Из записных книжек. Старик

     Некая, едва ощутимая субстанция, которая, подобно лёгкой дымке, медленно, задевая волоски на его коже, расползалась в стороны. Он пытался её схватить, как в замедленной съёмке, совершая нелепые движения, со стороны кажущиеся диким туземным танцем.

     Ежедневный напиток – какао с молоком, - приводил его в пространственное равновесие, кусок белого хлеба с сыром напоминал ему, что жизнь, состоящая из мелких ритуалов, всё ещё длится.

     Он выходил во двор своего дома, садился в старое, но удобное кресло под раскидистыми ветвями ежегодно плодоносящей груши и перечитывал (в который раз) письма, записки, дневники. Иногда рисовал карандашом на листе бумаги, застелив почерневший деревянный стол пёстрой плотной клеёнкой.
     Поток мыслей рвался наружу, и тогда листок с рисунком заполнялся прерывистыми строчками, не имеющими ни начала, ни конца. И не было силы на свете, которая смогла бы остановить этот бесконечный поток. Воспоминания тонким кружевом переплелись с фантазией, и ему уже не хотелось разбираться, что же из этого было на самом деле.

     Его жизнь почти остановилась, лишь едва заметно ползла. Но ему было всё равно. Ушла та, которую он любил больше всех, и теперь она по праву заняла огромную часть его воспоминаний. И где-то там, на тёмной стороне, он продолжал любить её и заботиться о ней, так же как и всегда. Он рисовал её и писал ей слова любви, нежные и пронзительные, давно не страшась откровения и свободы этих слов, сожалея, что когда-то был скуп на проявления нежности.

     Время давно перестало что-то значить, его словно не было. Остались только воспоминания и несколько больших коробок, набитых никому не нужными листками, тетрадками и разноцветными блокнотами. Среди бумаг затесался листок с рисунком Риверы. Толстяк, выпив лишнего, опрокинул на него бокал с вином и решил оставить на столе. Застывшее в бумаге вино придало рисунку приятную законченность.

     Всё чаще он сидел в кресле без движения - смотреть в пространство перед собой было совсем не скучно. Можно было плавно погрузиться в сон, стоило лишь прикрыть веки. Если с дерева падала уставшая висеть груша, он поднимал её и съедал, слегка протерев об одежду. Он любил груши, любил это дерево, ухаживал за ним с детских лет. И надеялся, что дерево будет помнить о нём, когда он уйдёт.

---