поэтому я вызвался первым отвечать за обогрев, что, должен сказать, по непонятным мне до конца причинам, обрадовало моих сослуживцев (предположу, что они просто страдали дефицитом изобретательности).
Два часа (с десяти до полуночи) я подкидывал дрова в огонь. Стало так жарко, что мне пришлось раздеться до трусов, а от стенок самой печки, которые раскалились до красна, можно было прикурить сигарету.
Моя смена кончилась и я разбудил сослуживца Кувшина (не знаю почему его так называли), который был следующим. Кувшин был безобидным идиотом, которого однажды завернули в матрац и завязали ремнем, а как-то до этого, взяли за ноги и погрузили головой в мусорное ведро. Не стоит думать, что это было дедовщиной потому, что всех, в том числе и его самого, это забавляло.
Ночью я проснулся от того, что моей пятой точке было так холодно, как не было холодно никогда в жизни. Казалось, она не то чтобы лежала на куске льда, она сама стала льдом. Кувшин, сидя, спал, огонь погас. Будить его не было смысла потому, что очередь топить была уже далеко не его.
Остаток ночи, из-за холода, спать было невозможно. К утру печь начала греть, но смысла в этом не было, пора было вставать.